Не та профессия-2

Глава 35

— Слушай, а ты вообще уверена в том, что ты сейчас права? — не поворачивая головы, спрашиваю Алтынай, которая отъезжала в хвост колонны и теперь тихо приближается сзади, подстраивая ход своего коня под шаг моего. — Я, конечно, и сам не сторонник кровопролития. Но в данном случае решение не то чтоб половинчатое, а вообще… Оставлять такого врага за спиной… Не уверен, что тебя бы понял даже твой собственный отец, будь он жив.

— А как ты узнал, что это я?! — смеётся Алтынай, выравнивая коней и выстраивая свою лошадь рядом с моей, морда в морду.

— Гхм… А сколько ещё сейчас в нашей сотне верховых, с длинными женскими волосами, непокрытыми и распущенными? — в качестве иллюстрации, киваю на её тень, перемещающуюся впереди её коня.

— О, не подумала, — веселится Алтынай. — Эхх, жаль, что тот фонтан с собой забрать было нельзя… Кстати! Надо Иосифу предложить сделать у нас внутри квартала такой же! — она неожиданно воодушевляется, на время погружается в себя и какое-то время едет молча (наверняка прикидывая возможную смету и где взять мастеров-исполнителей «на проект»).

— Большинство хороших правителей и справедливых правлений сходили с праведного пути именно тогда, когда правитель всерьёз и искренне начинал прикидывать, как бы ему поточнее ублажить собственную страсть, не важно к кому или к чему, — говорю ровным тоном. — Никого не учу жизни, просто делюсь наблюдениями.

— Именно что учишь, — разочарованно вздыхает Алтынай, выныривая из сонма своих размышлений и ударяя меня кулаком в бок (для чего свешивается с коня почти перпендикулярно ему. Хм, я так не смогу…). — Ладно, ты прав где-то. Согласна… Что до твоего вопроса, то причин у меня целых четыре. Я ведь долго думала, как поступить.

— Ага. Ударов двести сердца, — хмыкаю.

— Где-то так, — покладисто соглашается она. — Может даже побольше. Но поверь, для такой очевидной ситуации это было очень много. До знакомства с тобой, я б не раздумывала и мгновения. И был бы там шестой кол в их клумбе, с шестой головой. Тем более что наша провинция скоро, видимо, выйдет из Султаната. Что же до моих резонов…

— СТОП. Хотел спросить ещё там, но всё случая не выпадало, — пользуюсь удачно пришедшей в голову мыслью, устраняя пробелы в информации. — Если ты всерьёз рассматриваешь выход из состава Султаната, почему ты потащила с собой людей Главного Казначея и Главного Аудитора? Более того, всерьёз с ними работаешь, насколько я успел заметить?

— Так а причём одно к другому? — слегка удивляется Алтынай. — Они дадут лично мне рекомендации по управлению, плюс научат лично меня тем вещам, которые именно мне нужны сейчас, либо могут понадобиться в будущем. Вне зависимости, будет ли провинция в Султанате или нет, мои-то знания навсегда останутся со мной. А такие учителя, насколько я успела понять жизнь, чего-то стоят…

Молча хлопаю в ладоши три раза. Потом, подумав, добавляю:

— Когда дети растут и взрослеют, это всегда неожиданно. Даже не могу подобрать слов.

— Ну и ещё одна тонкость есть… — Алтынай свешивается с седла, срывает какой-то стебелёк из-под копыт коня и принимается обдирать с него листики, вообще отпуская поводья при этом. — Хорошие чиновники, которые действительно умеют работать, всегда в меньшинстве. Судя по этой провинции, эти двое из того числа, которые умеют. Что бы ни было в будущем, такие личные знакомства не повредят. Ну смотри: вдруг Султан решит отойти от дел, захочет отдыхать, а власть передаст одному из сыновей. Что будет с этими стариками?

— А что с ними будет? — эту сторону придворной жизни я вообще не знаю.

— А их вышибут со службы те, кто придёт в Казначейство с сыном Султана. И уже другие начнут пинать оставшихся без власти стариков, пытаясь отобрать у них то, что они действительно относительно честно заработали, — просвещает меня Алтынай.

А меня некстати посещает мысль, что за тысячелетия мало что меняется в жизни, если не меняются сами люди.

— А так, будучи знакомыми со мной и имея от меня приглашения, они вполне смогут перебраться советниками ко мне, — заканчивает свою недетскую мысль девочка. — Имея такой большой опыт на таких разнообразных землях, они и на другой территории его охотно применят.

— Признайся, у тебя есть какие-то интересные мысли в сторону Гуджарата?! — меня неожиданно простреливает давно висящая в воздухе догадка.

— Ну, не то чтоб прямо, но… — мнётся Алтынай, потом смеётся. — Завоёвывать никого не буду. Но такие хорошие чиновники — это, как ты говоришь, тоже важный инструмент. Пусть лучше у этого инструмента будут свои возможности, о которых никто кроме них самих не знает. Чем…

— Да согласен, чего уж там, — хмыкаю. — Мне старики тоже понравились. А кстати! Они ничего не выяснят обо мне из того списка, который им знать не положено? — не то чтоб меня это сильно волновало, но с тактикой в отношениях лучше определиться сейчас.

