Неистовая Матильда: Любовница Наследника

Глава двенадцатая

— Немцы ожидаются в Париже через три дня, — объявил Влади.

— Откуда ты это знаешь, мальчик?

— Я журналист. Мне полагается все знать.

Так и случилось. Началась война. Сирены выли. Хрупкий мир после войны, которая должна кончить все войны, развалился на куски, как разбитое стекло.

Матильда больше не могла терпеть этот вой. Страшный ревущий звук самолетов оглашал небо столицы Франции. Однажды они услышали звук разорвавшейся бомбы. Это была первая бомба, брошенная на Париж. Каждый час они слушали радио. Сообщили, что в результате взрыва много людей было убито и ранено.

— Мы едем в Биарриц к Борису, он нас приглашает, — сказал Андрей. — Дом там большой, всем хватит места.

Мати ходила по квартире и думала, что можно поместить в три чемодана. Они не могли брать с собой больше. В машине должно было хватить места всем. Она решила взять с собой рубашки Андрея и Влади, брюки, пиджаки, носки, все носки, какие она могла найти в доме, еще полотенца и одеяла, это обязательно. Они ехали в Орлеан, а оттуда в Бордо, 560 км от Парижа. А потом в Байонн. Биарриц был всего в 8 км от Байонна. Они уезжали на время, только до тех пор, пока все не вернется на круги своя. Так они думали.

Мати спустилась вниз к консьержке, мадам Готье, договорилась, чтобы она присматривала за балетным залом и за квартирой. Она вложила в руку мадам Готье деньги и поцеловала ту на прощанье.

— Не волнуйтесь, мадам Матильда. Все будет нормально.

Влади и Андрей загружали машину. Через час все было готово.

Было раннее воскресное утро. Улицы были пусты. Казалось, Париж покинут всеми. Но за городом все дороги были забиты машинами и людьми. Оказывается, они шли пешком из Бельгии и с севера Франции. Какой-то господин волок детскую коляску, доверху нагруженную узлами. По обочине ехала на велосипеде девушка, к багажнику были прикручены сумки. Поток машин полз. Вскоре их машина встала прямо посреди дороги. Влади, Андрей и еще двое мужчин, которые вызвались помочь, толкали машину к краю обочины. Мати шла рядом. Машины останавливались, люди давали дорогу. Но сзади не знали, что случилось, и безжалостно гудели. Наконец машину дотащили. Влади полез под нее посмотреть, где поломка. Откуда-то на землю тек бензин. Это было безнадежно. Две пожилые монашки на стареньком грузовичке остановились и спросили, нужна ли помощь.

— Спасибо, очень мило с вашей стороны, но мы справимся, — сказал Андрей. — Не стоит их беспокоить, — объяснил он Мати.

— Тем не менее мы не можем продолжать путь, — сказал Влади. — Мы должны бросить машину. Заберем ее потом.

С большим трудом они нашли человека, который за несколько сот франков взялся на своей телеге подвезти чемоданы до ближайшей станции. Сами шли пешком всю дорогу. Так как они шли в направлении Парижа, люди удивленно смотрели на них из окон автомобилей. Кто-то крикнул:

— Они идут встречать бошей. — Бошами звали немцев.

До станции добирались три часа. Мати присела на один из чемоданов, полностью измученная. Влади пошел на вокзал узнать, когда будет поезд на Орлеан. Вернулся довольно быстро.

— Если нам крупно повезет, в 7 утра будет поезд. Мама, отец, я пойду искать гостиницу.

Они уже начали беспокоиться, когда, наконец, через два часа он вернулся.

— Вы не поверите — все гостиницы заняты. Люди с севера, бельгийцы и солдаты с фронта. Я нашел одну комнату. Это, конечно, далеко не отель «Ритц», но не будем капризничать — это ведь только на одну ночь.

В гостинице им подтвердили, что есть только одна комната на троих.

Отель был однозвездочный, то есть хуже некуда. Андрей сел на единственный стул. Влади стоял у окна, наблюдая за улицей. Двуспальная деревянная кровать была старая. Такими же ветхими показались Мати простыни и одеяла. Она смотрела на убогую обстановку с отвращением. Потом сорвала все эти простыни и одеяла и бросила их в угол. Какое счастье, что она взяла с собой все, что нужно. Когда постель была готова, измученная, она легла. Андрей положил голову ей на плечо и растянулся рядом. Влади вышел посмотреть, что происходит. Вернувшись, он пристроился на полу, на двух одеялах, которые Мати ему постелила. Спали плохо. Напротив в доме за темными окнами с грязными стеклами и без занавесок жалобно мяукала кошка и чей-то женский голос истерически выкрикивал ругательства по адресу какого-то мужчины, подлеца, труса и сутенера, который погубил жизнь вопившей. Шел июнь, и было довольно жарко.

Они проснулись очень рано, выпили кофе и поспешили на станцию. Влади нес два чемодана, Андрей один. На станции на всех платформах была одна и та же картина. Люди тихо сидели на своих чемоданах, рюкзаках и сумках. В здании вокзала сидели и лежали прямо на грязном полу. Поезд прибыл с опозданием на час. Они штурмом взяли вагон. Как это похоже на то, что Мати испытала при бегстве из Петрограда через Москву на юг, в Кисловодск, более двадцати лет назад.

Поезд тронулся, но по дороге часто останавливался. Никто не знал почему. Один раз они должны были прыгать из вагона в овраг, так как налетели немецкие самолеты. Бомба попала в один из вагонов. Он загорелся. Кричали женщины и дети. Мужчины спасали вещи, выбрасывая их из окон. Через три часа все успокоилось, горящий вагон отцепили и продолжали свое путешествие. К рассвету прибыли в Орлеан, грязные и очень уставшие. Влади и Андрей снова пошли искать гостиницу. Мати осталась сторожить чемоданы. Отец и сын вернулись довольно скоро. В этот раз повезло, им дали две комнаты.

Со следующим поездом им снова повезло. В Бордо они прибыли к вечеру второго дня. Еще одна гостиница. Сносная. К 11 утра следующего дня они приехали в Байонн, где их встретили Борис с Зиной, предупрежденные телеграммой из Бордо. Они были так измучены, что едва могли говорить.

— Немцы в Париже. По радио сообщили, — сказала Зина, смотря на их лица в зеркало машины.

— Уже?

— Вчера рано утром. В Биаррице будем через четверть часа. Мати, Андрей, вы сразу идите спать. Ваши комнаты.

Мати и Андрей отказались от обеда и пошли спать. Борис с Зиной обедали с Влади. После еды Влади пошел пройтись. В это время в Биаррице обычно был пик сезона. Сегодня город был спокоен и улицы довольно пусты.

Через три дня Мати стала искать дом. Она нашла маленькую виллу, где было все, что нужно для скромной жизни. Дом был окружен ухоженным большим садом. А главное — недалеко от дома Бориса и Зины. В тот же день они договорились с хозяевами и переехали. Багажа у них было немного, всего три чемодана, и с этим они начали свою жизнь. В Биаррице была небольшая русская колония. Все регулярно ходили в церковь, таким образом, часто общались и знали все о всех.

Через неделю правительством маршала Петэна было подписано перемирие. Для Франции война кончилась. Каждый день приходили новые слухи, все ужасные. Вся Европа уже была оккупирована Гитлером. Только Англия выстояла, но немцы бомбили ее безбожно.

— Английский двухместный самолет упал в парке, — как бы мимоходом заметил Влади за ужином. —

Там два пожарника. Из мэрии никого. Вроде как все уехали.

— Пилот убит?

