Нобелевский лауреат

9

Двое мужчин шагали прямо по мокрой траве, не выбирая дороги. Трава пружинила у них под ногами, пригибаясь к земле и вновь выпрямляясь, будто резкий утренний воздух тянул вверх зеленые ростки сильнее, чем земля, державшая их корни мокрой грязной рукой. Издалека мужчины выглядели такими же мокрыми и тонкими, как ростки, только более темными и жилистыми. Вокруг простирались террасы зеленых полян, словно какой-то начинающий садовод решил было осуществить свою безумную идею и разбить на этих сухих низких склонах сказочный сад, но потом работа ему наскучила и он забросил начатое. И теперь никому не нужная земля пустовала.

Село уныло и безнадежно промокло от дождей. Хорошо, что поблизости не было реки, иначе от такого количества воды она бы непременно вышла из берегов и затопила его. Правда, неподалеку журчал ручей, но в начале лета он обычно пересыхал и наполнялся, лишь когда таял снег. Сейчас он весело бежал себе, оглашая окрестности звонкой песней талой воды, что немного освежало пейзаж и даже рождало робкие надежды.

Это село никогда не славилось красотой или какой-то другой добродетелью, а в последнее время как-то сжалось, подобно старому шраму на боку у горного массива. Неподалеку располагался заброшенный рудник, зиявший открытой раной в теле земли, а чуть дальше — оставленная каменоломня, из которой немногочисленные дачники, купившие здесь участки, самостоятельно пытались добывать камень, которым облицовывали дачи в соответствии с собственным пониманием красоты и бытового стиля. Но весь окрестный пейзаж навевал тоску и уныние даже на самого добронамеренного наблюдателя. Впрочем, дачно-архитектурные страсти остались в прошлом веке, а сейчас большую часть времени дома стояли пустые, разграбленные местными и пришлыми бандитами, искать которых даже в голову никому не приходило.

И все-таки село не было безлюдным. Подобно муравьям, сюда стекались цыгане, грабя дома и прихватывая даже то, что не годилось в употребление. Постепенно все окрестности стали напоминать огромную свалку, населенную людьми. Свалка эта, как футуристическая декорация к апокалиптическому фильму, в отличие от других, подобных ей мест, разрасталась не вовне, а внутрь села, разъедая, подобно проказе, дворы, где еще совсем недавно буйно росли цветы и пестрели грядки с овощами, захватывая добротные дома вместе с домашней утварью и сгнившей мебелью, не щадя улиц, на которых вспучившийся асфальт существовал вперемешку с грязью и принесенным откуда-то гравием.

При этом в центре, где когда-то стояли магазин, медпункт и даже ресторан, все же сохранились здание Общинного совета, остатки детской площадки и несколько сравнительно целых домов. В каждом из них жили, в ожидании смерти, старик или старуха. Остальные же несколько домов из последних сил держали оборону, стараясь противостоять брутальному вандализму, а также разрушительному забвению. Они походили на острова посреди бурлящего древнего моря, которые, если покинешь хотя бы на день, то неизвестно, сможешь ли, когда надумаешь вернуться, найти или хотя бы узнать.

Село находилось всего в пятидесяти километрах от Софии и носило радостное, ароматное имя: Малиново, потому что с незапамятных времен эти места славились пышными зарослями дикой малины.

Близость к столице ничего не означала, ибо с таким же успехом село могло бы находиться и на расстоянии сотен световых лет от Земли.

Оно умирало медленно и мучительно, нисколько не сопротивляясь этому процессу. По странному стечению обстоятельств запоздалая, холодная весна чудесным образом вдохнула в его агонию искру надежды, дыхание жизни, придав этой агонии необыкновенное изящество. Только природа так умеет наделить красотой саму смерть.

Селу Малиново оставалось жить недолго. Совсем скоро оно должно было полностью исчезнуть с карты Болгарии и вообще с лица Земли. От него должны были остаться лишь вонючие трущобы и целая армия чумазых, крысоподобных детей. Даже сельский погост стал потихоньку зарастать буйными сорняками, конкуренцию которым составляли единственно кучи мусора, разраставшиеся с угрожающей быстротой. Кладбище тоже постепенно превращалось в свалку — естественная метаморфоза для места, куда живые уже давно выбрасывали своих ненужных мертвецов и потом быстро их забывали. Но весна с небрежной щедростью решила прикоснуться и к кладбищу, и теперь издали оно вновь приняло очертания вечной пристани, которую, согласно благочестивому замыслу, призвано было изображать.

