На семи холмах. Очерки культуры древнего Рима

Пушкин и Овидий

Вся русская литература от Ломоносова до Пушкина развивалась под знаком классицизма.

В школьных программах того времени основное место занимало изучение древних языков, мифологии, греческой и римской литературы.

Не удивительно, что в стихах Пушкина так часто встречаются античные имена, в том числе имена героев Овидия — Ариóн, Дáфна, Икáр, Орфéй, Пигмалиóн и многие другие.

Лицейские стихи Пушкина часто носили подражательный характер. Обилие греческих и римских сюжетов в ранних произведениях соответствовало традиции и моде того времени. Но когда талант Пушкина созрел, поэт стал широко использовать античные темы, чтобы обмануть царскую цензуру, чтобы выразить свои прогрессивные взгляды на литературу, искусство, современную жизнь.

Особенно возрос интерес Пушкина к Овидию в годы южной ссылки. Здесь, на берегу Черного моря, поэт читал стихи Овидия на латинском языке и во французском переводе. Пушкин путешествовал по местам, связанным с именем великого римского поэта, и разыскивал его могилу.

В 1823 г. в журнале «Полярная Звезда» появилось стихотворение «К Овидию». В нем Пушкин рассказывал, как грустно бродил он по тем местам, где некогда скитался опальный римский поэт:

Русского поэта глубоко волновала трагическая судьба Овидия, его страдания в ссылке, горькое одиночество и глубокая тоска по родине.

Напрасно Овидий мечтал вернуться на родину, в свой любимый Рим:

Пушкин часто называл «Октавием» не только Октавиана Августа, но и Александра I. Читатели понимали, что поэт говорил в этом стихотворении не только о далеком прошлом, но и о событиях своего времени.

За рассказом о страданиях в ссылке римского поэта друзья Пушкина видели трагическую судьбу русского поэта, его мечты о свободной России.

Овидий умолял римского императора простить его и позволить ему вернуться в Рим. Пушкин в своем стихотворении давал читателям понять, что он не станет унижаться перед русским царем:

Римский поэт Овидий помог русскому поэту обмануть царскую цензуру. Посылая рукопись этого стихотворения в редакцию «Полярной Звезды», Пушкин писал декабристу А. Л. Бестужеву: «Предвижу препятствия в напечатании стихов к Овидию, но старушку можно и должно обмануть, ибо она очень глупа». И старушка цензура не заметила, что ссыльный поэт рассказал эзоповым языком то, о чем нельзя было писать открыто.

Пушкин писал об Овидии в посланиях к Батюшкову, Гнедичу, Чаадаеву, Баратынскому, Языкову; в поэме «Цыганы», в романе «Евгений Онегин», в статьях и письмах.

В письме к Гнедичу он рассказывал о своей жизни на юге:

Сравнив свою ссылку со ссылкой Овидия, Пушкин в этом стихотворении заявляет, что не собирается угождать Александру I:

В 1828 г. в альманахе «Северные цветы» было напечатано стихотворение Пушкина «Арион».

В поэме «Фасты» Овидий рассказывал миф о знаменитом греческом поэте Арионе. Арион возвращался из Италии в Грецию, везя с собой много сокровищ. Корабельщики решили ограбить его и приказали ему покончить с собой. Поэт попросил у них разрешения в последний раз перед смертью спеть песню. Он облачился в праздничную одежду, взял в руки кифару, спел свою лебединую песню и бросился в волны. Но музыка и песня были так прекрасны, что Арион был спасен чудесным образом: дельфин подставил ему свою горбатую спину и доставил поэта к родным берегам.

Пушкин в стихотворении «Арион», соединив миф с образом тонущего в волнах челна, аллегорически говорит о судьбе декабристов: восстание подавлено, друзья его в тюрьме или в ссылке, Рылеев казнен, Кюхельбекер в Сибири… Поэт спасся чудом, как Арион, чтобы петь прежние гимны, прославляя свободу:

Пушкин любил Овидия больше, чем других римских поэтов. «Певец любви, певец богов» умел прекрасно изображать простые человеческие чувства, и это сближало двух великих поэтов. Пушкин высоко ценил блеск поэтического таланта Овидия:

Особенно волновала Пушкина судьба поэта, которого жестоко покарал император Октавиан. В романе «Евгений Онегин» Пушкин тоже писал о ссылке Овидия, о том, как

Певец любви, певец богов

Публий Овидий Назон родился в 43 г. до н. э. в небольшом городе Сульмоне, в 130 километрах к юго-востоку от Рима.

За год до его рождения был убит Юлий Цезарь. В Риме вновь разгорелась гражданская война.

Эта бурная пора миновала, пока Овидий был еще очень мал. Ему было 13 лет, когда к власти пришел Октавиан Август.

Отец поэта, богатый римский всадник, старался дать самое лучшее образование своим сыновьям — Публию и его старшему брату. Он переехал в Рим и начал готовить детей к будущей политической карьере. Они учились у самых известных философов и ораторов того времени.

С детских лет Публий увлекался поэзией. Он зачитывался произведениями греческих поэтов, декламировал величавые гекзаметры Вергилия и звучные лирические стихотворения Горация. Овидий впервые читал «свои стихи перед народом, когда борода его была брита только один или два раза».

Отцу не нравилось это увлечение поэзией, которую он называл пустой забавой. «Даже великий Гомер умер последним бедняком», — говорил он сыну. Публий последовал совету отца, забросил стихи и занялся риторикой. О его речах с похвалой отзывался оратор Сенека Старший. Закончив обучение в Риме, Овидий поехал в Афины и в Малую Азию, где жили многие знаменитые ораторы и философы. В путешествиях и занятиях прошли три года.

Вернувшись в Рим, Овидий поступил на службу. В течение нескольких лет он сделал блистательную карьеру. Ему было тогда всего 24 года. Перед ним открывалась дорога к высоким должностям, наградам, богатству. Но Овидий отказался от государственной службы и всецело отдался поэзии. Муза одержала в его душе победу над политикой, как писал он потом.

Стихи, прочитанные в литературных кружках, принесли ему гораздо большую славу, чем речи, произнесенные на Форуме. Овидий сблизился с самыми знаменитыми поэтами своего времени. Вергилия, правда, он видел всего только раз. Зато с Горацием был хорошо знаком и не раз слушал его выступления в кружке Мецената.

Чаще всего поэт посещал литературный кружок в доме знаменитого полководца Мессалы. Многие поэты этого кружка неодобрительно относились к новым порядкам в Риме, к правлению Октавиана Августа. Но они не смели критиковать императора и избегали политики. Главной темой их творчества была тема любви. Душой кружка Мессалы был знаменитый поэт Тибулл, который старался даже не упоминать имени Августа в своих элегиях. Он воспевал любовь, природу и сельскую жизнь. Любовные элегии писал прославленный поэт Проперций, который близко сдружился с Овидием и часто читал ему свои пламенные стихи.

Овидий преклонялся перед талантами своих учителей: «Я благоговел перед ними, и сколько было знаменитых поэтов, столько для меня богов на земле». Под влиянием Проперция и Тибулла Овидий в первые годы тоже сочинял элегии. В них он не столько рисовал серьезные чувства, сколько блистал остроумием, тонкой иронией и неожиданной игрой слов. В Риме его называли шаловливым певцом любви.

Каждое свое произведение поэт тщательно отделывал, добиваясь лаконичности и стройности стиля, музыкальности и звучности стиха. Он часто перечитывал старые стихи, по многу раз исправлял и переделывал, иные сжигал, так как они казались ему несовершенными.

В древности было известно больше произведений Овидия, чем сейчас, далеко не все дошло до наших дней. Утрачена имевшая большой успех трагедия Овидия «Медея».

Кроме трех сборников любовных элегий, Овидий создал книгу «Героини» — послания в стихах, написанные от имени мифических героинь; в посланиях женщины, наделенные различными характерами, изливают горе во время разлуки со своими женихами или мужьями. К первому периоду творчества относятся также две шутливые поэмы «Наука любви» и «Лекарства от любви».

Поэтический талант Овидия достиг наивысшего расцвета в первые годы нашей эры. Поэт стал широко использовать богатство греческой и римской мифологии. Вместе с мифами в его произведения пришли новые мысли и чувства, явились новые сюжеты, хотя тема любви по-прежнему занимала главное место. В этот, второй период творчества Овидий в течение ряда лет работал над двумя большими поэмами. Поэма «Метаморфозы» («Превращения») была создана в основном на материале греческих мифов. Поэма «Фасты»^[50] («Римский календарь») рисовала местные римские обряды, торжества, мифические события, связанные с различными временами года.

Слава Овидия очень быстро обогнала славу Тибулла и Проперция. В Риме имя его уже произносили рядом с великими именами Вергилия и Горация. Десять раз он был провозглашен победителем поэтических состязаний и награжден оливковым венком.

Овидий стал одним из самых популярных поэтов Рима. Богатые всадники и сенаторы искали знакомства с ним. Юноши заучивали наизусть стихи любимого поэта. Народ стоя приветствовал его, когда он появлялся в цирке или в театре. И вдруг — как гром среди ясного неба — явилось повеление Октавиана немедленно отправить Овидия в ссылку на вечное поселение в далекую Скифию, в город Тóмы^[51] на берегу Черного моря.

В изгнании Овидий создал последние книги стихов: «Тристии» («Скорбные песни» в 5 книгах) и «Понтийские послания» («Послания с берегов Черного моря» в 4 книгах). Эти сборники печальных элегий полны глубокой грусти и тоски по родине. Овидий прощается с любимой женой, с друзьями, с родным городом. Здесь он описывает свою жизнь, последнюю ночь в Риме, лишения и страдания по пути в ссылку и в самой Скифии. В стихах поэт обращается к Октавиану, говорит, что он ни в чем перед ним не провинился, умоляет вернуть его в Рим. Он надеется вымолить прощение и умереть на родной земле.

Мечтам Овидия не дано было сбыться. Ни Октавиан Август, ни сменивший его на престоле император Тиберий не разрешили опальному поэту возвратиться в Рим. Он прожил в изгнании долгих десять лет и умер вдали от родины в 18 г. н. э.

«Метаморфозы»

Все мифы о превращениях Овидий расположил в хронологическом порядке. Поэма начинается рождением природы: из Хаоса возникает Космос, появляются земля, небо и море, на земле — звери, в небесах — птицы, в морях — рыбы, затем рождается царь природы — Человек.

