Нобелевский лауреат

10

У этого романа не должно быть счастливого конца. Ей даже не надо было заглядывать в конец книги, чтобы убедиться в правильности своего предчувствия. Сюжет простой: бедствующая семья всеми силами пытается выбраться из нищеты, но по пути к благоденствию все связи между членами семьи рвутся, а любовь, которую они испытывают друг к другу, принимает извращенные формы, рождая преступления.

Ванда решила, что под конец должно произойти нечто особенно ужасное. В противном случае она бы окончательно разочаровалась в Гертельсмане. Вероятно, именно любопытство и бессознательное чувство отвращения, с которым она ожидала финала, заставили ее машинально положить книгу «Бедняки» в сумку, где она ее обнаружила сразу же, как только вернулась из Малиново.

Наверное, хроническое недосыпание явилось причиной того, что Ванда решила, будто у нее останется время для чтения. «Ну да, — сказала она себе, — в промежутке между одним убийством и одним похищением, что еще остается человеку, кроме как сесть и почитать книгу».

На книгу она наткнулась, когда искала в сумке зажигалку. Ванда не сразу вспомнила, что оставила ее в пачке сигарет, которую отдала цыганам в качестве подкупа.

Слово «подкуп» ей совсем не нравилось, но она не нашла, чем его заменить. Она даже не стала вынимать книгу из сумки. Как только пальцы ощутили шероховатость обложки, Ванда быстро отдернула руку, словно ужаленная, и молниеносно закрыла сумку. Только этого ей не хватало, чтобы разнеслась молва о том, что она в сумке таскает на работу романчики. Крыстанов, по крайней мере, насмешничал бы до конца ее дней.

Она не могла себе объяснить, почему книги Гертельсмана вот уже три дня буквально преследовали ее, появляясь там, куда она их не клала. Или, по крайней мере, не помнила об этом. Они как-то странно возникали у нее на пути, отвоевывая все большее место у нее в сознании, как бы она ни старалась прогнать мысли о них. Прокрадывались в сны, населяя их кошмарами, отвлекали ее внимание и направляли по ложному следу, заставляли цепляться за слова, подменяя ими факты, обманывали ее, угнетали, играли с ней в кошки-мышки, на каждой странице насмехаясь над ее беспомощностью. Она не понимала их, но они ее не отпускали, не позволяли от них отказаться.

«Ну и Гертельсман, — гневно думала Ванда. — Вроде как великий писатель, а ведет себя, как обычный мошенник».

И ей еще больше хотелось найти его — не просто спасти, но увидеть его в таком же беспомощном состоянии, в котором пребывала она сама.

В «Бедняках» описывалась какая-то банальная история, и Ванда твердо решила не читать ее. Но зачем, в таком случае, она сунула ее в сумку? Или книга оказывала на нее такое же магическое воздействие, парализуя ее волю, какое оказывал Гертельсман на слова, обращаясь с ними, как ему заблагорассудится.

Она вдруг вспомнила, что ей давно пора позвонить министру, но решила сделать это позже. Ей нечего было ему сообщить, к тому же она не укладывалась в определенный ей срок, так что еще несколько лишних часов уже не имели никакого значения. И без того Гергинов разнесет ее в пух и прах, да и многозначительное молчание шефа, который на этот раз явно решил держаться в стороне, подсказывало, что поддержки от него она не получит. Будучи послушным служителем Системы, Ванда никогда бы не пошла на конфликт с руководством. Но несмотря на это, она чувствовала, как сгущаются тучи над головой и проскакивают электрические разряды. От этого напряжения в наступившем затишье ее могло спасти только чудо: появление Гертельсмана живого и невредимого.

«Какая ирония судьбы, — подумала Ванда. — Уже вообще не ясно, кто кого преследует: я его, или он меня».

Крыстанов куда-то исчез, и Ванда решила снова обобщить все, что было известно до настоящего момента, с надеждой, что что-то может неожиданно прийти в голову.

