Наследница по кривой

Глава 5

Ничего не могла с собой поделать: стояла и пялилась на записку в руках Рида. Так же, наверное, я бы смотрела на Лохнесское чудовище — со смесью любопытства и ужаса.

Записка была написана размашистым почерком, по всей видимости перьевой авторучкой. Еще бы. Такой человек, как Эфраим Кросс, просто не позволил бы себя убить, если бы в его кармане лежала какая-нибудь шариковая дешевка. Его труп сгорел бы со стыда, подумала я и тут же обрадовалась, что не произнесла эту мысль вслух. Иначе умники непременно приняли бы мое невинное замечание за фрейдистскую оговорку. Глубоко вздохнув, я дочитала записку до конца.

Она была составлена в духе завещания Кросса.

"Скайлер, дорогая, ты просто чудо! Как ты все хорошо понимаешь. Я хотел бы отдать тебе все, но пока не могу, и ты знаешь почему. Когда-нибудь, любимая, мы будем вместе! А пока мы навеки соединили наши сердца. Твой Эфраим".

Я прочла записку дважды, второй раз отмечая про себя все выделенные слова и восклицательные знаки. О боже. Это походило на статью в «Космополитен». Или на письмо по уши влюбленного семиклассника.

Но когда Эфраим Кросс успел влюбиться по уши в меня? Даже в том идиотском фильме сначала прошли титры, а потом адвокатесса все-таки перекинулась парой слов с клиентом, прежде чем они оба потеряли голову. Нельзя же настолько обожать женщину, которую если и видел, то мельком.

И тут я сделала ошибку: подняла голову и взглянула на злых копов. Рид и Констелло в четыре глаза смотрели на меня. Что мне напомнил их взгляд? Холодный. Безжалостный. Хищный. Дайте-ка подумать.

Вспомнила! Такое же выражение глаз я видела в одном фильме, тоже по телевизору.

Он назывался "Челюсти".

Правда, по моему мнению, большая белая акула в «Челюстях» относилась к людям с куда большей симпатией, нежели Рид и Констелло.

Я покачала головой:

— Стоп, погодите. Это не мое. Понятия не имею, откуда эта записка.

Рид и Констелло опять многозначительно переглянулись. Мне этот полицейский трюк уже изрядно надоел.

— Послушайте, вы должны мне поверить! Записку подбросили в мою машину. Кто-то пытается внушить вам, что я и впрямь знала Эфраима Кросса!

Рид откашлялся.

— В таком случае они отлично поработали, — спокойно заметил он и поднял большой палец вверх, как мы делали в школе, когда хотели выразить восхищение. — "Дорогая Скайлер"…

Я вынуждена была признать, что рассуждения Рида не лишены логики. Когда письмо начинается таким образом, нельзя не предположить, что оно обращено ко мне.

Но как такое могло случиться? С чего вдруг Эфраим Кросс вздумал мне писать?

— Возможно, записка написана не Эфраимом Кроссом. Возможно, ее подделали, чтобы впутать меня в историю!

— Ну вы загнули, миссис Риджвей! — Констелло даже хихикнул. — Это было бы чересчур сложно, — пояснил он более официальным языком.

— Если что-то выглядит чересчур сложным, это еще не значит, что оно не соответствует истине! Когда Колумб догадался, что Земля круглая, в Испании тоже все считали, что он загнул!

Наверное, не надо было поминать Колумба. Если вам для подтверждения своей правоты приходится ссылаться на человека, жившего несколько веков назад, то становится ясно, что вы понемногу теряете почву под ногами. Констелло, очевидно, был того же мнения. Он бросил на меня презрительный взгляд.

— Миссис Риджвей, Земля — круглая (в его устах это сообщение прозвучало свежей новостью), и я готов поспорить на месячный заработок, что письмецо, которое я держу в руках, написано самим Эфраимом Кроссом. — В голосе полицейского послышались ехидные нотки.

Нет, я так просто не сдамся.

