Ночи Калигулы. Падение в бездну

LIII

На римских улицах с полагающейся торжественностью объявили о новой забаве: звериные бои, равных которым прежде никто не видел! Возбуждённая толпа заполонила улицы, ведущие к амфитеатру Статилия Тавра.

В большом подземном зале амфитеатра былые узники, ныне — гладиаторы-бестиарии, с волнением готовились к первому выходу на арену. Их тела блестели от оливкового масла. Грязные вшивые туники сменились на полотняные трусы, придерживаемые широкими кожаными ремнями.

— Остановитесь перед императорской ложей, по звуку трубы вскинете правую руку и прокричите хором: «Славься, цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!» — поучал их немолодой ланиста с изрубленным, изуродованным шрамами лицом.

— А оружие где? — нетерпеливо спросил Тетриний.

— Оружие выдадут перед выходом, — объяснил ланиста, почему-то глядя в сторону.

Крупное, мясистое лицо бывшего разбойника недоверчиво скривилось.

— Почему нас не учили обращаться с оружием? — подозрительно прищурившись, спросил Тетриний. — Я много слышал про гладиаторские школы. Новичков непременно учат драться с деревянным мечом и щитом из ивовых ветвей и перепрыгивать через колья, утыканные ножами. А нас выпускают из тюрьмы прямо на арену!

— Вы будете драться с животными, — по-прежнему глядя в сторону, ответил ланиста. — Император хочет посмотреть, на что способен каждый из вас. Или ты разучился управляться с оружием? — мимолётно усмехнулся он, скользнув взглядом по обнажённому торсу Тетриния.

— Не разучился! — оскорблённо буркнул разбойник.

Откуда-то сверху донёсся приглушённый звук трубы. Его перекрыл нарастающий гул, сходный с шумом прибоя, наползающего на скалистый берег. Новоявленные гладиаторы, недоуменно раскрыв рты, подняли лица к грязному каменному потолку.

— Пора! — засуетился ланиста. — Стройтесь!

Одуревших, не знающих, что их ждёт, бывших узников вытащили из подземного зала при помощи механического подъёмника. И вытолкнули на арену. Шум толпы оглушил их. Яркий свет, многочисленные лица и разноцветные одежды ослепили, заставив зажмуриться или прикрыть глаза ладонью.

«А оружие?» — хотел крикнуть Тетриний, но, ослеплённый и оглушённый, растерялся, подобно сотоварищам.

Опять раздался звук трубы. Не глухой, как прежде, а пронзительный и режущий уши.

— Приветствие! — злобно шипел сзади ланиста.

Вспомнив наставления, гладиаторы робко подошли к императорской ложе — беломраморной, украшенной гирляндами цветов и пурпурными шёлковыми полотнищами. Шли не строем, а сбившись в кучу, как испуганное волком овечье стадо. Ланиста, угрожающе нахмурившись, посылал проклятия им вслед. Император, сидя в мраморном кресле, насмешливо улыбался. Рядом с ним, горделиво выравняв спину, сидела женщина с узким, хищным лицом и серыми глазами навыкате. Женщина, на которую смотрел сейчас весь цирк, гадая, откуда она появилась. Женщина, о которой никто не мог решить: красива она или уродлива. Цезония.

— Славься, цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! — нескладно, вразнобой прокричали гладиаторы.

Калигула рассмеялся, откровенно забавляясь. Цезония, скорчив обаятельно-брезгливую гримасу, коснулась его руки.

— Гай Цезарь! — сладко пропела она. — Это шутка? Откуда взялся этот смешной сброд?

— Из Маммертинской тюрьмы, — давясь тихим смешком, ответил Калигула. — Смотри, что их ждёт!

Поднявшись с кресла, он повёл рукой сверху вниз. Гай постарался, чтобы этот жест выглядел величественным, но не сумел до конца унять дрожь в пальцах.

Ладонь императора не успела опуститься, а завывание труб и рожков уже возвестило о начале битвы.

