Непал без вранья

Глава 15 Посланники доброй воли

— Мальбасе, — это зачарованный лес, только представьте, — говорит как-то Элли. Каждый обитатель здесь персонаж. Фупу, например, хоббит. Я это сразу поняла, как только ее увидела. А Бимала — это, конечно, тролль.

Я смеюсь, вспоминая, как пронзительно та кричит по утрам.

— А я? — спрашиваю Элли.

— А вы с Асей — духи воды. Обходите все камни и спокойно добираетесь, куда шли. Бруно точно такой же.

— А я дух огня? — подключается Яна.

— Ветер. Ты слишком импульсивна для огня.

— А кто же тогда огонь? Асис?

— Нет, тэта. Асис скорее камень.

— Так ты для себя эту роль оставила? — смеется Яна.

— Ну, — Элли улыбается, — порой мне кажется, что я маленькая фея Тин-Тин. А иногда — сказочный великан, защищающий лес от опасностей.

Удивительно точно она смогла передать то, что думала о ней я сама. В свои двадцать девять лет крупная Элли с сиплым, почти мужским голосом сумела сохранить какой-то ребяческий задор, что выглядит инфантильным, пока не узнаешь ее поближе.

С прекрасным чувством юмора, очень прямая и свободная, Элли сразу мне понравилась. Она выросла во Франции, работала в Германии несколько лет и путешествует с самого детства. Своими поездками Элли живет — настолько не привязанного ни к чему человека я встретила впервые. Даже серьезные отношения ее пугают, не говоря уже о семье, ведь оседлость для Элли смерти подобна.

— Общество навязывает нам модель: к такому-то возрасту женщина должна иметь ребенка, семью и кучу ответственности, — говорит Элли. И теперь мне приходится встречаться с парнями младше меня, потому что мужчины моего возраста ждут от отношений определенного сценария. Через полгода они говорят тебе — ну всё, я готов, давай делать детей. Дружище, ты позабыл спросить, готова ли я. Вообще говоря, мне очень сложно довериться. Мой отец был безответственным мудаком, и плодить одиноких людей и дальше у меня нет никакого желания.

То, что отец ее был немцем, Элли узнала, когда ей исполнилось почти двадцать лет. Его семья, несмотря на то что была фермерской и никакого отношения к СС не имела, скрывала свою национальность после Второй мировой войны. Даже «постыдную» немецкую фамилию они сменили на французский манер, как и образ жизни.

— Я всегда была белой вороной среди своих французских родственников, маленьких и чернявых, и не могла понять, в чем моя проблема. Они-то вообще из испанских цыган родом. Да и по характеру мы совершенно разные. Я вспыльчивая, непримиримая, а вот мама — человек очень спокойный, супермиролюбивый. В молодости она жила в одной из этих хиппи-коммун. Ее семья переехала из Марокко, и она сразу же угодила в этот революционный мир Франции тех лет. Я выросла в этой среде. У мамы был мотоцикл, и мы часто катались по стране с ее друзьями. Я была там единственным ребенком, и меня все, конечно, обожали. Тискались со мной, как с маленькой принцессой. А по выходным мама часто будила меня пораньше, и мы путешествовали по окрестным деревням на ее минивэне — знаете, этот маленький хиппи-автобус. Я была суперсчастлива.

В Мальбасе Элли прожила пять месяцев, а после, не изменяя своим привычкам, двинулась дальше. И за несколько совместных недель она оставила мне многое, гораздо больше, чем я получала от остальных за годы. Она научила меня принимать чужую культуру, уважать традиции и верить людям.

Простились мы без сожалений, ведь это главный урок путешественников: пока место занято, никто не сможет войти в твою жизнь и дать тебе что-нибудь новое. А «новое» обещало все то же французское обаяние, с дорогими сердцу merde, putane и U-lala. И вошел в нашу жизнь Камиль, с другом Марвином на несколько недель приехавший в Сагарматху.

***

— Мерси бокю, — кричат Камилю пробегающие мимо дети.

Он усмехается и поворачивается ко мне:

— Знаешь, в чем разница между «мерси бокю» и «мерси боку»? «Мерси бокю» значит «красивая задница».

— Спасибо за готовку, — говорит Ася, подсаживаясь за стол.

— Да у меня не было выбора, — разводит руками Камиль.

— Чем займешься сегодня?

