Неизбежный финал

СТРАННОЕ ЗАДАНИЕ

По средам у нас всегда бывает «административка», а после обеда — свободное время. Я как раз собрался идти домой, как вдруг меня вызывают к капитану Пану Деметриаду, моему начальнику. Только этого и не хватало мне для полного счастья. Сейчас без четверти четыре. В половине пятого я уже мог бы добраться до дому, бухнуться в чистую постель — и спать, спать, спать, как умеют спать только солдаты в перерыве между боями…

— По вашему приказанию прибыл! — докладываю я, оставаясь у двери.

Капитан стоит возле раскрытого окна и в задумчивости курит. Он бросает на меня короткий взгляд, давая понять таким образом, что заметил мое появление, потом поворачивается к окну, смотрит в сад, окружающий штаб столичного гарнизона. Уж не знаю, что такое он видит там, сквозь кусты сирени, иссушенные летним зноем. Мое дело — ждать. Я и жду, восхищаясь внешним видом своего начальника: фигура атлета, легкий летний костюм сидит на нем безукоризненно.

Бросаю взгляд на ручные часы: время идет. Выразительно покашливаю. Никакого эффекта. Капитан застыл у окна и знай себе покуривает, будто и не слышит. Делать нечего, жду — выбора нет. На сильных плечах этого офицера, что так спокойно курит у окна, лежит ответственность за работу всего второго отдела — военной разведки и контрразведки Бухареста. И это в военное время, когда наше прекрасное здание на шоссе Киселева окружено многочисленными германскими представительствами и даже гестапо поблизости! Да, союзники держат нас под неусыпным надзором и ведут за нами тщательное наблюдение — уж нам-то об этом известно. Впрочем, мы тоже не дураки и не спускаем с них глаз ни днем ни ночью.

Наконец капитан Деметриад выходит из оцепенения, поворачивается ко мне и, прежде чем начать разговор, стряхивает пепел с сигареты в хрустальную пепельницу.

— Ну, что поделываешь, лейтенант? — Он внимательно изучает меня взглядом, как будто радуясь, что наконец-то ему представился случай поинтересоваться моими делами.

Хм! Я-то знаю своего шефа. Вопрос этот не предвещает ничего хорошего. Я решаю, что лучше всего будет отшутиться, и говорю:

— По натуре я мечтатель, господин капитан, вот и мечтаю все время.

— Это о чем же ты мечтаешь, лейтенант Бану?

— О прохладном душе… о постели, как у мамы дома… а потом бы прогуляться…

— С Маргаретой? — Капитан дружески улыбается.

— С ней!

— Раз уж ты такой мечтатель, Косте, то, может, твои мечты направить в другую сторону?

Ого! Капитан вроде бы больше не поддевает меня, в его отеческом тоне слышится скрытая тревога.

— Как прикажете, господин капитан! Что мне стоит одну мечту заменить другой?.. Но поспать немного не помешало бы.

— Да-да. Иди-ка ты домой, прими душ, ложись спать и ни в коем случае не выходи из дому. А чтобы тебе во сне быть ближе к реальности, поставь рядом телефон.

У меня внезапно возникает чувство, что глубокие карие глаза начальника смотрят на меня пристальней, чем обычно. Как будто он безмолвно хочет передать мне огромной важности сообщение, закодированное новым шифром.

— Если вы сочтете необходимым, я не двинусь с места.

— Да нет, лейтенант, единственное, о чем я тебя прошу: не разлучайся с телефоном.

— Понятно!

Я думаю, что теперь он меня отпустит, но капитан не спешит сделать это. Расспрашивая меня, он не выходит из состояния задумчивости, и это начинает меня тревожить. Но вот на его обветренном загорелом лице появляется ироническая улыбка.

— Как у тебя с памятью, лейтенант?

— По вашему приказу могу хоть сейчас прочитать наизусть «Третье письмо»[2] от первой строки до последней.

Вместо улыбки — короткий смешок.

— Тоже мне! «Третье письмо» ты зазубрил, еще сидя на школьной скамье, потому что всегда был зубрилой! Я это давно понял.

— Господин капитан!.. — Я пробую найти довод в свою защиту, но так, чтобы сохранить шутливый тон.

— Скажи-ка лучше, ты помнишь подробности операции «Унде»?

Он снова смотрит мне в глаза. Уж не знаю, что ему пришло в голову, но в углах его губ появляется горькая улыбка. Мне всегда нравилось загорелое, энергичное лицо капитана. Оно подвижно и красиво, как у хорошего, опытного актера. Вопрос он гадает не просто так, для сотрясения воздуха… В этом я уверен. Через нас, как девятый вал, перекатывается волна тяжелого молчания, и я невольно ужасаюсь ей.

Мой ответ похож на рапорт.

— Господин капитан, разрешите доложить: все детали операции «Унде», имеющие ко мне хоть малейшее отношение, я помню прекрасно. Если хотите, можете сейчас же проверить.

Капитан прерывает меня легким движением руки.

— Нет-нет, лейтенант, нет необходимости ни в каких проверках. В твоей памяти я абсолютно уверен. Я только хочу… — Он не договаривает. Молча сверлит меня напряженным взглядом.

Что с ним происходит? И почему он вспомнил об операции «Унде»?

— Жди моего сигнала. Не исключено, что уже сегодня ночью получишь приказ приступить к выполнению операции.

По спине у меня пробегают мурашки. Не от страха, конечно. Вопросы задавать не стоит — обязанности офицера второго отдела мне хорошо известны… В густой жаркой духоте августовского дня есть что-то драматическое.

— Господин капитан! Я готов в любую минуту приступить к выполнению операции.

— Спасибо, лейтенант. Ступай пока домой. Позвони Маргарете, скажи, что сегодня «административка», по-видимому, затянется и ты не сможешь с ней встретиться… Не заставляй девушку зря ждать, мы должны быть кавалерами, верно?

— Если это приказ!.. — Я, кажется, снова улавливаю шутливую интонацию.

Капитан берет следующую сигарету. Уф! Я много бы дал, чтобы узнать, о чем он сейчас думает.

— Можете идти, лейтенант.

Молодцевато поворачиваюсь на пятках, как истинный строевой офицер. Кажется, память мне изменяет… С усилием пытаюсь вспомнить подробности операции «Унде» и не могу. Прихожу в ужас и чувствую, как кровь застывает в жилах.

Придя домой, делаю все так, как велел командир. Вызываю к телефону Маргарету Попович и не без сожаления отменяю встречу, о которой мы с ней условились еще неделю назад. В ресторане «Флора», если умеешь танцевать, можно чудесно провести время… Маргарета, ясное дело, надулась: мое несерьезное поведение ее возмущает.

— Мы и так видимся всего раз в неделю. Встречаемся на несколько часов. А ты…

Я не прерываю Маргарету. Нельзя быть бестактным. Позволяю ей меня упрекнуть. И только поняв, что она достигла апогея, перехожу в контратаку. Я заверяю, что люблю ее, как оно и есть на самом деле, и даже больше, чем в первый день встречи — тут я несколько преувеличиваю, но не слишком. Она все выслушивает — и я беспощадно бью по ее нервам, но выхода нет, и она вынуждена сдаться. «Руки вверх!» — и оглушительный крик в трубку:

— Пусть! Будь по-твоему! Танцевать будем в старости, когда ты заработаешь ишиас или астму!.. Все, мы никуда не идем!

Итак, я добиваюсь своего, она согласна. По крайней мере пусть все будет ясно, ведь ничего другого я предложить не могу. Все же она меня любит. Прежде чем положить трубку, я прошу ее не уходить пока из дому, побыть возле телефона, ведь не исключено…

— Что не исключено? — яростно набрасывается она на меня.

— Ну, может быть, еще пойдем… потанцуем, — говорю я успокоительно.

— Прекра-асно! — иронически тянет она. — Сейчас я возьму пяльцы и сяду у окошка, ожидаючи тебя, мой любимый… — И трах! — швыряет трубку.

Я не сержусь. Маргарета, или Марго, как я ее ласково называю, бывает порой мне очень нужна. Однажды вечером — вы не поверите! — я взял ее с собой на небольшой прием, устроенный на вилле капитана фон Вернера, правой руки генерала Ганзена, главы немецкой военной миссии в Румынии. Своим приглашением я ее просто доконал. «Что я там потеряла, у твоих немцев?» — был ее ответ, когда она опомнилась от неожиданности. И сделала такую гримасу, будто я предложил ей напиться рыбьего жиру. Я убедил ее, сказав, что цель оправдывает средства. Но я думаю, она и до сегодняшнего дня не подозревает, насколько тогда мне помогла. Шведский военный атташе пригласил ее танцевать. Я сразу почувствовал, что мой долг, как человека воспитанного и джентльмена, пригласить на танец жену этого шведа.

И вот во время томного танго под гостеприимным немецким кровом изысканная шведка передала мне вмонтированную в гильзу микропленку с весьма важными документами. На следующее утро я отнес гильзу капитану Пану Деметриаду. В тот незабываемый вечер я понял, что сообразительная Марго, прекрасно владеющая к тому же французским и английским, вполне могла бы помогать мне в выполнении некоторых заданий.

Когда я поделился этими соображениями с начальником, он поддержал идею: «План недурен, только смотри не переборщи…»

Я не перебарщиваю с использованием Маргареты в служебных целях, но на всякий случай прошу ее сегодня вечером не уходить из дому.

Сразу же после разговора с Марго я принимаю холодный душ. За стенами квартиры стоит нестерпимая жара. Вода приятно освежает меня. В затененной, с опущенными шторами, комнате не так жарко. Вытягиваюсь на кровати и после некоторых раздумий о разговоре с капитаном Деметриадом приказываю себе спать ровно три часа. Прошу не удивляться. Моя способность задавать себе не только сон, но и его длительность — это результат интенсивных и терпеливых тренировок.

Смотрю на часы — полпятого, закрываю глаза и тут же погружаюсь в забытье. Нужно как следует отдохнуть. Увы, на этот раз отдохнуть мне не суждено. Что поделаешь, сон военного человека зависит также и от его командира. Меня будит телефонный звонок. Аппарат стоит рядом, я протягиваю руку и беру трубку.

— Косте! — слышится из нее.

Я узнаю голос капитана и на всякий случай сразу выпрыгиваю из постели.

— Так точно! Я…

— Душ принял?

— Так точно!

— С Маргаретой говорил?

— Говорил…

— Ну, значит, все успел, только вот выспаться я тебе опять не даю… Ты уж извини. — В его голосе слышится какая-то напряженность, хотя он все время пытается ее смягчить, я это чувствую. — Послушай, лейтенант, что ты должен делать…

Ого! Значит, речь идет не об операции «Унде», догадываюсь я, внутренне остывая. Жалко. А я-то разбежался…

— Слушаю, господин капитан!

— Быстренько оденься… в штатское! Возьми такси и приезжай в штаб. Только не как всегда, а по Каля Викторией, от Сенатского моста…

— Понял.

— Погоди, я еще не кончил. Проедешь по Каля Викторией, понаблюдай за следующими объектами: главный почтамт, «Гранд-отель», телефонная станция, королевский дворец…

Он внезапно замолкает. Дыхание у него учащенное, я это слышу даже по телефону.

— И еще, лейтенант Бану, слушай внимательно! — В голосе его звучит напряжение. — Когда справа от тебя будет королевский дворец, раскрой глаза пошире и постарайся запомнить хорошенько все, что увидишь…

— Понятно! — чеканю я, хотя на самом деле мне не слишком понятно.

— Посмотри, нет ли какого движения в районе гостиницы «Сплендид-Парк» и дворца Атенеум. Потом посмотришь, что там делается дальше вдоль шоссе, и остановишься возле «Миоары»…

Я глотаю комок в горле. Что-то случилось, это ясно. На нашем условном языке «Миоара» означает посольство Германии.

— Я вас верно расслышал — возле «Миоары»? — переспрашиваю я приглушенным голосом.

— Все верно, возле «Миоары». Остановись там и выйди на связь с Дину. Узнаешь у него, кто входил и выходил из «Миоары» начиная с пяти часов. Меня интересует Чобану — в «Миоаре» он или нет. Если нет, то где он. Сообщи Дину, что я высылаю ему двоих для связи. От него сразу приезжай в штаб… Понял?

— Понял.

— Действуй.

Я поспешно одеваюсь, размышляя о странном задании, которое, ей-богу, совсем не по моей части. Конечно, мы офицеры второго отдела, но у нас есть и четкая специализация. Мне известно, что Чобану — это барон Манфред фон Киллингер, посол Германии в Румынии, а Дину — название оперативной группы, ведущей наблюдение за германским посольством на Каля Викторией. Но в моем задании интригует кое-что другое… При чем тут, во всей этой истории, королевский дворец? И почему капитан Деметриад, мой непосредственный начальник, не связался с Дину сам по телефону? Необъяснимо. Что ж, остается удовлетвориться тем, что тебе на голову свалилось очередное экстраординарное задание. Спасибо и на том.

Выхожу на улицу. Солнце уже почти упало за горизонт. Предзакатная жара, будто раскаленная лава, выплеснутая из невидимой печи, лениво и равномерно расплылась по городу. Воздух как кипяток. От каждого дома пышет жаром. Асфальт уже давно размягчился, и на нем видны бесчисленные отпечатки подошв и каблуков.

Такси мне удается поймать только возле памятника Таке Протопопеску. Это «бьюик», черный и вонючий. Я падаю на переднее сиденье с таким ощущением, будто бросаюсь в горящую печь.

— Куда?

Водителю лет пятьдесят. Лысина его густо покрыта веснушками и каплями пота. Смотрит он недовольно, как будто я его разбудил среди ночи.

— На Сенатскую площадь. Самой короткой дорогой, — уточняю я и вытаскиваю сигарету, чтобы убить время.

— Извините, но курящих я не вожу. Чтоб не тратить много слов… — И действительно, не тратя много слов, водитель распахивает дверцу с моей стороны.

Слегка ошалев от такого приема, я быстро беру себя в руки, захлопываю дверцу и, криво улыбаясь, убираю портсигар в карман. Начало операции мне не нравится.

— Ну ладно, давай быстрее, — командую я. — И имей в виду, ездить придется много.

— Если заплатите, то что ж…

Шофер рывком выжимает первую скорость. Убийственный запах бензина окончательно портит мне настроение. Я злюсь на этот драндулет, на его вредного хозяина, на все мое невезение… Однако увидев, с какой скоростью драндулет устремляется вперед по Каля Мошилор, я приободряюсь. Шофер-то, оказывается, настоящий ас. Он мчится вперед, как слаломист, мастерски огибая трамваи, телеги, экипажи и даже пешеходов. Вдруг он спрашивает:

— А вы местный?

— Самый что ни на есть, — хвастаюсь я. — Родился и вырос в столице.

— Не нравится мне это, — неожиданно говорит он кислым голосом человека, недовольного всем на свете. — Что-то тут не то…

Пот стекает ручьями с его блестящей лысины через лоб по щекам вниз. Морщины выполняют роль желобов, направляя струи пота под подбородок. Потеет водитель, по-видимому, не столько от жары, сколько от напряженных размышлений.

— Что «не то»?

— Да в городе… В дорогом нашем Бухаресте.

— Не понимаю.

Водитель убавляет скорость и бросает на меня напряженный взгляд.

— Армия, слышь-ка, вышла из казарм… В этом городе хоть от жары и сдохнуть можно, но, скажу я вам, что-то происходит…

Ничего себе информация! Такое нельзя оставить без внимания. Я поворачиваюсь лицом к шоферу, чтобы вытянуть из него побольше, и он сразу угадывает мое намерение, потому что, как видно, и сам не против потрепаться.

— Армия, говоришь? Где ты это видел?

— А там, на шоссе, со стороны Александрии… Там шел целый полк. В полном боевом снаряжении! Я сам ехал позади колонны…

Такой вот он, наш Бухарест… Кто бы то ни был, шофер, продавец или врач, но поболтать любят все. Страна на военном положении. Фронт подошел уже к Яссам. Можно было бы и попридержать язык.

— А почему полк, а не дивизия?

Он снова бросает на меня колючий взгляд:

— Э-э, господин хороший, я что, случайно тянулся в хвосте колонны? Перекинулся по дороге парой слов с одним из наших, румын там был. «Мы, — говорит, — Второй кавалерийский полк». Так и сказал.

И правда, не врет. Полк такой действительно существует и размещен в южной части города.

— Ты, может, спросил его и в какую сторону они передвигаются?

— Нет, это-то как раз и засекречено.

На минуту я готов поверить в то, что этот таксист не случайно вынырнул именно передо мной на дорогу, он хочет поймать меня на крючок — разглашение секретов в военное время!

Мы подъезжаем к площади Святого Георгия. Я внимательно вглядываюсь, прислушиваюсь, нет, все тихо. Румынских военных — ни следа. Никто никуда не спешит. В магазинах на Липскани ставни открыты как ни в чем не бывало.

— Едем через площадь Унирии? — Голос водителя все так же мрачен. Как будто это я виноват, что пот покрывает ему всю лысину словно лаком.

Киваю в знак согласия и снова завожу разговор о полке на марше, который он сегодня видел:

— Маневры, наверное… Учебная тревога, это у них часто бывает.

— Как бы не так! — возражает он. — Что это за маневры с полной боевой выкладкой?

Та-ак, что бы это могло значить? Настоящая тревога или учебная? И в том, и в другом случае капитан Деметриад должен был предупредить меня. Он этого не сделал. Почему? Неужели существует какая-то связь между моим загадочным заданием и…

— Вот она! — подпрыгивает водитель, обрадованный внезапно предоставившейся возможностью доказать мне, что не такой уж он болтун. — Вот она, армия, которая вышла из казарм!

В самом деле, в то время как наша машина продвигается к Сенатскому мосту, я вижу слева пехотную колонну, идущую форсированным маршем по Каля Раховей в сторону Дворца юстиции. Я без труда замечаю, что они идут с полной выкладкой: оружие, боеприпасы, каски… Учебная тревога? Или настоящая?

— Давай направо, по Каля Викторией! — решаю я. — У главного почтамта остановишься.

Минутой позже «бьюик», лихо скрипнув тормозами, останавливается возле здания главного почтамта.

— Подожди меня здесь.

— А если не вернешься? Я что, останусь при собственном интересе, да?

Эх, взял бы я его за лацканы пиджака да потряс бы как следует — но на нем и пиджака-то нет, только мокрая от пота рубашка. Я ему не какой-нибудь проходимец. Швыряю на сиденье удостоверение личности — пусть посмотрит. Если потеряет — не жалко, у меня дома их штук пять на разные фамилии.

Главный почтамт меня не интересует. Ничего подозрительного возле его величественного фасада не происходит — это я вижу издали, пока бегом пересекаю улицу.

Зато в «Гранд-отеле» полно немецких летчиков. Так оно, впрочем, и должно быть — ведь сразу за гостиницей, в каких-нибудь ста метрах, на улочке Ильфов — здание германской военно-воздушной миссии, возглавляемой генералом Герштенбергом.

Проходя мимо ресторана «Гранд-отель», я вижу через большое окно веселые лица немецких офицеров. Они едят сосиски, намазанные горчицей, и пьют пиво из высоких тяжелых кружек. Это похоже на рекламную витрину. Что за дурацкое задание — смотреть, как немцы наедаются до отвала? Тоже мне разведка!

Вхожу в гостиницу с видом завсегдатая — и прямо к портье. Светловолосый голубоглазый инвалид — левый рукав пиджака засунут в карман — любезно спрашивает по-румынски, чем он может быть полезен. Не колеблясь, отвечаю ему на своем безукоризненном немецком:

— В каком номере живет капитан Вилли фон Пфлюг?

«Фон» я изобретаю тут же на ходу, чтобы портье из уважения к этой приставке раскрыл регистрационную книгу и порылся в ней. В это время можно закурить и осмотреться. Тишь да гладь… Над всей Румынией безоблачное небо. Гостиница спит, черт ее побери, или притворяется, что спит. В ресторане, впрочем, как всегда оживленно.

— Господин офицер…

В этот момент звонит телефон, и портье вынужден отойти от меня. Я знаю, он хотел сказать мне, что никакой фон Пфлюг в «Гранд-отеле» не проживает. Наблюдаю, как он снимает трубку, отвечает, слушает… Отложив трубку в сторону, портье вежливо просит меня подождать одну минуту и направляется в сторону ресторана. Мне слышно, как он громко объявляет по-немецки: «Господина майора Блюма срочно просят к телефону» — и возвращается в сопровождении низенького пухлого офицера. Китель майора распахнут, под ним видна мокрая от пота рубашка. Он лихо рявкает в трубку:

— Майор Блюм у телефона! Да, господин генерал!.. Как? — Он делает паузу и поднимает глаза к лампе под потолком. — Слушаю, господин генерал!.. — Положив трубку на рычаг, он застывает возле аппарата, как загипнотизированный. Я вижу, как он мгновенно меняется в лице, как будто его внезапно затошнило. Беловолосый портье тоже замечает эти изменения и спрашивает:

— Что случилось, господин майор? Вам плохо?

Майор выходит из оцепенения и отвечает ему:

— Тревога, Ганс, тревога! — И поспешно направляется в ресторан.

Портье вспоминает наконец обо мне и с изысканной любезностью говорит:

— Мне очень жаль, но майор фон Пфлюг у нас в отеле не проживает.

«Огорченный», я благодарю и выхожу на улицу. Сделав несколько шагов, останавливаюсь напротив окна ресторана и смотрю, что происходит за стеклами. Несколько офицеров-летчиков поднимаются с недовольным видом и собираются уходить. Итак, люди генерала Герштенберга тоже подняты по тревоге. К чему бы это? Может, какие-то изменения произошли на фронте под Яссами?

На другой стороне улицы томится в ожидании мой таксист. Обе передние дверцы машины распахнуты, потому что слишком жарко. Я закуриваю сигарету, но вовремя вспоминаю, что таксист не выносит дыма, и раздраженно засовываю сигарету в карман. Потерять водителя с машиной в такое время мне совсем ни к чему. Пусть уж лучше ворчит, дуется, но дело свое делает. Без него мне — никуда!

Мы садимся в машину одновременно. Он со вздохом, я — с мыслью о том, что происходит сейчас в тишине гостиницы. Но разве там что-нибудь происходит?

Водитель включает зажигание и обращается ко мне с беспокойством в голосе:

— Не сердись, уважаемый, но больше я с тобой не могу ездить.

Смотрит, как я отреагирую. Я весь негодование.

— Как это так? Я тебя предупреждал с самого начала, что это надолго.

— Надолго ли, нет ли, какое мне дело? Я хочу домой поскорей попасть… Боязно мне, в городе что-то неладно…

У меня тоже такое впечатление, именно потому-то я и не могу его отпустить.

— Ну-ну, — говорю я миролюбиво, — брось-ка шутки шутить.

— Какие шутки? Ты знаешь, что во дворе главпочтамта делается? Там целая рота — весь двор забит. Что им там нужно, а? Что скажешь? Какого дьявола они там собрались? Может, ты знаешь?

— Откуда мне знать? — Я пожимаю плечами, изображая полное неведение.

Он продолжает разглагольствовать:

— Не знаешь? Ну так я сам тебе скажу, если тебе неизвестно! Они оттуда возьмут и ударят по немцам, которые в гостинице сидят!.. Не сейчас, конечно, а погодя, с темнотой. Как стемнеет, так и жахнут!

Уф! Уж эта мне шоферня! Все-то они знают, во всем» то разбираются… А может, мне очень повезло, что я случайно уселся рядом с этим великим стратегом?

— Да брось ты, дружище! Зачем им это делать, если мы союзники?

Шофер сразу же замолкает, как в скорлупу прячется. Должно быть, думает, что слишком далеко зашел со своей стратегией.

Мы проезжаем мимо полицейской префектуры. На Каля Викторией полно людей, терраса Дома офицеров тоже заполнена посетителями. Но это меня уже не интересует. Мы едем на следующий объект — центральную телефонную станцию.

— Остановись-ка у Национального театра.

Водитель снова начинает проявлять беспокойство:

— А где еще потребуешь остановиться? Можешь мне толком объяснить, чего мы ездим? Зачем тебе театр понадобился? Он же все равно закрыт. Ты приезжий, что ли?

— Я тебе показал удостоверение. Там написано, откуда я.

Остановив машину там, где сказал я, он тоже выходит. О господи, идет за мной, чтобы посмотреть, куда я вхожу! Да, я его заинтриговал. Но если он меня бросит, то плохи мои дела. Другое такси мне схватить уже не удастся.

Вхожу в здание телефонной станции через вращающуюся дверь. В зале со множеством окошечек народу мало, тишина. Ничего подозрительного. Вдруг кто-то берет меня за локоть. Вздрагиваю от неожиданности, резко поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с Мироном Попа — это один из наших. Он в гражданском, как и я. Отводит меня в сторону, и только тут я замечаю, как он взвинчен. Глаза у него горят.

— Бану, здесь что-то происходит… — шепотом заговорщика сообщает он. — Я получил приказ не покидать объект и наблюдать возможные передвижения немецких военных подразделений, находящихся поблизости от телефонной станции… Пока у нас мир, но… — Он окидывает многозначительным взглядом огромный зал и снова берет меня за локоть: — Думаю, что немцы что-то задумали… Как бы они на нас не напали…

Ну и дела! А ведь, возможно, он прав. Сейчас ситуация позволяет предполагать самое невероятное. Я же видел, как офицеров Герштенберга собрали по тревоге, — значит, немцы действительно что-то задумали.

— Что это тебе в голову пришло?

— «Что, что»! — обижается Мирон. — Соображай: директор телефонной станции отдал приказ отключить все аппараты у немцев. Уловил?

Верно, тут и соображать-то нечего — в воздухе что-то носится, это ясно. Черт его знает, может, он и прав. Если бы мы порвали с немцами, то капитан Деметриад немедленно послал бы меня выполнять операцию «Унде»… А может, к тому дело и идет? Он ведь пока не вводил меня в курс дела. Я вспоминаю, что у германской миссии на телефонной станции есть свой узел, который обслуживается только немцами.

— А немцы на своем коммутаторе пронюхали что-нибудь?

— Пока нет. Теряются в догадках и не могут найти объяснения неисправностям на некоторых линиях…

Мирон провожает меня до вращающихся дверей, а потом выходит вместе со мной на улицу. Осененный какой-то догадкой, он долго смотрит на меня изучающим взглядом и, наконец, решается:

— А ты, Бану, зачем сюда приехал? За телефон заплатить?

Я усмехаюсь:

— Самое время.

— А все же?

— Так просто, из любопытства…

Он больше не настаивает, и мы расходимся. Я оглядываюсь вокруг. Около здания Национального театра пустынно, но магазины на другой части улицы работают как обычно, внутри видны покупатели. Люди не проявляют особого беспокойства. И не подозревают, что вот-вот наступит час Ч.

Так что пока мой таксист, пожалуй, самый чуткий и самый информированный человек во всем Бухаресте. Я возвращаюсь к машине и застаю его в самом взвинченном состоянии.

— Ты где шляешься? Думаешь, можно меня мариновать до бесконечности?