Двое мужчин стремительно и уверенно пересекали неровную поверхность зеленых полян, явно не испытывая при этом трудностей, потому как местность была им знакома. В этой горной низине не было больших деревьев, только терновник и другие виды колючего кустарника. С безопасного расстояния за селом молча наблюдали два дуба-близнеца, вероятно, молясь о том, чтобы тлен, наползавший на село, их не затронул. Мужчины остановились возле них. Более крупный из них помочился на дерево и что-то грубо крикнул другому. Тот ответил первому, а потом побежал по склону вниз, путаясь в высокой траве. В листве оживленно загалдели птицы, но никто не обратил на них внимания. Двое мужчин направились к ручью, при этом тот, что пониже, все так же шел впереди. В какой-то момент другой догнал его и сильно ударил по шее. Мелкий вскрикнул и инстинктивно втянул голову в плечи. Другой замахнулся еще раз, но, видимо, раздумал. Он был совсем молод и так плохо одет, что даже в одежде казался хилым. А его спутник был совсем ребенком — чумазый испуганный мальчишка лет тринадцати.

Затянутое облаками небо постепенно очистилось, впервые за несколько дней показав свое подлинное лицо: чистое, умытое, ярко-голубое. Обитатели Малиново очень тесно поддерживали связь с природой, считая свою свалку раем и будучи абсолютно убежденными, что, несмотря ни на что, Господь Бог заботится о них и никогда не даст их в обиду. Поэтому искренне радовались голубому небу и яркому солнцу.

Двое путников сошли с тропинки и стали спускаться напрямую по невысокому, но довольно отвесному склону, который, возможно, когда-то был берегом журчащего ручья. Глинистая почва превратилась в скользкую, липкую грязь, и один из путников, тот, что постарше, несколько раз поскользнулся, чуть было не потеряв дырявые калоши, и еле удержался, чтобы не полететь вниз к большой радости своего молодого спутника. Малый, однако, ловко балансировал на скользком склоне, поскольку был босой, и первым добрался до ручья. Закатав брючины, он смело вошел в ледяной поток, быстро перебрался на другой берег и принялся энергично вытирать ноги о шелковистую влажную траву.

Спустя пару минут его догнал парень постарше. Вдали, между ручьем и небольшой дубовой рощицей, находившейся в трех-четырех километрах от села, проходила линия электропередач. Оба почти одновременно подняли головы кверху, из-за чего стали похожи на испуганных птиц, и прислушались к жужжанию электричества в проводах. Но с того места, где они стояли, ничего не было слышно, для этого нужно было встать непосредственно под проводами, однако молодые люди продолжали прислушиваться. Постояв несколько секунд, они стали карабкаться по противоположному склону, пока снова не вышли на равнину.

Солнце тоже не стояло на месте. Будто в знак солидарности с людьми, оно карабкалось по небосклону, поднимаясь все выше. Путники снова шли рядом, не отклоняясь в сторону. Их целью был ближайший столб, и они целеустремленно убыстряли шаг. Тот, что поменьше, время от времени даже бежал вприпрыжку. Ручей внизу уже скрылся под аркой из веток шиповника, протянувшихся навстречу друг другу с противоположных берегов, как вдруг младший вскрикнул и ринулся вниз по склону, по которому они недавно выбрались наверх. Тот, что постарше, выругался ему вслед, но тоже повернул назад. Мелодичное журчание ручья на время заглушило жужжание электропроводов, которые, неся цивилизацию из одного людского муравейника в другой, уже давно стороной обходили Малиново, продолжавшее стоять у них на пути, несмотря на многолетнюю агонию…

Десяток полицейских с трудом удерживали мрачную, оборванную и кричащую толпу, готовую в любой момент смести этот импровизированный кордон и ринуться вниз. Некоторые цыганки рыдали и сыпали проклятия, остальные просто галдели. Воздух буквально звенел от напряжения. Один из полицейских, держа в руках мегафон, повторял одно и то же: «Разойдись! Разойдись, вам говорю!», но никто его не слушал. Все порывались узнать, чем вот уже второй час занимаются в овраге криминалисты.

