О том чего уж больше нет

Красные

Революция пришла в Темнолесскую в виде комиссаров в кожанках, папах с нашитыми на них красными лентами, фуражек со звездами и сотрудников ЧК.

Комиссары стали организовывать комитет бедноты. Народ не понимал, чего они хотят и за что борются. Их пылкие и непонятные выкрики с телег, ящиков и бочонков никого не вдохновляли. Зато комитет бедноты вызвал сперва всеобщее недоумение, потом смех, а после, когда поняли, что власть перешла лентяям и алкоголикам, которым теперь позволено грабить тех, кто всю жизнь работал – озлобление.

Тут-то и выяснилось, что Тихан член партии, единственный на всю станицу. Он пошел к комиссару, предъявил партийный билет, был обласкан, и получил назначение одним из руководителей комитета бедноты.

С первого дня их освободили от угнетения очень простым способом: изгнали атамана и его людей. Понятное дело, что это вызвало глубокое возмущение. Но в руках комиссаров и фуражек со звездами были винтовки, а у станичников постарались оружие отобрать. Конечно, никто добровольно сдавать оружие не стал, ведь это была их личная собственность, купленная за свои деньги. Часть казаков, не имея общего руководства, подалась в лес, мелкими группами, состоявшими из проверенных близких людей. Они называли себя зелеными, в противовес красным и белым.

Красные сразу же окрестили их бандитами, хотя они никому вреда не делали. По мере развития событий число зеленых росло, и там появились командиры, по большей части те самые, что были командирами в Войске Донском. Так что, понемногу, в лесу организовалось почти регулярное казачье войско.

Сотрудников ЧК было двое, без знаков различий, самоуверенные, оба при маузерах. Они стояли над всеми, разве только комиссары были им почти ровней. Они принялись собирать сведения сначала у Комбедовцев, которых набралось человек пятьдесят, а потом у них появились собственные ниточки.

Вскоре принялись вызывать в бывшую управу тех, кто служил в Войске Донском и был каким-либо командиром. Задавали много вопросов, но сметливые казаки быстро подстроились под ситуацию и говорили то, что от них хотели слышать. А на вопросы, типа кто еще из казацких командиров есть в станице, отвечали, что все в лес утекли.

Комбед работал плохо, даже там почти все имели хоть какую-то совесть и, на своих старались не доносить. Но чекисты вовсе не были новичками, и постепенно выяснили дворы, в которых ранее проживал казацкий комсостав. Это привело к повальному бегству командиров в лес. Но за этими домами, попавшими в список, велось негласное наблюдение.

Затем принялись за тех, кто служил в царской армии, как простых казаков, так и иногородних. Иной день перед управой собиралась очередь. Дошло дело сначала до Шевченко, потом до Беседина, а потом и до Ильи.

Илья на все вопросы отвечал уверенно, и чекист вроде был удовлетворен ответами.

- Ну а теперь скажи – кем ты был в царской армии? – задал главный вопрос чекист.

Мысли мигом пронеслись у Ильи в голове, «может, кто выдал, так не со зла, а сболтнул, но тогда, зачем спрашивать если знает. Нет, не знает. А хороший совет дал дед Игнат!».

- Был рядовым в пехоте, - отвечал Илья как можно спокойнее.

С тем его и отпустили.

Чекисты все брали на карандаш, и каждый опрошенный попадал в отдельную папку. Видно кому-то это сильно не понравилось, и однажды ночью выбили окно и вынесли все дела. Искать их долго не пришлось: на заднем дворе лежали оставшиеся от них обгорелые корочки.

Чекисты устроили расследование, но никого не нашли. В управе не было решеток, только ставни, а народ привык иметь дело с деревом, так что ставни долго не устояли. А в прежнее время никому бы и в голову не пришло влезть в управу.

Вскоре началось «кулаченье», так казаки прозвали борьбу Советской власти с состоятельными станичниками. Были отобраны мельницы, трактиры, лесопилки, сыродельни, дома крытые железом. Вскоре почти все предприятия, отобранные у «кулаков» оказались заколоченными или просто брошенными. Самих владельцев объявили врагами Советской власти, кинули в бричку[44] и под конвоем увезли незнамо куда. Больше этих людей не видели. Стало негде молоть зерно и вход пошли ручные самодельные мельницы. С выпивкой тоже стало трудно и пошли гнать самогон.

Советы боролись с самогоноварением, с их точки зрения было большое расточительство переводить пшеницу на самогонку. Но наладить нормальную торговлю они то ли не хотели, то ли были не способны. Да и о какой торговле можно говорить, если главной идеей была: все отобрать и поделить поровну.

Станица постепенно разорялась.

Сено

В отсутствие атамана все как-то пошло наперекосяк. И, когда наступила пора сенокоса, появилась проблема: кто и как будет распределять сено. Перед управой собрался стихийный митинг. На котором всяк кричал свое. Илья, молчавший сначала, не выдержал и тоже влез на бричку, заменявшую трибуну.

- А чем была плоха старая система? Тянешь жребий и получаешь участок и никаких споров, и ссор.

- Вот ты умник шибко грамотный. Ты что ли жребии делать будешь?

- Могу и я, коли общество доверит.

- Так дадим ему жребии делать? – как можно громче прокричал тот же голос.

- Дадим. Пусть делает, - раздались голоса.

- А может, скосим всем миром, а после раскидаем готовое сено поровну на всех? – предложил Илья.

- Да иди ты…, - вылетел из толпы крепкий трехэтажный мат. Знаем мы таких умников, кто-то больше скосит, а кто прохлаждаться будет, а сено потом поровну!

- Нет, давай жеребьевку.

- А как участки делить будем?

- А что их делить, - раздались голоса.

- Трава, она всюду одинаковая, - выкрикнул из толпы новый голос.

- Так значит жеребьевка?

- Да, - дружно ответила толпа.

Тут все стали расходиться. Илья спустился на землю, и было направился к своей окраине. Как услышал, что его кто-то окликнул:

- Илья Денисович!

Обернулся Илья и узнал дальнего соседа с другой улицы. Он был старше Ильи лет на шесть и потому они не были друзьями с детства. Все их отношения ограничивались приветствиями.

- Приветствую Фома Ильич!

- Хочу с тобой поговорить, - Фома, подошел сильно хромая. – У меня беда приключилась, с ногой, теперь косарь из меня никакой, ходить много не могу. Я тут просил ближних соседей помочь, но что-то тут со всеми стало не так: раньше мне бы не отказали. Может, ты согласишься косить две делянки, а я буду сушить и складывать. На месте стоять мне терпимо.

Глянул на него Илья, а у мужика слезы в глазах стоят, знать приперло его.

- Я согласен. У меня жена болеет, а помогать некому. Так что косим два участка, а сено пополам?

- Согласен, - спасибо Денисович, - выручил.

- Но только мне нужен помощник, сенокос на делянки побить, раз уж общество доверяет.

- С радостью помогу.

Хотя всюду, как было сказано на митинге, была трава, но участки оказались совсем не одинаковые. Ведь не все равно, какой эта трава высоты. Самые низкотравные участки имели травостой немного ниже колена, а самые высокотравные почти по плечо. Целый день Илья и Фома потратили на разбивку участков и установку номеров. Таблички на колышках брали старые, оставшиеся от тех времен, когда сенокосы делил атаман.

А на следующий день сделали они жребии. Были это простые бумажки из старой газеты, на которых химическим карандашом[45] написали номера.

- Раз им все равно, где какая трава, а когда им дело по совести сделать предлагаешь - тебя матюгом кроют, то вот держи Фома два номера. Это номера с того краю, где трава выше всего. Сперва вытащишь за себя, а как моя очередь придет, так за меня вытащишь.

И Илья сунул ему в руку два номерка.

Настало время жребий тянуть. И все вышло, как Илья сказал. Пришла очередь Фомы и вытянул он номер, тот самый, что вчера ему дал Илья. Ближе к концу подошла очередь Ильи. А Фома предусмотрительно рядом стоит. Тут он и говорит:

- Фома Ильич, - вытяни за меня номерок, а то вдруг кто подумает, что сам я писал и там есть какой-то подвох.

Ну, Фома и вытянул: сунул руку с уже готовым номерком в шапку, погромадил там номерки и вытянул «свой», тот, который вчера Илья ему давал. Никто и не приметил подвоха.

Когда пошли смотреть участки, вдруг оказалось, что трава траве рознь. Недовольные стали пенять Илье, что поделено не по-честному. Но Илья им отвечал, мол, когда предлагал по-честному, меня матом крыли, и все хотели по жребию. Ну, вот кто какой жребий вытянул – тот и такой участок и получил.

- А тебе достался самый лучший, - подал голос давешний матерщинник.

- Да я даже не тянул номер, я шапку в руках держал, а за меня человек тянул, - отвечал Илья.

- Да спелись вы с ним, - начал было раздувать скандал мужик.

Но большинство народу оказалось на стороне Ильи. Общество высказалось однозначно:

- Ты два дня назад говорил одно, а теперь хочешь другое, - сказал один из авторитетных пожилых казаков. - Надо было самому взяться за это дело, чтобы быть довольным.

