Непал без вранья

Глава 14 Непал в миниатюре

Как-то однажды, еще в начале нашей практики, я призналась Асе, что этих детей можно либо возненавидеть, либо полюбить. И как же рада я, что случилось последнее!

Смешно сравнивать нас прежних с нынешними, сидящими на лавочке у школы и весь перерыв болтающими не о книгах, не о фильмах, а о детях: кто сегодня тебя рассмешил, чем пришлось завоевывать внимание и как удалось поставить очередного умника на место. Теперь и Ася, и я уже не робкие, заикающиеся новички — спустя каких-то два месяца мы уверенно заходим в класс, добиваемся тишины одним взглядом, а интереса — шуткой. Нас начали уважать, перестали стесняться, и отношения между нами и детьми теперь определяет доверие, которое с нашей стороны разрешает им оставаться детьми, шумными, энергичными и несерьезными, а с их — побуждает становиться внимательными и усидчивыми учениками. Теперь уже не мы, а они пытаются нам понравиться и соревнуются за наше внимание, ведь только от учителя, как мне кажется со времени приезда, они могут получить ласку. И именно ему они и пытаются выразить свою скупую, порой грубую, порой стеснительную, но искреннюю детскую любовь.

Да, с детьми в Непале не возятся — они работают наравне со взрослыми, с утра и по вечерам, когда заканчивается школа. Они работают и по выходным — собирают рис, пасут скот, переносят тюки с травой, таскают сучья и камни, присматривают за младшими, но при этом удивительным образом сохраняют мировосприятие и жизнелюбие, свойственные детям в любой части света. Я смотрю на них и угадываю себя, своих друзей много лет назад — ничего не поменялось, все тот же восторг и жадное любопытство, и чудеса за каждым углом. Вот только мечты у них гораздо скромнее, ведь смелость фантазии определяет горизонт. И в наших историях они находят единственную возможность услышать о том, как может быть и к чему надо стремиться. Когда осознаешь значимость дела, которое увлекло тебя, значимость мысли, какую ты несешь формирующемуся сознанию, уже невозможно оставаться в стороне, не получится. И это истощает и наполняет одновременно — впервые в жизни я чувствую, что занимаюсь чем-то важным. Чем-то, у чего есть результат, конкретный и положительный. И тем, что я наконец полюбила.

***

Моя работа до сих пор не кажется мне простой — за каких-то четыре часа в день я устаю гораздо больше, чем за восемь когда-то в издательстве. Но иду на урок с удовольствием, а порой это единственный способ сбежать от «творческих кризисов» и угнетающих мыслей, когда не можешь написать и строчки.

Учебный процесс здесь организован иначе полной тишины никто и не ждет. Оценок не ставят, дневников не ведут, родителей в школу не вызывают. Единственный способ контролировать обстановку — полагаться на свой авторитет, вот почему так тяжело поначалу. Кричать приходится много не потому, что кого-то ругаешь, а лишь затем, чтобы все тебя услышали. В какой-то момент я придумала уловку и стала назначать двух капитанов учеников, которые должны следить за тишиной. Обычно это два самых шумных ребенка.

Домашние задания давать смысла нет — почти никто их не выполняет. Меня это сердило поначалу, пока Яна однажды не объяснила мне, что возможности делать дома уроки нет почти ни у кого из-за работы, которая ждет после занятий, а еще из-за отсутствия электричества. Поэтому освоить всё стараемся в классе — в ischool (ишколе): смешная особенность непальцев прибавлять букву i ко всем словам, начинающимся на s.

Учиться дети любят, особенно отвечать на твои вопросы и писать у доски. «Мисс, меня! Спросите меня! Меня, Энни-мисс!» — кричат они со всех сторон даже тогда, когда и понятия не имеют, что от них требуется. Им просто нужно твое внимание. Они постоянно соревнуются поэтому и ябедничать здесь не считается постыдным. «Сантос списывает, мисс! А Сусилла меня ударила! Хотите, я расскажу Асиссеру, что Житен разговаривал на уроке?» — ябедничают тут все, и никто ни на кого не обижается. Хотела бы я отучить их от этого, да не могу — такова политика школы. А может быть, и всей страны. Меня это поначалу коробило, как и общая здесь привычка не говорить «пожалуйста» и «спасибо» — в Непале люди не выражают свою благодарность словами, но всегда показывают это делом. Поэтому я и ухожу каждый день с подарками: дети несут мне апельсины, мандарины, крыжовник и мускатный орех.