— Гай! Гай! Слава Гаю! — восторженно закричала толпа.

Одновременно открылись восемь дверей. Львы, тигры, пантеры и леопарды выскакивали на арену с голодным рычанием. Животных было больше сотни.

— Нам не вручили оружие! — с ужасом прошептал хозяин таверны, которому в недобрый час пришло в голову добавить в амфору воды, чтобы заработать лишний асс.

Дикие животные, мягко переставляя лапы, кругами бродили на арене. Круглые глаза, отливающие зелёным или красноватым фосфорическим блеском, следили за полуобнажёнными людьми. Звери, выросшие в африканской сельве, решали: добыча ли перед ними, или охотники, которые однажды уже заманили их в ловушку.

Животные безошибочно улавливают страх. Пот тех, кто боится, пахнет по-особому. Заурчала молодая пантера, насторожив чуткие мохнатые уши. Вторая, затем третья, четвёртая подхватили угрожающее урчание. Неожиданный прыжок, скрежет зубов, треск сухожилий, единовременный вздох на зрительских трибунах — звери разорвали на куски одного несчастного, случайно оказавшегося ближе всех. Остальные, охваченные ужасом, разбежались, рассыпались, расползлись по огромной овальной арене.

Они поняли: выдать оружие позабыли не случайно! Звериной травли, равной этой, воистину никто прежде не видал: звери, обозлённые неволей и недоеданием, против невооружённой кучки людей, ослабленных тюрьмой! Толпа восторженно выла, поняв, что неумелым бестиариям не на что расчитывать: только на ловкость рук и быстроту ног.

Герои древних легенд, боги и полубоги, могут удушить льва голыми руками. Увы, простым смертным это не по силам. Остаётся надеяться на ноги: убежать, проскользнуть между разьяренными бестиями, перепрыгнуть через гладкошёрстные спины, выжить любой ценой!

Травля длилась два часа. Кровь пропитала светло-жёлтый песок. Растерзанные, окровавленные члены усыпали арену. Животные с медлительной ленивостью обгладывали кости. Несчастные жертвы погибли в ужасных муках. Некоторые ещё пытались спастись, даже когда опьянённые кровью животные уже трепали упавшие тела. Другие, устав метаться по арене и потеряв последнюю надежду, ложились ничком, прикрывали голову руками и отдавались судьбе.

Последний, оставшийся в живых, привлёк к себе всеобщее внимание. Разбойник Тетриний, крепкий и выносливый, прижался спиной к мраморной стене. Полдюжины зверей, оскалив окровавленные пасти, собралось около него. Остальные, успокоившись, ели поодаль человечесое мясо; и, насытившись, игриво перекатывали кровавые куски мягкими лапами, словно котята — нитяные клубки.

Лицо разбойника, припавшее пылью, расцарапанное, залитое кровью собственной и погибших сотоварищей, до неузнаваемости исказилось страшной гримасой. Казалось, даже звери боятся подойти к нему поближе. Впрочем, животные отяжелели, наевшись досыта и утомившись удачной охотой. Тетриний стащил кожаный пояс, сделал из него петлю и ожесточённо размахивал ею перед звериными мордами. Затянуть бы этот пояс на жирной, бугристой шее льва или пантеры! В мускулистых руках разбойника, похожих на кабаньи окорока, хватило бы сил! Тетриний закатывал глаза и хищно хрипел, едва сдерживаясь. Он понимал, что пока будет душить одного, остальные непременно набросятся на него.

Цезония, подавшись вперёд, жадно следила за происходящим на сцене. Гай восхищённо засмотрелся на неё. Глаза женщины блестели, словно драгоценные камни на диадеме, недавно подаренной им Цезонии. Рубины в золотых серьгах походили на огромные капли крови, почти касающиеся узких плеч. В розовой тунике и красной столе Цезония выглядела кровавой богиней. Для её ублажения Калигула принёс невиданную жертву — гекатомбу из сотни человек!