На этом все и закончилось. А Фома оказался отличным помощником: он хорошо укладывал сено на возы и возил их в станицу.

1918-й год

Наступил одна тысяча девятьсот восемнадцатый год. И появилась новая напасть: продразверстка. Сначала все выглядело не так плохо. Новая власть платила за зерно и мясо, правда обесцененными, потерявшими покупательную способность деньгами. По этой причине продавали не охотно. Тогда большевики поступили так, как поступали обычно – реквизировали. Не ожидавшие такого поворота станичники оказались перед реальной угрозой голода.

За укрывательство грозили расстрелами, но пока не расстреливали. И это понятно: если всех расстреливать, то у кого же продукты отбирать?

Некоторые собрали вещи, заколотили дома и подались в Ставрополь, другие пополнили ряды Зеленых. Зеленые, которых по слухам было уже человек четыреста, отбивали обозы с хлебом. Частью, забирая провизию себе, а частью узнавали, кого обобрали на этот раз и по ночам привозили зерно пострадавшим.

В станице появилось повальное увлечение: копать по ночам ямы и прятать зерно, да и не только зерно. Резали еще не доросших поросят и спешили их съесть: все одно отберут. Часть продуктов закапывали в лесу. Продразверстка набирала силу. Ни о каких «излишках» речь не шла: это был не прикрытый грабеж. И именно как с грабителями и поступали с продуктовыми отрядами. Казаки охотно бы продали и мясо, и зерно, если бы им предложили что-то стоящее взамен. Но советы даже не попытались наладить торговлю.

Был такой случай:

Пошел по одной из улиц продотряд, стали подходить к дому одной вдовы-солдатки. А у нее было полмешка муки, последней, и трое маленьких детей. Она верила в то, что говорили комиссары про «излишки» и что они все для бедных делают. Так что совершенно не боялась, что муку заберут: «они же люди, поймут». Но опасалась за деньги, которых тоже было немного. Заметалась она по горнице: куда бы сунуть и нашла – мука!

Красноармеец обошел весь дом и ничего более не найдя, схватил последние полмешка муки и потащил на улицу.

А после кто-то поджог дом, где жили два брата-активиста, а еще двоих кто-то подкараулил. Нашли их утром шашкой порубанных. Чекисты особо не искали: свалили все на Зеленых.

Как-то ночью пекла Агафья хлеб и пирожки с фасолью. Как кто-то постучал в дверь. Денис подошел к двери и спросил:

- Кто?

- Денис! Открой, это я, Матвей.

Матвей был самым младшим братом Дениса и жил отдельно на хуторе. Оказалось, что он остался вообще без ничего, все отобрали. Денис, дал ему полмешка зерна, один из трех караваев, тянувших килограмм на пять и несколько лапотных пирожков.

- Ты давно ел? - спросил он брата.

- Да, считай, дней десять тянули остаток хлеба, вот по столько на каждого в день, - он показал ширину ломтя в два пальца. А последние четыре дня на одной воде сидим.

- Смотри много не ешь, и своим не давай наедаться. Нужно постепенно, а то беда будет.

Матвей, пока шел дорогой начал от каравая отщипывать понемногу, да так и не смог остановиться. Когда пришел домой, каравая у него не было. А после, случился заворот кишок и Матвея вскоре не стало.

Осыченковых, не смотря на положение Тихана, трепали не меньше других. Илья имел три схрона. Один они благополучно съели до зимы, второй открыли ближе к новому году. Но тут выпал снег.

- Смотри не ходи к стогу за продуктами, уходя поутру, наказал Илья жене.

Она и не ходила. Прошел день, второй, третий, а снег все не таял. У детей от голода сводило животы. На четвертую ночь Агафья не выдержала пошла и набрала муки, картошки, подсолнечного масла. И стала топить печку, готовить. Илья проснулся от запахов и все сразу понял. Вышел на двор, от порога тянулся четкий след к стогу. Утром шарившие по станице продотрядовцы вывезли все до последнего зернышка. Не помогло заступничество Тихана.

- Брат твой незаконно зерно от нас прятал, значит, он враг Советской власти, а ты его прикрываешь! – отъехался на него комиссар, - значит ты пособник врага, а еще партейный.

Через две ночи, Беседин и еще двое Зеленых, привезли ему два мешка зерна.

- Прячь, как следует, - почти в ухо шептал Сашка и больше не попадайся.

Но этот случай сыграл свою роковую роль. Однажды пришла сверху разнарядка составить списки тех, кто замечен в укрывательстве излишков продуктов питания. И их составили и отослали. А следом прокатилась волна арестов. Видно прошли времена пустых угроз. Арестовывать приезжали из ГПУ из Ставрополя. Илья был, как назло, в отъезде, когда узнал, что Агафью забрали.

Его попытки поговорить с местными коммунистами ничего не дали, кроме оскорблений. Один из партийных был поумнее, и сочувственно относился к этой проблеме. Он присоветовал Илье не высовываться, а не то и сам можешь там остаться. А, мол, кто тогда детишек присмотрит. Забрали, мол, человек сорок, не съедят же их, разберутся и отпустят.

Агафья просидела два месяца без следствия и допросов. Просто потому, что в бумагах значилась как укрывательница излишков. Таких как она было немало, сидевших в холодной в Ставропольском ГПУ. Вырвалась она оттуда чистым везением. Приехал как-то откуда-то с Кавказа по дороге в Екатиринодар высокопоставленный чекист, возвращавшийся в Москву. А местный начальник и скажи ему, мол, все подвалы жульем и врагами забиты, а завтра облава – сажать некуда. Ну, тот говорит, мол, у меня опыт по Москве большой, щас, если ты не против, подвалы тебе и почистим.

Переоделся он соответственно, а потом завели его туда двое чекистов, пнули на солому, облаяли контрой и сволочью, и ушли. Ну и начал тот московский чекист работать как подсадная утка. Те, кому скрывать было нечего, охотно поделились своими бедами. Он был мужик не глупый и только диву давался, из-за какой ерунды там сидели люди месяцами. Наутро по его приказу выпустили больше тридцати человек, в том числе несколько Темнолесских. Агафья оказалась в их числе. Прочие, сгинули без следа.

Как Илья у Деникина служил

А после пришли Белые. Армия генерала Деникина стремилась вернуть все в прежнее русло. Снова появился атаман, начался «добровольный» призыв в армию. Всем, имевшим чины, эти чины возвращались. Вот только командовать было некем. В Белой армии остро ощущался дефицит нижних чинов. Конечно, почти сразу появилась белая разведка и контрразведка. Она встретила поддержку у семей репрессированных.

В управу, где теперь вместе с атаманом сидел и деникинский штаб-с капитан -контрразведчик, пошли жалобы и доносы. Члены комитета бедноты прятались кто где. В лес им ходу не было, Зеленые только и ждали случая свести счеты. Так что сидели по подвалам, рыли схроны по огородам. Один даже жил в дупле на опушке леса.

Осыченко вовсе не горели служить в Белой армии, но вышло иначе.

Вляпались!

Старому Денису сегодня не спалось. Лезли в голову Деникинцы, занявшие станицу, новые порядки, и мобилизация в Белую армию. Потом почему-то вспомнилась давнишняя ссора с отцом, и как он его «отделил», дав для разведения хозяйства слепую кобылу. Не один год Денис маялся, пока не подрос старший сын Тихон, да не пошел в работники. Вот тогда стали появляться в семье деньги, и пошел он в гору помаленьку. А могло бы быть иначе…

С такими мыслями трудно уснуть.

Кровать его стояла головой к небольшому окошку. Было далеко за полночь, когда не яркий лунный свет вдруг перестал струиться через окно. Денис резко повернулся, в окно смотрела голова, но вверх ногами. Он узнал своего друга и кума - казацкого писаря Ефима, который теперь работал в управе. Атаман там был прежний, а вот писарь сгинул не знамо где. Увезли его красные и с концами.

- Выдь-ка на двор, - еле слышно шевельнулись его губы.

Накинув на плечи сынову шинель, Денис вышел на крыльцо своего рубленного из ясеня на дубовых столбах дома. Ефим ожидал его во вполне нормальном положении, верхом на коне, это он свешивался, чтобы заглянуть в окно не спешиваясь, понял Денис.

- Слышишь, кум! Низко нагибаясь, зашептал прямо в ухо Ефим, беда пришла. Сегодня в управу донос подали, на тех, кто большевик, да на сочувствующих. Да только бумаге еще ход не дали, а дали ее мне переписать в пяти экземплярах, на то я и писарь. Так там на вас указали, и на Шевченковых, и еще на двадцать пять семей. Как только меня отпустили из управы - я сразу к тебе.

- И что теперь делать? Ведь добром это не кончится.

- Я пока там сидел все думал и вот что надумал. Они мобилизацию объявили, добровольную и принудительную. А если ты большевик, так ты добровольцем к ним пойдешь? Нет, кум, тады ты сам к ним не пойдешь. А если ты завтра раненько с утречка придешь в их армию записываться - то ты точно не большевик, а в доносе что-то напутали, может личные счеты сводят, а это значит, что и вся семья вне подозрений. Так что кум думай, кого ты завтра пошлешь добровольцем к Деникину, а то чует мое сердце, не жильцы все, кто в этом списке прописан. Бывай, Денис. Я еще заскочу к Шевченковым, да еще в пяток семей, которым верю, что меня не выдадут, а, то как бы и мне не болтаться на одной веревке с теми, кто в списке.

