На дорогах Афганистана

КАТТАГАН

Миновал седьмой день нашего пребывания в Баглане — столице провинции Каттаган[4]. Наступил поздний вечер. Зыгмунт уже поднялся на крышу, где обычно спал, — в комнате было страшно душно. В июне вечера в Афганистане, действительно, очень жаркие и большинство местных жителей летом спят на крышах. Я, правда, устоял перед искушением воспринять этот, безусловно, здоровый местный обычай и, лежа в гостиничном номере, перебирал в памяти события последних дней.

…В полночь, после шумного прощания с коллегами из Кабула, меня усадили в «Волгу». В ней уже сидели водитель и инженер Матин, мой непосредственный начальник. С министром Кабиром мы должны были встретиться завтра в Кундузе.

Мотор равномерно шумел, меня покачивало…

Когда я проснулся, мы были уже по другую сторону Гиндукуша. Солнце стояло высоко. Слева возвышалась почти отвесная стена скал, справа, внизу, бежала быстрая горная речка.

Матин повернул ко мне измученное лицо:

— Ну и спите же вы!

Я сделал вид, будто не понял иронии. После прощания в Кабуле сильно болела голова. Чай, выпитый в Дсши, подкрепил меня. Миновав Пули-Хумри и Баглан, мы прибыли в Кундуз. К одноэтажному зданию гостиницы с прекрасным холлом, столовой и салоном вела аллея сосен. Окна маленьких, одноместных номеров выходили в сад, где росли абрикосовые деревья, сотни роз и пеларгоний.

Перед полуднем прибыл министр. Я был приглашен на торжественный обед, который затянулся до вечера. Познакомился со всеми в управлении общественных работ провинции Каттаган: с начальником военного округа — дивизионным генералом, а также с полковником — командиром части, в которой я должен был служить.

Армия в Афганистане — это не только вооруженные силы, но и трудовые подразделения. Военные осуществляют транспортное и дорожное строительство, возводят плотины. Министерства обороны и общественных работ тесно связаны между собой.

Поздним вечером я повалился в постель и тут же заснул богатырским сном.

На следующий день мы с министром охали по трассе, на которой предстояло-многое сделать, — из Кызыл-кала на границе с Советским Союзом через Кундуз, Баглан, Пули-Хумри до Доши. Проехав несколько километров, цепочка машин останавливалась и потом следовала дальше. Мухаммад Кабир показывал, где нужно поднять дорогу, где прорыть туннель, расширить излучину, где соорудить опорную стену, мост, резервуар для обводнительных рвов. Обедали мы в военном лагере. Большие черно-белые орлы с желтыми клювами парили над нами.

Надо мной склонился улыбающийся Зыгмунт.

Я вскочил с постели и уже собрался в дорогу, когда в дверь тихо постучали. На пороге стоял хмурый переводчик Саид Мошреф.

— Доброе утро, инженер-саиб. Как спали?

Вместо меня ответил Вжеснёвский. Через минуту мы уже сидели в столовой. Появление Саида в столь ранний час не сулило ничего хорошего. Как и всегда, наш завтрак состоял из яиц, чая с молоком и хлеба. Саид ел медленно, не поднимая глаз. Это был худой, смуглый человек. Держался он несмело, немного по-женски. Саид оживлялся лишь тогда, когда заходили беседы на религиозные темы. Он понимал по-немецки, правда не так хорошо, как Экбаль. Саид был муллой и владел арабским — читал стихи Корана в оригинале, что вызывало к нему особое уважение верующих. Мне порой казалось, что у него есть какая-то тайна. Он никогда не говорил прямо, что ему надо. Понять его было нелегко. Огромные черные глаза смотрели на мир недоверчиво, а мясистые губы придавали лицу скорбное выражение.

В обязанности Саида входило исполнение функций переводчика. От него требовалась некоторая помощь в технических работах и участие в урегулировании бытовых проблем. Саид постоянно жил в Кабуле. Здесь, в Баглане, он ночевал у двоюродного брата, а столовался с нами, что позволяло ему экономить свои скромные командировочные средства.

После еды я закурил. Зыгмунт вскочил с места и, как всегда, начал торопить с выездом на объекты. Саид медленно поднял глаза.

— Раим болен, — произнес он скорбно.

Мы с Вжеснёвским переглянулись. Так вот где собака зарыта!

— А что случилось с Раимом? — участливо спросил я.

— У него болит живот.

— Надо же! Бедняга! А Хасан, наверное, все еще не исправил машины?

— Машине Хасана конец. Сегодня нельзя ехать на объект. Вам придется работать над планами в гостинице. «Парва нист», инженер-саиб, — не стоит беспокоиться.

Я посмотрел на Зыгмунта — его лицо становилось все более красным. Чувствовалось, что он вот-вот взорвется. Зыгмунт отличался необыкновенной пунктуальностью. У него был свой определенный ритм жизни, и любое изменение в намеченной программе выводило его из равновесия. Я хорошо понимал товарища — нам предстояла уйма работы, и каждый час был на вес золота.

В мои обязанности входила разработка системы переделок, которые необходимо было произвести на уже существующей стокилометровой трассе Кундуз — Баглан — Пули-Хумри — Доши. Инженер Вжеснёвский проектировал новый шестикилометровый отрезок дороги между Старым и Новым Багланом. Вслед за шестами и измерительными приборами в дело сразу вступали бульдозеры военно-трудовой части.

Мы должны были разрабатывать проекты, составлять сметы, наблюдать за ходом работ. В европейских условиях этот комплекс обязанностей выполняли бы несколько десятков инженеров и техников.

Необходимо было мобилизовать все внутренние ресурсы, чтобы оправдать возложенные на нас надежды, несмотря на сорокаградусную жару, нехватку технических средств и вопреки местному «парва нист» («не стоит беспокоиться»).

Видя, что Вжеснёвский уже готов броситься в атаку, я предложил:

— Надо сейчас же навестить Раима и посмотреть, чем можно ему помочь. Саид, проводи меня.

Мы направились в сторону базара через парк.

