Мой худший друг

Глава 30

Тим

«Я просто живу дальше, Тим. И тебе советую».

Каждая буква этой фразы шарашит по нервам отбойным молотком.

«Живу дальше, просто живу дальше…»

Злость высвобождается энергией. Ее слишком много, она охватывает тело и разум за короткий промежуток времени. Душно. В машине включен климат-контроль, но мне все равно жарко. Лоб покрывается испариной.

Крепче сжимаю руль влажными пальцами. Челюсти стискиваются до онемения.

Как известно, взрыв в твердой среде вызывает разрушение и дробление. То же самое в эту секунду происходит со всем моим внутренним миром. Самообладание трещит по швам. Сердце уже давно сбилось с привычного ритма, а отголоски учащенных ударов сдавливают виски.

Разбитая губа уже не кровоточит. Я даже боли не чувствую, потому что из меня будто душу по кускам вытряхивают. Изощренно так отрезают, по миллиметру…

Стрелка спидометра ложится. Наращивать скорость больше нет смысла. Это максимум.

Прыгаю из ряда в ряд, пытаясь прийти в себя, но не получается.

Перед глазами воспоминания, череда красивых моментов, и на каждом, каждом присутствует Громова.

Никогда не думал, что со мной это случится. Что это вообще возможно.

Сердце сжимается. Кровоточит.

Злость вперемешку с болью. Страх накрыл бетонной плитой. Страх того, что ничего уже не исправить.

Я снова сорвался. Снова с ней. Раньше такого не случалось. До появления в моей жизни Арины я не вел себя как псих. Мне было ровно. На все. На всех.

Девчонка с привкусом совершенства. Близкая и в то же время далекая.

Нужно было молчать. Молчать!

Не знаю, сколько бы я так вытянул, но нужно было молчать.

Просто вовремя заткнуться, и вуаля – ничего бы не произошло. Она не поверила Романовой, нужно было этим пользоваться…

Долбаный дебил.

Пролетаю на красный по пустынной улице и, наверное, в этот момент прихожу в себя. Потому что перебор. Потому что у меня есть мозги и я не какой-то отмороз.

Не хочется отправить кого-то в морг, да и самому пока там делать нечего.

Скидываю скорость. Перестраиваюсь в правый ряд, начиная ползти как черепаха.

Все еще потряхивает.

Как же тупо. Один неверный шаг, и все посыпалось, как гребаный карточный домик. По щелчку.

Торможу на Воробьевых, минут двадцать шатаюсь по причалу взад-вперед. От воды веет прохладой. Неподалеку орут выпускники, такие же как я, только смеющиеся и счастливые.

Телефон, тренькающий в кармане, слышу не сразу. Какое-то время тупо пялюсь на водную гладь. Скольжу ладонью за смартфоном.

Гирш? Я был уверен, что он уже отжигает с кем-нибудь из наших девок на Королёвской даче.

– Чего тебе? – спрашиваю чисто по инерции. Связная речь вообще сейчас с трудом дается.

– Ты куда свалил?

Морщусь от громкого баса Яниса. Кажется, он в тачке, музыка долбит по нервам.

– Отвали, Гирш.

– Э!

Янис возмущается, но ржет.

– Развлечься хочешь, эмоциональный труп? Идея одна есть.

– Какая?

– Как в старые добрые, Азарин. Тебе надо остыть, а папочка знает, как выпустить пар.

Медлю какие-то секунды, прежде чем уверенно назвать свое место дислокации.

– Я на Воробьевых.

– Полчаса, и я там.

Слушаю гудки, не сразу убирая телефон обратно в карман. С Гиршем мы тусили все детство. До девятого учились в одной школе, потом его батя психанул и засунул в частный интернат «для непослушных богатых мальчиков» в какой-то заднице мира.

Но, несмотря на это, нас с ним до сих пор многое связывает. Мы как в мультике, одной крови.

Ян подваливает минут через двадцать. Тормозит резко, задницу тачки заносит. Сразу начинает вонять паленой резиной. От столкновения с моей машиной его спасает несколько сантиметров. Гирш высовывается в окно, бегло оценивая происходящее.