Итак, нобелевский лауреат Эдуардо Гертельсман приехал в Софию, чтобы встретиться со своими почитателями, но неожиданно исчез в первую же ночь своего пребывания в столице. На следующий день появилась видеозапись с человеком в капюшоне на голове и был потребован выкуп. Мисс Вокс, а также Консорциум, который она представляла, выразили готовность заплатить выкуп, после чего литературный агент улетела, не дав никаких объяснений. Пожилую женщину, принесшую видеозапись на телевидение, тоже не нашли. Гипотеза о том, что речь может идти о мести болгарской издательнице книг Гертельсмана, оказалась несостоятельной и была отброшена. А этим утром неожиданно был обнаружен неидентифицированный труп, о котором Ванда не могла с точностью сказать, что он принадлежит Гертельсману.

Если будет подтверждено, что это Гертельсман, то все разрешится чудеснейшим образом, а инспектору Беловской не останется ничего другого, кроме как подать в отставку.

Если же это не Гертельсман, то перечень ответов на возникшие вопросы, наверное, сможет составить целый том.

«Истину вы найдете в его книгах», — заверила ее мисс Вокс.

Но Ванда не смогла обнаружить в его книгах ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало истину — такую, какую она себе представляла.

Ванда выдернула из пачки бумаги для принтера один лист и стала писать:

Где Эдуардо Гертельсман?

Кто убитый мужчина? Существует ли связь его с Гертельсманом, и если да, то какая?

Связаны ли убийство одного и похищение другого?

Мотивы?

Книги?

Агентство «Вав»?

Роберт Вав?

Консорциум?

Пожилая женщина, принесшая диск?

И так далее…

На первый взгляд казалось очевидным, что Гертельсман является связующим звеном между всеми этими пунктами.

Ванда подчеркнула его фамилию и обвела кружком.

Но все равно связь с нобелевским лауреатом оставалась неясной, и Ванда нисколько не сомневалась, что за ней стоит что-то другое.

Подумав немного, она зачеркнула его фамилию в двух местах своего перечня.

Главным было не то, что Гертельсман упоминался во всех пунктах, а то, что остается, если его фамилию убрать. Как, например, надо рассматривать книги, если автор будет анонимным? Или как бы следовало отнестись к женщине с диском, если бы на нем не было записи с предполагаемым Гертельсманом? Ванда понимала всю нелепость подобного способа рассуждения, и все-таки в глубине души что-то подсказывало ей, что он не настолько нелеп, как может показаться на первый взгляд. На самом деле ей было интересно, можно ли из всех элементов рассуждения составить уравнение? И если да, то есть ли в нем место Эдуардо Гертельсману?

А может быть, он просто — нейтральная фигура, символ, нечто вроде знака равенства, который сам по себе не несет смысловой нагрузки, но без него уравнение не может существовать.

Просмотрев список еще раз, Ванда разорвала лист на мелкие кусочки и бросила их в корзинку для бумаг под письменным столом. Ей казалось, что с момента исчезновения нобелевского лауреата прошли месяцы, даже годы, словно эта история преследовала ее всегда, но только сейчас она ее осознала. А Детская комната осталась в какой-то иной жизни, о которой инспектор Беловская уже почти ничего не помнила.

Она позвонила Крыстанову, застав его в компьютерном отделе. Крыстанов сообщил, что на его запрос о Роберте Ваве из Интерпола ему прислали почти ту же информацию, что и несколько лет назад. По всему видно, у них больше не было причин его разрабатывать, но Крыстанова это почему-то разозлило. Он решил покопаться сам и с этой целью отправился к компьютерным специалистам, надеясь, что те помогут.

Они договорились встретиться через десять минут в буфете. Никто из них еще не обедал, и хотя близился конец рабочего дня, не было никакой надежды, что день скоро кончится.

Они взяли по чашке кофе с сэндвичами, и Ванда вспомнила, что собиралась перехватить у него двадцать левов до зарплаты.

