На грани смерти

4

С рассветом Леоновский хутор остался далеко позади. Преодолевая сугробы навалившего за ночь снега, уставшие кони время от времени похрапывали. Их заиндевевшие морды низко клонились к земле, шаг становился медленным и тяжелым. Сани грузно шли по еще не проторенной дороге.

Все молчали, но мысленно были там, на хуторе Мамонцов. Каждый из нас решал для себя вопрос: можно ли было это предотвратить? Невыносимо тяжело терять боевых друзей. «Если бы чуть раньше… Почему вы опоздали?» — стоял в ушах укор Ядзи.

Почему не успели? Потому что началась пурга и мы почти сбились с дороги, потому что это война, Ядзя, и она не ждет…

Я снова и снова пытался оправдаться перед самим собой. Допустим, мы приехали на хутор раньше, но тогда попали бы в засаду. И прежде, чем успели бы выскочить из саней, нас бы перестреляли, а затем и всех тех, кто находился в доме, потом подожгли бы хутор и… Но это меня не успокаивало. Чувство вины затмевало все доводы разума. Со временем оно сменилось болью, которая уже не покидала меня. С годами она притупилась, но стоило воспоминаниям осветить события прошлого, как боль возобновлялась с прежней силой.

Я любил Колю Мамонца. Он был моим боевым товарищем, смелым, рассудительным, хладнокровным. Коля не совершал великих подвигов, не пускал поездов под откос, не стрелял в гитлеровских генералов, не похищал тайных планов из бронированных сейфов. Он был из тех, с кого начиналась наша группа. Он вместе со своими родными спас от гибели моих младших братьев и сестренку, мать, помог организовать подполье и вооруженную группу, добывал боеприпасы, военное снаряжение, в которых мы так нуждались. Он укрывал нас, когда в Пустомытовском и Невирковском лесах проводились облавы. Десятки раз спасал нам жизнь, даже не задумываясь о своей собственной. «Ты знаешь, чего это тебе может стоить?» — как-то спросил я его. «Не будем об этом. Кто говорит о таких вещах, когда идет война?» — спокойно ответил Коля.

Начинало светать. Лошади шли медленно, тяжело дыша, захватывая горячими губами снег. Время от времени один из нас спрыгивал с саней и подталкивал их сзади.

— Может, бандиты его в чем-нибудь заподозрили? — спросил Грачев. — Коля тебе ничего не говорил? — обратился он ко мне.

Я промолчал. В предпоследней встрече Николай взял с меня слово, что об этой истории я никому не расскажу. И теперь я не знал, рассказывать о ней Грачеву или нет.

…Глухая темная ночь повисла над песчаными пролесками Полесья. Проливной холодный дождь барабанил по жестяной крыше хаты, заливал окна. В такую ненастную погоду, пробираясь от дерева к дереву, подошел к хутору Мамонцов человек, одетый, как обычно одевались местные крестьяне. Незнакомец подступил к одинокой сосне и, укрывшись за ней, стал пристально всматриваться в темноту, туда, где находился сарай, а чуть дальше — хата. Он нерешительно подался вперед и, нащупав руками плетень, остановился. Нагнулся, расшнуровал ботинки, снял их и через лаз пробрался во двор. Осторожно ступая босыми ногами по грязи, он подошел к дому и приник к окну. В хате было темно.

Путник осторожно постучал в окно. Прислушался. В доме ни звука. «Не поднять бы собак», — подумал он и постучал еще раз.

Этот стук и разбудил Николая, которому снилось, что его преследуют и хотят убить, вот уже замахнулись… Проснувшись, он никак не мог понять, где он, но в этот момент стук в окно повторился. Это был уже не сон. Кто в такую погоду да еще ночью мог прийти к нему? Снова три легких удара. «Наверное, братья Струтинские. Они всегда так осторожно стучат». Николай быстро соскочил с кровати, осторожно, ощупью, чтобы никого не разбудить, вышел на кухню, зажег керосиновую лампу. Приблизившись к двери, он спросил на всякий случай:

— Кто там?

— Свой, Коля. Открой! — чуть слышно донесся голос из-за двери. — Не бойся…

Открывая дверь, Николай лихорадочно перебирал в памяти всех, кому мог принадлежать этот голос, который он уже когда-то слышал. Но когда и где?

Вошедший стряхнул с волос капли дождя, вытер о домотканую дорожку босые ноги. Ботинки он продолжал держать в руке.