Беловская и Крыстанов, подъехавшие к оврагу, были вынуждены оставить машину довольно далеко от этого места, так как жалкое подобие дороги кончалось на окраине села и дальше терялось в буйной траве. Им пришлось обойти толпу, потому что они не смогли через нее пробраться. Их встретил мужчина с гладко выбритой головой, одетый в потертую кожаную куртку. Между пальцами у него дымилась сигарета. Это был инспектор Стоев, которого Ванда и Явор хорошо знали. Он улыбнулся им, но улыбка вышла какой-то кривой и беспомощной.

— Нормально добрались?

— Все в порядке, — нетерпеливо ответил Крыстанов и спросил, кивнув головой в сторону толпы: — Чего это они?

— Протестуют, — объяснил Стоев.

— Против чего?

— Требуют отпустить парней, которые его обнаружили. Я им объяснил, что мы их отпустим, как только допросим, но они и слушать не хотят. Хотя, по-моему, им этого мало. Но тутошние вдолбили себе в голову, что все они — подозреваемые, и мы их всех отправим в тюрьму. Поэтому и переполошились, к тому же вы ведь знаете, что все они тут связаны друг с другом. Даже тутошний мэр бубнил мне всю дорогу, что, видите ли, здесь все — родственники, и как бы цыгане не обиделись и не стали мстить остальным жителям села. В общем, бред!

— Почему бы вам не вызвать подкрепление из города? — спросила Ванда.

— А это и есть подкрепление, — инспектор головой указал в сторону полицейских. — Больше не дали. Говорят: ситуация не такая уж сложная, беспорядков нет, так что чего мы еще хотим?

— А труп? — спросил Крыстанов.

— Я думаю, что это не тот, кого мы ищем, но решили не трогать, пока вы не приедете. Остальное, как я вам и сказал: мужчина, возраст пятьдесят пять — шестьдесят лет, на затылке огнестрельная рана. Документов при нем не оказалось. Похоже на преднамеренное убийство. Кроме того, по всему видно, что застрелили не здесь, что доказывает положение его тела и то, что он абсолютно обескровлен. Сейчас пытаемся установить, как он здесь оказался. Ребята, которые его нашли и из-за которых весь этот цыганский балаган, обнаружили его в полвосьмого утра и сразу побежали доложить в местную управу, а уже мэр позвонил нам. Они утверждают, что шли в город, но, наверное, врут. Во-первых, город в другой стороне. А во-вторых, если они направлялись в город, то что они делали тут, под линиями электропередач? По-моему, они собирались красть провода со столбов. Здесь, в Малиново, только и делают, что воруют электропровода. В прошлом году один таким образом заживо сгорел, но думаете, это их остановило? Они ничего не боятся.

— Может быть, кто-нибудь из сельчан видел что-то или слышал? — спросила Ванда.

— Ну, это мы теперь начнем проверять, если вообще это возможно проверить. — Стоев вдруг увидел в руке окурок, бросил его на землю и стал топтать, словно надеясь, что грязь поглотит его без следа.

Они спустились в овраг, где все так же весело журчал ручей, хотя вода стала мутной от многочисленной грязной обуви полицейских, которые бродили здесь с самого утра. Труп был спрятан в кустах шиповника. Фотограф уже заснял его. Судебный медик тоже закончил свою работу и теперь примостился на нагретом солнцем камне и курил. Он ничего не добавил к тому, что уже сказал им инспектор Стоев, только уточнил, что труп столкнули вниз по склону, а когда он скатился, наспех замаскировали его в кустах шиповника.

Ванда присела на корточки рядом с убитым. Ей очень хотелось с первого взгляда определить, что Гертельсман и убитый человек не имеют ничего общего, что труп просто не может принадлежать нобелевскому лауреату. Открытые глаза серо-голубого цвета, голова — мокрая от того, что он лежал в воде. Он не был похож на Гертельсмана, но это не означало, что он не может им быть. Ванда никак не могла понять, что их отличает друг от друга. Разумеется, она никогда не видела писателя вживую, кроме того, хорошо знала, как быстро смерть изменяет человеческое лицо, словно единственная ее задача — доказать нам, что все человеческие существа схожи друг с другом.

«Смерть, — подумала Ванда, — наглядно демонстрирует всем нам, что мы сделаны по одному шаблону».