- Спасибо, - только и успел прошептать Денис.

А Ефим тронул коня и растворился в темноте.

Денис вернулся в дом, запалил лампаду, посчитал жечь керосинку опасным. Лампада она что? Мало ли, когда человеку помолиться приспичит. Разбудил сыновей. По случаю Тихон, живший отдельно в своем доме, а ныне прятавшийся у дядьки Ивана на чердаке баньки, заночевал у отца. Следом поднялась жена, узнала, в чем дело, заохала и запричитала. Денис цыкнул на нее. Она умолкла, сидя на кровати.

Сыновья выслушали отца спокойно. Младший Петр сказал, что он пойдет.

- Илья три года воевал, могу и я пойти, - гордо заявил он.

- Тебя, дурака, убьют, - ответил ему Тихан. Он был на десять лет старше Ильи и на четырнадцать Петра.

- Идти завтра надо в их армию, - сказал Денис. Ты, Петька молод, да и глуп по молодости, правду Тиша сказал – убьют. Тихону идти, а вдруг что, так кто его детей кормить будет?

- Не надо было в большевики лезть, - с кровати встряла мать.

- Много чего не надо было, - сказал Илья. Не надо было трепать языком, и партбилет в нос комиссару тыкать, тогда бы и в список тот не попал. Вот я приехал и молчу, что в царской армии был командиром взвода, а книжку, мне посоветовали спрятать, так мы все трое и сделали, а погоны унтер-офицерские спалили. Так что когда власть вызывала, то отвечал, мол, рядовым был. Ладно, чего долго-то решать - мне придется снова идти. У Тиши дети, семья, Петька еще хлопец молодой, а там шутки шутить не станут. Да вы не волнуйтесь так, а то скисли совсем. Я дальше Царицына не пойду.

- Ну, с богом, солдат, - только и сказал Денис.

- Вот завтра с утра откопаю книжку и пистолет…

Рано утром десятка два добровольцев стояло у казачьей управы. Первым подъехал к управе Ефим, оглядел всех. Не все, кто там стоял, были людьми из списка тех, кого он предупредил ночью.

- Чего ждете ребята? - делая вид, что не догадывается, - спросил он.

- Да, значить, добровольно хотим служить, - с заминкой сказал один из парней.

- Ну, так ждите. Как придет штаб-с капитан, это к нему.

Все снова уселись на завалинку. Илья оглядел добровольцев. Все - зеленые новички, не нюхавшие пороху, за исключением соседа и друга детства Гриши Шевченко. Гриша служил с ним на турецком фронте в одном полку в пулеметной команде и слыл лучшим первым номером в дивизии. Слава шла не зря, Гриша больше двух пристрелок не делал, а бил - так попадал. Другого друга Сашки Беседина здесь не было. Сашка был мал ростом и легок. Отчаянный джигитовщик, умел он пролезть под конским брюхом на всем скаку, меткий стрелок и рубака, он любил опасные приключения, сам вызывался служить в разведке…

Но Сашка, как и многие другие, отсиживался в лесу, в ожидании, когда вратится прежняя жизнь.

- И ты решил?

- Да, решил, - скупо ответил Григорий.

Да и не о чем было говорить - оба прекрасно понимали, что они тут делают.

Через час появился штаб-с капитан. Обрадовался добровольцам, стал звать в управу по одному.

Когда Илья попал в кабинет, и представился по форме, назвал звание старший унтер-офицер, командир взвода. Заметил, что вызывал одобрение у капитана.

- Так что, сынок, не навоевался? – ласково спросил он, перелистывая бумаги.

Илья понимал, что сейчас будут смотреть злополучный список. И точно нашел он там фамилию Осыченко и поднял глаза, стараясь не упустить выражения лица.

- Так, ваше благородие, за доброе дело и повоевать можно. Ежели всякий откажется, так, кто станет за правду и за Царя?

- Молодец! Правильно мыслишь. Грамотный? Сколько классов образования?

- Грамотный, пятый год в Церковной школе трошки не доучился.

- Конь подходящий есть?

- Да, строевой, донской породы.

- Пойдешь в интендантскую команду?

- Рад служить Царю и Отечеству! - по-уставному ответил Илья.

Капитан склонился над злополучным списком и три раза провел пером по горизонтали, вычеркивая фамилию Осыченко из доноса. А потом склонился над другой бумагой и, переспрашивая, вписал в нее данные Ильи.

- Позови следующего, а сам ожидай.

Следующим был Гриша. Он шел, навстречу глядя в лицо приятеля с выжиданием и надеждой.

- Порядок, - на ходу шепнул Илья.

Утром назначен был сбор и смотр.

Илья простился с родней, заседлал Мальчика и тронулся к управе. Проехав немного по улице, увидал деда Игната, сидевшего на завалинке. Поприветствовал его, и хотел было проехать дальше.

- Илько, ты никак снова на войну?

- Так и есть, дед Игнат.

- Дай я на тебя гляну. Все хорошо, да вот плетку за поясом не держи, сунь за голенище, так она ближе будет. А шашка твоя где?

- Нет у меня шашки, я же не казак!

- Постой, я те подарю свою.

Он сходил в дом и вернулся с хорошо знакомой Илье шашкой. С этой шашкой дед Игнат его обучал.

- Шашка простая, обыкновенная, но вполне. Да, только ты правду сказал: ты не казак. Так что супротив казака и не надейся с шашкой идти – порубят. Но на всякий случай пускай будет. А если в атаку идти придется верхи, так держись в серёдке. Если ваша возьмет, то и ты тут как тут и ни одна зараза не скажет, что ты там не был. А если ваша не возьмет и утекать придется, тогда, кому в спину будут стрелять или первым догонят? Правильно: тех героев, которые вперед летели. Вообще герои долго не живут, не тут так там, не шашка, так пуля.

Илья нацепил шашку, поблагодарил деда:

- Спасибо дед Игнат, надеюсь, вернусь и шашку верну.

- Дай бог, - отвечал старик.

Служба

Добровольческая армия под командованием Деникина с боями прорывалась к Волге, к Царицыну. Генералы совершенно обосновано полагали, что захватив Царицын и Астрахань они улучшат свое стратегическое положение и получат прямую дорогу к Москве. Красные, плохо вооруженные, менее опытные и имевшие меньшую численность отступали. Но при случае огрызались, нанося «добровольцам» ощутимые потери. Рисунок линии фронта менялся даже не ежедневно, а часто и по нескольку раз в день.

Прошло две недели. Григорий снова попал в пулеметную команду. Командиры не могли нарадоваться на такое приобретение.

Илья в снабженцы не попал, а попал в драгунскую кавалерию, куда без разбора записали всех темнолесских, и казаков и иногородних, лишь бы конь был. Расположили в окрестностях Астрахани. Там из разношерстного состава пытались сделать конницу. Были там и настоящие кавалеристы, но их было мало. Если бы было много времени, то большинство постепенно обтесалось бы…

Но времени не было. После двух недель подготовки начался марш на передовую. Даже среди такого состава нашлось пара удальцов, которые с первых дней соперничали между собой, все они о чем-то спорили, стараясь доказать кто из них лучший кавалерист, наездник и тому подобное. Кончилось это скачками, по незнакомой местности. А местность там не простая: много прудов, и болотистых низин.

Вот один из них, вырвался вперед и влетел в такую низину. Не успел он удивиться и понять, что происходит, как конь по брюхо был в трясине. А сам он - по колени. Подскакал эскадрон, долго искали, чтобы использовать вместо веревки, наконец, подъехали обозные телеги, и там оказалась веревка. На все ушло минут пятнадцать-двадцать, но трясина засосала лошадь по шею, а ее владельца по пояс. Он всячески пытался встать на седло, но от этого становилось только хуже.

Один парень сделал петлю на конце веревки.

- Подними руки над головой и сцепи их вместе, я тебя заарканю.

Руки у него были еще свободные, и он выполнил данное ему указание. Свистнул импровизированный аркан и захлестнул его туловище.

- Ловко, - сказал кто-то из зрителей, - где так научился?

- Лошадей арканил, - ответил парень.

Между тем тонущий увязал себя, так, чтобы не выскользнуть из петли. Тянули его двумя конями, привязав конец веревки к лукам седел. Трясина держала его крепко, но все же постепенно удалось его немного вытащить. Вдруг помочи на его штанах лопнули, и его резко вырвало из трясины: миг и он оказался на берегу, без сапог и штанов. А лошадь его утонула.

Определили его в одну из повозок. В ближайшей луже он отмылся, кто-то жалостливый кинул ему запасные штаны. Лишних сапог, как и лишней лошади не оказалось. С лошадьми вообще была напряженная ситуация. Так что пошел этот парень служить в пехоту.

Пароход

В низовьях Волги оба берега были у Белых. Это были земли Астраханского казачества. А Астраханское казачество их поддерживало. Новобранцев решили перевести на другой берег реки. Погрузили на пароход вместе с лошадьми, капитан скомандовал полный вперед. Линия фронта проходила совсем рядом, а на Волге ее вообще не было. Корабли ходили куда хотели, благо ширины Волги хватало, что бы постоянно не попадать под обстрелы с берега.

