Наследница по кривой

Глава 4

Район, в котором я живу, получил название Холмы в тридцать седьмом году. В тот год река Огайо разлилась сильнее, чем обычно, и, кроме нашего района и еще кое-каких холмов, весь Луисвиль оказался под водой.

Уже несколько лет, как с наводнениями в городе покончено, с тех пор как построили то ли дамбу, то ли шлюзы, точно не припомню. Сегодня не имеет никакого значения, насколько высоко расположена местность. Подозреваю, что единственным оправданием названию нашего района остались цены на жилье, неуклонно стремящиеся в небо.

Разумеется, в начале семидесятых, когда мы с Эдом, моим тогдашним мужем, покупали дом, цены были еще вполне умеренными. Иначе я бы здесь сейчас не жила. Но и в те годы солидные кирпичные дома на тихих, усаженных деревьями улицах Холмов смотрелись аристократами по сравнению с прочими районами Луисвиля. Помнится, в день переезда Эд оттащил меня в сторонку и произнес снисходительным тоном, которым он владел в совершенстве: "Послушай, Скайлер, больше не стряхивай швабру перед парадной дверью. Здесь так не делают".

Эд вырос в самом дорогом закоулке престижного Ист-энда, в то время как я провела детство в простоватом Саут-энде — "стране синих воротничков", как изящно выражался Эд. За восемь лет, что мы были женаты, Эд не упустил ни единого случая продемонстрировать мне, насколько его манеры утонченнее моих. По мнению Эда, мне просто везло, когда из нескольких вилок на столе я выбирала нужную. Впрочем, хорошо еще, что я вообще знала, для чего предназначены вилки.

В тот день, когда мы впервые появились на Гарвардском проезде, в моей голове, конечно, мелькнула мысль, что неплохо бы объяснить Эду, куда он может засунуть пыльную швабру. Но я промолчала. Когда вам двадцать, а не сорок, вы многое спускаете людям.

Кроме того, надо было думать о мальчиках. Даниэлю тогда еще не исполнилось двух, а Натану было всего несколько месяцев. Я считала необходимым уберечь их нежную психику от безобразных семейных скандалов.

И если нужны еще оправдания тому, что я позволяла Эду разговаривать со мной, как с прислугой, добавлю, что наша брачная церемония, состоявшаяся тремя годами ранее, была, возможно, одной из последних в стране, где прозвучало слово «покорись». Сегодня в это трудно поверить, но в начале семидесятых — когда феминизм еще не стал боевым знаменем миллионов — я воспринимала это слово всерьез.

Разумеется, если б я уже тогда знала, с каким легкомыслием сам Эд отнесется к напутствию священника "отринь иных", я бы не только объяснила, но и показала ему, на что может сгодиться швабра.

Если в моем районе чистка швабры перед парадной дверью считается дурным тоном, то появление с полицейскими на хвосте и подавно.

Подъезжая к дому, я украдкой огляделась. Миссис Холландер и миссис Альта, две почтенные вдовушки, обитавшие напротив, в красном кирпичном двухквартирном доме, увлеченно беседовали на веранде. Через дом слева от меня Генри Крамер сидел на крыльце и читал. Справа же, буквально в метре от подъездной дорожки, моя ближайшая соседка миссис Петтигрю, стоя на коленях, подрезала восковницу, отделявшую ее владения от моих.

Я тяжело вздохнула. Везет же мне! В первый — и надеюсь, в последний — раз в жизни приезжаю домой в сопровождении луисвильских сторожевых псов, и все соседи, как назло, выползли подышать воздухом.

Впрочем, миссис Холландер, а также миссис Альта с мистером Крамером меня мало беспокоили. Эти трое всего лишь скользнули беглым взглядом по моей машине, когда я сворачивала к дому. Синий седан, следовавший за мной по пятам, интереса у них не вызвал. Вдовушки не замедлили вернуться к оживленной беседе, а мистер Крамер снова уткнулся в книгу. Либо они не сочли нужным бросать свои увлекательные занятия ради какого-то седана, либо плохо видели на расстоянии. Последнее более вероятно, поскольку миссис Альта среди этой троицы была самой молоденькой: ей недавно стукнуло восемьдесят два.

