Непал без вранья

Глава 16 Шаманы горных деревень

Мне ни разу не пришлось пожалеть, что я попала в Сагарматху, где беззастенчивая анатомия деревни позволяет наблюдать настоящий и первозданный Непал, со всеми его традициями и секретами, запрятанными подальше от стороннего любопытства. Один из секретов мне удается подглядеть в последнее полнолуние уходящей осени, когда Субасдай зовет нас с Камилем на шаманский шабаш.

И вот ночью, без фонариков, в свете тяжелой налитой луны, мы углубляемся в джунгли. В полном молчании и тишине петляем в темноте около получаса и наконец слышим музыку — дикую и устрашающую, а потом видим отблески огня. Нас встречают тени — зловещий авангард; они еще долго прыгают вокруг, пока мы ищем взглядом хозяев: задыхающихся в трансе шаманов, старых и молодых. Они скачут по кругу, прыгая с одной ноги на другую в такт, отбиваемый тарелками и барабаном, в который колотят с двух сторон мальчишки. Один из шаманов поет, но на привычную нам песню это не похоже. Скорее — набор нагнетающих завываний, разряжающийся криками, которые становятся все истошней и истошней. А вокруг этой компании сидят настоящие зрители. Они теснятся на земле и на ступенях одинокой, упрятанной в лесу шаманской хижины и во все глаза наблюдают за представлением. На лавках жмутся дети, укутанные толстыми стегаными одеялами, и кто-то уже уснул, а кто-то греет ладони над дрожащим огоньком свечи. Рядом с ними сидят старухи и курят длинные, теряющиеся в складках необъятных балахонов трубки. Дым из трубок завивает вокруг главного шамана причудливые узоры, наполняя еще большей загадочностью все его действия.

Он одет в голубую льняную робу и национальную шапочку топи, а на плечи наброшен старый пиджак. Шея его в многочисленных тяжелых бусах с колокольчиком, словно бы собранных из грецких орехов. В правой руке шаман держит бамбуковую тросточку, раздробленную и завитую на концах, а в левой — деревянную вазу, до краев переполненную водой. Этой тросточкой он черпает воду и обрызгивает ею зрителей и меня. И наконец, подскакивает, колотит в свою тарелку что есть мочи и убегает через хижину в джунгли.

— Это необъяснимо, но по всем частям света шаманы одинаковы, — делится со мной Камиль наутро. — Они не знают друг друга, никто никого не учил, а культура эта сложилась очень давно. Она древнее кастовой системы. Но везде происходит одно и то же: в Южной Америке, в Африке я видел что-то подобное. И это как будто бы и неудивительно. Мне кажется, в этом есть что-то корневое, гораздо старше и натуральнее человеческого учения. А может быть, и слова.

***

Всего через пару недель мне представляется возможность наблюдать это еще раз. Когда старушка Азур Ама заболевает, на выручку зовут шаманов-лекарей. И вот опять среди ночи я слышу знакомый мне звук тарелки, отбивающей ритм, и завывания, и я выхожу посмотреть, что происходит. На сей раз людей гораздо меньше. Вокруг шаманов и больной старухи, сидевшей чуть позади, под срубленной и установленной накануне пальмой, столпились всего пара дворов. К дереву привязан несчастный козленок — несложно догадаться для чего. Длинная нить протянута от ствола пальмы до самого шамана, сидящего напротив, и прячет свой конец под его шапочкой топи. Она нависает над выложенным рисом изображением человека, на груди у которого лежит искус — местный колючий овощ, на животе — цветок от побега тыквы, и ниже — монета. Церемония проходит быстро. Приносят красную пудру и ставят ею тику старухе, обмазывают монету, цветок, искус, пальму и козла. Читают молитву и тлеющим огарком, принесенным из дому, поджигают протянутую нить. Она лопается в одном месте, и ее поджигают в другом. Потом края связывают, выжженную сердцевину разрубают на части, а следом монету, цветок, искус, пальму и козленка. Палач, обмотанный в оранжевый платок (священный цвет в индуизме), оборачивается, и я узнаю в нем Макармаму, хозяина деревни.