— Интересно, что случилось с похитителями, — сказала Ванда, жуя ломтик подгоревшего хлеба с тонким слоем запеченного мясного фарша. — Сегодня срок ультиматума истекает, а от них ни слуху ни духу. Даже не верится, что такое возможно.

— Я разговаривал с моим швейцарцем, — ответил Крыстанов. — К сожалению, сейчас он ничего не может сделать. Нет никакой формальной причины для проверки агентства, а пока наш прокурор направит им официальный запрос, пройдет много времени и все потеряет смысл. Может быть, тебе следует связаться с той агентшей, мисс-не-знаю-кто…

— Может быть, — кивнула Ванда, вытирая губы краешком розовой салфетки, в которую был завернут сэндвич.

Они помолчали, отпивая из пластмассовых стаканчиков кофе, потом покурили… Поздоровались с тремя более молодыми коллегами, которые шумной стайкой прошли мимо. Им давно не приходилось так долго и напряженно молчать, как в этот ослепительный весенний день, который все никак не кончался.

«Держу пари, что Бог создал наш мир именно в такой день, но те, которые тогда его уже населяли, этого вообще не заметили», — подумала Ванда.

— Ты не собираешься домой? — спросил Крыстанов, гася сигарету в металлической пепельнице.

— Еще рано. А ты?

— Я договорился с женой, что сегодня она заберет ребенка.

Ванда пожала плечами и устало улыбнулась.

— Тогда пойдем.

Они вышли из прокуренного буфета, провожаемые натужным рычанием кофейного автомата, который обычно именно так провожал своих верных клиентов.

Последующие несколько часов Ванда станет впоследствии вспоминать как подтверждение правила, что накопленное количество критической массы, состоящей из беспомощности и напряжения, под конец может сказаться совсем не там, где ожидалось. Иными словами, пока она и Крыстанов сидели в буфете, молча размышляя о непростом развитии случая с Гертельсманом, Стоев и его сотрудники получили результаты судебно-медицинской экспертизы после аутопсии трупа и установили личность потерпевшего. Им оказался писатель Асен Войнов — 58-летний житель города Перника, женатый, бездетный, ранее не судимый, без постоянного места работы. В последний раз его видела три дня назад его собственная жена Евдокия Войнова, когда после скандала из-за денег он покинул дом, сказав, что никогда больше не вернется.

«Да, такие вещи происходят быстро», — подумала Ванда, читая информацию, присланную коллегами из Перника.

Вполне возможно, что это просто совпадение.

Но она все же позвонила в Перник и попросила прислать фотографию убитого, настояв, чтобы его одежду также прислали в Софию на экспертизу.

В судебно-медицинском заключении указывалось, что смерть наступила накануне между 22.00 и часом ночи в результате выстрела в затылок, след от которого судмедэксперт показал им сегодня утром. Вынутая пуля была выпущена из пистолета «вальтер» ППК калибра 7,65 мм. Баллистическая экспертиза установила, что выстрел был сделан с расстояния не более одного метра — недвусмысленное указание на то, что это было преднамеренное убийство. Гильза найдена не была, а небольшое количество крови на месте нахождения трупа свидетельствовало о том, что несчастного убили где-то в другом месте, а в овраг его могли притащить бурные воды горного потока.

Люди Стоева продолжали допрашивать жителей Малиново, но безрезультатно. Цыгане или действительно ничего не знали, или с завидным единодушием притворялись, что не знают. Болгары же ахали, ужасались и во всем обвиняли цыган. Мэр села еще в обед вернулся в город, довольный, что присутствие полицейских в селе делает его пребывание там бессмысленным.

— Ты когда-нибудь слышал об Асене Войнове? — спросила Ванда, в который раз перечитывая заключение паталогоанатома.

Крыстанов отрицательно покачал головой.

— Да что я тебя спрашиваю, ты и о Гертельсмане ничего не знал, даром, что он — нобелевский лауреат.