— Да разве трудно подбросить записку в машину! Тем более в мою. И тем более в бардачок. — До сих пор я пыталась сохранять спокойствие, но сейчас почти захлебывалась словами, так мне хотелось вразумить непонятливых полицейских.

Если они нашли записку там, где сказал Констелло, — в глубине бардачка, неудивительно, что я ее не заметила. Потому что я никогда туда не заглядываю. Постановила, что лучше этого не делать, после того как в мастерской, куда я пригнала машину, чтобы поменять масло, рабочий обнаружил мышиное гнездо в моем воздушном фильтре.

Это случилось год назад. Рабочий выбросил гнездо, и тогда у меня даже хватило духу посмеяться вместе с ним. Однако с тех пор я взяла за правило не заглядывать в темные уголки машины, которые могут приглянуться мышиной семейке. Я не открываю капот, бардачок и даже не поднимаю водительское сиденье из опасения, что обнаружу там маленьких грызунов-автостопщиков.

— Насколько помню, последний раз я заглядывала в бардачок месяца три назад. У меня спустила левая передняя шина, и потребовалась инструкция, чтобы собрать домкрат и сменить покрышку. Теперь вы понимаете: записку подложили мне в бардачок, о чем я ни сном ни духом не ведала!

Надо бы запомнить одну вещь на будущее, подумалось мне, вдруг опять пригодится: когда попадаешь в лапы полиции — ни в коем случае не тараторь!

Теперь Рид и Констелло смотрели на меня так, словно собирались не только немедленно арестовать, но еще и подвергнуть экспертизе на психическую вменяемость.

— Давайте разберемся, — предложил Рид. — Вы утверждаете, что никогда не открываете свой бардачок, потому что боитесь мышей?

— И не можете сменить покрышку, не заглядывая в инструкцию? — Констелло, казалось, был изумлен даже больше, чем его напарник.

Я перевела дух и попыталась говорить спокойно.

— Я всего лишь хочу донести до вас, что кто-то пытается свалить вину на меня. — Произнеся эти слова, я похолодела. Господи, да ведь это же правда! Кто-то хочет, чтоб меня арестовали за убийство. — Не знаю, кто этот человек, но он именно тот, кого вы ищете!

И он не поленился засунуть записку в мой бардачок. Но когда? И как? Ответы на эти вопросы напрашивались сами собой: "когда угодно" и "очень просто".

Дело в том, что я постоянно забываю запирать машину. Скажете, если я боюсь мышей-автостопщиков, то должна быть более внимательной к таким вещам? Но мне все время надо куда-то бежать — то на смотрины дома, то на оформление сделки, и запирание машины постепенно скатывается все ниже и ниже в моем списке приоритетов. К тому же, для того чтобы забраться в воздушный фильтр, мышке не пришлось взламывать дверцу, не так ли?

А поскольку я такая растяпа, подсунуть мне что угодно проще пареной репы.

— Записку могли подложить, когда моя «тойота» стояла перед агентством Джарвиса Андорфера, — перечисляла я, — или когда она была припаркована у любого из домов, которые я показывала на этой неделе. Или даже когда она стояла здесь, у моего собственного дома!

От мысли, что записку прятали в бардачке, когда я находилась дома, всего в нескольких шагах от машины, мне стало совсем не по себе. До сих пор я избегала смотреть на копов. Но сейчас, поежившись, подняла голову и в упор глянула на Рида.

Я не ошиблась: акула из «Челюстей» даст Риду сто очков вперед по части добродушия.

— Ладно, понимаю, все это выглядит не очень хорошо…

— Вы правильно понимаете, — ввернул Рид.

— …но я говорю правду, — продолжала я, словно и не слышала его замечания, — меня хотят подставить!

Не успела я договорить, как шестое чувство подсказало: Рид и Констелло не прониклись ко мне состраданием. Наверное, сделать такой вывод моему шестому чувству помогла усмешка на лице Констелло. Или то, как Рид презрительно хмыкнул.

— Миссис Риджвей, — осведомился Рид, — вы нас за дураков держите, да?

