О том чего уж больше нет

Станичные нравы

В школу Илья проходил четыре с половиной года. Церковная школа пользовалась уважением, но посещалась плохо. Подавляющее большинство детей в школу не ходило. Многие из обучавшихся, ходили в школу один или два года и реально знали только арифметику и могли читать псалтырь, что считалось большим достижением. Илья был в числе тех, кого родители долго не заставляли работать, и он проходил в школу аж четыре с половиной года. Главное из-за чего он так долго учился, было мнение Местного священника, отца Серафима, по совместительству преподавателя школы:

- Отрок ваш, - говаривал он Денису, - умом не обделен и мог бы выучиться на что-то: например, поступить в семинарию. У него все задатки стать священником.

- Знаете святой отец, - обычно отвечал отец, - что бы учить сына в Ставрополе - деньги нужны, а их-то у меня и нет. Вот как старший сын пошел в работники, так понемногу стал подымать хозяйство, но дыр столько, что денег все заткнуть не хватает.

Казаки и иногородние станицы Темнолесской имели твердое убеждение, что самый правильный путь для их детей: это работа в поле. Рабочих рук вечно не хватало, и детей приспосабливали к работе лет с десяти или, в лучшем случае, с двенадцати. Так поступали даже весьма богатые люди, стой разницей, что их дети работали в лавках, на мельницах и в других местах, где труд не был столь тяжел как в поле.

Идее работы подчинялась вся жизнь. Так новорожденных мальчиков не спешили «записывать» в церкви, что впоследствии позволяло приписать им год, а то и два, особенно если удавалось сунуть попадье, а то и самому попу. И делалось это только с одной целью: пораньше женить, чтобы приобрести в семью еще одни рабочие руки!

Гриша дурачок

Только немногие понимали пользу образования. Характерен был такой случай:

Жил на их краю станицы Гриша - дурачок. Девки, от большого ума, когда шли мимо на работу или на гулянку, даже пальцем на него показывали и почти в лицо кричали: - Гриша – дурачок. Кстати, одной из этих девок была моя бабка, Агафья, от которой я и услышал эту историю.

Гриша и впрямь выходил за рамки привычной Темнолесской действительности: он сидел в хате или на завалинке с книжкой, которая местной, едва грамотной, а то и вовсе не грамотной молодежи казалась чем-то дурацким. Ведь в Церковной школе книжки были глупыми и не интересными, с тяжелыми старославянскими оборотами речи. Да и в школу большинство ходило год или два, а то, и вовсе не ходило. Бытовало мнение, что тот, кто умеет деньги складывать и вычитать, да подпись ставить - уже все науки превзошел.

Куда интереснее было ходить слушать, как «играют» песни, или играть в чижа, лапту, прятки. Песни играли на голоса, а было их столько, что иные песенники за работой пели целой бригадой с раннего утра, до сумерек, прерываясь только на обед, и ни разу не повторяли песни. Некоторые знали их так много, что репертуар мог тянуться не один день.

Прошло время. Однажды деревенский дурачок Гриша уехал из станицы по осени и вернулся только летом на каникулы. Одет он был в невиданную в станице форму гимназиста, и с книгами по-прежнему не расставался.

Экзотический вид не пошел Грише на пользу: он стал местным клоуном, дурачком в квадрате. Бог знает, что вытерпел этот мальчик, пока учился в гимназии, а после закончил университет…

Гриша стал инженером путей сообщения и зарабатывал в месяц примерно столько, сколько зарабатывали в год в его родной станице целой семьей. Но для подавляющего большинства станичников он так и остался Гришей – дурачком на долгие годы, до тех пор, пока некоторые не поняли: что к чему, хотя для них, да и для их детей, было уже слишком поздно.

Понятия

- Батюшка, а вот вы говорили, что могли в казаки записаться, - как-то спросил при Илье, отца его старший брат Тихан. – А почто[1] не записались?

Тихан был семнадцатилетним подростком, и уже четыре года был в работниках у местного землевладельца. Он был на десять лет, с учетом приписок в возрасте, старше Ильи. Хозяин ему попался добрый: прилично одевал, кормил вместе со своей семьей за одним столом, платил по договору каждый месяц. Договор хотя и был устным, но соблюдался неукоснительно - все ведь под богом ходим. Кроме того, за Тишино усердие, а часто из доброты, кроме двадцатки, в конце месяца, давал два-три пуда муки, а когда была старая одежа, то передавал с Тиханом ее для семьи. Понятия о выходных никто не имел, но в воскресенье Тихана отпускали к обедне, а потом он навещал семью, ночевал дома, а уж наутро начиналась новая неделя.

- Знаешь, сынок, - отвечал Денис, - моего отца, как забастовка была на фабрике, казаки пороли. Вот я и не хотел, чтобы вы были казаками и людей пороли.

Впрочем, хотя и числились они иногородними, разницы особой в этом не было. Казаки получали ежегодный надел в десять десятин для обработки бесплатно, а если им было мало, то остальное за деньги. А иногородние - за все платили. Но плата была божеской и, по сути, ничего не решала. Многие иногородние давно породнились с казаками, и сословная граница практически стерлась. Разумеется, все подчинялись атаману, которого выбирали только казаки.

Атаман был в станице всей властью сразу: военной, гражданской, исполнительной и судебной. Но «плохие» атаманы долго не задерживались на этой выборной должности. Напротив, те, кто вел дела по обычаю и понятиям, пользовались уважением и авторитетом. Они управляли десятилетиями и к ним шли люди со всеми проблемами.

Женится сын – атаман выделяет место под новую усадьбу, говорит в каком лесу можно нарубить бревна для дома. После зовут соседей, всю улицу, и за один субботний день валят лес, обрубают ветви и вывозят к месту будущей стройки. Рубленые избы не ставили. Как только будущий владелец обдирает кору и зачищает сучки, ставят козлы и по очереди ходят пилить, точнее, распускать на доски: обычной двуручной пилой, которая в советские времена получила прозвище «дружба», а по мотивам Доктора Айболита её же именовали тяни-толкай. При этом бревно горизонтально закатывали на два козла, и вдвоем, один сверху, другой снизу, распускали его. Внизу было работать легче, но зато опилки вечно порошили глаза. Мало кто был настолько богат, что покупал готовые, пиленные на лесопилке, доски.

Потом закапывали дубовые столбы, и снова вся улица приходила на помощь: дом площадью в сто, а то и в сто пятьдесят квадратных метров, строили миром за два дня. Оставалось только крышу устелить соломой.

Было и такое дело: взрослый сын побил старого отца. Напился и полез в драку на ровном месте. Атаман вызвал этого сорокалетнего мужика, и прямо перед казачьей управой дюжие атамановы помощники заголили ему задницу, и всыпали двадцать горячих плетей при всем народе. Десять плетей за то, что отца не уважает, а десять за то, что пить не умеет, меры своей не знает. Виновному в наказание, а прочим в назидание.

Был и противоположный случай, когда отец не хотел отделять взрослого женатого сына. Обиженный тридцатилетний сын, работавший к тому времени в хозяйстве лет восемнадцать, пошел к атаману с жалобой. И снова атаман все решил: вызвал отца этого парня и сказал, что так поступать не по понятиям. Мол, отдели сегодня же, не то я завтра приду и сам отделю, и тебе мой дележ не понравится. И после добавил: - И не дай бог он опять жаловаться придет, тогда тебя придется выпороть прилюдно.

Отделяли взрослых сыновей так: отец выбирал с кем из них он останется жить, кто его досматривать будет. Оставшийся с родителями получал примерно вдвое больше чем его отделенные братья. А минимально принято было давать лошадь, а чаще пару, корову или две, по достатку, строить дом, да денег на обзаведение, опять же по достатку. У кого были овцы и куры, так давали одну-две пары овец, да десяток кур: на развод.

Вот в такой среде родился и рос мой дед.

Отец его Денис, не ладил со своим отцом. Отец его, почему-то невзлюбил, и почти выгнал, а выделил ему только слепую кобылу, чтобы люди не говорили, что он ничего не дал сыну.

Неизвестно, что за история там скрывалась, известно точно, что Денис к атаману жаловаться не ходил, а ходил просить место под усадьбу, что было супротив обычая, так как такие дела должен был вести его отец. Атаман, было, предложил Денису свою помощь, но прадед мой настойчиво отказался. Так и остался он в новом доме с женой и малолетним сыном, и слепой кобылой. При всем при этом у Дениса сохранились хорошие, отношения с его братьями.

Лапко

Как стал старший сын Дениса в работниках жить, так стали в доме деньги появляться. Денис долго ждал, как и всякий земледелец, когда сыновья подрастут, потому, сколько ни работай, в одиночку не разбогатеешь. Все шло на нужды семьи, а на черный день запасу не было. Ну, благодаря богу и отцову воспитанию, старший сын был хлопец хоть куда: работящий, не пьющий, со старшими вежливым. И стал Денис понемногу поднимать хозяйство: за шестьдесят рублей купил корову на базаре в Ставрополе. Выбирали вдвоем со старым другом и ближним соседом Мишкой Шевченко. Покупка оказалась удачной, корова давала много молока…

После поправил все плетни вокруг усадьбы, поставил новые ворота, перекрыл крыши свежей соломой на доме, амбаре, хлеве, совмещенном с конюшней. Благо мастер был свой – двоюродный дядька, который уж если крыл крышу, то снопики увязывал так, что по пятнадцать лет стояли, воду внутрь себя не пущали, а потому мало гнили и не текли. Обошлось все домашним обедом, да бутылкой беленькой казенки[2].

Да, кстати, о плетнях: любил Денис основательность, вкопал столбы потолще, а лаги взял толщиной с мужскую руку и заплел их меж столбов. Мужики дивились: мол, как ты с такими совладал…

А к тому времени, завел Денис в хозяйстве и кур, и овец. А вместе с овцами появился и овечий пастух: пес по кличке Лапко. Был Лапко очень хозяйственный пес, и все взял под свою охрану. Но кормили его скудно, а псина выросла ростом с телка и еды ему не хватало. Вероятно, он был помесью кавказкой породы с большой венгерской пастушьей, которую когда-то завез в эти края отец нынешнего помещика. Но станичники породами не интересовались. Главное, что пес был умница, пас овец и, как выяснилось впоследствии, волков брал один на один.

Перезимовал Лапко свою первую зиму, и поумнел. Обучился всяким премудростям овечьего пастуха. Очень любил он прятаться среди овец и тереться о них, пока сам не начинал пахнуть как овца. По совету дяди Степана, родного брата Дениса, охотника, горло его защищал толстый и широкий ошейник с острыми и длинными стальными бляшками-шипами.

Так, внутри отары, он взял своего первого волка, который унюхал его и принял, наверное, за крупного барана, за что и поплатился жизнью. После этого случая, Денис не платил денег общественному чабану, а вместо этого тот просил давать в отару Лапко.

Пришла весна и Лапко как-то вдруг растолстел, шерсть на нем так и блестела.

- Смотри, Денис, - как-то сказала Евдокия мужу, - Лапко то наш стал таким гладким. Уж не у соседей цыплят таскает? Вот неприятность то выйдет.

Подумал Денис немного и говорит:

- Как знать, но лучше, если мы первые об этом узнаем. Слышь, Илько, проследил бы ты за ним, с чего он такой гладкий стал.

Илья стал присматривать за псом. И вот что он обнаружил: Лапко спускался к речке, в которую поблизости впадало два совсем уж мелких ручья. Он заходил в воду ручья и шел, по брюхо в воде в метре от берега. А на берегу сидели мирные, никем не тревожимые лягушки. Когда большой пес приближался, лягушки одна за одной, а иногда и по нескольку прыгали в воду – прятались значит. Но берег был пологий, заросший, и чтобы допрыгнуть до глубины им приходилось идти на рекордные прыжки по высокой траектории. Лапко делал дергающееся движение своей огромной лохматой головой, открывал пасть, а когда закрывал ее, раздавалось сочное «чмок». За час он наловил больше двух десятков лягушек и удовлетворенный отправился полежать на свое любимое место: на крышку погреба, на которой едва помещался.

Вечером, дождавшись ужина, когда все собрались за столом, чтобы не потерять впечатлений от рассказа, Илья обстоятельно доложил о своем открытии. Все смеялись до упаду:

- Так он лягунов прямо в воздухе ловит? - давясь смехом, переспросил отец.

- Да так ловко, - отвечал смеявшийся за компанию со всеми Илья.

В итоге все сошлись на том, что такого умницу и ловкача среди псов еще, поди, поищи. Кстати говоря, через три-четыре года Лапко таки обвинили в краже цыплят. Дело дошло до атамана. Но хозяева были уверены, что пес не виноват и отказались платить. В этом пришлось убедиться одному из помощников атамана, которого Илья водил смотреть как Лапко «лягунов» ловит, после чего пес стал местной знаменитостью и его оправдали.

Двор Дениса стоял над речкой, мелкой, большую часть года, но по весне прокатывало по ней бурное половодье. Был даже случай, что в такой момент соседская корова утопла. Двор был большой, и решил Денис сделать погреб, ближе к речному обрыву, который зимой подмерзал, а летом, значит, долго держал в себе холод.

Взялся он за лопату, и как водится, позвал в помощь соседей. Не прошло и месяца, как яма была готова. Денис оплел ее плетнем, забил промежутки по краям глиной, накатил три наката бревен, засыпая после каждого слой глины, и трамбуя его, как следует. Сбоку вывел вход, насыпал там бугор с метр высотой и накрыл его большой и тяжелой дубовой крышкой. Потом заказал несколько бочек у бондаря и поставил их в погреб. Самую большую, просто огромную бочку бондарь собирал внутри погреба, так как иначе ее туда затащить не было никакой возможности.

Эту бочку выпросила его жена: яблоки мочить. Моченые яблоки были в ходу, это было доступное лакомство, как для детей, так и для взрослых. Многие по станице мочили, и те бабы у кого выходило особо хорошо, хвастались перед соседками. Яблоки Евдокия мочить умела, и был ее рецепт одним из лучших, на их краю станицы. Яблоками принято было угощать гостей…

Вот с этими яблоками и произошла история.

Моченые яблоки

Осенью, когда яблоки были замочены и положенный для получения вкуса срок прошел, начали их есть и с соседями меняться, ведь почти у каждого были свои, с особенным вкусом. Как-то соседские дети два брата и сестра, ровесники Ильи и Петра, его младшего брата, влезли в их погреб и «напали» на яблоки. Ели они их прямо там, от пуза. Но этого им показалась мало: братья накидали яблок за пазуху, так что с трудом смогли вылезти наверх. А после ходили и всех угощали, прямо из рубах, с которых капал яблочный сок.

Угостили и Илью с братьями.

- Ух ты, прям как наши, - удивился Петр, который вообще был простоват.

- Точь-в-точь, как наши, согласился Тихан.

На том вся история могла и закончиться. Но нет: как повадится волк в стадо, так будет ходить покуда там овцы есть. Так и соседские детишки на этом не остановились. Уж неведомо сколько раз они побывали у заветной бочки с яблоками, но, сколько веревочке не виться конец у нее имеется.

Соседские дети, само собой, не боялись огромного, но вполне мирного пса, который без всякой привязи свободно ходил по округе. Но, когда они в очередной, и последний раз, попытались выбраться из погреба, все мокрые от стекающего из-под рубах сока, их ждал сюрприз. Над открытым люком появилась огромная лохматая голова Лапко, а была она раза в полтора больше человеческой, пасть открылась и издала тихое, но грозное «рыыы». С обеда до ночи детишки просидели в погребе, ожидая, когда Лапко уйдет. Мол, есть захочет и уйдет. Но так и не дождались. Стемнело и в погребе стало уж совсем холодно. Особенно мерзли животы и ноги, промоченные яблочным соком. Дети кричали часа два, пока их не услышала Евдокия, вынесшая во двор помои для двух кабанчиков.

Запалили свет, и пошли на крики. Отозвали Лапко, а воришек Денис отвел к отцу, пройти то было всего сотню метров, и рассказал ему, как они попались, и что всю неделю угощали окрестных детей мочеными яблоками. Естественно, что Тихан, Илья и Петр, к этому моменту сложили два и два, и поняли с чего яблоки, были так похожи на «наши».

В то время такие дела считались ужасно позорными, никто ни у кого не крал, дома стояли с дверями нараспашку, а когда хозяева уходили, то подпирали дверь поленом, от скотины. Бывало, сосед приходил, и не застав хозяев дома, одалживал топор или запаливал лучину от их печки, это называлось «взять огня», а после докладывал хозяину или хозяйке.

Так что когда Денис передал «преступников» в руки их родителя, тот счел себя опозоренным и отыгрался на их голых задницах.

Яблоки в то время еще и сушили. Резали на дольки, раскладывали на противни или нанизывали на нитки и выкладывали или вывешивали для сушки. Их так и называли «сушка». Из сухофруктов зимой варили «узвар», то есть компот. В летнее время варили компоты из яблок, груш, сливы, алычи, вишни. Вишня и слива служили еще и начинкой для вареников.

Чумаки

- Батюшка, тут дядько Митяй чумаковать собрался!

- А ты хочешь поехать с ним?

- Я справлюсь!

- Слышь, Тихан, Илья чумаковать собрался. Как думаешь отпустить его?

- Слышу.

Из хлева появился Тихан, старший брат Ильи.

- С дядькой Митяем можно и отпустить. Он чумак опытный, чай каждую осень на Астрахань ездит. Да и потом, соли привезет дешевой и много. Излишек продадим, подзаработаем.

- А Митяй тебя берет? - спросил отец.

- Так почему ему меня не взять, я взрослый, мне уже шестнадцать лет. Вон Тиша с тринадцати лет в работниках уже был…

- Ну, раз взрослый, пойдем-ка договариваться.

Митяй жил на той же улице через несколько домов, и усадьба его задом выходила на тот же обрыв и над той же речкой. Так что дошли за пару минут. Взрослые приветствовали друг друга.

- Сынок мой просится с тобой чумаковать, возьмешь? – начал Денис.

- Возьму, почему нет. Напарник мой постоянный, дед Сергей, не едет, болеет крепко. Звали бабку Афросью – так говорит, что это у него нутряная болезнь. Сказала лежать надо, и каких-то трав настояла, велела пить на ночь.

- Ты там пригляди, чтобы товар сынуля поменял, да не продешевил, в первой ведь все же едет.

- Само собой, раз беру, значит, и пригляжу за всем. Да и мне веселее и безопаснее будет.

Ударили по рукам и разошлись по своим делам.

Чумакование было вымирающим видом меновой торговли. Ездили обычно в Астрахань или куда поближе, в окрестности, и меняли там овчины, полсти, валенки и зерно на соль. В прежние времена это был почти единственный способ получить солидные запасы соли на два-три года. Тогда ездили обозами, иной раз по нескольку десятков возов. Теперь, когда в Ставрополь все возили по железной дороге, соль можно было купить в городе, дешевле, чем у местного лавочника. Станичники, ехавшие в Ставрополь на базар, так и поступали: закупали в городе соль, сахар, керосин, спички. Спички очень экономили, жгли лучину и от нее растапливали печку, а часто и керосинку…

Сахар тоже экономили и пили травяной чай вприкуску, а когда и вприглядку. Класть сахар в чай, то есть пить внакладку, считалось расточительством.

Наконец настал день отъезда, которого Илья ждал с нетерпением.

Два воза, нагруженные овчинами, полстями[3], валенками, поскрипывая и раскачиваясь, тронулись в путь, под прощальные пожелания доброй дороги от нескольких провожавших их родственников и соседей.

Воз Митяя был нагружен, так, что напоминал небольшой стожок сена, а у Ильи товару было не много: не было много товару у Дениса. И хотя в снаряжении племянника принял горячее участие родной брат Дениса – Иван, известный на десятки деревень валяльщик[4], добавивший своего товара - воз был пустоват. Это ничего, решили оба брата, впервой ведь мальчишка едет, главное опыт приобретет. Так и тронулись.

Ночевали больше в чистом поле, благо еще было тепло. Долго ли коротко, а стали попадаться озерки, характерные при приближении к Каспию. Большинство из них были соленые, но встречались и пресные, некоторые были явно запруженными сухими руслами, которые наполнялись по весне, да часто так и стояли, не высыхая, до самой зимы.

В один из дней, ничем не примечательным, как, впрочем, и все предыдущие, Михай решил остановиться возле такого пресного то ли пруда, то ли озерца. Проехали они по насыпной дамбе, служившей дорогой, на другой берег, который зеленел еще не высохшей травкой, да и казался положе.

- Илько, коней поить надо, - обернувшись назад, выкрикнул Митяй.

Илья, недолго думая, проделал привычную операцию, которую не единожды выполнял дома на поле, возле одного из местных прудов. Он встал на переднюю ось, и, придерживая вожжами лошадок, стал медленно спускаться под гору, готовый в любой момент откинуться всем телом назад и натянуть вожжи. Воз был не слишком нагружен, хотя и толкал коней вниз к воде, привычные животные его удержали. Вот их передние ноги вошли по колено в воду:

- Тпру, выкрикнул Илья.

Кони встали, Илья ослабил поводья и спрыгнул на землю. Все получилось так же ловко, как дома. Кони пили, а он присматривал за ними, на всякий случай, держа в руках ослабленные поводья. Это называлось поить коней в припуск, то есть не распрягая. Способом этим пользовались, когда уклоны были небольшими, а возы мало нагружены. Так можно было сэкономить немного времени и сил.

Примеру Ильи последовал дядька Митяй. Но товару у него было вдвое больше, а кони, видно не приучены к поению в припуск. Да и на ось Митяй не встал, видно ловкость уже не та, сказались годы. Он так и сидел на пачке связанных между собой полстей в передней части телеги. Когда он понял, что лошади не смогут удержать тяжелый воз, было уже поздно. Силы рук не хватило, что бы вожжами остановить ползущую в воду пару, а откинуться ему было некуда: все место позади занято было товаром.

Не успел Илья и рот открыть, как Митяй поплыл. Полсти, на которых он сидел, пока еще не напитались водой, и представляли собой этакий плот, на котором сидел его напарник. С испугу он выпустил вожжи и вцепился в края полсти. Плот вместе с мужиком отделился от телеги и поплыл по собственной траектории, а лошади, перебрались, на ту строну, вытянув за собой телегу, которая поплыла над самой глубокой частью пруда. Затем напились и стали как вкопанные на другой стороне пруда. С телеги текла вода, но товар не был испорчен, он как раз и предназначался для защиты от воды, снеговой или дождевой.

Илья вздохнул, и вдруг понял, что Митяй плавает в пятнадцати метрах от берега на, полстях, которые рано или поздно пропитаются водой. А плавать Митяй не умел. Илья тоже не умел плавать и воды ужасно боялся.

- Дядько Митяй, - закричал он, надеясь получить от старшего приказание или совет.

Но его вопль, как и все последующие, остался без ответа. Кричал Илья не единожды, до тех пор, пока импровизированный плот медленно не развернулся, так, что стало видно лицо его старшего товарища. Это зрелище произвело на парня неизгладимое впечатление: мужик сидел неподвижно, как медитирующий буддийский монах, с той только разницей, что во рту он держал большой палец правой руки. Зубы были стиснуты, перекошенное лицо побелело, а из прокушенного пальца текла струйка крови, прямо в рукав его дорожного, стеганого халата.

Михай был в полном ступоре. Илья мог побожиться, что все его крики пропали зря и старшой его не слышал, да и не видел, а что могут видеть стеклянные глаза? Его фигура казалась одеревеневшей и Илья испугался: уж не помер ли Митяй со страху. Как же тогда ему попадет, ведь никто не поверит в то, что тут произошло.

Делать было нечего: «Когда у чумака ломается у него ума прибавляется» - гласила чумацкая мудрость. Связал он поводья, привязал конец к крюку, которым дергали сено из стога, и, перекрестившись, забросил на полсть. Идея перекреститься в этой ситуации имела большой смысл, так как крюк этот был похож на полуметровый, довольно острый багор с задним концом, изогнутым как рукоятка в виде петли, которым можно было, при случае, отбиться от собаки, а то и от лихого человека. Это была опасная затея.

Бросать пришлось несколько раз, пока крюк удачно зацепился. При этом Илья только пару раз попал в дядьку Митяя, да и то плашмя. Митяй все так же сидел, не подавая признаков жизни, не пытаясь поймать импровизированный якорь. По-прежнему он сидел с белым перекошенным лицом, и кровь все еще текла из прокушенного пальца.

С большим трудом Илья подтянул напарника на мелководье, зашел по пояс в воду, дотянулся до него руками и вытянул за полсть на берег. У подростка не хватило сил вытащить его совсем, так, что ноги Митяя остались лежать в воде. Признаков жизни он все еще не подавал, сохраняя прежнюю позу с пальцем во рту.

Между тем от мужика изрядно припахивало. Но парню было не до того, на той стороне стояли лошади Митяя, а товар частью все еще мок в пруду. Как можно скорее он распряг и стреножил своих коней, и пустил их пастись.

Вкруговую, через дамбу он обошел пруд и привел в поводу пару Митяя вместе с телегой, и повторил всю процедуру. Не раз он в полголоса интересовался:

- Дядько, ты как там живой? А вечерять здесь будем?

Но его вопросы оставались без ответа. Стало ясно, что придется ночевать здесь. Илья отправился с топором в жидкий лесок, видневшийся неподалеку, и часа через два притащил вязанку хворосту. Застал он Митяя все в том же положении.

Темнело, когда был готов суп и каша с мясом.

- Дядько, садитесь снедать, - позвал Илья.

И тут Митяя отпустило и прорвало:

- Утопить не смог, так теперь заморозить хочешь, ног я совсем не чую.

- Так вы поможете мне, и мы живо к костру, тут хорошо и ноги согреются, супчик горячий, тепло внутрь пойдет. Я вот тоже по пояс мокрый, покуда вас доставал. Вместе сушиться будем.

Митяй разошелся не на шутку:

- Ты дурак, и тятька твой дурак, потому как дурака воспитал! Какой же дурак в припуск коней поит. Приедем, я всем расскажу, как ты меня едва не утопил…

Крик продолжался долго.

Но когда Михай перешел на членораздельную речь и заявил, что Илья должен постирать его весьма пахучие исподние штаны, Илья наотрез отказался. Рассорились они вдрызг: старший настаивал, что Илья виноват во всем и снова перешел на крик. И так осерчал, что начал кричать, что пожалуется атаману. Илья не спал всю ночь – боялся сбрендившего напарника. Но к утру страсти улеглись, Митяй отстирал подштанники, позавтракал тем, что осталось с вечера, и они тронулись в путь.

Вторая половина дороги прошла без приключений. Многие дни они практически не разговаривали, вот только старшинство как-то незаметно перешло к Илье: он принимал решения, когда коней поить, где на ночлег становиться. Митяй молча,

делал то же, что и его молодой спутник. Доехали они до того поселка под Астраханью, куда Митяй и намечал, выменяли на свой товар соли и тихо прибыли в родную станицу.

Вечером за ужином отец велел Илье рассказывать все подробно. В целом он был доволен сыном: соли он привез даже больше, чем думал Денис, лошади и телега были в порядке. Вот только интересовало отца: с чего это Митяй с ним не здоровается.

Ну, тут Илья и выдал историю…

Смеялись до слез и смаковали разные моменты по многу раз. Ну, тут их можно понять: развлечений тогда у простого мужика было раз, два и нету. Когда отсмеялись, Денис велел сыну про подпорченные подштанники молчать, а про прочее сказал так:

- Если Митяй будет таким дураком и все растреплет, то ой как он пожалеет об этом. Языки у станичников длинные и острые. А если тебя кто спросит, как там дело было, так говори правду, как если бы мне рассказывал.

- А он, что напрочь себе палец откусил, - поинтересовался Петро.

- Нет, не совсем, но до кости точно дошло.

В первый же вечер Митяй напился в трактире. По пьяни его так прорвало, что он снова начал костерить Илью почем свет стоит. Ну, конечно, нашлись интересующиеся и сочувствующие… и, в тот же вечер вся история пошла гулять по станице. А Митяй, в попытке реабилитироваться, все же исполнил свою угрозу, крепко засевшую в его голове, и нажаловался атаману.

Когда наутро Илью позвали в станичную канцелярию, то послушать его объяснения собралась изрядная толпа. Илья пришел в сопровождении Дениса и Тихана. Все происходило спокойно: атаман спрашивал, а Илья отвечал. После некоторых ответов толпа давилась от смеха, даже атаман и его помощники, бывшие при исполнении, прятали улыбки в усы и бороды. Кончился этот суд тем, что атаман велел Митяю больше Илью не обзывать и не оскорблять, под страхом порки. Тот обиделся и начал спорить.

- Да ты сам во всем виноват, так-то ты был старшим! Ты и сам должен был делать все как следует, и парня тому учить, - заявил атаман, повысив голос. – А парень молодец, не растерялся и тебя вытащил и домой привез.

На том все и кончилось, для Ильи. А вот Митяю еще не один год вспоминали это чумакование. Бывало, кто-то из молодых шутников говорил ему:

- Слышь, дядько Митяй, говорят, что Илья Осыченков этой осенью чумаковать едет, да тебя собирается звать. Как, поедешь?

- Сам с ним езжай, он и тебя утопит…

Развлечения, шалости и безобразия

Были у Ильи друзья Гришка Шевченко, Сашко Шурупов и Санька Беседин. Дружили конечно и с другими хлопцами, но эти были самые ближние. Все трое казацкого роду, что, впрочем, нисколько не влияло на их отношения.