Другое дело — миссис Петтигрю. Мы прожили с ней бок о бок двадцать лет, и мне до сих пор неловко обратиться к ней по имени, что несомненно свидетельствует о ее дружелюбии и открытости. Честно говоря, я толком и не помню, как зовут миссис Петтигрю. И есть ли у нее имя вообще.

Моей соседке около семидесяти, и даже в этот жаркий день — к тому же работая в саду! — она была одета в неизменное домашнее платье до щиколоток с гофрированным воротничком, щекотавшим ей подбородок. Уж не покупает ли она наряды в магазинчике при монастыре?

Седые кудряшки миссис Петтигрю беспорядочно торчали вокруг головы, приземистая квадратная фигура напоминала стиральную машину, а серые глазки имели обыкновение разгораться огнем, когда миссис Петтигрю замечала нечто, противоречившее ее высоким моральным принципам. Выйдя из машины, я не могла не заметить, что глаза соседки светятся, как угольки в мангале.

Миссис Петтигрю вообще очень гордится тем, что предполагает о людях самое худшее. Месяц назад она сообщила мне не моргнув глазом, что у Генри Крамера и миссис Альты роман. И это при том, что уже несколько лет Генри без ходунков шагу ступить не может.

Когда двое парней в коричневых костюмах вышли из синего седана, миссис Петтигрю даже не потрудилась притвориться, что смотрит в другую сторону. Я направилась к дому, радуясь хотя бы тому, что сторожевые псы были не в форме и на их машине не написано «Полиция». Однако радовалась я не более десяти секунд, поскольку сообразила — уж лучше бы миссис Петтигрю знала, что эти парни из полиции. К вечеру она наверняка оповестит весь квартал о том, что я забросила риэлторский бизнес ради более прибыльной карьеры проститутки.

Или того обиднее: менее прибыльной.

Соседка положила на землю секатор, дабы ничто не мешало ей пялиться на меня и коричневых парней. Я радушно помахала ей, отпирая дверь. Миссис Петтигрю вяло подняла руку, не сводя испепеляющего взгляда с мужчин, шагающих по дорожке.

Я не могла решить, что хуже: позволить миссис Петтигрю и дальше думать, будто эти ребята явились сюда, чтобы заняться со мной развратными действиями среди бела дня, или дать ей знать, что это блюстители закона.

Ситуация разрешилась сама собой. Стоило мне распахнуть дверь и переступить порог, как белобрысый малый сверкнул перед моим носом полицейским значком. Из глаз миссис Петтигрю повалило пламя.

— Миссис Риджвей, — произнес белесый, — я — Мюррей Рид из луисвильской полиции, а это мой напарник, Тони Констелло.

Парочка напоминала солонку и перечницу. У Рида — солонки — было широкое лицо с квадратной челюстью и фигура тяжеловеса, короткие волосы плотно прилегали к черепу. Поседевший с горя Арнольд Шварценеггер выглядел бы точь-в-точь как Рид.

Констелло — перечница — был смугл, худ и очень высок, над черными глазами нависали тяжелые веки. Если бы мне довелось отбирать актеров на роль итальянского гангстера, я бы, не колеблясь, выбрала Констелло. Густые черные усы только дополняли сходство с мафиози.

Возможно, я плохо разглядела, но мне показалось, что усы Констелло растут прямо из носа. Подавив желание почесать собственный нос, я сделала попытку улыбнуться.

— Очень приятно, — солгала я.

— Мы хотели бы побеседовать с вами несколько минут, — сообщил Рид. Он даже не потрудился понизить голос.