«Эх, сказал бы я тебе!» — думаю я, но ничего не говорю и молча сажусь на переднее сиденье. Машина срывается с места.

— Может, у тебя какие дела в Королевском дворце найдутся? — На его потном лице появляется подлая издевательская улыбочка. — Ты вроде по очереди все дворцы объезжаешь…

При его последних словах я настораживаюсь: он, значит, за мной наблюдает, делает выводы. Ну что ж, пока сведем все к шутке.

— А ты, дядя, как догадался? — смеюсь я. — Да, королева изволила пригласить меня на ужин.

— Скорей уж на последнюю вечерю! — фыркает таксист. — Мне очень жаль, уважаемый, но во дворец ты, кажется, не попадешь. Ворота там закрыты, а охрана усилена.

Интересно, кто из нас разведчик — он или я?

— Откуда ты все знаешь? Кто тебе сказал про Королевский дворец?

Водитель страшно доволен признанием своей осведомленности и охотно называет источник:

— Торговка табаком сказала. Она стоит лицом к самым большим воротам позади дворца. Еще она сказала, что во дворец коммунисты пробрались.

— Надо же!

— Думаю, что дыма без огня не бывает!

На малой скорости мы пересекаем Дворцовую площадь, приближаясь ко дворцу. Водитель торжествующе восклицает:

— Ага, видел? Ворота закрыты! С чего это их закрыли? Закрывают-то только по ночам! Табачница верно сказала.

Да уж куда верней: раз король во дворце, то двое железных кованых ворот должны быть открыты. Шторы на окнах задернуты, но сквозь щели пробивается свет — доказательство того, что в эту необычную пору во дворце тоже что-то происходит.

— Так что — едем дальше или хочешь остаться поужинать? — Он не забыл моей шутки, но я не сержусь.

— Едем, только тихо, скорость не прибавляй.

В этом районе меня интересует еще один объект: гостиница «Сплендид-Парк» — одна из резиденций гестапо. От дворца ее отделяет узкая улица, которая называется Имперской. Через окна гостиницы гестаповцы следят за каждым движением во дворце.

— Стоп! — говорю я, едва такси подъезжает к Белой церкви.

Выпрыгиваю из машины и бегу в сторону Имперской улицы. Вижу два немецких военных грузовика напротив второго выхода из гостиницы. Около гостиницы полно немецких солдат. Тут все ясно. Бегом возвращаюсь к «бьюику».

Там водитель внимательно изучает мое удостоверение. Подозрительно скосив на меня глаза, отдает его мне.

— Интересный ты человек, уважаемый!.. Давно мне таких интересных клиентов не попадалось! Где следующая остановка? У германского посольства?

Его вопрос настолько ошеломляет меня, что я с трудом скрываю замешательство:

— А ты как догадался? Именно у посольства. Только, прошу тебя, будь любезен, останови сначала у министерства финансов.

Привычным движением сую руку в задний карман, где обычно держу пистолет. Вот дьявол, забыл его дома! С этим чересчур проницательным водителем надо держать ухо востро — он явно взял меня на «прицел». Ужасно хочется закурить. Но не успеваю я даже дотронуться до портсигара, как тут же слышится грозное предупреждение:

— Э-э! Уважаемый!

— Да я не зажигаю… — оправдываюсь я, как школьник. — Хотел только подержать сигарету во рту, чтобы почувствовать вкус табака… Тебе известно что-нибудь о дворце Катарджи?

Этот неожиданный вопрос отнюдь не застает его врасплох, будто он только его и ждал от меня. Ответ водителя звучит как урок, вызубренный наизусть:

— Дворец построен в 1889 году первым румынским нефтепромышленником Монтеору, человеком из народа, для его дочери Элеоноры, которая вышла замуж за дворянина из древнего рода Катарджи.

Добавь он, что дворец был спроектирован и построен архитектором Хорией Минку, ей-богу, я встал бы перед ним на колени.

— Если ворота будут открыты, въезжай сразу во двор.

— А в министерство финансов уже не надо?

Он косит на меня взглядом и насмешливо улыбается. Его, наверное, забавляет мой вид с незажженной сигаретой в зубах.

— Притормози у посольства…

— Так и сделаю…

Ворота, однако, закрыты. Жалко! Мы проезжаем мимо резиденции Киллингера и метров через сорок останавливаемся. Здесь я должен выйти. Напоминаю этому мастеру руля и военной стратегии, чтобы он не подумал смотаться.

— Это ты мне говоришь?.. Да ты на счетчик посмотри! Интересно, есть у тебя чем расплачиваться-то? Как бы мне в дураках не остаться!..

А-а, вот такой оборот меня вполне устраивает. В случае чего он меня сам из-под земли достанет.

Пересекаю Каля Викторией по диагонали. Тихо… Безлюдно. Особенно в торговой части магистрали. Здесь все же попрохладней, чем в других районах города. У посольства через дорогу — полное спокойствие. По крайней мере так мне кажется с этого расстояния. На втором, последнем этаже здания находится роскошный кабинет барона Манфреда фон Киллингера. Шторы светомаскировки пока не опущены, но никаких проблесков света не видно. Никто не входит и не выходит.

Толкаю огромную, окованную железом створку ворот дворца Катарджи. Она подается неожиданно легко. Пробиваюсь в сад и большими шагами направляюсь не к главному входу, а к служебному. Навстречу мне выходит старик Иосиф, верный слуга семьи Катарджи. Хозяева выехали из Бухареста из-за бомбежек, а его оставили присматривать за дворцом. Он и у нас на службе.

— Добрый вечер, дядя Иосиф… Есть что-нибудь новенькое?

— Э-э!.. Ребята тебе сами скажут, а я иду поливать сад.

— Ну-ну, поливай.

Вся эта ситуация меня веселит. Через три ступеньки взбегаю по служебной лестнице, освещенной синей лампочкой, и останавливаюсь напротив одной из дверей мансарды. Она заперта. Чтобы ее открыли, нужно дать два коротких звонка и один длинный. Мне открывает лейтенант Михуц.

— А, это ты! — радостно восклицает он. — Давай входи. Я тебя уже заждался.

— Как это заждался? — недоумеваю я, но все-таки вхожу в комнату. — Если мне не изменяет память, я получил приказ…

— Погоди, я в курсе. Но с тех пор как капитан послал тебя на задание, многое изменилось.

Он таинственно улыбается и подталкивает меня в следующую, смежную комнату, где у нас оборудован наблюдательный пункт. Я вхожу и застываю, пораженный. Откуда здесь появилась рация? И радист Никифор?

— Эй, лейтенант, что встал как вкопанный?

Я оставляю вопрос без ответа. Никифор сидит у рации в наушниках и слушает. Заметив меня, улыбается, приветственно салютует.

— Когда эта игрушка здесь появилась?

— Да уж полчаса как здесь.

— Привет, Косте! — Это мой приятель, младший лейтенант Мирча Нелу Пиндарул. Он несет службу у овального окна мансарды, откуда с помощью сильного артиллерийского бинокля ведет наблюдение за германским посольством, расположенным в здании через дорогу. Он не может отвлекаться ни на минуту. Коротко поприветствовав меня, он тут же поворачивается к нам спиной, снова берется за свой бинокль.

— Э, Мирча, что здесь происходит? Я получил приказ…

— Твой приказ уже аннулирован. — У Михуца рот до ушей. Он крепко обнимает меня и говорит: — Объявлена тревога номер один. Операция «Стежар»… Понимаешь?.. Мы порвали с немцами. Гитлер капут!

В моей голове наступает молниеносное просветление. Так вот что все это означало!.. Меня захлестывает волна эмоций. Хочется как-то выразить свои чувства, но не успеваю даже слова сказать. Не отрываясь от своего бинокля, Нелу кричит так, будто с души у него свалилась каменная глыба:

— Братцы, Чобану прибыл! Наконец-то! Никифор, слышишь? Докладывай немедленно!.. — И зовет меня: — Иди-ка сюда, быстро, глянь, пока не вошел!.. — Он протягивает мне бинокль.

Я делаю шаг к окну и прикладываю бинокль к глазам. Вижу «мерседес»… и широкую спину мужчины, исчезающего в дверях посольства. «Барон, — мелькает у меня в голове. — Барон Манфред фон Киллингер. Тот, которого в прошлом году припечатал Аргези»[3].

У меня из рук вырывают бинокль — я слишком задумался, пора вернуться к реальности. Красивый четкий голос Никифора повторяет наши позывные:

— «Каштан»! «Каштан»! Я — «Платан»… Ты меня слышишь? Перехожу на прием…

— «Платан»! «Платан»! Я — «Каштан», — отвечает наш штаб. — Слышу тебя прекрасно, перехожу на прием…

И снова голос Никифора:

— «Каштан»! «Каштан»! Я — «Платан». Докладываю: несколько минут назад в «Миоару» приехал Чобану. Конец сообщения. Перехожу на прием.

— «Платан»! «Платан»! Я — «Каштан». Сообщение принял. Когда появится Отважный, срочно пошлите его на базу. Конец сообщения.

В разлившейся тишине у меня в ушах продолжают звучать последние слова «Каштана», как мелодия любимой песни. Мирча безжалостно возвращает меня к реальности:

— Эй, Отважный, это про тебя! Ты слышал?

Там, в здании напротив, собрались сейчас все немецкие заправилы. Стало быть, если будет нужно, мы всех сразу и схватим.

Мысли мои снова возвращаются к операции «Унде». Ее сценарий предполагает только одно главное действующее лицо — им-то и должен быть я.

«ВАЛЬТЕР» КАЛИБРА 6,35

Не помню, как я выскочил на улицу, как оказался на сиденье автомобиля рядом с угрюмым водителем. Ору: «Давай гони!» — как будто призываю: «Вперед! В атаку!»

— У меня тут немец сзади, — сообщает мне водитель полуобморочным голосом.

Сгоряча я почти не обращаю внимания на его слова, но, обернувшись, внезапно оказываюсь под дулом пистолета.

— Понятия не имею, откуда он взялся… и чего хочет. Я ни хрена не понимаю, чего он лопочет, — стонет шофер.

Тот, кто захватил машину, водителя, а теперь и меня, — в штатском. Из-за наступающей темноты и неожиданности я как следует не могу разглядеть его лица. Зато пистолет я определяю сразу: «вальтер» калибра 6,35… Черт подери, это круто меняет дело. Беру себя в руки и спрашиваю:

— Bitte schön, was wünschen Sie?[4]

Прежде чем я успеваю услышать ответ незваного «гостя», до меня доносится злобное рычание шофера:

— А ты-то, ты-то что? Тоже, может, из немцев?

Оружие незнакомец держит твердой рукой — видно, что палец его уже не раз спускал курок «вальтера». Дуло пистолета кажется мне неестественно черным и большим. Спрашиваю опять, тоже по-немецки:

— В самом деле, что вам нужно?

На этот раз немец отвечает:

— Ich möchte, dass man mich nach Otopeni fährt… so schnell es geht.

— Чего это он говорит? — спрашивает водитель.

— Чтобы ты отвез его в Отопени, и притом как можно быстрее.

Не обращая внимания на пистолет, шофер оборачивается к незнакомцу и шипит сквозь зубы:

— Нет бензина!.. Нихт бензин!.. Бензин — йок!

Это было бы смешно, если бы не серьезность ситуации. В ответ на многоязычное объяснение клиент с «вальтером» в руках командует:

— Wenn, er mich hintergeht, blas ich ihm das Licht aus!

— Он говорит, что если врешь, то у тебя сейчас мозги вылетят.

Мастер руля включает зажигание. Он яростно ругается, имея в виду немца, но по ходу дела не забывая и меня. «Бьюик» трогается с места вяло и неохотно.

— Все из-за тебя… Я б уж давно был дома, черт побери…

Теперь очередь немца поинтересоваться, что это там водитель бормочет. Такая реакция человека с пистолетом приводит меня в состояние искренней радости. Румынского он, стало быть, не знает. Я перевожу, что шофер просто недовольно ворчит. Это сообщение вызывает бешенство немца.

— Скажи ему, что я не намерен шутить! Пусть не жалуется, я заплачу вдвойне… Со мной эти фокусы не Пройдут, если окажется, что бензин есть, а он меня надувает. Пристрелю как собаку…

Перевожу эту угрожающую речь слово в слово, а под конец добавляю свое:

— Слушай, дядя, внимательно, что тебе я скажу!.. Когда подъедем к «Буфету», изобрети какую-нибудь поломку. Положись на меня, все будет в порядке.

— Если мне стукнет в голову, так могу вообще всадить машину в телеграфный столб. Сам сдохну, но заодно еще двух мерзавцев угроблю… — честно предупреждает меня таксист.

Меня этот ответ устраивает. Однако немец что-то унюхал и угрожающе рычит:

— Э-э, что он там болтает?

— Я ему посоветовал быть серьезным и послушным, со мной тоже шутки плохи… А он свое ноет, что карбюратор барахлит… Говорит, на большой скорости может выкинуть номер.

— Я разбираюсь в карбюраторах, — заявляет немец.

Таксист понимает наш диалог со своей колокольни:

— Если продашь меня…

— Делай, как я сказал. Выкрутимся.

Немец все же не дурак. Он что-то заподозрил и на всякий случай категорически требует:

— С этой минуты ни слова вы оба! Иначе стреляю!

Я лично не сомневаюсь, что так оно и будет. Но чтобы он не думал, что запугал нас, бодро говорю по-немецки:

— Должен же я ему перевести то, что вы сказали, верно?

Немец неохотно кивает, и я тут же спешу «перевести» своему соседу еще кое-что:

— Действуй, как я сказал. Только лучше не у «Буфета», а подальше, в парке… И проглоти язык, а то он выстрелит.

Не знаю, удалось ли мне завоевать его доверие. Бросаю короткий взгляд через плечо — пистолет на том же месте. Мы едем вперед прямо на анемичный свет маскировки. Доезжаем до площади Виктории. Какой-то трамвай загораживает нам путь. Так, надо подумать… От нашего штаба нас отделяет каких-нибудь двести метров. Если я молниеносно выскочу из машины, немцу останется только одно — выскочить следом за мной. Но я не могу бросить на произвол судьбы водителя. И еще одна мысль удерживает меня на месте — этот немец мне интересен. Откуда он вообще взялся? Из миссии? Если да, то почему не поехал в Отопени на служебной машине? Побоялся, видно, что машину остановит наш патруль… По плану операции «Стежар» выезды из города патрулируются. Для любого немца Отопени — это прежде всего «Вальдлагерь» Герштенберга. Почему же этот налетчик в штатском так спешит туда? Не дипломатический ли он курьер? Или, может, офицер связи? Не исключено — ведь телефонная связь немецких войск сейчас бездействует.

Мы объезжаем трамвай. Путь снова свободен. «Что-то думает сейчас капитан Деметриад? — с беспокойством спрашиваю я себя. — Он ведь ждет моей явки на операцию «Унде», а я…»

— А ну прибавь скорость! — приказывает немец.

Водитель, однако, умней, чем можно было бы ожидать. Он объявляет, а я перевожу:

— Если прибавлю, рискуем попасть в аварию.

— Нажимай! — упрямо настаивает немец.

Я «перевожу» таксисту свой текст:

— Нажимай, старина! Так лучше… А потом изобрази поломку… Нам бы только выкурить его из машины на минуту-две, тут ведь кругом наши, понимаешь?

«Бьюик» разгоняется. Мы подъезжаем к Триумфальной арке. По плану операции «Стежар» в парке и среди зеленых насаждений вдоль шоссе размещены наши, румынские части…

Внезапно мотор «бьюика» начинает скрежетать и кашлять все чаще и громче.

— Видишь! — драматическим голосом восклицает шофер. — Черт его раздери, этот «бьюик»! Переведи, переведи ему!

Да он, оказывается, артист! Вот уж повезло, так повезло. Довожу до сведения немца происходящее, но его ответ раскрывает новую опасность:

— Я инженер по автомобилям! Если прикидывается, я вас обоих уничтожу.

Не знаю, что такое мой шофер устроил, но мотор кашляет, дергается, машина трясется и, кажется, готова вот-вот взорваться.

Автомобиль по инерции проезжает вперед и замирает у края тротуара.

— Не двигаться! — слышим мы очередную команду немца.

— Спокойно! — ободряюще бросаю я отважному водителю. — Положись на меня.

Что собирается делать наш вооруженный пассажир, пока не ясно. Вот он выходит из машины. Открывает дверцу возле водителя и приказывает нам выйти.

— Удрать хочет на моей машине! — жалобно стонет перепуганный водитель.

Однако приказу мы подчиняемся. На улице темно, но не настолько, чтобы не видеть друг друга. В нескольких шагах от нас немец, не спуская пальца с курка, отдает следующий приказ:

— Убирайтесь отсюда! Живо! Иначе стреляю!

В следующую секунду я бросаюсь головой вперед и сильно ударяю его в солнечное сплетение. Не ожидавший атаки немец надает, а я перелетаю через него. Слышу, как брякается оружие о мостовую. Совершая бросок, я надеялся только на помощь водителя, но тут на шум борьбы откуда ни возьмись из ночной темноты выскакивают двое румынских военных — офицер и солдат.

СЮРПРИЗ

— Что здесь происходит? — спрашивает румынский офицер, так вовремя выскочивший из кустов. Мечущийся луч фонарика выхватывает из темноты то немца, то меня, то таксиста — дядя успел схватить монтировку и уже готов был опустить ее на голову «клиента», но так и замер с занесенной вверх рукой.

— Видите, у парапета «вальтер» валяется? — отвечаю я. — Поднимите.

Фонарик высвечивает пистолет. Солдат с автоматом за плечом поднимает его. Несколько секунд с любопытством разглядывает оружие и затем передает его командиру.

— Это чей? — Офицер снова нетерпеливо направляет слепящий свет фонарика мне в лицо.

Протягиваю ему документы. Он недоверчиво изучает их, испытующе смотрит на меня, потом на немца. Тот еле стоит на ногах. Если бы не опирался спиной о машину, наверняка давно бы упал. Во время нашей короткой стычки он ударился головой о мостовую. Лицо у него залито кровью.

— Ладно, с вами, предположим, все ясно. А это кто?

— Почему «предположим»? — вскидываюсь я, но вовремя вспоминаю о неуместности такой реакции и отвечаю: — Это немецкий… агент!

— Он хотел нас застрелить, — выходит из оцепенения водитель и опускает наконец руку, в которой еще сжимает рукоятку.

Луч света снова направлен на меня. Офицер пристально вглядывается в мое лицо, видимо, оно не внушает ему доверия. В конце концов он решается и возвращает мне документы, но оружие оставляет у себя. Да, его подозрения наверняка не рассеялись до конца.

— На чем вы собираетесь ехать дальше? На этом автомобиле? — интересуется он, продолжая сверлить нас взглядом. — Он, кажется, сломан?

Водитель разражается смехом и не унимается, даже когда луч фонарика упирается ему в лицо. Это нервный смех.

— Ваши документы! — требует офицер.

— Мои?! — удивленно бормочет водитель.

«Этого только не хватало, — беспокоюсь я. — У него нет документов!» Но нет, слава богу, какое-то удостоверение есть.

Офицер, погоны которого я никак не могу разглядеть, требует ответа:

— Что с машиной? Поломка?

— Какая поломка? Господи помилуй! Мой «бьюик» — и поломка! Ведь у этой машины Самый лучший мотор во всем Бухаресте! Провалиться мне на этом месте, если не я сам эту поломку устроил!

Офицер уже теряет терпение, да и времени у него нет слушать до конца историю с так называемой «поломкой». Он поворачивается ко мне и властно распоряжается:

— Господин лейтенант, как можно скорее уезжайте отсюда! — Он протягивает мне «вальтер». — Вооруженные столкновения с немцами могут начаться с минуты на минуту.

— Понял… Благодарю вас…

— Значит, одурачил меня?! Лейтенант?! — заводится водитель.

У меня нет времени объяснять ему, как обстоят дела. Проверяю «вальтер». В стволе патрон, магазин полон. Сую револьвер за пояс, после чего прошу капитана посветить фонарем на гитлеровца. Теперь моя очередь приказывать.

— Хенде хох! — командую я.

Пленник со стоном поднимает руки. Рана на лбу беспокоит его, а может, он просто испугался крови, которая течет из раны. При свете фонаря выворачиваю ему карманы. Документы оставляю у себя, а запечатанный сургучом пакет передаю офицеру; теперь я вижу, что это капитан. Он приближает фонарик к пакету, и я могу различить гриф «Совершенно секретно» и имя адресата: генерал Петер фон Краус.

Ого! Я еще не начал выполнять операцию «Унде», а уже такой сюрприз преподнесу капитану Пану Деметриаду!

Я киваю немцу на заднее сиденье и приказываю сесть в машину. Он послушно выполняет команду. Я захлопываю за ним дверцу.

— Едем, господин лейтенант? — спрашивает меня шофер, в одну минуту обретя военные замашки.

— Ты знаешь, где штаб столичного гарнизона?

— Так точно, знаю! — бодро восклицает шофер и садится за руль.

Я благодарю капитана, а он в свою очередь желает мне успеха. Достаю «вальтер» и усаживаюсь рядом с водителем. Теперь я держу пленника под дулом его собственного пистолета.

— Давай гони!

Автомобиль срывается с места. Через двадцать метров делает крутой вираж, и мы откидываемся на спинку сиденья.

— Восемьдесят километров в час! — радостно докладывает водитель. — Лейтенант, ты же секретный агент, вот ты кто! Как это я тебя сразу не раскусил? Я же клиентов по запаху чую…

Я не сержусь и не обрываю его. Восторги его сильны и продолжительны, и я уже начинаю подумывать, что, может, мне удалось бы и закурить. Может, разрешит на радостях. На его болтовню я не отвечаю. Не спуская глаз, держу на прицеле нашего пленника на заднем сиденье. Документы его я пока не смотрел; кто он такой, остается неизвестным. Зато я прекрасно знаю, кем является генерал авиации Петер фон Краус, которому адресован пакет с грифом «Совершенно секретно». Его ставка в самом деле расположена возле Отопени на авиабазе «Вальдлагерь».

С заднего сиденья до меня доносится стон. Рана у немца действительно здорово кровоточит. Протягиваю ему свой носовой платок. Видно, он здорово стукнулся. Ну ничего, в штабе им займутся. Он спрашивает едва слышным голосом:

— Куда вы меня везете?

— Скоро узнаете.

— Я протестую…

— Вот как? А кто залез в нашу машину и размахивал тут пистолетом?

Пленник молчит.

— Ты что с ним думаешь делать? — спрашивает водитель.

— Передам в штаб.

— Отдай его мне, — предлагает таксист вполне серьезно. — Он по праву мой. В чью машину он сел? Около чьей башки пистолет держал?

Судя по всему, дядя не шутит, поэтому я обрываю его:

— Очень жаль, дорогой, но это невозможно.

— Жалко. Мамочка моя, что бы ему устроил! Чего только я не натерпелся от таких клиентов!.. Послушай, ты почему не хочешь отдать его мне?

— Потому что уже час, а может, два, как мы находимся в состоянии войны с гитлеровской армией.

— Да ну?

— А кто мне врал, что коммунисты заняли дворец?

— А ты слушал!.. Эта дура табачница меня с толку сбила. Значит, с немцами воюем?

Пересекаем шоссе Жиану и подъезжаем к памятнику Авиаторам. Здесь все вроде бы нормально. Но я-то знаю, что подразделения гвардейского кавалерийского полка замаскировались в близлежащем парке.

Крутой поворот влево. Тормозим… Приехали. В машине включается свет.

— Сколько я тебе должен, уважаемый?

— Мне? — Шофер с удивлением хлопает глазами, будто с луны свалился. Выключает счетчик. — Ничего вы мне не должны.

— Брось, дядя, я не хочу тебя грабить, — пробую я его уговорить.

Притворяется, что не слышит. Выходит из «бьюика»:

— Давай я помогу его тебе доставить!

Выхожу и я. Из штабных ворот выбегает офицер в походном снаряжении, в каске и при всем, что полагается. Он узнает меня. Я его тоже. Это младший лейтенант Джиджи Каранфил.

— Косте, это ты? — интересуется он. — Нам сообщили, что городская машина остановилась возле ворот. С тех пор как объявили операцию «Стежар», мы тут глядим в оба.

Приказываю немцу выйти из машины. Это место ему наверняка знакомо.

— А с этим что делать? — спрашивает Каранфил.

Я не отвечаю, потому что в эту минуту прощаюсь о шофером. После всего, что мы вместе пережили, мне кажется, будто мы с ним выехали давным-давно, а знакомы чуть ли не всю жизнь. Мы протягиваем друг другу руки и обмениваемся крепким рукопожатием.

— Да, это была поездочка! Спасибо тебе, дядя!

— Будь здоров, лейтенант! Всяческих тебе побед!

Вместе с Каранфилом я конвоирую узника до ворот. Тут до меня снова доносится голос водителя:

— Лейтенант!

Оборачиваюсь и вижу его в десяти шагах от нас.

— Послушай, — продолжает он, — ты забудь это… с курением. Я просто с детства болею легкими и всегда страдал от этого.

— Будь здоров, старина!

И только в следующую минуту мне приходит в голову, что я даже не спросил, как его зовут. Но возвращаться уже нет времени, я не могу терять на разговоры ни минуты.

СТРАННОЕ ЗАДАНИЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ

Капитан Деметриад не дает мне и рта раскрыть, чтобы я мог доложить. Увидев меня, он стремительно вскакивает:

— Ты где шляешься, господин лейтенант? По кабакам прохлаждаешься? Во «Флоре»? С Виктории мне доложили, что ты уже час как уехал.

Такого приема я не ожидал. Как ему объяснить? В таком бешенстве я никогда не видел своего начальника.

Мои руки сами собой вытягиваются по швам, я слушаю его, замерев по стойке «смирно». «Погоди, — думаю, — сейчас остынешь».

— К Маргарете тебе загорелось заглянуть? На танцы?.. Ты мне голову не морочь! Сколько времени, как ты с Виктории уехал?.. — Внезапно он замолкает и вонзает в меня суровый взгляд.

«Что это с ним? — думаю я, растерянный от такой внезапной перемены. — Что он на мне увидел?»

— Это что, кровь?

— Кровь? Какая кровь?

— На костюме.

Я опускаю глаза и действительно обнаруживаю пятна крови на своем элегантном летнем костюме.

— Ты ранен? — спрашивает капитан, уже понизив голос и, возможно, даже испытывая угрызения совести.

— Господин капитан, разрешите доложить!..

Не дожидаясь ответа, вынимаю запечатанный сургучом пакет — первый мой военный «трофей» — с немецким грифом «Совершенно секретно» и вручаю его начальнику.

— Что это? — удивленно спрашивает он, однако тут же видит фамилию адресата и забывает обо всем.

Его не нужно учить, что делать: он берет с письменного стола нож для бумаг и вскрывает пакет. В пакете два листка бумаги с машинописным текстом. Капитан Деметриад быстро их просматривает. Но я не вижу особой радости на его лице. Наоборот, по мере того как он перечитывает документ, оно темнеет все больше. Н-да, не здорово! Видимо, плохие новости. Он проходит за стол, но не садится, а остается стоять с документами в руке и спрашивает меня:

— Где ты это нашел?