— О, у меня тут целый список. — Манерным жестом он открывает блокнот. — Загляну в бассейн, а то абонемент кончается. Потом у меня массаж. Пообедаю в хорошем ресторане, а потом схожу на этот новый фильм…

Камилю тридцать. Хоть родом он из Франции, на вид скорее ирландец: рыжая борода, глубоко посаженные темные глаза и целая карта избороздивших его лицо впечатлений — география сложная и откровенная. К пятому году своих странствий он дважды успел поработать в Австралии, исколесить ее вдоль и поперек и двинуться дальше, к берегам Новой Зеландии и Новой Каледонии, оттуда — к островам Индонезии, Вьетнаму, Таиланду и через Лаос — на байке. В Непал он попал, работая над своим проектом, и в школу нашу скатился прямиком со склона Эвереста, который штурмовал со своим другом Марвином; его же он прихватил и в Сагарматху.

За пару недель до поездки в Индию, грядущую станцию его проекта, он собирается воплотить свою задумку. А идея следующая: международная коммуникация детей разных стран. Отправной точкой стала когда-то Франция, откуда чистые и аккуратные дети передавали привет и задавали вопросы школьникам Новой Зеландии. А те, в свою очередь, подопечные строгой системы островного образования, немного смущенные, немного зажатые, но очень ответственные малыши, салютовали нам. Лохматым, чумазым, свободным и непосредственным чертятам непальской деревни. «Есть ли у вас чистая вода?», «Что вы выращиваете?», «Сколько часов добираетесь до школы?» — долетают до нас вопросы с материка. «Говорите ли вы по-английски в своей школе?», «Видите ли зеленые холмы?», «Кем хотите стать, когда вырастете?» — отправляем мы свои индийским школьникам.

Каждое утро мы обнимаемся, приветствуя друг друга, на церемонии утреннего круга. Не знаю даже, кто выдумал эту традицию, но смысл она несет гораздо более глубокий, чем может показаться. Она сближает детей разных каст, социальных слоев и вероисповеданий. Утверждает равенство, основанное на доверии и взаимопомощи. Несколько минут мы тратим на то, чтобы круг был идеально ровный и чтобы все могли видеть друг друга. Проект Камиля всегда представлялся мне таким же утренним кругом. Масштабом, конечно, посмелее — от Индии он планирует двинуться к острову Шри-Ланка, а после — во Вьетнам и Камбоджу. А может быть, удастся добраться и до Африки, Южной Америки и — кто знает! — Мексики. Так далеко Камиль не загадывает.

Все планы его сводятся к следующему — познакомиться с детьми, на что он тратит целую неделю. Предложить им написать поэму. Разрисовать одну из учебных хижин. Спеть песню и рассказать о себе. Ответить на вопросы и задать свои. И снимать, снимать без остановки — школу, деревню, страну. Камиль живет своим проектом, а вечерами, когда отвлекается, мы узнаем удивительного человека, и каждый день заново.

***

— Есть люди вроде Марвина, — делюсь я с Асей. — Их жизнь безумно интересна, но они умудряются рассказать о ней сразу и целиком. В пару вечеров Марвин уложил все свои трехлетние приключения — и произвел, должно быть, то самое впечатление, которого добивался. Он выглядел героем, безбашенным путешественником, следующим пророком, не иначе. Я ходила за ним хвостом и ждала продолжения, вот только рассказывать ему было уже нечего. А есть такие, как Камиль. Сразу сложно понять, что он из себя представляет. Посмотришь — как будто бы и ничего особенного. Ну, с юмором все в порядке — да и все, пожалуй. А нет, каждый день в нем открываешь что-то новое, и чем больше узнаешь, тем больше понимаешь, насколько он тебе незнаком.

— Верно, — кивает Ася, — очень глубокий. Ныряешь, а дна все нет.

Когда мы только встретились, я обратила внимание лишь на мимику Камиля. Шутит он без перерыва, а вот взгляд остается серьезным и проницательным. Он будто бы изучает тебя, но ничего о себе не рассказывает. Я знала, что Камиль музыкант, но то, что он умеет играть на одиннадцати инструментах, мне рассказали дети, которым он сразу приглянулся. «Хвастовство, — подумала я, выучил пару аккордов и решил, что освоил инструменты». И я так думала, пока сама не услышала его игру. Марвин показал мне записи, сделанные в одном из австралийских кемпингов, где три месяца они жили в разрисованных хиппи-вэнах, курили, бездельничали и наслаждались этой Gypsy life[71] а между делом зарабатывали игрой Камиля.

— Этот сукин сын умудряется за какой-то час заработать на половину путешествия, — смеется Марвин. — Я неделями вкалываю плотником, а у него выходит на раз-два-три! Но он действительно хорош.