— Тебе по нраву зрелище? — обняв Цезонию за плечи, спросил Гай.

Она повернула к нему возбуждённое, восхищённое лицо, на котором был написан ответ.

— Ты похожа на меня! — прислушиваясь к звериному вою, прошептал Гай. — Боги вложили в нас одинаковые души. Если бы я родился женщиной, походил бы на тебя. Если бы ты родилась мужчиной — стала бы мною! — он крепко сжал её ладонь — не мягкую и безвольную, как у большинства римских матрон.

Цезония улыбнулась ему. Она сильно изменилась в последние месяцы. Муж, давший развод и выгнавший её из дома, не узнал бы Цезонию. Умелые рабыни ухаживали за её волосами, старательно накладывали белила и румяна на узкое лицо. Она носила одеяния из дорогих восточных тканей. В её ларце появились драгоценности, каждое из которых стоило столько, сколько семья зажиточного горожанина тратит в год. Незаметная дурнушка Цезония, став императорской подругой, выглядела почти красавицей.

— Гай Цезарь! — проговорила она, беря его ладонь и кладя себе на живот. — Скоро я рожу тебе дитя!

Калигула выжидающе смотрел на Цезонию. Ждал от неё слов: «Я исполнила своё обещание, теперь ты должен исполнить своё». Но Цезония не добавила к сказанному ни слова.

«Нет! Это не глупая Энния! — подумал Гай. — Она не будет вызывающе трясти передо мной табличками с брачным обещанием! Цезония — умна, и этим отличается от остальных женщин, бывших моими жёнами!»

Во взгляде Калигулы появилось нескрываемое восхищение. Он решил, что непременно женится на ней. Не сейчас, а в тот день, когда Цезония родит обещанного сына. Наследника.

Зрелище на окровавленной арене снова привлекло внимание императора. Тетриний выжил, единственный из всех. Нажравшиеся животные потеряли к нему интерес. Тигры, львы, пантеры лениво разбрелись по арене, зарывая в песок недоеденное или выискивая затенённое местечко, где можно отдохнуть после охоты.

Тетриний тяжело дышал. Не осмеливался поверить, что избежал страшной смерти. Улыбка облегчения, растянувшая губы разбойника, походила на безобразную гримасу. Он обводил затуманенным взглядом трибуны, заполненные беснующимися зрителями. Он видел тысячи рук с большим пальцем, поднятым вверх. К великой удаче Тетриния — вверх, а не вниз. Жизни, а не смерти требовали зрители для безоружного, сумевшего избежать гибели от когтей африканских хищников. Устав от непомерного напряжения, Тетриний медленно опустился на песок. Его плечи сгорбились и затряслись в нервном, бесслёзном рыдании.

— Кто это? Откуда он взялся? — носились в толпе недоуменные вопросы.

— Да это же Тетриний! Разбойник, промышлявший ночами на Виа Аппия! — признал его кто-то. — Его посадили в Маммертинскую тюрьму в последний год правления Тиберия.

— Тетриний! Тетриний! Слава Тетринию! — восторженно орала толпа.

Калигула, услышав похвальные возгласы, оскорблённо передёрнулся. Его лицо покраснело вплоть до ушей. На вспотевшем лбу пульсировала набухшая жилка.

— Что с тобой, Гай Цезарь? — Цезония встревоженно коснулась руки императора, нервно вцепившейся в мраморный подлокотник кресла.

— Подлые римляне! — с нескрываемой горечью пробормотал он. — Только что они кричали: «Слава Гаю!» Теперь вопят: «Слава Тетринию!» Неразумный плебс готов славить любого, кто хоть на мгновение развеселит их! На одну доску они ставят императора и разбойника! Ненавижу! Ненавижу всех!

Калигула дрожал и задыхался. Цезония испугалась, подумав, что с императором сейчас случится один из припадков эпилепсии, которым он, по слухам, подвержен. Она растерянно обернулась, выискивая среди присутствующих лекаря, способного помочь.