Изобразив возникновение различных стихий природы и появление людей, Овидий развертывает перед читателем мифологические картины от борьбы Юпитера с гигантами до эпизодов из Троянской войны.

Мифы непрерывной нитью связаны с реальными историческими событиями. Поэма завершается апофеозом^[52] Юлия Цезаря, который превращается в комету, и прославлением Октавиана, которого Овидий называет «Юпитером на земле».

Новое поколение, к которому принадлежал Овидий, не переживало бурных потрясений, не видело кровавых междоусобных битв, не слышало ожесточенных политических споров. Историки, ораторы, поэты — все прославляли Августа. Недовольные его правлением вынуждены были молчать.

В начале своего творчества Овидий избегал политических тем. В его стихах нередко проскальзывало неодобрительное отношение к императору, что не могли не заметить Октавиан и его приближенные. Поэту угрожала опала.

В поэме «Метаморфозы» Овидий решил прославить Августа, как это было принято в литературе того времени. Вряд ли Овидий собирался войти в круг придворных поэтов, но он, несомненно, хотел снискать милость Августа и искупить вольнодумство своих юношеских произведений.

«Метаморфозы» заканчиваются восторженным гимном в честь Октавиана. Долгий путь своего развития природа проделала для того, чтобы появился человек. Многие города и государства расцветали и гибли, чтобы возник Вечный город Рим — центр вселенной, столица мира. Риму навеки подчинены все племена и народы. Человечество проделало свой многовековой путь, чтобы наступил золотой век Октавиана Августа.

Прославление императора не отражает истинных чувств поэта. Если отбросить последние главы, читателю и в голову не придет, что «Метаморфозы» посвящены подобной политической задаче. Более того, в первых книгах поэмы иногда звучат нотки недовольства современной жизнью.

В легенде о четырех поколениях Овидий дает понять, что его идеалы — в далеком прошлом: прекрасным был золотой век человечества. Рассказ о медном веке напоминает об ужасах гражданских войн, которые много лет приносили неисчислимые бедствия римскому народу. Особенно мрачными красками рисует Овидий свое время — железный век, самый жестокий, самый преступный: люди утратили честность, правдивость и стыд; хитрость, коварство, обман и насилие пришли на их место. Борьба за кусок земли, жажда золота, грабежи и убийства царят на земле. Брат подымает руку на брата, муж — на жену, сын — на отца. Нетрудно догадаться, что в этой картине скрыта характеристика римских нравов.

Все мифические события в поэме приближены к современной действительности. В легенде о всемирном потопе Овидий рисует собрание богов на Олимпе, как заседание римского Сената. Боги делятся на знатных и незнатных. Юпитер, как принцепс, сидит на почетном месте в просторном мраморном зале. Жилища богов напоминают дворцы Октавиана и его приближенных.

Поэма Овидия лишена подлинных религиозных чувств. Боги и богини являются традиционными литературными персонажами. Овидий не пытается внушить читателю веру в чудесные превращения, о которых он рассказывает. Овидий спускает олимпийских богов на землю, низводит мифических героев до уровня простых смертных. В его поэме под мифическими именами живут люди, наделенные земными чертами, воплощающие человеческие добродетели и пороки. Овидий глубоко, с большой поэтической силой раскрывает духовный мир человека, особенно ярко рисует чувство любви.

Вначале был Хáос. Воды, земля и небо составляли безобразную и беспорядочную громаду. В ней все перемешалось: жара и холод, сырость и сухость, тяжесть и легкость, грубость и нежность.

Природа исторгла из этой смутной громады землю, воду и воздух: сначала земля отделилась от неба, затем вода — от земли. Светлое небо поднялось над землей и водой, и в вышине вспыхнул огонь.

Земля превратилась в огромный шар. По ней растеклись моря, взволнованные буйными ветрами. Из почвы забили сверкающие источники. Раскрылись живописные озера и необозримые болота. Потекли могучие реки в извилистых берегах. Одни, распадаясь на мелкие ручейки, стали исчезать в земле, другие, все расширяясь, стали бить волнами в скалы и вливаться в бескрайнее море. Протянулись поля, углубились долины. Вознеслись к небу высокие горы, оделись листвою леса.

Над землей поползли туманы, поднялись легкие облака, закружились холодные ветры, засверкали огнистые молнии, загрохотал гром. В вышине распростерлось чистое, прозрачное небо. В глубине его вспыхнули яркие звезды.

В каждом царстве природы зародились присущие ему существа: на земле — разнообразные звери, в воде — сверкающие чешуей рыбы, в воздухе — быстрокрылые птицы.

Наконец, появился Человек, превосходящий всех животных красотой и силой высокого разума. Неизвестно, создали ли его олимпийские боги или сама молодая земля сохранила в людях подобие бессмертных богов, отделившихся от нее вместе с эфиром.

В то время как все остальные животные ходят согнувшись и смотрят вниз, Человек держится прямо, смело идет по земле, высоко подняв голову и гордо взирая на бескрайнее небо и яркие звезды.

Первый век был золотой. Не было тогда ни законов, ни наказания, ни принуждения. Люди по доброй воле жили честно и добродетельно. Глубокие рвы не окружали тогда городов. Не было ни медных труб, ни шлемов, ни мечей. Люди не знали войны.

Земля принадлежала всем, как воздух, как лучи солнца. Круглый год стояла весна, и легкий ветерок колыхал теплым дуновением ветви зеленых деревьев и головки душистых цветов.

Земля щедро приносила плоды. Люди собирали горные ягоды, землянику, ежевику, висящую на колючих кустах, желуди, падавшие с широковетвистого дуба. На полях росли в изобилии тучные колосья и всевозможные плоды. Реки текли молоком и нектаром. С зеленых деревьев сочился янтарный мед.

Но вот Сатурн был низринут в мрачный Тартар, и власть над миром захватил Юпитер. Наступил серебряный век человечества.

Юпитер разделил год на четыре части; сократилась весна, появилось жаркое лето, а за ним — переменчивая осень и холодная зима. Люди стали укрываться в пещерах, строить шалаши из прутьев и древесной коры. Они стали трудиться, прокладывая длинные борозды в черной земле, и под тяжестью ярма замычали молодые быки. Наступил третий век — медный. Люди разучились жить в дружбе и мире. Начались кровавые войны. Человек убивал человека.

После медного века настал век железный — безжалостный, жестокий, преступный. Люди утратили честность, правдивость и стыд. Хитрость, коварство, обман и насилие воцарились на земле. Землю разделили на небольшие участки, и соседи стали спорить друг с другом из-за межи. Люди проникли в недра земли и в глубины морей в поисках сокровищ, порождающих преступления. Из земли стали они добывать жестокое железо и губительное золото. Ради золота люди стали убивать друг друга, и с тех пор Война потрясает оружием в обагренных кровью руках.

Люди стали жить грабежом. Хозяин боится впустить к себе гостя. Братья становятся врагами. Муж и жена угрожают друг другу смертью. Злая мачеха готовит яд для детей своего мужа. Сын посягает на жизнь отца. Утрачены совесть и стыд, и богиня справедливости навсегда покинула землю, обагренную кровью убийств.

Юпитер увидел с высоты своего трона, что на земле царят кровопролитие и произвол. Воспылал он великим гневом и решил уничтожить весь род людской. Повелел он собрать всех богов на совет.

Высоко над Землей лежит Млечный Путь — его можно увидеть ночью при безоблачном небе. Этот путь ведет к царским чертогам громовержца Юпитера, отца всех богов. Справа и слева от Млечного Пути находятся жилища верховных богов. У открытых дверей их домов постоянно толпятся просители.

Все бессмертные боги — знатные и простые — устремились по Млечному Пути во дворец Громовержца. Они собрались в просторном мраморном зале. На высоком троне сидел Юпитер, опираясь на скипетр из слоновой кости. Он три раза потряс могучей своей головой и трижды поколебались земля, море и звезды. Гневно изрек Юпитер:

— Клянусь реками, текущими в царстве мертвых, нет средства исправить людей. Нужно отсечь мечом неизлечимую рану!

И Юпитер хотел уже метнуть на Землю свои молнии, но побоялся, что небо воспламенится от чудовищного пожара.

Юпитер отложил в сторону молнии и решил погубить людской род потопом. Он запер в Эоловы пещеры все ветры, которые разгоняют дожди, и выпустил на свободу один южный ветер. Нот вылетел на крыльях, пропитанных влагой. Страшен его лик, окутанный густым туманом. Борода отяжелела от туч. Вода струится по седым волосам. На крыльях, на складках одежды — вода. Могучими руками сжал Нот тучи, нависшие над землей. Загрохотал гром, с неба полились на землю грозные потоки. Гибнут посевы и с ними — надежды мирных поселян на урожай. Труды целого года исчезают под водой безвозвратно.

На помощь небесным богам пришли морские и речные божества. Нептун ударил по земле трезубцем. Задрожала земля, и раскрылись внутренние воды. Реки выступили из берегов и стали заливать поля, унося вместе с посевами деревья, животных, людей, дома и храмы. Волны уже захлестнули высокую крышу дворца. Колонны и башни рухнули под напором водоворота.

Землю уже нельзя отличить от моря. Все слилось в один океан, не имеющий берегов. Один человек взбирается на вершину скалы. Другой правит веслами в лодке там, где недавно он возделывал почву. Третий плывет над крышей собственного дома. Четвертый удит рыбу на вершине огромного вяза.

Якорь корабля вонзается в зеленый луг, киль задевает за виноградники. Где недавно стройные козы щипали траву, там плавают неуклюжие тюлени. Нереиды под водой удивляются садам и городам с храмами и дворцами. Дельфины плавают в лесах, натыкаясь на кусты и деревья. Волк плывет среди овец. Волны уносят рыжих львов и полосатых тигров. Вепрю не помогает его могучая сила, оленю — его быстрые ноги. Птица долго блуждает, отыскивая место для отдыха, и в изнеможении падает в воду.

Море бушует вокруг. Мощные волны ударяют о высокие скалы. Вода поглощает все. Кто не погиб в волнах, тот умирает голодной смертью.

