Мы вернемся

13

Ввиду того, что большая часть хлеба урожая 1920 года в Бухтарминском крае не убрали и он погиб на корню, Усть-Бухтарма, урожай собравшая, никак не могла избежать тотальной продразверстки. Вместе с тем проводить продразверстку в такой многолюдной станице было делом рискованным. В уездном ревкоме решили назначить ответственным за это "мероприятие" Бахметьева...

На Павла Петровича, хоть он и намеренно ушел в "тень", и не рвался на первые роли, все одно постоянно "стучали". Он подозревал "пригретую" им Лидию Грибунину, недовольную тем, что он фактически тормозил расследование дела о расстреле коммунаров. Павел Петрович не то чтобы тормозил, но прибывшему после гибели Малышкина новому начальнику уездной ЧК, человеку со стороны, он на правах местного старожила, осторожно разъяснил, что спешить с этим делом не стоит, пока советская власть на местах не достаточно укрепилась. Но когда стала ясна судьба основных виновников того расстрела: Степан Решетников пленен, Щербаков со Злобиным погибли, ничто уже не мешало проведению окончательного расследования и суда, чего неустанно требовала Лидия Грибунина.

То, что его позиции окончательно пошатнулись, Павел Петрович почувствовал в самом конце 20-го года, когда его и без того под завязку загруженного работой в отделе образования, редакции уездной газеты, профбюро... вдруг неожиданно назначили особоуполномоченным упродкома по продразверстке. Должность, на которой "крестов" на грудь не получишь, но шансов голову потерять "в кустах" более чем достаточно. Видимо верхушка уездного ревкома решила-таки избавиться от чрезмерно мягкого и интеллигентного коммуниста, смотревшегося "белой вороной" в среде не шибко грамотных, но зато беспощадных к врагам советской власти партийцев военной закваски. В мандате, выданном Бахметьеву, говорилось: "Немедленно, в порядке боевого приказа приступить к усиленной ссыпке хлеба, причитающегося к сдаче из расчета по разверстке хлеба... Производить аресты и смещение членов волостных и сельских советов и отдельных граждан... У лиц, не подчиняющимся распоряжениям по выполнению разверстки и укрывающим хлеб, производить конфискацию имущества и хлеба, каковые поступают в фонд государства...".

Большевики окончательно вводили в Бухтарминском крае те же порядки военного коммунизма, что уже с восемнадцатого года царили в Европейской России - отъем хлеба у производителей, не давая ничего взамен, чтобы спасти от голодной смерти рабочий класс, приведший их к власти, и избежать голодного бунта в городах.

Недоброжелатели Бахметьева в уездном комитете партии не сомневались, что этот хитрец неминуемо "сгорит" на таком задании - хлеб отнимать, это тебе не газетенку редактировать, или в страховой конторе подпольщика изображать. И конечно, как само-собой разумеющееся, Бахметьев возглавил продотряд, на которой возлагалась задача по проведению разверстки там, где имелись наибольшие хлебные запасы, в Усть-Бухтарме. Правда, как такового продотряда не было. Как и в прошлый раз обязанности по проведению продразверстки в станице возложили на местный гарнизон. Бахметьев, прибывший в станицу всего с несколькими помощниками, сначала этот вопрос всесторонне обсудил с начальником гарнизона Вальковским. Потом собрали станичный ревком, на котором Павел Петрович зачитал приказ Упродкома о разверстке. Несмотря на то, что члены партъячейки от разверстки освобождалис, они выслушали приказ с далеко не радостными лицами. После затянувшейся паузы, секретарь партъячейки выразил общее мнение:

- Вот что, товарищ комиссар, хош нас всех тут заарестовывай, а казаки добром, за твои расписки хлеб не отдадут. Оне, конечно, и бунтовать сейчас не будут, но и хлеба не дадут... уже попрятали по заимкам, да по сараям. Всю зиму искать будем...

- Так...- задумчиво пощипывал бороденку Бахметьев.- Я слышал, во время Большенарымского восстания, советской власти помощь в деле агитации казаков против поддержки восстания оказал бывший станичный атаман Фокин. Как думаете, товарищи коммунисты, если вновь его привлечь? Он еще не утратил доверия у казаков, послушают его?

- Прослушают, послушают! Мы и сами хотели его просить,- наперебой загалдели с мест члены партъячейки.

Бахметьев никогда не раскрывал своего тесного знакомства с бывшим атаманом. И сейчас он вел себя так, будто с самого начала вовсе не рассчитывал на его помощь, а пришел к такой мысли лишь на совещании со станичными активом, с их "подачи". Теперь уже Тихона Никитича, под конвоем двух красноармейцев проводили к Бахметьеву, после чего они уединились в бывшем атаманском кабинете.

- Извините, Тихон Никитич, что я вас под конвоем приказал привести. Сами понимаете, мне никак нельзя афишировать наши с вами истинные отношения.