Гришка был на год старше, рассудительный и работящий, и в поле, и в семейном деле. А занимался отец его Михаил, старинный приятель Дениса, тем, что брался дома ставить, мосты рубить, трактиры да мельницы. Делал и сани, и телеги, и гробы, если заказывали. Как сказали бы сейчас: бизнес был у него семейный - работал он с пятью сыновьями, которых сам всему обучил.

Оба Александра были ровесниками Ильи. Но Беседин был таким малорослым, что все думали, что он года на два младше. Как говорится: «маленькая собачка всю жизнь щенок». Может потому и был Сашка таким отчаянным. Вечно он придумывал всякие шалости и попадал в истории. Как говорила мать Ильи – Евдокия: «Вечно у него в одном месте свербит».

Огурцы

Делилась станица на несколько окраин, некоторые из них враждовали между собой, но так не всерьез, однако появление «чужаков» не приветствовали.

Однажды некий мужик на дальнем краю станицы указал на Сашку Беседина как на вора, который таскал его огурцы. Доказательств не было, Сашка не сознался, однако выволочку от родителя получил. И затаил Беседин младший на того казака обиду.

И вот на другой год, когда снова огурцы пошли, созвал он целую артель пацанов. Так, мол, и так: есть тут один кагай[5], так у него огурцы замечательные. Слово по слову, так и подбил он человек двенадцать сверстников ночью пойти огурцы те красть. А дело, само по себе, было совсем бессмысленное, год на огурцы выпал урожайный, и красная цена им была копейка за цыбарку[6]. Многие свои, не краденные, огурцы скармливали скотине.

Но Сашка подогревал интерес, пока все с ним не согласились. Велено было каждому прийти с наволочкой, надо же куда-то огурцы складывать.

Вечером все собрались в условленном месте и тихо просочились к известному Сашке огороду. К тому времени стемнело окончательно, луны было не видать: погода стояла пасмурная, а накануне прошел легкий дождик.

Стали пробовать искать огурцы, да не тут-то было: огурцов в плетях не видать, хлопот много, а огурцов чуть. Тут стали ребята Сашке пенять:

- Эх ты умник, привел, так скажи, как мы тут в потемках те огурцы найдем?

Но у заводилы был план:

- Ложимся и катимся боком под уклон огорода, как накатишь на огурец так в наволочку! – отвечал Сашка.

Ну и дело пошло. Набрали они огурцов не меряно, устали очень, и разбрелись с добычей по домам. Мальчишки даже не подозревали, что их ждет дома.

А, к примеру, Илья дома получил очень конкретную нахлобучку от матери: и за краденые огурцы («все равно, что вас там не поймали – красть нехорошо»), и за измазанную одёжу («мне ты работы прибавил, как эту грязь и зелень теперь отстирать? Хоть бы трошки[7] своей головой петрил[8]»), и за шляние по ночам. Пришел отец и тоже пожурил, а потом остановил разошедшуюся жену, хватит мол, шут с ними с огурцами.

Шут у Дениса было самое страшное ругательное слово. Он, строго говоря, вообще не ругался. Когда кто его сильно доставал или оскорблял, он говорил:

- А пошел ты к Шуту, - вставал и уходил в сторону.

Много позже узнал Илья, что Шут, одно из прозвищ старого бога Велеса, бога скотьего, как принято было считать. Это не соответствовало истине: нет, был он и скотьим богом, в том числе, а величали его Хозяином жизни и смерти, подателем благ земных. Именно на суд Велеса отсылал Денис своих обидчиков.

На следующий день от владельца огуречного огорода в канцелярию поступила жалоба. Атамановы люди искали виновных, да так и не нашли. А тот казак долго жаловался и дома, и в трактире, что, мол, не люди были на его огороде. Мол, люди бы взяли, сколько надо, а эти весь огород потоптали. Не иначе черти полосатые плясали!

Водовоз

Был на станице свой водовоз. Мужик одинокий, пожилой и никчемный, так как пил запойно, бесконечно и беспробудно. Надоело атаману жалобы на него выслушивать: вечно он приставал то к одному, то к другому посетителю трактира, выпрашивая по гривенничку, да по копеечке на шкалик[9]. А попрошайничество в то время не приветствовалось. Позвал его атаман к себе и говорит:

- Дед, Неждан, есть у меня для тебя работа: воду возить. Работа не тяжелая, зато будешь ты при деле, и, опять же, восемь рублёв жалования кажен месяц. Хата у тебя имеется, на остальное хватит. Не будешь больше попрошайничать копейки.

Почесал Неждан макушку и согласился. Но выторговал себе условие:

- Не пить я не могу, так что если в пьяном виде буду возить, так ты, атаман, не пеняй.

- Можешь и в пьяном. Но возить будешь от Поповой караулки. Там в лесу самый чистый родник и вкус приятный. Но если не оттуда станешь возить, или попадется в бочке лягушка, то и ты, Неждан, не пеняй тогда на меня: не миновать тебе плетки.

- А на чем я возить то буду?

- Дадим, и телегу с бочкой, и цибарку воду черпать, и кобылу самую смирную, на ней старый водовоз ездил, так что она тебя даже пьяного довезет до места: дорогу знает.

Уж такой уговор у них вышел.

Вот однажды сидели Санька Беседин со товарищами на завалинке, в излюбленном месте: на повороте улицы. С той завалинки дорога в обе стороны от поворота просматривалась замечательно. И вдруг видит Санька телегу с бочкой, а в той телеге дед Неждан, как обычно пьяный спит. Сколько раз Санька видел пьяного водовоза и это его не цепляло. Но в этот раз осенила его блестящая идея. Наверное, это произошло от великой скучищи, жаркого дня, безделья и вечного Санькиного желания всюду быть первым. А будущих зрителей хватало: рядом с ним и его ближними приятелями скучали, греясь на солнце, еще десяток подростков.

Когда лошадь поравнялась с Санькой, он вскочил и перехватил ее поводья. Стараясь не шуметь, остановил кобылу и позвал Гришку с Ильей:

- Так, хлопцы, - громким шепотом командовал он, - распрягайте кобылу.

- Это еще зачем? – поинтересовался Григорий.

- Счас увидишь! – улыбаясь в предвкушении, отвечал Санька.

Выпряженную кобылу он отвел в сторону, позвал остальных пацанов, и с их помощью развернул телегу поперек улицы.

- Илья, Гришка! Беритесь каждый за оглоблю и направляйте их так, чтобы просунуть вон сквозь тот плетень! А вы все навались на телегу, толкаем ее к плетню до упора.

Подростки совершенно не догадывались, что задумал Санька, но доверяли его репутации и исполнили все, как он сказал. Когда концы оглоблей оказались на той стороне плетня, Санька завел кобылу во двор, как всегда не запертый, и снова запряг ее. Тут до остальных стал доходить смысл происходящего и все, мало по малу, заулыбались в предвкушении предстоящей забавы.

Дед Неждан еще какое-то время спал сидя в телеге. Постепенно он начал понимать, что привычное покачивание и поскрипывание прекратилось, а это, говорило его пьяному мозгу о том, что происходит нечто не правильное, требующее его личного участия. Тут-то Неждан почти и проснулся, определил, что он стоит и вмазал кнутом, изо всех сил, по плетню:

- Но, старая, опять спишь на ходу!

Кобыла дернулась вперед, хотя кнут ее не достал, но не тут-то было. Кнут взлетел еще раза три и выкрики стали такими, что повторять их вовсе не обязательно. Каждый удар кнута, дерганье кобылы, мимика и ругательства вызывали приступы бурного смеха у компании подростков, которая со своей завалинки наблюдала за делом рук своих.

Наконец Неждан проснулся окончательно. Приподнявшись, он оглядел всю ситуацию:

- Ну, старая, не иначе черти тебя занесли.

Слез с телеги, протер глаза, попробовал рукой плетень на прочность…

- Нет, тут и черти такое впервой видят – выдал Неждан последний опус.

Кулачки 1

Кулачный бой в станице был запрещен строго настрого. Нынешний атаман, как взял силу, так стал бороться с этим «мордобоем», часто заканчивавшимся «калеченьем» людей и нередко приводивший к серьёзной вражде.

- Только смертоубийств мне тут не хватает, - заявил он станишникам, - вы меня поставили на должность блюсти интересы всего общества, так я вам говорю, что кулачки никак не способствуют улучшению нравов, это занятие негожее для христианина. А кто не верит, пусть спросит отца Серафима, лично я спросил, прежде чем принять такое решение. Потому с завтрашнего утра любители кулачков могут биться там, где их никто не видит, но не на той земле, за которую я отвечаю.

- Куда же нам податься? – спросил Григорий Соколов, известный кулачный боец, уже в летах.

- Мне все равно, хоть под Татарку идите, - в сердцах ответил атаман.

Самое смешное, что по слову атамана они и поступили. Стали просачиваться слухи, что именно за татарским мостом на старой заброшенной дороге и стали собираться кулачные бойцы. Да не только Темнолесские, а с целого десятка населенных пунктов. Через пару лет там собиралось до четырехсот человек, два раза в месяц по субботам.

На эти состязания даже высылали полицейский наряд из Ставрополя, но полиция не вмешивалась, а только наблюдала. Туда же приходили желающие посмотреть, хотя зрелище это было не для слабонервных.

Судя по рассказам, бойцы там были не хуже, чем в азиатских боевиках. Там был казак, с виду обыкновенный, и даже худощавый, который осерчав на быка, мог так ударить его кулаком под лопатку, что бык часа два отлеживался прямо в борозде.

В отличие от бытующего ныне мнения, что это была варварская и бессмысленная драка, могу сказать одно: все шло по старому обычаю, по правилам и по понятиям. И тот, кто понятия не разделял и нарушал, бывал там же на месте и наказан. Нет, никто никого не судил, не отводил в сторону, не говорил разговоры…

Обычно две ватаги каждая из определенного населенного пункта или из двух, если из одного не набиралось примерно равного числа бойцов, стояли напротив и словесно задирали друг друга, вход шли намеки, байки про тот или иной населенный пункт и его жителей. Когда бойцы, заводились, как следует, один из признанных авторитетных кулачников давал команду и бой начинался.

Шли стенка на стенку, но нельзя было бить вдвоем одного, только один на один, следовало искать себе «ровню», а малыши пусть с малышами дерутся. Иной сорокалетний боец проходил десятки метров в дерущейся толпе, не делая ни одного удара, пока такой же крепкий и опытный боец не выходил ему на встречу. Не было чести в том, чтобы навалять кучу малышей. Нельзя было использовать ноги, бить лежачих, или бить со спины, а также преследовать убегающих.

Из числа молодежи попадались любители утвердить за собой славу опасных бойцов за счет нечестной «игры». Но такие попытки не проходили незамеченными: кто-либо из «великих» бойцов, зачастую из своей станицы или деревни, выходил ему навстречу и отвешивал такому парню пару таких «приварков», что тот, после, должен был лечиться два-три месяца.

Зато потом, дома, за шкаликом, проводили воспитательную работу. Учили тем самым понятиям.

Были в Темнолесской несколько известных бойцов и двое великих, по любым меркам. Стиль их походил больше на карате (хотя имелось и определенное сходство с английским боксом, но правила были вольнее), с мощными ударами руками. Но этот стиль был ориентирован не на голого бойца, как у китайцев и не на воина в доспехах, как у японцев, а на противника в ватной фуфайке или в мягкой и толстой шубе. Ногами почти не дрались, так как стоя на льду в валенках ногами сильно не помашешь.

А еще был в станице и потешный кулачный боец Ефим. Бойцом он был весьма средним, зато любил прихвастнуть. Часто приходил с кулачков, с подбитой физиономией или расквашенным носом, но не потому, что нарушал не писанные правила. Объяснял он это примерно так:

- Смотрю я, ихние наших одолевать стали. Тогда пошел я в самую середку и ну направо и налево ихних кагаёв валять! Вокруг меня свободно стало: кто встать не может, а кто испужался и раздался в стороны. Тут смотрю, прет на меня такой здоровый кагай, я ему как дал под дых…

- А кто юшкой красной умывался? – нежданно перебивает его один из слушателей. - Я там был и все сам видал, так что ты, Ефимка, хорош брехать.

Смысл кулачков, да и таких игр, как чиж или лапта, был однозначным: оттачивания умений владения телом и саблей, то есть это были игры с ярко выраженным военным уклоном, совершенно необходимы в войске казачьем. А это было войско, которое с детства обучалось верховой езде, рубке, стрельбе, джигитовке, фехтованию, рукопашному бою.

Каждая станица, каждый хутор рассматривался как военное подразделение: три хутора – десяток, станица – сотня или три-пять сотен, большая станица полк. И атаман, которого миром выбирали, имел соответствующий ранг: где он был есаулом, а где полковником.

Игры

Играли в прятки и догонялки, а также в догонялки с правилом: «высота-домик». Играли в чижа и в лапту. Чиж был простой игрой: заостренную с двух сторон толстую чурочку, длиной в ладонь, ставили на кон – место, помеченное кругом, примерно полуметра в диаметре, и битой - палкой длиной сантиметров пятьдесят-шестьдесят, наносили удар по самому кончику. Чиж взвивался в воздух, и пока он не упал было необходимо попасть по нему битой, так, чтобы он улетел как можно дальше.

Следующий в очереди игрок должен был забросить чиж обратно в кон, иногда метров с двадцати. За промахи начисляли штрафы, которые измеряли числом ступней, недолета до границы кона, а попадание в кон списывали заранее условленные очки со штрафа. Играли, обычно, до ста очков, набиравший их, считался проигравшим.

Лапта, прообраз нынешнего американского бейсбола, требовала больших навыков. Один из игроков рукой подбрасывал в воздух чижа, а второй должен был попасть по нему. Далее все весьма похоже на бейсбол.

Вот однажды два брата Черных попали в такую историю. Старший, все поучал младшего как надо играть. И вот случилось так, что ему выпало подбрасывать чижа, а младшему бить. Удар не заладился, и чиж, вертясь, улетел в сторону по высокой дуге.

Старший брат прикинул высоту удара, поправил брату биту на уровень носа, и строго сказал:

- Не бить поверху, а бить по носу, - желая понятнее объяснить уровень горизонтального удара.

Тут бросает он чижа, а братец замахивается и раз ему по носу со всего размаху. Чиж упал у их ног, а старший брат свалился как подкошенный. Все решили, что он убит. Некоторые, зная крутой нрав своих отцов, кинулись бежать. Кто-то позвал взрослых. Парня отвезли к фельдшеру в соседнюю станицу и едва спасли. А нос остался горбатым на всю жизнь, так как фельдшер сложил переломанные кости, как умел, а было это выше его квалификации.

Были у фельдшера и другие недостатки кроме не высокой квалификации: он пил и сквернословил так, что батюшка, слыша это, всегда морщился, но замечаний не делал, так как давно перепробовал на нем все виды увещеваний. Впрочем, его, такого, как он есть, очень уважали в округе, как попа. Нет, даже больше чем попа. Ведь попы были в каждой деревне, а фельдшер один на несколько. А доктора были только в городе и представляли собой фигуры, скорее мифического рода, чем лиц из реальной жизни.

Играли в мяч, который сами скатывали из шерсти, заделывая в середину кусок глины, для веса. Популярен был «выбивной». Две команды становились напротив друг друга, так два или три человека в каждой, а остальные между ними. Команды бросали мяч друг другу, стараясь при этом попасть, выбить, одного из стоявших посередине. Выбитый уходил с площадки. Если мяч ловил игрок из серединных, то он менялся с выбивающим, или, по желанию, заводил выбитого обратно.

Очень популярны были городки. В эту, известную до сих пор игру, сражались даже взрослые.

Зимой играли в снежки, лепили снежных баб, катались на санках, благо горки там были не шуточные, длина их ближней горки была саженей триста, то есть около четырехсот метров. Сани у всех были самодельные, а у кого не имелось саней, те катались на рогожах.

Время от времени желание прокатиться появлялось у более старших. Тогда двадцати, а иногда и тридцатилетние выкатывали настоящие большие сани, с какого-либо двора, подвязывали вверх оглобли, прыгали туда ватагой в пятнадцать-двадцать парней и девок и, предварительно прокричав берегись, скатывались с тяжелым гулом под гору. Тяжелые сани приходилось толкать в гору на себе. Все это проделывалось с шутками или припевками.

На речке катались на коньках. Эту забаву завез к ним сын помещика, который слыл богатеем у казаков. Коньки у помещичьего сына были немецкие, со специальными застежками к специальным ботинкам. Но «голь на выдувки хитра»: многие стали делать деревянное подобие этих коньков, а вместо полоза к коньку приделывали заточенную стальную полоску. Такие коньки прикручивали к валенкам тонкой бечевой, утягивая веревку палочкой-закруткой.

Зимы в то время были снежными.

Ехали как-то зимой Тихан с Денисом по дрова. А суток четверо мела метель. А дорога шла мимо одного из маленьких хуторов, так домов пять или шесть. Хутор тот стоял в низине. Доехали вроде до него, ан нет хутора, да и низины нет. Присмотрелся Денис: в одном месте какой-то квадратный сугроб над снегом возвышается. И тут стало доходить до них, что все дома выше крыши снегом замело. А сугроб это заметенная дымовая труба. Вернулись они и доложили атаману. Два дня сотня людей откапывала хутор. А хозяева уже было, задыхаться начали, когда к ним до крыши докопались и разобрали ее. После проломили потолок и спустили лестницу. К остальным постройкам, по указке хозяина хутора подснежные тоннели пробивали…

Мост

- Илья! Вставай половодье!

Илья, как и остальные, ожидал этого зрелища. Наскоро одевшись, он с братьями бросился к речному обрыву. Их по очереди перебудила мать, рано встававшая топить громадную русскую печь, как и положено с лежанкой. Лежанка занимала половину печи, а печь - половину горницы. Надо сказать, что русская печь была уникальной конструкцией, чтобы в доме было тепло всю ночь, нужно было сжечь не больше десятка поленьев.

Кроме трех-четырех дней половодья, речушка, над которой стоял их деревянный дом, была мелкой и тихой. Но когда начиналось половодье, речка изменялась до неузнаваемости. Поток становился мутный, вода, между обрывистых берегов, поднималась на два-два с половиной метра и неслась со скоростью бешеной лошади.

И несла эта вода всякий хлам, деревянный по большей части. В этом году она принесла множество вымытого где-то в верховьях кустарника, длинные обрубленные с больших деревьев ветви.

- Смотри, смотри, какие большие, наверное, порубщики деревья срубили, а ветки бросили, чтобы не попасться объездчикам, - предположил Петр.

- Что вы тут стоите! – раздался голос Гришки, - наши там, возле моста, и тятька мой с братьями там, да что там – вся улица там! Мост вот-вот снесет!

Все, включая взрослых, кинулись смотреть. Еще бы такое зрелище! Стоял себе мост лет двадцать и пережил не одно половодье. Мост находился ниже по течению и со двора Осыченко виден не был.

Вода под мостом ревела. Постепенно длинные ветки забили просветы между столбами, на которых стоял мост, а кусты, которые все еще неслись по реке стали забивать оставшиеся промежутки. Наконец вода вздулась и пошла верхом, переливаясь через мост. Тут-то Санька и отрядил Гришку позвать приятеля, услышав мнение Гришкиного отца, что мосту не устоять.

Кто-то припомнил, что с этим мостом такое уже было, когда его только построили и ничего, устоял. Мост может быть и в этот раз устоял бы, да принесло половодье бревно, наверное, одно из тех, с которых рубили те ветки. Было оно в три обхвата, но летело как перо по ветру. Вот оно-то и сделало то, что пока не успела сделать вода. Бревно врезалось в запруду, и мост пополз, стал наклоняться.

- Я же говорил, не устоит, конец мосту, - сказал Михаил Шевченко.

Никто не стал оспаривать его слова, все и так видели, что мост придется строить заново. Постепенно река стала подмывать сошедшие с места опоры, но мост достоял до ночи, перекошенный, но сопротивлявшийся напору воды.

Когда наступило утро - моста на месте не было. Впоследствии его разбитые останки обнаружили в километрах шести ниже по течению.

Когда доложили атаману, он с тремя помощниками сам приехал посмотреть. Но там уже распоряжался один иногородний[10] - богатый торговец строевым лесом, который гонял через этот мост ломовые подводы в Ставрополь, а, то и подальше. Ему нужен был мост.

- Так, мужики, я дам леса на мост, а вот людей дать не могу. Может, сами организуете артель, да и поставите мост, ведь надо то всем? Только мастер нужен хороший.

- Я дам троих сыновей на работу, а старший мой вполне справится, - сказал Шевченко.

- Я дам двоих, – сказал Денис.

- И я дам двоих, - неожиданно для всех добавил атаман, - а всем работу эту учту, мостом не только вы, вся станица пользуется.

И стали строить мост. Но по совету Михаила Шевченко поставили его на столбы на метр выше, чтобы в вдругорядь[11] не переливало половодье через мост, а столбы взяли толще и поставили реже, чтобы весь мусор под мостом легче проскакивал. За неделю управились без всяких приключений. Подъехал торговец лесом посмотрел, поблагодарил и похвалил.

- Ну, мост хоть куда! Только обмыть надо. Моя жинка на стол собрала, а я там водочки припас. Прошу всех мастеров ко мне до дому, отметим доброе дело.

Полезли все в телегу и поехали. А там уж стол накрыт. Пока гости руки мыли, хозяин откупорил две бутылки. Зашли хлопцы в горницу, так тот торговец им по старшинству наливать стал, а после усаживать на место за столом. Первому налил старшему брату Шевченко – Дмитрию:

- Ты мастер, всем управлял, да и годами старший.

- На здравие и что бы мост стоял, - сказал Дмитрий.

Выпил чарку Дмитрий, поморщился, сел за стол и ну закусывать, да все молча.

- Что водка горькая то: правда, а что пить нельзя, то: брешут, - пошутил хозяин.

Глядит Илья на стол, а там, рядом с бутылками, лежат две пробки красная, водошная, и синяя – спиртовая. Знать одна из бутылок спирт. А какая есть какая – неизвестно, уж очень этикетки схожи, так сразу не понять.

Тут хозяин, также соблюдая старшинство, наливает Тихану. Тот тоже пьет, садится, и закусывать начинает и тоже не говорит ничего. Остальные все парни молодые, но следом годами идет брат Дмитрия, Сергей, на год старше Гришки, Илюшкиного лучшего друга.

Взял тот и опрокинул рюмку. Да вдруг схватило его, упал он на пол, схватился за грудь и начал одной ногой дрыгать. Тут все засуетились, окрыли двери настежь, подхватили Сергея.

- Эх, спирт не в то горло пошел! – сказал Дмитрий. – Я и сам было задохнулся…

Но влили в парня несколько глотков воды, заставили дышать, нажимая на грудную клетку, и минут через десять он пришел в норму. Перепуганный хозяин, чувствуя свою вину, что не предупредил о спирте, немного повеселел и постарался перевести все в шутку:

- Что ж ты казак от чарки падаешь, это чай не пуля!

В общем, худо-бедно, постарался торговец свою вину загладить, добрыми словами и угощением.

А в те время сыновья, пока с отцом жили, слушали, что он скажет, и не своевольничали. А по обычаю, лет до двадцати пяти не то что спирт, а и водку пили только с разрешения старших. Так вот и вышло, что Сергей и водку пробовал раз или два, а спирт пил впервой.

А мост вышел на славу, и простоял долго.

Весна и лето

Весной станица оживала. Все готовились к полевым работам, срочно подыскивались работники в найм, причем предпочтение отдавалась малолетним, конечно, там, где они могли справиться. Причины были простые – оплата труда и вечная нехватка рук. Взрослому надо было платить как минимум семьдесят копеек в день, а лучших работников можно было заполучить не меньше чем за рубль, а денег всегда не хватало. Ребенку обычно платили натуральной продукцией: хлебом, мукой, отрубями, мясными субпродуктами, смотря, как договаривались с отцом малолетнего работника.

Мальчишки, начиная лет с двенадцати, водили в поводу лошадей на поле, в то время как взрослый налегал на плуг позади, присматривали за скотиной: кормили, гоняли поить к ближайшим водоемам, которых вокруг станицы было несколько и все пруды искусственного происхождения. Эти необходимые работы они выполняли в самую жару, когда разгоряченные взрослые собирались на обед, где-нибудь в тени. А взрослые работали с раннего утра до позднего вечера, и потому обедали часа два-три.

Не принято было раздеваться догола – все лето ходили в штанах и рубахах, кто из покупной ткани, а кто из серой домотканой материи. По причине жары и пота рабочую одежду часто стирали, и редко кто из мужиков не снашивал за лето две рубахи, которые сопревали прямо на них. На голове чаще всего носили светлые войлочные шляпы от солнца.

Большинство сеяли пшеницу. Но Осыченковы предпочитали овес и ячмень, а также, сажали четыре-пять десятин картошки, обрабатывая, в разные годы, от восьми до пятнадцати десятин. Обходились своими силами, работников не нанимали. Разве что когда племянник выезжал с ними в поле, да соседскую девчонку звали присмотреть за малыми детьми Тихона.

Нянька

Соседская Марфушка была опытной нянькой, за что и пользовалась уважением. По обычаю, малолетние няньки еще и готовили, по необходимости и, само собой, питались с хозяйскими детьми. Это даже не считалось работой, и многие бедняки были рады спихнуть рот на сторону: девка-то что, известно – ломоть отрезанный, выйдет замуж и уйдет из семьи.

Евдокия, как правило, что-то давала Марфушке из еды с собой, зная, что там дома семеро по лавкам скачут, «мал мала меньше», да расспрашивают старшую сестрицу о том, что она сегодня ела. Хлеба многодетным семьям с малолетними детьми до нового урожая, как правило, не хватало. Так что по весне хозяйки примешивали, где овес, а где отруби. В этот период для многих жмых становился лакомством. Так что девчонка радовалась каждому пирожку, который приносила домой, раздавая их младшим детям, приговаривая: - «это от зайчика». Пирожки были громадного, лапотного, размеру: сантиметров тридцать в длину, один пирожок на всю сковородку…

Град

Однажды по весне поехали сажать картошку. Семья и семена поместились в два воза. Работали дружно, только с обедом затянули, старались закончить, так как начал заходить дождь.

- Дождь идет, так что поим коней, собираемся, а вечерять уж дома будем, а кому невтерпеж: пусть сухомятничает по дороге, - сказал Денис.

Племянник, четырнадцатилетний Володя, не раз уж ездил в поле с Денисом и его семьей. Он-то и повел поить коней в огромную лужу дождевой воды, собравшуюся от частых весенних дождей. Лошади шли охотно, сами хотели пить, и все прошло быстро и спокойно. Остальные ожидали уже сидя в телегах, когда вернется мальчик, и мужики запрягут лошадей.

Но порывы ветра становились все крепче, набежали темные тучи и из них посыпался град с голубиное яйцо. Грянул сильный ливень. Все кинулись под полсти, да под телеги. Град был редкий, но тумаки были тяжелыми. Володька растерялся, запаниковал, заметался под ударами градин. Какое-то время пытался удержать лошадей за поводья. Но где там! Побиваемые градинами лошади умчались, быстро скрывшись за пеленой ливня и свалив мальчишку в грязь.

- Сюда, Володька, - стараясь перекричать шум воды и грома, кричал Денис.

Но мальчик его не слышал. Он метался из стороны в сторону и практически оставался на месте. Тогда Илья сорвался из-под телеги, где хотя и было сыро, но град не доставал, и как был в портках и рубахе кинулся к двоюродному брату. Бежать было метров сто. На ходу он сорвал рубаху и, растягивая ее в руках, прикрылся ею от града. Но град его все же доставал. Обратно брели вдвоем, растянув рубаху за четыре угла и получая, хотя и не так часто болезненные удары. Бежать по полужидкой грязи было невозможно.

Володька схватил горячку и был без памяти два дня. А когда очнулся, рядом с ним сидел Петр.

- Петруха, - а что там кони? – первое, что сказал он.

- Да кони в порядке, как дождь кончился, так поймали их, были они в леске в полуверсте от нас, прятались от града. Да им тоже крепко досталось: все в синяках, как в яблоках.

Картошка

Много позже, через несколько лет, когда Илья уже женился, поехал он с молодой женой картошку сажать. Поле было вспахано и заборонено, оставалось только нарезать борозды, раскидать картошку, да закрыть ее. Закрывали той же бороной что и боронили, только переворачивали ее вверх зубцами, чтобы она засыпала борозды, для этого требовалось вести лошадь поперек направления рядов.

Поле было далеко, пока доехали дождь стал заходить. А была это последняя посадка той весной, и не хотелось Илье еще раз ехать. Вот он и предложил посадить картошку под «пятку».

- Как это, - удивилась Агафья.

- А так: земля, как пух, я иду и пяткой ямку делаю, а ты раскладываешь. А после я бороной пройду и все.

Агафья спорить не стала, жила она в новой для себя семье, да и потом муж отвечает за все, что вне дома. Так и сделали. Участок был небольшой, управились как раз к дождю. Илья закрывал картошку, когда уже изрядно моросило. А ехали обратно, прячась под полстью, которую поставили как шалаш на телеге. Полсть поднабрала воды, набухла и стояла крепко.

Дома отец стал расспрашивать, что да как, да не помешал ли им дождь. Илья рассказал все по-честному.