Но тем не менее, этот человек, лежащий у нее в ногах, кем-то же был, однако с каждой секундой он превращался в абстрактное ничто, становился прошлым. Да, она не могла с первого взгляда определить, чего ей хочется больше: чтобы он им был или чтобы не был. Она всю ночь читала «Бедняков», потому что никак не могла заснуть, а заснуть не могла потому, что была под впечатлением от книги. Но это не имело отношения ни к смерти Гертельсмана, ни к трупу мужчины, над которым она сейчас склонилась, испытывая какое-то странное, непрофессиональное волнение.

— Ну? — голос Крыстанова вернул ее к действительности, хотя его почти заглушили вопли толпы.

Ванда не ответила. Она была уверена, что в этот момент он смотрит не на труп, а на нее. У нее вдруг появилась абсурдная мысль, что, возможно, Явор сейчас воспринимает ее и лежащий в траве труп как единое целое. Ванда из опыта знала, что в те минуты, которые она провела рядом с мертвым телом, между ними протянулись нити невидимой связи, которые Ванде никогда не удастся разорвать. С этой минуты они навсегда связаны, независимо от личности убитого, который, наверное, еще недавно был жив. Ей вдруг захотелось прикоснуться к телу, но она испытывала страх, словно ребенок. Да к тому же этот ее жест мог бы показаться окружающим по меньшей мере странным.

— Ну что, пообщалась с ним?

— Не знаю, что и сказать…

— Я уверен, что это не он, — безапелляционным тоном заявил Крыстанов.

— А я не совсем уверена, — заявила Ванда. — По правде говоря, я в замешательстве. Давай подождем результатов экспертизы.

— Этот ничего общего с Гертельсманом не имеет, — продолжал настаивать Крыстанов. — Только одежда похожа на ту, что на видео. Но ты сама знаешь, какое качество у записи, так что это не может быть доказательством.

— Может быть, я и ошибаюсь, — задумчиво продолжила Ванда, — но мне кажется, что на первый взгляд все физические данные совпадают. Рост, телосложение, возможно, и черты лица…

— Физические данные — это просто физические данные. А человек — это совсем другое.

— Да, — глубокомысленно заключила Ванда, как бы пытаясь убедить саму себя.

Они договорились, что Крыстанов останется с криминалистами, а она попытается поговорить с парнями, которые обнаружили труп. Наверху оврага цыгане продолжали засыпать полицейских проклятиями и ругательствами, хотя и не так интенсивно, как прежде. Обеим сторонам было ясно, что если цыгане пойдут вперед, полицейские их не удержат. Стрелять они, скорее всего, не посмеют. Полицейский с мегафоном в руке перестал кричать, а инспектор Стоев в сторонке беседовал с одним из экспертов.

Когда Ванда выбралась наверх, десятки черных враждебных глаз тут же бесцеремонно уставились на нее. У нее даже кожа зачесалась.

«И чего они сегодня все на меня смотрят?» — подумала Ванда.

В этот момент женщина в первом ряду что-то гневно выкрикнула, но Ванда не поняла, что именно. Потом послышался еще один крик из толпы.

Ванда направилась к машине с задержанными. Ноги у нее абсолютно промокли, и чувствовала она себя ужасно, к тому же сказывалась бессонная ночь.

Толпа позади нее вдруг смолкла.

Полицейские наконец-то подняли тело убитого наверх и тихо переругивались, потому что несколько раз им довелось падать прямо в грязь. Но мертвому было все равно, а Ванда их не услышала.

Перед тем, как сунуть мертвое тело в мешок, судебный медик все же закрыл ему глаза.

Подросток горько плакал, а цыган постарше сидел рядом, тупо уставившись перед собой.

Ванда приказала полицейскому, который охранял парней, вывести их из машины. Мальчишка что-то пробормотал сквозь слезы, но, увидев перед собой женщину, успокоился.

— Почему они в наручниках? — строго спросила Ванда.

— Да я… Не знаю… Чтобы не убежали.

— Сними их и больше не надевай. По крайней мере, на мальчишку…

Полицейский неохотно подчинился. Беловская достала из сумки пачку сигарет и предложила парню постарше. Тот взял сразу две сигареты. Ванда не заметила, как мальчишка воровато протянул руку и тоже выдернул из пачки сигарету. Ванда угостила и полицейского, после чего все разом закурили. Напряжение несколько спало. Мощное облако сигаретного дыма устремилось вверх, к полуденному солнцу, хотя почти сразу рассеялось, так его и не достигнув.