Я чуть было не отвечаю: «Во всяком случае не в ресторане «Флора» и не во время танцев с Марго», но в данном случае от иронии лучше воздержаться, и я говорю:

— Разрешите доложить, господин капитан! В коридоре под охраной младшего лейтенанта Каранфила находится лицо, которое должно вас заинтересовать.

Я кладу на стол остальные предметы, отобранные при обыске у моего пленника, в том числе и удостоверение вермахта. Капитан смотрит на меня пристально и недоверчиво, как будто он только сейчас начинает понимать, что за человек у него в подчинении. Берет удостоверение, неуверенно читает:

— «Майор Мартин фон Блетц»! — Он переводит взгляд на меня и продолжает тем же неуверенным тоном: — Ты хочешь сказать, что лицо, которое стоит в коридоре и ждет, когда ты его введешь в мой кабинет, — это майор Мартин фон Блетц?

— Если между этим удостоверением и его обладателем существует определенная зависимость, то пятна крови на моем элегантном костюме принадлежат именно майору фон Блетцу, — отвечаю я вдохновенно. — Он мой пленник!

Капитан Деметриад продолжает смотреть на меня недоверчиво: не свихнулся ли я? Он делает большой шаг к двери, широко распахивает ее и оказывается лицом к лицу с моим немцем.

— Войдите, господин майор! — приглашает его капитан, обращаясь к нему по-немецки с несколько худшим произношением, чем у меня.

— Я могу идти? — спрашиваю я.

— Останься! — приказывает капитан.

При нормальном освещении я наконец-то могу рассмотреть своего пленника. На вид ему лет сорок пять. Крепкая фигура человека, который не пренебрегает гимнастикой. Виден только один глаз, второй закрыт окровавленным носовым платком. Лацканы костюма тоже в пятнах крови.

Капитан Деметриад берет в руки удостоверение немца и спрашивает его:

— Это вы — майор авиации Мартин фон Блетц?

— Да.

— Вы прибыли в Румынию три дня назад для выполнения операции «Вольф»?

— Да.

Это же надо, какие интересные детали известны капитану об этом лихом пленнике!

— Позовите Каранфила! — приказывает мне капитан.

Мне остается только распахнуть дверь и подать знак младшему лейтенанту, чтобы он вошел. Тот входит и остается стоять навытяжку.

— Каранфил, отведи майора фон Блетца в медицинский кабинет, пусть ему окажут помощь. Не спускай с него глаз. Потом приведешь обратно. Понял?

— Понял, господин капитан! Разрешите выполнять?

— Подожди… — Капитан Деметриад переводит взгляд на нашего «гостя» и повторяет ему по-немецки приказ, отданный подчиненному. Майор благодарит и косит здоровым глазом на меня: вполне возможно, что и ему интересно получше рассмотреть, каков я. Меня вдруг осеняет, я достаю «вальтер» и кладу его на письменный стол рядом с остальными предметами. Капитан, поняв, в чем дело, не требует от меня объяснений.

— Значит, мы находимся в состоянии войны, господин капитан? — спрашивает немец.

— Так точно, господин майор. И с этой минуты советую вам примириться с мыслью, что вы наш пленник.

Капитан делает знак Каранфилу, но тот и сам понимает, что можно действовать, открывает дверь и выводит майора в коридор.

Мы остаемся вдвоем в неловком молчании. Капитан, чтобы не затягивать его, приступает к осмотру изъятых у пленника предметов. Чуть позже, так и не пригласив сесть, просит меня доложить о происшедшем. Догадываюсь, что нужно говорить кратко. Я стараюсь, но не могу сказать, чтобы мои усилия увенчались успехом… И все же я ожидаю, когда начальник похвалит меня. Однако он меня разочаровывает, потому что говорит:

— Я выйду на несколько минут… Подожди меня здесь!

После этого он берет со стола содержимое пакета, адресованное генералу Петеру фон Краусу, удостоверение фон Блетца и оставляет меня одного. Я не сажусь, а начинаю мерить шагами кабинет и размышлять о том, что я пережил в течение последних четырех часов… Все же я осел, что за все это время не выкроил минуту, чтобы позвонить Маргарете, а ведь случай был. Досадно! Я вздыхаю: видимо, Марго я потерял. Если я и дальше так легкомысленно буду себя вести, она наверняка меня бросит. Таких лейтенантов, как я, пруд пруди, а вот мне найти такую девушку, как Маргарета, будет нелегко… Как бы все это исправить, если еще не слишком поздно? Ясно… Танцы во «Флоре» уже не пройдут — не из-за меня, а из-за начала войны с немцами… Нужно ей позвонить. После разговора с шефом.

Возвращение капитана Деметриада прерывает ход моих мыслей. Я замечаю, что лицо его слегка посветлело. На это хватило и пяти минут.

— Отважный, говоря откровенно, я предполагал тебя наказать… Ты уже давно должен был явиться в штаб… Но благодаря «подарку», — он показывает на пакет, — так и быть, прощаю. — И говорит улыбаясь: — Полковник Василиу просил передать тебе благодарность.

Хотя я и в штатском, но по привычке вытягиваюсь.

— Ты поел? — неожиданно спрашивает меня капитан, как будто бы это проблема номер один в операции «Стежар».

— Это имеет значение?

— Имеет… Пока я буду беседовать с майором, которому ты проломил голову, сбегай-ка в офицерскую столовую и перекуси: эта августовская ночь будет для нас не только длинной, но и бурной… Тебе предстоит большая работа.

— Операция «Унде»?

Деметриад снова берет в руки документ и машет им как вещественным доказательством.

— Не исключено, что будут внесены изменения… Но сперва беги в столовую…

Я не двигаюсь с места. Удивленный моей нерасторопностью, начальник задает вопрос по существу:

— Что с тобой, Бану?

— Прошу вас, господин капитан, если можно, скажите и мне, какова ситуация. Вы знаете, у меня было назначено свидание с Маргаретой… — Я прикусываю язык. Что это меня стукнуло? Неужели Маргарета — веский аргумент в военной обстановке? Внезапно я чувствую себя ужасно одиноким и бормочу: — Прошу вас, простите меня! — Я берусь за ручку двери и собираюсь выйти.

— Лейтенант, — останавливает меня капитан. — Ты меня о чем-то просил. Куда ты уходишь?

— Я подумал, что позволил себе слишком много.

Капитан Деметриад смотрит на меня веселыми, счастливыми глазами:

— Пробил час Ч. Сегодня после полудня во дворце были арестованы Ион и Михай Антонеску… Разрыв с третьим рейхом отныне стал фактом. По плану операции «Стежар» армия получила приказ атаковать и разоружить немецкие военные части.

Невольно перед моим мысленным взором возникает фигура таксиста. Он все время смеялся надо мной, сколько раз ссылался на какую-то табачницу.

— У тебя еще есть вопросы, лейтенант?

— Вы разрешите мне позвонить моей невесте?

— Очень сожалею, но… Только после десяти, когда его величество прочтет по радио коммюнике государственной важности…

— Вас понял!

Я выхожу и направляюсь в столовую, хотя гораздо охотнее остался бы в кабинете начальника, чтобы присутствовать при допросе майора фон Блетца. Может, я узнал бы, почему, имея такой важный пакет, он не воспользовался служебной машиной. Почему предпочел такси, ведь, слава богу, в миссии полным-полно машин. Послушал бы я, какова его версия происшествия, как он объясняет рану на голове.

В столовой сажусь за стол, заказываю кофе и снова погружаюсь в размышления. Более чем уверен, что Марго к этому времени уже послала меня ко всем чертям и обещает, что с этой минуты между нами все кончено раз и навсегда. Откуда ей знать, что в то время, когда я должен был обнять ее в танце, я сидел в машине с дулом пистолета у затылка? Откуда ей знать, что линия фронта уже не в трехстах километрах от Бухареста, а в городе и предместьях? Что фронт отныне повернут против немцев?..

Столовая почти пуста. Я лениво потягиваю кофе, а в голове у меня путаный клубок мыслей. Я упрекаю себя, что покинул храброго водителя, не спросив его имени и адреса, чтобы, когда война кончится, выпить цуйки в память о нашем чудесном приключении…

А еще считаю себя сообразительным!.. Уж чего-чего, а сообразительности-то как раз и не хватило. По крайней мере, спросить бы, как его зовут…

События тогда развивались так стремительно, что я даже не успел узнать, каким образом этот фон Блетц очутился на заднем сиденье нашего «бьюика». Почему они не поехали без меня? Имеет ли это значение теперь, когда и майор фон Блетц, и пакет с грифом «Совершенно секретно» находятся в руках капитана Деметриада? Это, наверное, смешно, но я, решительно допив кофе, вдруг прихожу к заключению, что имеет. Почему? Да очень просто. Майор фон Блетц профессионал, а вел себя как зеленый новичок. Будь я на его месте… Додумать свою мысль до конца я не успеваю, потому что с порога столовой раздается:

— Господин лейтенант Бану, к господину капитану!

Оглядываюсь через плечо на дверь и вижу там лейтенанта Нэстасе из отдела связи. Либо он принял что-то подкрепляющее, либо бежал, так как щеки его пылают.

— Что с тобой? — опрашиваю я на ходу. — Выпил? Температура? Горишь?

— Горю… от радости… Ты разве не слышал, нет? Немцам капут… Мир, понимаешь?

— Ты как будто не военный. Откуда ты взял, что мир, если для нас-то война только начинается? — Сказав это, добавляю с дурацким высокомерием: — По этому вопросу капитан Деметриад меня и вызывает.

Нэстасе, однако, тут же ставит меня на место ироническим замечанием:

— Да уж без такого стратега, как ты, штаб Бухарестского гарнизона не знает, как и выпутаться!

— А вот и не знает!

Неожиданно вспоминаю об операции «Унде». Не вернулся ли капитан Деметриад к своему решению? Это было бы здорово. Выхожу во двор и делаю несколько шагов… Останавливаюсь, зачарованный ночной тишиной, в которой слышно только стрекотание кузнечиков. Поднимаю глаза. Эх, полетать бы среди звезд! Не одному, конечно, а с Марго… Из мечтательного состояния меня выводят мужские голоса. Они доносятся со стороны оружейного склада. Я останавливаюсь и, приглядевшись, различаю силуэты нескольких штатских, грузящих на автомашину ящики с боеприпасами. Открытие это меня заинтересовывает. Я сижу здесь больше года, но до сих пор не видел, чтобы хоть один штатский вошел в наши ворота.

Меня нагоняет Нэстасе:

— Ты что это тут делаешь, звезды считаешь?

— Я считаю дураков, которые мне попадаются на пути.

Беседу я не затягиваю. Мысли мои уносятся к операции «Унде». Было бы здорово, если бы сейчас мне приказали отправиться на выполнение задания! Я сразу позвонил бы Марго и сказал бы ей что-нибудь о любви, чтобы она помнила обо мне…

Громко стучу в дверь. Капитан приглашает меня войти. Вхожу и застываю. На стуле, где не так давно сидел майор фон Блетц, сидит… владелец «бьюика». Он, как за рулем, неподвижно смотрит перед собой… Широкая лысина усеяна каплями пота. Увидев меня, он посылает мне стеснительную виноватую улыбку.

Капитан Деметриад кивает на меня и спрашивает:

— Речь идет о нем?

— Да, — подтверждает водитель. На губах у него играет та же виноватая улыбка.

— А ты, лейтенант, его узнаешь?

— Да, конечно… Как он сюда попал? — Я не узнаю собственного голоса.

— Как он сюда попал? — повторяет начальник, не отвечая на мой вопрос. Несколько минут проходит в тяжелом и неловком молчании. Он сверлит меня маленькими, детскими глазами, а потом я слышу:

— Он попал сюда в качестве подозрительного субъекта, господин лейтенант.

Не ослышался ли я? Мой водитель — подозрительный субъект? Невозможно! Лысина «подозрительного субъекта» начинает потеть еще сильнее. От страха? Кто его знает! Губы у него трясутся. Видимо, он хочет что-то сказать в свою защиту, но ему не удается выдавить ни единого звука. Я заявляю капитану с неподдельным огорчением:

— Готов руку в огонь положить, это человек порядочный!..

— Я еще не закончил. Что ты суешься со своей рукой? Он действительно был задержан как подозрительный субъект, но никто пока не доказал, что он непорядочный человек…

Шофер облегченно вздыхает и сует руку в карман поношенной куртки, ищет что-то… ищет… ищет и не находит. Его охватывает отчаяние. В конце концов он решается вытереть вспотевший лоб рукавом. Он смотрит на нас так, как будто ему удалось сбросить с плеч тяжелую ношу.

— Что ж я могу вам сказать? — начинает таксист свое корявое объяснение. — Куда мне идти-то? Домой? А почему бы мне здесь, с вами, не остаться? Может быть, я вам тут и пригожусь… В качестве штатского добровольца, шофера… Я тут пока в воротах стоял, видел у вас здесь людей в штатском.

«Ты погляди-ка, черт его возьми, — думаю я, — он и штатских увидел… А откуда эти люди вообще здесь появились?»

Капитан тем временем изучает его удостоверение личности.

— Как, говоришь, тебя зовут?

— Брага… Георге Брага… Место жительства — Бухарест… Невоеннообязанный… Но я не виноват, это из-за легких… Я, видите ли…

Жестом руки капитан прекращает этот словесный поток:

— Так ты туберкулезник? И какого дьявола ты в самое пекло лезешь? Тебе дома, что ли, делать нечего? — Капитан еще раз всматривается в фотографию на документе, сличая ее с оригиналом, сидящим перед ним на стуле.

— Я уже здоров… Почти все нормально… — заверяет Георге Брага (Презабавная, нужно заметить, у него фамилия!). — Ну вот я и того… Согласен лезть в пекло. Прошу вас… У меня с ними свои счеты.

— С немцами? — удивляется капитан Деметриад. — Что за счеты могут быть у таксиста с немецкой армией?

Мне тоже интересно. Брага опять отирает пот со лба.

— Ну, может, и не со всей армией… но с этой… из Бухареста. Да! С этими у меня есть счеты… — Он замолкает, будто истратил до конца весь запас слов и не знает, где взять другие, ерзает на стуле, по-видимому проклиная свою немоту.

— Ну расскажи, расскажи, что у тебя за счеты в немцами из Бухареста, — пытается помочь ему капитан.

Водитель опускает глаза, хмурится, облизывает языком губы и принимается вспоминать:

— Видите ли… Два года назад взял я ночью у «Амбасадора» четырех пассажиров… немцы, офицеры. Один кое-как говорил по-румынски. Надо было отвезти их в парк «Бордей»… Знаете, где это? На берегу озера, по Северному шоссе… Ну, везу, а что делать? А когда пришло время платить, стали они куражиться на своем языке. Смеются, шуточки, видно, отпускают. И что вы думаете? Не хотят платить! Я рассвирепел… Почему не платят-то? В лесу, что ли, живем? Рявкнул я на них, один-то все же понимает. Тогда кто-то из них сжалился и знаете, что сделал? Швырнул деньги мне под ноги. Я не хотел поднимать, у меня тоже гордость есть. Тогда они вынули пистолеты… Четверо их было, господин капитан. Заставили меня встать на колени. Если бы не мать старая, больная, клянусь вам чем хотите, лучше бы они меня пристрелили… Понимаете?

Он переводит горящий ненавистью и обидой взгляд с меня на капитана, как бы спрашивая у нас ответа.

— Значит, у тебя есть мать? — Голос моего начальника становится непривычно мягким.

— Была… Господь бог взял ее к себе этой зимой… Теперь уже никого у меня на этом свете не осталось, — признается таксист и грустно вздыхает.

Меня разбирает досада.

— А что ж ты, Брага, пока мы с тобой ездили, мозги мне полоскал все время со своей семьей? Что тебе домой поскорей надо?

Я уверен, что мой вопрос его смутит, попался все-таки!

— Нет у меня семьи, дорогой, один я, как сыч.

— Значит, врал? — вопрошаю я грозно. — А почему мы теперь должны тебе верить?

Прежде чем ответить, он внимательно оглядывает меня снизу доверху. На его лице, изборожденном морщинами, появляется добрая улыбка.

— А ты мне сначала не понравился!.. Вот и все дела, если хочешь знать. Да еще когда я услышал, как ты стрекочешь по-немецки! Я прямо остолбенел…

Я не так уж легковерен, и раздражение мое не проходит. Ободренный молчанием начальника, я намереваюсь взять его под обстрел вопросами, но в этот момент водитель добавляет просто, по-шоферски:

— Зато теперь, парень… теперь ты мне нравишься. Теперь я бы с тобой на край света поехал.

Мое намерение засыпать его вопросами разлетается, как пух одуванчика.

Тем временем капитан Деметриад принимает решение. Он нажимает одну из кнопок на столе, после чего возвращает водителю документы. Тот берет их, не очень понимая, как к этому отнестись.

Появляется сержант, вытягивается по-уставному.

— Проводите его назад, к машине! — приказывает капитан.

Шофер тяжело поднимается. Выражение лица у него расстроенное. «Ты погляди-ка, выпроваживают!» Он идет к дверям, но останавливается, когда капитан говорит:

— Господин Брага! Я хочу вас поблагодарить от всего сердца… Вы вели себя как настоящий солдат в условиях военного времени. Могу без обиняков вам сказать: такой доброволец, как вы, очень нам нужен… Вы что-нибудь ели?

Даже я не знаю, как реагировать на эти слова, а Брага и вовсе смущается. Его ответ едва слышен:

— У меня всегда с собой пакетик… на дорогу, на всякий случай… Так что…

— У вас еще есть время отказаться… Везде идет война.

— Я знал, что делал, когда предлагал свои услуги… И от своего слова не отступлюсь.

Капитан выходит из-за стола и крепко пожимает ему руку.

— Ну что ж, возвращайся в машину и подожди там.

Брага уходит вместе с сержантом. Я по знаку капитана остаюсь на месте. Мы молчим. Без приказа я уйти не могу. Поздно. Сегодня первая военная ночь. Капитан Деметриад в походной форме. Он приближается к карте Бухареста и окрестностей и отдергивает занавеску.

— Подойди, — приказывает он. Его правый указательный палец останавливается на Северной городской заставе.

Я сосредоточиваюсь, уже догадываясь, что за этим последует.

— Отважный, речь идет о задании, которое ты будешь выполнять вместе со своим водителем. Работать придется в новой обстановке, сложившейся после того, как армия наша повернула оружие против гитлеровцев…

Мы с водителем снова одни. Молчим. Он устал от вопросов. Я вижу его отражение в зеркале. В том же зеркале отражается и новоиспеченный лейтенант немецкой армии. Я специально пригласил Брагу в гримерную, где он наблюдает, как лейтенант румынской армии Константин Бану превращается в офицера вермахта. Все это для того, чтобы он с самого начала привык к моим усикам, очкам в роговой оправе, и прежде всего к мундиру. Мне кажется, именно мундир абвера сбивает Брагу с толку, он сидит как будто язык проглотил, только гримасничает. Я нарушаю молчание:

— Ты хорошо подумал? Мы с тобой не на прогулку все же едем.

Он не отвечает. Лысина его блестит как лакированная. Откуда только у него берется столько пота? Он словно не слышит моего вопроса. Что-то другое у него на уме.

— Послушай, парень, пакет этот… ну тот, что ты в карман кителя положил, это, что ли, тот самый, моего немца?

Вот как! Майора фон Блетца он уже присвоил себе.

— Ну, ты наблюдательный! Браво! Конечно, пакет его.

— А что ты собираешься с ним делать?

— Пардон! — восклицаю я развеселившись. — Ты не точно выражаешься. Что мы собираемся с ним делать? — Я поправляю ремень, на пряжке которого выбиты слова; «Gott mit uns!»[5], выпячиваю грудь колесом, поправляю фуражку, очки. Даже Марго, если бы мы случайно встретились, не узнала бы меня. В этом я уверен. Выгляжу я неплохо: неожиданно для своего товарища я круто разворачиваюсь через левое плечо, щелкаю каблуками и, держа руку под козырек, по-военному лихо докладываю:

— Лейтенант Курт Грольман по вашему приказанию явился!

Брага не удостаивает меня даже улыбкой, и взгляд его не смягчается.

— Так что ты, парень, думаешь делать с этим проклятым пакетом?

— Мы вместе повезем его адресату, который, между прочим, не кто-нибудь, а генерал Петер фон Краус.

Он вскидывает голову и невольно показывает кадык, который под наплывом чувств ходит вверх-вниз.

— Вместе, говоришь? — спрашивает он, сглатывая слюну.

— А кто заявил капитану, что хотел бы быть нам полезен?

— Да, верно… Но это опасно?

— Э, война это или не война? На войне не опасно, нет? — Я смотрю на ручные часы, времени для шуток не осталось. — Если будем так долго размышлять, попадем в цейтнот… Давай решайся сразу!

Он встает со стула, «полирует» свою лысину рукавом и, оживившись, говорит:

— Да ты мне только скажи, что делать!

— В машине узнаешь. — Я обнимаю его за плечи и веду к двери. — Видишь ли, Брага, мы с тобой едем на боевое задание, а не на увеселительную прогулку. Ты можешь сказать мне честно: есть у тебя дома кто или нет? Жена, дети, родственники?

— Слушай, ты, господин немец! — раздражается он. — Не морочь-ка ты мне голову, а то пойду к капитану и попрошусь на другое задание!

— Все же даю тебе две минуты на размышление. Имей в виду: если ты идешь со мной, для тебя один только путь к отступлению — дезертирство! А дезер…

— А пошел-ка ты!.. — Он не заканчивает ругательство.

Я снова вижу машину и нескольких штатских. Они грузят оружие и боеприпасы. Теперь я знаю, кто они. Начальник мне все объяснил. Они — коммунисты. Это меня нисколько не смутило. Я только ответил: «Господин капитан, нас ведь учили, что мы, военные, не занимаемся политикой».

У ворот один из моих товарищей вскидывает руку с издевательским приветствием:

— Хайль Гитлер!

— Я тебе покажу «Хайль Гитлер», вот только вернусь! — грожу я ему.

Брага бежит к машине, услужливо распахивает передо мной заднюю дверцу, однако я снова усаживаюсь впереди.

— Я думал, что, если ты немец… — объясняет он.

— Не болтай!.. Гони к мосту Бэняса!

Он повинуется. Без лишних слов выжимает скорость. Огибаем монумент героям-авиаторам. Но вскоре этот доброволец за рулем снова нарушает молчание:

— Господин Курт или как там тебя, черт побери… А ты не боишься, что, если наши заприметят тебя здесь, на переднем сиденье, в этой форме, они вполне могут шутки ради тебя продырявить?

Да, вот это вопросик! Я-то знаю, что в числе других опасностей существует и эта, что огонь наши могут открыть. Но вместо того чтобы отнестись к его словам серьезно, я нахально заявляю:

— Пусть кто-нибудь попробует стрелять в офицера германской армии!.. Как у тебя с бензином?

— У меня еще две полные канистры в багажнике… А может, лучше сзади сядешь?

Я смеюсь. Слава богу! «Бьюик» проезжает мимо памятника Авиаторам. Темно, ночь полна опасностей, и все же я уверен, что до моста Бэняса мы не встретим препятствий.

— Господин Брага, напоминаю, что я офицер и мое звание дает мне право курить без разрешения.

Но он опять не слушает меня:

— А ты не слишком ли молод для таких заданий?

Беспокойство его в какой-то степени оправданно. Веду я себя не очень-то солидно, а значит, жизнь его в руках молодого парня, который, как он полагает, ко всему относится с непростительной легкостью.

— В самый раз… Так-то, дед… И учти: отступать тебе все равно некуда.

Я вытаскиваю сигарету, но не закуриваю. Я намерен щадить моего боевого товарища.

«Удастся ли операция? — думаю я. — Вернемся ли с задания? Придется ли еще когда обнять Маргарету?» Я ей не позвонил. Зачем? Что бы я ей сказал? Что через час-два буду, возможно, уже на том свете? Или в руках неприятеля? Чтобы отогнать эти мрачные мысли, обращаюсь к водителю без всякого предисловия:

— Ты, дядя, запомни, что я тебе скажу. Я — лейтенант Курт Грольман, сас[6], родился в Сибиу, был в увольнении… Тебя взял возле Северного вокзала за огромные деньги, чтобы ты срочно доставил меня в Плоешти.

— Зачем столько слов? Что меня интересует — так это заказ клиента и деньги.

— Браво! Ты прав. Но я тебе еще кое-что скажу… Прибавь-ка газу. Знаешь, куда мы едем?

— Если адресат тот генерал, то знаю… Да не мучайся ты с этой сигаретой! Кури уж, если невтерпеж, — поощряет он меня с глубоким пониманием.

Но я не слушаю его. Всматриваюсь вперед, в ночь. Деревья проносятся мимо как жуткие тени. Вдруг я снова представляю себя перед капитаном Деметриадом. Он показывает мне карту Бухареста, вводит меня в ход дела. «Все данные, — обращает он мое внимание, — приводят к одному и тому же заключению: более чем наверняка противник, то есть немцы, сделает попытку проникнуть в столицу, нанеся удар с севера… До сих пор у нас было большое преимущество — неожиданность удара… Отсюда паника и неразбериха в их лагере, но это долго не продлится… Нам нужно пока использовать этот козырь и приступить к выполнению новых заданий, новой операции. Той, к которой мы так усиленно готовились и которую даже не начали. Здесь неподалеку, в зоне музея деревенского быта, на краю озера Херэстрэу, у немцев мощный пункт противовоздушной обороны, который нужно будет погрузить в вечное молчание. Естественно, когда наступит час Ч…»

— Спишь? — Вопрос свой таксист сопровождает сильным толчком локтем в бок.

— Что это тебе пришло в голову?

Благодаря его толчку я прихожу в себя, соображаю, где мы находимся, и поворачиваюсь к таксисту. Говорю:

— Послушай, дядя, мост Бэняса нужно проскочить на максимальной скорости. А знаешь почему? Чтобы у наших не было времени открыть огонь.

— Как, они будут в нас стрелять?! — подпрыгивает ошарашенный Брага. — Почему стрелять? У меня бухарестский номер, огромные цифры и спереди и сзади!

— Это неважно… У тебя немец в машине. Охрана потребует, чтобы мы остановились, а мы не остановимся.

— Ого, ничего себе делишки! Да они мне решето из машины сделают! А если, не дай бог, шину прострелят, так ведь в озеро угодим… Я уж не говорю о канистрах…

— Брось, не переживай, тебе будет причитаться компенсационное вознаграждение, если с машиной что случится, — отпускаю я корявую шутку, уже заметив вдали фонарики наших военных, проверяющих проезжающие машины. После чего приказываю сквозь зубы:

— Рви вперед!

Таксист выполняет приказ: наклоняется к рулю, как будто хочет заслонить его своей собственной грудью. Он послушался меня и жмет на акселератор изо всех сил, но все равно я громко ору:

— Вперед! Давай на полную!