- А бросьте, Павел Петрович, пустое, я все понимаю... Видите как тут все захламили,- Тихон Никитич, нарочно обращал внимание Бахметьева на то, во что превратился хорошо тому знакомый кабинет при новых хозяевах. В июле двадцатого года, когда его сюда же пригласили на заседание ревкома в связи с восстанием, он не мог вот так же высказать возмущение, да и перед кем было, другое дело сейчас...

Уже на следующий день красноармейцы приступили к ссыпке хлеба в станице... В течении недели в Усть-Бухтарме, Гусиной пристани, Березовском, Александровском без единого выстрела и ареста была полностью проведена продразверстка. Когда преодолев заснеженные горные перевалы, обоз, груженый зерном, во главе с Бахметьевым прибыл в Усть-Каменогорск, его недоброжелатели не могли взять в толк, как такому "слабаку" это удалось. Другие продотряды так же тихо и эффективно свою миссию выполнить не могли. Повсюду и в станицах, и в поселках и деревнях при проведении продразверстки вспыхивали волнения, звучали выстрели, лилась кровь, без устали работала ЧК... Завершение продразверстки по срокам "подгоняли" к концу апреля, когда Иртыш очистится ото льда, чтобы хлеб на первых пароходах вывезти в Семипалатинск и Омск, а оттуда по железной дороге в, уже который год голодающую под властью Советов, Центральную Россию.

Глаша ушла от стариков Решетниковых как только наметились у нее первые признаки беременности. Лукерья Никифоровна все поняла сразу:

- Это у тебя... от Степана?

В ответ Глаша зашлась слезами, и вскоре они уже плакали вместе. Степан хоть и еще жив, сидел в крепости, но не было ни малейшего сомнения, что его расстреляют. Игнатий Захарович, после того, как жена ему рассказала о положении Глаши, сразу принял решение:

- Вот что девка, тебе у нас боле жить нельзя. Мы сейчас навродь чумных здесь. Останешься, и себя и дите сгубишь. Уходи в свой дом, пока его какие-нибудь варнаки не заняли. И смотри никому не проболтайся от кого у тебе дите. Ежели правду узнают, и тебе и ему житья не будет. У нас тут, чую, с тех коммунаров хотят икону слепить, да вместо Христа молится на них. А Степа получается этих святых... мать их ети.. того, в расход, все равно как в старое время христопродавец. Лучше ты всем говори, что нагуляла, не пойми от кого. А про Степана забудь и про нас тоже. И если в ревком таскать будут, чего про нас вызнавать, ты не бойся, костери нас, дочка, последними словами, что батрачила на нас, что всю кровь с тебя выпили. Может за ихнюю сойдешь и дите без утеснений вырастишь. Ну, уж коли наши придут, мы то уж с матерью, боюсь не дождемси... вот только тогда и вспомяни, что казачьего ты роду, не мужичьего, и дите у тебя не от проезжего варнака, а от сотника сибирского казачьего войска Степана Решетникова, героя, который тут краснюкам этим спуску не давал... Ну, да ладно, ступай дочка, да смотри внука чтобы в полной исправности родила... ну ежели внучку тоже неплохо.... Что... карточку, какую карточку... Степы? Ох, ты господи. Мать неси-ка карточки какие у нас Степы есть... Нет, энту нельзя, на энтой он с атаманом своим, с Анненковым, за нее ежели найдут сразу заарестуют... На вот эту, здеся он с товарищем своим снялся в девятнадцатом году. Смотри запрячь подальше, ежели красные найдут и за ее пострадать можешь, вишь он здесь какой красивый, да в форме... Ох господи, где он сейчас... Надо бы в Усть-каменогорск, в крепость съездить... Ох сил нету, да и не пустят все одно... Степа, Степа... ох и Ваня где, тоже неизвестно. Что за напасть, за какие грехи, царица небесная, и один сын под топором ходит, и второй жив ли... А ты ступай, ступай, дочка. Нельзя тебе больше у нас... И это... вещи, что от Поленьки остались возьми, платьишки, шубейки, и все что там ваше бабское, не подойдут так продашь или сменяешь на что, она ж все хорошее носила с дорогого матерьялу... Мать собери там, а то все одно придут рекизируют, какие-нибудь варначки носить будут задарма да радоваться...

Она так и поступила. Правда одежда Полины плечистой и узкобедрой Глаше подошла только по росту, в плечах была тесна, а в бедрах едва не полтора раза обернуться. Да и носить такие дорогие платья, шубы, шапки и белье она не решилась, потому пришлось поступить как советовал Игнатий Захарович - втихаря менять на продукты... В начале 1921 года, Глаша благополучно разрешилась сыном, которого назвала Петром. От кого понесла эта некрасивая рябая баба? Судачили всякое, даже интересовались у Игнатия Захаровича и Лукерьи Кузминичны. Те, сговорившись, отвечали одно и то же, де спуталась непутевая Глашка в прошлом годе, не то бродягой, не то с бандитом, не то с продотрядником. Про то, что в период зачатия, на их заимке прятался Степан, никто в станице, кроме родителей, Глаши и Тихона Никитича не знал, и его имя в качестве возможного отца ребенка не упоминалось ни в одной сплетне, хотя на личике новорожденного можно было обнаружить немало характерных "решетниковских" черт.