- Я уж бабкой стала, а за всю жизнь не слыхала о такой посадке картошки, - съязвила мать, - не будет урожая, вот увидишь.

- Что сделано, то уже сделано, - ответил ей Денис, - а каков урожай будет - увидим.

Выслушав мнение старших, сам Илья распереживался, чай не чужое то было дело, свое.

И вот пришла пора картошку убирать. Поехали на то поле всей семьей. Копали по рядкам, однолемешным плугом переворачивая пласт земли.

Не сбылись опасения матери, урожая такого они не видели ни до, ни после. Было дело, пытались повторить удачный опыт, и даже не один раз, но все пробы выходили хуже, чем традиционная посадка. Все вышло по любимой пословице Евдокии: «Не просите дождя - просите урожая».

Семечки

Важной статьей сельского хозяйства были семечки. Что может приготовить хозяйка без масла. Сажал Денис их пару десятин, а после отдавал жать масло. Маслодельня была за пределами станицы, и заправлял там Анатолий, который хотя и был уже в возрасте, но ходил под отцом. Правда, семидесятилетний отец в дела уже особо не вникал, был чисто номинальным владельцем. Бывало привезет Денис семечки, а Толик и спрашивает:

- Тебе как, чтобы масла побольше вышло, или чтобы оно было вкуснее и душистее.

- Мне, чтоб душистее было, - неизменно отвечал Денис, - моя хозяйка такое любит, а я люблю есть то, что она готовит.

Разумеется, делали и «коровье масло». Чтобы специально не сбивать часто привязывали склянку к ноге, себе или на спину ребенку. И пока ходили по дому и двору, а ребенок играл со сверстниками, масло и сбивалось.

Из молока делали творог, собирали сметану не ту, что теперь продают в торговых сетях, а такую, что ложку не воткнуть! Так же квасили молоко. Брали ложку сметаны и клали в молоко, потом укрывали, чаще всего подушкой с гусиным пером или овчиной. Потом квашеным молоком запивали пирожки. Молоко пили и так, с хлебом, ломоть которого обычно круто солили.

Казачий смотр

Темнолесская была крупным населенным пунктом, по казачьим меркам, и числилась полком в Войске Донском. А потому ежегодно проводился смотр войск, относившихся к Темнолесскому полку. Казаки обязаны были являться со своим конем, седлом, форменной одеждой, оружием. Вместо этого, еще по указу царицы Екатерины, казаки не платили дань казне, бесплатно пользовались землей и имели самоуправление: то есть могли сами выбирать и смещать своих начальников. Только генерала всего Войска Донского выбирали не всенародно, а атаманы высоких рангов, и то его, впоследствии, утверждал на должности царь.

За это казаки служили практически пожизненно, а в регулярной армии долее всех: шесть лет. Всю амуницию и лошадей тщательно досматривали: людей доктора, лошадей ветеринары, а амуницию командиры. Те, кто, по бедности, не мог обзавестись конем - служили пластунами, то есть в казацкой пехоте. Не было для казака горше службы, чем в пехоте. Привыкли казаки, что все необходимое возит конь, а пехотинцу приходилось носить все на себе.

Был такой случай, как раз на смотре. Молодые, вошедшие в возраст хлопцы, отправлялись на службу и их проверяли особо тщательно. Одному парню не хватало денег на настоящего, без изъянов строевого коня. У его отца было сто десять рублей, а конь без изъянов стоил от ста тридцати рублей и дороже. Причем несколько желающих продавали лошадей нужных кондиций тут же в станице.

Отец этого молодого казака пытался договориться с владельцем самого дешевого варианта: но тщетно, владелец хотел получить деньги сполна и немедля, ничто другое его не интересовало. Пошли на совет к деду Анисиму – известному на всю станицу лошаднику, считавшемуся специалистом выше ветеринаров по всем вопросам касательно лошадей: так, мол, и так, выручи, если можешь.

Присоветовал им Анисим купить коня с небольшим изъяном:

- Есть тут один такой, за сотнягу продают, а конь хорош. А изъян не велик, да и незаметен. Эти дохтора: у их тяму не хватит тот дефект найтить! Они же городские, казацкого опыта не знают, вот те истинный крест, богом клянусь, не найдут.

Послушались его и купили того коня. Но ошибался Анисим, ветеринары оказались что надо, и нашли тот скрытый, не обнаруживаемый дефект. Коня забраковали, и пошел казачек в пластуны. Хотя конь и был хорош и стоил этих денег, но авторитет Анисима сильно пошатнулся. Многие, знавшие об этой истории, стали звать к своей скотине ветеринара.

Джигитовка

Джигитовка входила составной частью в казачий смотр, но одновременно была и всенародным праздником. Казаки обязаны были владеть оружием: шашкой, винтовкой, пикой. И уж конечно верховой ездой. Но помимо тех, кого по закону досматривали, этот смотр собирал и мастеров тех или иных боевых искусств, которые хотели людей удивить и себя показать.

С современной точки зрения это был настоящий казачий цирк. Так что все желающие могут лично посмотреть в цирке, каких-либо знаменитых джигитов, и составить практически полное мнение, о том, что проделывали казаки вместе со своими лошадьми.

Выстраивались различные пирамиды на одной лошади в одиночку, стоя на седле, стоя на руках, лежа на крупе поперек лошади, вдвоем, сцепившись разными способами…

На двух лошадях устраивали пирамиду в три яруса и все это на приличной скорости. Были умельцы, которые пролазили вокруг шеи лошади и под брюхом…

Одним из таких лихих джигитовщиков был Сашка Беседин. Он стоял самым верхним в пирамиде, лазил под брюхом и вокруг шеи, пристроив в упряжи дополнительные кольца, за которые ловко цеплялся руками и ногами, а после разгонял коня, вскакивал стоя в седле и вертел двумя шашками так, что только солнце плясало на клинках. Он так же хорошо владел приемами казацкой борьбы и нередко побеждал парней сильнее и тяжелее себя.

Особой статьей была рубка. Рубили соломенные снопы, туго скрученные и связанные, а также лозу – поставленные вертикально жерди. Жерди или снопы ставили через определенные промежутки слева и справа от дороги. Казак скакал на приличной скорости: три, а то и четыре креста и должен был срубить все мишени и справа и слева за один раз.

Пика была оружием из прошлого и практически вышла из употребления в войске. Но молодежь все еще продолжали обучать ею владеть. Представляла она собой тяжелое стальное острие, насаженное на длинное древко. Держали его либо в руке, либо упирали в ногу или в стремя, для этого на тупом конце имелся особый упор.

Сенокос

Почти сразу после окончания смотра начинался сенокос. Речушки, окружавшую станицу, весной разливались, и на заливных угодьях вырастала трава, в иной год выше человеческого роста. Сенокосы были общественные, ими распоряжался атаман со своей канцелярией. В канцелярии работал писарь, счетовод, двое посыльных мальцов, и четверо помощников, считай полицейских, да и вообще на все прочие случаи жизни.

Вот эти помощники делили луга, на клетки по числу дворов и нумеровали их, а потом устраивали жеребьевку. Все было просто: тащишь из атаманской шапки номерок, показываешь представителю власти, писарь тут же ищет тебя в списке и против имени ставит номер участка. И можно идти косить, хоть тотчас же.

Но конечно покос это было дело не легкое, и собирались на него как на серьезную работу. Тяжелее была только уборка зерновых. Под траву возы наращивали штакетинами, чтобы расширить нижнюю часть, увеличить площадь основания будущей скирды, а заодно и укрепить низ, чтобы сено не расползлось по дороге на ухабах. Готовили веревки с каменными грузами на конце, чтобы придавить сено и скирда не потеряла форму при перевозке.

Простые казаки и иногородние косили свою траву сами.

Косу, сделанную из пластичного и относительно мягкого «железа» не точили, а отбивали, на узкой стальной полоске, именовавшемся бито. Бито периодически тоже оправляли напильником. Бито делали с другой стороны с заостренным концом, примерно, как у напильника, которое часто и было сделано из старого напильника. Острую часть забивали в большой крепкий чурбак, который мог стоять на земле во время работы. В комплект часто входила маленькая деревянная скамеечка.

Лезвие клали на бито, и маленьким молотком отбивали самую кромку, миллиметров пять шириной. Это было почти искусство: ударив сильно да не в то место можно и полотно порвать. Кромка становилась темной и такой острой, что порезавшись об нее человек поначалу не чувствовал боли и ничего не замечал. Только после того как начинали работать мышцы в месте пореза появлялась боль. Вот этакой громадной бритвой и косили траву. Когда лезвие «садилось», то есть тупилось - отбивали еще раз.

Коса изогнута таким образом, что когда держишься за косьё[12], то она идет по дуге, а так как силы человека не безмерны, то отводя носик косы от себя, косарь увеличивал ширину захвата косы, а подведя трошки ближе – уменьшал ширину захвата, а заодно и ширину скашиваемой за один взмах полоски травы. Таким образом, регулировалось усилие, с которым приходилось протаскивать косу.

Пятка косы вместе с косьём продевалась в стальное кольцо, и расклинивалось, зажималось деревянным клином. Перевернув косу, верхний конец косья упирали в землю и, держа косу в правильном положении, вставляли клин, который тут же забивали молотком. После этого можно косить. Эта операция проделывалась каждый раз после того как лезвие отбивали.

Косу тянули справа налево, разворачиваясь всем корпусом, усилие при этом идет от правой ноги, а левая служит как бы осью, этакой ножкой циркуля. Чем длиннее косьё тем шире захват и тем тяжелее тянуть косу. При этом коса не рубила, а брила траву, а выступ на пяточке косы стягивал ее в валок, который оставался лежать слева. Таким образом, косарь не топтал скошенную траву.

Здесь я объясняю только азы, но не тонкости, которым можно научиться только на практике. Дед научил меня косить, и получалось вполне пристойно, без огрехов, с низкой стерней в один два сантиметра высотой. Но коса у меня была маленького, пятого номера, а чем меньше размер полотна, тем легче косить. Мужики же косили девяткой-десяткой, а кто и двенадцатым номером по шесть часов кряду на солнцепеке. Для этого нужна и сноровка, и сила, и недюжинная выносливость. Знаю по себе, что поработав час, хочется все бросить и посидеть в тенечке.

Когда травяные участки были поделены, их спешили скорее скосить, высушить и вывезти домой на хранение. Сушкой занимались бабы и девки, которые граблями и вилами ворошили и переворачивали траву, которая по мере высыхания становилась сеном. Мужики первую половину дня косили, затем все обедали часа два-три, в самую жару, а потом начиналась укладка сена в возы. Укладывали только сухое сено, от сырого пойдет гниль внутри стога и пропадет много корма.

Готовое сено стягивали в одно или несколько мест граблями и подгоняли воз, запряженный, как, правило, быками. Кто-то из опытных мужиков забирался в воз, едва только сено превышало метр в толщину, и вилами, с коротким держаком, раскладывал его, особо уделяя внимание углам, стараясь, поднять их выше остальной поверхности, укладывая их с легким завалом внутрь телеги. Тогда копна получалась сужающейся кверху и очень устойчивой. А остальные брали сено с земли на громадные деревянные вилы с длинными и толстыми держаками и забрасывали ему на верх. Нередко копна превышала три с половиной метра, когда ее укладывал мастер.

После этого закидывали наверх веревки с грузами, так чтобы веревка проходила через самый верх, а грузы оказывались висящими внизу. В таком виде возы и отправлялись в станицу. Не везде дороги были хорошие, так что нередко возы с сеном опрокидывались, и приходилось передавать весть своим на луг о происшедшей катастрофе.

После, дома, протряхивали сено еще раз, и когда его набиралось семь-восемь скирд - сметывали все в стожок. Стога - это те же скирды, но размером поболее, и высотой метров до пяти. Когда стог заканчивали, то расчесывали его граблями и обирали все травины, которые не располагались вертикально, это что бы вода стекала хорошо. Как правило, стога не накрывали, а утягивали их веревками с камнями. Один такой стог являлся зимним запасом корма для одной коровы. На коня требовалось вдвое больше, хотя коней зимой кормили скуднее, кроме тех на которых продолжали ездить.

Валет

С сенокосами связано несколько разных историй.

Обычно, даже незнакомые люди старались помочь ближнему в беде: будь то на поле, или в дороге. Но случалось и иное.

Однажды, когда Илье было лет шестнадцать, остался он на сенокосе один, бабы работали дома, досушивали подмоченное дождем сено, а отец с Тиханом повезли на быках здоровую копну сена домой. А это означало, что вернулись бы они ближе к вечеру.

Прошло немного времени и вот видит Илья, незнакомые мужики с соседнего участка заходют в их траву и начинают ее косить как свою, а их бабы тянут ту траву к себе и раскладывают. Закричал им Илья:

- Дядько, дядько, почто нашу траву крадете!

Реакция, последовавшая за этим была совершенно не типична для того времени. Мужики, а как выяснилось потом – два брата, были много старше и сильнее Ильи, кинулись к нему. Один из них схватил вилы, а другой артельный чайник литров на десять-двенадцать, предварительно закинув в него камень. Вооруженные таким образом они бежали к Илье с ругательствами и угрозами. Илья приготовился и тоже взялся за вилы. Он вполне сознавал, что если все пойдет так и дальше, то эти мужики его убьют.

Когда оставалось метров двадцать или тридцать, вынырнул на крики из нескошенного травостоя Валет, полуторагодовалый пес, которого Илья сам вырастил. Был Валет среднего размера, но лютый и Илью очень любил. Конечно, ни о какой дрессуре в Темнолесской понятия не имели, но глупых псов не держали. Валет сразу понял, что к чему. И кинулся вдогонку нападавшим. Первым попробовал его зубов тот из братьев, что бежал с вилами, он упал с разорванными икроножными мышцами и больше не смог встать. Пес бросил его и кинулся догонять второго, и достал его почти в последний момент.

Так до драки дело и не дошло. Валет выпрыгнул тому мужику почти на плечи и оторвал, как срезал, ему правое ухо. Тот обронил чайник, а Валет норовил достать его за горло. Мужик некоторое время отбивался руками, но получив несколько покусов, кинулся бежать к своим, быкам и бабам.

А Валет гнал его, и каждый раз рвал на нем одёжу, или полосовал клыками. Илья стоял как вкопанный, он уже приготовился умереть и никак не мог прийти в себя. Тут до него стала доходить мысль, что его враг не добежит до своего лагеря - Валет его раньше порвет до смерти.

- Валет, назад! Валет сюда, - очнувшись, начал кричать Илья.

Пес в запале, далеко не сразу послушался, но, в конце концов, бросил свою жертву, которая уже не бежала, а шла неровными шагами.

Женщины, жены и мать тех «злыдней», засуетились, добежали до того, который был к ним ближе, повели к своему лагерю. А Илья с вилами и с вернувшимся Валетом подошел к первому пострадавшему. Тот было решил, что его хотят добить, но мой дед отбросил его вилы подальше, а свои воткнул в стороне и под охраной Валета, от присутствия которого нападавшего трусило, перевязал ему тряпицей разорванную ногу, что бы, не ровён час, не помер от потери крови.

Дело это разбирал атаман.

Донес ему о происшествии Тихан. Как вернулись они с отцом, сел он охлюпкой[13] на единственного в лагере коня и ускакал. Атаман приехал со своими людьми и начался разбор происшествия. Противная сторона указывала на Илью, что во всем он виноват. Но раненый Валетом все еще лежал на их сенокосе, там же были его вилы и чайник с камнем. Все улики показывали против обвинителей. Не выдержав их лжи, атаман осерчал, и сразу перестал быть приятным и всем знакомым станичником: теперь он был Полковник Войска Донского, а власти у Полковника было немало. Повысил голос атаман и спросил:

- А что вы делали на чужом сенокосе, почему тут лежит ваш чайник, да еще и с камнем внутри, почему если пес напал, то раненый лежит не на вашем участке, и зачем он пришел сюда с вилами? Что вы из меня дурака делаете, я не такие дела распутывал, а тут все ясно. Эти казаки известные дебоширы, а парень молодец я его знаю хорошо. Не стал бы он на людей пса науськивать, да зачинать драться против двоих сильных взрослых. У него голова на плечах, а не дурра, как у этих горлопанов.

- Пиши, приказал он писарю, который был его заместителем и числился войсковым старшиной, сего дня я рассмотрел дело и присудил с таких-то штраф в сто рублей в пользу общества и воз сена за неправый покос, в пользу Осыченкова Дениса.

А потом обратился к виноватым:

- Надо бы вас на неделю в холодную[14] посадить, да вы и так увечья получили, так что сажать я вас не стану.

Решение атамана вызвало явное неудовольствие. Но атаман пресек все на корню:

- Так вы еще и недовольны, тогда можете к мировому судье идти, но сразу скажу, чем дело кончится: за покушение на убийство и за кражу вы общественными работами не отделаетесь! Светит вам года по два каторги.

Общественные деньги шли на разные нужды: на те же мосты или дамбы, которыми перегораживали балки, то есть овраги, для запруживания весенних вод. Ведь естественные водоемы были не везде.

Работники

К людям на сенокос нанимались только когда заканчивали со своим сеном. Хотя были и профессиональные косари, которые своим хозяйством не занимались. По сути они были сельскохозяйственными рабочими.

Нанимали те, кто имел землю в собственности, или брал в обработку много больше положенных казаку бесплатно десяти десятин. Не считая помещика, таковых было около десятка. В основном это были производители молока и сыров. Сыры пользовались спросом и долго хранились. Некоторые из этих людей владели собственными сыродельнями, и собственными молочными стадами. Кстати говоря, по молодости, Тихан и работал у такого человека, который держал сначала шестьдесят коров, а после до ста пятидесяти.

Помещик людей из станицы нанимал редко, были у него свои работники. А когда нанимал – платил на пять-десять копеек в день больше чем в округе, и шли к нему охотно. В станице же лучшим косарям платили рубль в день, а кто не имел славы, так работал за восемьдесят-девяносто копеек.

Многие собирались в артели по нескольку человек, и договаривался за всех один старший.

Так сидит такая артель из семи самых известных косарей и в ожидании старшего, байки травят:

- Приходит казак с поля и говорит жинке: «а что у нас на ужин»?

- Так вареники я налепила.

- Так свари мне тридцать девять вареников.

- А почто не сорокив?

- Боюсь сорокив трошки не осилю.

- Это байка старая. А слыхали, - говорит другой, - трактирщика, Фому Сергееча надысь[15] какой-то проезжий объел.

- Как-то? – отозвался его сосед.

- Зашел в трактир, спросил вареников со сметаной и ценой поинтересовался. Глянул на него Фома: маленький тощий, решил, что такой много не съест. Вот и запросил с него втрое, мол, двадцать пять копеек: вот банка и ешь сколько съешь.

- А что проезжий?

- А проезжий слопал всю банку: а в банке пятьдесят штук! Теперь Фома Сергеич не в настроении, прогадал, проезжий, по уговору, заплатил двадцать пять копеек, а съел почитай на руб!

- Кого, кого, а трактирщика не жалко, он жадюга известный…

Тут появляется их старший. И байка после, которой все посмеялись, приобретает иной смысл.

- Есть два предложения – от Сидоровича и от Никитича. Оба цену дают нашу. К кому пойдем косить?

- Знаешь, старшой, Иван Сидорович кормит в обед как-то слабовато – отзывается один из артельщиков.

- А Иван Никитич и сам помягче будет, в шею не гонит, и бабы его на обед вареники с творогом лепят на всех, ешь от пуза – отозвался другой.

- Так идем к Никитичу, мужики?

- К нему, да! – раздались дружные возгласы артельщиков.

Артели косили уступом. Это когда ты сам по себе, то где стал там и косишь, где повернул – все хорошо и ладно. А когда набирается двадцать или тридцать человек, то порядок нужен.

Первым, на самый левый край ставят самого лучшего, быстрого косца. Он идет и делает первый прокос. Потом ставили следующего по рангу, и он берет покос правее и с таким расчетом, что бы его валок оставался на уже скошенном пространстве.

За огрехи хозяин после высказывал нелицеприятно, а докосы огрехов требовали дополнительного времени и тормозили позади идущих. Так как коса второго при каждой протяжке заходила на полосу, по которой шел первый косарь, то второй шел на четыре-пять шагов позади, что бы ноги первому не порезать.

Так же уступом, чуть позже вступал третий и так далее.

Иногда разгорались жаркие споры - кто быстрее косит. Тогда спорщики брали косу одного номера, что бы значит на равных косить, и зачинщика спора, как, правило, молодого хлопца, который хотел себя показать, ставили первым номером, второго спорщика пускали следом. Если первый из спорщиков прихвастнул, то скоро второй ему начинал наступать на пятки. Коса начинала вжикать у того прямо позади ног. В таком случае хвастунишку загоняли, он не выдерживал темпа и просил поменяться местами, и под хохот и шутки остальных мужиков и баб уступал оппоненту свое место.

Но бывало, что молодой парень не только выдерживал темп косьбы, но и начинал уходить все дальше вперед. Тогда слава лучшего переходила к нему. Это был единственный способ попасть в ту категорию, которой платили рубль, а то и рубль двадцать в день. Илья довольно скоро попал в самую оплачиваемую категорию косарей.

На сушку и укладку сена тоже нанимали баб и мужиков. Бабам и девкам за просушку платили шестьдесят-семьдесят копеек, а хорошим скирдовщикам до девяноста копеек. Работали они столько же, сколько и косари, а когда сено вывозили в станицу, там нанимали людей стога метать. Одними из мастеров укладки стогов были братья Шевченко. Сметывали они стога выше пяти метров, пользуясь своей недюжинной силой. Все пятеро были высокого роста и хорошо сложены. Особенно силен был старший – Дмитрий.

Бывало, если хозяйка затягивала с обедом, он начинал выкрикивать, что, мол, обедать пора. Через некоторое время снова, мол, хозяйка, как там у нас с обедом. Кричал раз, два, три. Если хозяйка не звала к обеду, то набирал громадный пук сена на деревянные вилы, а потом, потряхивая им вроде как, пытаясь закинуть сено на вершину стожка, так резко трусил вилы, что держак в руку толщиною ломался как спичка.

- Все, вилки сломались, теперь точно обедать пора, - говорил он после этого, под шутки, а то и хохот остальных работников.

Выпасы

Кроме общественной отары, было еще общественное стадо. Пастухи и чабаны брали плату за голову, но и отвечали, и за головы, и за потравы. Отаре и стаду были определены выпасы, а если пастух недоглядел, и вломилось стадо в чужую кукурузу или ячмень, то тут уж пастуху приходилось ответ держать. А скотина была всякая, они как люди – разные. Иные покладистые, а иные вредные. Был в стаде племенной бык Борька, местной породы, но очень норовистый, с тяжелым нравом, а хитрый до невозможности.

Пасутся коровы на отведенном под пастбище месте - жуют себе, а он не ест: трава ему не по вкусу, ему подавай деликатес. Вот стадо наелось, и легло, жвачку жевать. Тут и пастух с помощниками, двумя тремя подростками присядет перекусить, воды попить, да жару переждать. А Борька дождется, как их всех духота сморит, встает, подходит к коровам и бычкам и по очереди всех рогом под заднее место. Вставайте мол, пора лакомиться настоящей пищей!

Очнутся пастухи от дремоты, а стада то и нет. Кинутся, а оно в двух километрах в овсах или ячменях. Приходиться бегом вдогонку бежать, да после начинают выгонять с потравленного поля. Все то идут, а Борька наестся, ляжет и ни в какую. Пробовали его и хлебом, и яблоками выманивать, и бить - все без результата.

А платить за потраву ведь никому не охота, так надо ж было придумать способ этого здорового быка выгнать. Ведь застанут все доказательства на лицо! Какие еще нужны доказательства, если посев потравлен, а посреди потравы бык лежит. В сердцах один хлопец-пастушок заложил ему под хвост трут, да и поджог. Эффект был потрясающим: Борька взревел и вылетел с поля прямо на дорогу. С той поры этот парнишка имел над ним большую власть, очень боялся его Борька, а когда тот близко подходил все оглядывался – высматривал: нет ли с его стороны угрозы.

Была в стаде корова, сущая террористка. Зазевается кто, так подойдет сзади и рогом в спину или под зад. Вроде не бык, и внимания на нее не обращаешь, корова ведь. В конце концов, пришлось ей рога спилить. Она была против, так что отвели ее в кузню, пристроили в станок, для ковки лошадей, только так и сладили с ней.

Коней гоняли в ночное. Кони не стадо, они целый день в работе. А ночью прохладно и пастись не жарко. Гоняли их подростки, причем куда подальше, все ближние выпасы отводились, сперва коровам, а после них овцы добирали все что осталось. Работа эта была не трудной, спали по очереди, но ватага собиралась, иной раз до двадцати пацанов. Столько народа для пастьбы было не нужно, но опасались волков.

Из-за них делали особые кнуты, в кончики которых вплетали специально вылитые свинчатки – грузики из свинца. Тут каждый делал все сам и по-своему: кто ограничивался одним грузиком, а кто вплетал несколько. Был случай, когда мой дед был еще мальцом, на шестерых подростков с такими кнутами вышел волк. Пацанов он не боялся и принялся на кобылу наскакивать. Кобыла к нему задом и норовит копытом волку в лоб. Хлопцы вскочили на коней и ну волка кнутами пороть.

Насилу волк вывернулся из окружения, но неудачно – слишком приблизился к кобыле. Та его и угостила подковой. Так что поутру мальчишки привезли с собой волчью шкуру.

Дядька Иван

Однажды, в промежутке между посадочными работами и сенокосом, напросился Илья к старшему брату отца, дядьке Ивану в ученики, полсти и валенки валять учиться. А прельстило его то, что дядька в поле не работал, а денег имел много. Вел он необычный для станичника образ жизни: поступали к нему заказы со всей округи, ибо мастер он был отменный и делал все в срок. И хотя все знали, что пьет он запойно, иногда по неделе безвылазно в трактире пропадал, но дела вел аккуратно, под запись и расписки: мол, мужики, вас много и заказов много, а я пьющий, как бы чего не упустить, не забыть, да кого не обидеть.

Получив деньги вперед на материалы, то есть на овечью шерсть, которую всегда закупал сам, а брал деньги с некоторым избытком, ехал за товаром и закупал по надобности. Потом возвращался домой, отдавал жене все расписки, складывал товар в баню, в которой и работал. Только после этого отправлялся в трактир. И там пьянствовал не мене трех дней, являясь домой поздно ночью, а просыпаясь к обеду. Пообедав, снова шел в трактир. И так пока остатки от задатка не прогуляет.

Жена, бывало, и жаловалась на мужа его братьям, но все без толку: был Иван старшим братом, а потому, остальные не могли ему указывать. Но в целом он был мужик мирный и, напившись, шел спать, а не дебоширить. Поэтому были все у него в друзьях, обиженных на него не водилось, и слава о нем шла хорошая. Когда с ним рассчитывались окончательно, то деньги отдавал жене, знал свою натуру, боялся: пропьет.

А поскольку знал Иван за собой, что пропьет все, что есть в карманах, то будучи в трезвом виде имел разговор с трактирщиком при атамане:

- Знаешь, Ефим, - говорит Иван трактирщику, - вот атаман свидетель, не хочу я в долги влазить, а посему сам не наливай мне в долг и сынам своим скажи, а то, как предъявишь мне долг трезвому, вот те крест, платить не буду.

Тут атаман присоединился к его просьбе, и трактирщик клятвенно заверял обоих, что этот уговор будет соблюдать. А были они все трое сверстники и знали друг друга всю жизнь.

Затем наступала стадия работы:

Иван топил баню: чтобы распаривать шерсть, нужна была горячая вода и высокая температура, раздевался догола, так как одёжа промокала мигом, брал деревянные колодки на валенки и начинал уминать и сбивать шерсть, да придавать ей форму на колодке. Колодка имела вид подобный человеческой ноге и формировала внутреннюю часть валенка, а снаружи мастер все делал на глаз. Бывало, он по три недели не выходил из бани, изготавливая за это время три-четыре десятка пар валенок и десяток полстей. Это были наиболее обычные вещи, необходимые в быту. Полсти Ивановой выделки особо ценились и шли дороже, так как отлично держали воду и их брали с собой в поле от дождя.

Полсти, так же, стелили на пол, который во многих домах был глинобитный, мазанный, ими укрывали телеги, а при непогоде прятались под ними. Но и на деревянный, черный пол тоже принято было кидать полсть.

Пол назывался черным потому, что дом стоял на столбах, на пол делали обрешетку, а снизу ее подбивали толстыми, как правило, дубовыми досками, а потом на эти доски мазали глину. Состав готовили как на саманы: глина, полова и солома. Потом поливали водой. От этого саманная обмазка становилась грязью, то есть пол становился черным. Когда все высыхало получалась отличная теплоизоляция. А уж потом сверху стелили доски с пазами в «четверть», чтобы не было щелей. Доски пилили, а четверти выбирали специальным рубанком, вручную.

Когда Иван приступал к рабочей стадии, его жена успокаивалась и два раза в день, утром и вечером, приносила ему две большие четверти[16] воды, немного поесть и мерзавчик[17] водки. Когда Иван работал он пил только воду, а перед работой и после выпивал мерзавчик и не столько ел, сколько закусывал, а еда зачастую оставалась почти не тронутой.