— Один убит, второй — жив, ранен. Вообще-то он здесь, — признался Влади. — Мы перенесли его в домик садовника. Один из пожарников помог мне на своей пожарной машине.

— Кто-нибудь вас видел?

— Думаю, никто. Пожарная машина всем тут известна. Этот парень, Пьер, пожарник, симпатяга. Он никому не скажет. Никто ничего не знает. Даже Борис не знает… пока.

— Это лучше. Слишком много людей приходит в его церковь.

Церковь примыкала к дому Бориса и была построена пятьдесят лет назад на его деньги.

Они предприняли все меры предосторожности, чтобы даже соседи, хотя вроде они казались симпатичными, ничего бы не заметили. Пилот был очень молод.

— Ему нужен доктор, мама. Он в полном сознании, но его нога, по-моему, раздроблена и, я думаю, у него пуля в плече, а другая зацепила кожу на голове.

Мати принесла свой медицинский ящичек, который благоразумно взяла с собой. Перевязали голову молодого человека, и он теперь лежал высоко на подушках.

— Мы должны забрать убитого летчика и похоронить его где-нибудь, — сказал Влади. — Это нужно сделать срочно, полиция точно придет утром искать его.

Было решено, что Влади приведет пожарника Пьера, а Андрей приведет своего брата.

— Да, мы должны забрать его с места аварии, — согласился Борис Владимирович. — Влади прав. Отцу Ивану можно полностью доверять. Я пойду скажу ему.

На рассвете Влади и Пьер пошли к месту катастрофы. Отец Иван прибыл на церковной машине. Втроем они подняли тело убитого, отнесли в машину и повезли в церковь. Все делали в большой спешке. Летчика решили хоронить на крохотном церковном кладбище. Хоронили по православному обряду. Отец Иван отпел его как полагается. В пустой церкви Андрей с Борисом, Мати, Зина, Влади и Пьер стояли у гроба. К счастью, в сарае при церкви хранилось несколько гробов. Зина бросила горсть земли в могилу. Мати — розу.

Вот и еще одна молодая жизнь ушла.

Влади нашел в одежде летчика бумаги на имя лейтенанта королевских военно-воздушных сил Патрика Норриса. Их положили в особый пакет, пакет в банку, которую зарыли в саду под розовым кустом.

Наутро, когда Влади и Андрей пришли в церковь, их уже ждала новость.

— Полиция ищет двух английских летчиков, расспрашивают всех, — доложил отец Иван.

— Пусть ищут, — сказал Влади. — Отец Иван, мы с папой думаем, что нужно сделать две вещи срочно. Первое — это доктор. Летчику срочно нужен хирург. Есть тут кто-нибудь, кому можно довериться? А второе — бумаги убитого. Их нужно было бы передать английским властям. Как же это сделать?

— Второе связано с первым, — вздохнул отец Иван. — Есть тут отличный врач, он хирург, ему можно полностью доверять, доктор Вольфсон. Я пойду за ним. О бумагах не беспокойтесь. Не сейчас. Бумаги пошлем вместе с летчиком, когда он поправится.

Он не может тут долго оставаться. Будет трудно скрывать его. Любопытные соседи и прихожане. Это опасно. Французские власти из мэрии и полицейские будут продолжать искать, им нужно их найти, живых или мертвых. Немцы продвигаются на юг.

— А куда же мы можем послать летчика, когда он, скажем, поправится?

— Я знаю людей, которые проводят его в Испанию, а оттуда в Португалию и Англию. Не беспокойся, сын мой.

— Спасибо, отец. Извините, что доставил вам столько хлопот. Не мог я его бросить в парке. Полиция бы нашла.

— Что пилот у вас в саду, никто об этом не знает, кроме нас?

— Абсолютно никто, отец.

Доктору Вольфсону было за шестьдесят. Он явился утром с чемоданчиком. Как и они, доктор бежал из Парижа, потому что был еврей. В Париже он работал в больнице. Мати отвела его в домик садовника. Они уже знали имя летчика — Эндрю Лидделл— Грэнджер, пилот Королевских ВВС. Ему был 21 год.

— Кто бинтовал голову раненого? Весьма профессионально, мадам, — похвалил доктор.

— Я устроила у себя маленький лазарет во время первой войны. Там я всему немного научилась.

— Мне нужно вынуть все эти пульки из него, одна в колене, другая — в плече. Я пойду домой и все, что нужно, принесу. Приготовьте кипяток и полотенца, как можно больше полотенец, все, что найдете.

Влади и Андрей перенесли летчика на бильярдный стол, который превратили в операционный. К полудню доктор Вольфсон вытащил пули. Мати помогала доктору, гордясь, что на лету схватывает все его просьбы.

— Молодому человеку повезло. Он поправится. Сейчас ему нужен только полный покой. Я приду завтра, мадам, посмотреть на раненого. Не беспокойтесь, худшее позади.

На радостях устроили особый обед, на который пригласили доктора Вольфсона, отца Ивана и пожарника Пьера.

К вечеру летчик открыл глаза.

— Добрый вечер. Как вы себя чувствуете? — спросила Мати по-английски, гладя его шелковистые волосы.

— Где я? — спросил он слабым голосом.

— С друзьями. Все хорошо.

— Вы француженка?

— Я вам все расскажу, когда вы совсем поправитесь. А сейчас надо выпить хорошую чашку чая с молоком и съесть бутерброд с французским сыром. Англичане любят чай с молоком, правда? Я была в Лондоне несколько раз.

Он улыбнулся.

«Красивый мальчик», — подумала она. Все это напоминало ей Сержа. Суету вокруг него, раненного когда-то. Мысли о прошлом охватили ее.

В окно кухни она увидела трех молодых людей во французской военной форме. Один из них, без сомнения, был марокканец. Они сидели на обочине, видно, очень уставшие. На носовом платке солдаты разложили хлеб и ели его всухомятку. Увидев Мати, один из них, араб, перешел улицу и постучал в дверь.

— Можно ли, мадам, попросить у Вас стакан воды? — Глазами он показал на своих товарищей.

— Возьмите бутылку вина, вот три стакана, еще есть сыр и яблоки. Возьмите.

— О, большое спасибо. — Он сверкнул великолепными зубами.

Вскоре солдат вернул стаканы и снова поблагодарил ее.

— Куда же идете?

— Не знаем. — На лице его — горестное недоумение.

В церковь пришел новый русский. Ему было около тридцати. Он приехал на велосипеде из Лилля. Он сказал, что ехал семь дней до Парижа, и по дороге немцы бомбили пятнадцать раз. От Парижа на юг было сравнительно тихо: подписано перемирие и бомбежек больше не было. Он назвался Анатолием и сказал, что пел в церковном хоре одной из церквей под Лиллем. Отец Иван немедленно взял его в свой крохотный хор. Через неделю Анатолий снова вернулся в Париж на велосипеде. Война кончена, ведь подписали перемирие.

— А почему ракеты запускали в небо? — спросил кто-то.

— Да это немцы праздновали перемирие, — объяснил он.

Но что-то тут было не так. Кто-то из прихожан сказал, что этот Анатолий — наверно, советский агент. Тут их полно. Почему он так быстро уехал? Наверно, связной. Через месяц Анатолий вернулся. Бледный, голодный и полумертвый от усталости.

— Немцы в Орлеане. Частный автомобиль дальше Орлеана не пропускают. В Париже всюду «ферботен». В 9 вечера — все, выходить на улицу нельзя. Буквально на всех улицах эта проклятая надпись, но мне удалось пройти. Ввели карточки. Но, — подчеркнул он, — передвижение по оккупированной территории намного проще, чем здесь, в свободной зоне, где всюду требуются пропуска.

Прихожане его слушали.