И это правда. Камиль заставляет петь все, что его окружает, — стаканы, тарелки, столы и стулья (женщин — усмехается Марвин), а если под рукой ничего не оказывается, он начинает стучать по себе. Вокруг него всегда музыка, а еще приключения и загадка.

Камиль любит фокусы и выполняет их виртуозно. Все деревня собирается на его представления, считая его колдуном. «Черная магия», — перешептываются непальцы.

— Ну представьте, — рассказывает Камиль, заходит ко мне Фупу и говорит: «У меня голова болит, можешь вылечить?»

* * *

— Да где ты этому научился? — восклицаю я, когда в очередной раз он отвлекает мое внимание.

— Ходил по больницам с клоунами, — отвечает он. — Я играл, а они показывали фокусы. Ну, я и подглядел.

— А что за больница?

— Госпиталь для детей с психологическими проблемами. Каждый второй там пытался покончить с собой. Смотришь на них и думаешь — вот этот прыгал с окна. А вон та резала себе вены. И охреневаешь, как в жизни все устроено.

А еще Камиль — непревзойденный мастер историй. Порой ночами, когда мы возвращаемся в деревню, он останавливается, выключает фонарь и начинает рассказывать о небе — в Непале удивительно близком и звездном. И мы стоим по полчаса и слушаем его истории о Треугольнике и Орионе, о том, что звезды, на которые мы смотрим, могут быть уже мертвы, ведь скорость света конечна, а их романтичное мерцание объясняют непрерывной ядерной реакцией.

Мы устраиваем целые вечера историй. Записываем на бумажках слова, мешаем их и наугад вытягиваем тему рассказа — выдуманного или реального, чужого или собственного. SEARCH (поиск). FREE SPIRIT (свободный дух). DESTINY (судьба). CHOICE (выбор).

— Когда человек путешествует по свету, — говорит Камиль, — всегда находятся люди, которые говорят ему: «Послушай. Ты всюду мотаешься, но не способен оставить после себя ничего значительного». — «Ну как же так? — отвечает им странник. — Вот там я школу построил, вот здесь — бедняков накормил». — «Так-то оно так, — говорят ему, — да только все это по мелочи. А вот большого ты ничего не создал». Когда я услышал это впервые, долго размышлял над этими словами, а потом вдруг увидел, что это неправда. Да, я мотаюсь по свету, но многому и учусь. Делюсь впечатлениями о разных странах, рассказываю людям истории друг друга, передаю им свой опыт и вдохновение. Оставляю частицу себя в каждом из них и меняю, надеюсь, их жизнь к лучшему. Разве это назовешь мелочами? А если и так, уж лучше я буду жить в мире добровольных мелочей, чем ожидаемых свершений.

Я украдкой смотрю на Камиля и понимаю, что он счастлив. Бродяга, один из тех, на кого еще пару лет назад я бы посмотрела с сожалением как на человека, который сбился с пути. Но сейчас я смотрю на него с восхищением. Ведь для того, чтобы выбрать такую жизнь, нельзя быть потерянным. Нужно многое знать и понимать не только то, от чего ты отказываешься, но и бессмысленность прежней жизни.

***

И не важно, когда ты решишься на подобный выбор — в тридцать или шестьдесят, как это сделала Клаудиа, волонтер из Швейцарии. Ее жизнь и взгляды могут служить отличным доказательством того, что нам отпущено гораздо больше времени меняться и менять, любить и учиться.

Сейчас ей уже шестьдесят пять лет, но возраст выдает только внешность: короткие седые волосы, немного грузное тело. Однако, если начинаешь ее слушать, совершенно забываешь о том, что она на сорок лет старше тебя, — настолько она свободна в любом вопросе, настолько полна жизни и оптимизма. И далеко не оптимизма наивности, к которому мы привыкли и с каким почти не считаемся, а приобретенного, заслуженного ежедневной работой над собой после нескольких лет глубокой депрессии.

Причиной тому был неудачный брак, который Клаудиа смогла порвать спустя много лет, когда ее дети (пятеро) выросли. Как только она развелась, она отправилась в долгое путешествие по Азии Турция, Индия и Непал. С нами она повстречалась в свой второй приезд в Сагарматху. Впервые Клаудиа побывала здесь несколько лет назад, прожила в этой школе полгода, обучая детей английскому и обустраивая библиотеку за собственный счет. Это ей дети обязаны замечательной коллекцией: здесь можно найти и Роальда Даля, и Эрика Карла[72], и Доктора Сьюза[73], и многие другие книги, каких они никогда не увидели бы, если бы не Клаудиа.