Памятуя о пожаре на соседнем участке, я кивнула и посторонилась, намереваясь как можно быстрее впустить полицейских в дом. Констелло, однако, не торопился.

— Ага, нам надо бы кой-чего выяснить про убийство Эфраима Кросса…

Возможно, Констелло и походил на итальянского гангстера, но говорил он, как деревенщина из восточного Кентукки. Его низкий, зычный голос эхом прокатился по близлежащим холмам.

— …если, само собой, вы не против.

У меня возникло такое ощущение, что, если бы я и была против, это бы ничего не изменило. Я опять натянуто улыбнулась.

— Ну конечно. Проходите, пожалуйста.

Эд был бы потрясен: даже в чрезвычайных обстоятельствах его подружка из Саут-энда не забыла о хороших манерах. Переступая порог, я не удержалась и краем глаза глянула на миссис Петтигрю.

У соседки отвисла челюсть.

В гостиной я уселась на диван, стоявший напротив трехстворчатого окна. Диван — от Этана Аллена, цвета ржавчины с прозеленью — был одним из самых ценных моих приобретений. Я купила его на аукционе за десять процентов стоимости и каждый раз, когда садилась на него, чувствовала себя много богаче, чем была на самом деле. Я откинулась на подушки. Если уж меня собираются пытать, то пусть это выглядит стильно.

Рид и Констелло опустились в два темно-зеленых кресла в стиле королевы Анны, стоявшие у камина. К несчастью, я не ждала гостей, поэтому в кресле, на которое нацелился Рид, лежала большая корзина из прачечной с неразобранным бельем.

Физиономия Рида, когда он поднимал корзину и ставил ее на пол, выражала очевидное сомнение в моих достоинствах хозяйки. Этот тип что, не в курсе? На дворе девяностые годы. О женщине больше не судят по тому, что творится у нее в доме.

Рид, вероятно, был не в курсе. Он вынул небольшой блокнот и немедленно принялся что-то строчить. Перечисляет мои преступления?

1. Убийство при отягчающих обстоятельствах.

2. Бардак в доме.

Интересно, станут ли они разыгрывать представление под названием "Злой коп, добрый коп"? Во множестве телевизионных детективов, которые я просмотрела за последнее время (обычно, как я уже упоминала, по вечерам в пятницу и субботу — что ж, тем хуже для меня!), полицейские любили поиграть в эту игру. Злой все время давил, добрый сочувствовал. В результате виновный терял бдительность и выбалтывал доброму копу все как на духу.

Только беда в том, что мне нечего было выбалтывать. Да и Рид с Констелло повели себя нестандартно. Возможно, они не смотрели полицейские телесериалы. Или же никак не могли договориться между собой, кому какую роль играть. Потому что с самого начала оба выступали в одном амплуа.

Злой коп № 1, то бишь Рид, начал первым.

— Вам известно, зачем мы здесь, миссис Риджвей. Нам необходимо кое-что прояснить. — Он постучал карандашом по блокноту. Это стаккато напомнило мне о суровых полицейских начальниках, какими их изображали в сериалах двадцатилетней давности. А какой полицейский не хочет быть начальником, которого все боятся как огня? Если бы Рид сказал: "Нам нужны только факты, мэм, ничего, кроме фактов", я бы, наверное, рассмеялась ему в лицо.

— Даже и не знаю, смогу ли быть вам полезной, — ответила я тоном добропорядочной гражданки, всегда готовой помочь следствию. — Я не была знакома с Эфраимом Кроссом.

Видимо, роль добропорядочной гражданки мне не очень удалась. Злой коп № 2, то бишь Констелло, тупо уставился на меня.

— Чего? — переспросил он.

— Я не знала Эфраима Кросса, — повторила я.

После моего краткого заявления в комнате довольно долго не раздавалось ни звука, если не считать тиканья часов на камине. Под монотонное «тик-так» Рид и Констелло сначала переглянулись, а потом снова повернули головы ко мне. И дружно нахмурились.