Уж неизвестно откуда взялся красный пароход, но был он вооружен одной единственной пушкой. Это было гражданское судно, просто его вооружили трехдюймовым орудием.

И начал красный пароход стрелять из своей пушки. У непривычных к воде людей нервы и так были напряжены, а тут еще обстрел. Капитан, который управлял их пароходом дело свое знал хорошо. Первый снаряд лег в полусотне метров перед носом, и капитан отдал приказ полный вперед и велел плыть на то место где лег снаряд. Расчет был простой: стрелки тоже смотрели за снарядом и сразу начинали донаводить орудие, пока его заржали. А цель уже находилась на той отметке, куда они точно не стали - бы стрелять, так как уже навели в другое место. Так они каждый раз старались доплыть до последнего места, где упал снаряд.

Капитан ходил по пароходу и, пресекая панику, кричал:

- Уйдем, обязательно уйдем!

И на самом деле ушли, хотя и гоняли их часа два, может снаряды кончились, а может, надоело стрелять в воду. Одно ясно, что расчет у Красных был плохо подготовлен.

За Волгой

В другой раз застала их на марше речная канонерская лодка. Это был настоящий речной крейсер, а не какой-то пароходик с одной пушкой. В их сторону грозно смотрели четыре шестидюймовки в двух настоящих башнях. Эскадроном командовал ротмистр. Он увидал трехэтажный особняк и решил укрыть эскадрон за ним. Поступила команда скакать за этот дом. Но кое-кто замешкался, дисциплина и выучка оставляли желать лучшего.

Среди этой группы человек в двадцать оказался Илья. Это и спасло им жизнь. Они видели, как обе башни развернулись и произвели залп. Четыре тяжелых снаряда попали в здание, и оно рухнуло как раз в сторону прятавшегося за ним эскадрона. В живых осталось четверо. Претензий предъявить было некому: ротмистр тоже остался под обломками. Остальным пришлось бежать, нахлестывая лошадей. Красные дали еще два одиночных выстрела и перестали стрелять.

После, уцелевших, влили в какую-то сборную часть, где были и драгуны, и казаки.

С неделю они скакали взад и вперед по правому берегу Волги, но, в конце концов, попали под жестокий обстрел с какой-то высотки. Расстояние было большое и Красные не могли прицелиться, но стреляли плотно. Поступила команда: рассредоточится на двадцать интервалов[46], спешиться и лечь. Многие, не привычные к строю кони, артачились и не ложились.

Илья уложил Мальчика, который команды понимал, и сам улегся за ним как за бруствером. Огонь нарастал, возможно, в дело вступили несколько пулеметов Максим. Первыми не выдержали те, у кого лошади не легли. Многие, около четверти всей кавалерии бросились назад, за ними поскакали остальные.

Откуда-то вылетела кавалерия Красных, но пехота ее задержала, хотя кавалерия и успела доскакать до них, застав их в чистом поле. Красные прекратили стрельбу, чтобы не пострелять своих. Кавалеристы носились, возвышаясь над пехотинцами. Но пехота всегда сильнее кавалерии, главное выучка и крепость духа.

А тут пехота попалась элитная, это был чисто офицерский батальон, где ротами командовали капитаны, а рядовыми были поручики. Их благородия продемонстрировали на практике - чему их учили в юнкерах: они умело прикрывались винтовками, стоя на одном колене, чем затрудняли конникам задачу. Зарубить их было совсем не просто. При этом винтовку необходимо держать двумя руками, над головой параллельно плечам и смещать или доворачивать в зависимости от замаха конника.

При случае, офицеры кололи коней или всадников, а при появлении дистанции в пять-десять метров стреляли. Красные понесли серьезные потери и по команде отступили. Офицеры стреляли им вслед, пока снова по ним не открыли огонь с высотки.

В конце концов, Белых выдавили к Волге возле какого-то поселка. Но в округе лодок было не видать. Сказывали, что накануне, более ранняя волна отступавших, угнала все лодки на тот берег. Следом подошли остатки какого-то флотского экипажа с каспийской военной флотилии. Их было всего человек десять. Большинство стали искать какие-либо плавучие обломки: двое подобрали разбитую дверь, кликнули третьего и бросились в воду.

Внимание привлекли два матроса. Они ничего не искали, разделись, нацепили наголо по маузеру, и пошли в воду. И сколько, только, было видеть, они плыли, редко взмахивая руками. Илья был с двумя товарищами, из тех, с кем начинали месяц назад под Астраханью. Один из них был тот лошадник, что ловко бросал аркан. У Ильи был бинокль, и они по очереди следили за матросами. Они доплыли благополучно, вышли на берег, вынули пистолеты и тут же раздели двух подвернувшихся мужиков...

- Нам надо найти лодку, - предложил Илья.

С ним согласились, так плавать, как те матросы они не умели.

Лодка нашлась быстро, стоило только проехать по поселку и позаглядывать через заборы. Но три сухопутных крысы боялись воды и лодки, так как все для них было в первый раз. Владелец согласился их перевезти, но в качестве платы хотел корня. Ничейные кони бродили неподалеку, но они были напуганы недавним боем, запахами гари и крови и в руки не давались.

Тут снова пригодилось умение бросать аркан: и вскоре они плыли, сидя в лодке, а кони плыли следом. А каждый держал повод своего коня. Такой порядок присоветовал лодочник, мол, я не раз так делал. Переправились они быстро – примерно за час, но страху натерпелись. На той стороне, когда начали закуривать: у всех троих дрожали руки.

Интендант

В интенданты Илья все же попал. Как известно спасение утопающих, дело рук утопающих. Через несколько дней после волжской переправы ему указали на штаб-с капитана и шепнули, что он и есть начальник интендантской службы.

Илья набрался храбрости и подошел:

- Господин штаб-с капитан, разрешите обратиться?

- Чего тебе, - недовольно буркнул офицер.

- Ваше благородие, я назначен был в интендантское ведомство, а по ошибке попал в кавалерию.

- Имя, звание, должность в императорской армии.

Илья представился по всей форме.

- Езжай за мной, сейчас есть пара дел, а после поедем в штаб, я им устрою нахлобучку. Мне грамотные до зарезу нужны, армию кормить некому, фураж не достать…

Так Илья стал старшим фуражиром, и получил заведование складом. Но главное он ушел с передовой и получил возможность исполнять свой план.

Время было лихое, всего не хватало и приходилось заготавливать фураж для лошадей и хлеб для солдат. Что бы преуспеть в этом деле, снабженцы часто заезжали не понятно куда. А учитывая то, как быстро менялась линия фронта, то бывало и выезжали с территории контролируемой своими. Фронт был зыбкий, не сплошной, отряды заезжали иной раз на десяток километров туда, где их то и быть было не должно, а своих от чужих отличить бывало не просто – все говорили на одном языке, часто носили одну форму, когда она вообще была.

Однажды Илья скупал продукты в одном из сел. Все отправил подводами, а сам еще немного задержался, решил проехать в дальний конец. Как вдруг останавливает его мужик: - Солдатик, а то не ваши едут? Оглянулся Илья и видит сотню конных, а на папахах красные полосы, а близко - метров сто пятьдесят. Все оборвалось внутри, но он сделал над собой усилие: - Наши, отец. Сам же повернулся к коню и затянул подпругу, вспомнив, как бывало ругал молодых хлопцев сосед – старый казак Степан, за то, что торопились в седло: - Соколик, а с не затянутой подпругой конь то далеко не пойдет, так что догонют тебя вороги и посекут шашками.

После этого вскочил в седло и тронул Мальчика плеткой между ушей, чего не делал без особой необходимости. За этого дончака[47], в свое время, когда был он трехлеткой, а деньги имели цену, предлагали Илье сто пятьдесят рублёв.

Бывали строевые кони и подороже, но Мальчик был не из последних. Он был умен и строю обучен, команды с голоса понимал и тайные знаки. Он рванулся вперед сразу в аллюр три креста. Илья оглянулся - от большой группы отделились двое, они неслись галопом, низко пригибаясь к холкам, привстав на стременах. Илья добавил ходу и понял – так просто не уйти. А догонят - я шашкой не владею, я же солдат, а не казак, толку то от нее... А эти хлопцы, похоже, казаки и один против двоих…

Нет, надо иначе, и он потянул ремень кавалерийского карабина, висевшего за спиной. Расстояние помалу сокращалось, и как ни старался Илья быстрее скакать он не мог. То ли наездники попались ему серьезные, то ли кони у них лучше, а может все вместе, но эти двое его догоняли. Кони их шли ровным галопом, минут через десять такой скачки они будут видеть его спину как мишень на учениях. Он отпустил поводья, Мальчик перешел на ровный аллюр, сбавив крестик.