***

Да и на школу, если говорить откровенно, наши глинобитные, обмазанные коровьими лепешками и накрытые соломой хижины с пробоинами вместо окон и дверей похожи мало. Зато все дети носят форму, красную, в клетку (напоминающую, правда, пижаму), и шлепают по земляному полу босыми — уже привыкли.

Девочек от мальчиков, особенно в младших классах, отличить бывает сложно — бритые от вшей, с разукрашенными облезшим уже лаком ногтями, сережками в носу и ушах (или же просто палочками, когда денег на украшения не хватает) и обязательной такой меж бровей. В Непале нет разделения на женское — мужское, когда дело касается яркого и красивого, и наш сорокалетний Макармама, хозяин деревни, разгуливает по двору, обмотанный в ярко-малиновый шарф с фиалками. Здесь это не осуждается. Как, например, и проявление мужской симпатии — мальчишки обнимаются и держатся за ручки. Но стоит только кому-нибудь из них дотронуться до девочки, сразу же начинаются крики, смех и кривляния.

Когда дети мерзли и я принесла спальники по одному на парту, чтобы кутаться, как в одеяло, — мальчишки и девочки наотрез отказались делить спальник на двоих.

Может быть, как раз из-за этих порядков или же потому, что воспитываем мы начальные классы — до 13 лет, я ни разу не видела проявлений школьной любви. «Любовь приходит в нашей стране после брака», — говорит Асис, а брак в деревне до сих пор устраивают родители. Такая установка.

И может быть, говорить это неправильно, но лукавить не хочется — какие-то дети мне нравятся больше, какие-то меньше, а с некоторыми я просто заставляю себя вести так же, как с остальными, и получается это не всегда. Такие ребята, как Дев и Падам, слывут здесь наглецами, но главный их недостаток не в этом. Вся эта наглость — обыкновенная фамильярность, лишь неудачный способ привлечь внимание учителя, какое в другой ситуации они стараются завоевывать лестью или доносами.

Другое же дело — настоящие бунтари. Сломить их невозможно — им проще проглотить язык, чем извиниться перед тем, кого они обидели, как им казалось, справедливо. Они не гонятся за симпатиями, и потому гораздо сложнее заставить их делать что-то, что им не нравится. К таким детям всегда нужен особый подход и больше внимания, но редкий учитель на это способен. А зря, ведь обычно упрямство и независимость такого ребенка скрывают большой потенциал. Как, например, у бойкой семилетней Дурги или у дикой Асы, нашей Маугли, потерянной в детстве в джунглях.

Учителям, насколько я помню со школьных времен, гораздо больше нравились дети, как Ревати или президент школы Сабин, сын Макармамы и Фупу, — серьезные, усидчивые и довольно амбициозные: им важно быть первыми. С такими работать проще всего, но смертельно скучно. Мне же по душе энергия и задор Тики, Мандипа или Бимала. Не менее способные, они все схватывают на лету, а оставшееся время просто не могут усидеть на месте. Урок с их подачи проходит с боем и шутками. А есть просто смешные ребята, их я тоже очень люблю: добродушного коротышку Гошала, который похож на гнома, ушастую Рузму и глазастика Ужала, Прабина с его беззубой, но самой очаровательной улыбкой на свете.

***

В Непале дети, увы, не очень творческие, и им всегда нужен пример, который можно копировать. Первое время это меня расстраивало. Мне хотелось писать с ними книги, иллюстрировать сказки и выдумывать новые игры. Но все, чего удавалось добиться, было блеклым и неловким. И потому, когда я разглядела наконец художника Сандеса и его самостоятельное воображение, неординарного Имана, они стали моими любимыми учениками. Но об этом я, конечно, им никогда не расскажу.