Военные на контрольном пункте на мосту — к счастью, их только двое, — удивленные нашим отказом остановиться, отскакивают в сторону, а мы птицей перелетаем по мосту через озеро. Вслед «бьюику» несется несколько длинных автоматных очередей. Не подумал бы, что это выстрелы, — скорее, хлопки пробок от шампанского.

— Проскочили! Можешь не гнать как сумасшедший, — говорю я, облегченно вздыхая.

Брага ругается, скорее по привычке, и снижает скорость. Я даю ему перевести дух — каждый человек нуждается в этом. А он, когда успокаивается, счастливым голосом восклицает:

— А если бы они нас убили, а?

Этот вопль вызывает у меня приступ смеха, и я открываю ему правду — опасности никакой не было.

— Да ты что, не слышал, что ли, как они в нас палили?! — нервничает водитель. — Ты что, с луны свалился? Кого они послали на задание? Кузов небось, как швейцарский сыр, весь в дырках!

— Тихо, тихо, дядя, они холостыми патронами стреляли.

Я не шучу. Такой мы разработали сценарий операции, а ему, конечно, неоткуда было это узнать.

— Гляди-ка… — Брага приходит в такое бешенство, что останавливает машину посреди дороги.

— Ты что делаешь?! — ору я, сбитый с толку его действиями.

— Вижу я, ты в немецкую-то шкуру хорошо вошел, — берет он меня в оборот. — Над своим издеваешься? Ты что же думаешь, что у румынского солдата патронов не хватает, он холостыми чешет?

Нужно ответить. На этот раз я не выдерживаю и зажигаю сигарету.

— Это дело… с холостыми патронами… так было задумано. Это часть операции… — начинаю я объяснять. — Чтобы не палить в нас по-настоящему, мы это устроили… Капитан то есть устроил… Давай-ка поедем, что время-то терять?..

Убедить его мне не удается. Старый Брага продолжает кипятиться:

— Мы что, на войне или в бирюльки тут играем?

— Я тебе сейчас объясню. Заводи давай машину, а я пока буду объяснять. И на будущее запомни: без моего приказа не останавливайся. Ясно? Спросишь разрешения, а если не получишь его, то и не останавливайся. И не говори потом, что я тебя не инструктировал!

Он бросает на меня хмурый взгляд, включает зажигание, и мы трогаемся.

Чтобы окончательно рассеять его возмущение и внушить веру в успех операции, я раскрываю ему секрет:

— Как раз в это время немцы, которые держат мост под тайным наблюдением, докладывают по телефону или по рации, что румыны открыли огонь по автомобилю «бьюик», который не подчинился и не остановился, несмотря на требования. По кому, черт возьми, будут палить румыны? По своим? Ни в коем случае! А вот в это — с удовольствием. — Я стаскиваю с головы фуражку и со смехом показываю на германского орла. — Уловил? А теперь им стало известно, что какой-то немецкий офицер сумел вырваться из Бухареста, проскочив на большой скорости мост через озеро.

Шофер довольно чертыхается. Теперь он уже спокоен — раскусил, что к чему. Я бросаю взгляд на часы со светящимся циферблатом — пора перейти к делу.

— Слушай, Георге, да повнимательней, если хочешь домой вернуться. Начиная с аэропорта Бэняса мы вступаем в зону, полностью находящуюся под контролем немцев.

— «Вальдлагерь», — подмигивает Брага.

— Тебе и это известно?

— Хо-хо! А ты знаешь, сколько пьяных немцев я туда поперевозил?

— Значит, места эти тебе хорошо знакомы?

— Конечно, чего ж! Как же иначе? — Гордый своими знаниями, он мне их тут же демонстрирует: — Илзе-два, или, как там по-ихнему… Илзе-цвай…

Мы гоним прямо к зданию аэропорта, погруженному во мрак. Хотелось бы знать, в чьих он руках?

— Ну, чего молчишь? — прерывает мои размышления Брага. — Не ожидал, что какой-то там шоферишка знает, что такое «фрау Илзе»?

Но мне не до шуток. Мы въезжаем в зону, которая на нашем военном языке называется «минное поле».

— Слушай, дядя, в чем заключается наше задание. Мне любой ценой нужно проникнуть в «Вальдлагерь», чтобы вручить генералу Петеру фон Краусу этот пакет…

— Да ты что? — изумляется Брага. — Откуда он у тебя взялся?

Да, он, конечно, не простак. И все больше мне симпатичен. Голова у него варит.

— Легенда такая: я его нашел. Где я его нашел? Поблизости от плотины. Там был один парень, тяжело раненный. Лежал в кювете, а когда нас увидел, попытался подняться и сделал нам знак остановиться. Это и был наш немец. Улавливаешь? Я говорил с ним по-немецки. А ты, значит, ни черта не понял из нашего разговора. Но зато видел, как раненый дал мне пакет и, несмотря на мои настояния, отказался поехать с нами.

— А почему не поехал, раз место есть?

— А потому, что мог бы умереть в дороге и не хотел, чтобы у нас были осложнения. А его последним желанием было — чтобы я обязательно попал куда надо и передал пакет.

— Чертов немец! Какой герой! А если ты проникнешь в «Вальдлагерь», что я буду пока делать, в зубах ковырять?

— Я уже думал об этом. Есть у нас два варианта: или поедешь вместе со мной в «Вальдлагерь», потому что я, немецкий офицер, должен еще этой ночью попасть в Плоешти, или останешься один и вернешься в Бухарест.

— Один?

— Да, явишься в штаб и доложишь капитану, что я проник в «Вальдлагерь», на объект…

— Значит, на этом война для меня и кончится?

— Скажи спасибо, если выберешься живой из этой каши.

Эта дискуссия могла бы растянуться еще на несколько километров, если бы в темноте не блеснули сигналы нескольких фонариков.

— А этим что еще нужно?

— Это немцы, дают нам сигнал остановиться. Ну, молчок! Ни слова! — предупреждаю я его.

— Так точно, хозяин, как скажешь, так и будет!

Приближаемся. Вскоре я начинаю понимать, что мы наткнулись на один из многочисленных патрулей, расставленных по обе стороны шоссе, проходящего через лес.

Брага тормозит. Я его сразу предупреждаю:

— Скажешь хоть слово, пристрелю!

— А ты не прикидывайся таким уж немцем, чтоб сразу и пристреливать, — подхихикивает он надо мной.

Я не жду, пока офицер, направляющийся в нашу сторону, откроет дверцу, а сам ее открываю и выхожу из машины.

— Капитан Рихард Вагнер, — непринужденно представляется мне офицер. Фонарик висит у него на пуговице кителя. — Ваши документы!

Я также представляюсь ему. Он внимательно осматривает меня. В это время замечаю в темноте, в стороне от патруля, телефониста, который тянет аппарат в кустарник невдалеке от опушки леса.

— Это вас обстреляли на мосту? — уважительно интересуется капитан, возвращая мне документы.

— Да!

— Хотите попасть в Плоешти?

— Вначале я должен вручить генералу Петеру фон Краусу вот это.

Показываю ему пакет. Он рассматривает его и быстро схватывает суть дела. К моей радости, офицер скуп на слова и не атакует меня вопросами, а идет прямо к связисту, берет у него из рук трубку и сам дает позывные. Когда ему отвечают, докладывает полковнику обо мне, что я и есть тот офицер, которого на мосту обстреляли румыны, и что я везу пакет. Я напряженно вслушиваюсь: может быть, именно здесь и начинается самая трудная часть операции. Хоть бы проскочить!

Зовут какого-то Ганса. Он выскакивает из чащи и вытягивается перед капитаном:

— По вашему приказанию!

— Проводишь лейтенанта в штаб и немедленно возвращайся. Не опаздывай, ты мне нужен. — Потом капитан обращается ко мне: — Господин лейтенант, вас ждут… Прошу вас, поторопитесь. Со стороны Снагова подходит колонна румын. У меня приказ их не пропускать.

Я ужасаюсь. Нетрудно вообразить, что произойдет во тьме этой ночи. Но я должен выполнять свое задание. Нужно ехать вперед. Я указываю Гансу на место рядом с водителем. И только в этот момент капитан замечает, что это не служебная машина, а обычное такси с румынским шофером. Он спрашивает:

— Вы на этом едете в Плоешти?

— Зачем в такое время занимать служебную? — вдохновенно импровизирую я. — Когда приеду в часть, сам его пристрелю.

ПАМЯТНЫЕ ВСТРЕЧИ

«Вальдлагерь» — это детище генерала авиации Альфреда Герштенберга, главы немецкой военно-воздушной миссии в Румынии. Тянется «Вальдлагерь» от леса Бэняса почти до самого аэродрома Отопени, который находится под контролем люфтваффе. Кое-кому может показаться, что это обычный лагерь с бараками, замаскированными в чаще леса, но это не так. Там действительно есть бараки, но объект это, несомненно, военный. Самое интересное здесь не бараки, а радиоустановки, смонтированные в подземных блиндажах, которые гитлеровцы начали строить еще в 1943 году, разумеется, совершенно секретно. Я лично не знаю ни одного нашего офицера, который мог бы похвалиться тем, что проник в подземные тайны «Вальдлагеря». В целом информация носит слишком общий характер. Единственное, что нам удалось узнать, это то, что в принципе укрепления «Вальдлагеря» работают на самых современных системах радиолокации дальнего действия, которые контролируют большую часть воздушного пространства Юго-Восточной Европы.

Наш второй отдел получил информацию, что поблизости от этого обширного подземного бункера существует еще один, поменьше, который тоже заслуживает внимания, поскольку там размещаются ультрасовременные радиопередатчики. Обслуживают их женщины в форме гитлеровской авиации. Радиопередатчики подсоединены к системе радиолокации. Эти установки имеют постоянную связь с Берлином, с оккупационными войсками на Балканах и с частью Восточного фронта. Возможно, что именно здесь укрыта основная часть аппаратуры радиостанции Илзе-II, как ее окрестили немцы. Отсюда с весны 1944 года в столицу передавали сигналы тревоги и отбоя. Но сфера деятельности Илзе-II значительно шире, она включает в себя разнообразные задания, данные о которых держатся в тайне от румынского штаба. Направляя меня на выполнение внезапно возникшего задания, капитан Деметриад сказал мне: «Вальдлагерь» — это военный объект довольно серьезного значения. Кто знает, может быть, именно здесь размещается штаб наземных и воздушных сил, действующих против Бухареста. Они располагают аппаратурой, при помощи которой могут поддерживать связь с Растенбургом[7], с фронтом и с немецким командованием на Балканах».

— Напрафо, — начинаю я играть роль Курта Грольмана, который дает указания этому дураку, румынскому таксисту. Ганс смеется, довольный моим знанием румынского языка.

Мы въезжаем на узкую лесную дорогу. Фары «бьюика» высвечивают в темноте шлагбаум с вооруженными часовыми-немцами.

— Хальт! — раздается повелительный голос.

Я выхожу из машины. Лесная свежесть мгновенно восстанавливает мои силы. В меня упирается несколько пучков света. Я то открываю, то закрываю глаза. Один из офицеров, не вижу его звания, говорит:

— Лейтенант Грольман, генерал вас ждет…

С беспокойством оглядываюсь на «бьюик»:

— Я бы не хотел отпускать машину… По многим причинам… Во-первых, я должен ехать в Плоешти, а кроме того…

— Я все знаю, капитан Вернер мне доложил, — резко обрывает офицер. — Мне дан приказ пропустить и машину тоже. Отсюда я вас буду сопровождать.

Он садится на мое место, не дожидаясь ответа. Пока все идет хорошо. Даже слишком хорошо, чтобы я мог быть спокойным. Со своего места я не вижу лица водителя, но уверен, что оно у него судорожно напряжено и взмокло от пота.

Наш провожатый обращается к шоферу на прекрасном румынском, удивив этим нас обоих:

— Держи все время прямо!

Брага бросает на него короткий взгляд, отъезжает от шлагбаума и неожиданно начинает канючить:

— Господин лейтенант, заплатите мне, я не поеду дальше, мне нужно вернуться в город.

Что это с ним? Рявкаю:

— Молчать! В город поедешь, когда я тебе велю! А деньги получишь в Плоешти!..

Офицер-провожатый снисходительно смеется и спрашивает меня по-немецки, откуда я так хорошо знаю румынский.

— Я из Сибиу, — отвечаю.

— А я из-под Жимболии.

— О, очень приятно, — реагирую я и сразу же интересуюсь: — Как обстановка?

— Неясна… Поначалу говорили, что отступаем. Теперь приказано укрепиться и приготовиться к бою.

— О, так мне бы надо поскорее в Плоешти! Шоссе свободно?

— До самого выезда из Отопени — под нашим контролем.

На этом месте я прекращаю расспросы.

На обочине я вижу солдат, уступающих нам дорогу. Они маршируют гуськом, в касках — еще один признак того, что в «Вальдлагере» объявлена боевая тревога. Мы приближаемся к группе бараков, расположенных в каре. Я замечаю свет, просачивающийся сквозь светомаскировку.

— Здесь! — Уточнение офицера звучит как приказ. Он продолжает по-румынски с явным восхищением: — Да, это удачная мысль — добраться до Плоешти в румынском автомобиле!

Я улавливаю в воздухе вздох Георге Враги. Я бы мог ему посочувствовать, но нет времени. Все свое внимание я должен сконцентрировать на одном-единственном моменте — на задании.

Выйдя из машины, мы направляемся к одному из бараков. Я подтягиваюсь и намереваюсь следовать за «земляком» из Жимболии.

Молодцевато выпячиваю грудь, но тут же сникаю, потому что вижу, как два немца возникают из темноты и подбегают к моему водителю. Выволакивают его из машины, толкают.

— Так вот вы как, господин офицер! — обиженно кричит мне вслед Георге Брага.

— Куда вы его тащите? — спрашиваю я по-немецки, стараясь скрыть беспокойство.

— Простая формальность, — заверяет меня провожатый. — Если он честный человек, ему ничего не грозит.

Прежде чем раствориться в темноте, Брага еще раз кричит мне со вполне обоснованной обидой:

— Я думал, вы серьезный человек!.. Обещали мне кучу денег!..

Два солдата толкают его, судя по всему, в сторону другого барака. Я чувствую острую боль в сердце. Зачем, черт побери, я потащил с собой беднягу Брагу? Мог бы оставить его в Бухаресте! А если выболтает?

— Прошу, генерал Петер фон Краус вас ждет…

Следую за офицером, он идет на шаг впереди. Часовой в дверях отступает, давая нам дорогу.

Входим в ярко освещенный вестибюль какого-то барака. Неожиданно путь нам преграждает капитан, который весьма любезно предлагает мне сдать оружие.

Я взглядом спрашиваю своего спутника, действительно ли так положено.

— Есть приказ, — твердо заверяет он меня.

Делать нечего. Подчиняюсь. Этот приказ известен мне. Даже на приемах в германском посольстве при входе навстречу гостю выступал лакей с подушкой в руках, на которую нужно было положить оружие.

Чуть позже замечаю, что меня провели в просторное помещение оперативного отдела штаба. Одну стену целиком занимает карта Бухареста и окрестностей. Перед картой вижу генерала авиации и пятерых высших офицеров штаба, тоже авиации. Как по команде, их взгляды обращаются на меня с самой живой заинтересованностью. Мне не остается ничего другого, как вытянуться в струнку и отрапортовать:

— Господин генерал, лейтенант Курт Грольман!

Не протянув мне руки, генерал подозрительно всматривается в меня своими светло-голубыми глазами и спрашивает:

— Прошу вас доложить, в каких частях служите, господин лейтенант.

Я не оставляю генералу фон Краусу возможности повторить вопрос и отвечаю, глядя прямо в глаза, не колеблясь:

— Пятая авиационная дивизия, дислоцированная в зоне Плоешти, Прахова.

После этого он должен был бы протянуть мне руку, чтобы вывести меня из уставного окаменения. Но генерал не делает этого, оставляя меня в напряжении. Сам же спокойно направляется к четырем телефонным аппаратам на письменном столе и без малейшего колебания снимает трубку с красного аппарата. Я слежу за ним, сдерживая нервное напряжение и ту волну тревоги, которая медленно, но неуклонно поднимается во мне. Генерал набирает номер, и я слышу, как он говорит:

— Густав, соединись с «Вултуром». Проверь, есть ли у них на учете лейтенант Курт Грольман, по происхождению из Румынии. В твоем распоряжении пять минут.

Хотя остальные офицеры стоят, не спуская с меня глаз и изучая меня как диковинку, я чувствую некоторое облегчение. «Вултур» — это позывные пятой дивизии, где действительно состоит на учете офицер Курт Грольман, — там должны это подтвердить. А все же есть что-то в этой комнате, что мне не нравится.

Фон Краус оборачивается и устремляет на меня ледяной взгляд, не предвещающий ничего хорошего. Левую руку он сжимает в кулак и отводит его за спину, как будто что-то пряча. Он рассматривает меня с головы до пят, огорченный, возможно, моим запоздалым появлением. Не знаю, какое я произвожу впечатление, но не верится, что я являюсь причиной его бледности. Наконец он говорит:

— Я вас слушаю, лейтенант.

Нужно говорить, иного выхода нет. Я, однако, предпочитаю молчать — это и умнее и скромнее. Нужно признаться, что в свое время я учился на разведывательных курсах, где, между прочим, мне запомнился случай с офицером, попавшим в такой же примерно переплет. Он удачно применил тактику «хорошо воспитанного умного мальчика, который не говорит, когда его не спрашивают». Короче говоря, «мне сказать нечего». Вынимаю пакет, содержимое которого нам известно, и протягиваю ему, «вдохновленный» сознанием важности момента.

Генерал не спешит его вскрывать. Он осматривает пакет, и взгляд его останавливается на круглой сургучной печати, которая выглядит как пуговица от нового пальто. Кажется, генерал доволен. Передает пакет майору, видимо адъютанту. Тот вскрывает пакет при помощи ножа для бумаг в торжественной тиши. Пакет снова оказывается в белых длинных пальцах генерала фон Крауса. Генерал достает документ, разворачивает. Какова-то будет его реакция? Письмо должно было быть доставлено примерно около половины девятого. В нем генералу фон Краусу генерал Герштенберг сообщал из посольства о событиях, происшедших в Бухаресте, о новой ситуации во дворце, сложившейся в результате ареста маршала Иона Антонеску, указывал, какие меры следовало срочно принять, тихо, без паники, и заверял, что дереву с глубокими корнями ураган не страшен.

Электрические часы на стене показывают двенадцатый час. Нетрудно догадаться, о чем думает генерал фон Краус в эту минуту: какой бы у них был выигрыш во времени при выводе частей на боевые позиции, если бы пакет не попал в «Вальдлагерь» с таким огромным опозданием.

— Лейтенант Грольман, каким образом этот документ оказался в ваших руках?

Несмотря на бледность, генерал выглядит оживленным и энергичным. Голос его звучит твердо, он явно чувствует себя хозяином положения и верит в исход предстоящей битвы.

— Чистая случайность, господин генерал… — Яркими лаконичными мазками я набрасываю картину: обочина дороги, окровавленный майор фон Блетц… Насколько убедительно это звучит, сказать трудно. «Не бойся, — напутствовал меня капитан Деметриад. — Нашу легенду мы подсовываем противнику в момент почти полной неразберихи, они и сами-то не очень знают, где у них что». Во всяком случае, мой рассказ производит впечатление на офицеров штаба. Если бы это были пехотинцы, а не летчики, они бы проявили большую осмотрительность.

В наступившей тишине никто не успевает ничего сказать, как в кабинет фон Крауса вихрем влетает мой старый знакомец генерал Альфред Герштенберг собственной персоной и своим неожиданным появлением прерывает мое донесение.

Мне давно знаком Герштенберг, его военная карьера также не составляет для меня секрета. Перед тем как получить звание генерала и стать шефом немецкой военно-воздушной миссии в Румынии, он был военным атташе в Варшаве. После оккупации Польши гитлеровскими войсками его перебросили в Бухарест на укрепление местной разведывательной сети и создание контрразведывательного центра.

От неожиданности все замирают, в том числе Краус, Герштенберг машет рукой и кивает на меня:

— Кто это?

Он явно не в духе, но тут уж я ничем не могу помочь и только автоматически вытягиваюсь в струнку, как положено по уставу.

— Он докладывает мне, каким образом к нему попали документы, — объясняет Краус, показывая на пакет, который должен был доставить майор фон Блетц.

Глядя на вспотевший лоб Герштенберга, я думаю о Браге. «Что-то с ним сталось? Куда они его потащили?»

Шеф немецкой авиации в Румынии доброжелательно присматривается ко мне, одобрительно хлопает меня по плечу и произносит штампованные дифирамбы в мой адрес, в которых обыгрываются слова «стремительность храброго немецкого солдата». Похвала повисает в воздухе без продолжения, потому что в комнату входит запыхавшийся, видно он бежал изо всех сил, майор и, не обращая ни на кого внимания, сразу подходит к Герштенбергу.

— Господин генерал, на четырнадцатом километре по вашему приказу начата атака!

Моя персона больше никого не интересует. С лисьей улыбкой на пухлом лице Герштенберг широкими шагами приближается к окну барака и раскрывает его, нарушив тем самым светомаскировку.

В ночной тишине звучит отчаянная перестрелка. Значит, капитан, который проверял у меня документы и благодаря которому я попал в «Вальдлагерь», не врал.

Я уже многое повидал на этой войне. Не раз смерть протягивала ко мне свою костлявую лапу. И все же ни одно задание не давалось мне так тяжело, как это, хотя и делать-то особенно ничего не надо — только не подавать виду, что нервничаешь.

Автоматные очереди… Приглушенные разрывы гранат…

Герштенберг замирает у окна, откинув голову, как будто слушает музыку в консерватории. Чуть позже непроницаемая тишина, как колпак, опускается на «Вальдлагерь».

Тишину кабинета внезапно разрывает звонок оранжевого телефона. Я настораживаюсь. Фон Краус снимает трубку:

— Да, Густав. Докладывай, я слушаю.

Генерал действительно слушает его с закрытыми главами, коротко кивая. Я застываю в напряжении. И только когда фон Краус открывает глаза и устремляет взгляд на меня, я догадываюсь, что первый раунд я выиграл, хотя приговора пока не услышал.

Окно барака уже закрыто. Со стороны шоссе опять доносятся глухие выстрелы.

— Лейтенант Грольман! Вы можете ехать. В Плоешти вас ждут.

Я расслабляюсь, рубашка моментально прилипает к спине. Щелкнув каблуками, отдаю честь. Но тут ко мне неожиданно обращается Герштенберг.

— Лейтенант Грольман, мне доложили, что вы знаете румынский…

— Так точно, господин генерал!

— Вы хорошо его знаете?

— Так же, как немецкий.

Герштенберг останавливается на расстоянии одного шага и упирается в меня тяжелым, повелительным взглядом, будто гипнотизируя. Что это ему пришло в голову? Опыта в работе генералу не занимать, что-то он там такое придумал? Я с трудом выдерживаю его сверлящий, подозрительный взгляд. Внезапно он таинственно улыбается:

— Лейтенант, у меня есть для вас поручение… Идемте со мной.

«Кончено, — ахаю я про себя, — влип! Этот старый лис что-то пронюхал и теперь расставляет на меня капкан…» Адъютант распахивает дверь, и мы выходим — Герштенберг, за ним я, за мной адъютант.

За дверями я получаю свое оружие, и мы выходим в темноту. Лесная прохлада действует живительно. Время от времени доносятся далекие автоматные очереди. Я теряюсь в догадках по поводу замыслов Герштенберга — ничто не наводит меня на какие-либо предположения. Раздражает меня и адъютант Герштенберга, который теперь прыгает впереди, освещая мощным фонариком дорогу своему шефу.

Я снова вспоминаю о своем несчастном водителе. Теперь вот меня ждет бог знает что, а он?

Тропинка тем временем сужается.

— Bitte, Achtung, Herr General![8]

Адъютант останавливается. Луч фонарика высвечивает несколько ступенек. Герштенберг при всей своей тучности спускается довольно резво. Я не отстаю. В темноте возникают неясные силуэты часовых. Фонарик больше не нужен. Над тяжелой металлической дверью висит синяя лампочка в защитном проволочном колпаке. Кажется, мне посчастливилось побывать в одном из бункеров Герштенберга. Но для чего? И как я должен себя вести? Радоваться или лить слезы? Отпустят ли они меня в Плоешти — конечную цель поездки лейтенанта Грольмана?

Какой-то вооруженный солдат нажимает невидимую кнопку, и тяжелая дверь, к которой мы подходим, легко скользя, открывается. Герштенберг через плечо бросает на меня взгляд, как будто хочет удостовериться, что я не сбился с дороги.

Переступая порог бункера, я глубоко вздыхаю, чтобы преодолеть волнение.

Знал бы капитан Деметриад, куда я попаду и кто будет меня принимать!

Мы проходим через комнату, освещенную лампами дневного света. Слева и справа — деревянные двери. Через каждые пять метров — часовой, готовый в любую минуту открыть огонь. При виде Герштенберга часовые вытягиваются по стойке «смирно». Абсолютная тишина, полное беззвучие.

На всякий случай считаю в уме двери, вдруг понадобится. Герштенберг открывает двенадцатую дверь слева, и мы входим в прямоугольный, примерно сорок квадратных метров, зал. Оснащен он довольно странно. Остановиться бы, рассмотреть его как следует, но это было бы слишком. На ходу замечаю только что-то вроде огромной освещенной витрины. На ней карта Румынии, расчерченная на квадраты. То, что передо мной карта, я понимаю без труда, но вот почему она здесь находится — это уже загадка. Ничего подобного этой карте я в жизни не видел. И рассказов о таких не слыхал. Еще я приметил, проходя через этот удивительный зал, несколько молодых немок в форме люфтваффе, стоящих за пультом в наушниках.

Наконец мы попадаем в просторный кабинет. Из-за массивного письменного стола поднимается воинственного вида солидный полковник, видимо рано постаревший. Нос, занимающий большую часть лица, слегка деформирован, без сомнения, прямым мощным ударом. Что-то в его внешности кажется мне знакомым. Маленький, тревожный сигнал вспыхивает в моем мозгу. Нужно непременно вспомнить, откуда я его знаю. Может быть, где-то встречались?

Герштенберг устало опускается в кресло, оставив фуражку на ближайшем столе, и приглашает полковника сесть, сказав ему:

— Дорогой Руди, перед тобой лейтенант Курт…

Ясно, моей фамилии он уже не помнит. Я ловлю его вопросительный взгляд и говорю, щелкнув каблуками:

— Лейтенант Курт Грольман!

— Садитесь! — разрешает мне генерал.

Я робко присаживаюсь на одно из кресел — на то, что ближе к двери, но так, чтобы все же не дать возможности полковнику без помех изучать мое лицо. Я представился, он же, однако, своей фамилии не называет. На стене за его спиной висит военная карта Балкан.

Герштенберг продолжает фразу с того момента, где он ее прервал, направляя взгляд теперь уже на полковника:

— Дорогой Руди, лейтенант Курт Грольман… Посмотрите-ка на него хорошенько, видишь, как он похож на немца? Но в действительности это просто румынский шпион.

Генерал разражается смехом, а я проглатываю спазматический комок, перехватывающий мне горло.