— Он мне не нравится, — сказал Андрей. — У него хороший голос, это правда, но он сует свой нос всюду. Наверно, связной у советчиков. Совершенно невозможно проверить его историю, действительно ли он пел в церкви.

— Наверно, в Москве пел, там, говорят, Сталин церкви открыл, — заметил Борис Владимирович.

— Мама, отец, у меня дела. Я вернусь завтра поздно вечером. Не беспокойтесь. — Влади стоял в дверях, одетый в рабочий костюм, с рюкзаком на спине.

— Сейчас так рано, только 7 утра. Куда ж ты едешь?

— Расскажу, когда вернусь, мам.

Он вернулся на следующий день в 10 вечера, выглядел утомленным, лицо его было озабочено. Они припозднились с ужином, ждали его.

— Мам, отец, я был в Ренне, в тюрьме, у этой певицы Плевицкой, помнишь, она хотела тебе сдать балетный зал? Помнишь это свиданье, назначенное на 4 часа дня? Она собиралась заманить тебя в ловушку. Она мне все сейчас рассказала. Она не знает, что я в газете работаю, я не сказал.

— Это невозможно, Владичка. Конечно, я все помню. Любимая певица Ники.

— Как же ты смог увидеть ее там?

— Это было нелегко, но я получил разрешение как журналист.

— И это позволили?

— Позволили. Кстати, я узнал, что в Париже немцы недавно арестовали некоего Ивана Крылова, участника похищения генерала Миллера. Крылов — не его имя, это его псевдоним. Надя созналась, что должна была, мам, привезти тебя под предлогом осмотра балетного зала, который она якобы сдавала. Никакого зала в природе не существовало. Кстати, о немцах мне информацию дал Анатолий, ваш церковный певчий. Как мы и думали, он не эмигрант, а агент из России.

— Не России, а Советского Союза, агент НКВД.

— Папа, у тебя все эти НКВД, СССР, это же Россия.

— России нет больше, мальчик, есть СССР. Где ты только всего этого нахватался? Знаю, где, в этих клубах совпатриотов.

— Оставь его, Андрей. Владичка, поешь с нами и иди к себе. Ты выглядишь, как домовой.

Немцы появились в Биаррице почти незаметно. В окно Мати увидела два танка, много военных грузовиков с солдатами и мотоциклы. Все очень спокойно. Выйдя к рынку купить провизию, она увидела группу немецких солдат на площади, большинство из них были очень молоды, почти с детскими лицами. Из граммофона, который установили прямо на земле, женский голос пел «Лили Марлен». И всюду валялись пустые бутылки. В лавке, куда она зашла, солдаты скупили все конфеты, весь шоколад и все шампанское. К обеду пришли два француза из мэрии в сопровождении немецкого генерала. По сути, они требовали освободить виллу, так как офицерам надо было где-то жить, объяснял им генерал. Влади стал говорить с ним по-немецки, после чего тон генерала изменился. После короткого разговора им дали три дня, чтобы уехать. Куда ехать? Самое главное — летчик. Они должны были немедленно сегодня же ночью перевезти его. Только куда, к кому? Он все еще слаб. Борис Владимирович предложил свой винный погреб, но предложение хором отклонили. Единственное надежное место для летчика была церковь. Едва ли немцы будут обыскивать русскую церковь белых эмигрантов. Решено. Гражданским лицам было уже запрещено пользоваться автомобилями, и летчика перевезли на церковной тележке, в которой обычно возили овощи, и поместили на чердаке. Три дня три раза в день Мати носила туда еду.

Почти две недели они снова жили у Бориса Владимировича. Летчик окреп и был уже готов уходить.

Наутро Пьер и Влади на пожарной машине с летчиком, одетым в костюм пожарника, поехали к испанской границе в сорока километрах от Биаррица. В последнюю минуту к ним присоединился доктор Вольфсон. Ему, еврею, было опасно оставаться в городе. Мати и Андрей с облегчением вздохнули, когда Влади и Пьер вернулись. Дело было сделано.

Немцы уже были осведомлены, что в городе живут два русских великих князя, князь Красинский, урожденный Романов, и балерина, бывшая любовница русского царя. Никто из них не имел французского гражданства.

О себе Мати не беспокоилась. Бог как-нибудь поможет ей, но сама мысль, что Андрей и ее сын будут схвачены и переведены в лагерь для интернированных иностранцев, мучила ее.

Оставаться в Биаррице больше не было смысла, и они решили вернуться в Париж. Через Ренн, настаивал Влади. Так и сделали. На рассвете покинули Биарриц на церковной машине. В Ренне он ждали Влади в маленьком семейном отеле. Он вернулся, в руке у него был экземпляр газеты «Время».

— Плевицкая умерла в тюрьме, — объявил он. — Ее отравили накануне вступления немцев в город. На лице у нее были явные пятна от отравления цианистым калием. Я сам видел. В последнее время она была очень настроена против НКВД и собиралась давать показания об этом Богословском, месье Бого, он сотрудник русского посольства. Очевидно, он был в самом центре дела Миллера. Это он использовал Скоблина и Плевицкую. Самое главное, мам, они хотели схватить тебя, чтобы получился грандиозный скандал, и таким образом отвести в тень с первых страниц газет похищение Миллера. Директор тюрьмы сказал, что двое мужчин пришли к Плевицкой накануне и принесли огромный свежий торт. Надя очень любила торты. Очевидно, именно в тортик и добавили яду.

— Вот ужасная судьба! Они ее убрали, чтобы она не дала показаний против их дипломата. Какая это была певица! Ники обожал ее. — Мати вздохнула.

По дороге было много приключений. Один раз их остановил полицейский и спросил розовую карту, водительские права. Влади показал.

— А вы какой национальности? — спросил полицейский.

— Russe d'origine. (Русские по происхождению.)

— А, знаю… Ленин, Пушкин… Счастливого пути!

— Странное сочетание, — рассердился Андрей.

— Ну, он необразован, папа, это простой полицейский.

К концу октября они наконец добрались до Парижа. В 6 вечера улицы были пусты. Моросил мелкий парижский дождик и блестели мокрые мостовые. Город был на осадном положении. Всюду висели флаги со свастикой. Немцы были повсюду. Они вели себя подчеркнуто вежливо. Париж находился под оккупацией, и французы люто их ненавидели.

Денег не было. Они жили, продавая украшения, которые Ники когда-то дарил Мати. Андрей работал директором балетной школы, в которой числилось два ученика. Он занимался бухгалтерией и другими административными делами. Мати обучала двух девочек. Влади говорил, что работает в газете, в какой, никто не знал. Они никогда не видели ни единого экземпляра. Влади дома жил мало. Почти всегда он ночевал где-то на стороне.

Квартал их был буржуазным, магазинов не было, и чтобы купить хлеб и какую-нибудь еду, Мати приходилось пешком преодолевать большое расстояние. Дорога занимала минут тридцать пять. Однажды она так устала, что присела в кафе около булочной. Денег в кармане было очень мало, и она попросила только стакан воды. Пока воду несли, она осмотрелась. Чистенький старичок подбирал окурки, пожилая неопрятная женщина пила красное вино, расплескивая его дрожащими руками. Толстая усатая кассирша дремала за кассой, какой-то человек наклеивал кусок картона на оконное стекло. Рукой на нем было нацарапано: «Здесь евреев не обслуживают».

— Варвары, это варвары, — жаловалась она дома Андрею. — Как француз может такое сделать?

В это кафе она больше не ходила. В сущности, кафе было отвратительным, прислуга невоспитанная, стулья неудобные, не очень-то и хотелось. На Рождество увезли на грузовике еврейскую семью, мужа с женой и тремя красивыми девочками, пяти, семи и одиннадцати лет. Консьержка, мадам Готье, сразу же получила разрешение сдавать комнаты кому угодно, кто мог платить.