Илья передернул затвор карабина и, обернувшись, с одной руки, выстрелил в догонявших. Илья не видел ни прицельной планки, ни мушки. Зато увидел, как один из них вдруг съехал с седла и упал, а второй спешился и склонился над первым. Илья снова подстегнул коня, удивляясь такому везению, ну лежа, из окопа еще, куда ни шло, мог попасть, а на скаку, с одной руки, не целясь – чистое везение. Наверное, второй всадник решил не искушать судьбу, гоняясь за таким стрелком. Так он и ускакал.

Потом, когда все отошло на задний план, он попробовал стрелять с одной руки, уже не с лошади, а просто стоя. Результат был плачевный. Сашка Беседин - он был стрелок: тот бы их хоть с нагана, хоть с маузера, хоть с карабина пострелял бы. А он был самым обыкновенным стрелком – не хуже, но и не лучше многих. Когда рассказал Григорию, тот покачал головой:

- Есть бог на этой земле! Знать не пробил твой час.

Левченко

Как-то раз встретил он в городе старинного приятеля, еще по турецкому фронту Мишку Левченко. Пообнимались, и пошли выпить за встречу. А Михаил, имел особую страсть к выпивке.

Засели они в трактире и просидели полдня. А когда настала пора расходиться, оба были теплые. Правда Илья не жадовал, наливал себе половину, но с таким собутыльником, и половина вышла изрядная. Вышли они на улицу, а на тротуаре небольшая гололедка местами. Трезвому то оно бы и ничего.

А тут, откуда ни возьмись генерал. Старенький такой, и росту маленького, да с бородкой, знаки различия инженерной службы. Ну, какой никакой, а генерал. А генералу не просто честь-то отдавать, а надо во фрунт становиться.

- Генерал, - предупредил Илья товарища. Сам вытянулся, вскинул руку к фуражке и щелкнул каблуками. Михаил подскочил, встал рядом, вытянулся и поднес руку к фуражке. А потом так щелкнул каблуками, что поскользнулся на обледеневшем тротуаре и грохнулся затылком об землю. Испуганный, с белым от страха лицом, сильно протрезвевший, Михаил вскочил и повторил все снова, на этот раз удачно. Оба замерли. Что-то сейчас будет. Самое малое, позовет генерал патруль, и отправит на гауптвахту, а то и похуже что.

Генерал остановился перед ними. Он старался быть серьезным, но глаза его смеялись. Он протянул руку и пощупал шишку на затылке Михаила.

- Большая, - уважительно сказал он. А ты, сынок, если так во фрунт становиться будешь, так до конца службы не доживешь! С этими словами он достал трешку, дал Михаилу на опохмелку и тихо удалился.

В ресторане

Был и другой случай, когда четверо офицеров в ресторации стали задирать двух старослужащих казаков. Мол, ресторан не про вашу честь…

Оба были бородачи уже за сорок, оба служили еще до войны и на немецком фронте. Илья знал их довольно хорошо: на фронте люди или сходятся очень быстро, или не сходятся вовсе. Один из них и ответил их благородиям типа, а не пошли бы вы в ж… Подпоручик схватился за наган. Казак, сидевший к нему боком, схватился за шашку. Подпоручик почти вытянул наган из кобуры, когда получил по шее спинкой шашки, и коротко мявкнув, упал под стол. Остальные трое сидели с открытыми ртами и белыми лицами.

В тот момент этот ловкий казак мог положить всех четверых, и никто из них не успел бы и глазом моргнуть. Но он этого не сделал. Кто-то крикнул патруль – казаков взяли. И пошли они под трибунал. Судили их известно – господа офицеры. Главный виновник присужден был к расстрелу, хотя никого не убил, а второго почти оправдали, но за дурную компанию присудили к штрафу в сто пятьдесят рублей. Казаку не хватало сорока рублей. Если бы деньги не нашлись, то и он пошел бы под расстрел. Ребята, и Илья в том числе, скинулись, у кого, сколько было и мужика отпустили. Казак с горя напился, своего товарища он знал с детства и никогда не думал, что он в дурной компании.

Спирт

В таких условиях мало кто не пил. Источники спиртного были самые разные. У кого водились деньги, те пили и в ресторанах. А кто-то обходился самогонкой. И надо сказать, что первачом нельзя было отравиться, не то, что нынешней водкой, купленной в супермаркете.

Вот однажды на станции появилась цистерна. Обнаружили ее четверо казаков Астраханцев. От цистерны явно несло спиртом на всю округу. Предприимчивые хлопцы влезли по лесенке наверх и несколькими винтовочными выстрелами сбили замок. Цистерна была полна спиртом едва наполовину. И достать его было не просто. Самый отчаянный вызвался спуститься вниз и продегустировать продукт. Скинул он бурку, папаху и сапоги, ведь негоже добро портить.

Вниз вела металлическая лестница. Казак, вооружившись котелком, полез вниз. Внутри была высокая концентрация спиртовых паров они ели глаза чище лука. Вот парень на полдороге и сорвался вниз. Там он хлебнул спирта от неожиданности и задохнулся окончательно. Он барахтался, как попало, не видя спасительной лестницы, пока не утоп в спирте.

Известие мигом облетело сначала станцию, а потом и окрестности. Через час там было сот пять счастливцев, которым не нужно было сидеть на передовой. Притащили багор и после нескольких попыток подцепили и вытянули труп.

- Эх, дурра! – сказал один урядник. – Глупо сгиб хлопец.

Он взял винтовку, отошел шагов на двадцать, стал на колено, чтобы пуля не дала рикошету, и стрельнул в нижнюю часть цистерны. Толпа рванулась к выпивке.

- Эй, казаки! – закричал урядник, - давай по ряду! Всем хватит!

Сотня человек с котелками выстроилась в очередь.

- Этак мы до второго пришествия тут стоять будем, - закричали в задних рядах.

Недовольные сдергивали винтовки с плеча. Раздалось десятка полтора выстрелов и струи спирта побежали наземь. Нашлись свои спирточерпии на каждой струе. От цистерны потянулся народ с полными котелками спирта. А весть все распространялась по округе и привлекала все новых и новых любителей дармовой выпивки. Этот процесс продолжался до поздней ночи и никто из начальства не посмел встать между казаками и спиртом.

К утру спирт плескался на самом дне цистерны. Начальство, воспользовалось перерывом в питие и выставило сильный караул.

Подготовка побега

Что бы убежать из деникинской армии требовалась солидная подготовка. Был необходим транспорт, оружие, документы на проезд, деньги и офицерский чин. Офицеру доверяли автоматически, почти не задумываясь, и особо не приглядываясь к документам. А часто вообще документы не спрашивали – верили на слово. Другое дело нижние чины. Отношение к нижним чинам было как к пьяницам, лентяям, врунам, уклонистам от службы. Без офицерского мундира и документов далеко не убежишь. Все это необходимо было добыть, что в реалии означало украсть.

Приписки давали копейки, а больше красть Илья не решался – под трибунал попадали и за меньшее. Проблема денег решилась случайно и легко. Однажды он доставил в окопы сухари с просроченными немецкими галетами. Сухари были свежие и хрустящие, а галеты просроченные года на три и были они как каменные. Но ребята мочили их в чае и соскребали то, что отмокло. Остаток заворачивали в тряпицу и снова клали на дно подсумка. Так что одну галету ели недели две. Многие охотно меняли три галеты на шкалик водки.

Илья, по началу, как стал снабженцем, немного урезал хлебный паек, пока не накопил однодневный запас. После этого он стал выдавать полный паек, но хлеб давал вчерашний. Спустя некоторое время появились недовольные: хлеб был несколько черствоват. Когда начали жаловаться на Илью штаб-с капитану, его начальнику, тот сразу поставил их на место:

- Сходите в соседнюю часть, там как грязь, так хлеб подвести не могут, и они голодные сидят. А вам, привезли и ли не привезли хлеб, каптенармус выдает паек по полной. Совести у вас нет на него еще и жаловаться.

Солдатские шулера

Управившись с делами, он подсел к одному из костров, где пообещали напоить чаем. В благодарность Илья, зная, как плохо питаются в окопах, отрезал большую часть каравая хлеба и отдал гостеприимным хозяевам. Хлеб поделили, и он мигом растворился в десятке желудков. Завязалась неторопливая беседа.

Слово по слову зашел разговор про карты. Тема была живая - в карты играли все. Был период фронтового затишья, и больше заняться в окопах было нечем, разве что вшей над костром трусить, когда уж очень заедать начинали.

Тут и поделись картежники с Ильей своим горем. Денег у всех были полные карманы. Там оседало и жалование и наворованное, почти все, при случае, были не чисты на руку, что и не удивительно в атмосфере развала и пофигизма, а также деньги регулярно пополнялись за счет убитых... Это было «преимуществом» передовой. Но вот беда, кроме как играть в карты, тратить деньги было не на что.

- Понимаешь, говорил ему один из картежников, тут кто по пятерке за кон играет, так все сплошь шулера, один раз играют колодой, от силы два и все уже знают рубашки карт и играть становится невозможно. Приходится колоду бросать. У кого уровень пониже, те по три, да по рублю играют, они такую, не новую, колоду используют, раз пять или семь, и тоже бросают. Отдают тем, кто играет на полтинники и гривенники. Так докатывается до тех, кто по копейке играет или на шалопеты[48], заместо денег. А проблема то в том, мил человек, что взять запечатанную колоду негде! Вот ты, к примеру, бываешь в городе, так купил бы нам, сколько сможешь, а мы не обидим, отплатим.

