На грани смерти

11

Мы настолько уверовали тогда в успех нашей затеи, что и похищение документов, и укрытие русских военнопленных в городе казались нам пустяком. Мое воображение и самонадеянность сыграли со мной скверную шутку.

Время шло. Георгий не возвращался. Я мысленно «дал» ему еще двадцать минут. Они тянулись очень долго, но на лестнице не было слышно ничьих шагов. Все до ужаса спокойно. Теряя всякую надежду, я прибавил еще сорок минут… В шесть часов вечера стало ясно: Георгий не вернется. «Может быть, в городе облава?» — подумал я.

Я ходил по комнате, нервно поглядывая на часы, бесцельно переставлял вещи, останавливался, прислушивался…

Теперь я по-иному смотрел на все события последней недели. Как глупо попались мы на приманку врага. Я представил себе все и содрогнулся. Да, я подозревал, что эти трое провоцируют нас, но что я сделал, чтобы обезопасить Георгия?

Мы мнили себя опытными разведчиками, кичились своей бдительностью. Сомневались, говорили о недоверии, гарантиях, о проверке, а они делали свое дело. Мы говорили, а они присматривались, с какой стороны к нам лучше подойти, чтобы взять голыми руками. Мне было стыдно за себя, страшно за брата и горько от собственного бессилия. Я должен был что-нибудь предпринять. Меня тянуло на место встречи Георгия с власовцами. Но что это могло дать, я не знал. Может, кто видел, что произошло?

Я проверил, заряжен ли пистолет. Чувство вины перед братом было невыносимым, — ведь это я послал его на верную гибель, и он теперь расплачивается за мою оплошность. Нет ничего мучительнее, чем чувство вины перед близким человеком, оно может толкнуть на самые бессмысленные поступки. Только бы скорее избавиться от него и осознать, что ты сделал все возможное для спасения. Я не знал, как быть дальше. Решил уйти с явочной квартиры. Осмотрел комнату, проверил, надежно ли спрятаны документы, оружие. Оставалось предупредить хозяйку.

— Георгий не вернулся, — сказал я ей. — Я предполагаю самое худшее — его схватили. Передайте, пожалуйста, это Петру Мамонцу. Необходимо также предупредить Леню и Надю Стукало. И сами, я вас прошу, будьте осторожны. Ну вот и все, пожалуй…

— Подождите, Коля, одну минуточку подождите, — остановила меня Софья Войцеховна и выбежала из комнаты, прежде чем я успел что-нибудь возразить.

Я остановился у окна. Двор перед домом был пуст. Мне все еще казалось, что вот-вот из-за поворота появится Георгий и быстрым шагом направится к дому. Я вспомнил, как ему трудно давалась вначале степенная ходьба по улицам оккупированного города. В его походке вразвалку до сих пор было что-то от мальчишеского желания сорваться и бежать, просто так, беспричинно…

В комнату вошла Софья Войцеховна. В руках она держала корзинку, в которую были брошены какие-то вещи.

— Так будет безопаснее. Пойдемте вместе, — и накинула на голову платок.

— Никуда вы не пойдете, — возразил я, но в моем голосе уже не было прежней решительности.

— Коля, так будет безопаснее и для меня, — сказала она, ласково улыбнувшись.

Мы прошли по тем улицам, по которым Георгий направлялся на встречу, а затем по тропинке мимо мельницы добрались к дому Домбровского.

Наш приход не был оговорен раньше, и поэтому, увидев меня и Софью Войцеховну, Казимир заволновался. Здесь оказался и Петр Мамонец.

— Что случилось? — спросил хозяин, когда дверь за нами закрылась.

— Георгий исчез. По-моему, он в гестапо…

— Не спеши с выводами. Надо обойти все явочные квартиры, — посоветовал Петр Мамонец.

Оставив Софью Войцеховну и Домбровских, мы с Петром, не теряя времени, отправились вначале к Иосифу Богану, но там ничего не выяснили. К концу дня успели обойти еще восемь подпольщиков, предупредив всех о возможном провале. Никто в этот день Георгия не видел и ничего о нем не знал.

Комендантский час застал нас у Лени и Нади Стукало. Поиски, — а мы еще надеялись на то, что Георгий где-то скрывается, — были приостановлены до утра. Ночь тянулась бесконечно долго.

На следующий день стало ясно, что искать Георгия нет смысла.

Вскоре я был отозван в отряд. Исчезновение Георгия явилось большим ударом для всей нашей подпольной группы, ударом непредвиденным, а поэтому особенно чувствительным. Я хорошо понимал, что существование ровенского подполья зависит от поведения Георгия — скажет он гитлеровцам что-нибудь или нет? В гестапо не надо говорить много, достаточно назвать только одну фамилию, только один адрес — и потянется нить арестов.

Медведев слушал меня с каким-то странным выражением лица. Время от времени морщился. Взгляд его был неподвижен. Командир сосредоточенно смотрел на маузер, лежавший на столе. Мне казалось, что он не слышит меня, а думает о чем-то своем. С самого начала он дал мне понять, что хорошо представляет, какую непростительную глупость совершил я вместе с братом, и что детали его не интересуют, а теперь для него важно только одно: что с Георгием, где он? Я смотрел в спокойное, усталое лицо командира, в его глаза, в которых застыл этот вопрос, и мне становилось еще более стыдно.

Мы понимали, что в руки гестапо попала огромная и исключительно ценная информация, заложенная в памяти Георгия, и они испробуют все средства, чтобы достать ее.

Медведев знал о моем брате все, что знал о нем я. Но он был слишком умудрен опытом, чтобы полагаться на одну только веру. Выслушав меня и немного помолчав, командир, взвешивая каждое слово, начал оценивать обстановку:

— Теперь, Николай, совершенно объективно: нужно отзывать из Ровно подпольщиков, которых знал Георгий? Не спеши с ответом. Еще одна ошибка недопустима. За этих людей отвечаешь ты… Глупо все получилось, глупо, Коля, — добавил он мягко, — людей с таким трудом приобретаем, как же можно их так бездумно терять? Георгий виноват. Я давно замечал, что он ведет себя так, будто хочет выиграть войну один… — в его голосе звучала горькая обида.

Я почувствовал, что глаза мои наполняются слезами. В голове стучала мысль: что же я наделал?

— Разрешите идти? — сказал я глухо, опустив голову.

— Иди… В город вернешься по моему указанию. Пока отдыхай…

«Неужели все потеряно?» Я шел, натыкаясь на пни. Надо было взять себя в руки. Отец и братья ничего пока не знали о случившемся. И я не решался им говорить, пока не выясню все подробности.

Пришла осень. Пахло горьким дымом костров и опавшей листвой.