По мере того как мы приближались к чайхане, где я намеревался застать Раима, Саид все больше отставал от нас. Он едва плелся в своем европейском костюме, который был ему немного велик. Каракулевая шапка криво сидела на низко опущенной голове. Вид у него был очень несчастный, и я решил перейти в наступление.

— Саид, да вы совсем больны. Вам следует поехать к доктору Хользингеру в Пули-Хумри. Что с вами?

— О инженер-саиб, у меня такие боли в желудке, что я просто не знаю, как быть.

— Вот видите! Но как же вас отвезти в больницу, если Раим болен. Нужно бы…

Я не закончил, потому что в этот момент к нам подбежал Раим.

На нем были белые, стянутые на щиколотках шаровары и выпущенная поверх рубаха. Наряд дополнял короткий незастегнутый жилет и серая каракулевая шапка набекрень. Аккуратно подстриженные усики свидетельствовали о стремлении к элегантности. Все существо Раима так и излучало здоровье и хорошее настроение.

— Салам алейкум, инженер-саиб, салам алейкум! — приветствовал он меня и переводчика.

Я посмотрел на Саида. Тот опустил голову еще ниже и спустя мгновение прошептал:

— Я очень болен. На работу ехать не могу.

Постепенно до меня начинало доходить, в чем дело.

— Саид, пусть Раим отвезет сначала инженера Вжеснёвского, а потом мы поедем с вами. Мне нужно посмотреть, как ведется строительство опорных стен, — сказал я.

И чтобы предупредить дальнейшие объяснения, быстрым шагом направился к гостинице.

Зыгмунт уже успел погрузить инструменты и нервно прохаживался вокруг машины. Я коротко объяснил ему, что болен сам Саид, но, очевидно, он не хочет, чтобы об этом знало начальство, — отсюда и «болезнь» Раима.

За неделю нашего пребывания в Баглане мы усвоили несколько оборотов на языке дари, что позволяло нам объясняться с солдатами без помощи переводчика. Употребление отдельных слов в сочетании с интенсивной жестикуляцией давало вполне удовлетворительные результаты. Выполнение приказов опережало вмешательство переводчиков. При таком положении дел Зыгмунт воспринял перспективу временного отказа от услуг Саида не только без протеста, но даже с удовольствием.

Сначала мы должны были отвезти Зыгмунта и Саида в Старый Баглан, где их уже ждали солдаты, которые должны были оказать помощь при обмерах, а затем вдвоем с Раимом поехать на объекты в направлении Доши.

Мы двигались по старой дороге. Она пролегала через равнину, среди обработанных полей. Через каждые сто метров машину подбрасывало на невысоких насыпях, удерживающих на определенных уровнях обводнительные каналы — джуи. В районе каналов неровная щебенчатая поверхность дороги размокла и стала вязкой. Неожиданные крутые повороты между запыленными садами вынуждали нас отклоняться от основного направления. Огромная туча желтой пыли неслась за автомобилем. По мере нашего передвижения мы сами, одежда и машина приобретали цвет дороги и придорожной растительности. Это старое шоссе, сооруженное тысячами опаленных солнцем рук при помощи примитивных орудий труда и «ослиного транспорта», когда-то считалось первоклассным. Теперь мы должны были построить лучшее.

Военный машинный парк — бульдозеры, катки, колонны грузовиков — позволял сооружать высокие насыпи, что предохраняло дорогу от соседства с обводнительными каналами. Новый тракт с плавными поворотами призван будет способствовать увеличению скоростей, — Афганистан, сегодня еще страна бездорожья, должен иметь хорошие дороги.

Пока же мы стукаемся головами о крышу разболтанного «газика» и движемся в направлении Старого Баглана со скоростью лошади. Новый Баглан, который мы только что проехали, — место пребывания властей. Одноэтажные, каменные, еще не совсем достроенные дома, широкие улицы, ряды молодых платанов и акаций…

На высоком пригорке — современное здание. Это резиденция губернатора. Еще несколько минут тряски, и мы приближаешься к группе солдат. Раим тормозит. Фаворит Зыгмунта — Исмаил произносит традиционное приветствие и вынимает из машины теодолит. Это большая честь-нести дорогой измерительный инструмент. Остальные солдаты разбирают шесты, рейки, ленту. Не прощаясь, мы отправляемся в обратный путь.

Раим, всегда такой разговорчивый, сейчас молчит. Наверное, стыдится за Саида, который страдает молча, скорчившись на заднем сиденье.

Проезжая через Новый Баглан, я решил заглянуть к Абдулахаду.

Мудирийати Фаваидиама (управление общественных работ)[5] в провинции Каттаган было организовано следующим образом. Во главе стоял мудир[6] — Абдул-хан. Ему подчинялись два директора: Сарвар-хан, постоянно проживающий в Пули-Хумри (он ведал дорогами к югу от Баглана), и Абдулахад, действующий на севере провинции. Оба считали себя учениками известных по всему Афганистану польских инженеров Вихжицкого и Хвасцинского. Но если Сарвар-хан обнаруживал признаки когда-то полученного образования, то его коллега не мог похвастаться приобретенными знаниями.

После нашего приезда произошел небольшой конфликт. По приказу инженера Матина провинциальная Фаваидиама должна была выделить нам одну из директорских машин. Жребий пал на «газик» Абдулахада. Однако мы не получили его и вынуждены были пользоваться одним автомобилем. Косые взгляды, которыми дарил нас Абдулахад, свидетельствовали о его внутренней борьбе между патриотическим долгом, призывающим к повиновению вышестоящим властям, и оскорбленным самолюбием.

На этот раз нам предстоял очередной разговор. Мы остановились перед новым, еще не законченным домом.

Больного Саида я оставил в машине, а сам постучал у входа и, несмотря на то, что дверь была открыта настежь, стал ждать, когда кто-нибудь появится. Порог дома в Афганистане можно переступить только с кем-либо из его обитателей, последний же не придет до тех пор, пока не будет подобран соответствующий рангу гостя личный состав принимающих.

Через минуту вышел сам хозяин, высокий, сухопарый человек. В выражении его худого остроносого лица было что-то хитрое и вместе с тем наивное. Поседевшие виски и легкий наклон туловища вперед свидетельствовал о том, что он уже на пороге старости.