— Что, не узнаешь? — прошептал он, ухмыльнувшись.

— Нет, не припоминаю, — ответил Николай, чувствуя, как его охватывает тревога.

— Ну что же ты, Коля… — словно упрекал незнакомец. — Я работал на базе, Никодим Лаворик… Лаворик, — повторил. — Ну, припомнил?

— Ага, теперь припоминаю… Проходите, — сказал Николай, освещая дорогу в свою комнату. Тревога его нарастала.

Стук незнакомца разбудил всех в хате. Мария Степановна испуганно прислушивалась, стараясь узнать, что за человек пожаловал к ним в такую непогоду и в такое позднее время. Ядзя старалась ее успокоить, шепотом убеждала, что бандиты осторожничать бы не стали, значит, партизан, а может, у человека несчастье, помощь нужна.

Наконец Виктор Акимович, знавший всех от старого до малого во всей округе, вскрикнул:

— Это же исчезнувший Лаворик! — и, увидев недоумение на лицах женщин, добавил: — Да господи, тот самый, что работал в кооперативе. Разговоров еще столько было из-за него…

— Это тот, что райпотребсоюзовскую базу обворовал и скрылся? — спросила Ядзя. — Да он же как в воду канул несколько лет тому назад. О нем никто и не слышал…

— Что ему нужно в нашем доме? Сообщников ищет! Бандит! — Мария Степановна задыхалась от волнения. Голос ее вот-вот мог сорваться.

— Успокойся, мама, тише! Ведь он может услышать, — уговаривала ее Ядзя. — Коля сам разберется что к чему.

Они сидели молча на кровати друг подле друга, терпеливо дожидаясь конца разговора Коли с Лавориком.

До войны Николай Мамонец работал в Жалянском сельпо, куда товар доставлялся с базы Тучинского райпотребсоюза. В то время заведующим базой был Лаворик. Николай, а иногда и Мария Степановна, которая часто помогала сыну, ездили за товаром на базу и лично знали Лаворика. Но как-то накануне войны, в мае — начале июня 1941 года, возвратившись из Тучина, Николай привез тревожную весть: на районной базе, где работал Лаворик, похищены дефицитные товары на большую сумму. Исчез и сам заведующий. Тогда же ходили слухи, что Никодим Лаворик, будучи членом организации украинских националистов, действовал по заданию ее главарей и бежал в Польшу, оккупированную гитлеровскими войсками. Еще ходили слухи, что якобы в ближайшее время Германия начнет войну против Советского Союза…

«С чем же пришел сейчас этот Лаворик? — думала Мария Степановна. — Конечно же, не с добром. И что скажет ему Николай?»

Более двух часов продолжалась беседа между Лавориком и Николаем. Уходя, Лаворик попросил хозяина, чтобы тот проводил его. Николай оделся и, тихонько прикрыв за собой дверь, исчез в темноте вместе с непрошеным гостем.

Возвратился он угрюмый.

— Важную должность предлагают мне, — сказал он и горько усмехнулся. — Главаря. В банду хотят втянуть… Говорят: против немцев бороться.

— И что же ты ему ответил? — еще больше всполошилась мать.

— Я сказал, что мне нужно подумать…

— О чем?! О чем тут думать?!

— Ой, мама, думать есть о чем. С ними надо по-хорошему, чтобы узнать их планы.

— Куда ты проводил его? — поинтересовалась Ядзя.

— До ветряков на Лысой горе. Там немного постояли и разошлись. Он пошел по дороге на Тучин, я — домой.

— Что-то недоброе чует мое сердце, — сказала мать. — Будь осторожен, Коля. Эта игра может дорого стоить.

…И теперь, после совершившегося, я чувствовал свою вину. Я верил Николаю, как самому себе, я безгранично верил всей семье Мамонцов, но этого было недостаточно, чтобы им верили другие. Я боялся, что, узнав об этой встрече, Николай Грачев из предосторожности прекратит связь с хутором. Николай Мамонец тоже боялся недоверия к себе и поэтому запретил мне об этой встрече кому бы то ни было рассказывать. И лишь теперь я понял, как мы оба были неправы. «А теперь поздно… Вот во что обходятся ошибки в этой сложной и тяжелой борьбе…» — думал я.

— Так Николай тебе ничего не говорил? — переспросил Грачев.

Я упорно молчал.