Иван был рад помощнику и ученику. Он очень сокрушался, что родной и единственный сын Володька валянию учиться не хочет: мол, мое мастерство так и сгинет! Илья заслужил пару похвал от дяди, который зазря, для поощрения, никогда не хвалил. Это значило, что работа племянника мастеру пришлась по душе, и согласись Илья продолжать, года за два он сам стал бы изрядным мастером. Но Илья выдержал только четыре дня в этом жарком, влажном аду и сбежал. Кстати влажность предохраняла легкие от пыли и микро волокон, которые в изобилии водились на овечьей шерсти.

Волки

Волков было много. Шкодничали они по всей округе: таскали ягнят, а когда и крупных баранов, резали телок. Людей по большей части боялись, не то, что в прежние времена. А в прежние времена, говаривали старики, было дело, и люди попадали к волкам на обед.

Дед Андрей

Дед Андрей так рассказывал о своем приключении в дни молодости:

- Поехали мы с младшим братом по дрова, а дело зимой было. Брат был в санях об «одноконь», а я на паре. Потому я его отправил, как только дровишками его сани нагрузили, а сам остался грузить свои. Старался все дрова, что нарубили, да хворост подобрать, да увязать, чтоб ничего не пропало, вот и припозднился. Стало вечереть, когда я тронулся. И тут завыли проклятые, сперва позади и сбоку, а через полчаса и впереди. Слышу их по голосам штук двадцать!

Но было у меня тульское ружьё одноствольное, вот и зарядил я его. Проехал еще с полверсты, видна уже впереди наша речка и мост, а за мостом – рукой подать, станица. Однако отрезала меня стая от моста. Моя пара ушами прядает, притормаживает, боится, значит. А мне, что делать? Сидеть? Так они к полуночи все одно обнаглеют и кинутся. Взял я ружье, и хотя далековато было пальнул по волчарам крупной дробью. Сидело их там возле моста штук семь, так двое-трое получили по дробине на излете. Визг подняли.

А я ружье скорее перезарядил, положил на колени, взял левой рукой вожжи, а правой за кнут. Заорал: «но сивые!», дернул поводья, стрельнул кнутом[18], и мы понеслись прямо на тех волков. Ближе к мосту вжарил я лошадей кнутом, да и бросил его в сани, а сам за ружье взялся. Оставалось метров тридцать до волчьего заслона и вижу, готовятся они меня перехватить. Тут я и поводья бросил, изловчился и пальнул по ближнему волку. Убить не убил, но подранил крепко. Тот шарахнулся в сторону, а то было, уже заходил сбоку, целя в горло мой лошадке! Завыл, заскулил тот волк, напужал своих, и расступились они ненамного в стороны.

Лошади мои тоже сильно испужались, справа и слева волки, вой, да дух волчий, а тут позади из ружья громыхает: так без кнута и поводьев мигом мост пролетели! Стал я, торопясь, ружье перезаряжать, а у меня руки трусятся, патрон в сани обронил, потом вынул еще один последний и, для острастки, высунулся в бок из-за дров, на санях сложенных, и пальнул назад в сторону стаи. Это все от нервов: умом то понимал, что смыслу в том нету, но не стерпел.

- Повезло, тебе тогда, если бы сани опрокинулись, небо[19] за перила моста цепанулись, поживились бы тобой волчары. Кони может быть и убёгли бы, без саней, а ты нет, - отозвался сидящий рядом сверстник рассказчика, который далеко не в первый раз за свою жизнь слышал эту историю.

- Кто ж спорит - повезло. Дак везет тем, кто сам везет.

Коровы и волк

По ту сторону речки, прямо напротив домов Осыченко и Шевченко, было небольшое

пастбище с хорошей травой, и коровы, перейдя речку вброд, паслись там, не отходя далеко от дома. Но однажды вышел случай, что на двух коров с телками набежал крупный волк.

Коровы из мирных травоядных сразу стали опасными бойцами. Они развернулись рогами к волку, опустили головы и задом оттеснили безрогих телят в высокий кустарник. Волк делал обманные атаки, норовя проскочить под брюхо и там достать либо до горла корове, либо порвать телка.

Неизвестно, как долго продолжался этот смертельный танец, но услышали Осыченко лай Валета, это был молодой, лютый пес, которого взяли щенком в помощь Лапко. Лапко на волков не лаял, он старался подкрасться к ним незаметно.

Послали Петра посмотреть, что там такое.

- Там волк наших коров гоняет, - принес весть Петр.

Взрослые похватали вилы и бросились к реке. Но они опоздали, то ли Лапко спугнул волка, а может волк ушел из-за лая Валета. Но когда люди оказались на обрыве волк уже почти скрылся, увидели, что мелькнула в подлеске серая шкура. Так что все, что они узнали - было со слов Петра. Коровы и, правда, вели себя пугливо и агрессивно, и с большим трудом их перевели на свою сторону реки, в родной хлев. Одна из коров после этого «потеряла молоко», видно от испуга.

Волк и отара

Был и другой случай, закончившийся не столь счастливо. Напали три крупных волка на общественную отару. А старший чабан, дед Митяй, отлучился по некой надобности и оставил там своего внука, парня лет пятнадцати. Так сколько мальчишка ни старался орать и пугать зверей они на него внимания почти не обращали. Хорошо, что хлопец не кинулся на подвиги, иначе дело могло кончиться плохо для него.

Кроме него при стаде были две маленькие пастушки, для заворачивания овец по команде чабана, чтобы отара не влезла в посевы, и волкодав. Одна из пастушек попалась на дороге волку, и он зарезал псину, сделав неуловимое движение челюстями и развернувшись при этом всем корпусом. Волкодав честно выполнил свой долг, но с тремя волками не смог совладать. Сильно покусанный, с оборванными ушами он спасся бегством, да и жив остался только потому, что горло защищал ошейник со стальными бляхами…

Дело разбирал атаман. Чабану присудили штраф, так как он не смог убедительно объяснить по какой причине он бросил отару на мальца. За двух зарезанных и унесенных волками овец он отдал двух своих, по выбору пострадавших владельцев. На следующий год, общество проголосовало за другого чабана…

Собака на стоге

А был случай ехал Тихан и еще трое станишных и видят возле одного хутора собака на стоге стоит. Дело было ближе к весне, и стог уже не такой высокий был, присел за зиму. И странное дело, намеревается вроде как собака прыгнуть, а стог как зашатается. Тут подъехали ближе:

- Да это волчара! – воскликнул один из казаков.

Выхватил из-под сиденья двустволку и бац, но мимо. Стог в этот момент снова зашатался. Ну, волк со стога спрыгнул и бежать. А мужики подъехали ближе. Уж очень любопытно стало: как это стог шатается. Обошли вокруг, а там здоровый бугай воткнул рога в стог и качает его.

- Вот в чем дело! Почуял бык волка и загнал его на стог. А сам рассвирепел и трусил стог, чтобы волка на землю сбросить, - догадался один из них. – Да волк не испугался и ловил момент, чтобы прыгнуть на спину этому быку.

- Очень смело с его стороны, - сказал Тихан. - На такого бугая нужна целая стая.

- Значит я волку жизнь спас, - пошутил стрелявший казак.

- Может волку, а может и быку, - пошутил кто-то из компании.

Волки и государство

Государство боролось с волками. На них не распространялись правила охоты, то есть охота продолжалась круглый год, в то время как на остальных животных в период выведения потомства охотиться запрещалось. На волков государство поощряло охоту. Так за пару волчьих ушей платили премию семь рублей, государство принимало волчьи шкуры, которые очень ценились и шли на офицерские шубы. При относительно скромной стоимости волчьи шубы отличались небольшим весом и хорошо держали тепло.

Как- то приезжал чиновник из столичного зоопарка и платил хорошие деньги, за волчат, козлят, лисят. Дядька Ильи, Степан – профессиональный охотник, подрядился добыть нужное для этого количество зверят, и хорошо заработал.

Государство не ограничивалось пассивной борьбой с волчьим поголовьем. Приезжали чиновники от ставропольского градоначальника и из лесничества, собирали облавы на волков. Выглядело это так: собирали охотников[20] заработать по нескольким станицам и деревням. Загонщикам, платили тридцать копеек за день, стрелкам – семьдесят, даже если стрелок никого не убьет. Набиралось до двадцати-тридцати стрелков, которых егеря из лесничества расставляли по номерам, то есть по нумерованным местам.

К каждой группе приставляли ответственного егеря. Егеря знали, когда и какая группа может стрелять, с учетом того, чтобы отпугнуть уцелевшего зверя на другую охотничью засаду. Свободные егеря из лесничества, как правило, тоже участвовали, но по долгу службы. Впрочем, премию за убитых волков получали все, а шкуры только вольнонаёмные. Считалось, что егеря обязаны ежедневно, при случае, отстреливать волков, получая за это жалование, при этом шкуры шли в доход государству. Но в этом была своя логика, так как леса были государственные, и даже патроны егерям выдавали от казны.

Загонщиков набиралось иногда три и более тысяч, большая часть подростки, но для верности с ними шли и взрослые, прихватывая с собой вилы: «береженого – бог бережет». Их развозили на подводах, затем выстраивали в цепь, и они шли, громыхая чурками по кастрюлям, звоня в коровьи колокольчики, вертя деревянные трещотки, кричали и шумели, как могли, пугая волков. И дед, и его братья неоднократно участвовали в таких загонах.

Обычно загонщики даже не встречали ни одного волка: те, заслышав шум, подымались, и не спеша уходили. Когда разные группы загонщиков, смыкались, и образовывалось кольцо - представители лесничества старались упорядочить промежутки между загонщиками, так что бы зверю трудно было проскользнуть.

Но был такой случай, рассказанный моей бабкой Агафьей Михайловной: шли они гремели и шумели, как вдруг из кустов выскочил огромный, почти седой, матерый волк. Детвора и подростки испугались и остановились, хотя от испуга еще более стали шуметь. В цепи было только двое мужиков с вилами.

Волк оглядел их всех внимательно, не торопясь, совершенно без страха, видно понимал, кто есть, кто. Он явно отличал палки и вилы от огнестрельного оружия. Затем выбрал место, где находились малорослые загонщики, разогнался и сделал высокий прыжок через их головы. Мужики с вилами бросились наперерез, испугавшись за малолеток, но волк никого не тронул: оставил загонщиков позади и скрылся в зарослях.

Когда волков загоняли на засады, то трубили в охотничий рожок, и загонщиков заблаговременно останавливали, чтобы никто не попал под случайный выстрел.

Ночная охота

А было дело, Санька Беседин и еще один хлопец - Богдан, тоже шкодник и заводила, решили самостийно[21] устроить охоту на волков. Конечно, подготовка не ускользнула от многих родителей, но мешать не стали.

Илья пошел к дядьке Степану и прямо попросил ружье, на охоту «итить». Дядька ружье дал, но не ту двустволку, о которой мечталось Илье, а старенькую одностволку:

- Не обижайся племяш, я с этой берданой начинал охотиться. Конечно, не чета моей нынешней, а для начала вполне пойдет. До хорошего ружья надо дорасти, а хорошее оно опять же денег стоит. Так что бери, смотри никого не подстрели из своих. Прежде чем стрелять убедись, что в зверя целишь.

С этим напутствием и отпустил старый охотник своего племянника.

Верховодил охотой Богдан, который уже пару раз охотился со взрослыми и ему даже однажды доверили двустволку. Так что он в среде подростков слыл профессионалом.

- Вот сюда, к этому ручью они по вечерам на водопой ходят, - шептал Богдан, - когда восемь подростков с шестью ружьями, располагались для засады на волков.

- А много их? – спросил Сашка.

- Я шесть огней[22] насчитал.

Илья и еще трое мальчишек еще по видному залезли на толстые сучья деревьев: для обзору. На самом деле все жутко боялись. У верхних ружье было только у Ильи. Стемнело. И через некоторое, не долгое время, правда, появились волки.

Все смолкли, ждали команды Богдана. Разумеется, никто и не догадался распределить цели между стрелками, а все руководство заключалось в том, что Богданка шепотом подал команду стрелять. Двустволок было только две. Грянул беспорядочный залп из шести стволов. Последние выстрелы даже теоретически не могли никуда попасть, волки мигом сорвались с места. Но следом в темноте ударил выстрел из еще одного ствола.

Разумеется, никто не в кого не попал, но волки пронеслись по тропе очень близко, и горе-охотники испугались окончательно. Пятеро пацанов кинулись к трем деревьям, на которых уже сидело трое, Илья помогал Саньке и Гришке забраться и при этом обронил свою бердану. Но лезть вниз за ней было боязно.

Последним взбирался на дерево Богдан, его безкурковка зацепилась за ветку, и он стал ее дергать за ремень. После нескольких попыток ружье подалось, и тот час грянул выстрел, видно какая-то тонкая ветка спружинила и попала по курку. По счастью ствол был направлен вверх под приличным углом и заряд дроби посек ветки над головами охотников. Так они напуганные и просидели «до видного» на деревьях.

Дома Илье пришлось держать отчет, отец и двое дядьёв смеялись и шутили над такой охотой.

- Я потому и дал тебе старое ружье, - смеясь, говорил дядька Степан, - что знал, чем все кончится. А учиться охоте начинают не с волков, для этого есть утки и зайцы. Но ты, Илько, не обижайся, я тебя могу брать на зайца, сейчас на них сезон, стрелять научишься, а это в жизни пригодится.

И, правда, Степан научил его стрелять, и он принес домой не одного зайца. Впрочем, Степан, не имевший детей и семьи, часто приходил к ним домой и приносил подстреленных уток и зайцев. Он был практически членом семьи Дениса – братья очень любили друг друга.

Дядька Степан

Жил Степан в большой по площади усадьбе, но дом имел маленький.

- Мне большой дом ни к чему, - говорил он. Усадьба его представляла заросший плодовый сад, старый и мало ухоженный. Эту усадьбу обнес Степан высоченным плетнем из не ободранной осины, и запустил туда кроликов, так пяток для развода. А осина, не ободранная потому, что кора у нее горькая, не по вкусу ни зайцам, ни кроликам.

Нарыли кролики глубоких нор, и расплодилось их там великое множество. Поставил он в саду пару лавок с удобными спинками, одну прямо возле задней стены дома, а другую в центре сада, и когда был не сезон, или болел, брал старое ружье, садился на одну из лавочек и ждал, когда длинноухие потеряют бдительность. Известно кролики - не зайцы, быстро забывают об опасности и начинают вести обычный для себя образ жизни. Тут-то их и подлавливал Степан. Он быстро вскидывал ружье и стрелял в того, кто покрупнее, что бы хватило и на обед, и на ужин.

Это были его личные охотничьи угодья. Соседи разнесли весть о таком изобретении по округе и многие приходили взглянуть на такое дело своими глазами. Много лет он добывал кроликов этим способом. А когда стал старым для настоящей охоты перешел только на использование своих угодий…

Зайцы

Зайцев ходили стрелять в поле самым обыкновенным образом: шли цепью вдвоем, втроем или вчетвером. При приближении человека к зайцу он схватывался и давал стрекача, тут то и стреляй длинноухого. Для этого надо было уметь целить быстро и точно. Зато был плюс: раненный заяц на охотника не кидался.

В лесу все выходило иначе. В лесу заяц так прятался, что человеку его было не поднять, разве что уж совсем близко подойдешь. Так что требовалась гончая. Собака, выученная на зайца, могла в день загнать трех-четырех зайцев. Собственно говоря, она и делала всю тяжелую работу: искала и поднимала зайца, потом гнала его по кругу, а заяц, сколько бы он не финтил, стремился замкнуть петлю. А замкнув круг, заяц делал самый большой прыжок в сторону, на какой только был способен, и собака могла бегать по кругу, пока до неё не дойдет, что зайчик то уже далеко.

Вот в задачу охотника и входило перехватить зайца до того, как он замкнет петлю, длина которой составляла километра три-четыре. Охотник должен был слушать лай своей гончей: ровный «ай, ай» означал, что собака не только держит след, но и видит добычу. Слушая, в какую сторону гонят зайца, охотник должен был бежать наперехват, примерно к тому месту, где пробежит заяц. А дальше - все просто: охотник ждет, и если он все правильно угадал - то гончая выгонит ушастого прямо на него. И тогда все зависит от мастерства стрельбы.

Дудаки

Илья часто ездил по делам, а дорога пролегала между станичными полями и опушкой леса. Места были тихие и потому встречались разные звери и птицы. Однажды увидал он стаю птиц невиданных, они травили[23] чьё-то овсяное поле. И так пытался Илья их разглядеть и этак. Но приметил он, что птицы эти размером с доброго индюка, а то, и крупнее, имеют на стаю двух дозорных, которые не пасутся, а смотрят вокруг, не опуская голов.

Пока парень сидел в телеге, птицы на него никакого внимания не обращали, они видели только коня. Но стоило Илье остановиться и слезть с телеги, как тот час прозвучал сигнал тревоги, и необычные птицы тяжело взлетели после длинного разбега. Они прекрасно знали, что такое человек и как он опасен. Илья только посмотрел им вслед, ружья у него с собой не было.

Вечером, он отправился к Степану и рассказал ему про невиданных птиц. Тот сразу понял о ком идет речь:

- Это Дудаки! Редкая птица в наших краях.

Дудаками называли Дроф.

- Жалко я без ружья был, близко они сидели - мог бы стрельнуть.

- Может и хорошо, что ты без ружья был, не напугал их, а овес они любят, еще прилетят. А там я их буду поджидать. Только, если придется самому по ним стрелять, в грудь не стреляй, хоть в полете, хоть на земле – бесполезное это дело: перо у них плотное и жесткое, вся дробь по перу пойдет, обтечет их как ветер. Бить надо либо в голову, либо вслед, когда пролетят. Когда стрельнешь в след, дробь пойдет по перьям внутрь.

Забыл было совсем Илья про этот разговор, но как-то вечером пришел Степан к ним и выложил на стол громадного дудака.

- Ого! - чуть не хором, воскликнули все.

- Красавец, - сказал Денис.

- Это все благодаря приметливости Ильи. Он мне на место, где они пасутся указал. Так я двух подстрелил, в лет, когда они надо мной прошли.

- Это ты ловко угадал, - сказал Илья.

- Не, племяш, не угадал, а точно рассчитал, в какую сторону они взлетать станут.

- Так как можно знать в какую сторону они полетят?

- Так это не трудно, птица тяжелая взлетать ей сподручнее противу ветра. Так я зашел, так что бы мне ветер в затылок дул и пошел прямо к ним. Они и взлетели аккурат в мою сторону, прямо над головой прошли, совсем низко. Подождал, пока они немного пролетят, выцелил одного за другим двоих и вот принес: один мне, один вам, за Илюшкину подсказку.

Мясо у дудака оказалось вкусным, но больше такую добычу Илья в жизни не видел. А та стая на поле больше не прилетала. И тут прав оказался дядька: хорошо, что у Ильи не оказалось тогда ружья в телеге, иначе, по неопытности, он бы только напугал птиц.

Козленок

Едучи по той же самой дороге, Илья приметил какое-то шевеление на самой опушке леса. В этот раз лежала в телеге дядькина одностволка, на всякий случай. Прихватил Илья ружье и стал по-тихому, пригибаясь и прячась, подкрадываться. И так у него здорово получилось, что разглядел он кто это там шевелиться.

Это оказался молодой козленок, но уже с небольшими рожками, который медленно ходил по кругу вокруг большой дикой груши. Что бы достать его из ружья, надо было прокрасться еще метров пятьдесят. Но не было укрытий, за которыми можно было спрятаться. Илья рискнул пойти как есть, пригнулся и стал красться. Однако козленок, хотя и увлекся поеданием сочных груш, но время от времени оглядывал окрестности, высоко поднимая голову.

Вдруг он заметил человека, позади себя. Мгновенно он весь подобрался и прямо с места скакнул вперед, не глядя куда. И уже в прыжке развернул голову. На пути ему попался дубок, толщиной в ногу, вот этот дубок и остановил козленка в прыжке. Козленок вскочил, встряхнул головой раза три и снова скакнул, на этот раз, через кусты.

Илья даже и не пытался стрелять. Но размер козлиного прыжка показался ему замечательным. Так что он не поленился и нашел по следам то место, откуда тот скакнул впервой, и тот дубок с ободранной корой, от удара козлиными рогами. Померил шагами длину, и вышло двенадцать шагов с четвертью. Но кора ободрана была высоко, и решил Илья, что козлик мог еще шага четыре пролететь. Так что выходило: прыгал молодой козел метров на восемь.

Впоследствии, когда рассказал он об этом дядьке, то он подтвердил, что взрослые козлы на все двенадцать метров могут скакнуть.

Кабаны

Вдругорядь приметил Илья среди нескольких дубов, росших рядышком, группу диких свиней. Те тоже на телегу не обращали внимания. Наученный прежним опытом, завернул Илья коня и прям в телеге поехал примерно в их направлении. Покуда ехал не особо смотрели они в его сторону. Так что благодаря этому смог Илья подобраться метров на семьдесят-восемьдесят и рассмотреть их как следует. Было их там девять. Особое уважение вызывал секач, клыки которого видны были даже с такого расстояния.

Илья, хотя и был при ружье, но поостерегся стрелять: случись, что - некому помочь, да и ружье у него однозарядное, а дикие свиньи звери крупные и стремительные, а когда раненые - агрессивные. Пока перезарядишь, бог знает, как оно может повернуться.

Вернулся вечером домой и застал дядю Степана у себя. Мать как раз вечерять собирала. Тут и выложил он всем про кабанов.

- А помоложе того секача там кто был? – заинтересовался Степан.

- Там были две крупные свиньи да шестеро молодых, два из них покрупнее.

- Старый секач нам не надобен, да и старые свиньи тоже, мясо у них не уваришь, сколько не вари. Будешь потом только в зубах ковыряться. А вот добыть пару подсвинков - это было бы совсем неплохо.

- Так надо собираться на охоту, - улыбаясь в усы, сказал Денис.

- А, что возьму я Илью с собой, не все ему зайцев стрелять, пора и дальше учиться. Тем более что хлопец сам дичь разыскал, да не спугнул. Они под те дубы желуди есть ходют. Для них они как конфеты.

- А ружье мне дашь, - спросил дядьку Илья.

- Дам, свою запасную двустволку!

- Растешь, сынок, брат тебе хорошее ружье доверяет! – пошутил Денис.

- Так это же кабаны, против них лучше иметь лишний заряд в стволе, - ответил Степан.

Вышли с вечера. Идти было километров семь, да следовало осмотреться и место выбрать.

Пришли, Илья издаля показал место. Степан, знавший по опыту, в какую сторону утром будет дуть ветер, принялся устраивать засаду. Метрах в сорока от тех дубков, меж двух деревьев нашлось подходящее место.

Натащили они к тем деревьям бурелома, да хвороста, так что получилось нечто вроде шалаша, а снаружи что-то вроде большой кучи, а после Степан и вход завалил, чтобы если вдруг свиньи кинутся на них, так не в раз достали. Проделали два отверстия под ружья и стали дремать по очереди. Внутри получилось пространство, в котором можно было, и лежать, и сидеть. Стрелять предполагалось сидя.

Илья спал, когда стало светать. Дядя разбудил его:

- Илько, светает, свиньи то по порядку живут. Сейчас на водопой пойдут, а после кормиться, то есть сюда. А значит, нам спать больше нельзя. Ветер дует в нашу сторону, теперь все зависит от того откуда они итить будут. Если мимо пройдут и не учуют, значит, наша затея удалась. Теперь как стреляем: нам нужны два подсвинка, поэтому, что бы вдвоем четыре заряда не тратить на одну свинью, я сижу слева и стреляю того, что левее, а ты, значится, того, что правее.

- Так как оба заряда один за другим?

- Ты не торопись, главное первый выстрел надо сделать одновременно, а второй смотри, если зверь вскочил, или хуже того, не упал – добивай. Если твой упал и не встал, а мой уходит - стреляй моего. Если обоих уложили с первого патрона, так прибереги, секач может кинуться. Ладно, тихо сидим, кажется, идут.

И верно, минут через десять с дальнего конца полянки, осторожно появился секач. Он нюхал воздух, но ветер дул в сторону охотничьей засады и человеческие запахи относил далеко. Секач не почуял охотников. Он издал бодрое хрюканье, и все семейство высыпало на дубовую поляну.

Охотники стали ждать, когда оба подсвинка окажутся под прямым выстрелом. Когда настал такой момент, они переглянулись и, соблюдая тишину, начали целиться, про себя считая до пяти. Выстрелы грянули и слились в один. Подсвинок Степана рухнул, а Илья, увидев, что его зверь пытается уйти прицелился и выстелил вторично. На этот раз он попал, как следует, и кабанчик упал. Остальных кабанов как ветром сдуло.

Илья, было, повернулся, разбирать вход, но Степан его остановил:

- Посидим чуток, пусть все успокоится. Бывает так, что они могут нас караулить, особенно если кого из взрослых свиней подранили случайной дробиной.

Они перезарядили ружья, выждали минут двадцать и только тогда пошли свежевать добычу.

Лисья нора

Однажды Степан набрел на лисью нору с лисятами. Точнее нашел ее Степанов пес Жук. Вовремя понял охотник, что это за дыра в земле, а была та нора многолетняя, давно травой заросшая, на ничем не примечательном бугре. Такую можно и с пяти шагов не заметить. Отозвал Степан пса, осмотрелся и тихо, тем же путем назад.

Стал он за норой наблюдать и когда лисята подросли, позвал с собой Илью на охоту.

Засели они с вечера, далеко от норы, едва только из лучшего ружья можно было дострелить, так что Илья, хотя и был при ружье, но стрелять не собирался. Вот появилась лиса, нырнула в нору. Тут Степан встал и поспешно, но тихо двинулся к норе, Илья последовал за ним.

Подошли они метров на тридцать к норе и затаились. Высунулась леса из норы, тут Степан ее и застрелил.

- На воротник пойдет, - сказал он громко, и не таясь больше, пошел к норе.

Сняли с лисы шкуру и принялись за нору. Была прихвачена у них с собой лопата для раскапывания норы. Лисья шкура стоила рублей пятнадцать, но главной ценностью были лисята. За живого лисенка в Ростове давали по сто рублей, а в Ставрополе сидел агент от зоопарка, который охотно платил по пятьдесят рублей за живых лисят и волчат.

Два дня откапывали нору и наконец, докопались. Там оказалась четыре лисенка, которых Степан отвез в город.

Козы

Приметил раз Степан двух коз, которые ходили в заброшенный сад. От сада мало что осталось, так с десяток яблонь и две груши. И как ни старался охотник подкрасться, а все попадался на глаза козам. Хитрые животные ели по очереди, одна ест, а вторая караулит. Как-то ужинал он у Дениса да и рассказал о таких хитрых козах. Все посмеялись, а потом стали обсуждать как их обмануть. Степан все варианты забраковал, а после предложил свой:

- Если кто-то согласится мне помочь, то уже завтра, мы попробуем козлятину.

Вызвались Илья и Петр.

- Только скажи, что надо делать?

- Это не так сложно. Вот здесь козы, - он поставил солонку, - тут сяду я за старым плетнем. – Ты Петр не прячась выходишь вот отсюда. И тогда они побегут сюда. А там, из кустов выскочит Илья и напугает их еще больше. Тогда они бросятся к лесу и пробегут мимо меня. А там, дай бог, чтобы рука не дрогнула.

Пришли они на место заранее. Илья засел как договаривались, а Петр со Степаном засел. Пришли хитрые козы и Степан отправил Петра в обход пугать коз, что бы они побежали в нужную сторону. Долго ли, коротко ли, обошел их Петр и как выскочит, как завоет волком. Как сиганули козы, едва Илья выскочить успел и заорал нечто нечленораздельное. Тут одна коза через него скакнула и к лесу, а вторая повернула на Степана. Бахнул один выстрел, затем второй.

Потом Степан позвал их:

- Так парни, кто козу тащить будет.

Тащить хотели оба. И охотник их примирил: вытянул из старого плетня длинный шест, связал ноги козе и так они ее и принесли вдвоем на шесте. Но все веселье было вечером, когда Степан изображал Петра, который вместо того, чтобы спугнуть коз напугал их до полусмерти грозным волчьим воем.

Урожай

Главной работой в году была уборка урожая. Ведь из-за него весь теплый период года трудился земледелец. И, конечно, главной культурой была пшеница. Было время, когда все делали вручную, с применением самых простых приспособлений, но в то время, о котором идет речь, стали появляться на селе первые признаки прогресса. В прошлое ушла жатва серпами, а простые травяные и универсальные косилки и сеялки стали теснить косарей и ручной сев.

Первым приобретал новшества помещик, это понятно: хозяйство у него самое большое, да и богачом слыл на всю округу. Косилки и сеялки, по современным меркам, были устроены не сложно и приводились в действие от колес, на которых они катились. Никаких моторов на них не ставили, все ориентировалось на конную тягу. На стыке девятнадцатого и двадцатого века в их станице появилось несколько косилок и сеялок.

Владельцами этих дорогих и сложных, по тем временам машин, были самые богатые люди: сыроделы, мельники, трактирщики. Причем многие имели не по одному предприятию. Некоторые из них покупали машины для себя: одна косилка заменяла около десятка косарей! Правда на косогорах и неудобьях все равно косили вручную.