ИГРА В ПИНГ-ПОНГ

Хладнокровие — вот качество, которое больше всего необходимо разведчику. Герштенберг, конечно, рассчитывает на мою реакцию, внезапно меня «разоблачив». Внутри я весь холодею, но, несмотря на неожиданность атаки, ничем себя не выдаю. Генерал, впрочем, недолго веселится. Успокоившись, он даже извиняется.

— Простите, ради бога, лейтенант. Это связано скорее с тем, что я намереваюсь вам предложить… Да, да, думаю дать вам задание, и довольно серьезное…

Он дружески улыбается, даже слишком дружески, не забывая о том, что я всего лишь «лейтенантишка», в то время как он — глава военно-воздушной миссии третьего рейха в Румынии. При данных обстоятельствах почтительное молчание с моей стороны — святое дело.

— Руди, лейтенант Грольман родился в Сибиу, хорошо знает румынский. Что ты скажешь, если он…

Уже второй раз Герштенберг не заканчивает фразу, и она повисает в воздухе. А жаль! Он это делает, несомненно, из осторожности. Не следует его недооценивать. Я имею в виду те несколько лет в Варшаве и в других местах, где он был разведчиком. Думаю, что у него на счету больше разведывательных акций, чем вылетов.

Полковник (если бы Герштенберг назвал его по фамилии, я бы скорее сообразил, где мы с ним встречались) хмурит лоб. Глаза его зажигаются, как и у шефа. Для него невысказанные намерения Герштенберга, возможно, не таят загадки.

— Руди, этот молодой офицер, я думаю, уже сегодня нам пригодится.

Полковнику я, видимо, не очень нравлюсь. Он продолжает приглядываться ко мне. Я поспешно вынимаю носовой платок и начинаю промокать пот на лбу, пытаясь, насколько это возможно, помешать ему разглядеть черты лица. Загримирован я хорошо, но маска Грольмана все же меня давит.

— Вы думаете о… — решается полковник на ответ-полуфразу.

— Да! — восклицает Герштенберг, довольный, что его наконец поняли.

Будь на моем месте знаменитый Лоуренс, английский шпион времен первой мировой войны, и то, думаю, он не понял бы, о чем идет речь в этом диалоге.

Недоброжелательный, а может, просто усталый взгляд полковника снова испытующе устремляется на меня. Неужели что-то унюхал? Ему ведь мое лицо тоже может быть знакомо. А вдруг он спросит, где мы виделись? Пока что он подвергает сомнению мое знание румынского. Герштенберг обращается ко мне с тем же выражением удовольствия на лице:

— Как вы считаете, Грольман, румынский вы хорошо знаете?

— Я говорю как прирожденный румын, — отвечаю я с достоинством и на всякий случай начинаю: — Прошу вас, господин генерал, извинить меня, но… видите ли… я давно уже должен был появиться в части… в Плоешти…

— Ничего, ничего, это мы уладим, — успокаивает меня Герштенберг.

— Нужно его вначале проверить, — угрюмо вмешивается полковник.

Внезапно включается связь:

— Господин полковник, майор Петреску настаивает на беседе с генералом Герштенбергом.

— Минутку! — Руди вопросительно поднимает глаза на своего шефа.

Мой интерес к происходящему возрастает.

— Да, пожалуйста… Пусть его доставят сюда! — Герштенберг соизволит едва пошевелить кончиками губ.

— Слышали? — обращается Руди к настольному аппарату.

— Так точно, слышал, — откликается немедленно аппарат. — Доставить его через двери «Р»?

Герштенберг благосклонно кивает, а Руди выражает это решение аппарату в словесной форме.

— А вот, кстати, прекрасный случай проверить, насколько хорошо лейтенант Грольман владеет румынским, — подает реплику Герштенберг, который снова уже лучится удовольствием.

Подозрительный взгляд полковника Руди все время ощупывает мое лицо. Мне уже нечем загораживаться. В отчаянии я еще раз прикладываю новый платок ко лбу и щекам. Со стороны полковника мне грозит — я это чувствую — немалая опасность.

Руди еще раз обращается к настольному аппарату, отдавая приказ какому-то капитану Вильгельму:

— Будьте готовы по моему сигналу записать нашу дальнейшую беседу.

— Так точно, господин полковник! — летит ответ из аппарата.

Ага, значит, помещение, в котором мы находимся, оснащено соответствующей аппаратурой. Везде вокруг меня, должно быть, понатыканы скрытые микрофоны. Меня интересует, конечно, не сам факт наличия микрофонов, а метод прослушивания. Где, например, находится «секция прослушивания»? Каким образом осуществляется запись? Просто сидит стенографистка? Или производится непосредственная запись на бакелитовую пластинку? Сдается мне, что там, где ведется прослушивание и запись, должен храниться и архив этого отдела… А этот объект заслуживает нашего особого внимания.

В курс дела меня начинает вводить не полковник Руди, а сам генерал Герштенберг. Судя по всему, задание, которое он мне хочет доверить, — плод исключительно его собственной фантазии.

— Лейтенант Грольман, сейчас вам представят румынского майора, с которым вы побеседуете. Этот румын не знает немецкого, так что попрошу вас переводить.

В это время справа от полковника Руди, метрах в трех от карты, бесшумно отворяется замаскированная обоями дверь. Это, стало быть, и есть дверь «Р»?

Герштенберг продолжает сидеть, удобно погрузившись в кресло и не обращая ни малейшего внимания на движение у себя за спиной.

Румынский офицер входит, дверь за его спиной с той же плавностью и легкостью захлопывается — сопровождающий остается за дверью.

— Подойдите поближе, господин майор, — подает голос Герштенберг, даже не оглянувшись.

Румынский офицер, видный парень с густой черной шевелюрой, обходит кресло и останавливается перед двумя немецкими офицерами. Видно, что он разъярен и с трудом сдерживается» Судя по погонам — пехота. Вопреки моим ожиданиям ни Герштенберг, ни полковник Руди даже не делают попытки привстать, как это положено строевым офицерам, не говоря уже о вежливости.

— В чем дело, господин генерал? — не выдерживает майор Петреску. — Вы приказали арестовать меня?

На лице генерала мелькает какое-то неясное выражение, скорее всего — тень иронической улыбки. Он пожимает плечами и обращается ко мне по-немецки:

— Господин лейтенант, я вижу, что майор за время немецко-румынского сотрудничества не соизволил выучить наш язык. Вы же, молодой немецкий офицер вермахта, овладели румынским. Прошу вас, лейтенант Грольман, в этой затруднительной для нас ситуации взять на себя труд быть нашим переводчиком.

Майор Петреску круто поворачивается ко мне, как будто только сейчас заметил мое присутствие. Лицо его пылает гневом. Я, естественно, встаю: хотя он и «враг», но по званию выше меня, а правила воинской чести следует соблюдать при всех обстоятельствах. Однако генерал Герштенберг придерживается иного мнения. Он энергично приказывает мне:

— Сядьте, господин лейтенант! Это румыны повернули против нас оружие, а не наоборот! Они нас атаковали! Спросите-ка его, чего он хочет…

Майор меряет меня пренебрежительным взглядом. Мне было бы легче обнять его и встать рядом, но я должен выполнять приказ… Поэтому я остаюсь сидеть в кресле в дурацкой роли переводчика.

— Господин генерал спрашивает, чего вы хотите?

Майор бросает полный гнева и презрения взгляд на Герштенберга, удобно устроившегося в кресле, и говорит:

— Вы помните, этой ночью во дворце вы дали мне слово чести, что когда вы прибудете в моем сопровождении в «Вальдлагерь», то отдадите находящимся здесь частям приказ сложить оружие…

Но тому как Герштенберг улыбается, мне становится ясно, что он все понял. Тем не менее я добросовестно выполняю свои обязанности и перевожу сказанное слово в слово.

— …Я сопровождал вас по высочайшему приказу, чтобы по дороге с вами ничего не случилось. Вы же изменили своему слову, господин генерал, слову чести!..

Постепенно я начинаю понимать, о чем идет речь.

— Переводите дальше, господин лейтенант! Вы можете гордиться тем, что являетесь, свидетелем исторического события, — патетически обращается ко мне начальник «Вальдлагеря». — Майор Петреску должен сказать спасибо за то, что, попав сюда, не был поставлен к стенке, как обычный бунтовщик. Мой фюрер — Адольф Гитлер, а не генерал Сэнэтеску. И я, генерал третьего рейха, не обязан помнить о словах чести, данных какому-то румынишке, бунтовщику!

Герштенберг на минуту останавливается, чтобы дать мне возможность перевести. Я стараюсь сделать это поточнее, без ошибок — ведь где-то за стенами этого помещения кто-то меня слушает, записывает, проверяет.

— Я понимаю вашу позицию, майор Петреску, но вам было бы лучше вести себя сейчас поскромнее. Я вам обещаю, что сегодня, 24 августа, в восемь утра, когда Бухарест будет в наших руках, а бунтовщики, оболваненные коммунистами с их планами, будут безжалостно расстреляны на Дворцовой площади, я возьму вас к себе в машину как своего товарища.

Ледяные мурашки пробегают у меня по спине… Слова Герштенберга подтверждают предположения капитана Деметриада. Значит, на заре немцы ударят всеми своими силами из «Вальдлагеря» по Бухаресту… На этот раз я перевожу, умирая от любопытства, что ответит майор. Он смотрит на меня с такой ненавистью, будто это мои собственные слова, а не перевод.

— Благодарю вас, господин генерал, за оказанную честь! — выговаривает майор с достоинством и иронией. — Но Бухареста вам не видать как своих ушей без зеркала!

Я сдерживаю себя настолько, что даже голос у меня не меняется, я все тот же «храбрый солдат вермахта».

— Как-как вы сказали про уши? — Пухлое лицо генерала темнеет у меня на глазах. Он, может быть, не понял, что это поговорка, но смысл ее явно дошел до его сознания. При виде его мгновенно потемневшего лица я, признаться, ожидаю приступа истерии, но нервы у генерала крепкие. Недаром он не только летчик, но и разведчик. Он спокойно обращается к майору теперь уже на хорошем французском, так что мои услуги больше не требуются.

— Господин майор, мне было бы приятно расстрелять вас этой же ночью. Но я отложу это удовольствие до девяти часов утра, чтобы произвести экзекуцию на Дворцовой площади после того, как выполню приказ фюрера. Мы вместе войдем во дворец. Вы будете стоять справа от меня, пока будет формироваться новое правительство, после чего я с удовольствием понаблюдаю, как будете казнены и вы, и другие заговорщики.

— Вы совершаете большую ошибку, господин генерал. Это не заговор. Это акция, поддержанная всей румынской армией, всем румынским народом.

Герштенберг не хочет больше его слушать. Он поднимает правую руку, полковник Руди нажимает кнопку, дверь в стене открывается. На этот раз в проеме появляется офицер в черной форме.

— Убрать! — приказывает генерал.

Майор Петреску обводит нас взглядом, давая понять: то, что он собирается произнести, относится ко всем нам. Его как будто озаряет вдохновение, и он от души произносит:

— А идите-ка вы все…

Облегчив душу, майор в два шага достигает двери «Р» и исчезает за ней. Я хочу перевести, но генерал меня останавливает:

— Это ругательство я успел изучить за четыре года своей службы в Румынии…

Он грузно поднимается с кресла. Я тоже вскакиваю. Только полковник Руди неподвижно сидит на своем месте за письменным столом.

Сделав несколько шагов по комнате, Герштенберг предлагает:

— Надо спешить, Руди… Что нам делать с лейтенантом? Будем его перебрасывать или нет?

Полковник не знает, что ответить. Думаю, что мысленно он проклинает меня. Какого черта я свалился ему на голову?! И без меня дел хватает! Он мечет на меня недобрые взгляды. Подойдя к одному из настольных аппаратов, он утомленно спрашивает:

— Ну как? — По его лицу я вижу, что он бы хотел услышать отрицательный ответ. — Ты записал?

— Ваш приказ выполнен! Разрешите доложить?

— Давай, давай, Эрих, господин генерал еще здесь и хотел бы услышать, каковы результаты.

Из аппарата доносился голос Эриха:

— Анализ автомата Р-3 показывает, что лейтенант Курт Грольман говорит по-немецки с сасским акцентом, характерным для района Сибиу. Установлено также, что лейтенант говорит по-румынски чисто, без немецкого акцента. Доложил капитан Эрих Ротинген.

Полковник Руди, лицо которого меня все это время интригует и настораживает, спрашивает:

— Вы довольны, господин генерал, или желаете услышать еще чего-нибудь?

После краткого размышления Герштенберг приближается к письменному столу и обращается к «говорящему ящику»:

— Капитан Ротинген, у вас есть рекомендации для Грольмана?

Я чувствую себя приговоренным к смерти, только неизвестно, как меня казнят: повесят, отрубят голову или поставят к стенке. Рубашка у меня прилипает к спине, во рту пересыхает.

— Только одна рекомендация, — откликается голос невидимого капитана Ротингена. — Говорить по-румынски менее правильно. Но я хочу невозможного — это специфика национальных меньшинств. Они говорят более правильным языком, чем их окружающие. Сейчас с ним уже поздно работать.

Герштенберг благодарит невидимого филолога в чине капитана, и «ящик» снова замолкает. Таким образом, я снова оказываюсь в центре внимания.

— Лейтенант Грольман, вы слышали рекомендацию? — В голосе генерала появляются дружеские нотки.

— Да, слышал. Но я до сих пор не понимаю, зачем это может мне пригодиться. — Мое недоумение на этот раз искренне.

— Я хочу дать вам задание, лейтенант… Вы несомненно поняли, какой оборот приняли сегодня ночью германско-румынские отношения…

Хотя в последней фразе генерала совсем не звучат вопросительные интонации, я вставляю:

— Я понял это по вашему отношению к этому румынскому майору…

Генерал задумывается, тень беспокойства набегает на его лицо.

— Приказ фюрера — восстановить порядок в Бухаресте… В первые же утренние часы…

Я слушал Герштенберга, но меня в данный момент больше тревожит полковник Руди — не дай бог, вспомнит, пока я еще не ушел, где мы виделись.

Все это время полковник ни на минуту не спускает с меня глаз. Если бы выхватить сейчас револьвер, прикидываю я в уме, да выстрелить, я бы пристрелил не только шефа немецкой авиации в Румынии, но и одного из начальников разведцентра «Вальдлагерь». Но чего я этим добьюсь? Вызову панику, и больше ничего.

— Я имею в виду особое задание.

Генерал останавливается в одном шаге от меня, я машинально вытягиваюсь по стойке «смирно», и это производит на него хорошее впечатление.

— Я хочу немедленно отправить вас обратно в Бухарест…

Изумление мое искренне и потому убедительно.

— …Но не в качестве немецкого офицера, а в штатском… как румына… Понимаете? Я бы хотел отправить вас как можно скорее.

Я крайне огорчен:

— Нет, господин генерал, не понимаю!

Я не притворяюсь. В этом мне повезло: Герштенберг вызвал во мне такую реакцию, которая выглядит вполне естественной для мнимого лейтенанта Грольмана. Странным кажется мне задание, но еще более странно то, что не Руди, в котором я подозревал профессионального разведчика, намечает мне задание, а сам Герштенберг. Почему?

Мое уныние, впрочем, имеет совсем иной повод: игрой случая приказ немецкого генерала отдаляет меня от главной цели задания, с которым капитан Деметриад послал меня в неизвестность. «Я хотел бы, чтобы ты в форме немецкого офицера, — сказал он мне тогда, — объехал Северную зону шоссе Бухарест — Плоешти. Покрутись там, понаблюдай за передвижениями гитлеровских частей и сообщай нам по телефону с дорожных постов».

— Сейчас вы все поймете, — тем временем утешает меня Герштенберг.

— У меня нет способностей к разведке, — защищаюсь я. — В Плоешти я был бы на своем месте.

— Лейтенант Грольман, я вам обещаю, что в десять, самое позднее в одиннадцать вы будете в своей части в Плоешти… В качестве победителя, разумеется, и с повышением в чине…

Да, перспектива малопривлекательная. Но мне нельзя всходить из роли «храброго немецкого офицера», и при этих словах шефа немецкой авиации в Румынии я срочно изображаю трепет:

— Слушаюсь, господин генерал!

Герштенберг смотрит на ручные часы, потом бросает на полковника взгляд, который может означать только одно: «Ну, давай, объясни ему наконец, в чем дело, а то лишь время теряем…»

Но полковнику что-то не нравится, что именно — для меня загадка. Лицо мое, что ли? Или не подходит импровизированный характер задания, изобретенного шефом при моем появлении в «Вальдлагере»? Он изучающе смотрит на меня, не скрывая недовольства, и наконец говорит мне:

— Лейтенант Грольман, обращаю ваше внимание на то, что задание сопряжено с риском, вас могут пристрелить и собственные ваши товарищи, и наши бывшие союзники…

— Я ухожу, — прерывает его генерал. — Желаю вам успеха, лейтенант!

Щелкаю каблуками, выпячиваю грудь, провожаю его «зачарованным» взглядом. После этого ожидаю, что полковник предложит мне снова сесть. Однако ожидаю напрасно.

— Лейтенант Грольман, вы получите документы на имя румынского инженера Василе Келару, сотрудника румынского радиовещания, место работы — радиостанция Бэняса. Получите также гражданский костюм, документы и пропуск на свободный проезд…

Полковник изводит меня своими подозрительными, злыми взглядами.

— Вы вернетесь в Бухарест… откуда приехали…

— Через мост?

— Через мост.

— А меня не подстрелят?

— На мосту — нет! — В этом уточнении звучит доля иронии. — Там только румынский контрольный пункт… Поезжайте по шоссе… Нас интересует все, что вы увидите, начиная с аэропорта Бэняса и заканчивая Триумфальной аркой.

— Скопления войск… — говорю я, пораженный совпадением моих задач. И капитан Деметриад, и немец поручили мне одно и то же. Однако влезаю я некстати, по уставу лейтенант не должен перебивать полковника. Спохватившись, я тут же добавляю: — Прошу вас, извините.

— Вы весьма наблюдательны, лейтенант, — замечает полковник Руди. Улыбка его настолько неприятна, что не предвещает ничего хорошего. — Хотя и утверждаете, что не годитесь для разведывательных заданий.

— Я офицер связи с румынским командованием…

— Знаю… Из Плоешти нам сообщили данные вашего досье.

Молчу. Сейчас лучше всего молчать и слушать. Я спокоен, хотя внутренний голос подсказывает мне, что немец меня посылает на верную смерть.

— Данные, которые вы соберете, представьте по адресу: Каля Викторией, 175. Это двухэтажный дом, внизу — магазин, а на втором этаже — только одна квартира. Ее занимает семья Эрвина Делиуса. Позвоните и, кто бы вам ни открыл, мужчина или женщина, скажете по-румынски, что вы от Зигфрида, хотели бы взглянуть на их коллекцию французских марок конца XIX века. Вам ответят по-немецки: «Простите, я не понимаю, о чем речь». Вы будете настаивать по-немецки: «У меня тоже есть такая коллекция, я хотел бы их сравнить». Это пароль… Мужчина ли, женщина, неважно, они передадут собранную вами информацию куда следует. Я хочу получить ее через два-три часа, не позже. Меня интересует, где конкретно румыны концентрируют свои войска. От Делиуса же получите дальнейшие указания… Вы поняли? Повторите.

Я повторяю дважды, слово в слово, то, что я должен сделать. Моя память его вполне устраивает.

— Важнее всего, лейтенант, чтобы информация была точной и дошла к нам как можно скорее.

— Разрешите, господин полковник… Вы направляете меня на связь с немецкой семьей. Нужно ли понимать это так, что у них есть рация?

— Разберетесь на месте, господин лейтенант! — зло отвечает он, еще раз подтвердив мою мысль, что отправляет меня на это задание только для того, чтобы сделать приятное генералу.

— Каким образом я должен попасть в Бухарест?

— После того как переоденетесь, военная машина подбросит вас до аэропорта, а оттуда пешком доберетесь до моста.

Я задаю этот вопрос не случайно, а с совершенно определенной целью, потому что ни на минуту не перестаю думать о судьбе Георге Браги. Кто знает, куда его немцы швырнули, в какие карцеры и подвалы он попал. Полковник Руди объясняет мою задумчивость по-своему:

— У вас есть другое предложение?

Конечно! Но сразу раскрываться не стоит. Не нужно создавать у него впечатление, что «храбрый немецкий офицер» слишком поверхностен.

— Я думаю… Видите ли… Из Бухареста я приехал на такси.

— Знаю.

Полковник напоминает мне охотника в засаде. Притаился и терпеливо ждет.

— Водитель очень хотел вернуться в Бухарест, к своим… С ним мне, пожалуй, было бы проще проникнуть в город.

Полковник встает — он высок и сухопар. Я слышу, как хрустят у него кости. Не двигаясь с места, он опирается руками о стол и, стоя в такой вот позе, меряет меня явно враждебным взглядом:

— Лейтенант Грольман, ты дурак или прикидываешься?

Такой вульгарности я от него не ожидал. То, что я ему не нравлюсь, было ясно с первой минуты. Но до сих пор в моем поведении не было ничего, что могло бы дать повод для такого взрыва. Мне остается прикусить язык, чтобы не ляпнуть чего-нибудь по глупости.

— Что скажет шофер — об этом ты подумал? От Северного вокзала он выехал в Плоешти с немецким офицером. А теперь тот же самый офицер возвращается в Бухарест, переодетый в гражданское…

Уж это точно. Моя «логика» его слишком нервирует, но все же попробуем.

— Я и не дурак, господин полковник, и не прикидываюсь. Вы меня посылаете на смерть или на задание?..

Делаю паузу, а вдруг он захочет ответить? Нет. Наоборот, ждет, что я скажу дальше.

— Я еще хочу жить, господин полковник.

— Поменьше слов! — прерывает меня немец.

— Хорошо, пусть будет так, как вы говорите: военной машиной до аэропорта Бэняса. А оттуда? Пешком? Это вызовет подозрение. Инженер радиостанции и тащится пешком? А когда я доберусь до семьи Делиуса?

— А почему вы так уверены, что шофер вас не продаст?

— Да потому, что я этого не буду дожидаться. У меня, знаете ли, есть пистолет на тот случай, если он начнет дурака валять. Для начала скажу ему, что еду в Бухарест с заданием для румын. Подкину ему пару сотен на чай.

— Неплохо. — Полковник все же признает мою правоту, но взгляд его остается по-прежнему злым. — Лучше всего отделаться сразу после Триумфальной арки. Пристрелите его… и все тут.

— Конечно, так я и сделаю, — заверяю я полковника, радуясь возможности вытащить Брагу из катавасии, в которую я же его и втянул… по его добровольному желанию, впрочем. — Прошу вас еще об одном… Позвольте мне взять с собой чемодан с мундиром.

Последние мои слова вызывают у полковника улыбку скорее оскорбительную, чем ироническую.

— Господин лейтенант, куда я вас посылаю — на смерть или на задание? — говорит он мне почти что моими словами. — Зачем вам с собой мундир? А что, если румыны вас проверят на мосту? Об этом вы не думаете?

Хотя мысль о том, что скоро я обрету свободу действий, как-то вдохновляет и я держу себя в руках, я все же понимаю: спешить не нужно. Поэтому отвечаю после длительного молчания:

— Господин полковник, мундир понадобится мне тогда, когда немецкие части под командованием генерала Герштенберга будут входить в Бухарест. Я хотел бы отдать им честь как настоящий офицер. А что касается румынского контроля на мосту, то, если мое удостоверение личности будет подтверждаться другими подходящими документами, румыны не станут цепляться к машине… Я-то их знаю… и даже неплохо…

Внезапно оживает связь, и раздается голос командующего немецкой авиацией в Румынии:

— Что слышно, Руди? Грольман начал действовать?

— Он еще у меня, — недовольно отвечает полковник.

— О чем же ты думаешь? Мне нужна информация, Руди… Время не ждет!

— Вас понял, господин генерал, он сейчас же будет отправлен.

Конец разговора. Непонятно, почему полковник капризничает. «Давай, полковник, — подбадриваю я его мысленно, — посылай меня на смерть, но только поскорее».

КРУГ ЗАМЫКАЕТСЯ

Часом позже «бьюик» Георге Браги медленно и тяжело выползает из ворот «Вальдлагеря».

— Бандиты! — шипит сквозь зубы водитель, как только мы выезжаем на шоссе, ведущее в Бухарест.

— Спокойно, старина, — пробую я его утихомирить. — Сейчас около двух… наша война только начинается.

— Конечно, тебе-то что?! Ты меняешь мундиры что королева-мать вечерние платья!

— Скорость-то поубавь пока. Едем помедленней, — учу я его. — Это в наших интересах. Думаю, что до моста за нами будут следить, и я должен знать это наверняка.

Уже темно и в машине, и на шоссе. Лица его я не вижу. Но чувствую, что Брага нервничает. Клокочет. А мне нужно, чтобы он был спокоен. Предлагаю ему облегчить душу.

— Ты во что меня втянул? — сокрушается он.

— Пардон… во что ты сам втянулся! — устанавливаю я истину.

— Вижу, что с тобой-то ничего не случилось. Весел, как пташка.

— А что с тобой было? Чего ты кипятишься?

— Три гитлеровца, — взрывается он, — три, слышишь ли, совали мне пистолеты под ребра, а четвертый меня строгал, как морковку, своими вопросами! Десять раз, чтоб мне провалиться на этом месте, ежели я вру, десять раз я должен был отвечать одно и то же. Откуда я тебя знаю? Где ты меня взял? Почему согласился ехать в Плоешти? За сколько договорились?.. Это же не люди! Кончали и начинали сначала. Пока я не взбеленился… и не начал их крыть… Ага, не шучу… Шофера — это те же извозчики. Слышал, как шпарят?.. А ты что себе думаешь? Дал я им жару… Таких отругать — святое дело. У них воды попросишь — не дадут!

— Так ты пить хочешь?

— Сейчас нет. Ты когда с этим офицером пришел меня забирать, то дали напиться… Вот до чего мы дошли: воды в своем доме просим…

— Слушай, как я тебе говорил, у нас с тобой своя с ними война. И мы должны победить, хотя бы ценой своей жизни… — Я говорю это спокойно, дружески, как своему старому боевому товарищу. — Ты же видишь то, что вижу и я?

— Войска… И по той стороне, и по этой… Артиллерия, гляди…

— Крупнокалиберные зенитки… три. Готовятся к маршу «нах Бухарест».

Это мотоколонна. Грузовики пересчитать я не могу. Жаль. Да, Герштенберг не бросал слов на ветер. Готовятся войти утром в столицу, подавить то, что он определил как заговор.

Мы легко догоняем колонну. Немного позже вдали, справа от шоссе, различаю мачты радиостанции Бэняса, служащим которой я якобы являюсь…

Инженер Василе Келару. Кто знает, сколько немецких шпионов колесили под этим именем по нашим дорогам!

А что там, на этой радиостанции? В чьих она руках? Если мой анализ верен, в этот поворотный момент здание радиостанции оказалось между двух огней. Где сейчас немцы? Где наши?