Я молча смотрела на него. Сперва Рид спрашивал меня о "разных тратах", теперь вот задал такой странный вопрос. Я была почти уверена, что на самом деле он не хочет услышать ответ. Я также была почти уверена, что по моим глазам нетрудно догадаться, что я на самом деле думаю о коричневой парочке, поэтому я быстренько перевела взгляд на пакетик с запиской Кросса.

"А пока мы навеки соединили наши сердца", — гласила она. Соединили сердца, надо же. А ведь старикан был женат. И насколько я знаю, разводиться не собирался, поэтому какая разница, куда и к чему он присоединил свое сердце. Я поморщилась. И кем надо быть, чтобы купиться на этот треп?

Ответ нашелся немедленно: полной дурой.

Увы, было совершенно очевидно, что копы той самой полной дурой считали меня.

— Извините, но вряд ли мы поверим, что против вас плетется заговор, — продолжал Рид. — Это уж больно походит на шизофренические бредни.

Что я могла ответить? Даже у шизофреников есть враги.

— Мне все равно, что вы обо мне думаете, но я говорю правду! Я не знала Эфраима Кросса. — Разумеется, я помнила, что уже раз двадцать говорила эту фразу, но мне казалось, что повторить нелишне. — Поэтому он не мог мне писать. Неужто вы полагаете, что я позволила бы вам обыскивать мой дом и машину, если б знала о письме в бардачке?

Констелло пожал плечами:

— Вы могли позабыть о нем.

— А вам не приходило в голову, что существует куча людей, которым смерть Кросса куда выгоднее, чем мне? — В первую очередь я, конечно, имела в виду миссис Кросс и ее детей. — И уж наверняка такой богатый и влиятельный человек, как Эфраим Кросс, не мог не нажить врагов. Так почему бы, прежде чем набрасываться на меня, не проверить других?

Я не хотела никого обижать. Однако Рид и Констелло немедленно напряглись.

— Миссис Риджвей, можете не сомневаться, мы проверяем все версии, — заявил Рид, тыча в меня пальцем. — И не надо нас учить, как нам следует выполнять наш профессиональный долг.

И тут этот самый профессиональный долг потребовал пройтись по моему дому второй раз. С удвоенной энергией.

Я отреагировала более чем сдержанно. Просто-напросто снова плюхнулась на диван от Этана Аллена и даже схватила каталог «Шпигеля», делая вид, будто активность полицейских меня ничуть не беспокоит. Однако притворяться с каждой минутой становилось все труднее. Особенно когда Рид и Констелло с грохотом открывали ящики шкафов или тяжело топали над моей головой.

Меня так и подмывало ринуться на второй этаж и объявить им, что с меня хватит. В конце концов, пора предъявить ордер на обыск! Но, поразмыслив, я решила не дергаться. Если начну орать и бесноваться, они наверняка воспримут такое поведение как еще одно доказательство моей вины. И тогда их уже труднее будет выпроводить. А то и арестуют за что-нибудь, например за сопротивление властям. Или за нарушение тишины. Или за беспорядок в ящике для нижнего белья. Повод всегда найдется.

Если, конечно, они не нароют новых улик, чтобы арестовать меня за убийство.

Не припрятан ли в доме какой-нибудь порочащий меня пустячок? Уходя, я никогда не забываю запирать дверь, поэтому подбросить улику в дом потруднее, чем в машину. Следов взлома я тоже прежде не замечала. Но разве при таких обстоятельствах будешь в чем-нибудь уверенной?

Однако спустя час я позволила себе вздохнуть посвободнее. Очевидно, все, что можно было отыскать в моем доме и машине, уже было найдено и лежало в герметичном пакетике для еды. Тем не менее копы упорно продолжали свое дело, с невероятной медлительностью обрабатывая каждую комнату. К счастью, мой дом не слишком велик: три спальни и ванная на втором этаже, кухня, столовая и гостиная на первом и небольшой подвал. Будь он попросторнее, эта парочка задержалась бы у меня на год.