Илья бывал в городе по два три раза в неделю. В очередной раз купил он десятка два колод, цена им была рубль за штуку. И как-то вечером заехал к гостеприимному костру. Снова поделился хлебом, и попил чаю с картежниками. И вытащил свое богатство. Мужики обрадовались картам больше чем хлебу.

- Ты, парень, можешь не караулить, спи, если хошь. А колоды вон на ту шинель брось.

- И что будет?

- А проснешься - сам увидишь.

Проснулся Илья – карт на той шинели нет, а денег набросано кучка. Подошел, собрал, пересчитал – сто двадцать рублей с мелочью.

- Ну как, тебе нравится? – спросил тот же картежник, - не обидели?

- Дак чего ж обижаться? – денег у меня стало больше.

- Так ты еще вези, да поболе. Такие тут правила, что сыграли кон по пятерке – рубль бросили тебе на шинель, потом по трешке – полтинник, а кон по рублю, сколько конов столько раз по двугривенному кинут, ну а дальше копейки пойдут. Смекаешь?

Так он стал возить карты во все увеличивающихся количествах. Иной раз приезжал на пять минут, вываливал полсотни колод, а при следующей встрече забирал деньги. В среднем с колоды выходило рублей двенадцать.

Ранение

В такой обстановке Илья снова начал курить. Карты да табак, косвенно сыграли с Ильей злую шутку. Приехал он как-то под утро, аккурат светать стало, и очень торопился. Сказали ему, что парень, у которого его деньги где-то впереди в окопчике сидит. Пошел он вперед ходом сообщения метров сто пятьдесят, наверное, если все повороты и поворотики распрямить, поспрашивал где, мол, такой-то сидит. Указали ему на отдельный окопчик-ячейку, метров десять, за последним ответвлением хода сообщения. Но ход до той ячейки еще не докопали. Начал Илья звать парня, и он отозвался, почти сразу, признал, завернул деньги в газету вместе с небольшим камушком и бросил. Поймал пакет Илья. Расслабился, хотел закурить. Свернул самокрутку, сунул руку в кисет, а табак у него закончился. Крикнул тогда еще разок, мол, закурить бы, табак то у меня весь вышел. А его знакомый кричит: - За табаком придется идти – ветер, кисет не докинуть. Да тут постреливают, ты бы поостерегся!

Глянул Илья – ячейка близко, а окопы красных метров пятьсот или шестьсот, если не дальше, а небо сереется, видимость совсем ни к черту, да и ветер правда не слабо дует. Про оптические прицелы в те времена еще не слыхивали. Но самое главное - курить охота, сил нет, а когда еще табаку купишь? Выскочил Илья на бруствер, в пять прыжков свалился в ячейку. Угостился табачком, посидел минуту другую, затянулся и таким же манером обратно. Высочил снова на бруствер, от усилия вздохнул поглубже, и закашлялся до слез от крепкого табака и остановился на мгновенье. Вынул изо рта самокрутку, вдохнул и… тут его что-то тупо ударило в самый верх правой лопатки.

Но ноги уже сами донесли до траншеи хода сообщения. Когда сползал в траншею, понял, что задело его. Его знакомый стал звать на помощь, и набежавшие ребята повели его к лошадям. С него сорвали шинель, разрезали гимнастерку. Пуля прошла навылет, каким-то чудом не задев горло и легкое. Зато впереди, в ямочке над грудиной, был вырван изрядный кусок шкуры, и кровь текла, как следует, в этом месте остался шрам на всю жизнь.

Кто-то верхи подскакал, ведя в поводу Мальчика. Кто-то приподнял его, посадил, чьи-то руки приложили бинт и наскоро бинтовали. Потом его посадили на коня. Кровь, похоже, остановилась, и так Илья почувствовал себя хорошо, что поехал сам, без поддержки двоих верховых, которые его стали сопровождать. Выдержал он полсотни метров и стал съезжать с седла. Его придержали и в таком виде, и довезли к фельдшеру.

Очнулся он на другой день – все болело. Слабость была невероятная. Еще вчера он был полон сил…

Провалялся он в санчасти больше двух месяцев. Навещать его было некому. Разок заходили картежники, принесли денег, которые еще были должны, да пару раз приходил Гриша, но ему трудно было вырваться с передовой.

Выпустили его в состоянии несколько не долеченном. От слабости Илью качало. Благо в кармане водились деньги, и он зашел в первый же ресторан в городе и наелся самого вкусного, свежего и дорогого. Потом тупо отсиживался у себя на складе несколько дней, благо там он жил и раньше и имел все необходимое, даже астраханская икра была. Первые двое суток он только ел и спал. Потом понял, что чувствует себя так хорошо, как не чувствовал уже давно и, по крайней мере, крепко стоит на ногах. Сказался полный покой и продукты – не чета больничным. Вечером на часок забежал Гриша. Выпили, закусили и поговорили. Между прочим, Григорий сказал, что на его Мальчике какой-то унтер все это время возил воду, а так как Мальчик чужих не любил и не слушался чужака, то бил он его нещадно.

Наутро отправился Илья коня выручать. Но зная всеобщую озлобленность, прихватил заряженный наган. Шел он не скоро, и дорога до конюшни заняла полчаса. Поговорил с хлопцами, знакомых у него всюду было много, и ему подсказали по какой дороге уехал за водой тот унтер на его Мальчике. Он отправился следом. Отошел он порядком, когда увидел телегу с кое-как приспособленной бочкой. Она медленно приближалась. Мужик, то и дело хлестал Мальчика кнутом. Оставалось метров пять, когда Мальчик встал как вкопанный – узнал хозяина, радостно заржал и посунул телегу назад.

- Вот черт, - унтер снова схватился за кнут.

Илья вынул наган и выстрелил над головой у возчика. Тот выронил кнут с перепугу.

- Ты чего, охренел? - начал кричать он.

- Слезай! – коротко приказал Илья. Внутри у него все кипело.

Мужик глянул в ствол нагана, заткнулся и слез.

- Распрягай! Он понял, что этот незнакомый унтер-офицер с наганом не шутит и сделал, что было велено.

- Как думаешь, коню нравится, когда его морют голодом и работой, а в награду выдают кнута? – с трудом сдерживая себя, спросил Илья.

- Так это ж ничейный конь, - начал, было, обидчик, и вдруг до него дошло, и он по-настоящему испугался - казак за коня мог запросто убить. - Ты это что задумал, кто ж знал, что это твой конь?

- А ты и со своим так обращаешься? А знаешь, что в коне моя жизнь? Что от коня она зависит? Илья снова взвел наган.

- Сымай шинель, сымай гимнастерку.

Унтер трусился от страху и от этого едва шевелился. Илья сделал три шага, разделявшие их и приварил его рукоятью нагана в щеку. Недораздевшийся мужик полетел в пыль. Илья взял с облучка кнут и порол его, пока не устала рука. В этом смысле обидчику повезло – он был еще слаб.

- Вздумаешь жаловаться – застрелю, - бросил он. Сел на Мальчика охлюпкой, используя как подставку телегу, и уехал в сторону конюшни, где, среди прочих ничейных, пылилось его седло и упряжь. Там он осмотрел коня. Был Мальчик весь полосатый от нещадных ударов кнутом, пока шерсть не вылиняет - останутся эти полосы. Худоба была страшная, когда его кормили, как следует, бывал он гладкий, с блестящей шерстью. А сейчас на боку была видна шишка величиной с кулак – след давнишнего удара бревном. До этого она проявлялась только однажды, когда Мальчика увел конокрад, а через месяц сосед опознал его по этой самой шишке на базаре в Ставрополе.

Илья почистил коня и заседлал. Сел верхом и отправился на поиски овса или ячменя. После этого случая невзлюбил он и карты, и курево. И когда кончились его военные похождения, курить бросил навсегда.

Бланки

Отчетность у Ильи не шла. Образования не хватало. Он не имел понятия, как вести бухгалтерию, где применялась двойная запись на счетах. Пришлось идти на поклон к непосредственному начальнику. И тот потребовал спирту, который предпочитал всему, красной икры, соленых огурцов и колбасы. Все это было страшным дефицитом, но Илья все достал.

Командир ему попался пьяница и лентяй. За делами следил из рук вон плохо, отчеты составлял с ошибками, приписки не замечал - ему было все равно. Выпивши, а поручик любил сажать за стол подчиненных и «просвещать» их, а попросту хвастаться перед ними, он становился добрее. Тут-то он, вышучивая неграмотность и бестолковость, показал Илье, как правильно вести двойную запись. После этого дело у Ильи пошло.

Илья знал, что если уж бежать с фронта, так с проездными документами. А бланки и печать были только у офицеров при определенных должностях. Вот у его начальника во внутреннем кармане кителя лежала пачка чистых бланков на проезд, а в боковом - была печать. Поручик, по долгу службы, носил это хозяйство с собой, выписывая разрешения на поездки своим подчиненным.

После первой совместной пьянки поручик стал захаживать к Илье на склад, требовал с выпивкой и хорошую закуску. Как-то в очередной раз командир зашел на склад к Илье:

- Наливай, - с порога приказал он.