– Больной.

– Не ной, принцесса. Я торопился, – играет бровями. – Короче, схема такая…

– Где ты его вообще откопал? Гирша этого?

Отец орет уже минут двадцать. Я сижу на больничной койке, мать подвывает рядом.

Ее в этой ситуации жалко. Перед ней даже стыдно. Она ехала сюда с уверенностью, что я как минимум в коме, а как максимум одной ногой на том свете.

– Они это намеренно сделали, Алёна. Четко все продумали, даже денег охраннику сунули.

– Тимоша… – мама обессиленно вздыхает.

– Ай! – отдергиваю руку, в которую медсестра всадила шприц. Ухмыляюсь.

– Ему еще и смешно, – басит отец. – Вообще берегов не видит!

– Серёжа, не кричи, – мама всхлипывает.

– Не кричать? Я его придушу. Гаденыш. Как только мозгов хватило? На тачке по торговому центру, еще и пол-этажа разворотить!

– Но претензий же нет? – улыбаюсь и тут же морщусь. Разбитая губа дает о себе знать моментально.

Еще бы они были. Претензии эти. Сам ТЦ, да и магазин, который мы там в щепки разнесли, маленький подарок отца Яниса своей новой женушке. Гирш ее, конечно, всем сердцем любит. Думаю, она оценит подарок пасынка ко дню рождения. А ведь через неделю должно было состояться открытие.

Я хотел выпустить пар? О, я это сделал.

– Мозги совсем атрофировались? – продолжает возмущаться отец. – Весело тебе? – зыркает исподлобья.

– Не больше чем обычно, – пожимаю плечами.

Сознание слегка мутное. Резко затормозил, когда в стеклянную витрину влетели, шарахнулся башкой об руль. Сотряса вроде нет, док сказал. Правда, бампер в хлам…

– Серёжа, нам всем нужно успокоиться. Сынок, не провоцируй, – шикает на меня ма.

Но отца уже не остановить. Он завелся. И, в принципе, повод у него есть. Весомый.

– В военное. Экзамены сдаст, и чтобы духу его тут не было. Сегодня же позвоню Токману.

– Серёжа! – мама вскакивает на ноги. – Ты же помнишь, как поступил твой отец, но делаешь то же самое сейчас.

Папа стискивает зубы. Замолкает на пару минут. Взгляд испепеляющий, руки в карманах брюк.

Да, у него с отцом отношения были швах, конечно.

– Не то же, Алёна, – произносит уже спокойнее. – Не то же. Мой отец хотел сделать из меня вояку. А я хочу, чтобы этот, – брезгливо косится на меня, – нес ответственность за свои действия. Походит год-другой строем без увалов, устав поучит, туалеты подраит, вдруг мозгов прибавится.

Перспектива, конечно, так себе. Еще месяц назад он же трясся над моим образованием, а сейчас в секунды переобулся. Удобно. Хотя мне, если честно, плевать. Военное так военное. В данном временном отрезке хоть в космос. Главное, чтобы с Громовой больше не пересекаться. Как только о ней думаю, колотит.

Странное чувство, что-то между отвращением и повиновением. Если бы она сегодня сказала: «Приезжай», я бы на коленках к ней приполз. Но она не скажет.

– Сергей Алексеевич, там Гирш приехал.

Отцовский начбез заглядывает в палату. Вот и отец Яниса нарисовался. Ща папаши в тандем объединятся и вместе уже орать на нас будут. Ян, если что, в соседней палате со сломанным «крылом». Если я непристегнутый приложился об руль, то его чуть из тачки через лобовуху не выкинуло.

Весело…

– Отлично. Вырастили на свою голову, – продолжает возмущаться отец уже в коридоре.

Батя сваливает. Мама прилипает спиной к стене и прикрывает глаза.

Отворачиваюсь, не хочу на нее смотреть, потому что совести не хватает. Она переживает. Ей когда менты позвонили, она подумала, что мы с Гиршем насмерть в эту «палатку» влетели.