— Ну-ка, дядя, остановись-ка у аэровокзала.

— Эге, тебе уже моего «бьюика» мало? Хочешь самолет увести?

— Не волнуйся, от меня ты теперь не отделаешься! Я выйду… Ты тоже выходи и стой у машины. Смотри в оба!

Он не успевает ответить, как в его животе раздается громкое голодное урчание.

— Черт подери, что это за сирена? — тут же комментирует он. — У меня тоже началась революция, наверное?

Слава богу, он уже пришел в себя.

— Да брось ты, старик, вернемся мы домой и устроим такой пир!..

Болтовня все это. Я сам не верю в то, что говорю. Шофер, однако, принимает мои слова всерьез, а может, делает вид, потому что сообщает мне, чего бы он хотел сейчас поесть:

— Вырезки в соусе… из чеснока с уксусом… И хорошего винца…

— Ладно, пока до вырезки и винца дело еще не дошло, давай тормози, уже аэропорт.

Он слушается, разворачивает машину и останавливается у створчатых дверей. Два румынских часовых — двойная охрана. Выходим из машины.

— Стой, кто идет?

Тот, что нас окликнул, вооружен автоматом. Идет к нам. Второй выглядит как будто менее грозно, но тоже с нас глаз не спускает.

— Я хотел бы говорить с командором Шандру. Он здесь?

— Кто вы?

У меня с языка чуть не слетает: «Лейтенант Курт Грольман», но я вовремя спохватываюсь:

— Инженер Василе Келару с радиостанции Бэняса.

— Ага… сосед! — радуется часовой.

— Нае, я проверю документы, а ты беги пока кликни командора Шандру.

— Ясно, господин капрал! — рявкает Нае по-строевому и в следующую секунду исчезает в полумраке аэровокзала.

Предъявляю документы. Капрал проверяет их без энтузиазма. И не возвращает их мне. Смотрит на меня уже по-другому, недоверчиво.

— Что у вас там, на радиостанции?

— Ничего нового, — отвечаю я неопределенно.

— Немцы возле вас не крутятся?

— Да пока нет…

Я не обращаю внимания на интерес, проявленный часовым к радиостанции Бэняса. Думаю только о Михае Шандру, хоть бы он поскорее появился.

— Подкрепление подошло?

— Подкрепление?! Зачем оно нам?

Внезапно дверь распахивается, и, к моей огромной радости, из нее выскакивает командор Шандру. Он прерывисто дышит, видно бежал.

— Кто меня спрашивает?

— Честь имею, господин командор, лейтенант Бану!

— Не верьте ему, господин командор! — вмешивается капрал, проверявший документы.

Он направляет на меня автомат. Простое нажатие курка — и капут.

Шлея ему под хвост попала? Смотрю на него в некоторой растерянности.

— Говорит, что с радиостанции, а сам понятия не имеет, что там делается, когда я спросил. А теперь, здрасте-пожалуйте, еще и лейтенант. Вот его документы!

Капрал выпаливает все это на одном дыхании, возбужденный своими логическими открытиями. Командор, конечно, узнает меня и хохочет, безжалостно развеивая напряжение, созданное бдительным капралом. Он берет документы из рук часового и возвращает их мне.

— Я рад, что мы встретились, — вздыхаю я облегченно. — Господин командор, мне нужно срочно позвонить в штаб.

Он дружески обнимает меня за плечи и проводит в большое, освещенное изнутри, но хорошо замаскированное снаружи здание. Вижу группу парашютистов, выстроенных для получения боевого задания.

По дороге командор Шандру рассказывает о событиях на радиостанции: немцы попытались ее захватить, но это им не удалось. Теперь я понимаю, почему мои ответы показались капралу подозрительными.

— День будет трудным, — предупреждает командор.

При виде телефонного аппарата меня охватывает странное чувство: как-то не верится, что сейчас я наберу номер и услышу голос капитана Деметриада…

— Это ты, Косте? Ах, чтоб тебя, счастливчик! Ты откуда говоришь?

Догадываясь о конфиденциальности моей беседы со штабом, командор Шандру шепчет: «Пойду проверю посты, а потом вернусь… не исчезай, не попрощавшись». Выходит, ободряюще улыбаясь.

— Я в аэропорту Бэняса.

— Недурно, Косте! Куда я тебя послал и где ты очутился! — нервно комментирует капитан.

— Разрешите доложить…

Коротко сообщаю ему, где был и что видел с того момента, когда проник в квадрат Бэняса, Отопени. Самое важное — то, что я слышал из уст самого Герштенберга, и то, что мы видели на дороге, — войска. Мой вывод: нет сомнений, что на рассвете немцы ударят по Бухаресту.

— Хорошо, хорошо, а что ты думаешь по поводу зениток?..

— Господин капитан, я считаю своим долгом повторить: зенитки находились в голове колонны грузовиков. Когда мы проезжали, колонна стояла: или на отдыхе, или ждала приказа.

— Ты, Косте, с ума сошел! Как они будут атаковать город зенитками? — недоуменно восклицает капитан.

— Наверное, считают, что этого вполне достаточно. Герштенберг уверен в молниеносной победе.

— Раз уверен в победе, хорошо! Это как раз нам по вкусу. Опиши-ка мне поподробнее этого Руди. Какой он? Долговязый и сухощавый? — интересуется капитан. — Когда стоит, пригибает голову, как баран перед атакой?

— Так точно, господин капитан. Мне кажется, я его где-то видел…

— Ну, я-то его знаю. Это полковник Рудольф фон Кортен, начальник разведотдела германской авиации на Балканах. Интересно, что ему здесь понадобилось? Дней десять назад он исчез… Прошел слух, что он арестован по приказу Гиммлера.

— Мне его внешность показалась знакомой.

— Потому что она типична. Он на всех похож. Иллюзия. Вы нигде не могли встречаться.

Я чувствую себя несколько легче. Мнению своего командира я доверяю безгранично.

— Так что мне теперь делать?

— У тебя есть какая-нибудь идея?

— Так точно, есть.

— Прекрасно… Учти, нельзя занимать долго телефон в аэропорту, они там тоже в боевой готовности. Подъезжай к музею Антипы и подожди меня там. Как шофер, в порядке?

— Отлично! Человек из кремня. Жаль, что фамилия у него Брага. Язык не поворачивается его так величать.

Капитан Деметриад тихо смеется.

— Я сейчас ребятам на мосту дам сигнал, чтобы облегчить вам переезд.

— Пусть проверят документы, а чемодан не трогают. У немцев есть наблюдательные пункты между мостом и «Вальдлагерем».

— Смотри в оба! Не недооценивай врага. Жди меня у музея. Не уезжай, пока не приеду.

— Так точно, господин капитан!

Кладу трубку. Чувствую, что в горле пересохло. Жажда только сейчас дает себя знать. Выхожу из комнаты и тут же сталкиваюсь с командором Шандру.

— Ну как, нормально? — подмигивает он. — Нам предстоит горячий денек, не так ли, господин лейтенант?

— Для нас день уже начался в полночь! Где бы глоток воды найти?

Командор велит подождать, исчезает и тут же появляется с открытой бутылкой минеральной воды. Подношу воду к губам… глотаю под отеческим взглядом командора.

— Беру с собой, — говорю я, утолив жажду.

Командор провожает меня до выхода и спрашивает:

— Много немцев на шоссе?

— Не больше, чем нас. — Бросаю взгляд на его усталое лицо, и мой лихой ответ кажется мне глупым мальчишеством. Но как исправить положение, я не знаю. — Наверное, — добавляю на всякий случай, — на рассвете двинутся на город.

Шандру усмехается:

— Знаю! Мы готовы отразить любую атаку… Ну, не буду тебя задерживать. Ты еще молодой разведчик… Подумай, когда время будет, какая невероятная с военной точки зрения сложилась ситуация — армия поворачивает оружие… Желаю успеха и чтобы нам увидеться после победы!..

Георге Брага стоит, прислонившись к капоту машины, и напряженно вглядывается сквозь ночную темноту в ту сторону, где остался «Вальдлагерь».

— Пришел? А знаешь, ты был прав… Машина, что за нами ехала, я ее помню, остановилась где-то в ста метрах, постояла себе и поехала назад.

Протягиваю ему откупоренную бутылку.

— А сам ты пил?

Его «тыканье» мне по душе. Это значит, что ничто нас уже не разделяет. Задание нас здорово спаяло, и это ощущение того, что в первом своем военном приключении я не одинок, прекрасно.

— Пил, пил, дорогой!

Водитель подносит бутылку к губам, откидывает голову назад и пьет. Он пьет торопливо, жадно и никак не может утолить жажду. Один из солдат фыркает.

— Ты что смеешься над человеком? — упрекает его шофер скорее в шутку, чем всерьез. Довольный, он оглядывается, видит меня. — Теперь наелись и напились, можно дальше ехать.

Он вытирает губы рукавом, удовлетворенно причмокивает и садится за руль. Я же пока не сажусь в машину. Медлю, рассматривая усыпанное звездами небо. Если бы меня видела Маргарета в эту минуту — порадовалась бы. Она любит, когда я романтически настроен. По ее понятиям, быть романтиком в нашу эпоху — это гулять при свете луны, искать на небе Большую Медведицу или Венеру, вздыхать или плакать. В конце концов Маргарету можно понять… Уже так темно, что видно Млечный Путь — кто его так назвал? Боже, тишина-то какая! Кто самый первый произнес слова: «Предгрозовое затишье»? Дали таят в своих безднах грозу. Когда, в какую минуту она разразится?

— На что это ты там засмотрелся? — возвращает меня к реальности водитель. — Или война уже кончилась?

Я сажусь рядом, и мы трогаемся. Но не успеваем проехать и пятидесяти метров, как из ночной темноты выскакивает мотоцикл и преграждает нам дорогу. Водитель еле успевает нажать тормоз. Вполголоса чертыхается:

— Чтоб его черти сожрали! Выскочил как из-под земли. Еще чуть-чуть, и я бы его смял…

Выхожу. В следующую же минуту меня ослепляет свет фонарика.

— Лейтенант Курт Грольман?

— Ja, ich bin![9]

— Следуйте за мной.

— Куда? — В ту же минуту припоминаю, что пистолет поблизости, в случае чего его можно молниеносно выхватить.

— У нас тут неподалеку полевой телефон. Полковник Рудольф фон Кортен хочет с вами говорить.

Перед моим мысленным взором возникает лицо полковника, омраченное подозрениями. Что полковнику надо? Приглашение кажется мне довольно странным. Но не откажешься, даже если тебе грозит опасность. Говорю Браге, чтобы подождал меня, а если через десять минут не вернусь, велю гнать на максимальной скорости к мосту.

— Ничего себе указание, — отвечает он невиннейшим тоном. — У меня часов нет… Как я узнаю, что десять минут прошло?

— Отсчитай, елки-палки! Все равно делать тебе нечего…

В мотоцикле два немца. Один, к моему неудовольствию, остается вместе с мотоциклом сторожить машину.

— Следуйте за мной, господин лейтенант.

Уважительные нотки в голосе немца рассеивают мою тревогу. Я иду следом за ним. Конечно, ничего не стоит стукнуть его по затылку револьвером. Но любопытство мое гораздо сильнее желания раскроить немцу череп. Подходим к саду на краю дороги. Немец освещает мне путь фонариком.

— Далеко еще? — Меня начинает мучить мысль, что я в западне. Какого черта я дал водителю только десять минут? А если придется удирать?

— Да нет, тут близко.

Не обманул. Сразу же замечаю в траве свет фонариков и в их лучах, шарящих вверх и вниз, двух немцев. Рядом стоит полевой телефон. Мне дают трубку. Чтобы разговаривать, нужно опуститься на колени.

— Лейтенант Курт Грольман у аппарата!

— Господин лейтенант, что вам было нужно в зоне аэровокзала? — слышу я голос полковника.

Честно сказать, я ожидал любого другого вопроса, кроме этого. Мое счастье, что он не видит моего лица: оно меня выдало бы. Несмотря на катастрофический цейтнот — ведь Брага будет ждать только десять минут, — я глубоко вздыхаю, надрывно кашляю…

— Таксист умирал от жажды и не хотел везти дальше, пока не напьется. — Объяснение, конечно, детское, но пока сойдет. Подумав, добавляю: — Эта остановка не помешает, все к лучшему.

— Почему же?

— По двум причинам: во-первых, я проверил надежность документов — все сошло гладко. А во-вторых, завел знакомство среди охраны.

— Ну, и что там у них?

— Все спокойно… Румыны усилили охрану. Там мною обнаружена группа парашютистов, — вдохновенно вру я.

— А еще какие-нибудь части там есть? — недоверчиво спрашивает полковник.

— Нет, больше никаких частей не заметил.

— Хорошо, Грольман, продолжайте выполнять задание. Не забудьте ликвидировать шофера. И помните, что я везде буду вас контролировать!

— Так точно, господин полковник! Я выполню ваш приказ.

Слава богу, кончил! Я чувствую, что от волнения вспотел. Вскакиваю с травы и говорю немцу, чтобы побыстрей отвел меня к машине. Срываюсь с места бегом, немец за мной. Сколько минут проходит, я не знаю, не успел на часы посмотреть… Шофер еще здесь. В руках у него знакомая мне рукоятка. Он громко считает вслух: «Пятьсот сорок один, пятьсот сорок два…» При счете «600» рукоятка, без сомнения, опустилась бы на голову сторожащего его мотоциклиста.

— Едем! — кричу я издалека.

Слава богу, слышит! Не теряя ни секунды, вскакиваю в машину.

— Вовремя ты появился, — говорит Брага, включая газ. — Не люблю я убивать людей… По мосту гнать вовсю?

— Наоборот. Едем нормально и остановимся по требованию.

Глубоко вздыхаю. Невероятная ночь! Невероятное приключение! Мне кажется, что я выехал на задание давным-давно. Однако мало-помалу эта странная операция начинает принимать какие-то определенные очертания.

Проезжаем мост. На другом конце нас останавливают. Остановиться пришлось бы в любом случае, чтобы не врезаться в баррикаду из лодок, нагроможденных на берегу озера.

— Снова дома! — вырывается у меня.

— Как будто до сих пор за границей были! — посмеивается шофер.

К нам направляются двое военных, пока другие раздвигают лодки, чтобы дать нам проезд. Выхожу и, памятуя о контроле полковника фон Кортена, протягиваю документы козырнувшему мне офицеру.

Он освещает их фонариком, делая вид, что изучает. И передает, что капитан Деметриад уже звонил — интересовался, проехали ли мы мост.

В свою очередь я предупреждаю его о секретных постах наблюдения, установленных немцами между мостом и аэровокзалом.

— Не исключено, что такие же посты расставлены и от моста до площади Виктории.

— Спасибо за информацию… Я сообщу в штаб полка.

Наконец можно ехать в город. Вскоре перед нами начинает вырисовываться железнодорожный мост Могошоайя — Констанца. Оставляем его позади.

— Видел? — спрашивает Брага.

— Что именно?

— На насыпи… наши окапываются.

Не скрывая огорчения, признаюсь, что ничего не заметил, и объясняю:

— Устал я…

— Мы с тобой никогда не устаем! — восклицает, к моему удивлению, Брага. — Куда едем, в штаб?

— Нет, в музей Антипы.

— Ночью? Музей открывают в девять, господин лейтенант.

— Подождем, пока откроют. Остановишься, откроешь капот, как будто ремонтируешь, задача ясна?

— А то нет!

Мы погружаемся в молчание. В мыслях я возвращаюсь к командору Шандру и его словам, сказанным на прощание. Он посоветовал мне обдумать новую ситуацию с военной точки зрения. Ведь армия повернула оружие против немцев… Пока еще точно не знаю, что он имел в виду. Но, может быть, завтра, при свете дня, смогу понять его предложение. Утро вечера мудренее.

А пока еще раз мысленно коротко повторяю свой маршрут. И замечаю несколько необычных моментов. На мосту — наши. Между мостом и аэропортом — вражеские наблюдательные пункты. В аэропорту — румынские части. За аэропортом — «Вальдлагерь», немецкая колонна, направляющаяся на Бухарест. А что в Отопени? То же самое, наверное. И вдруг у меня раскрываются глаза. Мы же повернули армию против немцев, открыв не фронт, обозначенный траншеями, а бесчисленное количество локальных фронтов, если рассматривать страну в целом.

— Вот это да! Здорово! — неожиданно для себя громко восклицаю я.

— Что-что?

Насмешливый тон Браги меня нисколько не смущает. Наоборот, мне он кажется естественным.

— А что, разве не здорово, что мы с тобой встретились?

— Здорово, конечно, только вот неподходящее время. Я и не знаю, что это мне в голову пришло на твой знак остановиться, я ведь всем отказывал.

Смеюсь. Он вывел меня из оцепенения. Что ждет нас впереди? Хотя скоро уже мы позвоним в двери дома семьи Делиус, и дьявол его знает, какой прием нам окажут…

— Вокруг нас много войск.

— Ты так хорошо ночью видишь?

— Конечно. Я-то в основном ночной шофер, а не дневной… А что будем делать в музее?

— Ты еще раз устроишь «поломку», выйдешь и будешь копаться в моторе, а я должен встретиться…

— С Антипой?..

Наше оживление — это только способ расслабиться, обрести — надолго ли? — душевное равновесие.

Чуть позже водитель Брага еще раз демонстрирует свой орлиный глаз:

— Гляди-ка, лейтенант, Антипа раньше нас прибыл на свидание. Вон его машина стоит.

— А марку машины видишь?

— Как не видеть… «Тополлино».

Это действительно автомобиль капитана Деметриада. М-да! Счет домашний не совпадает со счетом на рынке. Я думал, он придет пешком или во всяком случае остановит машину подальше. Я же предупреждал его о пунктах наблюдения. А замаскированы они хорошо.

— Остановись за машиной… Антипы.

— И копаться в моторе?

Капитан ждет нас у входа в музей. Я выпрыгиваю из «бьюика» и вытягиваюсь перед ним, готовый откозырять. Он останавливает меня. В руках у него пакет. В следующую секунду справа от меня кто-то рявкает по-военному:

— Здравия желаю, господин капитан! — Это, конечно, Брага.

— Здравия желаю… Я тут вам кое-что принес пожевать… сухой паек…

Деметриад протягивает пакет не мне, а водителю. Тот берет его, несет к машине, нюхает и кричит:

— Здорово, господин капитан!.. Это вы прямо из штаба услышали, как у меня в животе урчит? Уж больно у вас чувствительная аппаратура!

— На здоровье, — благословляет его мой начальник, а мой сотрудник, господин Брага, понимает его слова как разрешение приступить к еде, садится в машину и начинает жевать.

Капитан берет меня за руку и отводит в более укромное место.

— Косте, вот что я решил… — Голос у него спокойный, дружеский, мы говорим как штатский со штатским. — Операция продолжается. Пусть все идет так, как идет. Ты явишься к Делиусу, и, если инструкции полковника фон Кортена верны, — а почему бы и нет? — прими во внимание следующее: в городе тревожно… жители думают, что заключен мир, что немецкие войска по доброй воле и в полном порядке покинут территорию Румынии… Ясно?

— Куда ясней!

— А теперь прорепетируем, что ты видел по трассе «Вальдлагерь» — музей Антипы — квартира Делиуса… На мосту видел баррикаду из лодок?

— Конечно, мы ее проезжали, — подтверждаю я.

— Пока у тебя проверяли документы, ты мог заметить, что мост охраняет всего один взвод, среди них есть штатские. Ни солдат, роющих укрепления, ни легкой или противотанковой артиллерии ты не видел… Не мог ты встретить и соединения войск… Лишь в парке возле «Буфета» ты видел военных из кавалерийского полка охраны. Они спали… Вот и все…

— Вроде маловато! — восклицаю я с сомнением.

— Нет, — отвечает капитан, — не маловато. Что-то мне подсказывает, что полковник Рудольф фон Кортен готовит сюрприз… что явка в квартире Делиуса — всего лишь предлог… Пока что я приказал установить наблюдение за домом… Там сержант Дума… Если, упаси бог, что случится — постарайся выбить окно. Дума поймет, что тебе нужна помощь. Понял?

— Понял, господин капитан!

— Устал?

— Служба есть служба, господин капитан!.. А с водителем что делать?

Капитан Деметриад вздыхает и протягивает мне портсигар. Мы одновременно берем по сигарете и почти одновременно закуриваем.

— Мне кажется, он вошел во вкус.

— Он наблюдателен… но на руках у него уже, наверное, мозоли от руля, — спешу я подчеркнуть достоинства своего спутника.

— Вот я и советую тебе, побереги его. Держи его поблизости, но не на виду. Ну все, пора прощаться.

Повисает тяжелое молчание. Где-то на краю моего сознания возникает мрачная мысль. Прощаться. Неужели прощаемся навсегда?

Капитан подавляет вздох:

— Есть вопросы?

— Два, если разрешите, господин капитан. Первый: неужели немцы решатся напасть на нас?

— Ты же сам дал нам об этом информацию. Действительно, Гитлер поставил Герштенберга во главе оперативной группы, которая должна войти в Бухарест и «навести там порядок». — Капитан бросает взгляд на светящийся циферблат ручных часов: — Ну что ж, послушаем второй вопрос.

— Кто такой майор Петреску и как он попал к Герштенбергу?

— После создания нового правительства Герштенберг попросил аудиенции у короля и там ему дал слово чести, что, как только доберется до «Вальдлагеря», отдаст находящимся там частям приказ сложить оружие и поддержит просьбу нового правительства не разрушать Бухарест. Чтобы беспрепятственно добраться в Отопени, он попросил дать ему для сопровождения румынского офицера. Кабинет премьер-министра поручил это майору Петреску… Ты сам убедился, что генерал Герштенберг нарушил данное слово. Твою информацию немедленно передали в генштаб. Ах да, ты очень неглупо сделал, что прихватил с собой мундир Грольмана. Береги его. — Капитан горько усмехается уголками губ. — Ты еще помнишь адрес явки, где мы можем встретиться в случае провала?

Вопрос мне не нравится. Ясно, командование не исключает возможности драматического развития событий. Голос мой меняется от внезапно охватившего меня нехорошего предчувствия:

— Цветочная улица, 102… Кабинет доктора Дениса Бончи. Телефон 1-13-43… Время встреч: 18.30—19.30.

— При операциях такого плана мы обязаны учитывать все варианты.

Капитан угадал мои мысли. Он, конечно, прав. Но предположение, что новый враг может принудить нас к отступлению, заставляет меня содрогнуться.

— Я звонил твоей невесте и объяснил твое отсутствие… Она сердится, что после оглашения королевского воззвания по радио ты ей не позвонил. Я попытался ее успокоить… Кажется, удалось. Все. Ближе к делу.

Протягивая мне руку, он улыбается печально и устало. Провожаю его к «тополлино», где Брага караулит обе машины. Капитан и ему протягивает руку со словами:

— Присмотрите за этим парнем… Он смельчак у нас, но по молодости иногда выходит из берегов.

Шофер вытягивает руки по швам. В этой стойке он выглядит довольно комично. Поношенная одежда, а лысина уж и подавно не вяжется с тем молодцеватым видом, который он хочет себе придать.

— Все понял, господин капитан!

— Но его приказы вы все-таки выполняйте.

Провожаю взглядом уезжающий в ночь «тополлино». В моем взбудораженном мозгу опять возникает вопрос: «Суждено ли мне его еще увидеть?»

— Шофер Брага ожидает вашего распоряжения!

Возвращаюсь к «бьюику». На сиденье вижу пакет, полученный от капитана. Брага не все съел — оставил мне. А я уже и голода не ощущаю… Даю Браге знак сесть за руль. Сам тоже сажусь.

— Куда теперь? — спрашивает он.

— Пришло время нам опять расстаться, — объявляю я ему, но он возмущенно прерывает:

— Господин капитан только что велел…

Ого, как вскипел! Принимаюсь терпеливо объяснять, что я должен сделать: взять чемодан из багажника, войти в дом на Каля Викторией. И еще неизвестно, что меня ждет.

— А ты, старина, оставайся здесь поблизости, где поспокойней, и подожди меня.

— Это что значит — «где поспокойней»?

— Чтобы тебя никто не взял на прицел и не отобрал машину. На рассвете мы с тобой увидим настоящее лицо войны.

— Знаю я одно место… На Севастопольской улице, бывшее старое еврейское кладбище… как все равно парк… Заведу туда машину и подожду тебя.

— Ага! Это здорово! — Я оживляюсь. — Ну а теперь гони! Прямо через площадь, и оставь меня там, в конце Каля Викторией.

— Есть не хочешь? — спрашивает он, включая зажигание.

— Нет аппетита. — Я возбужденно смеюсь и добавляю: — Тем более что иду в гости в «приличную» немецкую семью.

«Бьюик» срывается с места. Вокруг нас — густая непроницаемая темень. На кольце ни одного трамвая, наверное, все отогнаны в депо. Площадь остается позади. Брага, как настоящий таксист, говорит мне:

— Приехали.

Выходим из машины в молчании. Шофер идет к багажнику и вынимает оттуда чемодан. Ставит его возле меня и спрашивает:

— Могу я посмотреть, куда ты войдешь?

Я готов обнять его как боевого товарища. Но сантименты сейчас ни к чему.

— Нет! И я тебя предупреждаю: ты возле дома не крутись, не создавай для меня же лишней опасности. Жди меня, сколько придется. Понял?

Я произношу все это достаточно серьезно, чтобы он понял, что это не шуточки, что иду я не просто в гости, иначе зачем бы мне было брать с собой мундир лейтенанта-гитлеровца?

— Пока! — говорю я Браге.

— Уходишь… Опять уходишь, не заплатив, — укоряет он меня с улыбкой. Это улыбка доброго плута. — Ладно, если знаешь, где меня найти, пока — и желаю удачи, Косте!

Я удаляюсь большими шагами и сдерживаюсь, чтобы не оглянуться через плечо. Через несколько секунд «бьюик» проезжает мимо меня. Я вижу, как он сворачивает направо, на Севастопольскую. Там старое кладбище. Мысль, что старина Брага будет ждать моего возвращения среди могил, меня забавляет.

ГОСПОДИН ДЕЛИУС

Я не задерживаюсь для осмотра здания на Каля Викторией. По словам капитана Деметриада, сержант Дума уже сейчас должен следить за ним. С ним еще ребята из штаба столичного гарнизона. Поднимаюсь на второй, последний этаж здания. Чувствую себя свежим и бодрым, как будто только что пробудился от живительного сна. То, что я вижу, полностью совпадает с описанием полковника фон Кортена. Останавливаюсь перед дверью нужной квартиры. При свете синей маскировочной лампочки читаю на табличке возле звонка: «Доктор Иоганн Делиус». Мне открывают сразу же. В дверях женщина много выше меня ростом, лет тридцати пяти, красивая блондинка в элегантном домашнем халате.

— Извините, что побеспокоил вас в столь неподходящее время, — извиняюсь я по-румынски как можно вежливее. — Я пришел от господина Зигфрида… Хотел бы взглянуть на вашу коллекцию французских марок конца XIX века.