— Как будто ты знала! — не остался в долгу Крыстанов.

— Это что же получается, — продолжила Ванда, не обратив на его слова внимание. — Выходит, что быть писателем в наше время совсем не безопасно. Особенно в этой стране, где погибаешь до того, как кто-нибудь о тебе узнает.

— Да откуда ты знаешь? Может быть, он и вправду известен. Ну, не настолько, как тот, другой, но все-таки… К тому же полицейская хроника — это тоже способ, чтобы о тебе узнали, пусть даже и не как о писателе…

— Пожалуйста, проверь его, — попросила Ванда. — Может быть, этот случай вообще нас не касается.

Явор ничего не ответил. Он уже погрузился в поиски, щелкая мышкой, что ее ужасно раздражало.

В 19.20 позвонил шеф и попросил ее зайти. Ванда очень удивилась, так как думала, что его уже давно нет на работе. Его вечернее присутствие в кабинете не предвещало ничего хорошего, особенно если придется задержаться надолго.

Ванда никак не могла поверить, что это тот же самый человек, который еще в прошлом году поддерживал ее во всем, который научил ее такому, о чем она вообще могла никогда не узнать на протяжении всей своей профессиональной деятельности. Она никогда не сомневалась в нем и ни разу не подумала, что он может в ней усомниться. Именно поэтому она не могла ему простить. Конечно, у него тоже есть начальники, притом намного более недовольные и непредсказуемые, чем он сам, но за столько лет работы в Системе Ванда поняла, что хотя иерархия была причиной многих событий, нельзя все ею оправдывать.

Инспектор Беловская не собиралась становиться свободным, независимым человеком — она чувствовала себя слишком взрослой для подобных мыслей, да к тому же место ее работы их явно не предполагало. Единственно, чего ей очень хотелось, — это вести честную игру по четким правилам. Но именно это оказалось труднее всего, потому что и правила игры и сама игра постоянно менялись, как менялись и люди, устанавливавшие эти правила. Внешне они оставались теми же. Ну, разве что волос у них на голове становилось поменьше или они немного прибавляли в весе. Но внутри их происходила такая метаморфоза, что Ванда иногда не на шутку пугалась.

Хуже всего было, когда подобные люди надолго задерживались в своих креслах, забывая о том, что за окнами их кабинетов простирается целый мир.

Шеф стоял у окна, уставившись в какую-то точку, которая, вероятно, существовала единственно на его собственной карте вселенной. Он спросил, как продвигаются поиски, и Ванда могла бы побиться об заклад, что он вообще не услышал ее ответа. Она сообщила ему об убийстве, сказав, что жертвой тоже стал писатель. А потом замолчала, потому что шеф продолжал молчать. В комнату потихоньку вползал расплывчатый, призрачный мрак, словно кто-то капнул в стакан с водой немного чернил.

— Министр требует, чтобы я отстранил тебя от расследования, — наконец промолвил начальник.

— Почему?

— Не знаю. А сама как думаешь?

Ванда ничего не думала, но нотка угрозы, мелькнувшая в его усталом голосе подобно лезвию ножа, подсказала ей, что сейчас лучше молчать.

— Ты стала безответственной, Беловская, — продолжил шеф после недолгой паузы. — Ведешь себя так, словно не понимаешь цели порученного тебе дела. Если бы ты это делала по глупости, я бы еще мог понять, но ты проявляешь своеволие, и это я не могу определить иначе, как саботаж.

— И что же я саботирую? — сдержанно спросила Ванда.

— Всю Систему. Министра. Усилия нашего правительства. Политическую стабильность страны, если на то пошло. Я не стану объяснять тебе, вы ведь уже говорили об этом с министром. Государство придерживается своих приоритетов, и если ты с ними не согласна, я не стану тебя задерживать. Но если ты хочешь продолжать работать в Системе, ты должна принять их, независимо от того, что ты сама думаешь. А лучше всего, если ты вообще не будешь думать.