— Салам алейкум!

— Алейкум-ас-салам, инженер-саиб!

— Машина готова?

— Фарда, господин!

Фарда означает «завтра». Завтра, которое может наступить через два дня, неделю или через месяц. Этим словом в Афганистане пользуются так же широко, как «пожалуйста», или «спасибо»: произносят его с улыбкой И безо всякой ответственности, как и воспринимают.

— Хорошо, — говорю, — я приду завтра.

— Пожалуйста, приходите. А сейчас, быть может, чаю?

— Нет, благодарю, у меня нет времени. Так до завтра?

Мы вежливо улыбаемся друг другу. Я подаю руку моему собеседнику и направляюсь к машине. «Ах, ты хитрец, — бормочу я, влезая в газик, — завтра я пришлю к тебе Зыгмунта, уж он-то не станет тебя благодарить».

Мы трогаемся. Я бросаю взгляд на Раима. Выражение лица у него лукавое.

— Хандэ, — произносит он неожиданно.

— Что такое «хандэ», Раим?

И начинается очередной урок языка дари. Я вькту-паю в роли незадачливого ученика, Раим — всезнающего учителя. Он посмеивается, прикрыв рукой рот. Я готов рассмеяться, хотя еще не понимаю как следует значения слова.

Некоторое время мы едем молча, только Саид тихо стонет. И лишь когда подъезжаем к Пули-Хумри, Раим объясняет, в чем дело. «Хандэ» — это шутка, попытка одурачить. Так, значит, Абдулахад смеется надо мной! Ну нет, брат, я тебе этого не прощу. Завтра будет действовать Зыгмунт, а потом мы отправимся к мудиру. Теперь наша очередь шутить.

Баглан с Пули-Хумри соединяет новая, хорошая дорога, протяженностью в тридцать два километра. Проект ее разрабатывался советскими специалистами. Лишь кое-где дорогу надо обезопасить от размывов.

Быстрое течение реки Кундуз, отнюдь не первоклассное оборудование, как, впрочем, и квалификация местных строителей, а также интересы подрядчиков вынуждают производить некоторые работы по нескольку раз. Вода разрушила опорную стену. Что поделаешь — такова, видно, воля Аллаха! Строится новая стена. Опять наживается подрядчик, да и не только он.

Пули-Хумри — крупнейший промышленный центр Северного Афганистана. Здесь находятся текстильная фабрика и гидроэлектростанция. Строятся цементный завод[7], вторая гидроэлектростанция[8] и т. д. Престиж города поднимают первоклассная гостиница и оборудованная по последнему слову техники больница, которой руководит хирург из Вены доктор Хользингер. Дорога, идущая из Кабула, здесь разветвляется: одна ветвь соединяет Пули-Хумри с северо-западными провинциями Мазари-Шариф и Меймене, другая — с северо-восточными: Каттаганом и Бадахшаном. Развитие торговли и мелкой промышленности в этих условиях явление совершенно естественное. Огромные серали — подворья, застроенные мастерскими и лавками, образуют позади главных улиц целые лабиринты. Там можно починить машину, выгодно сделать покупки, а порой увидеть и сверкание ножа.

С ночным обликом сералей как нельзя лучше вяжется слово «экзотика». Нужно обладать крепкими Нервами и душой романтика, чтобы наблюдать за причудливыми тенями строений, мигающими огнями керосиновых светильников и бородатыми вооруженными кочевниками, для которых ружье или кинжал — порой решающий жизненный аргумент.

Когда мы въехали на залитые солнцем, окаймленные белыми домиками улицы Пули-Хумри, было жаркое утро. Вправо от центральной площади, за плотиной, на левом берегу Кундуза — европейский жилой район. Скромные одноэтажные строения скрыты в тенистых, зеленых садах.

Хользингеру мы нанесли визит одному из первых. У нас было для него письмо из Кабула. Кроме того, Зыгмунт утверждал, что поддержание дружеских отношений с единственным в этих краях врачом-европейцем — наш долг по отношению к самим себе. Я не противоречил ему. Поначалу нас приняли холодно. Беседа за кофе и виски носила характер экзамена, в итоге которого мы должны были как можно лучше понять друг друга, стать добрыми знакомыми. Результаты оказались, по-видимому, неплохими, ибо хозяйка дома, несмотря на весьма нерешительный отказ, оставила нас ужинать. Со своей стороны, я понял, что познакомился с интересными, мыслящими людьми. Их знание мира, и в частности Афганистана, поразило меня. Оба, и муж, и жена, были медиками, и, хотя практиковал только доктор, об их имущественном положении после шести лет пребывания в Пули-Хумри ходили легенды. Нельзя было не заметить внешней привлекательности супруги доктора, ее больших серых глаз, низкого мелодичного голоса, очаровательной улыбки. Нет ничего удивительного в том, что, покинув на время свой «газик» и нажав кнопку у входной двери, я забыл о болезни Саида.

Чуть повыше плеча одетого во все ослепительно белое боя, который открыл мне, я увидел льняные волосы и пару слегка прищуренных глаз.

— Ах, это вы, господин инженер. Прошу. Как мило, И что вы о нас помните.

— Доброе утро, мадам, я и не предполагал, что в столь ранний час смогу поцеловать ваши ручки.

Вы, поляки, всегда так галантны. Мы как раз завтракаем. Я надеюсь, вы присоединитесь к нам?

Я начал было отказываться, но не очень решительно, и через минуту уже оказался в столовой. Жалюзи на окнах были опущены, в комнате царил полумрак.

— Доброе утро, господин доктор! — приветствовал я человека, сидящего спиной к свету.

Сзади раздался отрывистый смех.

— Муж скоро придет. Вы разве не знакомы? А живете в одном отеле, если не ошибаюсь.

Я подошел ближе. Мистер Лонги улыбнулся мне. «Интересно, что он здесь делает в рабочее время?»

Хозяйка о чем-то быстро спросила Лонги по-итальянски, тот ответил, и оба засмеялись.