— Почему не всю квартиру? — спросила Мати.

— Комнаты по отдельности сдавать выгоднее.

Ее навестил бывший танцор, звезда парижской Оперы, Серж Лифарь, протеже Дягелева. Теперь немцы назначили его директором театра. Никто не хотел занимать этот пост.

— Мати, дорогая, я хочу предложить две вещи. Первое, чтобы вы и его Императорское Высочество пришли на новогодний бал в немецкий институт. Второе, я хотел бы, чтобы вы приняли участие в концерте там. Я знаю, что иногда вы танцуете на русских благотворительных вечерах.

Мати Лифарь никогда не нравился даже тогда, когда был интимным другом Дягилева. Он был слишком хитрым, а уж сейчас, когда он стал коллабо, как мог он даже думать, что она будет иметь с ним что— либо общее?

— Я слишком стара, чтобы танцевать, Лифарь. — Она специально назвала его по фамилии и на «ты». — И я не пойду на этот немецкий бал.

— Вы говорите как коммунистка. Насчет вас не знаю, но ваш сын — точно коммунист. Его до войны видели в компании совпатриотов. Я не доносчик, не беспокойтесь.

— Я надеюсь, но я хотела бы сказать, что ты не испугаешь меня. Все ложь. Только тронь моего сына и увидишь, что с тобой случится. Извини, мне надо выйти за провизией. — Она надела пальто.

— Ну зачем мы ссоримся, Мати? Зайдем в кафе, у меня полно денег.

— Нет, спасибо, мне в другую сторону. Всего хорошего!

Но она была напугана. Что это он говорил такое о Владике? В такое опасное время это звучало, как серьезная угроза.

В январе 1941 года учеников больше не было. Они экономили на всем. Андрей так похудел, что казался прозрачным. Однажды на столе не было ничего, кроме двух помидоров и литра разбавленного красного вина. Прослышав об их нищете, Борис и Зина стали посылать продовольственные посылки. Русская церковь в Биаррице завела корову, десяток кур и гусиную пару. Куры и гуси исправно несли яйца. С весны посылки с мясом, сыром и вином стали прибывать регулярно с верными людьми, приезжавшими в Париж каждую неделю. А один раз они получили посылку с укропом. О Господи, молодая картошка с укропом! Курьерам негде было останавливаться, и великолепный танцевальный зал в сто квадратных метров стал своего рода отелем. Мати могла устроить сколько угодно людей. Для этой цели она купила складные кровати из больницы, которая закрывалась. Конечно, она платила консьержке, чтобы та молчала. Иногда Зина приезжала сама. У них был большой дом в Медоне, рядом с Парижем, но Мати и Андрей жили в самом центре, в престижном и дорогом 16-м районе. И Зина останавливалась у них, в комнате Влади, который совсем исчез. Он появлялся раз в неделю на полчаса, говорил: «Привет, папа», — и целовал Мати.

Зима была такая холодная, какой еще никогда не было. Будто Бог наказал французов за то, что они сдались немцам. Снаружи — мороз, а где-то за окном звонко точила, ковала синица. Где она жила, чем питалась и как выносила холод, было уму непостижимо. Топливо найти было очень трудно. Мати и Андрей целыми днями охотились за всякими палками, щепками, за всем, что горело. Стали жечь мебель и книги. О том, чтобы отопить зал, не было и речи. В январе зал реквизировали. Этого ожидали, слишком долго он не привлекал внимания властей. Сначала пришли два немецких офицера в сопровождении француза. Они взглянули с восхищением на потолок высотой в двенадцать метров, зеркальную стену и ушли, сказав, что возьмут помещение для организации. В этот же день приехал француз на Бентли.

— Меня зовут месье Арнольд, добрый день! Я хочу снять этот роскошный зал. Для вас, мадам, я лучше, чем немцы. Я буду платить 1500 франков в месяц и обеспечу топливо и для вас. Немцы платить ничего не будет.

Месье Арнольд казался лучшим выбором.

— Хорошо, я согласна. Но, — она запнулась, — могу ли я задать Вам нескромный вопрос?

— Да, конечно.

— А какой у вас бизнес, месье Арнольд?

— Очень простой. Я занимаюсь экспортом. Не хотите ли что-нибудь продать? Я куплю, если это что— то ценное, за хорошие деньги, — подчеркнул он.

Мати запомнила его слова. Не было сомнения, что он скупал вещи для немцев. В тот же вечер к подъезду подъехал грузовик с немецким номером. Месье Арнольд выпрыгнул из кабины. Водитель был тоже француз. В кузове сидели три человека. Они соскочили на мостовую и стали разгружать машину. Вскоре в дом затащили два огромных очень дорогих кожаных дивана, десять письменных столов, стулья и широкий круглый обеденный стол. На каждом письменном столе установили по два телефона. Утром прибыли рабочие, которые установили стенку в середине зала, из которого получилось две большие комнаты. Потом пришел человек и врезал дополнительный английский замок с кодом на входную дверь.

Новый жилец заплатил сразу за три месяца вперед, что было большим вспомоществованием в семейный бюджет Мати. Жилец совершенно не беспокоил их. Всегда безукоризненно одет, очень приветлив, когда они сталкивались внизу, но смеялся редко. Дверь всегда держал на замке. Мати и Андрей никогда не слышали его голоса, хотя, по словам консьержки, он все время был на телефоне. «Все по-немецки говорит», — прошептала она. Месье Арнольд говорил очень тихим голосом. Однажды они увидели с ним в его Бентли очень красивую молодую женщину, иногда приходили немцы, иногда французы. Много людей приходило и уходило, всегда внизу было какое-то движение. Вечером всегда приезжал грузовик, который привозил большие деревянные ящики. Трое мужчин, всегда одни и те же, вносили их в комнату, которая служила своего рода складом. Что было в ящиках, никто не знал. Через несколько дней эти ящики увозил тот же грузовик. Операция всегда происходила около полуночи. Но мадам Готье, консьержка, сказала им, что в ящиках картины, очень дорогие картины из музеев, ей будто бы сказал один из грузчиков, что месье Арнольд был маршаном, торговцем произведениями искусств. Мати и Андрей не желали знать всех этих подробностей. Лучшее решение в те дни.

За углом в доме устроили бесплатную столовую для бедных. Каждый день к ней выстраивалась длинная очередь. Люди приходили получить тарелку бесплатного горячего супа. Однажды она увидела, как старая женщина вдруг потеряла сознание и упала на тротуар.

— От голода сомлела, — объяснял мужчина, который стоял за ней в очереди.

Мати перешла улицу. Седая женщина, тощая, как палка, была одета в какие-то старые лохмотья. Но в лице еще оставались следы прежней красоты. Она взглянула еще раз и узнала Натали. Жену Миши, брата Ники. Если бы Великий князь Михаил согласился бы тогда в марте 1917-го взять престол, который Ники ему предложил, Натали была бы царицей, вот теперь она лежала на тротуаре. Вокруг засуетились. Кто-то предложил велосипед с коляской. Хорошая идея!

Молодой человек помог усадить Натали в коляску. Мати шла рядом. Ее квартира была за углом.

«Таксист» даже помог ей поднять Натали наверх в квартиру в комнату Влади. Вскоре пришел Андрей, они вместе раздели Натали, помыли ее в ванне и напоили чаем. Ей полегчало, и, конечно, она их узнала.

Они не виделись со дня их свадьбы в Каннах весной 1921 года.

— Жоржик, наш мальчик, умер десять лет назад, — были первые слова Натали. — Ему было 19 лет.