- Чего изволите, - ваше благородь? – скороговоркой спросил Илья.

- А што у тебя имеется, - поручик уж где-то успел «приложиться».

- Вино есть, церковное, спирт чистый медицинский, самогонка пшеничная…

- Так спирт и давай, да закусить побольше. Сам тоже садись – выпьем.

Выпили раз, второй, третий. Илья отошел в сторону, сославшись на срочную работу.

- А вы, ваше благородь, - наливайте себе, сколько хочется, я щас вам и закусочки подложу, икры, колбаски и огурчика подрежу…

Наконец – то начальник принял свою дозу, а он был из тех, кто, принимая постоянно, умудрялся почти всегда быть упитым, но голову терял редко, да и на ногах стоял, но спирт свалил и его. Илья подошел поближе:

- Ваше благородь, - может еще чего изволите? Спиритка или огурчика?

Поручик во всю храпел. Илья и сам изрядно пьяный, все же три больших рюмки спирта и почти без закуски, поручик торопил и не давал закусить, как следует. Подошел и дрожащими руками вынул пачку бланков и печать из карманов офицера, наштамповал десятка два, не считая, и все засунул офицеру по местам. Но не от спирта дрожали руки, попадись он за этим занятием - не миновать трибунала. Наштампованные чистые бланки отнес в патронный ящик, куда стаскивал все, что могло пригодиться.

Там уже лежал наган с сотней патронов, капитанские погоны, четыре фляжки под воду, офицерский мундир, большая пачка пятерок и маленькая соток, мелочь в табачном кисете, письменные принадлежности, да много чего еще по мелочи. Сам ящик лежал на другом, патронном ящике, в котором было две тысячи патронов, предназначавшиеся для пулемета Максим. Этот ящик дорого обошелся Илье.

Бежать они собирались вдвоем с Гришей. Гриша, обещал украсть тачанку с пулеметом, но вот с патронами у него была проблема. Патронов в армии не хватало, и их выдавали перед боем. По-хорошему, нужен им был третий, что бы был второй номер в пулеметном расчете, но страшно было довериться еще кому-то. Из остальных знакомых станичных оставалось в живых только двое, и оба были из тех, кому оба товарища не доверяли.

Деникин готовил большое наступление на Царицын[49]. Только слепому это было не понятно. Войска стягивались из разных мест, появились элитные офицерские полки, в которых рядовыми были только офицеры, а ротными командирами капитаны, батальонами командовали полковники. Всем известно, чем кончилось это наступление: красные, по приказу прибывшего из центра Сталина, стянули всю артиллерию со всего Царицынского фронта к тому месту, где собиралась прорываться офицерская элита. Уж как это они узнали, куда надо стягивать пушки, одному богу известно. Но главное не ошибся Сталин, и упредила его артподготовка офицерскую атаку. Так и не взял Деникин Царицын. А народу там полегло много.

Но тогда этого еще не мог знать никто. Просто было ясно, что готовится крупное наступление, а значит - будут и крупные потери. Обоим товарищам ой как не хотелось попасть в потери. А для этого надо было вовремя сбежать.

И вот пришел тот день, ради которого все и делалось.

Поздно вечером приехал Григорий на тачанке, запряженной парой. Еще пять лошадей были привязаны к тачанке.

- Я тут забрал с конюшни лошадей наших убитых станичных, - сказал он. Их не хватятся, они уже давно числятся ничейными. Если что, так мы коней убитых гоним на родину и сами в отпуск - подлечиться после ранений. У тебя все готово? А то тут за десять месяцев все обрыдло.

- Все, все готово. Наутро наступление назначено, так, когда начнется нас не скоро хватятся всем несколько дней не до того будет. А ты, Гришуня, одевай офицерский мундир, цепляй погоны – капитаном будешь.

- Ого! А не слишком высоко – из унтеров сразу в капитаны?

- Других достать не сумел, а ты лучше сойдешь за капитана, у тебя язык бойчее, да и школу ты закончил, грамотнее. Я вот эти два ящика в тачанку сейчас закину, это вещи и патроны. Сколько у тебя патронов к винтовке?

- Пятьдесят, больше не смог.

- Ладно, это ничего у меня триста пятьдесят, да еще наган и сотня патронов, и к Максиму ящик - две тысячи. Знаю, не густо, но мы же с Максима не собираемся наступление отбивать, так что восемь лент кого попужать нам хватит. Да, а если он бы не потребовался – так еще и лучше, меньше шума, и шкура целее.

- Беда то в том, Илько, - от волнения Гриша незаметно перешел на хохлацкий, что ежли гнаться за нами будут, так тебе конями править - а мне стрелять. А как стрелять без второго номера? Ленту перекосит и вся стрельба, все равно не отобьемся, если дело будет серьезное.

- Придется каждую минуту ленту поправлять. Примотаем одну гашетку[50], чтобы ты мог одной рукой управиться, а второй будешь поправлять. Знаю, что все одно не то, но что делать.

Вдвоем вытащили толстую полсть, валянную из овечьей шерсти, тщательно прикрыли заднюю часть тачанки с пулеметом, патронами и винтовками.

Наконец все было готово. Патроны к винтовкам поделили поровну, наган и патроны к нему Илья забрал себе, еще с царской армии привык, что он на поясе висит, командиру взвода наган был положен по штату. Однажды на турецком фронте револьвер уже спас ему жизнь…

Оба сели на козлы.

- С богом, - перекрестился Гриша, - и тронул тачанку.

Бегство

Напрямки ехать не рискнули. Расстояние вдвое ближе, но это смотря как считать – на этом пути было полно тыловых частей, войска по ней так и сновали, и дорога охранялась серьезно. По предложению Гриши решили взять южнее, сперва на Астрахань, а после ближе к Кавказским горам, хотя оба боялись кавказских абреков, которые по слухам совсем обнаглели. Но или-или – других вариантов не было.

Всю ночь гнали, меняя лошадей каждые два часа. Шли по дороге на Астрахань, но в город решили не заезжать. Ночью проехали Светлый Яр, в котором Илья бывал не однократно. На въезде спросили документы, а один из караульных признал его. Гриша сунул им бланк с печатью, на котором значилось, что они едут по служебным надобностям в Астрахань. Их пропустили без задержки. До самого утра никто их больше не остановил. Вскоре после рассвета показалось село Никольское. Если верить карте, то отмахали они двести километров. Кони были заморены, да и самим им следовало поесть и поспать. Да и пока что они находились в прифронтовой полосе, так что ехать было безопаснее ночью.

Постой

Проехали почти все село и на самом выезде спросили про постой. Хозяйка за большую комнату с двумя окнами спросила пять рублей. Григорий, тоном большого начальника, велел Илье заплатить. Хозяйка засуетилась, мол, велено сообщать обо всех, кого на постой берешь, и засобиралась в управу.

- Не суетись, - хозяюшка, - Гриша изобразил самую приятную улыбку, я сам должен по службе в управу сходить, там и сообщу о постое. В какой она стороне?

Разумеется, ни в какую управу Григорий идти не собирался. Илья, тем временем занялся лошадьми. Хорошо, что их удалось напоить в каком-то ручье на подъезде к Никольскому. А вот ячменя он купил у хозяйки на два рубля и насыпал всем лошадям полные торбы. Двор был огорожен высоким забором, что было на руку – меньше видят, крепче спят, так шутил его дядя, известный на всю округу мастер по валенкам и полстям, когда он пацаном спрашивал у него, почему он работает в бане и двери запирает. Эх, хорошие были времена. Теперь Илья к этой дядькиной шутке добавлял: «…, дольше живут».

- А командир твой суровый мужчина, - пробудила его от воспоминаний хозяйка.

- Да в общем нет, но жизнь пошла такая. Одно слово война.

- А куда едете и пошто вам столько коней? - любопытствовала женщина.

- Да пустили нас до дому, подлечиться от ранений, а кони это - по пути велено коней убитых к родственникам доставить, - выдал Илья заранее отрепетированную ложь.

Через час вернулся Гриша. В селе все было тихо, под двумя яблонями их ждал накрытый стол. Еда по уговору, входила в плату. Наевшись, оба решили, что им здесь ничего не угрожает, и отправились вздремнуть, настрого приказав разбудить себя ближе к вечеру. Илья, предусмотрительно распахнул окна, чтобы слышать, если во дворе, какой шум будет. Заряженный наган он сунул под подушку.

Проснулись они задолго до вечера и спросили, чего поесть. Надо было поить коней, а колодец, по полученным Ильей сведениям, был тут в двух шагах, за углом в конце улицы. Илья оставил его благородие Гришу сидеть дома, ведь если есть унтер, то офицер не пойдет коней поить. Сам накинул по четыре повода себе на сгибы локтей, коней поить – дело привычное. У колодца, он уже было собрался скинуть поводья и привязать их, а самому взяться за ворот, как услышал за спиной:

- А это кто такой?

- В первой вижу, отвечал другой голос.