— Нам придется говорить по-английски, — сказала мадам. — Мистер Лонги, к сожалению, не знает немецкого.

В это мгновение в дверях блеснули очки доктора. Он поспешно подошел к столу и поздоровался со мной. Очевидно, с Лонги он уже виделся.

— Что вас привело к нам, господин инженер? — нервозно спросил доктор, отпивая маленькими глотками кофе.

Я объяснил цель моего визита и попросил осмотреть Саида.

— Разумеется, с удовольствием. Через четверть часа приму.

Я быстро допил кофе, упомянул, что у меня масса работы, поблагодарил за милый прием, и уже в дверях спросил доктора о плате. Тот улыбнулся.

— Не думайте об этом. Я рад что-либо сделать для вас. И ни слова больше. Пришлите своего переводчика.

— Спасибо, доктор. Большое спасибо. До свидания!

Я направился к машине.

— Ну, Саид, доктор ждет.

Саид со стоном выполз из-под брезента.

— А как же с деньгами, инженер-саиб?

— Платить не надо, идите.

— Будет больно?

— Не знаю, если даже и будет, то не больнее, чем теперь. Ну идите же, Саид. В Баглан вернетесь на автобусе, может быть, нагоните нас по дороге.

Я подождал, пока мой переводчик скроется за дверями и, бросив короткое «Бурубахайр!», привел в движение Раима и машину.

Проехав несколько сотен метров, мы поравнялись с автомобилем в точности таким же, как наш.

— Это машина Сарвар-хана, — сказал Раим.

— Остановимся.

Через мгновение я пожимал руку высокому, хорошо сложенному мужчине лет сорока в европейском костюме и каракулевой шапке. Приятная, непринужденная улыбка осветила его лицо. Он знал несколько десятков русских слов и немного по-польски. Пользуясь скромным запасом выражений на дари и интенсивно жестикулируя, я пытался объяснить ему, что приехал осмотреть отрезок дороги от Доши до Баглана.

Мне хотелось создать у Сарвара впечатление, что к его деятельности я отношусь с полным доверием и свою помощь предлагаю лишь в решении наиболее ответственных вопросов.

Раим, который вышел из машины и не отставал от меня ни на шаг, сразу понял мое намерение.

За долгие часы совместного пребывания он научился расшифровывать мои жесты и очень точно, насколько я мог судить, передавал на дари смысл моих ломаных фраз.

Было видно, что Сарвар доволен. Все складывалось как нельзя лучше — дома его ждали подрядчики. Он предложил выпить чаю, а затем всем вместе осмотреть дорогу.

Я вздохнул при мысли о чае и дальнейшей потере времени.

— Мне лучше остаться здесь, пока все не будут готовы, — произнес я с надеждой, что мое предложение будет принято.

Сарвар вежливо улыбался, время от времени произнося: «Пожалуйста», на что я неизменно отвечал: «Спасибо». Положение создалось неловкое.

Вдруг я почувствовал, что кто-то тронул меня за локоть. Стоя на цыпочках, вытянувшись как струна, Раим пытался приблизиться к моему уху. Лицо у него было серьезное и озабоченное.

Я наклонился.

— Нехорошо без чая, нехорошо!

Я с недоумением посмотрел на Раима, потом на Сарвара, который продолжал улыбаться.

Раим настаивал:

— Нехорошо без чая! В Афганистане надо пить чай. Кто его не пьет — тот не друг. Нехорошо без чая!

Ничего не поделаешь — таков стиль работы. Я усмехнулся и последовал за Сарваром..

Трое подрядчиков сидели у обводнительного канала рядом с домом Сарвара. Когда мы подошли ближе, они скрестили руки на груди и с полупоклоном произнесли приветственные слова. Одеты они были по-разному, но, — несмотря на это, в глаза бросалось удивительное сходство в выражении лиц_; в движениях, в манере щуриться и поджимать губы. Они одинаково униженно кланялись мудиру, который обращался с ними насмешливо и бесцеремонно.

Отношения между подрядчиками и государственными служащими складывались, как я позже в этом убедился, типично по-восточному. Стержнем этих отношений был «бахшиш», что может означать «подарок», «дар», «награда», «подношение», «чаевые» и черт знает что еще, — непременная составная часть экономической системы Востока. Бахшиш может стать выражением добродетели и особого уважения к подчиненному, а может перерасти и в преступление, которое карается тюремным заключением. В последнем случае мы определили бы его как «подкуп».

Когда чиновники в Афганистане, занимающие в течение нескольких лет определенные должности, строят себе дома, приобретают недвижимую собственность, машины при заработке, которого едва хватило бы на скудное пропитание, — это никого не удивляет.

Способ вручения бахшиша, пожалуй, так же существен, как и его размер. Надо знать, сколько, как и кому вручить. Бахшиш отнюдь не всегда принимается. Не менее важно знать, сколько, как и от кого можно принять. То, что это сложная область взаимоотношений, — мне пришлось испытать на собственном опыте. Неоднократно самыми различными способами делались попытки завоевать мое расположение с помощью какого-либо подношения. Попытки были такими настойчивыми, что в конце концов достигли своей цели.

Однажды в Кабуле двое подрядчиков привезли мне маленькую хорошенькую газель. Со мной они даже не хотели разговаривать, просто объявили, что это подарок для моего сына. Устоять было трудно.

Чтобы спасти репутацию честного человека, который «не дает и не берет», я отправил ответный дар — два польских термоса, но на следующий же день они опять оказались у меня. О том, чтобы отобрать у ребенка газель, разумеется, не могло быть и речи. Так я взял бахшиш.

И еще одна любопытная подробность. Бахшишем ни в коем случае не может служить угощение, даже если речь идет о самом изысканном блюде или грандиозном пиршестве. Никто, например, даже и не подумает платить за угощение, находясь в чайхане в обществе подрядчика. Однажды я попытался сделать нечто подобное, вызвав тем самым всеобщее веселье. Хозяин ресторанчика вежливо кланялся, но руки держал за спиной. Банкнот, который я положил на ковер, вернулся ко мне в карман. Ничего не поделаешь — таков обычай.