За завтраком пересказываю все до мелочей.

— Ох, как же я люблю шаманов, — отзывается Марвин. — Каждый раз, когда их встречал, происходило что-нибудь невероятное. Например, однажды в Таиланде я путешествовал с другом на байках, и мой заглох. Пришлось останавливаться в одной из деревень на ночь, чтобы разобрать его и посмотреть, в чем дело. И там, в этой деревне, я встретил странного парня. Он увязался за мной и все время повторял: «Друг, эй, друг, я хочу сделать тебе тэту, вот здесь, на спине, тэту». А я тогда был противником всяких татуировок, и в особенности не хотел ничего набивать на спину. «Ну, о'кей, говорю ему, лишь бы отвязался. — Только не на спину, а давай вот тут», — Марвин хлопнул себя по лодыжке. «Нет, на спину тэту, на спину». Ну, ничего больше не оставалось, как согласиться. А утром он принялся будить меня. «Сэр, — говорит, — пойдемте, пойдемте, тэту». — «Погоди, — говорю ему, — я не умылся еще, не позавтракал». — «Потом, потом», — схватил меня за руку и отвел в этот храм. А повсюду свечи горят, фимиамы. Уложил меня на пол и петь начал, а набивал он бамбуковой палочкой. Рисунка заранее я не знал, чувствовал лишь — что-то круглое. А потом я вдруг отключился. Только это не сон был, а что-то другое. Боли я в тот момент не испытывал. А очнулся, только когда он закончил. Друг меня в хижину отвел, где я еще четыре часа провалялся, в себя никак прийти не мог. А потом в одном из храмов ко мне подходит монах и говорит: «У тебя этот знак, я чувствую, покажи». Я обалдел — как он вообще мог это понять через одежду? Показал ему, монах дотронулся до татуировки, и я чуть не вскрикнул так стало горячо. Вот как это объяснить?

— Так что в итоге получилось? — спрашиваю я.

Марвин задирает футболку и поворачивается спиной, где между лопаток, движимый мышцами, волнуется рисунок — высеченное тайскими иероглифами подобие солнца.

— А был еще один случай, — продолжает Марвин, опустив футболку, — в Камбодже. Когда один шаман приложил ладонь к моей обожженной руке — и ожога как не бывало. Сложно поверить? Вот и я обалдел. И после таких вот ситуаций начал медленно понимать, что все-таки существует что-то за гранью нашей науки, что мы называем иррациональным. Не знаю даже, как это назвать… Энергия? Магия? Да еще несколько лет назад я бы уверил тебя, что все это чушь, а сейчас вот сам говорю. Великое чудо путешествия — держать открытыми не только глаза, но и сердце.

***

И снова шаманы приходят поздним вечером, ближе к ночи. На сей раз — очищать энергетику, «выгнать дьявола», поясняет Фупу. Готовятся к этой церемонии с обеда — развешивают тент посреди двора, расстилают соломенные тюфяки, обмазывают центр этой сцены глиной — место алтаря, как я поняла уже к ночи. Людей на этот раз собирается гораздо больше — наверное, вся деревня. Они рассаживаются по кругу, женщины и мужчины отдельно. Угол у алтаря занимает главный шаман, обмотанный белой простыней и похожий на бедуина, и музыканты-барабанщики. На самом же священном месте раскладывают цветы, ставят плашки с рисом, а в центр помещают свечку, накрытую листьями пальмы. Когда же этот «абажур» догорает, его меняют на новый — несколько раз за всю ночь. Это как атрибут светомузыки.