Но не вся земля оказалась под водой. В Греции до самых звезд подымается высокая гора Парнас, две вершины ее возвышаются над облаками. Сюда и приплыл в лодке Девкалион с женой Пиррой. Когда они вышли на сушу, весь остальной мир покрывало безбрежное море.

Не было в мире добрее и справедливее человека, чем Девкалион. Ни одна женщина на свете не почитала богов так, как Пирра. Когда Юпитер увидел, что вся земля покрыта водой, а из бесчисленного множества мужчин и женщин остались в живых только двое, самые честные и добродетельные, он рассеял облака, разогнал тучи, и небеса вновь увидели землю, а земля вновь увидела небо.

Нептун отложил свой трезубец в сторону, усмирил морские стихии и приказал Тритону дать сигнал отступления морским и речным божествам. Из-под воды показался лазоревый Тритон, весь обросший сверкающими раковинами. Он приложил к губам изогнутый рог, тряхнул мокрой своей бородой и затрубил. Звук рога пронесся над морем, и вода стала убывать. Начали подыматься над ней холмы, показались деревья, на которых висела морская тина. Реки вошли в берега, источники вернулись в свои русла, море достигло обычных границ. Земля приняла прежний вид.

Девкалион оглядел возрожденную Землю. Ни одного живого существа не было видно вокруг. Земля была погружена в глубокое молчание. Глаза Девкалиона наполнились слезами, и он сказал Пирре:

— Дорогая жена, прежде нас соединяла только любовь. Теперь нас соединяют также опасности. Мы с тобой — единственные жители Земли. Всех остальных поглотило море. Наша жизнь и теперь под угрозой.

Так сказал Девкалион, и они оба заплакали.

Девкалион и Пирра решили обратиться за советом к мудрой богине Фемиде. Храм богини был пуст. Крыша его поросла диким мхом. Жертвенники стояли без огней. Дойдя до ступеней храма, они упали на землю, с трепетом поцеловали священные камни и обратились к богине:

— Скажи нам, богиня, каким образом можно возродить на земле человеческий род? Окажи нам помощь в великом несчастье!

Фемида сжалилась над ними и ответила:

— Отойдите от храма, покройте головы и бросайте через головы кости матери!

Долго молчали они в изумлении.

Наконец, Девкалион разгадал смысл оракула.

— Если только я не ошибаюсь, — сказал он, — оракул не требует от нас ничего нехорошего. Мать — это, наверное, земля, и кости ее — это камни. Их и нужно бросать через голову.

Девкалион и Пирра отошли от храма, покрыли плащами головы и стали бросать камни.

Затем, обернувшись, они увидели, как камни стали терять твердость, начали размягчаться, растягиваться, расти и принимать определенную форму. Каждый камень стал отдаленно чем-то напоминать человека. Как будто невидимый скульптор, еще не доработав, создал неясные образы, незаконченные фигуры людей. Самые рыхлые, землистые части камней постепенно превратились в мясо, самые твердые — в кости, каменные жилы наполнились кровью. Из бездушных камней выросли новые люди.

Сколько камней бросил Девкалион, столько явилось мужчин. Сколько камней бросила Пирра, столько явилось женщин. Вот почему теперь люди такие жестокие, крепкие, способные переносить тяжелый, нечеловеческий труд.

Овидий в молодости вел рассеянный светский образ жизни. Он хорошо знал нравы своих современников. В высшем обществе Рима он часто встречал людей ничтожных, которые мнили себя гениями или кичились своим богатством и знатным происхождением. Наблюдательный художник с острым зрением и тонким слухом, Овидий подмечал типичные пороки своего времени и наделял ими мифических богов и героев. Поэтому в поэме часто звучит назидание, многие мифы имеют нравоучительный характер.

Страсть к обогащению — источник многих пороков и преступлений. В легенде «Четыре века» Овидий говорит, что жажда золота порождает несчастья и войны. В новелле «Филемон и Бавкида» он показывает, что счастье людей не в знатности и не в богатстве.

«Нельзя подыматься слишком высоко, нельзя опускаться слишком низко!» — поучает Дедал своего сына Икара.

«Старайся ехать по средней дороге», — советует Фаэтону отец Феб.

В этих словах звучат наставления в духе широко распространенной в то время философии «золотой середины». В отличие от Горация Овидий не старается наполнить свою поэзию мудрым содержанием. Основное внимание он уделяет увлекательности повествования. Поэт рисует живые характеры, которые воплощают человеческие пороки и слабости.

Рассказывая миф о Фаэтоне, Овидий прославляет смелость своего героя, но вместе с тем осуждает его тщеславие и честолюбие. Фаэтон хотел доказать божественное свое происхождение, дерзость и самоуверенность привели его к гибели.

В легенде о Нарциссе Овидий показывает эгоизм, самолюбование, жестокость юноши, который никого не любит и не жалеет. За прекрасной внешностью его скрывается безжалостное сердце, и Нарцисса губит любовь к самому себе.

В рассказе о гордой и несчастной Ниобе также звучат назидательные мотивы. Ниоба — олицетворение материнской любви. Какая мать не считает своих детей самыми лучшими на свете? Какое горе можно сравнить с горем матери, потерявшей своих сыновей и дочерей? Но наряду с высокими чувствами поэт вкладывает в душу Ниобы человеческие пороки.

Ниоба заносчива и высокомерна, она гордится своей красотой, богатством, знатным происхождением, и боги за это жестоко карают ее.

Поэт наделяет богов и героев простыми человеческими чертами: Фаэтон — самоуверенный и тщеславный мальчик. Нарцисс — самовлюбленный красавец-юноша. Ниоба — высокомерная женщина и горячо любящая мать.

В легенде о ликийских мальчишках перед читателями — озорные и глупые дети, они ругаются, босыми ногами месят грязную воду; эти злые и жестокие мальчики не чувствуют ни любви, ни сострадания к людям. Богиня Латона изображена обычной женщиной. Нежная мать, она самоотверженно любит своих детей и идет ради них через безводные пустыни, изнемогая от жажды и зноя. Дети Латоны — богиня Диана и бог Аполлон — самые обыкновенные младенцы, они не могут жить без молока и воды. Только в конце рассказа реальные картины сменяются сказочными: Латона превращается в могущественную богиню и наказывает ликийских мальчишек за их жестокость.

Овидий не дает прямых советов и наставлений, как это делали авторы дидактических поэм. Нравоучения таятся всегда между строк. Но читатели легко угадывают мысли автора.

Фаэтон — сын Феба и океаниды Климены. Сверстники дразнили и оскорбляли его, они не верили, что Фаэтон — сын бога Солнца. Тогда Фаэтон прибежал к матери и стал спрашивать ее, как доказать, что его отец — Феб. Климена посоветовала сыну обратиться к отцу. И Фаэтон отправился в путь, полный решимости доказать божественное свое происхождение.

На самом краю земли возвышался дворец Феба. Огненные колонны его сверкали золотом. Высокий фронтон был из слоновой кости. Широкие ворота — из серебра. Работа стоила дороже самого материала, потому что сам бог кузнечного ремесла Вулкан украсил вход искусной резьбой. Он вырезал земной шар, окруженный морями, а над ним — безоблачное небо. На земле были изображены люди, города, леса, реки, дикие звери. В морских волнах — рыбы, киты, морские боги и нимфы. Над землей и морем, на сверкающем небе виднелись изображения двенадцати знаков Зодиака.

Когда Фаэтон, поднявшись по крутой тропинке, вошел во дворец, он увидел отца и остановился вдали, не в силах переносить сверкающий блеск Солнца. На высоком троне, украшенном светлыми изумрудами, сидел Феб в пурпурной мантии. Справа и слева от него стояли День, Месяц, Год, Век и Часы. Тут же находились и другие божества: юная Весна, вся украшенная цветами; полуобнаженное Лето с венком из колосьев на голове; золотая Осень, обрызганная виноградным соком; ледяная Зима с седыми всклокоченными волосами.

Феб увидел юношу и сказал:

— Что ты ищешь, сын мой? Зачем проделал столь долгий и трудный путь?

— Отец мой! — ответил ему Фаэтон. — Ты освещаешь весь безграничный мир. Если ты называешь меня сыном, то рассей мои сомнения и сделай так, чтобы другие поверили, что я твой сын!

Феб снял со своей головы сверкающие лучи, велел Фаэтону подойти поближе и, обнимая его, сказал:

— Ты достоин называться моим сыном, и мать твоя сказала тебе правду. Чтобы ты не сомневался, что я твой отец, проси у меня, какой хочешь, подарок. Клянусь водами Стикса, я выполню любую твою просьбу!

— Тогда дай мне, — сказал Фаэтон, — на один только день твою колесницу и разреши прокатиться на ней. Я хочу сам управлять твоими быстроногими конями!

Феб сразу же пожалел, что дал сыну такое неосторожное обещание. Он покачал головой и сказал:

— Как жаль, что я поклялся выполнить любую твою просьбу! Подумай, о чем ты просишь! Ты смертен, а хочешь сделать то, что не по силам бессмертным богам. Даже Юпитер, который бросает на землю грозные молнии, не смог бы управлять моими конями! А кто у нас выше и сильнее Юпитера?

Подумай, что с тобой будет, если ты помчишься вместо меня! Дорога крута и опасна. Я сам с трудом управляю огнедышащими конями. Тебя будут подстерегать на каждом шагу чудовища: ты увидишь рога мчащегося навстречу Тельца, пасть свирепого Льва, клешни Рака, извивающееся жало Скорпиона. Ты погибнешь, если не откажешься от своей безрассудной просьбы.

Мой страх за тебя, за твою жизнь — лучшее доказательство того, что я — твой отец. Посмотри, сколько чудес в море, на земле и в воздухе, выбирай любой подарок, но откажись от огненной колесницы! Вместо подарка ты хочешь найти свою смерть!

Феб долго отговаривал сына. Но Фаэтон все больше горел желанием получить колесницу Солнца.

Не мог Феб ни нарушить свое обещание, ни отговорить Фаэтона. Он подвел сына к золотой колеснице с серебряными спицами, с чудесными украшениями из изумрудов, хризолитов и других драгоценных камней и указал на раскрытые двери Востока. На небе гасли одна за другой высокие звезды, исчезали рога заходящей Луны, и весь мир стал окрашиваться в багряный цвет.