Воспользовавшись привилегией европейца, я не снял обуви, как это сделали остальные гости, зато категорически отказался сесть на единственный в гостиной Сарвар-хана стул. Мне не хотелось выглядеть «королем» в окружении свиты. Рядом со мной на ковре расположился Раим, по другую сторону — мудир. Напротив нас, сохраняя приличную дистанцию, разместились трое мужчин в шароварах и чалмах.

Я полез в карман за папиросами. В пачке оказалась последняя, помятая и частично выкрошившаяся. Сарвар заметил, как я пытаюсь распрямить папиросу, вынул ее у меня из рук и отдал какое-то короткое распоряжение. Один из подрядчиков, толстый, низенький, в черной чалме, бесшумно сорвался с места и исчез за дверями. Через несколько минут он вернулся, красный, запыхавшийся, протягивая пачку папирос. Я отрицательно покачал головой и пробормотал: «Не стоит беспокоиться», — мне показалось это уместным в дайной ситуации. Тогда мудир сам взял пачку у толстяка, распечатал ее, вынул папиросу и вложил мне в рот. Не оставалось ничего другого, как улыбнуться, поблагодарить и поскорее закурить, так как один из гостей уже порывался бежать за спичками.

Сарвар показал мне вещи, оставшиеся после Вихжицкого и Хвасцинского: фотографии, логарифмическую линейку, прочие мелочи, но ни единым словом не упомянул о технических проблемах, о работах, проводимых на дороге.

Подали чай. Напившись, мы без промедления отправились в путь. Нашим объектом был на этот раз сорокавосьмикилометровый участок дороги Пули-Хумри — Доши, расположенный в верховье реки, где производилась большая часть работ.

Лишь через несколько километров невысокая торная цепь соединилась с рекой. Дорога оказалась зажатой между обрывистыми скалами и стремительным Кундузом. Здесь и возникли первые сложности.

Старые, полуразрушившиеся скалы нависали над дорогой. Многие из таких навесов надо было обрушить. Мы останавливались через каждые сто метров, я делал наброски, производил предварительные обмеры. Наконец мы добрались до места возведения первой опоры. Роль хозяина моментально принял на себя один из трех подрядчиков — худой, высокий как жердь человек в черной чалме и в зеленом чапане до самых щиколоток.

Машина еще не остановилась, а он уже выскочил и начал быстро спускаться к работающим внизу людям.

Узкая отвесная тропинка вела к берегу реки. Чтобы приблизиться к котловану, нужно было пробраться между бросающей прохладную тень скалой и шумящей тут же, на метр ниже, водой. Именно на этом, самом узком, месте был расстелен ковер, уставленный разноцветными чайниками и пиалами. На бумаге лежала горстка конфет, напоминающих по виду ягоды малины. «Жердь» в черной чалме уже поджидал нас. Сарвар жестом указал мне место на ковре под самой скалой.

Одиннадцать часов утра. На шоссе жара, как в печи, а здесь приятная прохлада и влажное дыхание пенящейся воды.

Я призвал на помощь всю силу воли, все свои представления о добросовестной работе и даже собственное честолюбие. Указал рукой на котлован и произнес:

— Сначала туда, потом сюда.

Ступая между пиалами и конфетами, я прошел по ковру, гордый тем, как лаконично выразился и какое произвел впечатление.

— Хорошо! — в недоумении буркнул Сарвар и поспешил за мной.

Котлован под фундамент для опоры был вырыт в двух метрах от берега реки. Твердая, глинистая, абсолютно водонепроницаемая почва позволяла рыть котлованы значительно ниже уровня воды при отсутствии каких-либо специальных защитных сооружений. Фундамент, разумеется, был менее основательным, чем предусматривал проект. Первое же половодье подмыло бы опору и снесло ее. Я обратил на это внимание мудира и направился дальше, где уже начали бетонирование фундамента. В связи с прибытием комиссии работа была прервана.

Я растер на ладонях немного заготовленного бетона и убедился, что в нем больше извести, чем цемента, недопустимая вещь при постройке фундаментов подобного типа. Я очень удивился, ибо Сарвар, осуществлявший постоянное наблюдение за ходом строительства, не мог этого не заметить. Я показал ему размазанную на ладонях белую массу, резко отличающуюся от серого цемента, и позволил себе дипломатично заметить:

— Нехорошо все это.

Мудир с поднятыми кулаками бросился к «Черной чалме». Подрядчик весь сжался в комок. Его лицо оказалось у самой земли. Сарвар размахивал руками и выкрикивал какие-то сочные ругательства. Так продолжалось несколько минут.

Раим, как и два других подрядчика — низкий толстый и высокий толстый, — оставались полностью равнодушны к происходящему. Все как бы ожидали конца спектакля. Действительно, вскоре мудир перестал кричать, «Черная чалма» поднялся, и мы все пошли пить чай.

Во время чаепития я еще раз сказал, что фундамент недостаточно основателен, а в бетоне много извести. Все согласно закивали головами.

Тем не менее, проезжая мимо строительства на обратном пути, я обнаружил, что ничего не изменилось: котлован не углублен, бетон по-прежнему подозрительно светлый. Я принял решение немедленно доложить обо всем мудиру Фаваидиамы и воспрепятствовать приему объекта по завершении его строительства.

Выпив чаю и немного отдохнув, мы двинулись дальше. В пяти километрах отсюда «высокий толстый» сооружал два канала. История с. чаем повторилась. И опять пролет оказался слишком маленьким, фундаменты — неосновательными, а привезенный камень — плохого качества. Как и в предыдущий раз, мудир с поднятыми кулаками отчитал подрядчика, после чего деловито осведомился об обеде. Выяснилось, что обед ждет нас в Дошл, до которого оставалось еще несколько десятков километров. Моим попутчикам предстояла полуденная молитва. Я сел в машину и уже в который раз стал тактично наблюдать за церемониалом.

На ковер, приготовленный для чаепития, встал мудир, в двух шагах от него расположились подрядчики и Раим, лицами на юго-запад, к священной Мекке.