Другие, сами не занимавшиеся земледелием, купили новейшую технику с целью наживы и сдавали ее в аренду посуточно. Расплачиваться приходилось натуральными продуктами, денег большинство жителей станицы практически не имело. Косилки окупались в первый же год, а сеялки за два. Со временем, те из станичников, кто был побогаче, да занимался еще и торговлей, оценили эти новшества и стали приобретать их для личного использования.

Первая машина на паровой «тяге» появилась так же у помещика. Это была паровая молотилка. Паровая машина приводила в действие только механизм обмолота, а перемещать ее по-прежнему должны были животные. Паровая молотилка была столь тяжела, что перевозили ее только быками, и то приходилось запрягать сразу три пары. Помещик, по окончании собственного обмолота, сдавал эту машину станичникам, посуточно. Даже самые богатые из них не могли себе позволить купить такой агрегат.

Паровую машину брали в аренду краем, то есть, по нашим понятиям, микрорайоном. Она требовала в обслуживании не мене двадцати человек. Соседи помогали друг другу, а после высчитывали, сколько дней, в каком дворе молотили и расплачивались между собой пшеницей. Помещику так же платили пшеницей. Помещик не торговал на рынке и не продавал свою продукцию случайным скупщикам. У него было вполне крупное и современное, на тот момент, многопрофильное хозяйство и работал он по контрактам.

Этой техники не хватало на всех, и большая часть работ проводилась по старинке.

С появлением косилок стало возможным заменять нескольких взрослых работников одним подростком. Требования к парню были минимальными, лишь бы править парой умел. Но работа была монотонная, приходилось сидеть на косилке и смотреть вниз на край скошенного поля, на движущиеся части механизма, на валок. Такой сидячий монотонный труд усыплял детей. Были два случая, когда подростки засыпали и падали с косилок, прямо под ножи…

Некоторые, по этой причине, отказались от детского труда, к тому же в случае поломки, засорения косилки или изменения высоты травостоя, требовалась починка, чистка или переналадка машины, а эту работу делал взрослый. Другие, прибегали к ухищрениям, которые заключались в разных способах привязывания подростка, для предохранения от падения.

Косилки и сеялки, несмотря на конную тягу, принципиально не отличались от современных, разве только тем, сейчас их тащит трактор. А паровые молотилки остались в прошлом. На этой теме остановлюсь подробнее.

Паровая молотилка оказалась для крестьян столь выгодной и настолько облегчала труд, что брали ее в аренду охотно, а договаривались с управляющим помещика чуть не за полгода. Управляющий предпочитал давать машину тем, кто уже раньше брал ее в аренду. По его мнению, машина была сложной и дорогой, а потому ее берегли.

На гору молотилку затягивали три пары быков. Быки сами по себе ходят медленно, а тут еще гора. Десяток людей сопровождали ее, при всяких заминках подкладывая под колеса деревянные башмаки, чтобы не скатилась и не разбилась. По окончанию этого процесса, как правило, с раннего утра, закатывали молотилку в первый по порядку двор, и начиналась работа.

Работа четко разделялась. Несколько мужиков подносили снопы, другие бросали их в барабан, кто-то стоял у загрузочного барабана и поправлял снопы, на выходе стояли люди, которые меняли мешки и по мере их наполнения отставляли в сторону. Были так же две бригады носильщиков: женская бригада убирала солому и полову, а мужская уносила в амбар полные мешки с зерном.

Илье нравилось таскать мешки в амбар. Работа спокойная, никто не подгоняет, ни от кого не зависишь. Взял, отнес мешков пять-десять, посидел на скамейке в амбаре. Рядом стоит несколько бутылок водки: налил себе мерзавчик, закусил половинкой соленого огурчика и маленьким кусочком хлеба и дальше таскай. Денис боялся, что сын сопьется на такой работе. Но проходили две или три недели, заканчивался обмолот, и Илья больше к водке не притрагивался.

Самым опасным местом работы считалось место у барабана. Никакого подающего механизма у молотилки не было, так что, примерно, тридцатикилограммовые снопы приходилось бросать с четырех метров. Снопы далеко не всегда ложились удачно – их необходимо было поправлять вилами. Бывало, снопы попадали и в работника, который стоял возле барабана, при этом работник рисковал свалиться в барабан.

Такой случай был в действительности: погибла женщина, хозяйка того двора, на котором в тот день молотили. Она пожадничала и не захотела нанимать мужика, чтобы не платить рубль двадцать в день. Так дорого платили за риск, многие не соглашались работать на этом месте ни за какие деньги. Какое-то время она неплохо справлялась, но после обеда усталость взяла свое. В нее попали два снопа подряд, и она рухнула, вмести сними, в барабан.

До паровой молотилки молотили цепами, вручную, топтали конями, катали катком. Все это была тяжелая и малопроизводительная работа.

Свадьбы, посиделки, разводы

Свадьбы, гулянья и посиделки начинались по осени, после уборки урожая. Заканчивался рабочий сезон, появлялось время подумать о других вещах.

Засылали сватов, отмечали в узком кругу сговор, назначали день свадьбы. Обычно сговору предшествовало обсуждения вопроса женитьбы сына в внутри семьи, и окончательное решение принимали родители. Чаще всего мать, но отец мог настоять на своем и если он говорил нет или да, то это было окончательно.

Родители вели себя по-разному. Одни придерживались каких-то принципов, личной приязни или слухов, другие руководствовались счастьем сына, так как его понимали, а понимание сына и родителей часто отличалось. Пришлось жениться и Илье.

Была у него зазноба, из иногородних, и когда встал вопрос женитьбы он так и сказал отцу. Но тут вмешалась мать, она, во что бы то ни стало, желала породниться с казачьей семьей и присмотрела сыну казачку. Под давлением матери Илья женился, но добрую половину жизни сожалел об этом. Как выяснилось позже, его жена тоже вышла за него под давлением родителей.

Сговор не всегда бывал удачен, иногда девушка прямо говорила парню, мол, сватов зашлешь - откажу, а бывало все было ясно с самого начала: будущий жених нравился девушке и её отцу. Его привечали и звали в гости, называя при этом зятьком. Так что сговор был чистой формальностью, к общей радости. Прибегали и к услугам свахи, которая подыскивала парням подходящие варианты, собирала информацию о невестах и женихах, о богатстве, хозяйственности, трудолюбии и тому подобное. Она заодно разносила сплетни и происшествия.

В назначенный день накрывали столы, когда в горнице, если народу звали не много, а когда на улице для всех, а для - ближних в горнице. Бабы, соседки, под руководством хозяйки варили, жарили и пекли. Количество блюд доходило до двадцати. Водку часто брали красненькую, не очищенную и на розлив, ведрами. Один из трактирщиков возил водку из Ставрополя бочками. Осенью это приносило хорошие деньги.

Сначала ехали забирать невесту, соседи перегораживали улицу, с ними торговались, платили выкуп, размер которого обсуждался и торговался. Выкуп платили частью водкой, частью лентами и деньгами. Жених относил невесту в разукрашенную телегу на руках. Телегу украшали, кто и как мог, лошадей тоже. В ход шли ленты, цветы, обязательно старались одолжить, у кого-либо, бубенцы.

Невеста само собой была в разукрашенном платье, которое передавалась из поколения в поколение. Такое платье лежало на дне бабушкино сундука, пересыпанное нафталином от моли. Его подгоняли, ушивали или выпускали, под фигуру невесты. А по окончании церемонии оно возвращалось в тот же сундук.

Жених надевал новые штаны, как правило, единственные, сюртук или черкеску с галунами, в случае если жених был казаком. Все это тоже хранилось поколениями. Впрочем, у мужчин свободы было много больше, и, соответственно, была одежда для поездок в город и на другие случаи жизни.

В таком виде ехали в церковь.

Возле церкви жил местный колдун. Рядом с его домом, трошки не доезжая, останавливали лошадей и шли к нему с водкой и рюмкой, хлебом, солью и прочей закуской. Наливали и угощали, звали на пир. Плохой был знак, если тот от выпивки отказывался, могли быть всяческие неприятности у молодых. Напортив, если подношение принималось, то значило, что колдун на молодых и их семьи зла не держал. Очень редко этот человек соглашался прийти на свадьбу и сесть за стол. Когда он был всем доволен, то махнув на молодых рукой, говорил: «Поезжайте с богом».

Те же, которые не верили в колдовство или забывали о колдуне до церкви не доезжали. То кони понесут, то в грязь возок вдруг опрокинется и это были еще безобидные шалости.

Вообще-то колдунов было несколько. Некоторые из них не ходили в церковь, другие наоборот ходили весьма часто. И почти все они любили посещать свадьбы, похороны и другие празднества.

На свадьбе лучшего друга Саньки Беседенина был такой случай. Явилось на свадьбу сразу трое колдунов. Их, само собой, зазвали в горницу посадили за хозяйский стол. Хозяйка старалась им угодить. Двое слыли лекарями, а про третьего слава шла дурная. Вот выпили эти мужики, закусили, языки развязались и начали они друг перед другом хвастаться. Только и было слышно, как они тихими голосами спрашивали друг у друга:

- Ты это можешь делать?

- Могу. А ты вот это?

- Могу.

Нахваставшись вдоволь, они насели на третьего «коллегу». Тот на очередной вопрос буркнул что-то не внятное.

- Ага, - чуть не подпрыгнули первые два, - значит, ты только срать можешь, а обратно нет!

Потом первые двое вышли в сад, где были общие столы. Там один из местных дебоширов, уже дошедший до кондиции, приставал ко всем без разбора. Один из колдунов сделал ему замечание и предложил пойти домой почивать. Парень только того и ждал: он завелся и начал оскорблять обоих колдунов. Возможно, он и драться бы кинулся, но его оттащили брат с сестрой, тоже находившиеся на свадьбе.

Обиделись колдуны и, довольно громко посоветовавшись, так что слышало человек десять бывших поблизости станичников, решили обратить парня в волка. Разумеется, это считается невозможным, но я передаю, как говорили в те времена: «По чем купил, по том и продаю». Говорили, что этот трюк у них вполне удался. И новоявленный волк умчался со свадьбы.

- Ничего, - сказал один из колдунов, - денька три волком побегает, научится себя вести.

На другой день мать и другие родственники просили обоих колдунов, вернуть парня обратно. Сулили денег, но те выдержали обещанные три дня. После парня вернули в люди, но это был уже другой человек. Вся его спесь и любовь в выпивке куда-то делась. Стал он вроде как слегка пришибленным.

Родители не знали радоваться или нет, до этого отец безуспешно боролся с его пьянством и ленью. Но за излечение от этих «недугов» парень заплатил тем, что всего боялся и говорил не всегда внятно. Водили его к другим лекарям, но те, узнав, что с ним произошло, разводили руками, мол, после тех колдунов мы ничего не можем. Так он и остался таким пришибленным навсегда.

Посиделки

Посиделки начинались уже зимой. По вечерам, а зимой они очень длинные, спать еще рано, но уже все без света сидят, собирались девки к одной из подружек рукодельничать, да «лясы точить»[24]. Попадало тут всем, кто девкам неугоден: но более всего доставалось молодым парням. Обсуждались и разные случаи, проделки, происходившие как недавно и заменявшие свежие новости, так и давно, приближавшиеся к сказке.

Так как семьи были большие, то на огонек заходили друзья сыновей, потенциальные женихи, если не для одной, так для другой девушки. Приходили на посиделки и свахи, приглядеться к невестам, да и к их родне.

Старшее поколение женщин строго следило за отношениями молодежи. Всякие современные вольности в обращении считались не пристойными и, конечно же, запрещались. При видимой свободе было практически невозможно остаться наедине, разве что по-тихому условиться о свидании. Конечно, бывало по-всякому, но многие девки выходили замуж не целованными.

Был и такой обычай после брачной ночи носить по улице окровавленную простынь. Были и казусы с этой самой простыню, но в большинстве случаев они решались по-простому: рубили голову петуху, и простынь становилась окровавленной. Разводы в то время уже существовали, под эгидой церкви, но по этой причине они практически отсутствовали.

Зато разводы из-за измены супругов, хотя и редко, но все же бывали. В этом случае собирали свидетелей и священник, присланный сверху, в присутствии местного батюшки, хорошо знавшего людей, выслушивал показания супругов, потом свидетелей. А после оба священника удалялись, а возвращались уже с решением. Объявлялся виновный. После служилась специальная служба, и брак считался расторгнутым. При этом действия были противоположными свадебному обряду. Так на свадьбе молодые входили в разные врата, а выходили вместе. После развода, супруги, вошедшие в церковь вместе, выходили в разные врата, причем признанному виновным запрещалось вступать в брак, а истцу разрешалось.

Запрещение вступать в брак было более чем серьезным, так как все браки регистрировала церковь. Даже переезд в отдаленные места не мог дать возможность вступить в брак, а нарушители приравнивались к многоженцам и передавались в руки властей. В Российской империи такое преступление считалось тяжким, то есть каралась почти как убийство. За это легко можно было попасть на каторгу на несколько лет.

Что бы понять насколько разводы были редким явлением, скажу так: моя бабушка, от которой я услышал эту историю, наблюдала такое единственный раз в жизни в подростковом возрасте.

Смерть колдуна

Раз уж мы заговорили о колдунах, то стоит упомянуть о смерти, которой некоторые из них умирали. Услышал я эту историю, когда мне было лет десять. И она произвела на меня неизгладимое впечатление. Дед присутствовал при этом, и в тот момент сам был лет двенадцати.

Не только в Темнолесской, но и в окрестных станицах и селах жили колдуны и колдуньи. Многие из них занимались лечением и пользовались уважением. Но были и такие, которые наводили страх на односельчан. Им приписывали неурожаи, засухи, град, болезни, порчу. Многие из них подтверждали свою репутацию, афишировали ее и брали на себя, прямо как теперешние террористические организации, вину за происшедшее.

Ходили разные слухи, что некоторые из них, и умереть не могут как люди. Дескать, владеют они такими темными знаниями, что пока не передадут их преемнику – смерти им не видать. Однажды один из тех, о ком так говорили, заболел. Маялся он долго: год или даже больше и стало ему совсем невмоготу. Зла от него народ не видел, и многие ему сочувствовали, так как он бывало, и помогал.

Звали народных лекарей, и фельдшера все было без толку. Потом пришел один из самых уважаемых колдунов-целителей. Поглядел он на все это и говорит:

- Видно не смог он передать силы приемнику, а они его не пущают на тот свет. Тело уже бы и померло, видите, как мучается, да силы требуют либо нового хозяина, либо свободы.

- Так что же делать? - спросил кто-то из соседей.

- Может, кто желает силы принять и стать как он. Учиться почти не придется, через месяц другой все, что он знал - узнаете и делать сможете.

Но желающих так и не нашлось. Тем временем умирающий метался, его корежило, и когда приходил в себя просил смерти. Звали попа, но тот отказался прийти. Это сочли за малодушие, но поделать ничего не могли.

Тогда колдун-целитель взялся распоряжаться. Чтобы выпустить силы на свободу, соседям велено было разобрать часть крыши над лежанкой, на которой и находился умирающий колдун. Мужики принесли лестницы, сняли соломенные снопики. Потом принесли лаги – длинные шесты, толщиной в руку и больше. Человек восемь, по команде колдуна, приподняли потолочные балки, подложили под нижние концы лаг подпорки.

Почти сразу после этого умирающему полегчало, он успокоился и пролежал тихо с полчаса. А потом перекрестился, попросил прощения у людей и бога, и умер.

- Ну вот, - сказал распорядитель, - сила его ушла.

- А ты, батюшка, что же сам не взял силы себе? – спросил, его один из мужиков, знавший его хорошо.

- Да пошто они мне, у меня своя сила, собственная, мне чужой не надобно.

А батюшку, отца Сарафима, видно совесть замучила, и он пришел к умершему, часа через два после смерти. Но злые языки болтали, что тот колдун ему хорошо заплатил и деньгами и барана дал в придачу. Мол от того у попа и храбрость появилась.

Осень и торговля

Осень выделялась не только свадьбами, но и тем, что мужики часто начинали ездить в город: продать излишки выращенной за лето продукции и прикупить в запас самое необходимое. Соседи собирались вместе по нескольку возов, и такой обоз отправлялся на рынок в Ставрополь. Торговали на месте теперешней площади Ленина. Там же, как правило, и ночевали при необходимости.

Рынок был злачным местом. Много разношерстного народа кормилось вокруг него. Там вертелись цыгане-конокрады и цыгане-кузнецы, которые продавали всяческие инструменты и принимали заказы. Ходили лотошники, торговавшие всякими сладостями и безделушками в разнос, лудильщики-паяльщики, починявшие дырявые кастрюли и всякую утварь. Были там две маленьких лавки слесарей-точильщиков, торговавших замками и точившими топоры или пилы. Там же паслись карманники, жулики и другие мелкие воры. И само собой, там были торговцы и, конечно же, полиция.

Полиция в то время работать умела. Территория делилась на околодки, и всех преступников городовые знали в лицо и хорошо помнили список их деяний. Но преступники все равно умудрялись процветать. Наиболее распространенным преступлением было воровство. Крали все, что плохо лежит, а более всего еду в самых различных видах. Мелочные кражи раскрывались по горячим следам или не раскрывались вовсе.

Наиболее лакомым куском для воров были наличные.

Воры высматривали денежных людей, когда они продавали и покупали. Присматривали в какие карманы кладут кошельки и портмоне. Карманники работали парами и тройками. Воры попроще, пытались достать деньги ночью.

Однажды Денису со старшими сыновьями пришлось ночевать прямо на базаре. Были они там не одни: еще пять Темнолесских возов стояло рядом. Торговля была удачной: Денис продал двух телок и пяток баранов и поэтому сильно опасался за деньги. Он видел, что по базару шныряют подозрительные личности, присматривающиеся к чужим деньгам.

- Слышь, - Миша, - прошептал он на ухо Шевченко, - боюсь я за деньги, не знаю куда деть, чтобы не украли.

- А ты полсть стелить будешь, так под середку положь, только не забудь утром подобрать. Если кто и приметит, то взять тяжело, вы тут спите, да и полсть враз не разрежешь, небось[25], тебе дядька валял.

Поблагодарил Денис друга и так и сделал, а как стемнело, переложил под другую часть полсти. А когда проснулись поутру, так деньги подобрал и в самый дальний карман засунул, с застежкой на две пуговицы. Едва собрались, как у других станичников поднялся крик: «Деньги украли». Прибежали полицейские, взяли показания, но воров сыскать трудно: бог знает, кто и когда украл, а деньги на них печати нету, что они принадлежат такому-то по праву.

В другой раз Денис научил прятать деньги другого станичника. Но тот на беду с вечера выпил лишнего, а утром свернулись, собрались, а деньги забыли. А когда спохватились, отъехав всего пару сотен метров денег на месте уже не было. Казак во всем обвинял Дениса, всю дорогу ругал его. Денис, как обычно в перепалку не ввязывался, а послал его к Шуту.

Едва они доехали до Темнолесской, как потерпевший потребовал возместить деньги. Денис отказался: мол, я твоего не брал. А то, что ты деньги не поднял, так кто ж кроме тебя виноват. Но потерпевший потащил Дениса к атаману.

Атаман выслушал, почесал бороду, оглядел собравшийся народ и постановил:

- Денис тебе ничего не должен. А деньги ты потерял сам, по причине забывчивости и пьянства. Так что вини себя. А от меня тебе совет: раз не пить не можешь - пей дома, или, когда в кармане больших денег нет. Или вот в нашем трактире, там все свои не обкрадут.

На том дело и закончилось.

Конокрады

Так же часты были кражи коней. Конокрады были, по большей части, цыгане. Они понимали толк в лошадях и очень их любили. Конокрады знали много приемов, как подойти к коню, чтобы не потревожить его и хозяина. А утром проснется казак, а на руке намотан только огрызок повода, обрезанный острым ножом. Казаки люто ненавидели конокрадов и в каждом цыгане подозревали вора. Конокрады появлялись и, примелькавшись, исчезали, иногда на год два. Все они были не местные.

Однажды Илья лег прямо между двух своих лошадей, по причине того, что на базаре орудовали конокрады. Он собирался не спать, но почти сразу крепко заснул. Вдруг что-то как толкнуло Илью. Он открыл глаза, а возле лошади стоит молодой цыган с ножом в руке и смотрит на него. Миг и он отпрыгнул в сторону. Илья и крикнуть не успел. После этого разбудил он Тихана и сели они в карты играть, чтобы не заснуть.

Конокрадство и по закону было тяжелым преступлением – конокрад с историей мог запросто угодить на каторгу лет на пять-семь. А если казаки ловили вора сами, то полицию звать не спешили – били смертным боем. Но уж очень заманчивым делом представлялось заполучить коня, а, то и пару, тут же отойти с ними на пару десятков шагов, сесть верхи и ускакать. Конечно, заявляли в полицию, приметных лошадей описывали и телеграфом рассылали приметы по другим населенным пунктам, многих ловили, но конокрады не переводились.

Если бы сейчас были в ходу кони, а не автомобили, то все угонщики стали бы конокрадами, уж очень привлекателен, что конь, что автомобиль.

Денис

Денис всю жизнь вылазил из нужды. И с помощью старшего сына годам к сорока пяти у него стали водиться деньги. Он поправил усадьбу и хозяйство и стал копить. Задумка у него была простая и вовсе не оригинальная: много народу уже занималось этим делом, в том числе и станичники. Дело это называлось углежогством.

В богатых домах Ставрополя не хотели топить дровами. Имели они всякие роскошества в доме, а дрова частенько дымят, и дым не только дает тяжелый дух, но оседает всюду и вещи портит. А вот древесный уголь горит, жарче дров, и дыма не дает и запаху от него самая малость.

А раз есть спрос – появляется и предложение. Лесов вокруг Темнолесской было много, потому она такое название и получила. Ближние угодья относились к станице, и распоряжался там атаман. А вот то, что подальше было государственным. В тот лес просо так не пойдешь дровишек нарубить.

Лесничие

Весь казенный лес был разбит на делянки: две версты, на две. Между ними были просеки, такой ширины, что на паре можно было возом ездить. На перекрестках просек стояли номерные столбы, с каждой из четырех сторон на таком столбе был вырезан номер участка, и номер к оному участку был обращен. Так что всякий кто видел столб, знал, где он находится. На дюжину таких участков полагался лесник-объездчик.

Объездчики строго следили за лесом, разрешая собирать только хворост, не пользуясь топором. Всяческие порубки были запрещены. Но мужики все равно забредали в казенные леса, все равно рубили и, конечно же, попадались. Объездчики тоже были людьми и вели себя по-разному. Одни строго по закону, выписывали штрафы или отбирали топоры у порубщиков, другие входили в положение.

Был один объездчик, сам из бедных казаков. На службу в лесничество пошел из-за жалования, фактически навсегда простившись с сельским хозяйством. Он, поймав браконьера, у свежесрубленного пенька говорил:

- Ну и кому ты этот пень оставил. Приедет старшой объездчик и мне за этот пень попадет и за то, что тебя дурака не поймал. Давай ка, парень, ты этот пенек под самый корень руби, а я постою, да землей и листьями хорошенько притруси.

После он отпускал парня, не выписывая штрафа.

Был и другой, который вымогал мзду и вредил порубщикам, как мог, сверх всякой меры. Так, к примеру, поймавши казака, который нарубил заготовки на полозья для саней, отрубал «головки». Головками называли загнутые вверх коренья, которые должны были служить передними концами лыж на больших санях. При этом записывал имя, брал штраф и стоимость порубки. А мужик оставался с испорченными заготовками, которые, кстати сказать, надо было еще найти и выкопать, прежде, чем рубить.

Соседская свинья

Дед рассказывал, как забивали свинью у его соседа. Вместо того как обычно нож в сердце, вызвался один казачок ей голову шашкой срубить. Ну, хозяин и повелся на его предложения. Казак обещал, что раз и все. Но как говорится человек предполагает, а бог располагает. Собрался народ, в те времена это было реалити шоу, и парень лихо махнул шашкой, голова упала на приготовленную холстину, а свинья как рванула... Десять минут вся толпа добровольных помощников гоняла обезглавленное тело. Догнали ее за пять дворов. Она забежала к ничего не подозревающим людям в амбар и всех перепугала - кровь из нее лила ручьем.

Это считалось признаком «легкой руки и чистой души», когда животное не сразу еще умирало. А было это перед Первой мировой. И мастера были похлеще тех самураев и ниньзей, и в рукопашку и с шашкой. Кстати японский меч это вариант сабли. Так что еще не известно кто кого.

Аукцион

Каждую осень в Ставрополе проводился аукцион, на котором продавали право вырубки государственных делянок в зимнее время. Туда съезжались все углежоги и торговцы лесом. Туда же отправился и Денис с сыновьями.

Денис, накопивший триста шестьдесят рублей, предварительно ездил в Ставрополь и списал стартовые цены на участки. Всего десяток делянок стоили меньше, чем сумма которой он располагал. Поэтому он занял сорок рублей у соседа и старого друга Михаила, что немного повышало его шансы.

Торги начинали с самых дорогих делянок, где стоял строевой лес. Все уважающие себя покупатели ездили на те делянки, которые желали приобрести и осматривали их. А настоящие дельцы считали пригодные для их целей деревья, заранее держа в уме предполагаемую прибыль.

Сперва шли участки по восемьсот рублей, потом постепенно цены стали снижаться, дошли до шести сотен, потом до четырехсот. Денис присматривался: насколько переплачивает покупатель за участок, по сравнению со стартовой ценой, и торговаться не спешил. Зато старший сын, Тихан, как цена упала до четырехсот, утерпеть не мог:

- Батя, чего вы не торгуетесь? – все время твердил он.

- А то и не торгуюсь, что сейчас кто-то еще крикнет цену на десять рублей больше, а мы отойдем. И тогда остальные, которые метят на дешевые делянки, будут знать: сколько у меня денег. А когда придет наша делянка, то кто-либо просто даст за неё на пять-десять рублей больше, чем у нас имеется. И тогда мы поедем домой ни с чем.

Тихану пришлось замолчать. Остались четыре последние делянки с начальной ценой около трехсот рублей. Выкликнули очередной номер, цену двести девяносто рублей. Ради этой делянки и приехал сюда Денис. Он дождался, когда кто-то отозвался и выкрикнул цену на десять рублей дороже, и только после этого встал и крикнул:

- Триста шестьдесят!

- Триста шестьдесят, раз! Триста шестьдесят, два! Триста шестьдесят, три! Продано, - выкрикнул аукционист.

Так Денис купил свою первую делянку и стал углежогом. Он отлично понимал, что те люди, которые после летней страды теперь отлеживаются на печи, или ходят выпить шкалик другой, к весне, возможно, будут голодать и добавлять в муку кукурузу, овес или что похуже. Иногда дело доходило и до золы из печки. Он решил работать круглый год и стать состоятельным человеком. Хотелось ему в будущем поставить на своем дворе водяную мельницу или лесопилку.

Лес

По правилам лесничества рубить следовало начинать не ранее первого ноября. Но до этого арендаторам разрешалось вести подготовительные работы. Под этим понятием подразумевалось обустройство самого процесса, а также проживания. Что бы прожить зиму в лесу требовалось теплое жилье. Ради временной работы строить что-то всерьез никто не собирался. Углежоги делали себе землянки такого размера, что бы могло поместиться два или три человека.

Денис с сыновьями выкопал яму на склоне, поставил там печурку, для отопления и приготовления пищи и полати, себе в один ярус – сыновьям в два. Петра решено было оставить дома. Дверь, заранее сколоченную привезли с собой, бревен нарубили на месте и накатили крышу в три наката. Затем подготовили две ямы для углежогства. Пока в одной горело дерево, для другой рубили и стаскивали дрова. Денис сам укладывал дрова в яме, заодно обучая сыновей.

Делянка им попалась так себе, на косогорах и неудобьях, но подходящего для дела лесу было достаточно. Начали понемногу печку протапливать. Она сделана была из сырой глины и давала трещины по мере обжига. Трещины тут же заделывали свежей глиной. Получилось криво-косо, но зато в землянке стало тепло, да и для приготовления пищи печка годилась. Эта печка служила и источником света.

Деревья рубили по ряду, то есть по схеме, как сказал бы современный человек. Все бревна, имевшие строительную и столярную ценность, либо сразу вывозили домой, либо разделывали на заготовки тут же. Пока ямы горели, из подходящих лесин делали полозья для саней, а то и сани целиком, ступицы для колес или даже колеса. Придет лето колеса пригодятся, не вечные они. Делали вилы для сена, деревянные блюда, били баклуши, и длинными, зимними вечерами резали из них ложки.

Кстати насчет баклуш, большинство точно все поняли не правильно. Баклуши - это заготовки под деревянные ложки. И для того, чтобы заготовка была прямослойной, а только из такой заготовки получалась хорошая ложка, чурку, отпиленную с запасом, скалывали до прямоугольной формы ударами маленького топорика, так получалась баклуша. Так что баклушу били, то есть обкалывали излишки чурки с четырех сторон. Сколотые отходы шли в печку.

Знаменитое негативное выражение «бить баклуши», вероятно, получилось в контексте: когда уже больше нет возможности делать что-то еще: бьём баклуши, то есть самая простая и легкая работа, почти безделье. Вечерами работать могли только в проходе между лежанками, перед печкой. Поэтому сначала варили кашу и суп, потом ели, а уж потом били баклуши.

Часто коротали время за картами. Играли в дурака, в ведьму и в очко. Когда хотели скоротать время играли в пьяницу. Иногда заходили гости с соседних делянок, все делянки в округе были распроданы с аукциона. Кто в карты поиграть, а кто посоветоваться.