Фаэтону подвели коней, изрыгающих пламя. Феб покрыл лицо сына волшебной мазью, чтобы он мог переносить всепожирающее пламя, надел ему на голову свой венок из солнечных лучей и просил сына выполнить последние советы:

— Сильнее натягивай вожжи и не пускай в ход кнута. Старайся ехать по средней дороге, где видны следы колес. Не подымайся слишком высоко, чтобы не зажечь небо, и не опускайся слишком низко, чтобы не воспламенить землю.

Фаэтон нетерпеливо вскочил на колесницу и схватил в свои руки вожжи. Крылатые кони поднялись высоко над Землей и полетели, обгоняя восточные ветры и рассекая копытами облака.

Фаэтон был слишком легок и слаб, чтобы управлять колесницей. Кони это сразу почувствовали и понесли. Они оставили в стороне торную дорогу, полетели, обжигая жаром холодную Медведицу, страшного в гневе Дракона, медлительного Возничего.

Когда несчастный Фаэтон взглянул вниз, на Землю, дух у него захватило, он побледнел, колени задрожали от страха и в глазах у него потемнело.

Пожалел Фаэтон, что Феб исполнил его дерзкую просьбу. Его окружали со всех сторон диковинные чудовища и кровожадные звери. Когда Фаэтон увидел Скорпиона, который шевелил изогнутыми клешнями и поднятым вверх хвостом, угрожая своим смертоносным жалом, юноша, обезумев от страха, выронил вожжи из рук.

Огнедышащие кони неслись по воздуху, наталкиваясь на звезды, то взвиваясь вверх, то стремительно скатываясь к Земле.

Задымились обожженные пламенем облака. Запылали высокие горы. Пожелтели, иссохли пастбища. Загорелись деревья.

Уже пылают огромные города. Превращаются в пепел целые страны. Греция объята пламенем. Уже дымятся Геликон и двуглавый Парнас, Киферон и высокий Олимп. Сверкает огнями Этна. Скифию не спасают от огня ее льды и снега. Пылают вершины Кавказа, Апеннин и Альп.

Фаэтон, к которому вернулось сознание, с ужасом заметил, что вся Земля охвачена пламенем. С трудом вдыхал он раскаленный воздух, едва держась на колеснице. Едкий дым окутывал его, горячий пепел обжигал тело.

Народы Африки стали в то время чернокожими от палящего зноя. Образовались безводные пустыни. Задымились могучие реки — Дунай, Тигр, Евфрат, Нил, Ганг, Рейн, По и Тибр. Рыбы и лебеди сварились в кипящей воде. Тела бездыханных тюленей плавали в море. Рыбы и горбатые дельфины пытались спастись, опускаясь на дно морское. Сам Нептун трижды пытался выглянуть из воды, но тотчас же прятался, не в силах вынести раскалившийся воздух.

Земля, высохшая, потрескавшаяся, произнесла:

— О Юпитер! Если мне суждено погибнуть от огня, то лучше порази меня своей молнией и прекрати страдания. Посмотри, уже дымятся оба полюса, и сам Атлант едва удерживает на своих плечах раскаленное небо.

Юпитер, видя, что все гибнет в огне, метнул свою молнию в Фаэтона и выбил его из колесницы. Испуганные кони рванулись вверх и помчались назад, на Восток. По небу рассыпались обломки разбитой колесницы, закружились в воздухе разорванные вожжи, хомут, уздечки, спицы поломанных колес.

А Фаэтон пронесся по воздуху, как падучая звезда, оставляя на небе длинную полосу. Он упал далеко от отечества, на самом краю Земли, и волны широкого Эридана омыли его дымящееся лицо. Гесперийские нимфы предали земле почерневшее от удара молнии тело Фаэтона, и на его могиле высекли надпись:

Самым красивым на свете юношей был голубоглазый Нарцисс. Еще мальчиком поражал он всех своей красотой. Но под прекрасной наружностью скрывалось жестокое сердце. Никто ему не нравился, никого он не любил.

Однажды увидела Нарцисса говорливая нимфа Эхо, она с первого взгляда полюбила юного охотника. Тихо пошла она следом за юношей. Чем дальше шла Эхо за Нарциссом, тем сильнее разгоралась, как пламя, ее любовь. Сколько раз хотела нимфа подойти к Нарциссу, сказать ему ласковое слово, обратиться с нежной мольбой! Но не могла она произнести ни слова^[53].

Нарцисс почувствовал, что кто-то крадется за ним.

— Кто здесь? — крикнул он.

— Здесь! — ответила Эхо.

— Иди сюда! — сказал Нарцисс.

— Сюда! — позвала нимфа.

Осмотрелся юноша по сторонам и увидел, что никого нет.

— Зачем бежишь от меня? — спросил Нарцисс и те же слова услышал в ответ.

Ни на один голос не откликалась Эхо так охотно. Она вышла из леса и подбежала к Нарциссу. Но тот отвернулся и пошел прочь.

— Скорее умру, чем подружусь с тобой! — воскликнул гордый Нарцисс.

— Подружусь с тобой! — крикнула Эхо, но сама испугалась своих слов, от стыда закрыла лицо руками и убежала в лес.

Никогда не встречала она больше Нарцисса. Эхо так горевала, что не хотела никого видеть, стала прятаться в пещерах. От тоски стала Эхо чахнуть и таять, пока от нее не остался один только голос. Его и сейчас можно слышать в горах.

В глухом лесу был чистый светлый источник. Ни пастух, ни горные козы, ни звери не подходили к нему. Ни одна птица не спускалась к воде. Ни одна упавшая ветка не помутила его зеркальную гладь.

Сюда и пришел Нарцисс после охоты, утомленный ходьбой и зноем. Желая утолить жажду, Нарцисс наклонился над источником и вдруг увидел себя в воде.

Вот когда проснулась в нем долго дремавшая любовь! Он влюбился в свое отражение!

Как статуя из паросского мрамора, неподвижно распростерся Нарцисс над источником, любуясь собой, удивляясь себе. Смотрит он на своего двойника, на глаза, сверкающие, словно звезды, на роскошные кудри, на щеки, еще не покрытые пухом, на алые губы, на белую шею. Смотрит и насмотреться не может. Не хочет он ни есть, ни пить, не в силах глаз оторвать от источника.

Иссушила его любовь к самому себе. Как исчезает утренняя роса под лучами солнца, как тает от пламени желтый воск, так постепенно угасал Нарцисс, глядясь в свое отражение. Смерть прекратила его страдания.

Когда собрались печальные наяды хоронить Нарцисса, они не нашли его тела. Вместо него на берегу рос гордый цветок с белыми лепестками.

Дочь Тантала Ниоба гордилась своей красотой, своим мужем — фиванским царем Амфионом, обширными владениями, знатным происхождением. Но больше всего она гордилась своими детьми: у нее было семь сыновей и семь дочерей. Самой счастливой матерью на свете считала себя Ниоба.

Однажды в городе Фивы женщины молились и воскуряли благовония в честь богини Латоны. В это время появилась Ниоба, в расшитой золотом фригийской одежде, окруженная блестящей и многочисленной свитой. Волнистые волосы ее были распущены и спадали на плечи и спину.

Встряхнув прекрасной своей головой, она остановилась, высоко подняв голову, обвела всех высокомерным взглядом и сказала:

— Что за безумие поклоняться богам, которых никто никогда не видел? Разве не богиня наяву перед вами? Разве я чем-нибудь хуже богини Латоны? Мой отец — Тантал, который пировал вместе с богами. Один мой дед — великий Атлант, который держит на своих плечах небесный свод. Другой мой дед — громовержец Юпитер. Меня боятся народы Фригии. Мне подвластны семивратные Фивы. Да и красотой своей я не уступаю богине. У Латоны всего двое детей, а у меня в семь раз больше!

Услышала все это Латона и рассказала детям своим Диане и Аполлону, как хвалится Ниоба своей семьей и как поносит она их семью. Разгневались дети Латоны, опустились Диана и Аполлон на землю и стали метать смертоносные стрелы в детей Ниобы.

Первые стрелы поразили старших сыновей, упражнявшихся в верховой езде. Затем погибли два средних брата, пронзенные одной стрелой. Когда погиб младший из семи сыновей, муж Ниобы Амфион, не в силах вынести несчастье, пронзил мечом свою грудь.

— Радуйся, жестокая Латона! — рыдала Ниоба. Насыть свою душу моим материнским горем! Оплакав трупы семерых сыновей, я сама семь раз умерла! Торжествуй, бессердечная победительница! Но разве ты победила меня? У меня, у несчастной, и сейчас, после стольких смертей, больше детей, чем у тебя, счастливой!

Едва Ниоба произнесла эти слова, как снова зазвенела тетива тугого лука.

Пораженные стрелами Дианы и Аполлона, падали одна за другой на землю дочери Ниобы.

Когда осталась в живых последняя, самая младшая дочь, Ниоба упала на землю, закрыла телом своим ребенка и взмолилась:

— Оставь мне, Латона, хотя бы одну, только одну, самую маленькую дочку!

Но и та погибла от стрелы Аполлона. Осиротела Ниоба. Неподвижно сидела она, окруженная телами мужа, сыновей, дочерей. Мать оцепенела от горя. Не может она уже ни двигаться, ни стонать, ни кричать. Ни один волосок не шевелится на ее голове. Побелели щеки. В лице — ни кровинки. Все тело окостенело. Язык прилип к гортани. В жилах застыла кровь. Застыли глаза, полные глубокой печали.

Окаменела Ниоба. Только из неподвижных глаз текут горькие слезы. И теперь иногда можно видеть, как из камня струится источник — это слезы матери, потерявшей своих любимых детей.

Долго скиталась Латона^[54] по безводной Ликии, под палящими лучами жаркого солнца. Дети ее напрасно раскрывали рты, желая получить хоть глоток влаги.

Утомленная долгой ходьбой, иссушенная зноем, изнемогающая от жажды, Латона едва передвигала ноги. Вдруг заметила она в глубине долины маленькое озеро и поспешила к воде.

У берега мальчишки собирали камыши и болотную осоку. Когда Латона подошла к берегу и опустилась на колени, чтобы зачерпнуть холодной воды, мальчишки не дали ей даже дотронуться до воды и стали грубо гнать ее прочь.