Закончив молитву, мои попутчики вернулись в машину, и мы поехали в сторону Доши. От места, где над глубоким ущельем советскими специалистами был выстроен мост, дорога пошла влево и, круто поднимаясь в гору, пересекла излучину реки. Контуры унылого, лишенного растительности плоскогорья, серые, покрытые высохшей травой пригорки создают здесь жалкую картину полного запустения. Только раз в году, сразу же после таяния снегов, эти места покрываются сочной зеленой травой и яркими цветами, но всего на один месяц. Потом все быстро засыхает и испепеляется под жаркими лучами солнца.

Доши — городок, расположенный в обширной долине. Здесь начинается дорога на Кабул, через хребет Гиндукуш, проектируемая и создаваемая советскими специалистами по специальному контракту[9]. Больших капиталовложений потребовало сооружение нескольких десятков сложнейших инженерных объектов, в том числе расположенного на высоте трех тысяч трехсот метров туннеля, длиной в два километра семьсот метров. Пересечение большой излучины старой трассы, пролегающей через перевал Шибар, сократит путь с юга на север приблизительно на двести километров, не говоря уже об улучшении качества дороги.

С юга долину Доши обрамляют черные скалы, с севера — белые, известковые. Техника шагнула и сюда, это чувствовалось по большим обводнительным каналам с мощеными руслами и бетонированными шлюзами.

На одном из таких каналов изобретательный хозяин построил летнюю чайхану. Через канал были переброшены балки и сооружено нечто вроде наших сельских танцплощадок. Прямо на досках расстелены ковры, несколько столиков й скамеек предназначались европейцам и богатым местным жителям. Низкая крыша из веток создавала тень, но не мешала движению воздуха. Самым удивительным в этом гастрономическом учреждении было водяное опахало. В центре чайханы был установлен круглый деревянный столб, а к столбу вертикально прикреплена рама с натянутым на нее ковром. Под действием воды, протекающей внизу, столб вращался, приводя в движение ковер-опахало.

Всего в нескольких шагах была расположена кухня — два стола и полукруглые подвешенные над треножниками котлы.

Мы сели за стол, накрытый скатертью, вымыв перед этим руки прямо в пенящемся канале.

В Доши вода из Саланга — одной из самых чистых рек. Я с удовольствием погрузил ладони в прохладную влагу, плеснул на лицо и грудь, смочил волосы и рубашку. Температура воздуха была около сорока градусов. Я еще раз плеснул на лицо. В воде что-то булькнуло. Мои темные очки! К столу я вернулся в дурном расположении духа.

Мудир окликнул обслуживающего нас бача[10], и через минуту на столе появились две мисочки с ошпаренными кипятком ложками. Подрядчики и Раим ели руками.

Существуют два способа есть плов руками. При первом, его сначала уминают тремя вытянутыми пальцами — указательным, средним, безымянным, затем складывают пальцы в виде лотка и подносят ими пищу ко рту. Большим пальцем рис заталкивают в рот. При другом, рис собирают в горсть согнутым указательным пальцем.

Чтобы прослыть человеком благовоспитанным, нужно уметь действовать очень ловко и ни в коем случае не обронить ни зернышка риса.

Я хотел ехать сразу после» обеда, однако на этот раз Сарвар мягко, но решительно запротестовал.

— Мотор перегрелся! — поддержал его Раим.

Ничего не поделаешь — подождем, пока., остынет. По примеру мудира я расположился под «механическим» опахалом. Ритмичные порывы ветра и вращающийся над головой ковер рассеивали мысли, отрывали от Действительности…

Я проснулся, когда солнце стояло уже на западной половине неба. На коврах под опахалом не было ни Раима, ни мудира, ни подрядчиков. Я вскочил и посмотрел на часы — около пяти. Ко мне подошел хозяин чайханы и начал что-то объяснять. Я хотел было расплатиться за обед, но он спрятал руки за спину и отрицательно покачал головой.

Я пошел в направлении, указанном хозяином. «Газик» стоял на дороге на прежнем месте, а сразу за поворотом обводнительного канала на расстоянии нескольких шагов друг от друга виднелись склонившиеся над водой фигуры в белом. Однообразными движениями они черпали ладонями воду, плескали себе на лицо, проводили пальцами за ушами, ладонями набирали воды в рот и чистили зубы: большим пальцем с правой стороны, указательным — с левой. Потом таким же образом набирали воды в нос и промывали ноздри. Шапки и чалмы были сняты, руки обнажены выше локтей.

Наблюдая за ними, я стоял за низким деревом граната.

Тут Раим начал развязывать шнурок, стягивающий шаровары, и я не спеша отправился обратно в чайхану.

Когда-то Саид сказал мне:

— Христос был великим пророком духа, Мухаммед — пророком духа и тела.

В Коране содержатся десятки предписаний по соблюдению правил гигиены. Санкционированные именем бога, подкрепленные авторитетом священных книг предписания эти систематизируют немало полезных правил, выработанных людьми, обитающими в жарком климате.

Омовение — религиозный обряд, но оно не может быть символическим. На этот счет существуют строгие правила. Вода должна стекать с локтей и подбородка. Стоячая вода заразна. Как питьевую можно использовать воду, спадающую с семи камней (окисление) или поступающую из недр земных (источники, колодцы).

Когда я приблизился к машине, до меня донеслись веселый голос Раима и басовитый смех мудира.

Через минуту наш «газик» поднимался в гору между белыми скалами. Зеленая долина Доши исчезла в облаках пыли. У меня за спиной Сарвар при содействии двух подрядчиков измывался над низеньким толстяком. Раим не принимал участия в развлечении и лишь время от времени, оторвав руки от руля, разражался громким смехом.

Нам предстояло обследовать опорную стену со стороны обочины. Опора должна была предохранять дорогу от оползней. Пятидесятиметровый кусок стены уже полностью готов. Заканчивалось укрепление оставшихся нескольких десятков метров дороги.

Я распорядился обкопать кусок фундамента. Оказалось, что он заложен достаточно глубоко. Качество раствора и стройматериалов не вызывало подозрений. Я простукал стену камнем — звук был хороший, следовательно, и плотность неплохая.

— Хорошая работа, — сказал я мудиру.