Однажды с соседней делянки пришел молодой парень Семен.

- Хлеб-соль[26], - сказал он с порога, - видя приготовления к ужину.

- Садись вечерять с нами, у нас суп да каша, - отозвался Денис.

Слово по слову и рассказал Семен, что нашли они с братом на своей делянке три чинары непомерные. Чинарой называли бук, дерево ценное, практически не гниющее, годное для строительства дома, а также саней и телег, да и на многое другое.

- А что и, правда, велики те чинары? - спросил Тихан.

- Мы с брательником меньшую из них вдвоем не смогли охватить!

- Вот это чудо лесное! – с улыбкой воскликнул Денис.

- Так вот, дядько Денис ума не приложим: как их взять. Может, вы нам что присоветуете.

Наутро переделав необходимую работу, Осыченковы втроем отправились смотреть чинары. Чинары оказались замечательные: меньшую охватили втроем, при помощи Тихана, следующую вчетвером, с Ильей, трошки не охватили, а последнюю охватили впятером.

- Это не чинары, это целое богатство вам хлопцы привалило, - сказал Денис, - осмотревшись на месте. – С этих трех деревьев дом можно поставить, да еще какой, тыщу лет простоит не сгниет!

- Дом - это хорошо, я на будущую осень жениться хочу, так следом и дом ставить надо.

- А что и девка на примете есть?

- Есть, и родители уже согласны.

- Так женись сейчас, а дом осенью поставишь.

- Так она еще в малолетках ходит.

- Понятно… А с Чинарами: возьмите двуручную пилу и пилите, сколько сможете по кругу. А после топором с «энтой» стороны засечку, чтобы в овраг не упала, а после снова пилой. А как срубите, колите их клиньями вдоль волокна, а потом делайте козлы, прям тут, и пилите на доски, иначе вам их отсюда не вывезти. Работы много, но оно стоит того.

Парни последовали совету Дениса. Все свободное от углежогства время они возились с этими деревьями. И, правда, после поставили Семену дом, снаружи обшитый буковой доской. Это было не чудо света, но дом стал местной достопримечательностью. Некоторые доски превышали в ширину метр. Они могли быть и три метра в ширину, но такой длинной пилы просто не было.

Лесная свинья

Другой раз пошли Тихан и Илья к другим соседям в карты играть. Сели сыграли партию другую. Тут дверь отворятся, и входит Ефим, младшенький сынок хозяина делянки, и с порога выпалил:

- Тятько, я лесную свинью застрелил. Насилу дотащил!

А к тому времени уже стало холодать, и волки начали в стаи сбиваться. Так, что многие ходили с ружьишком, даже не далеко, за хворостом. Пошли взглянуть на добычу, запалили факел и стали приглядываться.

- Что-то странно эта свинья выглядит, - с сомнением в голосе сказал отец Ефима.

- Да это домашняя свинья, сказал Илья, - я уже четыре раза с дядькой ходил на свиней, эта точно домашняя.

- Да она же желуди у того старого дуба собирала, это точно дикая свинья, тут до станицы верст девять будет, - возмутился Ефим.

- Пожалуй, Илько прав, - согласился отец парня, - свинья и, правда, домашняя.

- Так это слепая свинья, вдовы Анисьи Сидоровны, слыхал, что она месяц уж как пропала, воскликнул Тихан. - Она матушке жаловалась, и убивалась по ней. Анисья думает, что ее волки сожрали.

- Так что, выходит я провинился? – спросил Ефим.

- Успокойся, если провинился, то самую малость, - улыбаясь, сказал его отец. – Завтра все одно мы с тобой в станицу едем, так завезем им гостинец, думаю рады будут, и она и ее мальцы. А что бы все решить миром, подарим ей одного из наших кабанчиков, которые у Машки на прошлой неделе народились. Пусть откормят. А ошибиться в сумерках было не трудно, не переживай.

Но новость разлетелась быстро, и Ефиму крепко доставалось от острых, главным образом, девичьих язычков.

Охота на волков

Время от времени заглядывал к ним на огонек Степан, надо же охотнику переночевать в тепле. Как-то, в середине зимы, Степан взял Илью на настоящую охоту на волков.

Он выбрал место, мимо которого шла волчья тропа, звери ходили по ней каждое утро. Все следы четко были видны на снегу. Охотники сделали большой крюк, чтобы не наследить, не оставить свой запах, который мог спугнуть осторожных животных. Это в сказках волк глупый неудачник. В действительности волки очень умные, осторожные звери, прекрасно умеющие охотиться стаей. В стае имеется иерархия, как в повседневной жизни, так и на охоте. Во время охоты волки делятся на группы, загонщиков, пугателей и собственно охотников: все как у людей, или наоборот - люди у волков научились…

Место, выбранное Степаном, было в метрах тридцати от тропы, за тремя кустами, которые хотя и состояли из одних голых веточек, но все же давали какое-то укрытие.

- Сейчас время волчьих свадеб, - зашептал в ухо Илье Степан, - время для охоты особое. Волки сейчас резко глупеют, их интересуют только волчицы. Именно такая группа ходит по этой тропке. Потому мы можем позволить себе сидеть здесь, так близко от тропы. Волчицу стрелять нельзя - порвут. Она идет первой, но я всегда, для верности пропускаю одного, а то и двух, и начинаю палить с третьего или четвертого волка. Так что, племяш, ты берешь последнего, завалишь, снова последнего, понял?

- Ага, чего не понять-то.

- Я займусь головой. В прошлый раз, когда я их видел - насчитал одиннадцать. Они идут за волчицей и на стрельбу внимания не обращают, так что условия стрельбы – лучше не бывает. Каждый волк – семь рублей премии за уши и шкура от пяти до десяти рублей. Положим пяток и заработали, как хороший косарь за два месяца в поле.

Сидели часа два. И вот появились волки. Было их девять.

- Видать поспорили они из-за волчицы и двоим не повезло, зарезали их. В обычное время волки своих не режут, а в период свадеб запросто. Так смотри, подходют.

Дядькино предсказание сбылось полностью. Они стреляли как по кроликам в Степановых угодьях. Из первых двух зарядов Илья попал два раза, перезарядил и добил одного и выстрелил в третьего. Попал, но волк еще был жив. Илья стал опять перезаряжать, но дядя помог племяннику и последним, своим четвертым выстрелом добил зверя.

- Заряжаем на всякий случай, но волки ушли. Теперь волчица здесь больше не пойдет. Пойдем, посмотрим: что мы настреляли.

А настреляли они шестерых.

- Тут почитай рублёв на пятьдесят только шкур будет, - оценил добычу Степан. – Молодец, Илько, двоих сам завалил и одного мы напополам. Так что тебе доля причитается. Давай снимем с них шкуры пока не остыли…

Уши сдавали в самой станице, поэтому Степан взял Илью с собой. Там же Илья получил премиальные деньги за два с половиной волка. Степан добавил ему полтину от себя:

- Это для ровного счета, чтобы двадцатка была. Съезжу в Ставрополь, продам шкуры, занесу еще денег.

Охота была выгодным делом, если обладаешь умением, и если везет. Тот же Степан, бывало, по две недели пропадал в лесах и возвращался ни с чем, хотя слыл одним из лучших в округе охотником. Поэтому Денис склонял сыновей к работе, а охоту он считал развлечением.

- На своем труде убытку не бывает, - любил говорить он.

Тем временем зима крепчала. Денис сам возил в Ставрополь древесный уголь на продажу, а иногда брал с собой Илью. Тихан редко попадал в город, на него Денис, как на старшего, оставлял горящие ямы. Ямы горели три-четыре дня и за ними нужен был глаз, да глаз. Если дрова трошки прогорели, то за такой уголь платили гораздо меньше, а если еще чуть, то можно было просто выкинуть. Пока ямы горели, первым делом следовало рубить лес на новую закладку, очищать его от веток и тащить к яме.

Таскали лошадью, привязывая бревно веревкой к упряжи. Но лошадей было только две: Глашка и Серко и ходили они в паре. Так что Тихан только рубил лес, оставляя перетаскивание на потом, когда вернуться отец с братом из города.

Серая пара

Глашка и Серко были поразительно похожи внешне и жили душа в душу, хотя парой они стали только в хозяйстве Дениса. Года за три до того был Денис с Тиханом в Ставрополе, поехали они присмотреть себе лошадь. Шли по ряду, смотрели, приценивались. Денис никак не мог остановиться и сделать выбор.

И тут Тихану глянулась заморенная тощая кобыла серой масти в крупное светло-серое яблоко. А Тихан, пока был в работниках, четыре года ходил за скотиной, в том числе и за лошадьми. И не просто ходил, а помогал и хозяину, и ветеринару, прислушивался и присматривался. Несколько раз даже роды принимал. Многому он там научился, и стал понимать лошадок даже лучше отца.

- Смотри какая, - говорит он отцу, - интересно, сколько за не просют?

Подошли поближе осмотрели лошадь, зубы копыта.

- Три с половиной года, - шепнул Денис сыну.

- Скорее четыре.

Хозяин, по виду ногаец, с длинным кинжалом на поясе, в ножнах с серебряным шариком на конце, заметил, что к его товару проявляют интерес.

- Друг, покупай лоша, даром отдаю.

- И сколько нынче даром? – спросил Тихан.

- Восемьдесят рублёв!

- Шестьдесят, - довольно нагло предложил Денис.

- Ты, батя полегче, - зашептал на ухо Тихан, - эту лошадку откормить, так она сотню стоить будет.

Ногаец неожиданно уступил:

- Давай не тебе, не мне, а посередке, - предложил он, хитро улыбаясь.

- По рукам, согласился Денис. Пиши расписку.

- Мой по-русски не умей писать. Ты пиши…

Так и появилась Глашка. А через три недели снова были в Ставрополе и повстречали того ногайца.

- А знаком! Обрадовался он. Тут у меня с братьями еще лошади есть и один конь, точная пара той кобыле, что я вам продал.

Отправились с ногайцем, к его загону, где содержались два десятка лошадей.

- Это мои братья кивнул он в сторону двух, еще боле дремучих ногайцев, чем он сам. Они по-русски не говори и понимай совсем плохо. А вот тот конь.

Конь и правда, был хорош. На пядь выше кобылы, а по окрасу подходил идеально. Осмотрели и решили, что подходящий. Ногаец запросил девяносто рублей и Денис, понимая, что конь стоит дороже, заплатил не торгуясь.

Стали ловить серого арканом и тут он показал свой норов: испугавшись аркана конь сиганул через ограду в полторы сажени высотой (2,7 метра). Один из ногайцев сел верхи и с арканом кинулся ловить. Они сделали пару кругов вокруг базара, прежде чем коня заарканили.

- Да он совсем дикий, - шепнул на ухо отцу Тихан.

- Ничего приучим. Это даже хорошо, что дикий, значит не краденый, а из их табуна с гор. А то я уж думал: с чего это он другойрядь дешевле продает, уж не краденый ли, а то и убийство могет быть, они там у себя чистые абреки[27].

После Глашку и Серко приучали к упряжи по отдельности. Кобыла пошла почти сразу, а конем пришлось возиться недели три. И то, как только начинали грузить телегу он сразу переставал везти, как будто хотел сказать, мол тяжело, может подсобишь. Тихан однажды догадался сделать вид, что помогает, чисто символически приложил плечо к задку телеги и крикнул: «Но, пошел». Серко оглянулся, увидел «помощь» и потянул телегу. Это был хитрый конь.

Из них получилась отличная пара, в которой главным был Серко.

Убийство

Как-то, когда все были на делянке, подъехал к ним объездчик.

- А ну мужики покажте ваши топоры.

- А что случилось?

- Не велено рассказывать, а топоры дайте примерю.

Он вытащил из сумки кусок пенька, который с одной стороны был срублен, а снизу спилен пилой. На рубленой части виднелись выступы, характерные для топоров с выщерблинами, так, к примеру, если бы кто невзначай рубанул по гвоздю, когда плотничал, а после стал дерево рубить. Дали топоры. Они все оказались с ровным лезвием.

- Так ты порубщика ищешь, - догадался Денис. – Как выщерблены, а их тут две, совпадут, так это его топор.

- Догадлив ты, - согласился объездчик. – Не стал бы я это делать сам по себе, хотя другие из «наших» так делают, но тут воля не моя - дело это полицейское. А раз вы ни причем так скажу: этим топором одного из наших из лесничества зарубили. Потому если что приметите - обязаны сообщить властям, хотя бы своему атаману.

Такое случилось впервые на памяти Дениса. Народ тут жил мирно и власть уважал. Так что даже в лесу, объездчик мог подъехать к трем порубщикам, не опасаясь за свою жизнь. И если он требовал топоры в залог, так как штраф платить не из чего, то хотя и со спорами, но топоры он получал.

Дело это курировал прокурор Ставропольской губернии. Топор, в конце концов, нашли и по нему владельца. Улики были на лицо: дома у него обнаружили окровавленную одежду. А кто-то видел, как он в день убийства в ручье отмывался. Вкатили ему пожизненную каторгу…

Тварь

Вообще судейский мир был весьма далек от жизни станичников. Все дела решал атаман домашними средствами. Но был случай, когда станичника все же судили.

Поехал как-то Николай Волосенко в Ставрополь, как водится не один, а с соседями. Расторговался он хорошо, а после выпить зашел с двумя приятелями в трактир. Выпили они красненькую, показалось мало. Пошел он еще выпивки купить. Вдруг слышат мужики, которые с ним были, крики, но даже не поняли, из-за чего начался сыр бор. А потом слышат, что городской господин полицию кличет.

Подошли из любопытства узнать, что и почему и видят, что тот господин городовому на их соседа тычет:

- Он меня оскорбил прилюдно, я на него в суд подать желаю.

- Как же, ваше благородь, он вас оскорбил? – спрашивает городовой.

- Он меня тварью обозвал.

Тут станичники сообразили, что тот господин, оскорбленный какой-то полицейский чин, только в гражданском. Городовой у Николая документы потребовал, записал, кто он и откуда, переписал свидетелей. А так как физического урону никто не получил и пострадавшего не было, Николая отпустил, сказал, что как придет вызов суд, то он обязан явиться.

Вышли они из трактира, опечалился Волосенко:

- Это ж теперь мне адвокат нужен, я малограмотный, а тот еще и полицейский, да не рядовой, а с чином. Засудит он меня.

И тут подходит к ним адвокат. Так, мол, и так, я все видел и слышал, и если желаете, то могу быть защитником на суде. Сует Николаю визитку.

- Я не дорого возьму, всего восемьдесят рублей.

Разошлись они, а у Николая денег таких отродясь не водилось, разве, что черкеску, да шашку продать, а тогда с чем на смотр идти. Приехал он в станицу сильно опечаленным.

Походил пару дней и решил пойти в церковь исповедаться и послушать, что отец Серафим скажет. Выслушал его поп и говорит:

- Так ты его тварью обозвал, сын мой?

- Так и есть, батюшка, привычка у меня такая, чтобы не ругаться совсем уж нехорошими словами, грешен.

- А знаешь, сын мой, - говорит хитрый священник, - что слово тварь вовсе не оскорбление.

- Как так? А тот офицер счел это обидным.

- Сын мой ты грамотен?

- Трошки, читаю по складам.

- Значит, библию сам не читал? А если бы читал, то ведал бы, что слово тварь в библии часто упоминается. Вот, например, Евангелие, стих такой-то: «… и повелел господь всем тварям божьим…».

И начал отец Серафим библию листать да подходящие цитаты подбирать, да закладки делать. Заставил он Николая заучить наизусть несколько из них.

- Ты, как будут тебя на суде спрашивать, так и говори, что тварь слово божие и библейское, а божие не может быть ругательным или оскорбительным. И открывай библию и наизусть говори, то, что мы с тобой заучили, а для виду пальцем по странице води, вроде как читаешь.

Настал день суда. Поехал Николай в Ставрополь вместе с отцом Серафимом. Священник сам вызвался помочь, что бы казак ничего не напутал. Стали разбирать дело, Николай все признал, как есть, мол, ваша честь так все и было, господин поручик все правильно излагают.

- Так значит, вы признаете себя виновным? - говоритадвокат истца.

Тут ему отец Серафим мигает, давай, мол, действуй, как репетировали.

Николай встает и говорит:

- Хотя я все и признаю, так как люблю правду, а лгать нехорошо и перед людьми, и перед богом, но вот те крест, не виноват я!

- Как же ты не виноват, ведь ты все признал? – спрашивает судья.

- Так и есть, ваша честь. Да только слово тварь не ругательное, а божие.

- С чего это ты взял?

- А с того, что в библии оно много раз упоминается…

Тут открывает он библию и ну цитату за цитатой. А присяжные сидят и слушают. А сами они по большей части тоже люди простые и верующие. А как Николай закончил, то и говорит:

- Так что, ваша честь, слово тварь библейское и божие, а божие слово ругательным быть не может. Я потому себя и приучил говорить так, чтобы в сердцах кого не обидеть, каким нехорошим словом.

Тут в зале смешки пошли, публика явно стала казачку сочувствовать. Судья предложил присяжным пойти посовещаться. Вернулись они скоро и вынесли единогласный вердикт: казак не виновен. История эта ходила и по станице, и по Ставрополю не один год, уж очень неординарный был случай.

Бочка

Тем временем жизнь в лесу продолжалась. Осыченковы жгли уголь, да возили его в город. Илье понравилось ложки резать, так нарезал он их столько, что Денис стал их продавать. Ближе к весне, стал он доверять Илье за ямами следить, и братья теперь ездили в Ставрополь с отцом по очереди. Однажды, возвращаясь вечером домой, Денис с Тиханом спускались с Барсуковской горы и в самом низу приметили телегу в стороне от дороги.

- Смотри, Тиша, телега, не иначе разбился кто.

Подъехали ближе. Оказался там свой Темнолесский казак, целый и невредимый и конь тоже в порядке. А сани опрокинуты и бочка, которая на них стояла разбита.

- Мужики, помогите сани на полозья поставить.

Втроем они перевернули сани. Вокруг стояли лужи водки, и дух стоял как в трактире на крещение. Мужик предложил, коли хотите - пейте:

- Мне все одно теперь конем расплачиваться.

Денис с Тиханом отказались. Казак остался чинить порванную упряжь, да всем проезжающим станичникам предлагал, кто не брезгует, пить сколько хотят. Некоторые прямо из луж лакали…

Зима подходила к концу. Все арендаторы стремились дорубить крупные деревья на своих делянках, за них ведь деньги плачены. Подлесок по договору обязаны были оставлять. После окончания срока аренды лесничие начинали сажать новые деревья, которые лет через сто снова стали бы новым лесом. Все делалось по уму. К сожалению, теперь станица Темнолесская лесами похвастать не может.

По окончании работы на делянке, Денис подсчитал прибыль: в руках у него оказалась невиданная ранее сума в тысячу двести рублей.

Весна

Пришла весна. Подросли телята: телочка и бычок. Обоих решено было оставить. На базаре в Ставрополе купили еще одну телку: семья начинала расти, и Евдокия хотела иметь четыре коровы, а может и пять: «Там поглядим». В другой раз ездили в «Барсуки», то есть в станицу Барсуковскую, где тоже бывал большой базар, специализировавшийся на продаже животных. Там Тихан и присмотрел коня трехлетку. Сам его «сторговал».

За коня просили девяносто рублей и Денис было противился этой покупке. Но практика углежогства показала, что одной телеги мало и требовалась еще одна и соответственно лошадь или пара. Так что Тихан довольно легко уговорил отца. Так появился Тимка. Этот конь оказался находкой: он, как вошел в силу, один таскал телегу с грузом, мало уступавшим тому, что возила серая пара, а те кони были не из последних. Тимка был любимцем Тихана.

Весенние поездки сопровождались сильными дождями. Уровень в реках часто поднимался и там, где раньше можно было срезать путь через броды, дорога вдруг становилась опасной и непроезжей. Плавать почти все местные не умели: образ жизни не располагал для плавания, которое не давало практической пользы, а понятие спорта тогда отсутствовало.

Поездки. Брод

Однажды Денис с Ильей подъехали к броду через Егорлык, а река разлилась и стала в три раза шире и в два раза глубже. Место так изменилось, что только по колее, уходившей в воду, можно было признать, где раньше был брод. Сошли они с телеги, и стали осматриваться: течение тоже стало гораздо быстрее, так что перспективы переправы вызывали большие опасения…

Ближний к этому месту мост недавно снесло, а до другого ближайшего моста, да опять до «своей» дороги было лишних полдня.

Тут подъезжает незнакомый казак при полном параде, одноконь и тоже с пустым возом. Одет он был в черкеску и бурку, да еще при длинном кинжале. Окинул их орлиным взором:

- Что мужики забоялись?

- Было бы народу поболее, так можно было бы попробовать, - отвечал Денис.

- Да зачем-народ-то! Тут переправиться делать нечего: так вода доходила до колена коню, а теперь по грудь. Воз легкий поплывет, а конь вытянет.

Следом появились еще два воза, оба парами. Подъехали трое взрослых мужчин поздоровались. Выглядели они немного странно, такой одежи Илья еще не встречал.

- Вот теперь ежели все согласны переправляться, да помогать друг дружке, то можно и попробовать, - сказал Денис.

- Что бы я жидам помогал, - вскипел лихой казак, - пусть хот пять раз утопнут – руки не подам. Они Христа распяли, а я им помогать!

- Мил человек, - говорит один из евреев, обращаясь к Денису, - мы тут в первый раз едем, так подскажи нам, сможем мы тут переправиться или нет.

- Видишь ли, сейчас река разлилась, переправиться можно, но опасно и трудно. Для такого дела нужны все кони телеги, а он, - Денис кивнул в сторону казака, - вам помогать не будет. А поврозь мы потопнем. Одно дело: к мосту ехать - далеко, зато безопасно.

- Ну, так и проваливайте вместе с жидовскими мордами, - напутствовал их казак.

Поехали они тремя возами, вниз по течению, к мосту.

Прошло с полчаса, как обгоняет их по реке знакомая телега, но без коня и лихого казака. Доехали до моста. На берег выкинуло то, что от телеги осталось, а под мостом, зацепившись буркой за один из средних столбов бьется в реке тело того лихого казака. Уж не известно был ли он жив, когда донесло его сюда, а только если и был, так задушило его шнурком от бурки.

Бывали и другие подобные случаи с переправами, но почти все благополучные.

Стожок

Как-то прослышали, что в Александровском большая сушь и цены на животных упали, так как кормов много погорело.

И решили ребята прикупить дешево необходимую в хозяйстве скотину. Ехали тремя возами вшестером, Денис с Ильей, два брата Шевченковы и Сашка Беседин с отцом. Решили, что едем напрямки, так в два раза короче. Но, кроме Санькиного отца в Александровском никто ранее не бывал, да и тот был давно, а по прямой дороге ехал аж мальцом. Но, как говориться: «Язык до Киева доведет».

Отъехали порядком да заночевали аккурат возле небольшого стожка. Стоит стожок посреди поля, и жилья поблизости нет. Взяли сена, положили коням понемногу, да сами зарылись и спать. Вдруг посреди ночи потянуло сыростью, и как-то все, один за другим, проснулись. А по всей округе туман клочьями и маленькая собачка вроде как звонко лает. Сколько не вглядывались: никакой собаки не увидели, но уже не спалось как-то.

Денис первым догадался, что у них неприятности, когда на рассвете, едва засерело и вправду появилась собачка. Размером меньше пастушек. Близко она не подходила, а так лаяла издаля.

- Мужики, - собирайтесь, - скомандовал Денис, и было что-то в его тоне и виде такое, что даже Санькин отец, казак заслуженный, а потому гордый и не сговорчивый, спорить не стал.

Собрались они и тронули в сторону дороги, с которой вчера вечером свернули к тому стогу. Было там метров пятьсот не более. Ехали минут двадцать, пересекли балку и вынырнули прямо перед тем самым стогом. Все решили, что это чертовщина какая-то.

А у стога дед сидит, роста маленького, весь седой и говорит:

- Ай, как не хорошо, сено потравили и притоптали, а кто платить будет? Вы же, чай, христиане, а у бедного человека крадете.

Тут первым ответил отец Александра, не успел перехватить его Денис.

- Так мы ж заплатим. Тут, поди, копеек на тридцать.

- Э, мил человек, это у тебя в станице сено столько стоит, а здесь пять рублей.

- Ты, старик говори, да не заговаривайся, откуд такая цена непомерная?

- Ну как знаешь, езжай себе с миром. А только если снова ко мне приедешь, то цена будет иная.

Слово по слову, и разругался казак со стариком. Разозлился он на деда не на шутку, а так как считал себя старшим в этой поездке, то дернул вожжи, и повернул в сторону дороги. Всем пришлось последовать за ним. Проехали еще минут двадцать и снова оказались у стога, а старик там их ждет.

- Ну что золотце, - обратился он к казаку, - снова вы сами приехали. Так теперь будем рассчитываться?

Тут Денис опередил всех, ему-то давно ясно стало, что колдун это, и морок на них навел и тут можно неделю блукать на ровном месте.

- Держи, отец, пятерку, да пусти нас с миром, сказал Денис.

- Тебя, да и остальных пущу, а с него, - он сделал жест в сторону Санькиного отца, - еще пятерка причитается, за то, что платить не хотел, а значит, собирался меня обокрасть. Да и уважения от него никакого.

Пришлось казаку дать еще пятерку. Едва они развернули лошадей, как показалась дорога, выехали, повернули в сторону Александровского, глядь, и не то что деда, и стога того с дороги не видать.

Барсуки

Часто ездили в «Барсуки», в станицу Барсуковскую, там бывал хороший базар, и, если повезет, можно было выгодно купить или продать. Впрочем, как тогда говорили: «На базаре два дурака: один продает, а другой покупает».

Однажды собралась с ихнего краю ватага человек в двенадцать, каждый на своей телеге ехать в Барсуки, кто продать, кто купить. Ехал с ними и Илья. А так как ближних соседей там не случилось, то поручил Денис деду Игнату, старому и заслуженному казаку, присмотреть за сыном.

Жил Игнат за пятнадцать дворов он них и очень Илья ему нравился. Он сам был в молодости известным воякой, джигитовщиком и рубакой. Так он многому Илью научил. Конечно, до настоящего казака он все равно не дотягивал, но и совсем уж неумехой не был.

Так доехали они спокойно, базар был хорошим, почти все распродались хорошо и были при деньгах. Но сильно припозднились и решили ночевать. По слухам, в Барсуковской безобразничали конокрады. Вот и пошли двое станичников искать ночлег, да такой где и лошадей можно было бы пристроить. Такой ночлег нашелся у одной вдовы.

Станичники пристроили лошадей во дворе, за хорошим забором и пошли устраиваться на ночлег. В доме, оказалось, пять баб. Стали они угощать казачков водочкой да глазки строить. А как выпили по паре шкаликов, так и дальше пошло, намеки, а после и явные предложения поступать стали.

Не всем станичникам это пришлось по нраву:

- Мы с тобой, - сказал Игнат Илье, - ночуем в конюшне, заведем наших лошадей, да двери закроем и сами под дверями спать ляжем. Не нравится мне это кубло[28]. Тут одно спасенье: держаться подальше, а то и в подштанниках деньги сыщут.

Игната поддержали еще четверо:

- Тут утром можешь без порток проснуться, - сказал один из них.

- Вот посмотрим поутру, как их обкрадут, - добавил третий.

Казачки, падкие на женские ласки считали иначе. Мы, так деньги спрячем, так что ни в жизсть им их не найти!

Ночью, кто-то пытался открыть дверь в конюшню, но толкнул спящего у самого порога Игната. Тот поднял шум, и человек снаружи кинулся бежать.

- Это их уже обокрали, и приходили нас проверить, - прокомментировал один из станичников.

Наступило утро. Все те, кто ночевали в конюшне остались, и при конях, и при деньгах. Любители водки и женщин проснулись чистыми, а со двора пропало две лошади. Обыскали их и обобрали, лучше полицейских при обыске или карманников на большом базаре.

Кинулись потерпевшие трусить тех баб, а те божатся, мол, денег ваших мы не видели и не брали. Обыскали дом, и двор, пробовали стращать: все напрасно. Один из казачков стал грозить полицией, но хозяйка со смехом сказала:

- Сперва полиция, потом следствие, а следом ваши жинки узнают про ваш блуд! Вот тогда и начнется у вас веселая жизнь!

Так и уехали казачки с того двора. Шестеро остались без денег, а один еще и без лошадей.

Мальчик

Под утро Тихан разбудил Илью и Петра: Глашка рожает, - шепотом, чтобы не будить мать объявил он. Парни оделись в темноте и побежали вслед за ушедшим Тиханом. В конюшне дежурили по очереди с того момента как отец объявил о скором появлении жеребенка.

- Мне нужна помощь, у Глашки жеребенок пошел не правильно, - сказал Денис, едва они появились. – Тиша, ты держи ее под уздцы, ты, Петька, гладь и почесывай, чтобы она не дернулась, а то так меня копытом оховячит, что можно и богу душу отдать.

Он откупорил бутылку беленькой и разделся до пояса.

- Илюшка, ну-ка полей мне на руки, да понемногу, фельдшер так делает. Я у него спросил, мол, пошто добро изводишь, так он говорит, чтобы заразу на грязных руках не занесть в утробу скотине.