— Почему вы не подпускаете меня к воде? — спросила Латона. — Вода принадлежит одинаково всем! Я умоляю вас, разрешите мне утолить жажду! Посмотрите на моих несчастных детей, которые умирают от жажды!

Ликийские мальчишки не знали ни любви, ни жалости. Они упорно не пускали ее к воде, стали угрожать богине и безобразно ругаться. Мало того, они прыгнули в озеро и начали босыми ногами взбаламучивать воду. Они подняли со дна мягкую тину, и прозрачная вода стала черной.

Вознегодовала Латона. Подняла она свои руки к небу и воскликнула:

— Так живите же вечно в этом болоте, жестокие мальчики!

И как только она это сказала, животы у мальчишек стали вздуваться, шеи распухать, спины позеленели, голоса охрипли, из раскрытых глоток все еще вырывалась брань. Затем они стали быстро уменьшаться и превратились в лягушек.

С тех пор живут они вечно в болоте, то погружаются в воду, то высовывают уродливые головы. Они прыгают по берегу или плавают, купаясь в грязной тине. По-прежнему бранятся они и ругаются, широко разевая безобразные глотки, но люди уже не понимают их лягушачьего языка.

Тема любви

В юношеских стихах Овидий часто изображал любовь несчастную, неразделенную. В «Метаморфозах» поэт по-прежнему варьирует эту излюбленную тему. Нимфа Эхо нежно, мучительно любит Нарцисса, но юноша к ней холоден и равнодушен. Безответная любовь показана в новелле «Дафна и Аполлон». Бог Аполлон пламенно любит юную Дафну, но он напрасно стремится к возлюбленной. Нимфа бежит от него, и любовь Аполлона губит Дафну.

Однако в поэме гораздо чаще рисуется любовь взаимная. Она является источником счастья и радости, вдохновляет героев на великие подвиги, а художников — на создание прекрасных произведений. Такая любовь помогает Девкалиону и Пирре преодолеть все препятствия во время потопа. Персей во имя любви к Андромеде сражается с чудовищем и убивает его. Орфей в поисках Эвридики спускается в подземное царство.

Идеальную любовь показывает Овидий в новелле о Пираме и Тисбе. Герои не могут жить друг без друга. Их любовь сильнее смерти.

Если Пирам и Тисба гибнут, когда их любовь едва успела вспыхнуть, то Филемон и Бавкида пронесли свое взаимное чувство через долгую трудную жизнь. Любовь не иссякла, не испарилась с годами. И на склоне лет их единственная мечта — умереть вместе, в один и тот же день и час. Филемон и Бавкида — бедные крестьяне. Поэт внушает читателям мысль, что счастье обитает не в пышных дворцах, а в ветхих хижинах земледельцев.

Октавиан был вынужден издавать особые законы, запрещающие разводы, карающие неверность, укрепляющие семью. Овидий не одобрял этих мероприятий Августа и смеялся над ними. Но он не мог равнодушно видеть, как плохо живут люди, как редко муж и жена по-настоящему любят друг друга. Низким нравам своих современников поэт противопоставляет любовь высокую и прекрасную.

Многие юноши добивались руки юной Дафны, дочери речного бога Пенея. Но нимфа не хотела выходить замуж, убегала от людей, любила бродить по лесам и охотиться на диких зверей.

Когда Аполлон увидел в лесу юную Дафну, легкую, стройную, раскрасневшуюся от бега, с глазами, сверкающими, как звезды, с распущенными до самой земли волосами, полюбил он ее, сердце его запылало.

Издали любовался Аполлон красотой юной Дафны. Но как только он приближался к нимфе, она быстрее легкого ветра бежала прочь от него.

Аполлон кричал Дафне:

— Остановись, нимфа, ведь я не враг тебе!

Но она бежала от него, как ягненок от волка, как олень от льва, как летит от орла голубь, дрожа каждым перышком.

Аполлон кричал Дафне:

— Умоляю тебя, беги тише! Не упади, наклоняясь! Не порань свои ноги, не поцарапай их о терновник! Не хочу я принести тебе боль!

Но Дафна бежала все быстрее, и от этого казалось Аполлону еще красивее. Легкий ветерок развевал ее одежду, колыхал распущенные волосы.

Когда силы Дафны иссякли, остановилась она и воскликнула:

— Помоги мне, отец! Раскройся, земля! Уничтожь или измени ту красоту, которая губит меня!

И едва Дафна произнесла эти слова, тяжкое оцепенение овладело ею. Нежной корой стало покрываться ее тело. В зеленые листья обратились ее легкие волосы. Руки ее обернулись ветвями. Недавно столь проворные ноги тяжелыми корнями приросли к земле. В зеленой вершине дерева скрылось прекрасное лицо Дафны.

— Ты будешь моим деревом, Лавр, — сказал Аполлон. — Твоими листьями я украшу свои волосы, лиру, колчан. Лавровым венком будут увенчивать лучших поэтов, великих художников, полководцев и победителей Пифийских игр. И как вечно молода моя голова — потому что боги никогда не стареют, — так и ты будешь иметь вечно зеленую листву.

Замолчал Аполлон, и Лавр в знак согласия покачал своими ветвями.

Персей, сын Юпитера, и Данаи, вместе с матерью был заключен в деревянный ящик и брошен в море. Волны вынесли ящик на берег острова. Мать и сын спаслись. Когда Персей вырос, он совершил много чудесных подвигов. Он имел крылатые сандалии, шапку-невидимку, серп, подаренный ему богом Гермесом, и зеркало, данное ему богиней Афиной.

Среди подвигов Персея самый знаменитый — победа над страшной Медузой-Горгоной. На голове у Медузы вместо волос развевались ядовитые змеи. Всякого, кто встречался с ее взглядом, она превращала в камень. Персей повернулся к Горгоне спиною и, смотря на ее отражение в зеркале, отрубил ей голову.

Когда Персея обидел великан Атлант, герой показал ему безобразную голову Медузы. Атлант взглянул — и окаменел: волосы его превратились в леса, кости — в камни, плечи и руки — в горные хребты. Атлант разросся во все стороны и превратился в огромную гору, которая подпирает многозвездное небо.

Однажды Персей прилетел в Эфиопию. Здесь увидел он красавицу Андромеду. Нежные руки девушки были прикованы к скале. Если бы дуновение ветерка не шевелило ее волосы, он подумал бы, что это мраморная статуя.

Подлетев поближе, Персей увидел, что из глаз девушки льются горькие слезы. Пораженный ее чудесной красотой, он едва не упал, забыв размахивать крыльями своих сандалий.

Как только Персей спустился на землю, он спросил, за что Андромеда так жестоко наказана. Девушка молчала, не решаясь вступать в разговор с незнакомцем, но еще сильнее зарыдала.

Персей настойчиво просил рассказать, и Андромеда поведала, что сама она ни в чем не провинилась: она приняла добровольно наказание вместо матери, которая хвалилась своей красотой и за это должна была понести наказание.

Но не успела девушка рассказать свою историю, как зашумели волны и из моря показалось огромное чудовище.

Андромеда закричала от страха. На крик прибежали ее отец и мать и стали причитать и плакать, обнимая и целуя прикованную к скале девушку. Персей сказал им:

— Проливать слезы можно хоть до утра, а сейчас дорога каждая минута. Если отдадите мне вашу дочь в жены, я спасу ее от чудовища.

Родители сразу же согласились и стали умолять его о спасении.

Между тем чудовище неслось прямо к скале Андромеды, рассекая волны могучей грудью.

Герой, оттолкнувшись ногами от земли, поднялся в воздух и устремился навстречу страшилищу. Лишь только на поверхности моря показалась тень человека, чудовище яростно бросилось на Персея.

Как орел, заметив в поле змею, греющую на солнце синеватую спину, налетает на нее сзади и вонзает жадные когти в чешуйчатую шею, чтобы она не обратила к нему ядовитого жала, так и Персей, бросившись стремглав с высоты, прыгнул на спину чудовища и вонзил в него свой меч.

Тяжело раненная громада то взвивалась в воздух, то погружалась в воду, то вертелась, как вертится кабан, которого с лаем окружила свора охотничьих псов.

Крылья Персея спасали его от укусов разъяренного зверя. Герой наносил врагу удары один за другим. Ревущее чудовище изрыгало фонтаны воды, смешанной с кровью.

Отяжелевшие крылья Персея намокли от брызг, и он вскочил на скалу, далеко выступавшую в море. Держась левой рукой за вершину, он поразил чудище насмерть.

Берег огласился радостными криками и рукоплесканиями жителей Эфиопии. Отец и мать, благодаря победителя, подвели к нему освобожденную от оков девушку.

В славном городе Вавилоне жили в двух соседних домах Пирам и Тисба. Пирам был прекраснее всех юношей, Тисба — прелестнее всех дев Востока.

В стене, которая разделяла два дома, была щель. Ее никто не замечал, но юноша и девушка давно ее приметили и часто переговаривались между собой, когда никто не мог их услышать.

Пирам и Тисба горячо любили друг друга, но родители их были в ссоре и не разрешали им встречаться.

Каждый день юноша и девушка разговаривали шепотом, а когда наступала ночь, нежно прощались друг с другом.

Однажды решили они встретиться ночью, когда все будут спать, далеко за городом, у могилы Нина^[55]. Они оба знали в лесу это место: над могилой росло высокое тутовое дерево, усыпанное белыми плодами, а под деревом бежал звонкий холодный ручей.

Когда наступила ночь, Тисба, осторожно отворив дверь в темноте, вышла из дому, никем не замеченная, прошла, закрыв лицо покрывалом, через весь город и дошла до условленного места.

Вдруг из лесу выскочила страшная львица. На морде ее еще пенилась свежая кровь. Она только что загрызла быка и теперь бежала к источнику утолить жажду. Без памяти от страха Тисба бросилась бежать и спряталась в темной пещере. На бегу она обронила тонкое покрывало. И львица разодрала эту шаль своей окровавленной пастью. Утолив жажду, свирепая львица скрылась в лесу.

Пирам вышел из дому позже. Когда при лунном свете он ясно увидел на песке следы дикого зверя, юноша побледнел, сердце у него тревожно забилось. А когда Пирам заметил забрызганное кровью, разодранное покрывало Тисбы, он воскликнул:

— Это я погубил тебя, Тисба, зазвав в лес! Ах, зачем я пришел так поздно! Лучше бы львы растерзали мое преступное сердце! Но дожидаться смерти может только трус!