– Извини, – бормочу, приклеиваясь взглядом к жалюзи.

Мама всхлипывает. Делает шаг в мою сторону, а после медленно опускается на противоположный край кровати.

– Сынок, он перебесится.

– Нет, мам, я пойду учиться, куда он скажет. Военное так военное.

Это не обреченность в голосе. Это смирение. Все я прекрасно понимаю. То, что мы с Яном устроили – борщ. Отец все замнет, но с «живого» меня теперь не слезет.

А мне, мне, может быть, именно это сейчас и нужно. Лезть на рожон и получать по полной, потому что ориентиры стерлись. Добра и зла не существует, але!

– Что с тобой происходит?

– Ничего, мам.

– Тим… Это из-за ссоры с Ариной?

– Нет.

– Тим…

– Я не хочу об этом говорить.

– Ульяна сказала, что Арина переживает и…

– Мама, если ты все знаешь, спрашиваешь на фига?

– Что между вами произошло?

Что? Измена? Предательство? Нелюбовь?

Понятия не имею. Просто в одну секунду все превратилось в снежный ком. Одно за другим.

Только сейчас задаю себе вопрос, который мучает с самого начала… Она хоть немного меня любила? Самую малость, блин?!

Судя по тому, как развивались наши отношения, ответ скорее нет, чем да.

Я ее обидел, предал… Назвать можно как угодно. Только вот, по ее сегодняшнему поведению, ясно одно – ни черта ее это не трогает. Все та же неприступная крепость. Уверенная, улыбающаяся, холодная…

– Я ей изменил, – улыбаюсь. Широко, нагло. Где-то в глубине души хочу шокировать мать своим признанием, но больше своим же отношением к этому поступку.

Мама замолкает. Минутой позже придвигается ближе и сжимает мою ладонь.

– Зачем?

– Захотелось, —

Сегодня хочется быть уродом до конца. В глазах многих именно он я и есть. Так для чего стараться быть лучше?

Из больнички мы уезжаем около шести утра. Рассвело. Птицы вон поют, еще час-два, и снова жарить начнет. Теплый май в этом году. Огненный.

Мама сидит рядом, смотрит перед собой. На лице лежит печать усталости. Отец на телефоне снова. Орет на кого-то…

Дома мы почти сразу расходимся. Мать идет за отцом в кабинет, я к себе.

Падаю на кровать и закрываю глаза. Подташнивает до сих пор. И башка раскалывается.

– Я просто живу дальше и тебе советую… – бормочу себе под нос.

Как у нее все «просто». Завидую. Потому что тоже так хочу…

Может быть, так действительно лучше? Мы разные. Нам не по пути. Мириться с заскоками друг друга не умеем. К чему тогда вообще отношения, если мы в них как две далекие планеты? У нас орбиты разные, да и галактики, кажется, тоже…

Так, наверное, лучше. Проще будет и мне, и… ей.

Чувствую, что вырубает. Глаза открываю ближе к полудню. Проверяю телефон, больше десятка пропущенных. Гирш, Катька… Арина. Последняя раз шесть звонила. Не успеваю до конца осознать, как звонок повторяется.

Отвечаю. Прижимаю динамик к уху.

– Тим? Ты как? В больнице, я… – она всхлипывает, а меня передергивает.

То есть она уже в курсе, что я был в больничке. Позвонила только поэтому…

Понятия не имею, что она еще там бормочет. Сбрасываю звонок. В горле ком, снова потряхивает. Тупое сострадание…

Если бы не больничка и какие-то Громовские фантазии на этот счет, этого звонка бы не случилось. Тупо пожалела. Она просто меня пожалела. Хотя неудивительно, это же Арина. По-другому она не умеет.

Телефон снова оживает. Пару минут пялюсь на периодически загорающийся и гаснущий экран, а потом просто его вырубаю.

К чему эти разговоры? Мы же пытаемся жить дальше, но теперь порознь, верно?