И мне пришлось бы платить за них налог, как за постояльцев.

Теперь эти двое топтались в кухне. И что они там надеялись найти? Любовное письмо под тостером? Откровенные фотографии Эфраима Кросса, припрятанные в одной из банок? Непременно в той, где значится: "Сладости".

Если бы Рид и Констелло догадывались, как мало времени я провожу на кухне, то не стали бы торчать там так долго. Наверное, у копов были свои резоны. Основанные на мужском шовинизме. Очевидно, Рид и Констелло рассудили, что поскольку я женщина, то кухня должна занимать основное место в моей жизни.

И попали пальцем в небо. Плиту я не меняла с тех пор, как въехала в этот дом двадцать лет назад. Если б я захотела ее продать, то могла бы с чистой совестью описать ее в объявлении как "почти новую". Даже опустить слово "почти".

Видимо, кулинарные навыки передались мне от мамы. Она не учила меня готовить, только открывать банки и разогревать их содержимое.

Я никогда не делала из этого тайны и впредь не собираюсь. Хотя порою, когда я признавалась на публике в том, какая из меня никудышная повариха, некоторые мужчины и женщины смотрели на меня с ужасом. Видимо, люди до сих пор считают, что если женщина не умеет готовить, то ей следует либо покаяться, либо повеситься, но уж никак не похваляться этим.

Чушь! Если обо мне собираются судить исключительно по тому, как я управляюсь на кухне, то пусть оставят свое мнение при себе.

Я бы не постеснялась выложить всю правду о моей стряпне Риду и Констелло, да они не спросили. Но если парни в синем — или, как в данном случае, в коричневом — любят делать поспешные выводы и шарить на кухне, кто я такая, чтобы вправлять им мозги?

Неожиданно Рид выполз из кухни в столовую, открыл застекленную дверь, ведущую во внутренний двор, и вышел на крытую террасу. Эту террасу я очень люблю. Сидя на ней, можно любоваться цветами соседей, не тратя времени и сил на возню в собственном саду.

Рид довольно долго стоял на террасе, обозревая мой дворик. Но, похоже, соседскими цветами он не любовался. Для этого у него был чересчур недовольный вид. Наконец Рид вернулся в дом, захлопнул застекленную дверь и, не взглянув в мою сторону, двинулся обратно на кухню.

Я догадалась, что Рид делал на террасе. Он проверял, не соврала ли я насчет сада. Видимо, он и впрямь надеялся обнаружить рядышком с тремя помидорными кустами небольшую россыпь цветущих лютиков. Готовых к употреблению в следующем убийстве.

Должно быть, у меня подозрительный вид.

Или того хуже: я выгляжу законченной идиоткой. Потому что какой же убийца оставит лютики в своем саду, после того как он бросил цветочек на колени жертве? Даже самый распоследний кретин, совершив столь гнусное дело, прямиком рванет в свой сад и вырвет с корнем всю желтую поросль.

Потом мне пришло в голову, что, может быть, злые копы специально тянут время, дожидаясь, когда я сломаюсь и расколюсь. Наверное, они полагали, что, громыхая горшками и кастрюлями в моих кухонных шкафах и перетряхивая кулинарные книги, они доведут меня до нервного срыва. И я разрыдаюсь и возоплю: "Ладно, ребята, ваша взяла!.. Только уберите свои грязные лапы с моего серебра, и я расскажу, как все было!"

Однако до этого не дошло: нам, то есть коричневым парням и мне, помешали. На улице смеркалось — честно говоря, несмотря на всю свою решимость не дергаться и не закатывать сцен, я уже начала опасаться, что полицейские никогда меня не покинут, — когда в дом вошли двое. Эти двое, пожалуй, были единственными людьми на свете, которых я всегда рада видеть. Но в тот вечер именно они возглавили бы список гостей, которых я ни за что не хотела бы впускать в дом, когда там проводится обыск.

На пороге стояли мои сыновья, Даниэль и Натан.

О радость. Какой удобный случай подать детям хороший пример!