Пирам поцеловал остатки покрывала любимой и сказал:

— Обагрись теперь и моей кровью!

Он выхватил меч, поразил себя в грудь и упал под деревом. Из дымящейся раны кровь брызнула вверх. Белые плоды на дереве, обагренные кровью Пирама, в тот же миг потемнели.

Между тем Тисба, еще дрожа от страха, вышла из пещеры. Она стала искать возлюбленного, желая поскорее рассказать, какой страшной опасности она избежала.

С ужасом заметила Тисба под деревом тело на окровавленной земле. Тисба побледнела как полотно, задрожала, как дрожит морская вода от легкого ветра: она узнала любимого. Тисба стала рвать волосы, ломая руки, с рыданьем упала она на тело возлюбленного. С трудом Пирам открыл глаза, уже затуманенные смертью, и, взглянув в последний раз на любимую, закрыл их навеки.

Тисба узнала свое покрывало, увидела меч, извлеченный из ножен, и поняла, что умер он из-за любви к ней.

Тогда Тисба встала, приставила острие клинка к сердцу и упала на меч, еще теплый от крови Пирама.

Смерть соединила влюбленных. В одной могиле родные похоронили их прах.

С тех пор тутовые плоды стали темно-пурпуровыми, в память о печальной судьбе Пирама и Тисбы.

Во Фригии есть высокий холм, а вокруг него простирается непроходимое болото, где водится много уток и болотных гагар. Некогда на этом месте было селение. Однажды спустились сюда в образах смертных людей Юпитер и Меркурий. Много домов обошли боги в поисках крова и отдыха. Но все дома закрыли перед ними свои двери. Только в одном бедном доме, покрытом соломой и камышом, гостеприимно приняли путников.

В этой хижине жили Филемон и Бавкида. В юности поженились они в этом доме. Здесь же они и состарились, не стыдясь своей бедности, терпеливо перенося невзгоды и лишения. Не было в этом доме ни слуг, ни господ. Всю жизнь прожили они вдвоем. Друг другу они приказывали, друг другу повиновались.

Юпитер и Меркурий, нагнувшись, прошли через низкие двери в скромную хижину. Старик поставил перед ними скамью, старуха заботливо накрыла ее грубой материей и предложила гостям прилечь. Затем Бавкида пошевелила в очаге теплую золу, раздула вчерашний огонь, подбросила сухой коры и листьев, принесла с чердака тонкие лучины и хворост и поставила на огонь медный котел.

Бавкида приготовила овощи, собранные мужем на огороде. Филемон снял двурогими вилами с почерневшей перекладины давно сберегаемый копченый окорок, отрезал от него лучшую часть и бросил в кипящую воду. Пока старики приготовляли ужин, они вели со своими гостями беседу, и время летело незаметно.

В хижине висело на крепком гвозде буковое корыто. Его наполнили теплой водой, и путники омыли свои ноги. Посредине стояла ивовая кровать, хозяева положили на нее тюфяк из мягкой осоки и покрыли старым одеялом, которое вынимали только по праздникам. Боги возлегли на это скромное ложе.

Заботливая старушка поставила перед ними хромоногий стол, подложив черепок под ту ножку, которая была короче других. Затем она вытерла стол зеленой мятой. Поставила на него маслины, маринованные вишни, салат, редьку, творог, яйца, испеченные в горячей золе, — все в глиняных сосудах. Потом подала она выдолбленные из бука кубки и молодое вино в глиняной чаше.

Немного погодя Бавкида сняла с очага и подала гостям кушанья. Затем последовал и десерт: мед, орехи, винные ягоды и сушеные финики, сливы, душистые яблоки в широких корзинах и собранный прямо с лоз золотистый виноград.

Филемон и Бавкида заметили: как только гости выпивали вино, глиняная чаша тотчас сама вновь наполнялась вином. Пораженные этим чудом, старики поняли, что в гостях у них боги. Дрожа от страха и подымая руки к небесам, они стали просить прощения у богов за столь скудное угощение.

— Мы боги, — сказали гости. — Всех жителей этой деревни мы покараем, потому что они не соблюдают законов гостеприимства. Но это наказание вас не коснется. Оставьте ваше жилище и следуйте за нами! — приказали они.

Повинуясь богам, Филемон и Бавкида вышли из дому и с трудом стали подыматься на высокий холм. Едва достигнув вершины, старики оглянулись и увидели, что вся их деревня потонула в болоте. Уцелела лишь одна их убогая хижина.

Старики горевали об участи соседей. А их маленькая хижина превратилась в роскошный храм: она разрослась, оделась в мрамор, колонны заменили кривые ее подпорки, двери украсились тонкой резьбой, на крыше заблистало золото.

Ласково обратился Юпитер к Филемону и Бавкиде:

— Честный старик и ты, женщина, достойная своего благородного мужа, скажите мне, какое самое заветное ваше желание? Чего вы хотите? О чем мечтаете?

Филемон, посоветовавшись недолго с Бавкидой, ответил богам:

— Мы хотели бы служить в этом храме и охранять его вместе. А так как мы прожили всю свою жизнь в полном согласии, мы хотели бы и умереть вместе, в один день, в один и тот же час, чтобы я никогда не увидел могилы моей любимой жены и чтобы ей не пришлось меня хоронить.

Исполнились все их желания. Долгие годы Филемон и Бавкида сторожили чудесный храм.

Однажды стояли они у входа в святилище, утомленные работой, ослабленные преклонным возрастом. Они мирно беседовали, вспоминая счастливую молодость, рассуждая о том, как протекала их долгая жизнь в этих милых родных местах.

Вдруг Бавкида заметила, что ее старик стал покрываться зелеными листьями. Одновременно увидел и Филемон, что жена его тоже стала одеваться листвою. Уже над их головами появились зеленые кроны, а Филемон и Бавкида продолжали обмениваться словами, пока это было возможно.

— Прощай! — одновременно сказали друг другу Филемон и Бавкида, и в одно и то же мгновение кора скрыла навсегда их сомкнувшиеся уста.

До сих пор жители этого края показывают два высоких дерева, липу и дуб, окруженных невысокой оградой и украшенных венками из свежих цветов, которые приносят сюда поселяне, чтобы почтить память Филемона и Бавкиды.

Образы художников

В первый период своего творчества Овидий смотрел на поэзию как на забаву и приятное развлечение. Главное внимание он уделял внешней отделке стихов и старался писать занимательно, остроумно, эффектно. Поэт не ставил перед собой серьезных целей, его стихотворения не отражали реальных чувств автора. «Пусть легкомысленна песня — жизнь безупречна моя!» — писал Овидий.

В поэме «Метаморфозы» Овидий проявляет иные, более зрелые взгляды. Поэзия не только доставляет удовольствие, но и благотворно влияет на человека. Она его многому учит, делает добрее, гуманнее. Поэт, по мнению Овидия, значительно выше политического деятеля. Политики, ораторы, приближенные Августа часто преследуют свои корыстные, честолюбивые цели. Поэт служит высокому искусству, которое украшает жизнь.

Овидий в поэме создает образы вдохновенных художников. Прославленный архитектор Дедал изобретает крылья, чтобы человек мог летать как птица.

Поэт Орфей так прекрасно поет и играет, что горы сдвигаются, чтобы слушать его музыку, деревья сходятся, чтобы внимать его песням, лира его укрощает чудовищ и диких зверей. Силой искусства он покоряет мрачных богов подземного царства и возвращает к жизни жену Эвридику. Скульптор Пигмалион обладает дивным даром богов и создает прекрасные изваяния. Великая сила любви и искусства превращает холодную статую в живое существо.

Жестокий царь Крита Минос держал в плену знаменитого архитектора Дедала. Дедал тосковал по своей милой родине — Афинам.

Могуч Критский царь. Подвластны ему многие моря и земли, закрыл он Дедалу путь к дому по суше и по морю. И задумал Дедал небывалое дело. Он собрал различные по размерам перья и расположил их в определенном порядке. Так из неравных тростинок слагает искусный мастер пастушью свирель. Затем Дедал скрепил перья воском и нитками и превратил их в крылья огромной птицы.

Возле Дедала стоял его сын Икар, безмятежно ловил пушинки, мял пальцами нежный пахучий воск, резвился, шалил и мешал работать отцу.

Когда Дедал окончил свое дивное дело, он прикрепил два крыла к обоим плечам и, управляя руками, поднялся в воздух. Затем он сделал такие же крылья Икару и стал обучать его, как нужно летать.

— Умоляю тебя, — говорил Дедал сыну, — соблюдай осторожность, лети посередине, будь рядом со мной! Если полетишь слишком низко, вода отягчит твои крылья. Если подымешься слишком высоко, солнце расплавит воск.

Дедал поцеловал в последний раз сына, поднялся на крыльях и полетел впереди, оглядываясь и волнуясь за своего спутника, как птица, вылетевшая из высокого гнезда, которая дрожит и боится за своего нежного птенца.

Учит Дедал Икара опасному искусству, просит его не отставать, и летят они оба над морем, как вольные птицы. С изумлением смотрят на них и рыбак, который закинул гибкую удочку, и пастух, опирающийся на посох, и пахарь, налегающий на свой плуг. Принимают они летящих людей за богов. Кто же, кроме богов, может летать по воздуху?

Пролетели они благополучно острова Самос, Делос и Парос. Но Икар, увлеченный смелым полетом, забыл наставления отца и стал подыматься все выше. Лучи палящего солнца расплавили воск. Полетели, рассыпались в воздухе крылья. Напрасно размахивал Икар руками. Не мог он без крыльев держаться на воздухе и упал в синее море.

Бедный Дедал долго летал над морем, разыскивая любимого сына. Наконец, увидел он на воде плавающие перья, все понял и проклял свое искусство.

Долго оплакивал Орфей свою жену, которая умерла от укуса змеи. Наконец решил он увидеть хотя бы тень Эвридики. Певец спустился Тенарским ущельем к реке смерти и, переплыв Стикс, оказался в подземном царстве.