— Что случилось?

— Он погиб в автомобильной катастрофе, ехал в Канны на гоночной машине. После этого моя жизнь потеряла всякий смысл. Я уехала из Лондона, где прожила семь лет, и переехала в Париж.

— Натали, мы очень сочувствуем, очень огорчены, такая трагедия. Но почему, дорогая, вы не пришли к нам?

— Не знаю. Я не хотела нагружать вас своими проблемами.

— Где же вы теперь живете?

— Недалеко от вас. Я снимаю комнату у одной русской вдовы, ее зовут мадам Анненкова.

— Какое-нибудь отношение к художнику Анненкову она имеет?

— Не знаю.

— Она благородная?

— Ну, что вы. Скряга, да еще и клептоманка. Все колечки, все брошечки перетаскала. Но меня сейчас интересует Мясников, убийца Миши, который живет практически напротив меня через дорогу. Помните его, Мати? Это он организовал арест Миши и его секретаря Джонсона в Перми, недалеко от тех мест, где Ники с семьей и Сергей Михайлович были убиты. Позже этот палач поссорился со Сталиным и бежал в Париж. Все мои усилия добиться здесь во Франции его ареста и суда над ним не привели ни к чему. Французы не интересуются этим делом. Палач живет здесь с 1926 года. Сейчас настал момент, когда я должна что-то сделать, чтобы его расстреляли. Я уверена, что немцы возражать не будут.

— Натали, что вы говорите?

— Что? Он убил моего Мишу. Я должна отомстить.

— Мишу ничто не вернет, — уговаривал ее Андрей. — Месть — это грех перед Богом.

Через три дня Натали ушла от них. Они больше ее никогда не видели. Она не оставила адреса, но Мати пошла в русскую церковь на Дарю и узнала адрес мадам Анненковой. Она осталась на службу. Было довольно много народу, но выделялось двое офицеров в необычной форме. Она была немецкая, но манера носить пилотку выдавала в них русских. Мати стояла рядом и слышала, как они тихо переговаривались по-русски. Потом на рукавах она разглядела нашивку синего, красного и белого цветов, как на старом русском флаге, и три буквы РОА. Стоявший рядом господин прошептал ей:

— Это Русская освободительная армия. Уберут жидов большевиков, наконец…

Мати уже слышала об этой армии, но увидела их в первый раз. Не дождавшись конца службы, офицеры тихо ушли. Она пошла к Анненковой. Деверь открыла страшная усатая старуха.

— Ее здесь нет, она ушла, — прорычала она. — Не знаю, где она, и не интересуюсь. — Тон ее был более чем грубым.

— Чудовище эта Анненкова, — пожаловалась Мати Андрею, вернувшись.

Так прожили до середины мая 1941-го. Жить было трудно, посылки из Биаррица внезапно перестали приходить. Борис Владимирович был очень болен, он умирал и Зина была занята только им. Хороших докторов было мало, и их услуги были дороги. Месье Арнольд исправно платил аренду, но это были очень маленькие деньги. Цены на черном рынке даже на самые необходимые продукты были астрономическими. Денег хватало на одну неделю. Практически они голодали. Мати решила продать последнее, что у нее оставалось, — особый подарок Ники — брошь с тремя большими бриллиантами. Она помнила слова месье Арнольда, что он покупает ценные вещи. Она постучалась в дверь своей бывшей балетной студии. Открыл сам месье Арнольд, на его лице было написано удивление.

— Доброе утро, месье Арнольд, я вас, наверно, побеспокоила? — Она запнулась.

— Ну, что вы, вовсе нет. Входите. Чашку кофе, чаю или, может, рюмочку водки?

Он был само очарование.

— Спасибо, нет. Я только что завтракала, — отказалась Мати, хотя со вчерашнего обеда не держала крошки во рту. — Месье Арнольд, помните, вы сказали, что можете купить что-нибудь ценное. Купли бы вы вот это?

Она поставила на стол коробку и открыла ее. Вопреки ожиданиям, месье не удивился.

— Я знаю, кто вы, мадам, и кто ваш муж. Я наводил справки. Это брошь Романовых. Я слышал о ней, и вот теперь она продается, не так ли?

— Да.

— Пятьдесят тысяч франков. Извините, что не могу предложить больше, я ведь только посредник.

— Я согласна. Нам очень нужны деньги, месье Арнольд.

Он подошел к боковому столу, открыл ключом ящик и вытащил металлическую коробку, достал пачку денег.

— Вот 50 000. Спасибо, что вспомнили обо мне. У меня сейчас много конкурентов.

Это было буквально спасение. Взволнованная Мати поднялась наверх в квартиру.

— Он неплохой человек, Андрей. Теперь у нас есть деньги на год.

Через несколько дней появился Влади.

— Кто-нибудь умер, дорогой?

— Почему умер, мама?

— Но вот ты носишь эту черную шелковую ленту вокруг шеи.

— Ах, эту. Год назад нацисты оккупировали Францию. Трагический день, не правда ли?

— Мати, дорогая, плохо слышно, какой-то шум. — Андрей наклонился над приемником.

— Это Би-би-си.

— Что случилось, Андрюша?

— Немцы перешли русскую границу. Мати, это война с Россией.

— Какое сегодня число?

— 22 июня.

На следующее утро в 7 утра в дверь дома номер 10 на улице Вилла Молитор в 16-м районе Парижа раздался громкий стук. Барабанили так сильно, что было слышно наверху.

Мати сошла вниз и открыла дверь. Три жандарма в сопровождении немца в длинном кожаном пальто недружелюбно смотрели на нее. Не давая никаких объяснений, они сразу пошли наверх, арестовали и увели князя Красинского. После двух часов поисков Мати наконец сказали, что гестапо арестовало в это утро триста русских, и все они были увезены в Компьень, а их банковские счета были немедленно заморожены. Гестапо было отлично осведомлено. Аресты шли по спискам группы некоего Юрия Жеребкова, бывшего актера, которого немцы привезли из Берлина и назначили его начальником Управления русских эмигрантов. Частная сыскная контора, одна из немногих, которая еще работала, предоставила полное досье на каждого в списке, имея в своем распоряжении архивы французской контрразведки, но Жеребков и его люди и без французских досье знали всех. У них были свои досье.

— Компьень находится на севере от Парижа. Это там, где в 1918 году подписали перемирие об окончании первой войны, а также и об окончании этой войны в прошлом году, помнишь? — Андрей положил на стол большую карту Парижа, по которой водил пальцем. — Кстати, там есть огромный замок Луи XV, но, конечно, не в нем они держат Влади и других.

— Жеребков, я помню Георгия Жеребкова, но он не драматический актер, он был балетным танцором, но короткое время. Он был у Дягилева. Дягилев выгнал его. Дягилев не любил посредственностей. Этот Жеребков не мог ноги поднять правильно. Я пойду к этому Жеребкову и поговорю с ним.

— Мати, не ходи к этому человеку. Я найду способ узнать, что случилось.

— Влади — не коммунист, почему же его арестовали?

— Я не знаю, дорогая. Последние десять лет мы почти ничего не знаем о нашем сыне. Он не мальчик. Ему 39 лет. Чем он вообще занимался, как проводил время, с кем, мы ничего не знаем. Пожалуйста, прояви немного терпения.

— Да, конечно. — Потом она вспомнила слова Лифаря, который на что-то намекал.