Тот поспешно согласился:

— Здесь работали советские люди.

Это говорило о многом.

Я достал из кармана одну из купленных в Москве авторучек и протянул ее подрядчику:

— Вот вам сувенир из Москвы.

Подрядчик опустил глаза в знак благодарности, сложил руки на груди и поклонился.

Я посмотрел на окружающих. На их лицах застыло выражение недоумения: где это видано, чтобы подрядчику давали бакшиш. Видно, этот инженер из Польши не в своем уме.

Некоторое время я недоуменно стоял с сувениром в руке, пока ко мне не подошел Раим.

— Уже пора, инженер-саиб. Поедем.

Сарвар быстро сориентировался и стал громко сетовать на поздний час. Я почувствовал себя неловко и молча сел в машину. Мудир устроился сзади, и мы тронулись. В туче пыли промелькнули руки, поднятые над головами, и две чалмы: одна белая и одна черная.

До наступления темноты оставалось еще часа два. Надо было спешить, чтобы избежать конфликта с Зыгмунтом.

До Пули-Хумри мы добрались без приключений. Раим лихо развернулся перед домом Сарвара. Мудир настаивал, чтобы мы зашли к нему в гости. Я отказывался, убеждал, что уже поздно — лучше мы придем завтра, но ничего не помогало. Окончательный отказ мог обидеть, доводить до этого не следовало.

В конце концов Раим поехал к Вжеснёвскому, я должен был подъехать туда часа через два. Как и можно было предположить, ужин у Сарвара затянулся. Когда я усаживался наконец в служебный «газик», стояла ясная, звездная, прохладная ночь.

В центре Пули-Хумри — площадь, на которую выходят три главные улицы. У нас бы их назвали Кабульская, Багланская, Кундузская или Мазаришарифская. На восточной стороне площади — большая чайхана, а рядом — въезд в главный автомобильный сераль.

Я был несколько обеспокоен, когда, вместо того чтобы повернуть налево, в сторону Баглана, мы сделали широкий круг и остановились около большой освещенной веранды. Неужели черноглазый Ашраф счел, что после ужина у мудира нам еще следует подкрепиться в чайхане? А может быть, он голоден. Невероятно, ведь я сам видел, как он поглощал плов. К шоферам в Афганистане относятся как к членам семьи: их охотно принимают в любое время.

На всякий случай я запротестовал. Но Ашраф все-таки вышел из машины, обошел вокруг нее, приблизился ко мне и стал что-то объяснять, показывая на въезд в сераль. Так, значит, не гс лод, а что-то другое остановило его. Я утвердительно закивал головой. Через минуту высокая, гибкая фигура нашего шофера исчезла в темноте.

Странный этот Ашраф. В левом ухе носит маленькое серебряное колечко. У сына Сарвара я видел точно такое же. Надо завтра же спросить у Саида, что оно означает.

Медленно тянулось время. Начиненный рисом и бараниной, накачанный чаем, я мечтал о постели в гостинице. Голова сделалась тяжелой… Я уже начал подумывать о том, как бы прилечь на заднем сиденье.

Неожиданно появился Ашраф. Он был взволнован. Начал что-то быстро говорить мне, указывая рукой на погруженный в темноту сераль. В его речи я различал часто повторяющееся слово «джанг», что означает «борьба», «битва». У меня не было ни малейшего желания сражаться. Чего он, собственно, хочет?

Ашраф распахнул дверцу машины, взял меня за руку и потянул к себе, не переставая говорить. Глаза у него сверкали, серебряное колечко поблескивало из-под чалмы.

Я позволил-таки извлечь себя из машины и нерешительно последовал за моим разгоряченным проводником. Мы уже почти скрылись среди домов, как вдруг Ашраф приложил палец к губам, давая понять, что следует молчать.

Я подумал, не вернуться ли назад, но любопытство одержало верх. Мы продвигались вперед почти в полной темноте. Слабый свет звезд и едва восходящего месяца выхватывал из мрака причудливые очертания домов, сараев, деревьев. Мы пересекли обширный двор и вошли в узкий переулок. Моей путеводной звездой была белая чалма Ашрафа.

Пройдя несколько поворотов, мы услышали приглушенный говор. Монотонное бормотание прерывали отдельные выкрики. У меня создалось впечатление, будто мы приближаемся к месту какого-то конспиративного собрания. Наконец я увидел освещенную деревянную стену сарая, по которой беспокойно двигались человеческие тени. Общую картину заслонял лишь темный угол последнего строения. Шум становился все сильнее.

Ашраф сделал мне знак не двигаться дальше. Из-за его плеча я увидел небольшую площадку, освещенную керосиновыми лампами. Посредине — свободный круг диаметром в несколько шагов, остальное пространство сплошь занято сидящими и стоящими людьми. За ними всадники на конях, а в центре дерутся петухи. Их силуэты так и мелькают между головами в чалмах.

Я пригляделся повнимательнее. Зрителями были каттаганцы, которых я не знал. В служебных учреждениях, на базаре, в гостинице или в домашней обстановке они всегда спокойны, с неизменной улыбкой на лице, как будто полусонные — их безразличие ко всему на свете даже раздражало меня. Здесь они выглядели совсем иначе.

Желтый свет ламп освещал возбужденные лица. По безотчетным, нервозным движениям людей можно было проследить за ходом петушиного боя. С губ срывались слова восторга или отчаяния. Глаза блестели, пот мелким бисером покрывал лбы.

Самое большое впечатление производили кочевники, особенно те, конные. Их можно было узнать по красным рубахам и шароварам.

Взлохмаченные от волнения бороды, беспокойные руки, натягивающие удила. Неясные силуэты всадников то исчезали в темноте, то появлялись вновь в ярком, красноватом блеске ламп.

Ашраф исчез в толпе, видимо забыв о своих обязанностях. Сам того не замечая, я начал приближаться к полю битвы. Проскочил между двумя гарцующими конями и выглянул из-за спины какого-то великана.