Он протер правую руку водкой аж до самого плеча, всунул ее глубоко внутрь и нащупал жеребенка.

- Ага, - комментировал свои действия Денис, - нога передняя одна вместе с головой идет, а другая в сторону ушла. Счас мы ето дело выправим. Вот теперь хорошо. Тиша, держи, я трошки потягну на себе. Ну, вот и все, нос и копыта показались, теперь она сама сподобится.

Жеребенок родился уже при солнце.

- Кто поинтересовалась мать, хлопоча с готовкой.

- Мальчик, - машинально ответил Илья.

- Мальчик, так Мальчик, хорошее имя, - согласилась мать.

Так и стал жеребенок Мальчиком. Этот конь стал другом моего деда на более чем десять лет, пока жизнь не развела их, так же как первоначально свела. Они вместе работали, вместе прошли гражданскую войну и только из-за изменившихся жизненных обстоятельств Илья вынужден был его продать.

Карты

Жил в станице один иногородний, человек богатый. Владел четырьмя мельницами по округе. А любил он в карты играть все по маленькой. На малых ставках много не проиграешь. А сказывали, что по молодости был он заядлый картежник, и как впервые появился он в Темнолесской, не было у него ничего за душой. Ходил он по всяким злачным местам, где в карты на деньги играли. Говаривали, что не всегда он честно играл: как попадал он играть супротив богатого человека, так его честность куда-то девалась.

Не раз он был бит по подозрению в шулерстве, но каждый раз выходил сухим из воды и до полиции дело не доходило. И вот лет через пять-шесть такой жизни ему повезло: накопил он денег порядком, а тут и богатые игроки за столом оказались. Они сразу поняли, что наш картежник не богат, и прежде чем играть с ним потребовали деньги показать. Тот и показал: около трехсот рублей. Все остались довольны.

Засели они играть в одном из ставропольских питейных заведений, в одном из задних кабинетов и выходили только в туалет, да за новыми картами. Постепенно другие любители острых ощущений узнали, что идет там игра не копеечная и по одному, по двое стеклось туда десятка полтора народу, все завзятые картежники. Им даже кабинет стал мал и перевел их хозяин в заднюю комнату.

Хозяину такая компания выгодна: почти все пьют, кто пиво, а кто и водку, все закусывают, и сутками напролет играют. На четвертые сутки выиграл он столько, что его противники не знали, как отыграться. Деньги у них кончились, и один из них предложил в качестве ставки ветряную мельницу с постройками поставить.

Игроки, а они давно уже играли не в втроем, только рассмеялись:

- Чем докажешь, что у тебя мельница есть? Много тут таких ставить имущество, а после раз-два, а нет у него ничего.

- Вот смотрите, мельница, в станице Барсуковской, недавно купил. Стоит восемь тысяч, - и он вынул и показал купчую.

Все тщательно изучили бумаги и пришли к выводу, что они настоящие.

- Ставка принимается, - важно заявил один из авторитетных игроков. Кто выступит супротив.

Все шарахнулись от такой ставки. Шутка ли, можно проиграть все, что имеешь: крепкая крестьянская усадьба с хозяйством, как правило, стоила пять-шесть тысяч, да и то не каждая. И тут наш картежник принял вызов. Посчитали сколько у него денег. Оказалось, чуть больше четырех тысяч, а были это по большей части, деньги, выигранные им у тех двоих, один из которых и поставил мельницу. Тогда один из опытных картежников предложил такие условия: он отсчитал деньги сверх четырех тысяч и вернул их владельцу.

- Играем так: вы двое друг против друга, а остальные молча смотрят. У тебя одна ставка, а у него две. Если ты, - сказал он картежнику, - сразу проиграешь, то деньги его, и игре конец, больше не играем, считаем, что он отыгрался. Если выиграешь, то твой противник волен, либо играть дальше, либо обменять мельницу на четыре тысячи. Ну а если случится тебе выиграть два раза подряд, то все твое, и деньги и мельница.

Сели играть, а надо сказать, что до этого картежник играл честно. Но тут он сумел-таки передернуть карты, да так, что никто не заметил. И выиграл. Никто его и не заподозрил, так как сделал он это впервые. Его противник сидит, руки трусятся, да что там руки, лицо тоже. Тут его друг стал уговаривать проигравшего - более не играть. Тот долго колебался, уж очень жалко было мельницы, но приятель его настаивал и уговорил его прекратить.

Так шулер стал владельцем первой мельницы. Хотел он осесть в Барсуковской, но тамошний атаман не дал ему разрешения, узнав, как он получил мельницу. Помыкался он и осел в Темнолесской. Но Темнолесский атаман поставил ему условие, в карты по-крупному не играть.

- Узнаю у кого мельницу или заведение, или даже коня, выиграл, так сам наведу порядок. Уж больно слух о тебе неприятный идет.

С той поры бывший картежник, а на тот момент мельник жил честно и карт сторонился, а если играл, то по маленькой. То ли атамана боялся, то ли не хотел искушать судьбу. И так шло двадцать семь лет. А как женился он, так и вовсе перестал играть. Он имел двоих сыновей и дочь, постепенно богател и нажил еще три мельницы. Все как-то и перестали вспоминать о грехах его молодости.

И вот однажды сидел он в трактире в Темнолесской и выпивал, а рядом в карты играли. И как черт его в ребро толкнул - подошел он к столику. Сперва смотрел, после, стал со зрителями-картежниками перешептываться и так час, потом другой. И сам он не понял, как за столом оказался. А когда встал, то Барсуковской мельницы у него уже не было. Все мужики были сельские, но сильных игроков как раз по селам было немало. Оно и не удивительно: зимой вечера длинные, а при керосинке, а то и при лучине, чем еще мужику заняться.

Встретился ему после атаман, пожурил:

- Говорил я тогда тебе, чтобы в карты не играл, а ты слово давал. Не могу я тебя наказать, проигрался ты, а за это не было уговору наказывать. Но, послушай моего совету: ты стал приличным и богатым человеком, так не садись больше играть никогда: даже на щелчки по носу. Знаешь старую поговорку: «Не за то батька сына лупил, что в карты играл, а зато, что отыгрывался».

- Не сяду я за них больше! Сколько лет не играл, а тут бес попутал, - отвечал мельник.

«Беее»

Был и другой случай с картами, совершенно невероятный. Рассказал его Денису и Илье в Ставрополе истопник из богатого дома, в который они уголь продавали.

Его, хозяин, состоятельный лавочник, проиграл полторы тысячи в карты, а так как сразу заплатить не смог – денег при себе столько не нашлось, то написал он расписку на тысячу двести рублей. Опять же среди картежников в тот раз были его знакомые и все уверили, что он состоятельный и заплатит.

Проходит неделя, а долг все не выплачен. Противная сторона волнуется, а лавочник все обещает. На самом деле все это время он по адвокатам бегал: искал такого, кто бы помог ему не платить. Тут проходит месяц и истец с этой распиской к адвокату, а следом и в суд.

А лавочнику от всех адвокатов отказ мол, дело безнадежное, ты своей рукой расписку писал, а значит отказаться от нее нет возможности. Все равно проведут графическую экспертизу, и платить заставят. И тут попался ему один молодой адвокат-еврей, что в прочем не удивительно – много среди адвокатов евреев было. И говорит тот адвокат:

- Если научу тебя как не платить, и у тебя все получится, то ты мне сто рублей дашь?

- Конечно дам, - отвечает лавочник, ведь деваться ему некуда.

- Тогда сделай так: как начнут тебя спрашивать по делу, а ты скрути на обеих руках фиги и приставь к вискам, как бараньи рога и на все вопросы говори: «Беее». Тебя к доктору поведут, и он тебе всякие медицинские вопросы задавать станет, а ты ему «Беее». Только смотри, как начнешь бекать, так уж до конца идти надо, пока дело не разрешится.

Пришло время идти в суд. Истец радуется, и радости не скрывает, ведь ему его адвокат тоже сказал, что дело верное и скоро он деньги получит. Началось заседание, предъявили расписку. Судья спрашивает лавочника, так и так, признаете расписку? А тот встает, крутит две фиги, прижимает к вискам и выдает «Беее»!

- Сударь, вам нехорошо? – спрашивает судья.

А он опять:

- «Беее»!

Вызвали пристава, велели звать извозчика и везти к доктору. Доктор бился с ним два часа, но кроме «Беее» ничего не получил. И чувствовал этот доктор, что его дурят, а потому дал заключение, что он нормальный.

Назначили новое заседание, а потом еще новое и еще. Суд тянулся почитай год. А ответчик чуть что - «Беее»! Повезли его к другому психиатру. А то дело уже нашумело в определенных кругах и считалось безнадежным.

Вот перед тем как везти к этому новому доктору ответчика, заехал к нему товарищ[29] прокурора и так, мол, и так, как бы это дело безнадежное закрыть. Если бы вы могли дать нам такое заключение…

Понял доктор, чего хочет от него прокурор, да и сам отделаться хотел поскорее, и выдал заключение, что ответчик невменяем. С этой бумагой суд скоро завершился. Лавочника признали сумасшедшим, но не опасным для общества. Присяжные были убеждены, что вероятно уже в тот момент, когда он расписку писал, у него с головой точно было не все в порядке. Иначе с чего бы человек целый год бекал.

Так и отбекался он от долга. Тут приходит к нему тот самый адвокат и говорит:

- Рад, что у тебя все получилось, по моей придумке. Да, кстати, ты мне должен сто рублей…

А лавочник ему говорит:

- Беее!

Осень

Пришла осень. Подошло время новых торгов. В этот раз Денис торговался спокойно, и выторговал себе участок с начальной ценой в пятьсот двадцать рублей. А лучше ему и не надо было. Дороже участок, больше леса и больше работы:

- Обидно будет до соплей, если деньги отдашь, а лес останется не срубленным, - сказал он Тихану, который, как всегда, порол горячку в делах.

На новой делянке вырыли землянку с двумя двухъярусными полатями, с расчетом на Петра. Снег еще не лег и работать в лесу было хорошо. Прохладный воздух врывался в легкие. Замахнешься топором справа, удар, летит щепа, и походу проносишь его на левую сторону и назад, удар по левой засечке. Главное засечки сделать верно, тогда дерево ляжет в нужную сторону, в сторону нижней засечки. А когда оно легло на удобное место его легче и быстрее можно разделать.

Коза

Пошел Илья хворост да обрубленные ветки для печи собирать. Отошел в сторону и заприметил в сумерках дикую козу. Присел пониже, чтобы не спугнуть и стал наблюдать. С полчаса коза ходила под дикой яблоней да яблоками лакомилась.

На другой день зашел к ним дядька Степан, поглядеть, как устроились. Тут Илья ему про козу и рассказал. Степан сразу загорелся и пошли они место смотреть. Степан конечно ружье прихватил. Пошли к яблоне, ветер навстречу дует, а они крадучись идут. Степан прежде чем ногу поставить, носком сапога листья разгребает, чтобы осенние листья не хрустели: вдруг коза уже там. Илья старается след в след идти. А темнеет в лесу раньше, чем в степи, да в этот раз было немного позднее, чем Илья по хворост ходил, не видно толком ничего.

Вдруг вскидывает Степан двустволку и бац, бац! Да как заорет:

- На дерево живо!

И сам на дерево кинулся. Илья размышлять не стал и полез на соседнее. Едва ноги оторвал от земли, как что-то здоровое стремительно пронеслось по тому месту, где он, только что, стоял. А двустволку Степан обронил и теперь сидел ни с чем. А то, что пронеслось, развернулось где-то там, в темноте и снова полетело к ним, хрустя листьями под ногами.

- Ты цел? - спросил Степан.

- Цел.

- И я цел. Ух и угораздило меня, это вовсе не коза была, а секач! Ранил я его, теперь он нас тут держать будет, пока не перезлится.

Тут под ними раздалось хрюканье и странная возня. Кабан чем-то заинтересовался там внизу и в темноте.

- Что он там делает? - спросил Илья, - вроде как возится с чем-то.

- Ох! - воскликнул дядька – кажется, я знаю, что это значит. Плакало мое ружье, оно-то человеком пахнет, а этому дурню все одно на ком зло сорвать. Хороша была вертикалка[30]. Так что, скорее всего, дорого мне эта «коза» выйдет.

Кабан возился под деревьями с полчаса, а потом они услышали спокойно удаляющиеся шаги.

- Все, успокоился и ушел, хорошо, что так быстро, а то наши, чай скоро нас спохватились бы, да искать пошли бы, а тут на них и секач наскочить мог, да перекалечить.

Выждали немного, слезли вниз, запалили ветку и нашли ружье. Вернулись в землянку. Все стали спрашивать про козу…

- Да какая там коза, - на секача мы напоролись, а на него картечь нужна. С моей мелкой дробью я его только раздразнил. Так что спасались мы на деревьях. Вот давайте поглядим, что эта тварь с моим ружьем сделала.

Поднесли ружье к огню. От приклада только две щепки осталось, вся крепежная полоса помята, как будто ее кувалдой били. Переломил Степан ствол и посмотрел сквозь него на огонь, тихо ругнулся.

- Ну-ка, Тиша глянь, может мне показалось, что стволы теперь не круглые.

Тихан взялся за ружье и проверил.

- Точно не круглые, погнул кабан стволы.

- Вот так охота! Даже смолоду мне так вляпаться не удавалось. Теперь, как в станице узнают, так все надо мной смеяться будут.

- Не будут, - ответил брату, Денис, - купим тебе новое ружье.

- Такое двести семьдесят рублей стоит, у меня столько нет.

- Не переживай, брат, после завтра едем с углем в Ставрополь, так поедешь с нами. Есть у меня деньги, а значит и ружье будет.

Премия

Зимой много работали, даже к соседям в карты играть не ходили. Петр стал прибаливать да и физически был слабоват для такой тяжелой работы. Денис посмотрел на него и отвез домой помогать матери, да за скотиной ходить.

Возили уголь в Ставрополь по прошлогодним клиентам. Тихан стал мастером-углежогом, почище отца, и жил в землянке безвылазно, Денис с Ильей то в город ездили, то в лесу работали. Вот примерно в начале декабря объявил Ставропольский губернатор конкурс на самые большие поленья древесного угля и назначил первую премию в триста пятьдесят рублей.

Приехали наши в Темнолесскую все Евдокии рассказали, отмылись, набрали домашней еды и в лес к Тихану. Приехали, стал Денис пересказывать. Тихан услыхал про премию и сразу загорелся в конкурсе участвовать.

Не зря говорят, что прогресс придумали ленивые. Тихан был не исключение. Денис закладывал в яму поленья по два метра длиной, а Тиша стал закладывать по три, а главное у него выходило даже лучше, чем у отца и уголь их брали охотно по самой высокой цене. Дальше больше. Стал он шестиметровые бревна пробовать класть. Денис пенять начал, а Тихан говорит:

- Вас тут по два дня не бывает, а я один двуручной пилой не порежу. Да и потом если выйдет - то много времени и сил нам сэкономит, значит, больше угля наделаем, и денег больше будет. А будут деньги, я бы на тот год хотел отделиться, свою усадьбу завести. Там атаман сейчас новую улицу начал, место хорошее, мне нравится.

В общем, уговорил он Дениса, что так работы меньше, а выгоды больше. Вот тут-то и подоспел конкурс. Стал Тихан пробовать все более длинные поленья закладывать и постепенно дошел до восьми с чем-то метров. Пробовал больше, но они почти все рассыпались под собственным весом, а их ведь еще и в Ставрополь нужно было довезти, а дороги, то все в ухабах и колдобинах.

Порешили на восьмиметровых остановиться. Как стало подходить время конкурса, Тихан сделал штук двести заготовок, почти в восемь с половиной метров длиной и заложил их в общую яму. Яма горела два дня и три ночи. Последнюю ночь Тиша совсем не спал, без конца к яме ходил. И выходил шестнадцать целых поленьев угля невиданной длины. Стали их на тряпье да на мох в телегу класть, так два-то и рассыпалось. А чтобы не висели концы за телегой, Тихан еще и доски подложил.

Порешили Илью оставить лес валить, да сучья обрубать, а Денис с Тиханом на конкурс поехали. Ехали открыто, не пряча поленья, так все, кто встречался на дороге, дивились и говорили, что премия им обеспечена. Пока довезли, от поленьев осталась половина, но и этого хватило. Как увидал такое дело адъютант генерал-губернатора, так и кинулся звать его высокопревосходительство.

Вышел градоначальник при параде в мундире, блестящем с наградами. И прямиком за адъютантом к Осыченковым. Подходит, смотрит, протягивает Денису руку в белой перчатке и говорит:

- Ну, ты и мастер казак! Как тебя звать?

Представился Денис и говорит:

- Я не казак, а иногородний, хотя и живу в станице Темнолесской. А Работа не моя - моего старшего сына, вот этого. Я его учил, да он меня уже превзошел.

Генерал и Тихану руку пожал, похвалил:

- Молодец, такой молодой, а руки золотые. Женат? Дети есть?

- Женат и дети есть, вот осенью хочу своим двором жить начать.

- Так ты себе на обзаведение премию получил! – сказал генерал-губернатор. – Штабс-капитан, обратился он к адъютанту, выдайте ему премию. А от себя добавлю пятьдесят рублей.

Он вынул деньги, отсчитал и отдал Тихану. Так Тихан почти враз окупил стоимость всей делянки.

Вторую премию, в двести пятьдесят рублей, получил тоже Темнолесский казак. Но его бревна были примерно пять с половиной метров в длину…

Наказание господне

Будучи с отцом по делам в Ставрополе, Илья, однажды наблюдал сцену в трактире: вошел сильно потрепанный человек в мундире прапорщика, а прапорщик в то время в России был первым, то есть самым младшим, офицерским чином, и получить его можно был людям из низов. Этот прапорщик, изрядно выпивший, подошел к хозяину и хамски потребовал выпить. Хозяин не только не отказал, но налил и объявил, что это за счет заведения.

Прапорщик не поблагодарил, а повернулся к выходу прихватив с собой початую бутылку. Едва за ним закрылась дверь – трактирщик перекрестился и возблагодарил бога.

Покушав, они подошли рассчитаться и тут Илья и спросил:

- А что это за человек, по виду простолюдин и пьяница, и почему он так себя ведет?

- А это наказание господне, - отвечал трактирщик, - полный георгиевский кавалер. - Ходит всех обедает и пьянствует задарма.

- Так почему его не сдадут в полицию?

- Что бы арестовать георгиевского кавалера нужно разрешение Государя Императора. А дело это хлопотное и долгое. А без разрешения, даже Его высокопревосходительство генерал-губернатор его трогать не может. Как-то в прошлом месяце он устроил жуткий дебош в одном заведении, так генеральский адъютант приезжал его урезонивать и с «почетом» на извозчике домой отвез.

- И что ничего сделать нельзя?

- Связываться никто не хочет. Тут в городе всего два полных георгиевских кавалера, оба из простых казаков. Оба они гордость Ставрополя, да и всей губернии. Только второй не кичится своими подвигами, сидит в своей лавке, ведет дела, и люди его уважают. А этот одно слово - наказание господне…

Серко и лиственницы

На их участке, наклонно над оврагом, обнаружили две громадных лиственницы, метра в три диаметром каждая. А лиственница в себе столько смолы держит, что даже сырая отлично горит. А какой материал для строительства! Может простоять дольше, чем строитель проживет: на два и на три поколения хватит. А Тиша строиться по осени собирался.

Стали совещаться, как лучше взять это добро. Тихан хотел пустить на доску, и обшить ею новый дом снаружи, внутри она не годится – дух от неё смолистый и тяжелый.

- Только вот как сделаться, чтобы доски были широкие? – говорит он. - Жалко такую лесину на узкие доски пилить: чем больше щелей в доме, тем хуже он тепло держит.

- Знаешь брат, когда в позапрошлом годе те чинары пилили, да кололи, я потом думал, может есть способ пилить такие деревья на цельные доски. И вот что придумал: если взять две пилы, обрезать им по одной ручке, а после склепать их вместе, то можно доску в два раза шире делать.

Денису и Тихану идея понравилась.

- Молодец, похвалил его отец. Как поедем в Ставрополь, так купим две пилы и отдадим слесарю, пусть сделает так, как ты придумал, а за одно пусть зубья разведет пошире, что бы смолой пропил не залипал и поточит новые пилы. Выйдет это рублёв в пятьдесят, но дело того стоит. Так появилась совершенно необычная пила, долго вызывавшая всеобщее удивление.

Теперь Тихан каждый вечер тюкал эти громадные деревья топором, пока оба не завалил. Бывало работал даже по темному при свете небольшого костерка. Когда их очистили от веток и коры взялись пилить на мерные куски, из которых потом доски распустят. Но все равно бревна вышли невероятно тяжелые. И думать нечего было, самим накатить их на козлы.

Козлы пришлось тоже делать усиленные, потом положили два бревна наклонно: с земли на козлы, с подпорками от прогиба. В торцах бревен высверлили дырки и забили туда толстые дубовые пробки, чтобы было, куда заложить рычаги.

- Все одно, придется соседей звать и лошадей еще просить, - сказал Денис.

- Да, из этого оврага только конями можно эти бревна вытянуть, - согласился Тихан.

Этой работой они занимались в свободное от углежогства время. Наконец козлы были готовы, а все посильные, для трех коней и трех мужчин бревна, перетащены к козлам. Взялись за распилку, чтобы освободить место для самых тяжелых бревен. Рядом с землянкой уже лежал приличный штабель строевого леса, но лиственницу стали складывать отдельно.

В первую очередь распускали на доски наиболее тонкий кругляк, чтобы набить руку и втянуться в тяжелую работу. Пилили - пока ямы горели. Илье понравилось пилить верхним, там было немного тяжелее, но зато не приходилось после вытряхивать колючие опилки из-за ворота и пазухи. Опилки проникали всюду, и очищать одежу от них было не просто. Пилили без верхней одежды при приличном морозе, но в варежках: руки сильно зябли.

Когда закончили с тонкими бревнами перешли на более толстые и так брали до тех пор, пока хватало длины обычной двуручной пилы. Такие бревна они могли осилить сами. Лиственничный штабель рос быстро и вскоре оказался больше первого, который начали складывать раньше.

Однажды Денис предложил оба штабеля вывезти домой.

- Время у нас есть: первая яма еще два дня гореть будет. Я тут останусь и присмотрю за всем. А вы поезжайте домой, отвезете два воза лесу, помоетесь, покушаете мамкиной стряпни, да и мне привезете. Грузили втроем, а укладывал Тихан. Он все промежутки между крупным лесом закладывал тонким, да так, что воз при видимом недогрузе весил даже больше чем не уложенный.

- Ты сильно не жадуй[31], остановил его Денис, - уложил отменно, но будет, кони не железные, лучше вдругорядь отвезем.

Тронулись в обед. Доехали до ручья, который всегда легко переезжали вброд, спустились вниз, переехали воду и тут серая пара, которая шла вслед за Тимкой, встала как вкопанная. Тихан с Тимкой легко выехали на ту сторону, преодолев короткий подъем, а Серко и Глашка трогать не собирались. Илья понукал их, но все было тщетно.

Тихан оставил Тимку на горе и вернулся вниз.

- Что за чертовщина, - сказал он, - выслушав объяснения брата.

- Не знаю, ты же в нашей семье лошадник, тебе виднее, - ответил Илья.

Тихан гладил и уговаривал, бранился и снова гладил, потом вспомнил про кусок хлеба в кармане и скормил его коням… Но так и не сдвинул их с места.

- Я больше не могу, - в сердцах сказал он, - развязывай веревку, разгружать будем!

Илья развязал. Тихан скинул одну лесину, диаметром с руку…

Серко обернулся на звук упавшей лесины, мотнул головой и тронул, парни глазам не поверили. Но начали подбадривать коней, и они отлично вытащили воз на горку.

- Ага, - отдышавшись, сказал Тихан, - это они спелись окончательно. Теперь Серко у них главный и он что хочет, то они оба и делают. Это его штучки, помнишь, как его объезжали?

Так дальше и пошло: как грузят воз для серой пары, так Тихан и кладет две-три хворостины сверх увязанного леса. Как доедут до ручья или подъема, так стой! Тут Тиша скидывает хворостину и кричит:

- Но пошел, я тебе помогу!

И наваливается плечом на задок. Тут Серко, убедившись, что воз разгрузили и он, как всегда, добился своего, дает Глашке команду трогать, и они едут дальше, до дома или до другого похожего места. Секрет этот знали только Тихан, Илья, да Денис, которому они все рассказали сразу по возвращению.

- Вот тебе и скотина, чисто все понимает, не хуже человека! - воскликнул Денис.

Впоследствии, когда наступили смутные времена, Тихан продал Серко и Глашку одному станичнику. Через два дня тот пришел чуть не в слезах:

- Ездить на них невозможно! Тихан Денисович, как ты с ими управлялся? Вчера пришлось воз разгрузить - идти не хотели…

Понял Тиша, что сейчас деньги назад требовать станет, засмеялся и говорит:

- Вечером в трактире поставишь беленькую с закусочкой, я тебе все расскажу: есть маленький секрет у этих коней.

Ну а с теми большими бревнами справились вместе с соседями с двух делянок. Шесть лошадей и семеро человек вытащили восемь здоровенных лесин к козлам, а после, пользуясь лесинами толщиной в руку, как рычагами, закатили первое бревно на козлы…

Барсуки и водка

Этой зимой поехали в Барсуки. Тихан собирался отделяться и заранее выпросил у отца серую пару. Но в Денисовой усадьбе оставалось трое работников, так что той паре требовалась замена. Собралось восемь человек с их края. Тронулись все в одних санях, запряженных парой. Компания подобралась пьющая, все молодые мужики под тридцать. Так что Илья оказался самым молодым, Дмитрий Шевченко самым старшим по возрасту.

Зима выдалась холодная, а пьяницам только подай повод. И стали они водкой греться, которой припасли бутылок двадцать.

- Что вы делаете, - говорит им Дмитрий Шевченко, - это только поначалу от водки вроде тепло, а потом заснете, пьяные, и померзните насмерть.

- Не хочешь, так как знаешь, мы тебя не неволим - отвечали ему любители водки.

Сидел он сбоку, свесив ноги с саней, спиной к ветру. К нему и подсел Илья, тоже не хотевший напиваться. Завернулись они в овечьи шубы, подняли высокие воротники и стали байки рассказывать. А за их спинами пошла по кругу красненькая за красненькой. А тем временем, ветер стал крепче, и началась пурга, да такая, что в трех саженях ничего не видать. А дорога накатанная, почти ледяная и столько на ней снега притоптано, что она заметно возвышается над степью.

Возница упился до такой степени, что кони шли сами по себе, а он только и ждал своей очереди еще глоток хлебнуть. Хорошо, что кони дорогу знали, много раз на них ездили в Барсуки, а копытом они чуяли: где накатано и держались середки.

Ехали они так, ехали, вдруг, когда откупорили шестую бутылку и пошла она по кругу казак, сидевший сзади, как заорет:

- Серафима нету! Я ему бутылку даю, а его нету!

Растолкали возницу, остановили коней. Соскочили, пошли назад. Видят, бурка его за телегой волочится. Кинулись по дороге искать. И метрах в ста позади нашли Серафима едва живого. Сидел он пьяный на самом конце саней и ноги назад свесил. По глотку, по глотку и сморила его водочка. Упал он мешком, а бурка за угловой столбик саней и зацепись. Захлестнуло ему горло ремешком от бурки и потянуло его за санями.

А тут метель, все носы и так глаза от ветра и снега прячут, а ту еще водка! Никто и не заметил. Ремешок у него был из трех кожаных ниток сплетенный – не порвать. А повезло ему, что в последний момент, вырвало клок из старой бурки, и остался он на дороге замерзать. Когда нашли его, он был уже весь синий, одели, дали еще водки, положили в середку, закидали пустыми мешками…

- Мужики, так его не довезем до Барсуков, - говорит им Дмитрий Шевченко - перемерз он сильно. Надо где-то укрытие искать: хату какую или стог.

- Я знаю, где мы есть, - говорит возница, который от такого случая почти протрезвел, - сейчас трошки вправо возьмем к хутору выедем.

Тронул он лошадей, и съехали они с дороги. Ехали минут двадцать, но хутор так и не появился. Тут до всех стало доходить, что они сбились с пути. Пока кони держали дорогу, они, скорее всего, благополучно добрались бы если не до Барсуков, то уж до какого-либо жилья. А тут оказались в степи, потеряв направление.

- Отпустите поводья, может лошади что учуют и сами нас куда приведут, - предложил Илья.

Его поддержал Шевченко. Дали лошадям выбирать дорогу, и они развернулись противу ветру и куда-то пошли шагом. Ехали так с полчаса и лошади стали. Возница, было, начал шуметь, но Дмитрий его остановил. Слез с телеги и прошел дальше по ходу поглядеть и вскоре вернулся назад. Взял пару под уздцы и повел ее вперед. Через десяток шагов метель вроде как стихла, а лошадиные морды уперлись в сено.

- Это затишек от ветра за стогом, - понял Илья.

Стог оказался большим. Одни начали копать лаз в середку, другие распрягли животных, развернули сани и привязали лошадей к боковой стороне. В сани полетели охапки сена из середины стога. Возница, он же хозяин вытащил полсть и накрыл обеих лошадок как попоной. Затем все зарылись внутрь и заткнули, но не очень плотно вход, чтобы не задохнуться.