— Вы не можете обвинять меня за дело Гертельсмана. Мы делаем все, что в наших силах, но у нас недостаточно улик. Вы же отлично знаете, что иногда…

— Речь не идет о расследовании дела, Беловская, и перестань себя вести, как провинившаяся школьница. Министр дал тебе поручение, а ты его не выполняешь. Уж не думаешь ли ты, что он попросил тебя лично докладывать ему, как продвигаются поиски только для того, чтобы лишний раз услышать твой голос?

Ванда почувствовала, как кровь прилила к лицу. Начальник еще никогда так себя с ней не вел. Что он себе позволяет?

— Слушай меня внимательно: я не говорю, что не имеет значения, найдем мы этого проклятого лауреата, или нет, разумеется, это очень важно. Но гораздо важнее убедить мир в том, что мы прилагаем все усилия, что эта задача для нас приоритетна. Даже если мы провалимся, то это случится по субъективным причинам, поняла? И если я говорю, что сейчас на нас смотрит весь мир, я нисколько не преувеличиваю. Сама можешь догадаться, какой удар по репутации страны будет нанесен, если скажут, что у нас бесследно исчезают нобелевские лауреаты, а никто палец о палец не ударит, чтобы их найти. Ты вообще имеешь представление, какой натиск оказывается на министра? А на премьер-министра? Который ежедневно встречается с разными там европейскими и другими чиновниками и не знает, что им сказать, когда ему задают вопросы. И ведь это первый человек в стране, Беловская! Первый! Так почему же ты вставляешь ему палки в колеса, а? Ты за кого себя принимаешь?

— Но я не…

— Меня не интересует, за кого ты голосовала на выборах. Разве я тебя спрашивал хоть раз, за кого ты голосовала? Не спрашивал. Но раз ты в Системе, значит работаешь на государство. Все. Точка. Что государство прикажет, то и будешь делать, понятно? И будешь слушать того, кто в данный момент олицетворяет государство. А если ты не согласна, то уже завтра можешь писать заявление.

— В таком случае, лучше меня отстранить от этого дела, — еле слышно вымолвила Ванда. Слова словно просочились сквозь крепко сжатые зубы. Она была настолько зла, что боялась их разжать, как бы они не стали стучать от гнева.

— В настоящее время я принял иное решение, — сухо возразил начальник. — Ты — прекрасный профессионал, потому министр и доверил тебе вести дело Гертельсмана, а я поддержал его решение. Если сейчас — спустя три дня — я тебя отстраню, значит в глазах других мы с ним будем выглядеть идиотами, которые не разбираются в своих подчиненных. А это совсем не так. Он предложил мне решить, и я решил. В данный момент он, скорее всего, уже в аэропорту, летит в Берлин. Завтра там открывается какая-то важная конференция. Поэтому сейчас ты наберешь его и доложишь подробно о том, что сделано по Гертельсману. А также о новом убийстве и так далее. Ты знаешь как, действуй.

Ванда достала мобильный телефон, нажала несколько кнопок и заявила:

— У меня нет его телефона.

Мужчина у окна даже не шевельнулся. Потом прикрыл глаза ладонью и стал массировать виски кончиками пальцев, словно у него внезапно разыгралась мигрень.

— Ноль…восемь…девять…восемь… — произнес он ровным, невыразительным голосом, словно был один в комнате. Ванда послушно стала набирать цифры, хотя ей совсем не хотелось разговаривать с Гергиновым. Все-таки существует предел того унижения, которое человек может вынести. И на сегодня ее предел уже был превышен. Она боялась, что если министр отзовется, она просто-напросто разрыдается и ничего не сможет сказать. Тогда оба начнут ее жалеть — в этом она была почти убеждена, ведь она их отлично знала. Наверное, скажут: что с нее взять, все-таки женщина, да еще несчастная, ибо счастливую женщину всегда найдется кому защитить, к тому же вечерами возвращается одна в свою более чем скромную квартиру, где ее никто не ждет, кроме ящерицы. Возможно, Гергинов даже вспомнит прошлое, хоть на миг.