Тишину нарушил Констелло. Пригладив усы, он осведомился:

— Неужто вы думаете, что мы поверим, будто человек, которого вы знать не знали, отвалил вам сотню тысяч баксов?

Я и не ждала, что мне поверят, да и вид у них был такой, что тут уж яснее ясного: эти ребята так просто не отвяжутся. Но поскольку всю правду я им уже выложила, то что еще могла сделать? Придумать более убедительную ложь? Я пожала плечами.

— Деньги достались мне по ошибке.

Рид провел пухлой ладонью по волосам, словно снимал с них паутину.

— Ладно, закончили, — подытожил он, всем видом показывая, что не надо раздражать большого начальника, иначе он рассвирепеет. — Мы здесь не в бирюльки играем, миссис Риджвей. Совершенно ясно, что между вами и мистером Кроссом были интимные отношения, и…

У этого малого, должно быть, плохо со слухом. Или ему следует подучить английский язык на курсах для иностранцев.

— У меня не только не было интимных отношений с Эфраимом Кроссом, — перебила я, — у меня с ним вообще не было отношений. — Я подалась вперед и отчеканила: — Я не была с ним знакома!

Рид издал звук, очень походивший на хмыканье Ледышки, когда она услышала от меня ту же фразу в субботу по телефону.

Злой коп № 1 решил зайти с другого бока. В течение нескольких минут он вообще не упоминал об Эфраиме Кроссе, но задавал вопросы вроде тех, что обычно задают в банке, когда вы хотите получить кредит: как долго я проживаю по этому адресу, где работаю, замужем ли и все такое прочее. А потом скороговоркой выпалил, очевидно желая поймать меня врасплох:

— А как насчет разных трат?

Я вытаращила глаза:

— Разных трат?

Рид откашлялся, открыл первую страницу блокнота и прочел:

— "…моему дорогому другу, Скайлер Риджвей, подарившей мне страсть, радость…"

Мне хотелось заткнуть уши, но я совладала с собой.

— "…и разные траты".

Я взглянула на Констелло. Рид шутит, да? Я заерзала на подушках. Похоже, все-таки не удержусь от искушения и рассмеюсь Риду в лицо, не дожидаясь фразы о "фактах и только фактах".

— Видите ли, это по-французски, — объяснила я. — Рэзон д'этр означает "смысл жизни".

— А-а. — Копы переглянулись.

Возможно, я иногда впадаю в чрезмерную мнительность, но это «а-а» прозвучало крайне неоднозначно. И взгляды, которыми обменялись полицейские, тоже показались мне весьма содержательными. Уж не прикидывался ли Рид невеждой, чтобы выяснить, знаю ли я, что означает эта французская фраза? Я откашлялась.

— Послушайте, нет ничего особенного в том, что мне известно это выражение. Все знают, что такое "рэзон д'этр". Все.

Рид посмотрел на меня как на пустое место. Он был явно со мной не согласен.

Злой коп № 2, очевидно, тоже мне не поверил. Он вынул из внутреннего кармана пиджака маленькое цветное фото и протянул мне.

— Знаете, чего это такое?

Я уставилась на снимок. На нем крупным планом был запечатлен маленький цветок, нежные лепестки несколькими рядами окружали бледную серединку. Когда я была маленькой, бабушкин сад каждую весну утопал в этих цветах. У бабушки они были разного цвета: белые, розовые, красные и, конечно, желтые, как тот, что на снимке.

Цветок на фотографии Констелло выглядел не слишком свежо. Он немного помялся, а кончики лепестков потемнели. Наверное, цветок долгое время простоял без воды. Или, скажем, слишком долго пролежал на коленях убитого человека.

Мне стало слегка не по себе, но я не подала вида и вернула фотографию Констелло.

— Это лютик.

Моя бабушка называла его еще по-латыни «ранункулюс», но я решила не умничать. Дело принимало такой оборот, что, похоже, не стоило проявлять слишком большую осведомленность о цветке, замешанном в убийстве.