Женщина смотрит на меня с нескрываемым удивлением. Такое впечатление, что ни мое появление, ни мои слова ей ни о чем не говорят. Отвечает она по-немецки:

— Я вас не понимаю…

— У меня тоже есть та…

До конца договорить пароль я не успеваю. Из глубины квартиры гремит баритон:

— К чертовой матери эту комедию! Брось, Грета, пусть войдет!

Вежливое приглашение, ничего не скажешь, но, по крайней мере, обнадеживающее. Вхожу в хорошо освещенную квартиру. На окнах светомаскировка. Навстречу мне выходит мужчина такого же высокого роста, как и открывшая дверь Грета. Он в коротких спортивных штанах, в белой майке, плотно облегающей грудь. Атлетическая мускулатура. Ко мне он обращается также по-немецки, с нервозностью, которая меня настораживает.

— Так это вы — лейтенант Грольман, он же инженер Келару?

Отвечаю утвердительно. Делиус делает знак, чтобы я шел за ним. Мы оказываемся в не очень просторной библиотеке. На письменном столе стоит рация.

— Зигфрид уже несколько раз о вас спрашивал. У вас есть для него какие-нибудь сообщения?

Немец говорит со мной грубо. Приглядываюсь к нему получше: он лет на десять старше меня. Блондин с белой кожей. Настоящий ариец.

— Я собрал очень ценную информацию.

Пока у меня нет никаких оснований для беспокойства. Поэтому могу позволить себе смотреть на «боевого товарища» с вызывающим превосходством.

— Диктуйте мне, я буду передавать… Я держу связь с «Вальдлагерем». — Делиус мало-помалу становится все мрачнее, как будто кто-то действует ему на нервы, наступая на невидимый хвост. Он садится за стол к аппарату и надевает наушники.

— Выпьем кофе? — спрашивает Грета как гостеприимная хозяйка, радующаяся гостям.

— Спасибо, если натуральный, то охотно…

— Слушаю вас! — Делиус становится еще более хмурым.

Самое большое удовольствие ему доставило бы отсутствие каких бы то ни было гостей, хоть бы и от Зигфрида. Быстро начинаю диктовать донесение, составленное в духе инструкций капитана Деметриада. Начинаю с аэропорта Бэняса:

— В здании аэровокзала…

Диктую, сочиняю, но слежу, чтобы не переборщить. Одновременно восхищаюсь профессиональным мастерством Делиуса-радиста. Кто знает, сколько гибельной для нашей страны информации прошло по этому каналу! Заканчиваю донесение. Делиус принимает вопрос Зигфрида, спрашивает у меня:

— Вы видели артиллерию на месту?

Я отвечаю, немец передает.

— Артиллерии не видел. Повторяю: на мосту наскоро сделанное нагромождение лодок, собранных на озере… Охраняется молодыми солдатами, птенцы необстрелянные… Никаких следов артиллерии.

— Кто такие вооруженные штатские, что появились на мосту?

Отвечаю:

— Несколько необученных юнцов… Коммунисты, наверное.

Связь закончена. Радист сбрасывает наушники. Поднимается потный, растрепанный. Дюжий парень, на голову выше меня.

— Зигфрид приказывает вам оставаться на месте до новых приказаний.

Пододвигает мне стул и ледяным тоном приглашает сесть. Сажусь. Выходит, оставляя меня одного, но тут же появляется Грета. По комнате распространяется приятный кофейный аромат.

— Вы почувствуете себя лучше, — говорит она. — Это натуральный кофе.

Давненько я не пил такого кофе.

— Вы ехали через город? — спрашивает она, терзаемая какими-то мрачными мыслями. — Почта, телеграф — все занято румынами… Я слышала, что они атаковали казармы. Как вы думаете, есть какой-нибудь выход?

— Грета! — слышится укоризненный голос мужа из соседней комнаты. — Я тебе уже столько раз говорил, что мы не должны терять голову!

Однако ее голубые глаза, полные слез, умоляют меня ответить.

— Как же мне не беспокоиться?.. Вы знаете, что телефонная связь с посольством прервана?

Вздыхаю. Делаю вид, что и я страдаю, что мне тоже тяжело думать об этом, хотя для меня эти новости приятны.

— Мне сообщили, что во дворе нашего посольства начали собираться немецкие семьи, — говорит она, нервно стискивая руки. — Я там была. Боже, сколько народу!

Потягиваю кофе… Когда до меня доходит смысл ее слов, я недоуменно поднимаю на нее глаза:

— Что-что? Собираются? Зачем?

— Боятся… Чтобы на всякий случай быть под дипломатической защитой.

— Ну и глупо!.. В семь или восемь утра генерал Герштенберг наведет порядок в Бухаресте, и будет тихо, — категорически заявляю я. — Ваш муж совершенно прав, мы не должны терять голову… Паника только помешает нам.

— Но русские прорвали фронт!.. — со стоном восклицает Грета.

Я продолжаю выполнять свой «долг» утешителя:

— Я не говорю, что будет легко, но мы их остановим… А уж здесь, на мосту, победа будет за нами.

Грета Делиус отводит безнадежный взгляд в сторону. Меня-то в общем мало волнует, верит она мне или нет. На ее месте я бы размышлял примерно так же. Она бормочет:

— Если бы вы видели, что творится в саду при посольстве!

Аппарат на столе начинает трещать. Грета живо бросается к нему и кричит мужу:

— Не беспокойся, Иоганн, я отвечу!

Интересно, чем же это Иоганн там занят? И нет ли у меня повода для беспокойства? Отблеск аппарата заполняет всю комнату. Я продолжаю медленно потягивать остатки кофе, глоток за глотком, и постепенно начинаю терять чувство реальности, как будто некая сила, забавляясь, забросила меня совсем в другой мир, а немка Грета, которая так уверенно работает на аппарате ключом, — всего лишь иллюзия… призрак, который разговаривает с кем-то из другого мира и пишет, пишет что-то бесконечное в своем блокноте… Но голос немки очень скоро возвращает меня к реальности.

— Зигфрид спрашивает, — сообщает она, — что вы сделали с водителем и с машиной?

Отвечаю с места, невозмутимо и убедительно:

— Я его ликвидировал, как мне приказали… Неподалеку от Триумфальной арки…

Голубые глаза радистки внезапно расширяются, озаренные каким-то светом, скорее восхищения, чем страха.

— Он румын, да? — раздается из-за стены баритон Делиуса. — И правильно сделали!

Грета снова садится за аппарат и, не поднимая на меня глаз, сообщает, к моему удивлению:

— Напрасно, считает Зигфрид. Он спрашивает вас, за какое время вы могли бы вернуться к мосту.

Смотрю на часы… 14.15.

— Пешком — не меньше чем за полчаса.

Привлеченный моим диалогом с «Вальдлагерем», Иоганн Делиус входит в комнату. Он уже переоделся в костюм пепельного цвета, а поскольку костюм основательно измят, осанистая фигура Делиуса выглядит не так эффектно.

— Иоганн, Зигфрид хочет с тобой говорить.

Для него это приглашение явно неожиданно. Он колеблется, не ожидая, по-видимому, ничего приятного для себя, но подчиняется приказу. Грета отодвигается, взгляд ее неотрывно следит за большой и сильной рукой мужа, выбивающей ключом сигналы. Я понимаю морзянку на слух и умею передавать, но как использовать свои знания в этом случае, не представляю.

Делиус передает, потом принимает.

Я уже покончил с кофе. Закуриваю сигарету и только потом спохватываюсь, что, как болван, не спросил разрешения хозяев. Внезапно мне вспоминается шофер, старина Брага. Стало быть, я его «убрал» возле Триумфальной арки. Что-то сейчас поделывает моя «несчастная жертва»? Можно быть уверенным, что терпеливо ждет меня где-нибудь в кустах кладбища…

Внезапно воцаряется молчание. Супруги Делиус застывают, как монументы, при аппарате, связывающем их с внешним миром. Я безмятежно покуриваю и думаю, как было бы хорошо, если бы эта тишина длилась бесконечно. Во всяком случае, я жду и не двигаюсь. Так оно, наверное, лучше. Драматический голос Иоганна Делиуса нарушает тишину:

— Генерал Герштенберг (Я с готовностью вскакиваю на ноги от избытка уважения.) лично вас благодарит (Да, это хорошо, что я догадался вскочить — жест красивый и уместный.) и приказывает нам (Не ослышался ли я?) взять в гараже машину и вместе с вами доехать до насыпи моста Констанца, чтобы еще раз проверить, не появилась ли у румын на мосту артиллерия…

Я улавливаю, как супруги обмениваются взглядами. Ясно, приказ Герштенберга не устраивает Делиуса, поскольку вырывает его из комнатного уюта, а фрау Грету, если не ошибаюсь, просто пугает. Неестественная бледность разливается по ее красивому лицу. Эх, надоумил меня черт «убрать» старину Брагу! «Вальдлагерь» ждет от нас оперативности. Быстро туда и обратно. Приказ должен быть выполнен, и притом срочно. Сомневаться не приходится: Герштенберг решил двинуть свою колонну на Бухарест, чтобы «навести в городе порядок».

— Поехали! — приказываю я, взглянув на часы.

Делиус выходит в другую комнату, жена за ним. Естественно, закрывают дверь. Нравится мне или нет, но я посторонний в их квартире… Впрочем, можно было ожидать, что прежде, чем расстаться, они что-нибудь скажут друг другу… Да, чего только не случится с человеком в такую ночь, как эта!

Итак, я снова буду на улице, буду выполнять задание, но на этот раз без старины Браги. Заметит ли сержант Дума, что я выехал в другой машине? Что он предпримет? Ринется за нами? Останется на месте? Как я выпутаюсь из этой передряги? Как установить связь с капитаном Деметриадом? В голове ни единой мысли — одни вопросы. Может, в машине рядом с Делиусом меня осенит нужная мысль.

Наконец радист появляется. Теперь он уже в поношенных длинных брюках. Поверх майки надета клетчатая рубашка с короткими рукавами, тоже не новая. Человек из толпы, Бросаю взгляд на Грету: лицо у нее такое, будто она вот-вот упадет в обморок. Я ее понимаю: у нее, конечно, есть основания опасаться за судьбу мужа в результате этой ночной эскапады, организованной лично Герштенбергом.

Делиус целует жену в бледный лоб, обнимает и заверяет, что мы постараемся вернуться как можно скорее. Она как онемела.

— Мой чемодан с мундиром останется у вас, — уточняю я на всякий случай.

Выходим через черный ход. Пересекаем небольшой двор. Делиус идет впереди. Спустя несколько минут мне удается адаптироваться в темноте. Ночную тишину время от времени прорезают автоматные очереди. Ночь на исходе. Где стреляют, определить трудно. Замечаю гараж с двумя дверьми по сторонам. Вспыхивает синий свет. Вижу, как Делиус кружит возле автомобиля «опель», который как будто в хорошем состоянии. Зовет меня в гараж. Пока иду к нему, пытаюсь сообразить, куда выходят ворота: на Каля Викторией или на какую-нибудь боковую улочку. Внезапно вижу дуло пистолета, нацеленное мне в грудь.

— Ну-ну, что за глупости? — бормочу я едва слышно и чувствую, как лоб покрывается испариной.

— Никаких глупостей, — объясняет мне Делиус голосом человека, вполне владеющего собой. — Повернись-ка лицом к стене.

— Зачем? У нас приказ…

— Был приказ, а теперь нет! — рычит он.

— Ты что задумал?

— Пристрелю тебя и смотаюсь… Давай поворачивайся!

Делиус стоит в двух шагах от меня. Ясно, решил меня убрать. Видно, не новичок в этом деле.

— Зачем тебе меня пристреливать? Чтобы удрать? Нет необходимости, послушай…

Мои слова — это какое-то дебильное бормотание, а не речь здравомыслящего человека.

— А ну поворачивайся! — Лицо его искажается ненавистью.

Для него я — немец, но ему есть за что меня ненавидеть. Я спутал все его расчеты. Теперь понятно, почему так побледнела его жена. Она знала, что произойдет.

— Поворачивайся! — приказывает он еще раз и взводит курок.

Он не проверяет, вооружен ли я. Теперь я знаю, что мне делать. Медленно и неуверенно поворачиваюсь лицом к стене. Пространства для маневра маловато, но надо… надо попробовать. Это мой единственный шанс. Я молниеносно бросаюсь на землю, одновременно переворачиваясь и выхватывая револьвер, и стреляю… Стреляю не раздумывая, трижды… И трижды попадаю. Делиус вздрагивает, падает на колени, прижимает руки к животу, как будто хочет закрыть три пулевых отверстия. И падает возле передних колес автомобиля. На все это уходит секунда.

Поднимаюсь с земли, не веря своим глазам: мертвец у моих ног… только что убит мною… А я-то… я-то был убежден, что никогда не суждено мне будет нажать на курок!

Грета наверняка настороженно ждет сигнала мужа, чтобы спуститься. Эта мысль снимает мое напряжение. Не раздумывая дальше, поднимаюсь наверх по лестнице черного хода с револьвером в руке. Войдя в квартиру, слышу из спальни ее голос:

— Ты его убил? Я слышала выстрелы…

Она укладывает чемодан. Поднимает глаза и каменеет под дулом направленного на нее оружия.

— Вы предатели! — презрительно бросаю я ей в лицо. — Предатели!

Что делать дальше, не знаю. Молчу и смотрю на нее с ненавистью. Если бы у меня не было револьвера… Если бы не моя удача…

— Иоганн! — бормочет она угасшим безнадежным голосом.

— Его настигла кара! Он предал фюрера! — Эти мои последние слова наводят меня на одну мысль, и я продолжаю: — Делиус — предатель, но я не предам фюрера. Быстро к аппарату! — Приказ мой звучит как еще один выстрел. Грета Делиус безропотно подчиняется мне. «Только бы у нее не было цианистого калия под рукой», — думаю я. Она останавливается у аппарата, и я еще раз отмечаю, как она красива.

— Вызывай Зигфрида!

Стою над ней, держа палец на спусковом крючке, и она знает, что, нажав один раз, я нажму и второй без особых нравственных терзаний.

— Без глупостей, — предупреждаю я женщину. — У тебя есть шанс, если не хочешь, чтобы и тебя поставили к стенке. Умеешь водить машину?

— Да.

— Вызови Зигфрида и передай ему: «Делиус почувствовал себя плохо. Сердечный приступ. Лейтенанта Грольмана буду сопровождать я. Выйду на связь, когда вернемся с собранной информацией…» Поняла?

Несмотря на шок после смерти мужа, Грета держится неплохо: она повторяет слово в слово мое сообщение Зигфриду. Я смотрю, как она работает ключом, и радуюсь, что додумался сделать это. Было бы совсем ни к чему, чтобы из-за Делиуса прервалась моя связь с «Вальдлагерем» и с моим новым «знакомым» Герштенбергом.

Грета заканчивает передачу. Переходит на прием. Ответ следует незамедлительно, и она мне говорит:

— Зигфрид одобряет предложение лейтенанта Грольмана и приказывает ускорить разведывательную операцию.

В глаза мне она не смотрит. Я прячу револьвер, давая понять, что забыл об инциденте.

— Надеюсь, вы не разделяли намерений вашего мужа, — делаю я попытку сближения. — Зигфрид настаивает на получении информации. Если мы с вами ее не представим, то пошлем на верную смерть сотню германских солдат, которые сегодня утром будут брошены на Бухарест.

— Мне очень стыдно за то, что случилось. Верьте мне, — умоляет она почти шепотом. — Я попробую искупить свою вину…

Мне неважно, врет она или нет. Самое главное — наше «сотрудничество» в целях «выполнения приказа» Герштенберга. В моем случае это означает передать Герштенбергу дезинформацию, полученную от капитана Деметриада.

Только я пока не знаю, как с ним связаться.

— Заприте квартиру! Берем машину и сейчас же едем.

Нужно держаться надменно и сурово. Она меня слушается. Что с ней будет, когда внизу, в гараже, она увидит труп мужа, лежащего в луже крови? Я не люблю истерик. Грета идет впереди. Движется легко, это мне нравится. Только бы ей не пришла в голову идея… Да нет, если бы у нее был цианистый калий, она бы его уже проглотила. Она останавливается как вкопанная, не дойдя двух шагов до трупа, без крика, без рыданий. Останавливается так, будто под ногами у нее разверзлась пропасть.

Эта женщина, должно быть, многое в своей жизни видела. Никакой реакции…

Я спрашиваю ледяным голосом:

— Что будем с ним делать? Оставим здесь?

Ее невозмутимость меня ужасает.

— Что делать? Надо его отодвинуть, чтобы вывести машину. А когда вернемся, посмотрим. — Ее слова кажутся мне циничными.

Я нагибаюсь, беру мертвеца обеими руками под мышки. Он тяжелый. Нужно его оттащить. Грета бросается на помощь. Берет его за ноги. Подумать только! Пятнадцать минут назад он еще был жив.

Оттаскиваем его к стене. Вижу его остекленевшие глаза. Рубашка и брюки в крови. Жена его — а жена ли она ему? — так же бледна и так же безразлична, как и раньше. Ни вздохов, ни слез.

— Я заведу мотор, а ты открой ворота, — говорит она мне.

Я отхожу от трупа, когда она садится за руль. Грета как будто одеревенела и при свете синей лампочки кажется мне восковой куклой. Иду открывать ворота. Если они выходят на Каля Викторией, я увижу наших!.. Грета заводит мотор. Я не спеша отодвигаю створки ворот и облегченно вздыхаю — Каля Викторией! Осматриваюсь — никого. Ни одной живой души, только темень маскировки. В восточной части города взлетает ракета, на миг освещая окрестности. Грета нетерпеливо сигналит. Я делаю знак рукой, чтобы она не двигалась с места. Стою столбом в воротах, чтобы дать им время увидеть меня. Клянусь небом, если бы радистка хотела меня убрать, то этот момент самый подходящий! Рвани она с места — раздавит меня в лепешку. Отсюда до посольства метров пятьсот — шестьсот, оно сразу же за углом. Там она могла бы укрыться под спасительным крылом барона фон Киллингера. Мне, однако, везет: мысль о мести ей в голову не приходит — вероятно, шок еще не прошел окончательно.

Я возвращаюсь к машине и сажусь возле Греты. Чувствую, как она напряжена. Я тоже.

— Слушаться меня беспрекословно!.. Одно необдуманное движение будет стоить тебе жизни. И не говори, что я тебя не предупреждал.

— Господин лейтенант, сколько раз вы собираетесь мне напоминать, что я в вашей власти?

«Опель» медленно трогается с места с потушенными фарами, выезжает на улицу и поворачивает в сторону площади Виктории. Тут я понимаю, что могу выиграть еще минуту, если пойду закрыть ворота. Минута оказывается для меня драгоценной, потому что мои ребята за это время смогут понять, что я жив, здоров и еду в этом «опеле». Прошу Грету остановиться, даю правдоподобное объяснение: лучше, если ворота будут закрыты. Она соглашается со мной. Выхожу, напряженно всматриваюсь в окружающую темноту. Я хочу быть уверен, что мои действия увенчались успехом, что ребята поняли «сигнал». Улица по-прежнему пустынна и погружена в сонное безмолвие. Закрываю ворота и возвращаюсь на место.

Да, Грете, пожалуй, можно верить. Если бы она хотела, то уже могла бы отделаться от меня много раз.

— Вначале к Триумфальной арке, — строго приказываю я. — Но не гоните, чтобы не привлекать внимания.

Она уже меньше напряжена, я это чувствую. Пересекаем площадь Виктории. Трамвай выезжает из депо на площадь Штефана Великого, объезжает ее по кругу, чтобы направиться прямо по проспекту, который до сегодняшнего вечера еще носит имя фюрера.

Несемся по шоссе Киселева. Вскоре я вижу, что справа и слева по тротуару идут наши части. Они появляются, словно тени, из глубины кустарника обширного парка возле «Буфета» и в тишине выстраиваются. Дальше мы уже не встречаем никаких машин — ни обычных, ни военных.

— Это пехота? — неожиданно спрашивает меня Грета Делиус.

— Да, пехота…

— Думаешь, они направляются к мосту?

— По тому как они строятся, нельзя определить направление их движения. Но можно предполагать, что они направляются к мосту…

— Ты знаешь румынский?

Этот вопрос должен был задать я, но я забыл об этом подумать. А если остановят? Если нас спросят, на каком языке, черт меня побери, будем отвечать?

— А ты, Грета, знаешь?

— Я хорошо говорю… Я уже три года здесь.

— Ну-ка скажи что-нибудь.

— Я была в театре, смотрела там пьесу Ибсена. Это скандинавский драматург, — говорит она на моем родном языке.

Акцент ее выдает. Впрочем, в Румынии живут сасы и швабы, которые говорят с таким акцентом.

— Браво! Мне нравится… Неплохо… — хвалю я ее по-румынски.

Проезжаем мимо «Буфета». Пришло время дать инструкции моей спутнице. По-немецки, разумеется.

— Послушай, Грета… не сердись, что называю тебя по имени… После Триумфальной арки мы въезжаем в опасную зону. Не исключено, что нас остановят. И тогда нужно будет предъявить документы…

— Минутку, — прерывает Грета. — Если не ошибаюсь, какая-то большая машина следует за нами.

— Военная или обычная?

Радистка сосредоточенно всматривается в боковое зеркало. Что, интересно, она может разглядеть в такой темноте? Замаскированный свет фар?

— Вернемся к делу. Если нас остановят, говорить буду я… На всякий случай: ты из сасской семьи, твои остались в Снагове, ты едешь туда, чтобы быть вместе с ними. Поняла?

Опасный характер задания, судя по всему, ее не пугает. Она спокойно ведет машину.

— Это не военная машина. Обычный автомобиль, — сообщает она. — Шофер гонит, как ненормальный.

В этот момент «бьюик» Георге Браги проносится мимо нас. Я с трудом сдерживаю радостное восклицание. Значит, ребята, оставленные капитаном Деметриадом для наблюдения, меня видели и правильно поняли мои действия.

— Куда это он так мчится? — спрашивает Грета.

— Сам не знает куда, по мосту он все равно не проедет.

После Триумфальной арки я прошу ее еще сбавить скорость, смотреть повнимательнее, что делается на левой стороне дороги, и доложить мне, если заметит передвижение частей. За правой стороной наблюдаю я. Различаю в темноте красные точки папирос. Это, конечно, наши солдаты. Стоят в траве и курят.

— Я ничего не вижу, — говорит Грета.

— Зато я вижу…

— Что делать дальше?

— Видишь еще ту машину?

— Нет!

— Сразу после ипподрома остановись там, где я скажу. Выйдем из машины вместе. Ты спрячешься где-нибудь в кустах, неподалеку от машины, чтобы не терять ее из виду. Если появится румынский патруль, замри на месте. Слышишь? Только не беги. Жди, пока я не вернусь. Поняла? Я пойду к мосту, посмотрю, что там румыны делают.

Грета вздыхает и говорит мне неожиданно смягчившимся тоном:

— Ты храбрый, Курт… Иоганн тоже был хорошим солдатом фюрера, но после Сталинграда стал просто неузнаваем.

Я делаю вид, что не расслышал ее признания.

— Грета, будь на месте, чтобы я тебя нашел… Без тебя я не смогу передать Зигфриду информацию, а она ему необходима. Если что будет не так, или ты увидишь, что я попал в руки к румынам, возвращайся домой. Как? Придумаешь сама. А Зигфриду сообщи, что я, что бы ни случилось, не предам фюрера.

Мне нравится моя тирада, она звучит вдохновенно, но пора кончать болтовню.

— Тормози, — говорю я.

Тут же рядом густой кустарник. Он тянется до самого берега озера Херэстрэу. Прежде чем выйти из машины, я объявляю драматическим тоном:

— Что касается трагического конца твоего мужа, та версия, которую я им сообщил, остается в силе… Сердечный приступ! Даю тебе честное слово, что не выдам секрета.

Не знаю, производят ли на нее впечатление эти мои слова. Открываю правую дверцу и помогаю Грете выйти с этой же стороны, так что мы сразу оказываемся в кустарнике. Шагов через десять останавливаемся.

— Все ясно?

— У меня гораздо больше опыта, Курт, чем это кажется, — заверяет она.

— Я так и думал, Грета… Сверим часы… Если я не вернусь через сорок пять минут, значит, меня уже нет в живых.

— Желаю успеха, Курт! Я бы хотела, чтобы ты вернулся живым и невредимым.

Это звучит довольно искренне…

Выхожу на шоссе, бросаю еще один взгляд на Грету и бегу в сторону моста Констанца. Думаю, что там меня ждет не только Брага, но и кто-нибудь из штаба. Я должен выиграть время, как можно больше времени, чтобы срочно установить связь с капитаном Деметриадом, вместе с ним проанализировать создавшееся положение и решить, что предпринять дальше.

Бегу, с дыханием у меня все в порядке. В темноте различаю железнодорожный мост и думаю, что от меня, от моей смелости и способности мыслить сейчас многое зависит. Может быть, судьба одного сражения, этого моста, а может, и судьба столицы… Я еще не добежал до моста, когда неожиданно вижу «бьюик» Георге Браги. Он едет справа. А чуть подальше кто-то машет мне, подзывая к себе. Это капитан Деметриад. Позади него я различаю сержанта Думу. Я запыхался от бега, но, как дисциплинированный офицер, пытаюсь встать навытяжку, как положено по уставу…

— Оставь… — обезоруживает меня капитан, дружески улыбаясь. — Вначале отдышись!

Я несколько раз развожу руками, чтобы восстановить дыхание.

— Все! Разрешите доложить…

Капитан Деметриад отводит меня в сторону. Машинально открывает портсигар и подносит зажженную спичку.

— Докладывай! Слушаю, — говорит он после того, как я выпускаю несколько колец дыма.

Рассказываю подробно все, что произошло в доме Делиуса.

— Ты сориентировался, Косте, правильно. И правильно понял все значение моста. Как мы сюда попали, тебе ясно?..

— Ясно, господин капитан!

— Нужно подумать, как действовать дальше, чтобы тебе поверили.

Капитан курит, погрузившись в размышления. Я не нарушаю тишину ни звуком, ни жестом.

— Чтобы тебе поверили, — продолжает капитан свою мысль, — лейтенант Курт Грольман должен вернуться во вражеский лагерь… Если ты передашь Герштенбергу, что здесь нет никакой артиллерии, а мы встретим их колонну артогнем, то героизм Грольмана гроша ломаного стоить не будет. А если сообщить правду, то неожиданность нашей контратаки пойдет псу под хвост… — Капитан пристально смотрит мне в лицо: — До сих пор ты действовал отважно, Косте… Ситуация очень неясная… Это касается расположения и наших сил, и немецких между Бухарестом и Плоешти… Зенитные батареи оказались, как говорится, на ничейной земле. Арсенал в Тунари тоже в драматическом положении. С рассветом эти неясности выяснятся… Многое, очень многое зависит от того, как разыграются события на мосту. Не забывай, что телефоны на постах жандармерии вдоль шоссе не обнаружены и функционируют. Так что пользуйся при случае. И еще запомни: в Тынкэбешти введен в действие секретный пост наблюдения и оповещения генштаба. Чтобы выйти на связь со мной, можешь к ним обратиться. Пароль: «Я от Караджи». Отзыв: «От Караджи-Воды или от Караджи-адвоката?» — «И от того и от другого». Запомнил?