— Нет, у них своя дворня. — Отрезает Алтынай. — И после Площади, наши люди друг с другом почти не общаются. Всё же мы достаточно разные народы. Только подчёркнутая вежливость и никакого интереса в адрес друг друга. Ты этого просто не заметил. А что до Наместника… Знаешь, а ведь он очень хороший чиновник на своём месте, — она неожиданно возвращается к теме, с которой я уже переключился. — Это если убрать его текущее отношение к женщинам. Я оставила его вживых не ради него самого, а ради простого народа. Пусть у обычных людей будет хоть тень надежды на относительно справедливое управление. Что ни говори, а под этим Юсуфом город скорее расцвёл, чем пришёл в упадок.

— Ага, только те вещи, что творит иногда его стража, с его попустительства… — хмыкаю, не договаривая.

— Ты спросил, какие причины моего решения, — напоминает Алтынай. — Вот я насчитала четыре. Первую сказала. Вторая вытекает из твоего вопроса. Я, конечно, не знаю ничего о мужчинах, но думаю, что от баранов и быков они не сильно отличаются, — последние слова она говорит шёпотом, предварительно оглянувшись по сторонам. — Ты просто раньше не имел дела с животными-самцами, у которых отрезали всё!..

— Бог миловал! — вздрагиваю, рефлекторно морщась от неприятных ассоциаций.

— Ну вот! После отрезания всего, самец-баран обычно становится смирным, послушным, перестаёт драться с окружающими и гораздо легче управляется чабаном! Или взять народы на западе; они то же самое, говорят, проделывают с быками. Вот эти быки, после отрезания всего, говорят, тянут повозки либо пахотные плуги дольше и лучше! — Алтынай в восхищении расписывает ожидающие только что покинутую нами провинцию перспективы ещё минуты две.

Затем обращает внимание на выражение моего лица, и снова суёт кулаком мне по рёбрам:

— Ну чего ты распереживался?!

— Да страшно стало, если честно. Какими кровожадными категориями, оказывается, могут мыслить маленькие девочки, стремясь ко всеобщему благу, — тихонько посмеиваюсь собственным мыслям.

— А это третья причина! — воодушевляется Алтынай. — Никому и никогда не признаюсь, тебе скажу. Только никому ни слова!

— Могила, — хлопаю себя по губам тыльной частью ладони.

— Хотелось отомстить и помучить, — смущённо сознаётся Алтынай. — Знаешь, я же тогда на площади, когда к ним села за стол… у меня был один настрой в голове! А он, когда принялся меня масляным взглядом охаживать, как… ЗНАЕШЬ, КАК НЕПРИЯТНО?! Потом, в суде, этот судья. Ты просто не понимаешь! Он же поставлен, чтоб вершить справедливость! — эмоционально увлекается Алтынай и почти переходит на крик, но вовремя осекается.

— А справедливости у тамошнего судьи на всех не хватает, — индифферентно пожимаю плечами. — Видимо. Да?

— Она там и не ночевала! — хмуро роняет Алтынай. — Мы, когда с тремя стариками-пуштунами несколько самых верхних разбирательств из архива подняли… В общем, там сейчас собрание кадиев работает. — Она какое-то время молчит, потом говорит неожиданно прерывающимся голосом. — А когда эти стражники меня били, насмехались, знаешь, так страшно и унизительно было? Они в подробностях описывали, что со мной будет во Дворце. Я, конечно, понимаю, что могут делать, по взаимному согласию, взрослые муж и жена… Но делать такое достоянием всего дворца! Ещё и позволять подчинённым об этом судачить! В общем, я почувствовала, что мне будет мало, если он просто умрёт. Может, я и неправа, но я ещё маленькая. Как ты говоришь. Пусть помучается…

С её стороны начинают доноситься тщательно заглушаемые ею всхлипы, а я совершаю свой первый кавалерийский подвиг: свешиваюсь с седла и приобнимаю её за плечо.

Мысленно чертыхаясь и тщательно прислушиваясь к ощущениям: а не сползаю ли с седла непоправимо.

Она через какое-то время успокаивается и продолжает:

— Ну и четвёртый резон. Знаешь, лишать жизни вообще как-то неправильно, что ли… Наместник, конечно, скот. Но во многом он продукт своей, как ты говоришь, социальной среды. В первую очередь, сама среда не уважает женщин и не считает женщину за человека.

— Ну-у-у, это не только они! — замечаю, занимая нормальное положение и прекращая изображать каскадёра. — По Пашто Валлай, женщина вон и не наследует, если что.

— Да, — соглашается Алтынай. — Но с теми пашто, с которыми был конфликт лично у меня, разобрались сами пашто, причём их же каума. А тут, вроде как подчинённый родственника — и такой произвол.

— Слушай, а чего ты тогда головы полусотникам рубила?

— Если нельзя выполоть весь сорняк, надо хоть с какой-то частью справиться, — пожимает плечами Алтынай. — Это Актар так говорит. И потом, если мы с тобой в нашей провинции будем отделяться, отгадай, на какой основе будут начинать создавать отряды, чтоб нас «вернуть в лоно»?

— Ну не городская стража же? — с сомнением задумываюсь на неожиданную тему. — Хотя, если опереться не на кого больше, а меры принимать надо срочно… Как первый эшелон, сойдёт. Особенно если среди них были отставные военные. Но всё равно не логично! Наместник — очень толковый администратор. Его надо было рубить в первую очередь.

— То, как войска водит он, лучший подарок любому, на кого он отправится войной, — сердито ворчит Алтынай. — И потом, он же глава гражданской администрации. Я чуть знаю, как работает аппарат, поверь. Полусотники стражи — первые в очереди на поход к нам. Были.

— М-да уж. Видимо, так дети и взрослеют, — посмеиваюсь из своего седла.