— Чего это ваши люди так разошлись? — спросила Ванда.

— Не бейте нас, — захныкал сразу мальчишка. — Мы ничего не сделали тому человеку, которого нашли в овраге.

— Когда мы его увидели, он так и лежал, — вступил в разговор и парень постарше.

— А почему ты решил, что мы вас станем бить? Что за выдумки? Просто поедете с нами, там все расскажете и мы вас отпустим.

— Но мы уже все рассказали… — пробормотал парень.

— Ничего, — успокоила его Ванда. — Снова расскажете, составим протокол, вы его подпишете и все. Только и всего.

— Только бы нас не били, — вновь заплакал мальчишка.

— Да никто не будет вас бить! Вы же говорите, что ничего не делали?

— Да-а… Но эти вот говорят, что мы хотели украсть провода, а это неправда… Мы просто шли в город, — отозвался другой парень.

— В полиции много бьют, — продолжал рыдать мальчишка, и слезы черными бороздками стекали у него по лицу.

— Я поговорю с ними, и никто вас бить не будет, — заверила их Ванда.

— А ты кто? — шмыгнул носом мальчишка.

— Я тоже из полиции, — ответила она, и ее слова прозвучали как оправдание.

Разумеется, она соврала, но сделала это преднамеренно. Ничего более осмысленного в этот момент ей в голову не пришло.

Между тем труп уложили в машину скорой помощи, и она тронулась с места. Цыгане снова раскричались. Ванда приказала полицейскому посадить парней в машину, но наручники не надевать. Полицейский пробормотал что-то себе под нос. Ванде показалось, что он говорит: «я не отвечаю», но она решила больше им не заниматься. Нужно будет поговорить со Стоевым, чтобы он запретил своим людям своевольничать, хотя это вряд ли поможет. В конце концов, здесь чужая территория.

«Хоть бы обошлось только парой подзатыльников», — подумала она, и от этой мысли ей стало не по себе.

Оперативники продолжали осмотр оврага. Выкрики в толпе звучали, как глухой топот, словно какое-то невидимое огромное чудовище пыталось растоптать этот прозрачный весенний день.

— Не хватало еще, чтобы цыгане побили нас и затоптали все следы в овраге, — сказал Крыстанов, подходя к ней.

— Может, кто-то должен с ними поговорить, — предложила Ванда.

— Вон тот, — указал Крыстанов на мужчину, который издалека наблюдал за происходящим, опершись на белую «ладу», припаркованную прямо посреди поляны.

— А это кто?

— Мэр Малиново. Но не смеет подойти поближе.

— Хорошо, — сказала Беловская. — Вы здесь продолжайте с осмотром, а я пойду расспрошу местную власть, какие у нее тут проблемы.

Мэр оказался сравнительно молодым человеком, может быть, чуть постарше ее. Услышав, что перед ним инспектор Службы по борьбе с организованной преступностью, он с видимым облегчением протянул ей руку, сумев даже изобразить на небритом лице некое подобие улыбки.

Рука была влажной и холодной, краешки губ кривились в неловкой усмешке. Было видно, что ему не по себе.

Когда Ванда спросила его, почему он не попытался поговорить с людьми и успокоить их, мэр долго молчал, потом нехотя произнес:

— Видите ли, я назначен мэром Малиново всего два года назад. Вообще-то, я не местный, живу в городе и сюда приезжаю. У моего деда здесь был дом, так что ребенком я бывал в селе, но мне и в голову никогда не приходило, что стану заниматься чем-то подобным. Правда, до того, как меня назначили мэром, я восемь лет был без работы. Раньше у меня была жена и двое детей, но после пяти лет безработицы жена забрала детей и ушла. Мы развелись, а я так и не смог найти работу. Даже в качестве чернорабочего. Ведь я по образованию филолог. Наконец я не выдержал и от отчаяния предложил свою кандидатуру на пост мэра в Малиново. А они взяли и выбрали меня. Я даже не поверил. Правда, в то время здесь было двадцать пять избирателей, а сейчас осталось всего одиннадцать. К тому же другого кандидата не было. Понимаете? Я ведь сделал это от отчаяния и безысходности.