Блуждая между тенями умерших людей, он не мог отыскать Эвридику. Тогда подошел он к владыкам подземного царства Плутону и жене его Прозерпине. Ударив рукой по струнам своей лиры, Орфей запел:

Так пел Орфей, ударяя по струнам в лад со своей песней. Пение его потрясло всех жителей подземного царства. Бескровные тени рыдали. Измученный жаждой Тантал перестал ловить ускользающую от него воду. Данаиды не могли наполнять свою бездонную бочку. Даже Сизиф прекратил работу, усевшись на свой камень. Впервые заплакали непреклонные Эвмениды. И боги подземного царства, Прозерпина и Плутон, согласились вернуть Орфею его Эвридику, но лишь с одним условием: Орфей не должен оглядываться назад и смотреть на жену, пока они не выйдут из подземного царства.

В немом молчании они шли долго во мраке по длинному скату, окутанному густым туманом. Орфей, а за ним Эвридика уже приближались к выходу из подземного царства. Но Орфею так страстно хотелось взглянуть на свою Эвридику, так боялся он, чтобы любимая от него не отстала, что он не выдержал, оглянулся назад, и Эвридика исчезла в подземном царстве навсегда.

Пигмалион обладал великим талантом, дивным даром богов. Он выточил из белоснежной слоновой кости статую юной девушки. Ни одна женщина в мире не могла сравниться с ней своей красотой.

Он осторожно трогает свое творение руками. Он не верит, что это статуя. Прикоснувшись к статуе, Пигмалион думает, что причинил ей боль. Он разговаривает с ней. Он целует ее, и ему кажется, что она отвечает ему тем же.

Искусство скульптора превзошло природу. Художник влюбился в свое творение. Скульптор приносит ей любимые девушками подарки — раковины, гладкие камешки, лилии, маленьких птичек, цветы. Он ее одевает в легкие одежды, украшает ей грудь разноцветными лентами, шею — длинными ожерельями, уши — серьгами, руки — кольцами с драгоценными камнями. Все к лицу юной красавице.

Настал праздник богини Венеры. Задымились жертвенные костры. Принося жертвы, Пигмалион обратился к богам:

— Если вы всемогущи, о боги, то молю вас: пусть будет у меня жена, похожая на статую из слоновой кости!

Богиня Венера поняла, в чем состоит желание Пигмалиона, и в знак ее милости огонь на жертвеннике трижды вспыхнул и поднялся к небу.

Когда Пигмалион пришел домой, он подошел к своей статуе, стал ласкать ее и целовать. Вдруг ему показалось, что она стала теплее. Осторожно стал он трогать скульптуру руками, и с каждым прикосновением исчезала в ней прежняя твердость, она подавалась, становилась нежнее и мягче. Так становится мягче воск под лучами яркого солнца.

Изумляясь, боясь ошибиться, не решаясь предаться обманчивой радости, Пигмалион стал горячо благодарить богиню Венеру. Художник еще раз притронулся к статуе — но она уже ожила! Он почувствовал, как бьется под тонкой кожей горячая кровь!

Впервые в жизни он целовал женщину. И она почувствовала его поцелуи, застыдилась, покраснела, робко подняла глаза и впервые увидела небо и любящего ее человека.

Греческий мудрец

В Риме было принято писать ученые поэмы о происхождении мира, о земледелии и рыболовстве, растениях и животных, о птицах и звездах. В моду вошла греческая философия. Овидий хотел создать поэму на уровне современной ему науки. В конце поэмы он излагал свои философские взгляды.

Овидий частично использовал учение греческих материалистов. Вслед за Лукрецием он повторяет положения материалистической философии: «из ничего ничего не творится», «в мире все течет и все изменяется»:

«В мире нет ничего постоянного. Все в нем движется, все изменяется. Время быстро течет, как река.

Все в природе меняется. Ты видишь, как постепенно день переходит в ночь, как закатывается светлое солнце.

Наше тело постоянно неумолимо изменяется. Завтра мы будем не те, чем были вчера. Природа приложила к нам свои творческие руки, и малютка сделался сильным мужчиной, прошел через годы среднего возраста и по крутой тропинке стал спускаться к старости, к смерти.

Мы видим, как одни государства усиливаются, другие ослабевают. Так была знаменита богатством и могуществом Троя — теперь она в жалких развалинах, только могилы напоминают о былом ее величии. Сильной была Спарта — теперь она ничтожный городишко. Процветали обширные Микены — они давно пали. В легенду превратились Фивы — город Эдипа. Только гордое имя осталось от Афин. Теперь начинает процветать город Рим на берегу Тибра — он станет столицей обширного могучего государства».

Однако наряду с материалистическими теориями Овидий использует философию идеалистов. Такое смешение различных учений характерно для многих писателей эпохи Октавиана.

В поэме «Метаморфозы» особое внимание уделено Пифагору. Пифагор — знаменитый греческий математик, философ и музыкант. Он жил в VI в. до н. э. сперва на острове Самос, а затем в Италии, в городе Кротоне. В области математики он сделал великие открытия. Как философ он был человеком наивным и суеверным. Он полагал, что числа имеют особое магическое значение — это знаки, с помощью которых боги дают указания людям. Поэтому есть счастливые и несчастливые сочетания цифр. Философия Пифагора носила аристократический, реакционный характер.

Овидий излагает учение Пифагора о переселении душ. Эта теория должна объяснить все метаморфозы. В уста Пифагору Овидий вкладывает свою эклектическую философию.

«Зачем боишься ты, человек, холодной смерти, волн Стикса, царства теней? — говорит Пифагор. — Зачем боишься опасностей сказочного мира, пустых звуков, созданных фантазией поэтов?

Душа человека бессмертна. Когда тело сожгут на костре или зароют в землю, душа оставит свое прежнее жилище, изберет себе новое и будет в нем жить. Все изменяется, но не погибает ничто. Душа наша странствует, из тела животного она переходит в тело человека и наоборот, но она не может погибнуть».

Пифагорейцы считали, что душа человека может временно находиться в теле животного. Поэтому они отвергали мясную пищу: грешно есть мясо, в котором, может быть, обитала душа умерших предков.

«Есть у вас деревья, — говорил мудрец, — есть яблони, склонившие свои ветви под тяжестью плодов, есть на лозах зрелый виноград, есть сладкие овощи, которые можно варить в воде. Можно питаться молоком, душистым медом с цветов. Щедро расточает земля свои дары, дает вкусную пищу без убийства и крови.

Мясом утоляют свой голод лишь дикие звери: тигры Армении, ярые львы, медведи и волки — эти рады чужой крови.

О, как низко насыщать свое чрево мясом других животных, утучнять ненасытное тело, поглощая живые существа, поддерживать свою жизнь за счет смерти других!

Чем провинились вы, кроткие овцы, созданные для поддержания жизни человека, вы, носящие нектар в полном вымени, мягкой шерстью доставляющие нам одежду? Чем виноват бык, добродушное, безвредное, нехитрое, даже глупое животное, рожденное для работы? Как неблагодарен земледелец, который режет недавнего пахаря своего поля!»

Учение Пифагора не могло стать философской основой поэмы «Метаморфозы». С того времени, когда жил греческий мудрец, прошла половина тысячелетия. Античная наука сделала большие успехи. Овидий не верил в теорию переселения душ так же, как не верил он в сказочные превращения. Цельной философской системы в творчестве Овидия нет. Рассказывая о Пифагоре, восторженно излагая его учение, Овидий лишь создает видимость научного объяснения всех чудесных превращений, о которых он так вдохновенно и увлекательно рассказывал в своей поэме.

Бессмертная слава

Поэма «Метаморфозы» получила широкое признание еще при жизни автора. Произведения опального поэта в Риме переходили из рук в руки. После смерти поэта «Метаморфозы» стали одной из самых популярных книг. Об этом свидетельствуют цитаты из Овидия на стенах Помпеи, обилие скульптур, рисунков, предметов прикладного искусства с изображениями на темы «Метаморфоз».

В Риме ставили пантомимы по сюжетам Овидия. Лучшие места из поэмы вошли в учебники и хрестоматии. Такой успех объясняется тем, что Овидий, несмотря на сказочное содержание, сумел отразить мысли, чувства своих современников. «Мы хвалим старые времена, но живем, как люди своего времени», — писал он в «Фастах».

Поэма «Метаморфозы» на протяжении двух тысяч лет переиздается и переводится на все европейские языки. Творчество Овидия широко используют писатели и поэты нового времени.

Невозможно перечислить все произведения искусства, созданные на сюжеты бессмертной поэмы Овидия.

Творчество Овидия использовали Шекспир и Пушкин, французский поэт Ронсар, русский писатель Лесков, английский драматург Бернард Шоу. Великие художники Бенвенуто Челлини, Тинторетто, Тициан, Рубенс, Рембрандт и многие другие создавали произведения на темы «Метаморфоз». Образы Орфея и Эвридики воскресают в картине Рубенса, в скульптуре Кановы, в операх Глюка и Гайдна, в музыкальных произведениях Листа, Оффенбаха, Стравинского и Бриттена, в пьесе современного американского драматурга Т. Уильямса. Образ Нарцисса воплощается в драме Кальдерона, в сказке Оскара Уайльда, в картине Брюллова, в карикатуре Домье, в операх Глюка, Кавалли, Скарлатти. Бернини создает скульптуру «Дафна и Аполлон», Фальконе — «Пигмалион и Галатея». Пикассо рисует иллюстрации к поэме «Метаморфозы».

Овидий имел основания закончить свою поэму следующими словами:

«Я окончил свой труд. Его не истребят ни гнев Юпитера, ни пламя, ни мечи, ни всепоглощающее время. Когда наступит последний день моей тревожной жизни, он будет последним днем лишь для моего бренного тела. А душа — лучшая часть моего существа — вознесется выше далеких звезд. Имя мое будет бессмертно. Народ будет читать мои стихи везде, где распространяется римская власть над покоренными землями. Слава обо мне будет переходить от поколения к поколению, если есть хоть капля правды в предчувствиях поэтов».

Гнев Октавиана

Овидий едва успел закончить «Метаморфозы» и довел до середины работу над поэмой «Фасты», когда разразился гнев Октавиана. В 8 г. н. э. император приказал Овидию покинуть навсегда Рим и отправиться в изгнание в далекую Скифию.