— Да, господин капитан.

— Мой долг — обратить твое внимание: ты будешь действовать в форме немецкого офицера на территории, где обстановка очень неясная, а потому существует опасность, что наши могут тебя подстрелить…

Он выдерживает паузу, чтобы еще больше меня заинтриговать, и я с нетерпением ожидаю, какое решение он мне предложит по поводу удовлетворения просьбы генерала Герштенберга. Капитан Деметриад бросает взгляд на часы. Закуривает еще одну папиросу. Я отказываюсь — в горле у меня и так пересохло.

— С Зигфридом мы поступим следующим образом… так, чтобы не испортить тебе биографию, господин Грольман…

Я навостряю уши и невольно думаю о Грете: ждет ли она меня? Попаду ли я еще раз на это место? Только бы никто не наткнулся на эту машину или на нее…

Грету я нахожу там, где оставил. Она хорошо спряталась в прибрежном кустарнике. Увидев меня, она быстро поднимается на ноги, на лице ее написана сдержанная радость. Она выглядит как солдат, который прошел огонь и воду и медные трубы и которого жизнь многому научила.

— Едем домой? — спрашивает она.

— Да, и притом быстро.

Она разворачивает машину и выжимает скорость. Немного позже со вздохом признается:

— Я уже начала побаиваться, что ты не вернешься.

— Мне было нелегко, — объясняю я. — Нужно было все внимательнейшим образом проверить… И что интересно, те же румыны мне и помогли… солдаты… Им на все плевать. Они уверены, что уже подписан мир, что наши части уходят и оставляют их одних встречать русских.

— А артиллерию… артиллерию, о которой говорил Зигфрид, ты обнаружил?

— Артиллерию? Да ее и в помине нет… Откуда? Я думаю, у них и боеприпасов-то не найдется.

— А для чего они построили баррикаду на мосту?

— Румыны больше всего любят спокойно спать!

Ни Грета, ни я не смеемся. Всю остальную дорогу едем в молчании, как по негласному обоюдному соглашению. Не сомневаюсь, что она, так же как и я, лихорадочно размышляет. Каждый из нас понимает опасность положения. Непредвиденный случай может изменить или сломать нашу судьбу в одно мгновение.

Неожиданно Грета убавляет скорость и показывает мне:

— Смотри!.. Артиллерия!..

Оставляем позади «Буфет». До площади Виктории метров сто.

— Стой! — говорю я.

Грета, видно, опытный водитель — она тормозит, прижимаясь к правой стороне, к самой кромке тротуара. Она права. Недалеко от трамвайной линии на площади приткнулись три противотанковых орудия. Тут же усталым солдатским сном спят артиллеристы… Только один часовой с винтовкой на плече ходит взад-вперед…

— Спасибо, Грета. Я остаюсь здесь. Ты поезжай дальше. Если велят остановиться, ни за что не слушайся. Поставь машину в гараж и сиди дома. Зигфрида не вызывай, пока я не вернусь. Я должен лично проверить, что это за орудия и зачем они здесь. Поняла?

Я говорю это веско, обеспокоенно, с ноткой тревоги. Грета принимает мое беспокойство всерьез. Выхожу из машины, и мне вслед несется голос радистки:

— Будь осторожен, лейтенант Грольман.

— Давай вперед, Грета, не меньше восьмидесяти в час.

«Опель» срывается с места. Смотрю, как он удаляется по Каля Викторией, а потом не спеша направляюсь к орудиям. Прохожу возле них, думая о капитане Деметриаде: мой начальник не только проницателен и оперативен, но и обладает воображением. По его приказу на нашем пути срочно возникла эта противотанковая артиллерия. Ее заметила Грета, и я тоже «заметил». Этот спектакль настраивает меня на уверенность в успехе моих будущих действий. С начальником, который так умно прикрывает тылы, всегда можно чувствовать себя уверенно. Офицер разведки и в теории и на практике должен иметь веру в того человека, который руководит операцией, в его способность вовремя принять нужные меры. О появлении этих трех противотанковых пушек будет непременно доложено полковнику Руди. Информация тем более верная, что их видела и вдова Иоганна Делиуса.

Двадцать минут спустя Грета по моему приказу передает Зигфриду:

«В районе моста ситуация остается прежней: баррикады, не имеющие значения, на берегу, контролируемом румынами. Я без труда пересек насыпь железной дороги. Не обнаружил ни одного орудия. В тылу же, возле площади Виктории, остановились три противотанковых пушки на конной тяге. Румыны артиллеристы спали, один стоял на посту. Я вышел из машины и вступил в разговор с ними. Выяснил, что это противотанковая батарея 2-го кавалерийского полка. Они ждут приказа, который, по мнению румынского солдата, поступит только после восхода солнца. Настроение солдат небоевое, мирное. Распространился слух, что после атаки румын на немецкие военные объекты, расположенные в Бухаресте, наши части покинут территорию Румынии».

Грета заканчивает передачу и ждет у аппарата. Она подурнела от усталости, страха, от тяжелых мыслей. Светлые шелковистые волосы в беспорядке спадают на плечи. В могильном молчании проходит минут пятнадцать, от Зигфрида поступает новое сообщение: «Вальдлагерь» благодарит меня и фрау Делиус. После этих благодарностей, наполняющих мою грудь «гордостью за великую Германию», Зигфрид предлагает мне следующее задание. «Поскольку квартира Делиуса находится очень близко от площади Виктории, будьте любезны, лейтенант, — просит меня Руди, — сбегайте к этим трем орудиям и посмотрите своими глазами, стоят ли они еще на том же месте. Если да, то оставайтесь возле них, пока они не двинутся, а потом сразу же передайте в Отопени, в каком направлении они следуют».

— Прошу тебя, Грета, ответь Зигфриду: «К выполнению задания приступаю немедленно».

Грета удовлетворяет мою просьбу. Она забывает о лице, подурневшем от усталости, и поворачивается ко мне. В ее глазах я, несомненно, выгляжу героем.

— Не хочешь вначале выпить кофе?

— Нет, спасибо, Грета… Советую тебе никому не открывать дверь, — говорю я покровительственно.

И вот я, к своей радости, снова на улице. Отхожу метров на двадцать от дома Делиуса, чтобы меня не было видно из окна. Слышу за собой шаги, оборачиваюсь: это сержант Дума идет следом за мной.

— Какие новости, господин лейтенант? — интересуется он обеспокоенно.

— Сообщи капитану Деметриаду, что Зигфрид послал меня посмотреть, что будет с этими тремя орудиями. Что прикажет капитан: потянуть время, болтаясь на площади, или явиться в штаб?

— Может быть, лучше вам самому подскочить туда на машине?

— А где машина?

— За углом, на Севастопольской. Шофер в отчаянии, он умирает от тоски по одному немецкому лейтенанту, не помню, как его зовут.

— Пришли-ка его мне! — радостно восклицаю я. — И, ради бога, не спускайте глаз с ворот. Пресекайте любую попытку этой женщины покинуть дом, пешком или в машине! Остановите ее без колебаний.

Я снова направляюсь к площади Виктории. Предрассветная прохлада постепенно дает себя знать. В вышине звезды исчезают одна за другой, уходя в свои космические тайные укрытия. Темнота рассеивается. Усталость уже давно сломила бы меня, если бы не прохлада медленно, но уверенно наступающего дня.

Героический «бьюик» Браги снова приходит мне на помощь. Водитель на ходу распахивает дверцу и радостно спрашивает, будто я и в самом деле клиент:

— Куда едем? Главное — начало. Вы у меня сегодня первый!

Как тут не обрадоваться? Ведь Брага со своим таксомотором — счастливый знак перед началом операции. С размаху хлопаюсь на свое место и удовлетворенно вздыхаю.

— Что, устал? — интересуется Брага.

— Возможно!..

— Ну что, едем в штаб? — по-свойски спрашивает он.

Первое, что я устанавливаю, пересекая по диагонали площадь Виктории, — это то, что противотанковые орудия исчезли. Я это понимаю как очередное действие «сценария», разработанного капитаном Деметриадом. Конец первого акта, занавес падает, реквизит убран за «кулисы». Значит, мне надо посоветоваться с начальством.

— Если бы ты знал, что тут творилось, в этом районе! — начинает беседу водитель. — Дома, занятые немцами, были блокированы. Многих из них увезли на грузовиках. В одном из зданий по проспекту Александра теперь штаб вооруженных штатских… коммунистов вроде…

Мне вспоминаются штатские, которых я видел во дворе нашего штаба: те, что помогали грузить оружие и снаряды в грузовик.

— А ты почему не явился туда, к этим штатским? Им же наверняка нужны машины, — говорю я.

Я не шучу. В этот рассветный час я знаю гораздо больше, чем Брага, и не могу себе позволить быть легкомысленным.

— Господин лейтенант… Грольман или как вас там… я-то знаю, что машины со штатским водителем нужны не только штатским…

Смеемся. Почему бы не позволить себе такую роскошь? Разве не этот «бьюик» соединил наши судьбы?..

— На этот раз дорога вроде была короче, — грустно констатирует старина Георге, останавливаясь у ворот штаба.

— Оставайся здесь.

— Так точно, господин лейтенант!

Капитан Деметриад ждет меня с нетерпением. Увидев, выходит навстречу.

— Мне звонил сержант Дума, сказал, что ты вышел из берлоги Делиусов. Что новенького?

При свете настольной лампы я вижу, что под глазами у капитана залегли синие тени от бессонницы и усталости. Интересно, я выгляжу так же или похуже?

— Зигфрид послал меня выяснить судьбу этих трех пушек, если я их еще застану.

Капитан устало пытается улыбнуться:

— И что?.. Застал?

— Нет. — Я слегка сбит с толку.

— Вот тебе и ответ, как на блюдечке с золотой каемочкой. «Орудий на месте не обнаружили… Они скрылись в неизвестном направлении».

— Ну, тогда я должен поскорее…

На лице капитана снова появляется подобие улыбки.

— Не спеши, лейтенант. Мы не напрасно ночью потрудились. Мы вынудили Герштенберга поторопиться. Через час его колонна подойдет к мосту, где и получит заслуженный отпор. Исход этой стычки однозначен.

Слушаю стоя, сдерживая радость. И в то же время впервые чувствую, как медленно, но верно мной овладевает усталость, поднимаясь от ног к затылку.

— Оставайся все время возле Греты Делиус… Она хоть красивая? Смотри, а то Марго приревнует…

— Красивая-то красивая, но вот родилась она не от папы с мамой, а от куска льда.

— Ну, тогда смотри не схвати насморк — ты ведь у нас кипяток, — шутит капитан Деметриад и продолжает: — Я убежден, что в разгар предстоящей схватки на мосту или после нее Зигфрид даст тебе другое задание. Или прикажет тебе явиться в «Вальдлагерь», или велит тебе крутиться в городе, собирать информацию… Если вызовет в «Вальдлагерь», тебе легче будет вернуться не через Бэнясу, а через завод «Ларомет»… по дороге на Буфтю… Используешь документы инженера радиостанции. В этом случае мы сразу же после твоего отъезда войдем в квартиру Делиуса и посмотрим на месте, что нам делать с этой твоей ледяной блондинкой. А если Зигфрид предложит тебе остаться в городе, то все само собой упрощается. Согласен, Косте?

Наверное, мой начальник хотел сказать: «Ты понял, Косте?» Разве я могу быть не согласен с приказом?

— Водитель с тобой?

— Со мной… я пока еще не демобилизовал его.

— И не надо.

— Это правда, что поблизости создан штаб гражданского ополчения?

— Я тебе говорил о нем, когда мы выдавали ополченцам оружие и боеприпасы. Возглавляют эти патриотические отряды коммунисты. Ты их узнаешь по трехцветной повязке на рукаве… Ну а как ты, Косте? Устал здорово?

— Уставать некогда. Столько новостей за последние часы… Может, и мой «персональный» водитель тоже окажется коммунистом?

— Вот ты сам и спроси его.

Пронзительный звонок телефона прерывает нашу беседу. Капитан хватает трубку.

— Да, это я, докладывайте! — Он сразу напрягается, несомненно, ему докладывают что-то очень важное. Слышу его указания: — Постоянно держи меня в курсе.

Он кладет трубку, и я вижу, что этот короткий разговор мгновенно снял с него усталость.

— Косте, поспеши-ка ты на пост… Менее чем через час колонна Герштенберга будет на мосту. — Он подходит ко мне, дружески обнимает и говорит растроганным голосом: — Оставайся Отважным, Косте! А сейчас свяжись поскорее с Зигфридом. Очень важно, чтобы ты успел передать ему информацию о том, что интересующие его орудия отбыли в неизвестном направлении.

Несколько минут спустя я уже сижу в машине рядом с Георге Брагой. Усталости как не бывало.

А теперь что? Могу и я, как Цезарь, воскликнуть: «Жребий брошен!» Грета, передав мое сообщение, ждет ответа Зигфрида. Она стоит, склонившись над аппаратом, закрыв глаза и опираясь локтями на стол, сломленная усталостью. Глядя на нее, я даже испытываю к ней жалость. Черты лица ее расплылись и исказились. Исчезла ее кокетливость, уступив место небрежности, которую женщины обычно скрывают от мужских глаз.

Я курю и думаю о том, что судьба шпионки Греты Делиус предрешена независимо от того, какие еще задания я получу от ее шефа. А ведь всего несколько часов назад я и понятия не имел, что в Бухаресте живет семья Делиус. Если бы не мой револьвер, супруги Делиус уже были бы далеко от Бухареста и от опасностей.

Надо бы раскрыть окно, посмотреть на улицу. Странно! Мне не хочется будить Грету, которая погрузилась в сон, такой краткий в военное время.

Сигнал Зигфрида. Грета моментально просыпается, открывает глаза. Распрямляет спину, инстинктивно встряхивает длинными светлыми волосами и бросает взгляд на меня. Переходит на прием, и писк морзянки заполняет комнату.

Я напрягаю внимание, но ничего не могу понять в этих закодированных звуках. Гашу папиросу и подхожу к столу в каком-то смутном беспокойстве: диалог на расстоянии затягивается. Пробую по ее лицу понять, в чем дело. Напрасно! Ни один мускул на нем не дрогнет. Остается ждать. Часы показывают пять семнадцать. Окно, что ли, открыть?.. Пусть в комнате будет дневной свет. Однако окно не открывается.

Звуки морзянки наконец прекращаются, и снова наступает тишина.

— Зигфрид приказывает тебе срочно вернуться в «Вальдлагерь». Если сможешь, то постарайся успеть туда до шести.

— И это все? — Я расстроен.

— Да, все. — Она поднимает на меня усталые глаза.

— Хорошо, Грета, — перехожу я на задушевный тон, — но все же ты слишком долго переговаривалась с Зигфридом.

Радистка отвечает не сразу. Губы ее нервно подрагивают. Она смотрит на меня как-то снизу, исподлобья и вдруг решается:

— Я доложила Зигфриду о предательстве Иоганна и о твоем решении застрелить его.

Я понимаю, что было бы глупо с моей стороны предполагать, что Грета меня обманывает.

— Прошу тебя, прости. Ты был великодушен, предложив мне шанс дать моему начальству другое объяснение, — оправдывается она, — но я не могу лгать.

— И что Зигфрид?

— Он сказал мне: «Грольман поступил правильно. И я бы на его месте поступил так же». Ты должен ехать. Пароль для проезда через наши контрольные пункты: «Каждому свое». Понял?

Повторяю пароль. Грета добавляет:

— Этот пароль действителен до десяти утра.

— А ты, Грета?

— Остаюсь при аппарате до новых указаний.

— Тогда до свидания.

— Подожди!

Я останавливаюсь у дверей. Грета исчезает на несколько минут и возвращается с бутербродом в руке. Я беру его, потому что запах ветчины напоминает мне о том, что я голоден.

— Будь осторожна, Грета! — советую я ей на прощание и выхожу.

— Не забудь чемодан! — напоминает она вдогонку.

На улице я несколько минут стою на месте возле ворот. Жду, чтобы меня заметили. Условным знаком служит открытое окно в одном из двухэтажных домов на площади Виктории при пересечении ее Севастопольской улицей. Где-то тут неподалеку должно стоять мое «персональное» такси. Трамваи ходят своими обычными маршрутами, время от времени утренняя тишина прерывается выстрелами. Наконец окно открывается: Дума высовывает остриженную наголо голову и сразу же поспешно захлопывает окно. Я быстро иду через дорогу к дому. Навстречу мне выходит сержант и лихорадочно спрашивает:

— Что случилось?

— Нужно срочно поговорить с капитаном. Где водитель?

— А где ему быть?! — смеется сержант и ведет меня на второй этаж. — Он привязался к еврейскому кладбищу на Севастопольской. Говорит, что это самое тихое и спокойное в мире место.

Квартира, в которую меня ведет Дума, была предоставлена нам по просьбе нашего генерала семьей одного университетского профессора. Я попадаю прямо в библиотеку хозяина дома, который занимает теперь с женой оставшиеся две комнаты. Здесь установлен телефон. Торопливо набираю номер. Занято. Что ж, подожду. От нечего делать обвожу взглядом комнату. Никогда не видел в квартире столько книг… Книги повсюду… Они штабелями лежат даже на письменном столе профессора. Здесь профессор работал в тишине. Теперь война вошла и в этот дом.

Снова набираю номер. На этот раз отвечает капитан Деметриад:

— Слушаю, лейтенант, докладывай!

Описываю ситуацию, возникшую после приказа Зигфрида.

— А как ты себя чувствуешь? — интересуется мой начальник. — Еще держишься на ногах?

— Да пока держусь, господин капитан!

Не знаю, может, лучше было сказать, что мне гораздо больше хотелось бы лечь в свою кровать, чтобы заснуть без задних ног, чем выполнять приказы полковника Рудольфа фон Кортена.

— Ну, если так, то действуй.

— Могу я взять Брагу с собой?

— Бери. Связь — как договорились. — Внезапно тон его становится менее официальным. — Смотри в оба, Косте! То, что ты сейчас делаешь, это не тайная война, а разведка боем.

— Понятно, господин капитан!

— Поэтому поезжай-ка ты сначала на мост, свяжись с капитаном Смэрэндеску, посмотри, что там нового, если будет возможность, позвони. А потом попроси своего таксиста везти тебя оттуда через Бэнясу. Как — он лучше знает. Ясно?

— Ясно, господин капитан!

— Косте, я хочу, чтобы ты вернулся с задания цел и невредим. Впереди у нас тяжелая война… Действуй!

Кладу трубку. Последние слова капитана еще звучат у меня в ушах: «Впереди у нас тяжелая война».

Пока я говорил по телефону, сержант послал кого-то из солдат (разумеется, в штатском) вызвать с кладбища старину Георге Брагу и подать мне машину к подъезду. Я не могу уехать с «наблюдательного пункта», не оглядевшись еще раз. Среди этих обтянутых кожей томов есть совсем старые, есть поновее. По-моему, книги — это самое прекрасное, что я видел в жизни и с чем мне приходится расставаться.

Немного позже «бьюик» проезжает мимо квартиры Делиуса, направляясь к площади Виктории. «Наверху ждет Грета, — думаю я, — клюя носом возле рации». Через какое-то время сержант Дума ворвется в квартиру и арестует ее.

— Куда едем, начальник?

Я вздрагиваю, но ничего не отвечаю. В ушах у меня звучит старая солдатская песня:

Объясняю Браге, что нас ждет трудное задание. В ответ он весело смеется, распахивает куртку и показывает мне прицепленный к брючному ремню пистолет.

— Ты что думал, я с голыми руками на войну пойду?

— Где ты это взял?

— Да вышел тут один из могилы… на кладбище. «Бери, — говорит, — мне он больше не нужен». Неудобно было отказать… Правда?

Ну что ж, это просто здорово, что он в хорошем настроении. В сущности, будь Брага кислятиной и неврастеником, мы бы с ним не подружились.

— Ты хоть стрелять-то умеешь?

— Черта с два. Но я в кино видал: берут первый раз пистолет в руки и попадают куда надо.

Веский аргумент. Нет смысла просить Брагу отказаться от оружия, как и обучать его стрельбе… Сколько времени? Без десяти шесть.

— Давай гони на мост, дружище.

— Опять будем проскакивать? — Он поворачивается ко мне, округлив от удивления глаза.

— Поглядим, как дело повернется… Я тебя прошу об одном: никакой инициативы не проявляй. Все действия только по моему приказу.

— А как же я соображу, правильно ты мне приказываешь или нет?

— Я тебе командир, — говорю я, хотя звучит это забавно. — А какой приказ, правильный или нет, не обсуждается…

— …а исполняется! — подхватывает он на лету. — Так точно!

«Бьюик» набирает скорость. Несемся стрелой. Уже совсем светло. По обеим сторонам дороги можно различить в кустах силуэты наших военных. Ждут. Подъезжаем к колодцу Миорицы. Водитель ставит машину невдалеке от железной дороги. Выхожу. Утренний воздух здесь свежее, чем в городе. Вижу, как ко мне бегом направляется какой-то солдат. Тяжело дыша, спрашивает:

— Лейтенант Бану Константин из штаба столичного гарнизона?

— Да, это я!

— Быстро следуйте за мной! Капитан Смэрэндеску ожидает вас наверху.

Я ни о чем его не спрашиваю. Солдат бежит впереди, я за ним. Он направляется к насыпи, расположенной на высоте железнодорожного моста, который проходит над шоссе, и ловко взбирается по склону. Я, все более заинтригованный, стараюсь не отставать. По мере приближения различаю солдат, очень хорошо «окопавшихся» вдоль насыпи, все в напряженном ожидании. Капитан Смэрэндеску среди них. Он делает нам обоим знак лечь. Приближаемся к нему ползком — хорошо, что осталось уже немного, всего несколько метров.

— Пошли, — говорит капитан приглушенным голосом.

Я все понимаю. Объяснять мне ничего не нужно. В бинокль тоже можно не смотреть. С высоты насыпи, возвышающейся и над мостом, и над шоссе, ведущем в аэропорт Бэняса, я как из ложи бенуара вижу движущуюся колонну войск Герштенберга. Впереди грузовик тянет зенитку тяжелого калибра. Я застываю, уставившись на длинное величественное дуло орудия. Это одна из зениток, которые мы засекли несколько часов назад в Отопени. Она движется вперед медленно и величаво, как будто сама тянет за собой всю колонну, состоящую из зениток меньшего калибра и грузовиков, полных солдат, вооруженных до зубов. Зенитки проезжают по мосту внушительно и уверенно, перемалывая грохотом колес утреннюю тишину. На меня нападает приступ страха: не слишком ли ничтожны наши силы, чтобы преградить путь такой мощной моторизованной колонне? Мои опасения растут по мере того, как я зорко вглядываюсь и не обнаруживаю никаких следов наших передовых позиций. Кое-как нагроможденные одна на другую лодки — это смехотворное препятствие.

Я вопросительно поглядываю на капитана Смэрэндеску, но он спокойно следит в бинокль за приближением немцев, как будто присутствует на спектакле, который его и не слишком-то интересует. Я бросаю взгляд вправо — солдаты вдоль насыпи замерли… Что же будет? Что нас ждет? Снова перевожу взгляд на вражескую колонну. Еще немного — и она вступит на мост. Я слышу чье-то тяжелое дыхание, как будто дышит больной, и не могу понять, кто так дышит: я сам, капитан или солдаты?

Грузовик, тянущий за собой тяжелое зенитное орудие, въезжает на мост, едет по мосту… За ним — остальные орудия и грузовики. Останавливается перед баррикадой из лодок. Около двадцати гитлеровских солдат соскакивают с грузовика и начинают разбирать завал. До нас доносятся отрывистые команды, хохот, кряхтение тех, кто поднимает и оттаскивает лодки. Что случилось? Почему мы их не атакуем? Может быть, решили пропустить вперед, чтобы ударить с тыла? Тогда почему мы не укрепили свои позиции со стороны аэропорта Бэняса? Я испытываю нервное потрясение. Неужели ничего не удастся сделать?! И вдруг на мосту раздаются взрывы — один, другой, третий… серия взрывов. Все заволакивается огнем и дымом. Я больше ничего не вижу, но зато слышу радостный рев капитана Смэрэндеску:

— Ага! Браво, Выртосу! Молодец, Георгиу! — Он поднимается на локтях и смотрит на меня, хохоча как ненормальный. — Ну и врезали мы им! — радостно вопит он. — Это наши пушечки ударили!

У меня нет времени отвечать. Взрывы на мосту прекращаются, уступая место сосредоточенному ружейно-пулеметному огню: с насыпи пехота стреляет по мосту — винтовки, автоматы, пулеметы. Я глохну… Глаза щиплет… Апокалипсис мне кажется бесконечным. Но постепенно снова устанавливается относительная тишина. Просто не верится, что схватка длилась всего десять минут.

Капитан Смэрэндеску поднимается с насыпи. Встаем и мы. Дым над мостом рассеивается медленно, слишком медленно для нашего жгучего любопытства, раскрывая перед нами потрясающую картину.

Трупы с чудовищной силой переброшены через лодки… Зенитка Герштенберга, такая величественная каких-нибудь пятнадцать минут назад, сейчас валяется, перевернувшись набок, с искореженным стволом… И повсюду — разбитые, дымящиеся грузовики.

— Грузовики-то те, что ночью на шоссе были? — уточняет Брага, чтобы не перепутать.

Я не успеваю ему ответить, не успеваю объяснить как следует нашу с ним роль в событиях на мосту, которые уже завтра станут историей… Не успеваю, потому что капитан Смэрэндеску зовет меня к полевому телефону. На проводе капитан Деметриад.

— Косте, после разгрома колонны Герштенберга на мосту тебе незачем ехать в «Вальдлагерь». Он поймет нашу хитрость с орудиями и догадается о дезинформации. А главное, старая лиса фон Кортен…

Я не выдерживаю и перебиваю:

— Как, вы отменяете задание?

Командир тихонько смеется в трубку:

— У тебя разгорелся аппетит, Отважный! Нет, задание не отменяется. Лейтенант Курт фон Грольман останется в строю. Герштенберг вспомнит о тебе, будь уверен. А мы этим воспользуемся — нам нужна информация. Понял? Не забывай о телефонах на дорожных постах жандармерии. По этим аппаратам можно связаться с Бухарестом напрямую.

— Вас понял! Разрешите мне взять с собой водителя?

— Конечно, бери, — добродушно смеется капитан. — Езжайте вместе, ты должен еще раз проникнуть во вражеское логово. Лучше всего по шоссе через «Ларомет», в сторону Могошоайи… Эта дорога полностью под нашим контролем. Если все ясно, приступай! У тебя остались документы на имя инженера Келару, а в случае чего и мундиром Грольмана можешь воспользоваться… Ну, желаю удачи, Косте!

Немного поодаль меня ждет Георге Брага. Он спокоен, но на меня посматривает с опаской: а вдруг мне придет в голову отказаться от его услуг? Я тепло обнимаю его за плечи.