Застонав сквозь зубы, Гай вскочил с кресла и бросился прочь из ложи. Он бежал по каменным ступеням вверх, к выходу, ведущему на наружную галерею амфитеатра. Крики «Слава Тетринию!» постепенно смолкали. Зрители замечали странное поведение императора и удивлённо следили за его побегом.

Гай вполголоса проклинал подлый, непостоянный в привязанностях плебс и поднимался, перепрыгивая сразу через несколько ступеней. Воздух амфитеатра стал ему противен. Ведь это было дыхание десяти тысяч людей, которые посмели сравнить его, императора, с низкорожденным разбойником!

Длинная тога путалась между ногами, мешая бежать быстрее. Ярость ослепила Калигулу. Не разбирая дороги, он наступил на край тоги и упал. Неловко покатился вниз, ударяясь многократно спиною, головой, коленями и локтями. Перед глазами кувыркались чьи-то лица, грязные ступени, ослепительно-синее небо, колонны, украшенные цветочными гирляндами…

Скатившись к подножию лестницы, Калигула застыл в неуклюжей позе: голова — внизу, на истоптанной площадке, которой завершались ступени; ноги, покрытые густыми рыжеватыми волосками, — на ступенях. Окружающий мир он видел в перевёрнутом виде.

Цезония, отчаянно вскрикнув, бросилась к нему. Красный шёлк развевался на ветру и обтягивал её высокое худое тело. Правой рукой она поддерживала живот, почти незаметный. Но опытные матроны на взгляд могли определить: четыре месяца беременности.

Она опустилась на колени около Калигулы. Обхватила ладонями его голову, порывисто поцеловала лицо, запылившееся при падении.

— Тебе больно? — заботливо ощупывая руки и торс Гая, спрашивала она.

Он медленно пошевелил ушибленными конечностями. Застонал, болезненно поморщившись.

— Как я ненавижу всех! — шепнул он так тихо, что услышала только Цезония. — Если бы у всего римского народа была одна шея! — он сделал ладонью выразительный жест, обозначающий: перерубить!

К упавшему спешили преторианцы, чья обязанность — защищать императора. Размахивая обнажёнными мечами, они прикрыли собою Калигулу.

— Подать носилки цезаря! — раздался громкий крик.

— И лекаря!..

Гая уложили в носилки со всеми предосторожностями. Он корчил злобные гримасы, когда неловкие движения преторианцев причиняли боль ушибленному телу.

— К счастью, ничего не сломано, — успокаивал его лекарь.

Зрители испуганно наблюдали за императорскими носилками, быстро покидающими амфитеатр. Римляне беспокоились о здоровье Гая Цезаря. Ведь он был сыном славного Германика! Он пришёл на смену гнусному Тиберию. Он постоянно радует народ забавными зрелищами, вроде сегодняшнего. Он откровенно недолюбливает спесивых сенаторов. Ну как не любить такого императора?! К тому же, неизвестно кто придёт после Гая! Может, новый принцепс окажется почище Тиберия?!

Цезония быстро шла рядом с носилками Калигулы. Время от времени брала его ладонь и подбадривала улыбками. Гай чувствовал, что между ними рождаются отношения, отдалённо напоминающие близость, связывавшую его с Друзиллой. «Цезонии можно доверять», — решил он. Почему Калигула так решил? Может, из-за дурманящего зелья, которым матрона щедро поила его? Или тому причиной выражение её лица: заботливое, нежное, обеспокоенное? После смерти Друзиллы одиночество навалилось на Гая. В Цезонии он внезапно увидел спасение от одиночества.

Гай потянулся к ней. Цезония понятливо склонилась к шевелящимся губам императора.

— Подлого Тетриния ждёт особая смерть! — злорадно шепнул он. — Я ещё придумаю — какая!

— Я помогу тебе придумать! — в тон Калигуле ответила она.

Хитрая улыбка Цезонии оказалась зеркальным отражением улыбки Гая.