Причина ссылки поэта до сих пор не установлена. Во многих произведениях Овидия рассеяны намеки, насмешки над постановлениями императора. Это давно вызывало недовольство Августа. Официальным предлогом могло служить то обстоятельство, что ранние произведения Овидия были нескромны и легкомысленны. Поэта упрекали в том, что его стихи дурно влияют на воспитание молодого поколения. Была, несомненно, еще какая-то причина опалы. Овидий очень туманно говорил в своих последних стихах, что Октавиан напрасно его обвинил, что он не совершил того проступка, за который его сослали. Но что это за проступок, в чем вина поэта перед императором — об этом Овидий не говорит, и тайна его умерла вместе с ним.

Римляне были поражены и неожиданным гневом Октавиана, и жестокостью приговора, и той поспешностью, с какой приговор был приведен в исполнение. Овидий должен был срочно закончить все свои дела и покинуть Рим.

Дом Овидия сразу же опустел. Знакомые перестали бывать у него. Друзья от него отвернулись. Только два самых преданных товарища накануне отъезда осторожно пробрались к поэту, чтобы проститься с ним, и поспешно ушли, опасаясь, что Октавиан узнает об их посещении.

Овидий не мог перед отъездом повидать свою любимую дочь и маленьких внуков: они находились в Ливии.

Ссылка казалась Овидию страшнее смертной казни. Он должен был навсегда расстаться с любимым городом, женой, друзьями. Исчезли слава, богатство, счастливая беспечная жизнь. В порыве отчаяния поэт сжег поэму «Метаморфозы».

Овидий так описал свое прощание с женой в «Скорбных элегиях»: «Всякий раз, как только я вспомню последнюю ночь в Риме, когда я расстался со всем дорогим для меня, из глаз моих льются слезы.

Я оцепенел от горя, как человек, пораженный молнией: он еще жив, но уже не сознает, что он жив.

Когда я пришел в себя, мы стали прощаться. Жена, рыдая, старалась меня удержать. Женщины, мужчины и дети причитали и плакали, как во время похорон. В доме не было угла, который не оглашался бы стоном и плачем.

Распустив волосы в знак печали, жена упала перед изваяниями домашних богов и, целуя дрожащими губами потухший очаг, горько жаловалась на свою судьбу.

Я три раза пытался уйти и вновь возвращался. Когда кто-нибудь меня торопил, я спрашивал:

— Зачем ты меня торопишь? Подумай о том, куда я должен идти и откуда!

Я не мог расстаться с родным Римом. Уступая влечению сердца, я сам себя обманывал, произносил „Прощай!“ и снова возвращался, о чем-то говорил и целовал своих близких. По нескольку раз я отдавал одни и те же распоряжения и не мог наглядеться на дорогие мне существа. Я говорил:

— Как могу я спешить? Ведь я должен оставить Рим! Должен навсегда уехать в Скифию! Еще живой, я навеки разлучаюсь с женой, с домом, с родными и друзьями, которых я люблю, как брат. Дайте, я обниму вас, быть может, последний раз в жизни!

И я вновь начинал прощаться и обнимать близких моему сердцу. Мне казалось, что я оставляю здесь часть моего собственного тела.

Жена, прильнув к моему плечу, говорила сквозь слезы:

— Мы не можем расстаться! Мы вместе, вместе уедем отсюда! Я последую за тобой хоть на край света! Разве большой тяжестью я буду для корабля, который повезет тебя в изгнание? Тебе приказывает ехать гнев Октавиана, а мне — моя любовь!

Я с трудом убедил ее не ехать со мной и вышел, одетый в траурное платье, с растрепанными седыми волосами, ошеломленный, весь в слезах.

Жена, говорят, обезумев от горя, упала на пол без чувств».

Овидий отправился в путь, не успев позаботиться о выборе спутников, о деньгах и продуктах, о теплой одежде в дорогу. Один из сопровождавших его рабов догадался захватить для него теплый дорожный плащ и войлочную шляпу с широкими полями.

Перед рассветом Овидий взошел на корабль, готовый к отплытию. Гребцы уже сидели на скамейках, держа в руках длинные весла. Паруса были подняты. Корабль спустился по Тибру и вышел в открытое море.

На другой день разыгралась страшная буря. Ветер сломал высокую мачту и сорвал паруса. Разъяренное море бросало корабль, как малую щепку. Много гребцов утонуло. Овидий спасся буквально чудом. Море выбросило его вновь на родную землю.

Через несколько дней Овидий сел на другой корабль. Ему пришлось испытать в пути много опасностей и лишений. Наконец он достиг берегов Греции, остановился в Коринфе, там пересел на новый корабль, пересек Эгейское море, поплыл вдоль берегов Малой Азии, через проливы Геллеспонт, Пропонтиду, в негостеприимное Черное море. Около года длилось опасное путешествие.

Наконец он прибыл в город Томы, где ему предстояло прожить долгие годы и умереть. Город недавно завоевали римляне. Местные жители ненавидели завоевателей и враждебно относились к чужестранцам. Овидий в «Скорбных элегиях» излил свою тоску по Риму и описал полную опасностей жизнь в суровой и дикой Скифии:

«Если в Риме до сих пор кто-нибудь помнит об изгнаннике Назоне, пусть он знает, что я нахожусь под звездами, которые никогда не опускаются в море, и живу среди варваров. Вокруг меня воинственные сарматы. Летом нас защищает от набегов своими прозрачными водами Дунай. Но когда суровая зима показывает свою косматую голову, земля покрывается снегом, белым, как мрамор, и свирепый северный ветер срывает крыши, размахивая своими крыльями, тогда по Дунаю сарматы ходят пешком, ездят на быках в тряских телегах, скачут верхом на лошадях. Они защищаются от сильных морозов звериными шкурами, теплыми шароварами, у них остается открытым только лицо, в волосах — застывшие ледяные сосульки, борода блестит на морозе.

Сарматы совершают набеги на своих быстрых конях, пускают крючковатые ядовитые стрелы, опустошают окрестные деревни. Они угоняют скот, грабят сельское добро, уводят крестьян со связанными за спиною руками. То, чего они не могут унести с собой, они предают огню. Страна эта или видит врага, или боится его, когда не видит. Земля остается невозделанной. Здесь не слышно пения птиц, нет виноградников и фруктовых садов, унылые голые поля без кустов и деревьев. Эти места не должны посещать счастливые люди. Велик земной шар, необъятны пространства, но Август именно эту страну избрал для моего изгнания».

Овидий, избалованный славой, богатой и беспечной светской жизнью в Риме, в молодости никогда не знавший военной службы, должен был теперь на старости лет защищать свою жизнь щитом и мечом. Ему приходилось не раз вместе с римскими легионерами сражаться у городских стен.

«Овидий, — пишет А. С. Пушкин, — добродушно признается, что он и смолоду не был охотник до войны, что тяжело ему под старость покрывать седину свою шлемом и трепетной рукою хвататься за меч при первой вести о набеге».

Однажды Овидий послал в Рим одному из друзей сарматскую стрелу, пропитанную ядом, которая упала рядом с ним на улице города.

В Скифии Овидий продолжал писать стихи:

«Хотя мне мешает стук мечей и шум битв, я по мере возможности облегчаю свою печальную участь стихами. Хотя нет никого, кто внимал бы здесь моим песням, они помогают мне коротать незаметно время. Благодарю тебя, Муза, ты помогаешь мне жить и бороться, доставляешь мне отдых и утешение, ты мой руководитель и друг, ты уносишь меня в мечтах от берегов Дуная. Ты при жизни дала мне такое громкое имя, которое обычно молва дает лишь после смерти. Даже людская зависть, которая все уничтожает своими ядовитыми зубами, не поразила ни одного из моих произведений. Наш век дал великих поэтов, и хотя я многих ставлю выше себя, обо мне говорят и меня читают не менее, чем их. Приобрел ли я эту славу по заслугам за свои песни или благодаря доброй благосклонности ко мне, в любом случае я благодарю тебя, дорогой мой читатель».

Постепенно Овидий привык к суровому климату Скифии, примирился с новыми условиями жизни. Он изучил сарматский язык и сблизился с местными жителями. Он стал помогать им советами, лечить и учить их детей, стал сочинять стихи на местном наречии. За песнь в честь сарматского вождя его увенчали лавровым венком. Жители окружили поэта любовью и уважением. Его освободили от повинностей и налогов. Когда он одряхлел, местные жители ухаживали за ним, кормили его и поили.

До конца дней Овидий мечтал вернуться на родину. Он перед смертью просил перевезти его прах в Рим. Но завещание это не было выполнено. В то время когда в Риме все возрастала слава великого поэта, могила его сравнялась с землей в бескрайних просторах Скифии.

Рассказ старого цыгана

В последней книге стихов «Понтийские послания» Овидий рисует образ старого гета^[56]. В уста старика варвара он вкладывает прекрасную легенду о верной дружбе двух мифических героев — Ореста и Пилада.

Пушкин высоко ценил последние книги Овидия — «Скорбные элегии» и «Понтийские послания». Он считал, что эти произведения выше всех прочих сочинений Овидия, кроме «Метаморфоз». Пушкин писал:

«Сколько яркости в описании чуждого климата и чуждой земли! Сколько живости в подробностях! И какая грусть о Риме! Какие трогательные жалобы!»

Пушкин перечитывал «Понтийские послания» на юге, где начал работать над поэмой «Цыганы». Рассказ старого гета в элегиях Овидия навеял Пушкину мысль включить в поэму «Цыганы» рассказ старого цыгана о самом Овидии. Перед нами изгнанник, ссыльный поэт. Рядом с образом молодого, сильного, энергичного Алеко возникает древний образ Овидия, дряхлого старика, удрученного невзгодами, лишениями, тоской по родине. Но этот старик поет дивные песни, он излучает ласку и добро, этот римский аристократ находит общий язык с варварами, простыми и дикими жителями Скифии. Все это подчеркивает жестокость, эгоизм, бесполезность жизни Алеко, который не может жить вместе с простыми людьми.

Старый цыган рассказывает:

Хотя старик позабыл «мудреное прозванье» поэта, Алеко сразу догадался, что речь идет об Овидии. Выслушав рассказ старого цыгана, Алеко воскликнул:

Пушкин вопрошает Овидия: в чем слава поэта? И сам отвечает на этот вопрос. Слава — не в хвалебных гимнах и не в надгробных монументах. Слава поэта в том, что его знает народ, что о нем под сенью дымной кущи рассказывает дикий цыган. Овидий заслужил эту славу.