Сама церемония длится долго, в несколько сессий, нагоняя все большее волнение среди деревенских. Начинаются подобные церемонии одинаково, издалека, когда за общим разговором шаман вдруг принимается тихо стучать по тарелке. Замолкают все уже в разгар представления, когда, раскачиваясь из стороны в сторону, шаман повторяет слова на два голоса, один из которых жалостливый и молящий, а второй — достаточно жуткий, каркающий и пронзительный. Всех слов, к сожалению, я понять могу, но кое-что разбираю: «Огонь, огурец, видеть, рис, прятать, вода…» И одно слово повторяется раз за разом. Это слово «бабу» — ребенок. Все громче и громче. Когда у шамана кончается воздух, его начинает трясти, глаза закатываются, язык заваливается — и музыка в этот момент прекращается. Только венчик из листьев трясут что есть мочи в такт шаманских беснований. Шамана отбрасывает, он начинает рычать и прыгать на деревенских, а те в ужасе отшатываются. Женщины даже визжат. Потом он принимается бегать по двору и в какой-то момент вдруг запрыгивает в открытое окно нашего дома. Мужчины подскакивают, захлопывают ставни и дверь с другой стороны. Запертый, шаман мечется прямо под нашей комнатой, начинает ломиться в закрытую дверь и истошно визжать. Мы слышим звон посуды — шаман громит кухню Фупу. Но спустя пару минут он затихает, и его, обессиленного, почти без сознания, выносят во двор.

Я же прячусь в тени своего крыльца и наблюдаю за происходящим, и особенно за деревенскими, с серьезными лицами созерцающими церемонию. И гадаю — насколько они верят всему этому? Быть может, для них это лишь театральное представление, одно из немногих развлечений деревни? Они выглядят взволнованными, порой напуганными, порой впечатленными, но, может быть, и это входит в обязательную программу шоу? И пока я размышляю, люди шепотом обсуждают происходящее. А потом вдруг это шипение прерывает голос — строгий и властный. Я слышала его и раньше, со школьного двора, но никогда не могла понять, кому он принадлежит. Подняв глаза, я с удивлением обнаруживаю, что, заложив руки за спину и прохаживаясь туда-сюда в своих желтых резиновых сапогах, надетых явно не по сезону, но по статусу, говорит не кто иной, как Макармама. Заискивающий, улыбающийся нам самой сладкой улыбкой и посмеивающийся дурачком, теперь он оказывается жестким и серьезным мужчиной. И я наконец могу признать в нем хозяина деревни. Ему отвечает другой голос, требовательный и уверенный, и я поражаюсь, ведь говорит это Фупу, отбросив всякое жеманство и лесть бесед с иностранцами. И все они — мои соседи, люди, про которых я думала, что знаю их, снимают вдруг свои маски, и я вижу настоящую деревню с ее реальными проблемами — проблемами, о которых они рассказывают нам с таким равнодушием, но которые действительно существуют в их закрытом обществе. И в тот момент я понимаю, что шаманам они все-таки верят.

***

― А ты что думаешь? — вернувшись в комнату, спрашиваю Асю.

Шум за стеной не дает ей уснуть. После долгой паузы она наконец отвечает:

— Был у нас в один преподаватель. Можешь представить себе — МФТИ, кафедра физики, сплошные рационалисты. А он вот мог задать нам какой-нибудь совершенно скандальный вопрос, например: «Как экстрасенсы могут слышать мысли умершего человека?» Так вот он тогда пояснил. «А что, — говорит, — такое по сути своей мысль? Набор электрических импульсов от определенных нервных окончаний, которые в своей комбинации создают электромагнитную волну, отправлявшуюся гулять в пространство. Подсчитайте, как быстро такая волна затухнет, и узнаете, как долго после смерти человека его мысли будут летать вокруг нас. Почему бы не допустить того, что некоторые люди могут быть настроены на прием таких вот волн?» — Ася улыбается. — Я не пойду лечиться к шаману, если у меня есть таблетки, но вполне могу представить, что есть травы, которые содержат что-нибудь очень полезное. Я не попрошу шамана поиграть мне на тарелках, чтобы вылечить мигрень, но могу предположить, что все это может работать, как гипноз в кабинетах у психотерапевтов. Я не поверю шаману, предсказавшему мне будущее, но могу представить, что он способен прочитать мои мысли или по крайней мере почувствовать эмоции и сделать выводы. Я не хватаюсь за непроверенные способы, чтобы справляться с проблемами, но я и не тот человек, который категорически отрицает все, что не изучено в лабораториях. И если можно попробовать объяснить что-нибудь рационально, зачем наотрез говорить, что все это неправда?