Но, как очень скоро выяснилось, лучше бы я совсем не знала названия этого цветка, ни на каком языке!

Рид и Констелло обменялись еще более многозначительным взглядом. Они явно пришли к выводу, что я выдала себя с головой. Знала, что такое "рэзон д'этр", знала, как выглядит лютик, следовательно, полностью соответствовала параметрам "кровавой убийцы". Я поспешила объясниться:

— Моя бабушка выращивала такие цветы. Вот почему…

Риду было совершенно неинтересно, откуда я почерпнула свои познания в садоводстве.

— А у вас есть сад? — перебил он. Наверное, ему хотелось бы, чтобы вопрос прозвучал вполне невинно, но, когда разыгрываешь из себя полицейского босса, невинный тон плохо удается.

— Нет, — ответила я, — если не считать трех кустов помидоров.

Я всего лишь стремилась быть предельно искренней, но Рид глянул на меня так, словно я выпендривалась.

Констелло прочистил горло.

— Мы не прочь узнать, чего вы поделывали в среду вечером.

Я сглотнула. Впервые с тех пор, как полицейские вошли в мой дом, мне стало страшно. Господи, да эти ребята не шутят. Они и в самом деле полагают, что я могла совершить убийство. Да мне жалко паука раздавить, а они думают, что я могу застрелить человека!

Мне потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, как я провела тот вечер, и, когда вспомнила, мой страх не развеялся. Я еще не раскрыла рта, чтобы поведать Риду и Констелло, как сидела в среду вечером одна дома и смотрела кино по телевизору, но уже знала, что мой рассказ не произведет желаемого эффекта.

Так оно и вышло. Стоило мне заговорить, как оба полицейских прищурились.

— Послушайте, — торопливо добавила я, — я могу доказать, что говорю правду. Могу рассказать сюжет фильма, кто играл и чем все закончилось…

Я умолкла на секунду, полицейские тоже не проронили ни слова, просто сидели с недоверчивыми минами, и тогда я принялась рассказывать. Это был невероятно тупой фильм о шикарной женщине-адвокате и ее более чем сомнительном, но чертовски красивом клиенте. Эти двое влюбились друг в друга, когда еще только шли титры. Едва познакомившись, они вдруг совершенно обезумели от любви и готовы были рискнуть чем угодно, лишь бы быть вместе. Очевидно, телевизионщики полагают, что самое главное в человеке — это внешние данные.

Злому копу № 2 надоела моя болтовня. Он поднял руку.

— Наверное, ни к чему нам слушать про эти шуры-муры, а? — Он крякнул, поглядел на телевизор, стоявший на полке у противоположной стены, и безмятежно осведомился: — А у вас есть видеомагнитофон?

Свой видак я держала на телевизоре и не пыталась как-либо замаскировать. Ответила я не сразу. Это что, своего рода тест на сообразительность? Неужто он надеется, что я совру насчет видака, который стоит на самом виду в той же комнате, где мы втроем сидим?

Ладно, если это тест, то я его выдержу.

— Да, у меня есть видеомагнитофон.

Констелло кивнул:

— Понятненько.

Что понятненько? Впрочем, смысл его высказывания был ясен как день: я могла записать фильм и посмотреть после того, как вернулась домой, убив Эфраима Кросса. Ведь убийцы обычно все планируют заранее.

Я сделала глубокий вдох.

— Ладно. — Я уже не пыталась походить на "добропорядочную гражданку, готовую помочь"; теперь это была "возмущенная гражданка, которой не терпится выставить назойливых представителей властей из частного жилища". — Не знаю, почему Кроссу взбрело в голову составить такое завещание и почему он оставил мне деньги, но я знаю одно: я не была знакома с этим человеком. Совсем. И это правда!

— Если это правда, — голос Рида звучал невыносимо спокойно, — тогда вы позволите нам тут немножко оглядеться?