Здешние боевые петухи мало похожи на наших изнеженных обладателей куриных гаремов. По величине они почти вдвое превосходят тех, что у нас считаются образцом дородности. Длинные жилистые ноги толщиной с большой палец мужской руки вооружены когтями, которые были бы под стать орлу или ястребу. Мощный искривленный клюв, рваный гребень, вздыбившиеся перья на выщипанной местами шее — все это скорее напоминает дикого хищника, нежели почтенную домашнюю птицу.

Несколько месяцев спустя один из таких хищников напал на меня. Я едва успел увернуться от удара его мощного клюва. В пылу битвы такой боец может вырвать кусок мяса толщиной в два пальца.

На арене начинался новый бой. Петухи: один — черный с белым хвостом, другой — красный, — заняли исходные позиции: неподвижно застывшие головы, горящие глаза, гребни на расстоянии ладони один от другого… Вдруг враги разом отскочили друг от друга и тут же бросились в атаку. Звук от удара мощных клювов утонул в возбужденном шуме толпы. В воздух полетели перья. Первые капли крови упали на землю. Теперь я мог различить среди зрителей владельцев дерущихся петухов. Черная чалма, орлиный нос. Воспаленный рот с тонкими, вытянутыми вперед, почти на самое поле боя, губами выкрикивает «джанг, джанг», подбадривая красного петуха. Бородатый, обвешанный амулетами кочевник в первом ряду то и дело хочет броситься вслед за белым хвостом.

Несколько подскоков, и петухи вновь неподвижны. Проходят минуты, приближенные одна к другой головы начинают синхронно подниматься и опускаться. И вот уже шеи петухов предельно вытянуты. Пурпурные гребни застыли поверх голов зрителей.

Реакция публики стала иной — удивленной и обеспокоенной.

Постепенно, сантиметр за сантиметром, клюв черного петуха отодвигается от клюва противника. Красный петух неподвижен. Беспокойство публики возрастает. Белый хвост делает полуоборот. Видимо предпочтя мир кровопролитию, пацифист медленно и как-то боком покидает поле битвы. В «зрительном зале» гул разочарования.

Владельцы скомпрометировавших себя бойцов вскакивают с мест. Размахивая кулаками над головами своих питомцев, они громко ругаются. Слышатся смех, шутки.

И вдруг раздается чей-то крик. Бородатый кочевник, одетый в красное, застывает на месте. Потом начинает медленно повертываться, вглядываясь в толпу. Через мгновение наши взгляды встречаются. Черные блестящие глаза как-то странно светятся, с губ срывается проклятье. Все взоры обращены ко мне. Полная тишина.

Прежде чем я понял, что мне угрожает опасность, бородач сделал несколько мощных прыжков между рядами зрителей и очутился возле меня. Его учащенное дыхание прерывалось гортанными выкриками. И вдруг фигура в красном взметнулась вверх, в воздухе что-то блеснуло…

Я отскочил назад и укрылся под брюхом одного из коней. Однако успел заметить, что на кочевника, который бросился на меня, навалилось сразу несколько тел. Я начал потихоньку пробираться в сторону улицы. Вдруг кто-то схватил меня за руку. Над самым ухом раздался голос Ашрафа:

— Бежим!

И мы побежали.

Шум борьбы позади нас то утихал, то вновь усиливался.

Мы уже почти достигли двора сераля, как вдруг Ашраф стремительно толкнул меня к какой-то стене. Мимо промчались галопом несколько всадников.

Полная луна взошла над горами. При ее свете были отчетливо видны сторонящиеся друг друга группы людей — шумная толпа в белых чалмах и молчаливые, неспокойные кочевники. Последние оглядывались по сторонам и внимательно осматривали прохожих.

Стараясь не выходить на освещенное пространство, мы добрались до места, где оставили машину. Рядом с нашим «газиком» я увидел нескольких всадников. Ашраф затолкнул меня в угол между двумя постройками.

— Ждите здесь! — сказал он.

Одновременно с шумом мотора раздался протяжный вой. Я вскочил в машину на ходу, когда она приблизилась к моему убежищу. Ашраф нажал на газ. Вскоре шум мотора заглушил топот коней.

И только когда мы достигли первых домов Баглана, Ашраф остановил машину и взял меня за руку. «Ну, что еще стряслось?» Я не пришел в себя после приключения с петухами, а тут предстоит какое-то новое приключение!

— Что случилось, Ашраф?

При слабом свете фонаря я различил обеспокоенное лицо Ашрафа. Он заговорил на ломаном языке, как обычно объясняются с иностранцами:

— Прошу не говорить мудиру!

— Само собой, — согласился я.

Ашраф обрадовался и продолжал:

— И никому, никому!

— Хорошо, но едем же!

— И вашим приятелям, другим инженерам, тоже ни слова.

«Что? Даже своим друзьям я не могу рассказать о том, что со мной приключилось!»

— Ну, поехали, наконец!

Но Ашраф только сильнее прижимает мою руку к сердцу.

— Другим инженерам тоже нет. Очень прошу!

— Согласен, — пробормотал я — Бурубахайр!

Должен заметить, что слово свое я сдержал.

— Ашраф! Но сказать-то ты можешь, что хотел от меня этот полоумный?

Ашраф пожал плечами:

— Наверное, глаза.

И тут я вспомнил, что у мусульман особое отношение к взгляду.

«Недобрый взгляд» преследовал самого пророка. В глазах заключена злая сила. Наверное, кочевник решил, что мой взгляд лишил сил его петуха. «Уж не податься ли мне в факиры?»

Несколько позже я понял, что у Ашрафа были серьезные основания опасаться за себя. Бой петухов иностранцам показывают неохотно. Хариджей — иностранцев особо опекает полиция. Ни один из них не может понести материального ущерба, а тем более физического. Но каждый из прибывших в Афганистан должен быть строго ограничен лишь тем делом, ради которого приехал. Шпионы, особенно английские, постоянно мерещатся благонадежным гражданам страны.

У бедного Ашрафа немного отлегло от сердца. Впрочем, разве можно надеяться на неверных? Будут держать слово дня два, а потом все и выложат.

До гостиницы мы добрались в полночь. Люди, которые обычно собираются в сквере под аркой, уже разошлись. Баглан спал.