В этакой сенной берлоге быстро стало тепло, настолько, что шубы и бурки пришлось поснимать. Серафиму дали еще пару глотков и укрыли его двумя бурками, как одеялами. Наступил день, Дмитрий высунулся наружу. Метель продолжала бушевать. Рядом виднелись два конских крупа, а далее невидно ничего. Посоветовались и решили сидеть, только лаз не затыкали, уж больно дух в берлоге был тяжелый.

Серафим в конце дня очнулся, оглядел всех непонимающим взглядом.

- Где это мы?

- Мы в стогу, метель пережидаем.

И рассказали ему, какое с ним несчастье вышло. Сидели они еще ночь, а утром ветер перестал, снег улегся. Выбрались они наружу, запрягли коней, откопали сани. Дорога оказалось видна с этого места и хутор тоже. Они стояли прямо рядом, может метров пятьдесят от дома. Во время метели они проехали мимо хутора метрах в десяти и если бы не лошадиный нюх, то и стога им не видать. А у Серафима навсегда осталась на горле витая полоса от шнурка, похожая на шрам.

Снова настало лето

Пришло лето и в станице все пошло по-прежнему кругу. Денис взял земли меньше обычного, быстро отсеялся и попросил у атамана землю под бахчу. Оставил хозяйство на сыновей, а себе сделал шалаш и возился с кавунами да тыкушами[32]. Первый год привез он с бахчи четыре воза арбузов, да два тыкв. Скажу сразу, что в последующие годы урожаи только росли и в последствии пять возов арбузов стало нормой.

Мелкие, размером с кулак или чуть больше, он бил кулаком и если арбуз был хорош, то ел его сидя на скамеечке возле арбузного бурта. А какой не нравился - кидал свиньям. Очень досаждали куры, коих развелось штук двести. Денис их не любил и держал под рукой две-три палки, больше напоминавшие биты в городках. Когда куры залазили на бурт с ячменем и начинали его «громадить» лапами, он прицеливался и метал в них палку и когда попадал, то курица шла в суп.

Такие проделки не нравились его жене, и она глухо ворчала. Но и она, в свою очередь, делала то, что Денису не нравилось. Она потихоньку таскала самые крупные арбузы и прятала их над хлевом на чердаке. Чердак над хлевом, совмещенным с конюшней, намеренно сделали высоким и затаскивали туда корма. Над каждой кормушкой у коровы или лошади была дыра, в которую сгребали корм два раза в день. Просто рукой: раз-два и готово.

Так бывало уж на новый год, а то и позднее, Денис находил там арбузы, иные сгнившие и попортившие овес или ячмень, иные вполне съедобные. Но, пожалуй, это были единственные разногласия между ними.

С тыквами Денис проделывал следующее: выбирал пару десятков слегка недозрелых, но самых крупных, срезал их и обмазывал коровьим навозом. Когда навоз высыхал - повторял эту операцию. А потом убирал их в погреб. Там они хранились до следующего года, пока на бахче не появлялись небольшие тыквы нового урожая.

Тогда он привозил на поле прошлогодние, законсервированные тыквы, вырезал у них хвостик, а потом, не срывая, вырезал хвостик у молодой тыквы. После этого вставлял этот хвостик в старую тыкву и снова обмазывал коровьим навозом. Почти все такие привитые тыквы приживались и снова начинали расти.

Уже на второй год, занимаясь бахчей, он выиграл в Ставрополе на сельскохозяйственном конкурсе приз за самую большую тыкву. Тыква приближалась по весу к самому Денису и весила около семидесяти килограмм, но и без взвешивания она производила большое впечатление. А когда он рассказал, как он добился такого результата, два агронома, руководившие выставкой ему не поверили. Но премию в сто пятьдесят рублей он все же получил.

Впрочем, агрономы записали его имя, и из какой он станицы, и через неделю, по окончании выставки, разыскали его. Денис охотно показал весь процесс, а после они объявили, что напишут о нем в научном журнале, на что Денис дал свое согласие.

Дуги

Тихан работал как бешеный. Он вообще всегда торопился жить и часто принимал плохо обдуманные решения. Теперь им двигала мысль о скором отделении. В период затишья в полевых работах он подрядился изготовить двадцать дуг для конной упряжи, благо подходящего лесу лежал дома целый штабель. Позвал он в помощь Илью.

Если Тихан слыл лошадником, то Илья был столяром, по крайней мере, по местным станичным меркам, и, вообще, дерево его «слушалось». Заготовили они лесины без сучков и заспорили: как гнуть.

- Распарить в кипятке, а уж потом гнуть, - настаивал Илья.

- Так мы одну дугу в день делать будем, - ответил ему Тихан. – это каждый раз, сколько воды кипятить, да и ворот у нас один.

- Слушай брат, не зря тебе по двенадцать рублей за дугу платят.

- Сейчас вот в ту развилку ореха всуну конец, а на другой - налягу, а ты, как согнется дугой, веревкой ее стянешь. А потом закруткой согнем как надо.

И столько уверенности было в его словах, что Илья уступил. Сделали так с первой лесиной, вроде вышло хорошо, хотя и скрипела она, и шла тяжело. Но вот как этот импровизированный лук снять с ореха, ведь пока дуга там висит вторую на этом же месте никак не согнуть.

Стали второй веревкой по другую сторону от ствола ореха стягивать. Вроде получилось, и закрутка держала. Илья дугу держал за середину, а Тихан начал раскручивать первую веревку. Раскрутил и начал стягивать, тут новая закрутка соскочила под действием согнутой лесины, веревка хлестанула Илью по рукам, а лесина не зажатым концом вдарила Тихану прямо в грудь…

Очнулся он на четвертые сутки. К тому времени у него дважды побывал фельдшер и две знахарки из местных. Денис денег не жалел. Поднялся Тихан на ноги только к осени, проболев два с половиной месяца. Его срочный заказ выполнили Денис с Ильей.

- Я думал, что тебя убило, - сказал ему после Илья.

Отец хотел отдать Тихану деньги, но тот махнул рукой:

- Оставьте себе, батюшка, я и так вас ввел в расходы, и в поле не подсобил, да и заказ этот не я делал. Так что если Илье отдадите, и то справедливо будет.

С того случая у Тихана осталась на грудной кости изрядная вмятина и в силе он заметно потерял. Фельдшер говорил, что это грудина лопнула от такого удара. После этого Тихан стал попивать водочку, чем дальше, тем больше.

Пчелы

Были в Темнолесской и пчеловоды. Никто их не считал, но так примерно, несколько десятков человек имели свои пасеки. Самая большая была у деда Семена, который жил на одной улице с Осыченко, и даже на одной стороне, только подальше, выше по течению речки. Место у него было удобное для пчел, они летали прямо за речку на луга и в рощу, где росли липы, акации и другие медоносные деревья.

Семен слыл большим авторитетом во всех пчелиных областях. А еще он охотно привечал детей с половины улицы и часто угощал медком. Ульев у него было, штук шестьдесят, и по этой причине, а также потому, что жил он в подходящем для пчел месте, где пчелам была работа все лето, в поле он свои ульи не вывозил.

Почти все остальные пасечники на лето вывозили своих пчел к цветущим полям гречихи, ближе к бахчам, полям люцерны или клеверным лугам. С владельцами бахчей договориться было легко, они охотно пускали пчеловодов, так как видели в том пользу для себя. Все остальные медоносные места были на землях помещика, который занимался кормовыми травами и гречихой.

Но и с управляющим помещика легко находили общий язык. Своих пчел у помещика не было, а никто лучше пчел не может опылять поля. Так что ульи перевозили с места на место раза три за лето. Пасеки не давали настоящего дохода, так что почти все пасечники были люди пожилые, отработавшие свое, и жившие со своими взрослыми сыновьями, которые и были основными работниками.

Не смотря на доброту деда Семена и всеобщую детскую любовь, однажды два подростка Серега и Лаврушка решили его обнести[33]. Сами они очень интересовались пчелами и много раз пользовались добротой деда Семена. Но оба были неумехами и торопыгами, так что когда полезли в первый улик, все стали делать неправильно, расшурудили пчел и те их начали покусывать. От одного из укусов, Лаврушка уронил вынутую из улья рамку с сотами. Брякнулась она о землю и десяток пчел, перепуганных от удара, кинулись искать виновных. Понятно, что виновными оказались оба приятеля и весь рой набросился на них. Они плясали, махали руками и даже пришлепнули с десяток пчел. Среди пчел пошла паника. В итоге, жалили их несколько сотен пчел.

Неизвестно, чем бы все кончилось, но пасечник увидел в окно эту пляску, выбежал, как был в исподнем и, увлекая пацанов за собой, сиганул с обрыва в речку. Там они все трое спасались целый час, пока пчелы не успокоились. После получили они от деда по крепкому подзатыльнику и были изгнаны с позором. Жаловаться он на них не пошел и даже их родителям ничего не сказал.

Тогда оба приятеля начали бортничать: искать в Темном лесу, рядом с Темнолесской, диких пчел. Один или два раза они нашли пчелиные гнезда в дуплах деревьев. Наверное, им повезло, и у них получилось их окурить дымом и добыть с полцибарки меду. Так все свободное время в течении двух летних месяцев они ходили в лес и искали новые пчелиные гнезда. Но таковых было немного. И вот однажды Лаврушка, найдя пчелиное гнездо, объявил его своим.

Серега обиделся и когда Лаврушка влез на дерево, а гнездо было в метрах четырех-пяти над землей, кинул внутрь гнезда камушек с орех величиной. Последствия не заставили себя ждать: десятки разъяренных пчел вцепились в Лаврушку, в лицо, руки и босые ноги. Отбиваться ему было нечем, и изжаленный он сорвался вниз. Но пчелы не оставили его в покое и Лаврушка кинулся бежать. Помнил он, что рядом, на опушке видел копенку сена и понеся к ней.

Сергей недолго радовался – нашлись пчелы и для него. Так что через полминуты он уже несся вслед за приятелем. Изрядно покусанные они часа два сидели в сене и бранили друг друга. Своей вины Серега признавать не хотел. Но вроде как, помирившись, они отправились по домам.

Через какое-то время нашел Лаврушка осиное гнездо. Было оно в сотне саженей от Холодного ручья, что тек от Поповой караулки. И вот он объявил приятелю, на которого отрастил огромный клык, что, мол, нашел гнездо, и оно его. Пришли они гнездо смотреть: не понял Серега, что это не пчелиное гнездо, и полез за медом.

Он тоже слетел с дерева кувырком, но дело приняло совсем нехороший оборот. Ос оказалось много, слишком многого, и все они кинулись на Сергея. Лаврушка, заранее отбежавший в сторону, и поэтому не подвергшийся нападению, сперва потешался, а потом испугался. Он побежал к ручью и стал звать за собой почти ничего не видевшего приятеля. Вроде и расстояние было не велико, но пока они таким способом добрались до воды и окунулись с головой, на Серегу было страшно смотреть.

Осы долго караулили их, и хлопцам пришлось нырять по течению ручья метров двести, пока они от них не отстали. А вода в ручье была ледяная, по крайней мере, так казалось после летней жары. Так что после этого приключения пришлось им идти домой. По дороге они обсохли, но покусы Сергея стали просто ужасными, лицо и руки сильно отекли.

А когда пришли домой, история эта вышла наружу и стали они всеобщим посмешищем. Лаврушке от отца попало по одному месту. Отец сразу догадался, что его сын сознательно подставил приятеля, так как сам учил его отличать осиные и пчелиные гнезда.

Приятели не разговаривали с полгода, а после как-то незаметно помирились.

Мальчика украли

Осенью Тиша получил место под усадьбу. Фактически место выбирала его жена, которая после болезни мужа приобрела дополнительную власть в их семье. Дом выстроили большой, с амбаром и хлевом.

Денис отдал Тише две недавно купленные коровы, серую пару и пару молодых быков, двух братьев, родившихся от одной коровы с разницей в один год. Дела по-прежнему вели вместе. Денис долго сравнивал двух младших сыновей и думал, кого отделять, а с кем остаться. Сначала ему нравилась идея остаться с Петром, но и раньше в нем проскакивали подленькие черты, а после женитьбы стало и того хуже. Жадный и злой характер невестки не нравился Денису, не по его это было. Он привык жить по-хорошему со всеми, открыто и широко. В кого пошел младший сын – ему было не понятно. В конце концов, он решил, что если Петр сам не попросит раньше, то как исполнится ему двадцать пять лет, так сам отделит его.

В усадьбе теперь управлял Илья, а Денис делал много мелкой и посильной работы, на которую уходила прорва времени. Приезжал Илья на захлюстаных[34] конях с порванными и, кое-как в дороге, связанными постромками, ужинал и падал спать. Наутро кони оказывались в конюшне, кормленные и вычищенные, а постромки починенными…

И так повелось год за годом. На пятую осень на аукционе в Ставрополе делянки торговал Илья. Тихан, как старший пытался вмешиваться, но Денис его остановил:

- Он хозяин в усадьбе и дела ведет лучше моего. Видишь, я не вмешиваюсь, и ты потерпи.

После аукциона начали возить на базар в Барсуки излишки картошки, которой в станице уродилось много. Илья вместо Тимки стал запрягать Мальчика, а Тихан ездил на своей паре. Мальчик стал ладным донцом, со строевыми статями, но годный и для упряжи. А с Тимкой они не поладили и пары из них не вышло. Тимка невзлюбил Мальчика, и пришлось ставить их в дальние стойла, чтобы Тимка не покусывал молодого коня.

Торговля шла хорошо, но с Тиханом творилось неладное. Приохотился он к водке. Не то чтобы он напивался, но без маленькой не обходилась ни одна поездка. Правда пил он, как расторговывались, и всю дорогу обратно песни играл, и обид от него никому не было. Но Илья помнил другого Тихана и этот, новый старший брат, не шел, ни в какое сравнение с прежним.

Но однажды, торговля пошла не важно, и пришлось ночевать, чтобы на другой день распродаться. Тихан сходил, принес булок, лимонаду и маленькую сахарную головку, заместо[35] конфет, для Ильи и крендели для себя, которые он очень любил. Сахарные головки, то есть целый кусок сахару, очень твердого и отливавшего голубизной, были в ходу. Кусковой сахар клали в чай и пили внакладку, или вприкуску, при этом кололи головку на куски. Из сумки он извлек большую, литровую, бутылку беленькой. Не спрашивая, ведь он был старшим, он откупорил водку и стал напиваться прямо из горлышка, по два-три глотка за раз, закусывая и смакуя и водку, и крендели.

- Тиша не пей, - тут цыгане по базару шарят, не ровён час покрадут коней.

- Сегодня ты за конями смотришь, - нехорошо улыбнувшись, ответил Тихан.

К полуночи он дососал всю водку и отключился.

Илья, уставший не меньше него, долго боролся со сном. В конце концов, усталость взяла свое и он, намотав, предварительно, поводья на руку до самого плеча присел. Очнулся он, а поводья перерезаны, Мальчика нет, но Серко и Глашка на месте. Позади Глашки на земле лужа запекшейся крови, но никаких следов тела.

Тихан спал все так же, а рядом лежала пустая водошная бутылка. Илья осмотрел задние копыта Глашки: правое было в крови. Стал будить брата, но так и не смог добудиться. Пришлось оставить все как есть, и звать городового.

Полицейский не заставил себя долго ждать: из темноты вынырнула фуражка и шинель. Илья повел его к месту ночлега, объясняя и о краже, и о луже крови.

- Сейчас посмотрим молодой, человек, посмотрим, составим протокол…

Полицейский описал все в протоколе, записал имена пострадавшей стороны и приметы пропавшей лошади. Тихана полицейский разбудил с трудом, а при виде водочной бутылки неодобрительно поморщился. Его мнение совпало с тем, что предположил Илья: вор срезал поводья и хотел увести всех трех лошадей, но кобыла лягнула его копытом и разбила, а может и сломала, ему то ли ногу то ли ребра, и он взял того коня, что был с краю и искалеченный уехал на нем.

По факту кражи завели дело и уголовный розыск заработал. Через неделю обнаружили труп предполагаемого похитителя, цыгана, во всяком случае, доктор утверждал, что его колено раздроблено конским копытом. А после началось заражение, и от антонова огня[36] он и помер. Но Мальчика при нем уже не было.

Примерно через месяц, когда Тихан с Ильей уже собирались на зиму перебираться в лес, на новую делянку, завернул к ним на двор дед Игнат, тот самый с которым Илья в Барсуки ездил, увидал Илью, подозвал и говорит:

- Я сейчас из Ставрополя, так на базаре, вроде, твой Мальчик продается. Только он, да и не он. Если бы я уверен был я бы сразу в полицию пошел.

- А что не так, почему сомневаешься?

- Да так-то очень похож, но худющий, и шишка на левом боку - с кулак.

- Прямо на ребре?

- Да.

- Так это точно Мальчик: в позапрошлом годе, его в лесу бревном садануло, так фельдшер сказывал - ребро поломалось, а срослось с шишкой, костяной нарост там. А видно только когда исхудает, а так только нащупать можно.

Сказали, Денису, кинулись к атаману, запрягли пару серых, и вчетвером понеслись в Ставрополь. К ночи были в полиции. Атаман поднял шум, а по такому случаю был он в мундире полковника и при регалиях. Подняли ранее заведенное дело, и Игнат повел всех на базар. Конь был все еще там. Двое полицейских забрали продавца в участок и там допросили его. По его словам он недавно купил коня у цыгана, не дорого всего за семьдесят рублей, то есть за полцены.

Станичники дружно опознали Мальчика. Дежурный сержант хотел лично убедиться, что это тот самый конь и предложил владельцу позвать коня к себе. Едва только Илья позвал коня по имени, тот заржал и пошел к нему, пока не уткнулся носом в грудь.

Составили протокол, и коня вернули. Задержанного решили подержать пока утром офицеры не придут, а пока проверяли его по картотеке.

- Что с ним будет? - поинтересовался Денис.

- Если за ним таких делишек не водилось, то так отпустят, он уже пострадал, потерял деньги, которые не возвратить. А если он не в первый раз - то штраф или принудительные работы месяца на три, дороги будет ремонтировать. Ну а ежели он злостный и за ним несколько темных дел, то год или два каторги впаяют. Но я думаю, что он не врет: так все и было, как он говорит, и он тоже пострадал.

Ногаец

Продал Илья, с согласия Дениса, старых быков, хороши были, но уж состарились совсем.

- А где других думаешь покупать? – спросил Денис.

- Думаю поехать на Черкесск, - там, люди сказывают, базар дешевый. Горцы много скота нагнали. У нас еще осень, а у них ранняя зима легла, говорят в горах снега по пояс и выше, целые деревни заметает.

- Ты там поосторожнее, если грабить будут – хрен с ними с деньгами, пусть забирают.

- Хорошо, - сказал Илья, - но после того как положил пачку денег за пазуху, дождался, когда отец отвернется, и сунул за голенище здоровый ножик.

Момент для поездки был очень неудачный, Тимка разбил копыто, и ездить на нем было нельзя недели две, а Мальчик числился украденным. Тихан нанялся к богатому человеку возить на своих конях товар и дома почти не бывал. А отец последнее время часто прибаливал.

Пошел Илья пешком, вышел напрямки к Извещательному и двинул в сторону Черкесска. Стало темнеть, а дорога пустая, ни в ту, ни в другую сторону, ни одной подводы. А Илья рассчитывал, что кто-то его подвезет…

Притомился он, присел, достал пирог и перекусил маленько. И вдруг слышит скрип. Ближе, еще ближе. Поднялся на ноги глядь, а в сторону Черкесска арба едет. Самая натуральная на высоких колесах. Он аж рот от удивления открыл, и никак не сообразит: проситься, что бы подвезли, или нет. Ведь арба означает, что хозяин горец, а это не лучшая компания, тем более ночью.

Подъезжает арба, а она груженая досками и предлинными - метра по три, свешиваются и вперед, и назад, а увязана кое-как. А тянет ту арбу пара вполне приличных быков. Быки транспорт медленный, едва быстрее человека идут, но все же лучше, чем свои ноги бить. А Илья еще не решил проситься на ту арбу или нет. И тут возница издал гортанный вопль, и арба стала.

- Знаком! – раздалось сверху, может тебе со мной в одну сторону? Мне помощь нужна.

- Мне в Черкесск надо, - отвечал Илья.

- Залезай, знаком! – уже веселым голосом пригласили сверху, - я тоже в Черкесск еду. Вместе поедем, а ты мне мало помогай!

Забрался Илья наверх и определил, что возница ногаец молодой, не высокий, с длиннющим кинжалом на поясе, ножны все в серебре, не простой, значит. Покосился Илья на кинжал и мысленно прикинул, как сподручнее за ножом потянуться, если что. А ногаец сбивчиво, путая и коверкая слова, стал объяснять - какая помощь нужна.

Тут до Ильи дошло, что туго ногайцу приходится с этими досками. Арба повозка двухколесная и сильно может наклоняться и вперед, и назад. А доски почти не закреплены и так и норовят перевесить то вперед, если едешь под гору, то назад, если на гору. В общем, возница замучился, ведь ему еще надо быкам кричать Цоб, Цобе, или что они там кричат по-своему.

Дорога пошла в гору.

- Знаком, полезай вперед, - попросил горец.

Илья и сам уже все понял и был на полпути. Сел на самый край досок, руками придерживая их от расползания. Преодолели подъем:

- Знаком, полезай назад.

И дорога пошла вниз. Так лазил Илья из конца в конец всю ночь. А сам думал, когда же он на ночлег остановится. Ночлег, как ему представлялось, и был самым опасным моментом. Но они ехали и ехали, а едва рассвело, ногаец достал припасы и предложил угощаться.

- Не, спасибо, - отвечал Илья, - у меня свои есть.

Так они позавтракали, а быки идут и идут, а арба катится и катится.

Тут ногаец объясняет, мол, останавливаться времени нет спешит он очень, так и будем до самого Черкесска ехать. Вздохнул Илья с облегчением: значит, без ночлега обойдемся. Ехали они целый день, и к вечеру показался Черкесск.

- Ну вот, знаком, - говорит горец, почти приехали. Ты мне крепко помогай, хорошо. Только скажу тебе - лезь, а ты уже там, где надо.

- И тебе спасибо, все ноги мне не бить, довез.

- А ведь ты, знаком, боишься меня, - горец лукаво улыбнулся. Все на кинжал смотришь.

- Есть маленько, но это осторожность, а бояться мне не с чего, - Илья вынул свой здоровый ножик из-за голенища.

Правда, в сравнении с кинжалом он казался не сильно большим. Оба попутчика посмеялись над этой ситуацией, и Илья спрятал нож.

- Будь здоров, знаком, сказал горец, мне туда, - и он махнул рукой, - я почти дома. А базар там, - он снова махнул рукой.

Хитрец догадался о цели поездки своего русского попутчика. Расстались они почти друзьями. Базар Илья нашел быстро, и там торговали круглыми сутками, если тебе интересен товар, то хозяина можно было разбудить, и он на то не пенял. Лучше скорее распродаться, чем покупателей отпугивать.

Весьма скоро он нашел подходящую пару двухлетних бычков, за умеренную цену в семьдесят пять рублей, и сразу же двинул в обратный путь. Как-то не по себе ему было среди многочисленных горцев. Выйдя километра три за город, он свернул в сторону, отошел подальше от дороги и заночевал. Домой добрался за двое суток без приключений.

А на следующее лето был он с отцом в Ставрополе, как вдруг на улице к нему подошли пятеро горцев.

- Знаком! Ты меня узнаешь? – спросил один из них.

Илья стал приглядываться, но горцы были, как на одно лицо и одеты похоже.

- Нет, не узнаю, - отвечал он.

- Ааа! Знаком, это точно ты! Ты мне помогал доски везти! Только скажу лезь, а ты уже там…

- Да, вспомнил, - отвечал Илья.

- Ай, знаком, как ты мне хорошо помогай! – обрадовался ногаец. – Это мои братья, идем с нами - мы идем кушать, и водка пить.

Отказаться Илье не удалось, и ногаец их угостил хорошим обедом и шкаликом водки. Когда примерно через час они расстались совсем уж друзьями, Денис предупредил сына:

- Смотри не обольщайся, попадешь к ним в лапы в горах, так живо кишки выпустят. Дикари они: не зря царь их в армию не берет, не доверяет.

В лесу

Денис в лесу больше не работал, только приезжал раз в два-три дня, привозил продукты и известия. Трое братьев работали сами. В лесу главным был молчаливо признан Тихан. На делянке водкой не торговали и поэтому он почти, что был прежним Тиханом. Но где-то там, в глубине водка, ее жажда, точила его из нутрии. Появились новые замашки и привычки, которые лезли из него помимо его воли и желания.

В очередной раз собрались в Ставрополь – уголь продавать. Тихан держал мешки, а Илья насыпал, здоровым самодельным совком, вмещавшем не меньше трех подборных лопат. Илья сыпал, а Тихан отставлял в сторону. Двадцать четыре мешка на серую пару и пятнадцать на Тимку. Постояли, отдышались и тут Тихан пошел по кругу все мешки утрухивать.

- Что ты делаешь? – спросил Илья.

- Ты ведь любишь булки сладкие, лимонад, да сахарную головку? А с чего я это тебе куплю, а с чего себе возьму крендельки и маленькую?

- Но мы же продадим уголь…

- Да ты парень простой! Я же должен отцу денег отдать по счету.

- А как он узнает сколько ты наторговал?

- Ты, вроде дольше меня в школу ходил, а про арифметику, что не слыхал? Приедем, он спросит: почем торговали за мерку, а сколько мерок влазит, он не хуже нас тобой знает. Перемножит в уме, а считать он мастер, вот и готова сумма. А для верности еще у кого из соседей-углежогов спросит: почем торговали нынче углем – это для проверки. А теперь досыпай в каждый мешок, да еще один на серую пару закинем и два на Тимку, он сдюжит.

В Тихане проснулась воровская жилка, и он нашел способ обманывать отца. А Тимка и, правда, возил по восемнадцать мешков, да и в санях он был один. Так что выходило, что работал он за двоих. Правда, Тихан корма для него не жалел, сыпал так что весь овес Тимка не поедал. Все его прогнозы насчет этого коня, высказанные им при покупке более чем оправдались. Это был уникальный конь.

Илья молчал о проделках брата, не хотел ссор и разногласий, о чем потом очень сожалел. Это продолжалось почти всю зиму. В Ставрополе, едва распродавались, Тихан покупал Илье то, что ему нравилось, а себе крендели и водку. Но начиная с января, он перешел на полулитровую бутылку, мотивируя тем, что зима стала злее, и он в дороге немного согреется спиртным.

Илья сразу вспомнил, что где-то это уже слышал: случай с Серафимом сразу пришел ему на ум. И вот однажды, Тихан незаметно принес и сунул под полсть в свою телегу еще пару бутылок водки, кроме той обычной бутылки, что Илья увидел. Поехали домой, стали спускаться под татарскую гору. Для тех, кто не имеет возможности проехать по этой дороге, образно скажу так: этот серпантин идет по тридцатиградусному склону и очень напоминает военно-грузинскую дорогу в миниатюре.

Илья ехал на Тимке первым, и ему было невдомек, что Тихан выбросил первую бутылку и принялся за вторую. Вторую он просто уронил в сани, и принялся за третью. Дело было уже в середине весны. Снег всюду стаял, но дорога с толстым слоем прибитого снега возвышалась местами на метр, над обычным своим уровнем.

В конце горы, перед последним поворотом, Тихан решил подхлестнуть лошадок. Он уже плохо понимал, где находится. Что-то взбрело в его пьяную голову, но его сани вдруг обошли сани Ильи и понеслись вниз. Он не вписался в поворот, и сани слетели с дороги на черную землю. Удар был так силен, что постромки оборвались, и Глашка с Серко пронеслись еще добрую сотню метров, прежде чем стали, в санях был разбит полоз, а Тихана выкинуло из саней на землю.

Илья, перепуганный таким поворотом событий, подъехал ближе, намотал поводья в натяг на сани и подбежал к Тихану. Тот был ушиблен, но на удивление, не сильно. При помощи брата он встал, и они дошли до саней, куда Илья его и уложил. Потом он подошел и взял поводья серой пары. Их он привязал позади саней. Затем перетащил все, что было в разбитых санях в свои, и, таким образом обнаружил, что Тихан выпил не одну бутылку водки.

Поднялся Тихан через два дня. Видно пьяное тело не осознавало происходящего и летело, пока не шлепнувшись мягко о землю. Так или иначе, ему сильно повезло. Полу разбитые сани привезли на другой день. Денис пытался говорить с Тиханом, но безрезультатно, ходил атаману советоваться, но, формально, Тихан не был, ни в чем, виноват. После этого случая Денис официально объявил главным во всех делах Илью, старшему сыну он более не доверял.

А летом и Петр, запросил отделения. Денис, согласился сразу, и выделил ему такую же долю, что и старшему брату, но денег дал мало. Он считал, что Петр сделал для семьи много меньше, чем Тихан. По осени поставили дом, и Петр переселился. Так что Илья остался хозяином в отцовской усадьбе. Еще три года он брал делянки под углежогство, но выбирал подешевле, так как на родных братьев уже не рассчитывал. Помогал ему двоюродный брат Владимир, который хотел немного заработать. А когда и он, через три зимы сказал довольно, то Илья прекратил это занятие.

Но оно бы прекратилось и так: на пороге была первая мировая война.