Как уже было сказано выше, я посмотрела несметное число детективов и потому сразу сообразила, что наступил момент, когда мне следовало попросить полицейских предъявить некий клочок бумаги. Я сложила руки на груди.

— У вас есть ордер на обыск?

Можно подумать, я спросила, принимали ли они сегодня душ. Рид и Констелло выглядели ужасно обиженными.

— А что, миссис Риджвей, — осведомился Рид, — у вас есть что-то такое, чего вы не хотели бы нам показать?

Я свирепо глянула на него.

— Разумеется, нет…

— А если вам нечего прятать, так отчего бы нам тут не походить да не поглядеть? — Констелло задумчиво теребил усы.

Потребовалось некоторое усилие, чтобы взять себя в руки. Устраивать перепалку с носителями огнестрельного оружия всегда казалось мне неразумной затеей. Однако эти ребята перегибали палку. Я не сделала ничего плохого, по крайней мере пока, и только потому, что какой-то незнакомец оставил мне энную сумму денег по абсолютно неведомой причине, со мной обращаются как с преступницей. Полицейские желают порыться в моих вещах!

Какая наглость.

С другой стороны, возможно, Констелло в чем-то прав. Взбесившись и настояв на предъявлении ордера на обыск, я могла бы лишь усилить их подозрения в моей виновности. Если я хочу, чтобы злые полицейские мне поверили, — а заодно и убедились, что я от них ничего не прячу, — отчего бы не позволить им "походить да поглядеть"?

Почему не следовало идти у них на поводу, стало ясно час спустя, когда Рид и Констелло, перевернув вверх дном все в доме, двинулись во двор обследовать мою машину. К тому времени я уже вернулась в гостиную и снова сидела на моем любимом диване от Этана Аллена.

Когда Солонка с Перечницей начали обыск, я не могла удержаться, чтобы не следовать за ними по пятам. Однако, когда они распахнули шкаф в спальне и убедились воочию в том, что я не только не складываю аккуратно вещи, но и мой ящик для нижнего белья выглядит так, словно в нем взорвалась граната, я поняла, что с меня хватит. Будет менее унизительно, если я дождусь окончания обыска в гостиной. И возможно, таким образом докажу, что не терзаюсь страхом, как бы они чего не нашли.

Когда Рид и Констелло вышли во двор, я по-прежнему сидела на диване, лениво перелистывая свежий каталог «Шпигеля» и притворяясь спокойной. Словно отпетая рецидивистка, к которой полиция наведывается с обыском по два раза на неделе.

Но вряд ли я выглядела абсолютно невозмутимой, когда десятью минутами позже Констелло с шумом ввалился в дом. За ним следовал Рид с пластиковым пакетиком в руке.

Сначала я решила, что Рид держит в руке герметичную продовольственную упаковку, но быстро поняла свою ошибку: этот пакетик предназначался вовсе не для еды, а для вещественных доказательств. Мне ли не знать: ни один детективный фильм не обходится без таких штуковин.

Я встала, не спуская глаз с добычи Рида. И каким же вещественным доказательством разжились злые копы? На первый взгляд в пакете не было ничего, кроме белого листка бумаги.

— Так, так, так! — торжествующим тоном произнес Рид.

Меня распирало от любопытства. Ладно, я вам подыграю.

— "Так, так, так" — что?

Ответил Констелло:

— Гляньте-ка, что мы сыскали в вашем бардачке. В самой глубине. Припрятанное, можно сказать. Вы только гляньте.

Я глянула. Вещдок оказался не просто клочком обычной канцелярской бумаги, но запиской. Сквозь прозрачный пластик я без труда различила написанные от руки строчки. И лишь одна строчка наверху была отпечатана выпуклым серым шрифтом. Печатные буквы легко складывались в слова: "Эфраим Бенджамен Кросс".

Мне вдруг стало очень жарко.