Ванда молча кивнула, как бы подтверждая, что понимает его, но, по сути, она не понимала, зачем этот испуганный, растерянный человечек все это ей рассказывает. Однако он с благодарностью встретил ее молчаливый кивок и продолжил:

— Так я нашел себе работу, хоть и временную. И до конца мандата еще два года. Поэтому я бесконечно благодарен жителям села, которые за меня проголосовали. Хотя порой… Понимаете, здесь ведь мертвый район, безлюдный, бедный… Я ничего не имею против цыган… Наоборот, уважаю их культуру, обычаи, их вольный образ жизни. Не думаю, что в Малиново существует по отношению к ним какая-то дискриминация. Можно сказать, что они вполне вписались в общественную среду. К тому же их большинство. Правда, ничего особенного мы им предложить не можем, по крайней мере, того, что было раньше, уже нет, но ведь и времена сейчас такие, верно? Хотя грех жаловаться. В нашем округе есть села, куда хуже нашего, хотя в это трудно поверить. Понимаете? Я знаю этих ребят, которых арестовали. Хорошо с ними знаком. Они неплохие ребята. Правда, подворовывают иногда, и не только провода со столбов, случалось, и в дома проникали… Но времена такие, кто сейчас не ворует? Все наше государство на этом режиме, Малиново ли быть исключением? Ведь они никого не убили, правда? Все это от бедности, от отчаяния… Поймите, если вы увезете их в полицию и они до вечера не вернутся, или, не дай боже, в полиции с ними что-то случится, все эти люди пойдут мстить нам, болгарам, а нас в Малиново всего горстка старух во главе со мной. И что тогда я стану делать? Как их остановлю, что пообещаю? Или вы хотите войны в Малиново?

— Именно поэтому я и прошу вас поговорить с ними, — сказала Ванда.

— Да никто меня и слушать не станет, — в отчаянии воскликнул мэр. — Разве вы не видите, как они взбудоражены. Их все еще останавливает присутствие полиции. А когда вы уедете, что тогда? Что тогда мы станем делать?

Ванда вздохнула. Этот маленький человечек с «ладой» был ей крайне несимпатичен, но она не могла не согласиться, что проблема существует. Неожиданно для себя она вытерла ладонь о джинсы, как бы желая стереть влагу, которая осталась на руке после рукопожатия.

— Ладно, я сама с ними поговорю. К тому же им давно пора разойтись — только мешают осмотру местности. Если бы не они, мы бы уже давно покончили с осмотром.

«И убрались отсюда», — добавила она мысленно.

Мэр снова нерешительно улыбнулся, но на этот раз его улыбка выглядела менее искусственной. Ванде неожиданно пришло в голову, что он такой же безликий и блеклый, как труп потерпевшего, который уже увезла машина скорой помощи. Интересно, что это с ней происходит сегодня? Бессонница ли тому причиной, или она больна? А может, это книги так на нее повлияли?

Получается, что в этой стране каждый может быть Гертельсманом, потому что все на него похожи. Ну и денек!

Ванда оставила мэра, продолжавшего на что-то надеяться, и вернулась к машине с задержанными. Те по-прежнему сидели в той же позе, в какой она их оставила. Только парнишка поменьше был уже без наручников. Старший оставался в наручниках. Ванда бросила убийственный взгляд на полицейского, однако тот притворился, что не заметил этого.

«Какой же ты кретин», — подумала Ванда, но решила промолчать, дабы не навлечь на задержанных новые неприятности. Она знала Стоева как порядочного человека и очень честного полицейского. Но с течением времени Система меняет людей, и получается серьезный сбой. В последнее время она даже стала бояться за себя. Ее не страшило, что она может стать одной из тех, кому все равно, преступят ли они закон, но беспокоило, что может очерстветь. С одной стороны, для человека ее профессии это было жизненной необходимостью, с другой, могло незаметно изменить душу и сердце, а когда она заметит, будет уже поздно.

— Как тебя зовут? — спросила она парнишку.

— Янко.

— Выйди из машины, Янко, и давай немного поговорим.

Мальчишка подчинился. При солнечном свете он выглядел таким худым и грязным, словно ему пришлось зимовать в какой-то землянке, из которой он только что вылез.