Прошло четыре месяца. Теперь Андрей и Мати знали, что вместе с их сыном арестовали очень много известных людей. Князь Ширинский, крымский татарин, эксцентрик, нацепил желтую звезду Давида, чтобы, как он заявил, сделать вызов «варварам». Илья Фондаминский, писавший под псевдонимом «Бунаков», еврей, редактировал социалистический журнал, а в молодости, в России, он был членом партии социалистов-революционеров и террористом. Он выскользнул за границу после освобождения по делу о вооруженном бунте на военном крейсере «Память Азова» в Ревеле в 1906 году. Ники когда-то поехал на этом «Азове» в путешествие вокруг света и чуть не погиб в Японии. На деньги жены Фондаминского, дочери еврейского миллионера, было нанято два лучших петербургских адвоката и один ревельский. Прокурора Павлова, который требовал пересмотра дела, сообщники Фондаминского тут же пристрелили… Теперь была арестована и мать Мария, очень известная православная монахини, в миру Елизавета Кузьмина-Караваева, в молодости мэр города Анапы в Крыму. Там они когда-то (Боже, как давно) остановились на три дня. Мати и Андрей хорошо помнили Елизавету. В молодости, как и Фондаминский, она была членом партии социалистов-революционеров и участвовала в террористических операциях. Она давно во всем разобралась и постриглась в монахини. Вместе с отцом Клепининым, тоже арестованным, она прятала в своей церкви несчастных евреев, снабжала их документами и переправляла их в провинцию. Ее сын Георгий тоже был арестован за то, что помогал Резистансу. Ариадна Скрябина, дочь композитора, тоже была арестована по этому списку. Она издавала еврейский журнал на французском языке. Сама она была русская. Но ее третий муж, Довид Кнут, поэт, был евреем. И вот со всеми этими людьми попал в облаву князь Красинский, сын Великого князя Андрея Владимировича и бывшей звезды Мариинского театра, Матильды Кшесинской. Влади приписывали дружбу с матерью Марией, а также то, что он работал для крохотного журнала, всего в две страницы, — «Христианская акция». Немцы считали этот журнал коммунистическим и проеврейским.

Мати сменила несколько поездов, долго шла пешком, пока добралась до Компьени. Леском она прошла мимо королевского дворца. Никого, встретила только бабу с рукой на перевязи. Это здесь французские короли играли в пейзан, любимая игра короля Луи XV. Именно сюда в 1814 году король Луи XVIII прибыл из Англии в сопровождении Поццо ди Бор— го, специального посланника Императора Александра I. Последним жильцом дворца был Император Наполеон III. И именно здесь, в этом месте держали ее сына вместе с другими арестованными.

Здание хорошо охранялось. Мати обошла его кругом. Всюду были немецкие часовые и три раза ее спрашивали папир… Надеясь увидеть Влади, она понапрасну смотрела в каждое окно, сжимая пакетик, в который положила две картофельные котлеты, больше ничего не было. У этих проклятых немцев он, наверно, голодный. Один молоденький солдат, к которому она решила обратиться, ответил ей на ломаном французском, что войти невозможно, нужно разрешение гестапо. Измученная, расстроенная, она вернулась домой вся в слезах.

В немецком посольстве на улице Лилль два Великих князя Андрей Владимирович и Борис Владимирович, которому неожиданно стало лучше, нашли старого немецкого аристократа, офицера по имени Юрген фон Трупп. Молодым человеком он знал их мать. Он служил в вермахте, был консерватором, старомодным человеком и ненавидел Гитлера. После недели поисков он лишь подтвердил, что дело в руках гестапо.

В окно месье Арнольд увидел плачущую Мати. Он открыл дверь студии.

— Что случилось, мадам? Зайдите ко мне, выпьем чашку кофе.

Мати молча прошла мимо склада, в его бюро. На одном из диванов сидела красивая молодая женщина. На коленях у нее подпрыгивала японская собачка, кудрявая с локончиками на лоб, с бородкой и усиками. Увидев Мати, она слабо тявкнула.

— Моя жена Марго. Она танцует в «Лидо». — Месье Арнольд улыбался доброй улыбкой.

— Моя жена знает, кто вы, мадам. Она Ваша поклонница.

— Здравствуйте… здравствуйте.

Мати было так плохо, что она не могла говорить. Ее душили слезы.

— Ну, пожалуйста, дорогая, мой муж знает много полезных людей. Он поможет…

Из-за перегородки появился месье Арнольд с кофейником и чашками на серебряном подносе.

— Что случилось, моя дорогая леди? Может быть, я могу быть вам полезен?

Ей нечего было скрывать, и она рассказала ему все. Она считала его влиятельным человеком. Кто знает, может, ему удастся вытащить Влади. Месье протянул ей бумажные салфетки, и она вытерла лицо.

— Успокойтесь, мадам. Я посмотрю, что можно будет сделать.

Утром, увидев в окно выходящую Мати, месье Арнольд снова зазвал ее к себе.

— Генерал Мюллер примет вас, мадам. Завтра в 10 утра.

— А кто это?

— Глава гестапо в Берлине. Он как раз приехал в Париж на пару дней.

Мати в ошеломлении попятилась к двери. Неужели он знает таких людей?

Бывшее здание министерства национальной безопасности в доме 11 на улице Соссэ имело мрачный вид. Ее проводили в огромный кабинет с большим портретом Гитлера на стене. В соседней комнате кто— то кричал: «Каш! (Вон!)».

Мюллер вышел из боковой двери между портретом и окном.

— Рад познакомиться. Я много о вас слышал. Что могу для вас сделать, мадам?

Генерал Мюллер говорил через переводчика. Он прекрасно знал, по какому делу она пришла.

— Мой сын находится в лагере в Компьени уже четыре месяца. За что его арестовали? Он не коммунист, с Резистансом ничего общего не имеет.

— Но он друг этой монашки, как ее, мать Мария, которая взялась укрывать евреев, не так ли? Он также один из редакторов подрывного коммунистического листка «Христианская акция».

— Это религиозная организация. До войны мой сын был репортером в отделе уголовной хроники другой газеты.

— Я знаю, мадам, кто он и где работал. У меня тут, — он указал на папку на столе перед ним и даже полистал ее, — совсем другая информация.

Переводчик, белокурый, голубоглазый молодой человек, наклонился к его уху и что-то сказал. Мюллер кивнул.

— Отец вашего сына Царь, убитый жидами-большевиками, не так ли?

— Одно из моих правил не обсуждать мою частную жизнь. Прошу прощенья.

— Я знал мать вашего мужа, Великую княгиню. Она была немецкой принцессой, не правда ли?

— Да. Урожденная Мекленбург-Шверин.

— Хорошо. Я посмотрю, что можно сделать. — Он встал, показывая, что аудиенция окончена. Он попытался даже поцеловать ей руку, но Мати отвернулась, и он не смог. Она была уже у двери, когда глава гестапо сказал:

— Кстати, ведь Вы хорошо знаете Богомолова. Советского посла в Париже? Вы танцевали в их клубе на вечере?

— До недавнего времени Россия была союзником Германии и хорошим другом, не так ли? Всего доброго, генерал.

Она знала, что не была с ним любезна. А судьба Влади была в его руках. Больше идти было не к кому. Она горько расплакалась.

Влади вернулся утром. Они не могли поверить своему счастью.

— Мама, не плачь, все обошлось.

Мати побежала вниз поделиться радостью с месье Арнольдом.

— Мюллер — постоянный мой клиент, — сказал он с улыбкой. — Поздравляю.

«Не он ли купил мою брошь?» — неожиданно с яростной злостью подумала Мати.

— Дорогая, позовите вашего мужа и сына, счастлив буду познакомиться. Выпьем на радостях. К сожалению, Марго на репетиции.

Когда все собрались, стол уже был накрыт — гусиная печенка, красная и черная русская икра, бутылка шампанского «Таттинжер».