Изменения в поведении своих "домашних" батраков Танабая и Насти Тихон Никитич стал замечать уже давно, об том ему постоянно доносил верный Ермил, который стал подозревать киргизенка в доносительстве. Теперь же бывший атаман уже не сомневался, что его батраков привечают в партьячейке, наверняка выспрашивая сведения о хозяине. Настя ушла сразу после Нового года, заявив, что хочет идти в Зыряновск, где вроде бы организуют специальные женские бригады лесорубов. Скорее всего "подбили" ее к этому в сельсовете, возможно посулив, что там, на лесозаготовках, она наверняка себе найдет жениха. А вот Танабай... Возможно, потому Танабай и не уходил, что имел задание следить за бывшим атаманом. Тихон Никитич на это не обращал никакого внимания, хотя ему постоянно жаловалась жена, на все растущую наглость, ранее даже не смевшего при ней сидеть, стоять в шапке и говорить ничего кроме "да хозяйку" и "сделаю хозяйка", киргизенка... Еще раньше, после восстания, ушла проведать родственников, узнать живы ли, да так и пропала где-то в Большенарымском Пелагея. Когда ушла и Настя, делавшая основную женскую работу у Фокиных, это делать уже пришлось самой Домне Терентьевне, доить корову, стирать белье, готовить еду. Первое время, правда, к ней приходила Лукерья Решетникова, помогала отвыкшей от тяжелого физического труда сватье. Но потом Домна Терентьевна втянулась, заметно похудела, так что живот уже почти не мешал подсаживаться под корову, руки потеряли мягкую припухлость, кожа на них огрубела... в общем, жизнь заставила ее на старости лет вновь заняться нелегким крестьянским трудом. Данное обстоятельство видимо, тоже, подвигло Танабая к изменению его поведения в отношении хозяйки. Впрочем, вскоре он уже заявил о своих "правах" в открытую. В мае 21 года он пришел к Тихону Никитичу:

- Я ухожу хозяин... Говорят, новая власть крепкая, навсегда пришла и всех атаманов изведет, коней и почти всю скотину у тебя уже забрали, и дом твой и землю, все отберут у тебя. Все будут ровные и одинаковые. Никаких атаманов и генералов не будет.

- А кто же будет?- усмехнулся Тихон Никитич.

Танабай, не зная, что ответить, потупился в бесплодном раздумье.

- Атаманы всегда будут, как их не назови. Большевистский комиссар, или председатель ревкома, тот же атаман, только зовется по другому... А так, конечно, ты прав, на меня работать тебе уже ни к чему. Иди, я уже не могу тебе даже заплатить. У меня и хлеба-то почти не осталось, сам видел, последнее забрали. Верно говоришь, скоро и землю и дом заберут... Иди Танабай, может новая власть для тебя лучшим хозяином будет, чем я. Но за работу я с тобой разочтусь. Табун мой что на том берегу, хотел я тебе оттуда несколько коней отдать... но его уж поди ваши из Маната сами меж собой разделили. Потому я тебе своего коня, строевого отдам... пойдем..

- Не надо хозяин... я и так его взял. Тебе ведь он все равно уже не нужен. И коров окромя одной, я тоже заберу. Тебе же легче, не надо будет, ни пасти, ни чистить за ними, и хозяйке не ходить. Она вон с одной коровой-то еле управляется. Прощай хозяин. И это, пусть Ермил нас пропустит, Танабай кивнул на стоящего у ворот одноглазого "атаманского пса" который сжимал в руках шашку и прикажи хозяин...

Но Тихон Никитиче не приказал, он безвольно махнул рукой:

- Отвори ворота, пусть едут.

Танабай повернулся и косолапо заспешил на кривых ногах к нагруженной повозке, где его уже ждали приехавшие с той стороны Иртыша родственники, чтобы помочь ему догнать до берега и погрузить на баржу коня, вещи и коров...

- Да... совсем, видать, плохи наши дела, Домнушка. Танабайка не так просто ушел. Видимо в ревкоме это ему сказали, что все, хватит доносить на хозяина, пора тебе уходить. А раз так, то нас, по всей видимости, как это они говорят, скоро к ногтю,- высказал свои соображения жене Тихон Никитич, повергнув ее в тихие скулящие рыдания.

- Слава Богу, что Полюшка не здесь, ничего этого не видит и не знает,- причитала Домна Терентьевна,- хоть бы узнать, что с Володенькой, хоть бы жив был... а так, будь что будет. Пусть нам плохо будет, но хоть бы у них хорошо было,- она повернулась к образам и стала со слезой в голосе шептать молитвы...