Когда я повстречалась с ней, первое, что отметила, это то, как ее любят дети и с какой теплотой и пониманием она к ним относится. Ради детей Клаудиа и вернулась в Непал: хоть на несколько недель — узнать, как сложилась судьба Риты по окончании начальной школы, услышать, что дядя больше не трогает Упендру и его ссадины наконец зажили, что Дев пошел по стопам отца, и с удовольствием отметить, как все подросли. А они висели на ней по очереди, не давая проходу.

Затем я обратила внимание на ее отношения с местными жителями. Ведь Клаудиа действительно их любит, заботится о старых людях и навещает их с угощением. Ее тоже часто зовут в гости, где она проводит долгие вечера в окружении непальской семьи, не понимая ни слова и совершенно не переживая на этот счет. Легкость в общении с кем бы то ни было, наверное, одно из главных ее качеств. На многие вопросы Клаудиа имеет свою, порой совершенно неожиданную точку зрения, но при этом никому ее не навязывает и с уважением относится к чужой.

Зная местность лучше нас, она открывает нам новые деревни, скача по горным тропам и не отставая ни на шаг. Мы расспрашиваем ее о жизни, она рассказывает о своей семье, о приключениях и отношениях.

— Когда ты старая и у тебя нет мужчины, — говорит она, — все начинают тебя жалеть. «Кто же о тебе позаботится?» — спрашивают они. Но я прекрасно могу позаботиться о себе сама — гораздо лучше, чем под указку человека, который не ценит тебя и не уважает. Теперь я могу заниматься всем тем, чем жертвовала в угоду брака: путешествовать, общаться с людьми, которые мне нравятся, читать, что люблю, — и я чувствую себя наконец свободной. Разве я достойна жалости? Когда я вернусь домой, на моем счету будет всего двадцать пять долларов, и я совсем не представляю, что буду делать дальше. И несмотря на это, я знаю, что все сложится как нельзя лучше.

Однажды мы спрашиваем ее, не буддистка ли она.

— Нет, — отвечает Клаудиа. — Я слишком люблю жизнь, чтобы поверить, будто весь наш путь — это страдание. Да, случаются порой неприятности, но и они идут нам на пользу. Разве стала бы я тем, кто я есть сейчас, повернись моя жизнь другим боком? Я вообще не верю в ошибки — это всего лишь другой путь, который говорит о том, что у нас есть выбор. Зачастую нам кажется, что мы что-то испортили, где-то упустили. Мы можем впасть в отчаяние, но после, вернувшись к этой ситуации, понимаем, что иначе и быть не могло. К тому же мы не всегда осознаем, что именно нам нужно. Когда я была ребенком, думала, что, если у меня будет то и это, я буду счастливой. Но идея счастья гораздо сложнее, оно скорее вопреки отсутствию этого и того, в независимости. Хотя в буддизме я, признаюсь, почерпнула кое-что для себя. Например, я действительно верю в перерождение, но без этих кармических заморочек. Мне кажется, что все мы души, пробующие пожить человеком. Души вечные. Именно поэтому я так легко отношусь к смерти. Когда мой сын умирал на моих руках, я понимала, что это один из самых счастливых моментов моей жизни. Я это чувствовала — словно кокон превращается в бабочку и вырывается наконец на волю. — Клаудиа улыбается и смотрит на нас. Да, понимаю, как это звучит. Но я верю, что его душа всегда неподалеку, что он продолжает жить, но на другом уровне, где все происходит иначе. За несколько недель до своей смерти он пришел ко мне, такой внешне здоровый и сильный. Я смотрела на него и не могла поверить, что скоро он уйдет. «Я тоже не могу представить этого, — сказал он мне тогда, — но знаешь, мам, мне чертовски интересно, как это бывает». И он совершенно точно выразил мои собственные мысли. Мне невероятно любопытно — как же там? Это не значит, что я спешу на тот свет, я просто его не боюсь. Но и этот мир я люблю. — Она окидывает взглядом лужайку, на которой мы сидим. — Я люблю эту траву, и этого козленка, и эти горы… К тому же у меня еще много планов из списка «Обязательно сделать».

— А что, если не секрет, в вашем списке? спрашивает Ася.

Клаудиа смеется, наклоняется к нам и заговорщически шепчет:

— Ну, я хотела бы еще разок заняться хорошим сексом.