Утром за завтраком Влади рассказал, что все, кто были с ним в камере, были отправлены — одни в рабочие лагеря, другие — в концлагеря, некоторых послали в Германию, а некоторых — в оккупированную немцами Польшу.

— Мам, пап, мне повезло. Только двоих, меня и Скрябину, выпустили. Помнишь этого типа Ивана Крылова, который участвовал в похищении генерала Миллера. Он тоже там. Он теперь называет себя Мансуровым и мусульманином и притворяется сумасшедшим, плетет какую-то чушь про Гамлета и ест суп вилкой. Он на самом деле похож на восточного человека, но вообще-то он еврей. Каждое утро он молился, становясь на колени лицом к востоку. Как сумасшедшего его перевели в какую-то больницу. Вот такие дела.

После завтрака впервые к ним пришел месье Арнольд.

— Лучше, дорогая леди, если Влади исчезнет из Парижа… На время, конечно.

— Вы правы, месье. Спасибо, что вы о нас подумали.

Пока она была на рынке, Влади ушел. На столе в его комнате она нашла записку:

«Мам, не беспокойся. Месье Арнольд прав. Я дам тебе знать, где я. Поцелуй отца за меня. В.».

Месье Арнольд был прав. На следующий же день пришли двое из гестапо и осведомились о местонахождении князя Красинского. Мюллер уже вернулся в Берлин. Целый месяц от Влади не было новостей. Внезапно, когда она закопалась у двери, ища ключ, пятилетняя соседская девочка сунула ей в руку конверт.

— Это для вас, мадам.

Мати осмотрелась кругом, не следит ли кто-нибудь за ними. На другой стороне улицы стоял молодой человек. Это он передал конверт. Она хотела его окликнуть, узнать про Влади, но, увидев, что конверт в ее руке, он быстро скрылся за углом. Захлопнув за собой дверь, она с волнением открыла конверт.

«Мама, я в Лондоне. У меня хорошая работа. Тут много наших, встречаемся каждый день. Не беспокойся обо мне. Целую вас обоих. В.».

В любом случае это было лучшее, о чем она могла мечтать. Хотя Люфтваффе безбожно бомбило Англию, в Лондоне было, конечно, намного безопаснее, чем под немцами в Париже или в Свободной Зоне у Петэна.

Три года от Влади не было вестей. Она надеялась, что виной сложности с почтой. С Англией не было связи. Каждую ночь они слушали новости по Би-би-си.

В мае 1944-го ее неожиданно навестил старый друг Миша Бородин, бывший любовник Изадоры Дункан, а теперь большой человек в Москве. В гражданском, в берете, он походил на художника.

— Мати, я здесь в служебной командировке. Не спрашивай меня ни о чем. Я ничего не могу тебе сказать. Как вы? Где Влади?

— Все хорошо, только голодно. Свет тушат все время. Мы часто сидим в темноте при свечах. Влади на работе.

Она не видела его почти двадцать лет и опасалась быть откровенной. Что она знала об этом Бородине?

Бородин открыл свой портфель и выгрузил на стол бутылку хорошего вина, шоколад, сосиски — деликатесы, о которых они уже забыли. Они ели и пили за конец войны.

— Теперь уже недолго. Англичане и американцы готовятся открыть второй фронт. Поэтому я здесь, — сознался Бородин. — Ты должна вернуться в Россию, дорогая. Ты первая русская балерина. Откроешь там балетную школу для детей, как в свое время Изадора. Если бы она была жива, я бы уговорил ее вернуться, но вот, такая планида, ее нет. Русское правительство вернет тебе дом. Я могу это гарантировать, хотя есть планы открыть там музей Ленина. Ты помнишь, он жил у тебя.

— У меня?! Хотя один раз это спасло нам жизнь, только в моем доме работал Ленин!

— Вы имеете в виду, что советское правительство, Михаил Маркович, вернет Мати ее собственный дом?

— Да, да. Просто на Западе Россию так называют. А это же Россия, Андрей Владимирович?

— Ну, какая же это Россия? России давно нет. Сейчас есть СССР с этими ГУЛАГами и НКВД.

Разговор не клеился. Михаил вскоре ушел, не оставив никаких своих координат. Можно ли найти его или хотя бы с ним связаться, осталась неясным.

— Он, наверно, работает на сталинскую разведку, — сказал Андрей. — Для нас даже лучше не иметь с ним никаких дел.

— Ты как всегда прав, Андрюша.

Была почти полночь, когда в их дверь тихо постучали.

— Кто это может быть?

— Наверно консьержка, — предположил Андрей.

Мати накинула халат и пошла к двери. Это был месье Арнольд. На нем был старый жакет и брюки, а в руке — кожный портфель.

— Месье Арнольд, что-нибудь случилось? Входите, пожалуйста, извините, мы уже ложимся, но Андрей сейчас выйдет.

В дверях спальни появился Андрей в халате.

— Ваше Императорское Высочество, — впервые месье Арнольд так обратился к Андрею, — извините, что я беспокою вас так поздно, но тут довольно срочное дело. Вот ключ от Вашей школы, я ухожу. Простите, что поставил стенку и испортил вам прекрасный зал, но ее нетрудно будет сломать. Я пришел сказать «До свиданья». Думаю, что вы не скажете обо мне ничего дурного, если вас спросят. Германия проиграла войну, и я не могу здесь больше оставаться. Но я — простой француз. Я никого не убивал. Я всегда пытался помочь. У меня тоже семья и есть свои обязательства перед нею. Я просто делал работу, за которую платили.

— Куда же вы теперь?

Он криво усмехнулся.

— Есть только одно место — Испания. Моя жена уже там. Да, вот, забыл. У меня остались два билета во Дворец Шайо на концерт берлинского филармонического оркестра Наппертсбуша. Все-таки главный дирижер Венской оперы. Пойдите, развлекитесь… Прощайте…

Он поцеловал руку Мати и поклонился Андрею.

Подошли к окну. В бледном свете единственного уличного фонаря они видели, как он пересек улицу. Внезапно раздался глухой хлопок. Месье Арнольд упал на мостовую. Откуда ни возьмись появился человек, вроде бы молодой, лица не разглядеть было, но Мати показалось, что она узнала одного из тех, кто регулярно приезжал на грузовике и разгружал и погружал ящики. Человек наклонился, взял портфель и исчез в темноте. На утро мадам Готье сказала, что его убили резистанты. — «За то, что он работал на немцев», — подчеркнула консьержка. Мати промолчала.

27 августа американцы вошли в Париж. Город, обычно пустынный и тихий в августе, сейчас шумно приветствовал освободителей. Седая престарелая пара затерялась в толпе на улице. Кругом кричали, смеялись и танцевали. Девушки взбирались на танки и джипы, обнимали улыбающихся янки.

— Генерал де Голль, — кричала девочка, пальцем показывая на высокого человека в военной форме с характерным французским кепи на голове.

Один военный спрыгнул с джипа и побежал к толпе, махая кому-то рукой.

— Мама, отец, это я…

Это был Влади. В английской военной форме, с седыми висками и маленькой бородкой. Прижимая Мати к груди, он потянулся и поцеловал Андрея.

— Владик, мальчик мой, господи, бородка. — От волнения и радости Мати не знала, что сказать.

— Я — переводчик, мама, связной офицер между британской армией и штабом Миссии Свободной Франции генерала де Голля в Лондоне. Я не мог писать.

— Конечно, Влади… Мы понимаем… Война… Ты же знаешь четыре языка… Ты такой красивый, милый мой… Форма так тебе к лицу, — бессвязно бормотала Мати.

— Мама, а где месье Арнольд, я хотел поблагодарить его, ведь он спас мне жизнь.