— Угости сигареткой, — тут же попросил он. — Нет, лучше дай две — одну для меня, а одну для батко.

Ванда вообще не обратила на его просьбу внимания. Сигареты можно будет дать и потом.

— Ты ходишь в школу?

— Здесь нет школы.

— А раньше ходил?

— Не помню. Дай сигаретку, прошу тебя.

— А провода воруешь?

— Кто, я?! Да я еще маленький!

Парень врал с такой комичной убежденностью, что Ванде стало смешно.

— Даже когда вырастешь, не надо воровать. Во-первых, это очень опасно. Инспектор рассказывал мне, что кого-то из ваших ударило током там, наверху, и он сгорел заживо. Ты же не хочешь, чтобы с тобой произошло то же самое. А во-вторых, если тебя поймают, посадят в тюрьму, а оттуда не выходят. Ты меня понял?

— Я все понял. Дай сигаретку, очень тебя прошу.

— Я потом тебе дам, — пообещала Ванда. — Сейчас я хочу одного: ты пойдешь со мной и расскажешь им всем, о чем мы с тобой говорили раньше. Что вы поедете в полицию только для того, чтобы дать показания, и что там вам ничего плохого не сделают. Вы расскажете, где и когда точно вы обнаружили труп, там все запишут и отпустят вас, понятно? О другом расспрашивать не будут. Я тебе обещаю. Идем?

Мальчишка немного поколебался, но потом послушно побрел рядом с ней. Немного подумав, Ванда положила руку ему на плечо. Оно было таким маленьким и костлявым, что уместилось у нее в руке. Мальчишка вздрогнул и сделал движение, как бы собираясь вырваться, но не посмел. А может быть, ее неумелая попытка быть с ним приветливой, заставила его и впрямь почувствовать себя арестантом.

Что ж, ее можно простить, так как она и вправду не разбиралась в детской психике. Даже работа в Детской комнате не помогла. И все же, тот факт, что она, по крайней мере, сумела успокоить его, дорогого стоил.

Интересно, до каких пор это будет продолжаться? Они врали друг другу, и никто не верил другому. Но ложь приносила какое-то странное успокоение, рождала иллюзию, что все в порядке, а даже, если это не так, то не имеет значения.

Правда — совсем иное. Она может принести страданий больше, чем просто боль от затрещины.

Толпа немного утихла, но по-прежнему отказывалась разойтись, что вселяло беспокойство. Однако увидев Янко и Ванду, цыгане вновь загалдели. Ванда заставила себя не слушать их. Она было решила сказать им то же, что и мальчишке, но сейчас поняла, что они вообще не станут ее слушать. А ей не хотелось брать в руки мегафон, который услужливо протянул ей один из полицейских.

— Вон там моя мать, — указал мальчишка, и Ванда узнала женщину, которая недавно ей что-то крикнула — наверное, обругала.

— Пойди к ней и скажи то, что я тебе сказала. Что вас никто не станет бить, а просто снимут показания. Но после этого вернешься ко мне. Ясно?

— Ясно.

— Подожди! — Ванда вынула пачку сигарет и протянула ему. — Возьми себе и батко по сигарете, остальные оставь матери.

— Все? — Мальчишка с недоумением уставился на нее.

— Все. Давай, иди.

Спустя пятнадцать минут от толпы не осталось и следа. Оба парня вновь были посажены в полицейскую машину, а белая «лада» поползла по полю в ту же сторону, откуда приехала.

И только птичий хор нарушал тишину у Малиново, да время от времени перекрикивались криминалисты. Можно было подумать, что они приехали за грибами да случайно наткнулись на труп.

После обеда Ванда и Крыстанов были уже в Софии. По дороге в город они почти не разговаривали. Все темы были исчерпаны, пока не будет установлена личность убитого. Возможно, оба думали именно об этом. Но вполне возможно, что каждый думал о чем-то своем. Крыстанов, например, думал о том, как бы ему снова не забыть забрать ребенка из детсада. А Ванда…

— Ты здорово решила вопрос с цыганами, — сказал Крыстанов уже почти при въезде в Софию.

— Да кто знает, — отозвалась Ванда. Она действительно именно так и считала.

Мысль о том, что хаос преследует ее по пятам, куда-то испарилась. Просто сегодня она осознала, что сама стала неотъемлемой частью хаоса.