— Не отвечает, телефон выключен, — сказала Ванда хриплым голосом после того, как автоответчик трижды сообщил ей об этом.

— Значит, позвонишь позднее. Или завтра утром.

Ванда кивнула. Подождала еще несколько минут, но шеф молчал. Он продолжал прикрывать глаза ладонью, только пальцы уже не шевелились. Не сказал и свое обычное: «Свободна». Ванда вышла из комнаты, тихонько закрыв за собой дверь, обитую искусственной кожей. Если бы снаружи торчал ключ, она бы ее заперла.

В груди разрасталась жгучая боль от обиды и негодования.

В туалете на нижнем этаже никого не было. Ванда опустила крышку унитаза и села на нее. Ей хотелось плакать. Хотелось закатить в этом вонючем туалете истерику, а потом вдребезги все разбить, чтобы вода хлынула вниз по лестнице, смывая нечистоты. Может быть, тогда ее душе станет легче…

Несмотря на усилия, она так и не смогла заплакать. Пережитое унижение не отпускало ее, грозя задушить, но она не знала, как с ним справиться. Душа продолжала метаться в выстроенных Вандой стенах, биться в закрытую дверь, не находя даже крошечной щели, через которую она смогла бы вырваться на свободу и хотя бы на пять минут убежать от самой себя. А ведь инспектор Беловская так крепко забаррикадировалась внутри, так хорошо укрепилась, так старательно вышколила себя. Именно поэтому и молчала все это время. Не из страха перед начальством, не из слабости или нерешительности. Она ни слова не сказала в свою защиту только потому, что была уверена: сильному не нужна никакая защита. Именно поэтому и сидела сейчас на крышке унитаза, напрасно стараясь освободиться от этой псевдосилы, чтобы не взорваться. Вот только от долгого молчания и смирения душа настолько очерствела, что Ванда скорее могла рассыпаться на мелкие осколки, нежели заплакать.

Наконец она нехотя поднялась с крышки, машинально спустила за собой воду, подошла к раковине и долго плескала водой себе в лицо, с особой яростью растирая глаза. Когда наконец-то перестала и посмотрела на себя в зеркало, лицо, которое она там увидела, скорее принадлежало женщине, которую долго и беспощадно били.

Крыстанов сидел за столом в той же позе, в которой она его оставила. Ванда вообще не хотела, чтобы он ее видел в таком состоянии, поэтому испытала новый прилив раздражения от того, что он еще не ушел. Ее не успокаивала даже мысль о том, что если бы она решила рассказать о произошедшем, то Крыстанов понял бы ее, как никто другой.

Но у нее не было намерения кому-либо что-либо рассказывать.

«Проклятый трудоголик, — подумала Ванда. — Как только его жена терпит!»

— Ты где задержалась?

— Вышла покурить, — солгала Ванда, хотя это прозвучало глупо, так как сигареты, которые она купила, возвращаясь из Малиново, лежали на столе. Ну и что, пусть поймет, что она врет. Не хватало еще и перед ним оправдываться.

— А я нарыл довольно интересные вещи об этом Войнове, — продолжил Явор, даже не взглянув на нее.

— Интересные для нас или вообще?

— Пока что в принципе интересные, но кто знает…

— И что же?

— В девяносто восьмом году он зарегистрировал профессиональное писательское общество «Независимые писатели за свободу слова», которое за пять лет существования смогло привлечь в свои ряды двадцать человек и провести три литературных форума, в том числе, и в Софии, после чего благополучно распалось. Потом он попробовал себя в качестве издателя, но очень быстро прогорел. Издал всего четыре книги, все четыре написаны им самим. Работал журналистом, учителем, потом снова журналистом. Пробовал себя в качестве драматурга в каком-то частном театре, который также прогорел, а потом вообще неясно, на какие средства он существовал. Кроме того, он — автор тридцати книг, представляешь?!