— Его убили.

Лицо Влади потемнело.

— За что же?

— Такие времена, мой мальчик.

— Папа, а как ты? Здоров? Мы сегодня идем в ресторан, устроим праздник.

— Рестораны очень дорогие, Влади. Война еще не кончилась…

— Я хорошо зарабатываю, мама. У нас праздник.

— Что у тебя за газета, папа? «Le Matin». Вижу, что ты читаешь. Ты что, пойдешь на это собрание?

— Да, они приходили сами на днях.

— Кто приходил, Андрюша?

— Из Легиона французских волонтеров борьбы с большевизмом. Тебя не было, Мати. Ты была на рынке.

— И что они говорили, папа?

— Идут Россию освобождать. Просили возглавить. Мне ведь только 64 года.

— А где они обитают?

— На улице Обер, 12. Тебе-то что? Ты же за советчиков.

— Интересуюсь, интересуюсь. Завтра ведь я уезжаю.

— Ты же только что прибыл!

— На несколько дней, мама. По секрету скажу — летим в Рим. Я — в свите Черчилля как связной офицер и переводчик.

— А Папу Римского увидите, сынок?

— Конечно. Расписание — плотное. Встреча с принцем Умберто и маршалом Бадоглио. Наши меня приглашают в Москву. Папа, подумай только, я увижу Москву, столицу, Мавзолей.

— Наши, Москву, столицу, Мавзолей! Столица России, Влади, была в Петербурге. И кто это наши? А Мавзолей, где лежит этот монстр под стеклянным колпаком?

— Папа, они наши союзники, все переменилось. Мама, объясни ему.

— Не ссорьтесь, давайте лучше выпьем за конец войны.

В конце 1945 года русский инженер, член Комиссии по репарациям в Восточной Германии, бежал в Западный Берлин. Его жена умерла в Берлине, но ему с сыном-подростком удалось бежать. С помощью разных людей и организаций в конечном счете они оказались в Париже, и в первый же вечер он позвонил и попросил мадам Кшесинскую принять его, сказал, что у него есть что-то важное передать ей. Он пришел с мальчиком. Андрей был в Сан-Брике у своего племянника, сына умершего еще до войны Кирилла Владимировича. Матильда приняла их в кабинете.

— Кофе? Чай с лимоном? Или чашку какао? Может быть, стакан вина. Что хотите? Есть гато с вишнями, совсем свежий, только принесли от Суханова.

— Что такое «гато»! — спросил мальчик.

— Это по-французски пирожное, сынок.

Человек не был стар, но выглядел измученным и был очень бедно одет. Мальчик же по-детски был беззаботен и весел. Он сразу бросился рассматривать фотографии на стенах.

— Я хочу большую чашку какао, папа, и вишневое гато, — объявил он.

— Не разговаривай так громко. Извините моего сына, мадам, он еще ребенок. Меня зовут Сергей, Серж.

При этом имени Матильда вздрогнула. Она никогда не могла слышать его равнодушно. «Сергей, Сережа, Серж… Боже, Боже мой».

— Это его картина. — Он показал глазами на картину Лещинского на стене. — Я знал его. Он рассказывал мне о вас, о том, как вы встретились, поэтому я хотел вас видеть. Они расстреляли его вскоре после того, как он отвез вас в долину. Двадцать пять лет прошло. Я всегда думал, если встречу вас, расскажу. Я думаю, кто-то видел машины… Он был еще жив, когда солдаты начали драться из-за какой-то вещи, которую нашли у него. Что-то, то ли от отца, то ли от деда, какая-то трубка, особая, вся в бриллиантах. Он носил ее с собой. Все знали об этом.

— Эту трубку ему подарил мой брат Борис Владимирович, — вмешался в разговор появившийся в дверях Андрей. — За наше спасение. Трубка принадлежала нашему деду, Императору Николаю I.

— Ты вернулся, Андрей. Садись с нами пить чай. Таня сегодня выходная. У нас девушка помогает мне по хозяйству, она из остарбайтеров. — Мати повернулась к инженеру, словно ища одобрения. — Я сейчас приготовлю самовар.

— Как он, Его Императорское Высочество, ваш брат? Кто-то мне сказал, что он болен.

— Он умер три года назад в Париже.

— Извините, я не знал. Значит, это была трубка царя, — сказал Сергей задумчиво.

— Как умер Лещинский, Сергей?

— Они расстреляли его, Ваше Императорское Высочество, через пять месяцев.

— О, какой ужас. Зови меня Андрей, пожалуйста, безо всяких титулов. Это все было так давно. Ты сам-то откуда?

— Родился в Екатеринбурге, оттуда. — Он подчеркнул это оттуда.

— Что там сейчас, на этом месте? — почти шепотом спросил Великий князь.

— Ничего. Дом стоит, Ипатьевский дом. Люди тайно приходят, обычно ночью.

— Я буду молиться за убийц, чтобы получили прощение. Господи, как трудно прощать, как представишь себе все это…

Влади вернулся с работы, поцеловал мать, отца и поздоровался с гостями.

— Тебя как звать, мальчик?

— Саша.

— А сколько тебе лет?

— Мне восемь. А ты Царь?

— Нет, почему?

— Потому что ты похож на него. То же лицо и бородка. — Мальчик пальцем показал на фотографию Ники на маленьком столике.

— У тебя точный глаз, как у фотографа.

— Я знаю, как фотографировать. Папа купил мне фотоаппарат.

— Пап, а кто эти трое мужчин на стене? — спросил Саша, когда они вышли на улицу.

— Какие мужчины? Танцоры, наверное, точно балетные танцоры.

— Да, нет, в формах, они не танцоры. Один Царь. Я узнал его. А другие тоже цари?

— Ах, те. Да, они не танцоры. Один, верно, Царь, ты угадал, другой его двоюродный брат, Великий князь Сергей Михайлович, а третий — Великий князь Андрей Владимирович, когда он был молодой, тот, который с нами разговаривал.

— Сегодня день рождения Ники, — сказал Андрей. — Мы все идем в церковь. Будет панихида в его память.

Золотые купола собора Александра Невского на рю Дарю светились в лучах солнца. В этом году май был очень теплый, а в конце месяца началась настоящая жара. Мати надела свой лучший белый шелковый костюм и белую шляпу с кружевом. В церкви было полно народу, в воздухе стоял густой запах горящих свечей. Мати удивилась, что так много людей. Неужели все помнили ее Ники? Вокруг стояли какие-то незнакомые люди. Несколько человек было в военных формах, она узнала французские, английские и даже русские мундиры. Женщины были в простых линялых платьях, головы покрыты легкими шелковыми шарфами. Детей тоже было много. Все держали горящие свечи. Девочка лет десяти потянула мать за руку:

— Мама, мама, погляди, погляди, вон Царь, — прошептала она так громко, что люди повернули головы.

— Не говори так громко. — Молодая женщина повернулась и посмотрела в их сторону.

Девочка глазами показала на Влади. Женщина им улыбнулась.

— Я ее помню, — громко прошептала старушка. — Вы знаете, кто это?

— Нет.

— Это знаменитая балерина. Посмотрите, как она стоит, спинка прямая, вся ровненькая, ее любил Наследник, наш будущий Царь.

Мати считала себя очень счастливой. Ей поклонялись, ее любили всю ее жизнь, с ней рядом был любящий Андрей и их красавец сын, Влади, они выжили в кошмарах войны, Владиного ареста, голода и бедности. Теперь все это кончилось. На двери дома номер 10 на улице Вилла Молитор в 16-м районе Парижа снова появилась медная табличка: «Балетная школа Матильды Кшесинской». Нужно было жить дальше.