— И все это ты нашел в сети?

— Нет, конечно, — засмеялся Крыстанов. В интернете о нем почти ничего нет. Мне рассказал Стоев. Он разговаривал с женой Войнова, когда ее пригласили на опознание. Кроме того, у Войнова была любовница, о которой жена, по понятным причинам, отказалась говорить. Но завтра ее разыщут.

— Фу, какая пошлость! — сказала Ванда.

— А в нашей базе данных о нем вообще ничего нет. Выглядит чистым.

— Но чистые не кончают с пулей в голове.

Крыстанов только теперь взглянул на нее.

— Что с тобой?

— Ничего, все в порядке.

— Шеф позвонил незадолго до того, как ты вошла в комнату.

— И что?

— Сказал, чтобы мы особо не занимались этим Войновым, но и не упускали его из виду, потому что в противном случае коллеги из Перника перехватят это дело.

— Хорошо.

— Кроме того, я говорил с прокурором, который будет вести дело. Завтра он пошлет швейцарцам официальный запрос. Таким образом, если это пройдет, у нас появится информация о том, что там происходит.

— Супер.

— Да что с тобой?

Ванда ничего не ответила и притворилась, что проверяет почту. Вообще-то, она и вправду проверила, но ящик был пуст — кроме административных сообщений, ничего интересного там не было.

— Иди домой, — предложил ей Крыстанов. — Ты сегодня устала, неплохо бы немного отдохнуть. Тебе надо выспаться. Пока я не вижу, что еще мы можем сделать.

— Мы? Да ты чудесно справляешься один.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ровным счетом ничего.

Ванда почувствовала, что начинает терять контроль над собой, и от этого ей стало легче и даже приятно. И не потому, что она сознательно искала ссоры, наоборот. Но если она не может избежать конфликта, то, может быть, лучше его устроить прямо сейчас? Словно ей удалось, наконец-то, пробить свою скорлупу.

— Я говорю это потому, что дело Гертельсмана должны были поручить тебе. А меня бы дали тебе в помощники, если ты вообще нуждаешься в помощниках. Неужели ты не понимаешь, что происходит? Да я просто забуксовала. Ничего не делаю. И это началось не сейчас, давно началось. Еще до того, как меня отправили в Детскую комнату. Я задаю себе вопросы и не могу на них ответить. Простые, ясные вопросы, а не какие-то экзистенциальные закидоны. Я хочу работать, но не могу. Мой мозг ссохся, меня словно парализовало. И, самое главное, — я не могу разобраться в том, что делается. Все, чем мы занимаемся, кажется мне бессмысленным. Как, в таком случае, я смогу тебе помочь?

— Просто ты себя жалеешь.

— Что?

— Жалеешь себя, вот что. А это уже нехорошо. Тебе действительно нужно отдохнуть.

Крыстанов произнес это настолько тихо и серьезно, что Ванда подумала, что он и вправду озабочен ее состоянием. Вместо того, чтобы на него обидиться, она размякла.

— Да от чего я устала? Я и вернулась-то всего три дня назад.

— Давай, топай, — настоял Крыстанов, больше не поворачиваясь к ней и не обращая внимания на ее слова. — Вернись домой и ляг пораньше спать. Если случится что-то важное, я тут же тебе позвоню. Но не думаю, что сегодня ночью что-то произойдет.

Впервые с того времени, как они работали вместе, Ванде пришла в голову мысль, что ей нужен именно такой мужчина. Но, устыдившись этой мысли, она прогнала ее и стала собираться. Потом молча помахала рукой и вышла из комнаты.

«Да кто его знает, какой он дома, — думала она, спускаясь по лестнице. — Может, бирюк бирюком, слова не вытянешь, или постоянно задирается, стараясь все свои проблемы переложить на жену. Этот Явор Крыстанов может быть любым, когда он знает, что его никто не видит».

Только инспектору Ванде Беловской этого не дано узнать.