Карабин у Ильи висел за спиной, не достать, а наган он сунул за пояс, перед тем как идти на водопой. Он тихо потянул наган и взвел его. Было жутко неудобно, мешали поводья, но скинуть их с рук не было времени, да и вдруг кони испугаются и побегут. Он резко обернулся. Перед ним стояли два мужика в форме рядовых стражников. Сразу было заметно, что они, не смотря на не молодой возраст, были в таких делах не опытны, форма сидела на них мешковато. Трехлинейки висели у них на плечах…

- Нет бы, снять их, взвести, а уж потом вопросы задавать, - подумалось Илье.

Увидав в руке Ильи наган, один из них потянулся за ремнем винтовки.

- Стоять, - рявкнул Илья командирским голосом. Все же три года при царе батюшке шестьдесят человек выполняли его команды.

- Это вы кто такие, и как смеете фронтовика обижать, - закричал он.

Мужики явно не ожидали такого поворота событий - они испугано жались под дулом нагана.

- Да мы стражники, - начал один из них.

- Ах, стражники, - Илья не давал им возможности оправиться от испуга. Он-то хорошо знал, что если их здесь задержат, то очень скоро все выяснится, не так-то они далеко от Царицына отъехали. И тогда трибунал.

- Тыловые крысы, мать - перемать вас за ногу! Я вас счас тут и постреляю! Я, значится, кровь проливал, а вы тута отсиживаетесь! Кругом, я вас к капитану мигом доставлю, уж он вам покажет!

Всю сотню метров, которые отделяли Илью от хаты, в которой они остановились на постой, он кричал на злополучных стражников и грозил им расстрелом. При этом сам он боялся не меньше чем они.

Григорий, в одной рубахе стоял в комнате, почти по пояс, высунувшись в окно, когда любопытная хозяйка окликнула его:

- Господин офицер, там ваш человек гонит наших стражников и ругается почем свет стоит!

Григорий накинул китель, так что бы видны были погоны. Это он сделал вовремя, потому, что снова выглянув в окно, он увидел двух немолодых стражников, один из которых заметно прихрамывал, а сзади Илью, который так ругался, как будто боялся дать им вставить хоть одно слово, и все время размахивавшего наганом.

- Ваше благородие, - сходу выпалил Илья, - тут эти тыловые крысы, заслуженному фронтовику проходу не дають! Разрешите, я их прямо тут постреляю!

Стражники начали извиняться, и проситься. Мол, отпустите, господин капитан, - ошибка вышла, начал один из них. Илья снова наорал на них.

- Ладно, - миролюбиво сказал его благородие, - ступайте отсюда и так больше не делайте! Пошли вон!

Что же не велено было не делать, их благородие не уточнил. Стражники пустились бегом.

- Запрягаем, - командирским тоном сказал Илья.

- Придется, - согласился Григорий.

- Вот только кони остались не поеные. Ну да ладно по дороге напоим.

Они были напуганы не меньше тех стражников, которые «чудом» спаслись от них. Был вопрос времени, когда они добегут до управы и доложат начальству, тогда вся местная стража примчится сюда.

И опять началась сумасшедшая езда, опять меняли коней каждые два часа. Где-то снова попался ручей, и они остановились на короткий отдых. По видному, Григорий, своим красивым ученическим почерком, выписал новые документы. История оставалась прежней, а вот пункт назначения изменился с Астрахани на Элисту. Где-то, если верить карте, была дорога, по которой можно было объехать Астрахань немного севернее. Вот по ней товарищи и решили проскочить, желательно ночью. Дождались, когда кони напились вдоволь и снова запрягли. Илья надеялся, что они рано или поздно выберутся на знакомую ему дорогу, по которой он в юности ездил чумаковать.

Ночью проехали неизвестный поселок, в котором их никто не остановил, затем промелькнуло Волжское. Оба теперь боялись населенных мест: обжегшийся на молоке - дует и на воду.

Когда рассвело, съехали в сторону от дороги в заросли не понятно, чего. Но лошадкам там понравилось, трава и листья с кустов, а главное там был ручеек.

У въезда в Стрелецкий спросили объездную дорогу, да про прямую дорогу на Элисту. Мужик, сразу показал, где свернуть на объезд мимо Астрахани, а про прямую дорогу сказал, то, что они и так уже слышали раньше. Мол, ехать не советую, места дикие, воды мало, а то и вовсе нет, да и коней кормить там нечем. Вам, соколики надо в сторону Лагани ехать. Там трошки не доезжая, по правой руке можно свернуть на Нефтекумск, но там тоже пустынь всюду. Лучше всего через Кизляр и Грозный, хотя далёко выйдет. Дали ему рубль, чтоб выпил за их здоровье, и поехали дальше. Отъехали, встали на привал возле озерца, которых там было множество. Григорий снова переписал проездные бумаги. Теперь в них значился пунктом назначения Грозный.

Использованные бланки пошли на самокрутки, именовавшиеся на фронте «козьи ножки», с которыми имелось определенное сходство. Впрочем, до Кизляра проблем не ожидалось. Ехать пришлось через такую глухомань, что там, хотя и была деникинская территория, но патрули вряд ли водились. А если и были, то, из каких ни будь резервистов, которые сами не знают, что они в армии делают – так, отбывают повинность.

Отъехали от Астрахани, и поехали днем, не прятались, да и не гнали, берегли силы. Воды было много, а где вода – там и корм для коней. Правда, приходилось поить с оглядкой – много было топких мест. Коней пасли, не торопили, давали пастись вволю, а овес берегли. Так за пять дней проехали Кизляр, в котором закупили овса для коней, хлеба и рыбы для себя. За все это время не только стражников, вообще ни одного человека в форме не видели.

Дальше шла дорога на Гудермес, а с Гудермеса до Владикавказа дорога шла по чеченским землям, слывшими самыми опасными местами, славившимся своими абреками. Народ брехал, что иной раз шайки доходили до пятисот сабель.

Впрочем, до Владикавказа ехать не собирались, а до Магаса доехали без особых проблем, всего дважды показав документы и рассказав свою сказку о том, что они тут делают. Не, доезжая до Магаса, километров пять, снова переписали документы. Теперь значилось, что они направляются в город Невинномысск. По слухам, в Баксане и Георгиевске стояли белые. По этой причине снова стали ехать ночами, прикупая продукты в малых селах и объезжая, где можно большие населенные пункты. По причине ночной езды снова гнали лошадей и меняли их каждые два часа, что бы за ночь успеть проехать как можно больше. Дважды попадали под дожди, от которых спасались под полстью – плотно сбитая шерсть воду не пропускала.

Горцы

Малгобек решили объехать стороной, забирая влево. Места были малолюдные. Тут решили ехать спокойно - и днем и ночью.

Едва миновали Малгобек, как среди бела дня увидали на пригорке конных, сабель пятьдесят-шестьдесят. При древних однозарядных кремневых ружьях при саблях, в папахах и бурках.

Продолжили ехать мимо. Расстояние было метров двести не более. Гриша их очень опасался, мол, не успеем и пулемет развернуть, как они уже тут будут. Но Илья гнать не хотел, боялся, что если погонят, то Ингуши решат, что они легкая добыча и поскачут за ними вдогонку. На тачанке, запряженной четвериком, да со вторым номером, да хотя бы с тремя ящиками патронов, можно было надеяться отбиться. А на паре от верхового не убежать. И не было, ни еще одного человека, да и упряжи для пристяжных лошадей тоже не было. Так они ехали и трусились от страха.

Вдруг едет навстречу верховой абрек, точь-в-точь как те на бугре одетый: в черной бурке, черкеске, черной папахе, в черных шерстяных штанах, подбитых кожей на заднем месте и черных ноговицах[51], с саблей и кинжалом, но без берданки. - Эге, разведчик, - смекнули друзья. Не хотят джигиты сломя голову кидаться на нас, решили разведать - почему мы от них не тикаем.

- Здорово, знаком, - первым заговорил ингуш.

- Здорово. Только не припомню, что бы мы знакомы были, - отвечал Илья.

- Знаком, а знаком, - продолжал гнуть свою линию абрек, - ах какой красивый серый лоша, - он зацокал языком. - Знаком, а знаком, отдай мне того лоша. Он ткнул плетью в Гришиного коня, красавца серого в яблоках высокого строевого донца.

- Сейчас! – с готовностью согласился Илья и протронул тачанку так, чтобы абрек остался позади. Гриша покажи ему «лоша»!

Григорий не заставил себя ждать, отвернул угол полсти и сел за пулемет. Поднял крышку и вставил ленту. На привалах они давно набили патронами пулеметные ленты. Одна лента вмещала двести пятьдесят патронов, так что они набили не восемь лент, а девять – патроны для трехлинеек и Максима были одинаковыми. Вот они и решили, что ста пятидесяти патронов для винтовок им хватит, если кого пужать придется.

Лицо Ингуша перекосилось от страха.

- Знаком! Зачем так знаком! Моя пошутил, моя хотел похвалить лоша.

- Мы сейчас тоже пошутим, - процедил сквозь зубы Григорий. Его трусило изнутри, но он виду не подавал, только сильно побледнел, да движения стали слегка замедленными.

- Моя пошутил, не надо лоша, - продолжал Ингуш и огрел своего скакуна плеткой.

Илья тронул вожжи и щелкнул кнутом по передку. Удар получился что надо, как револьверный выстрел и лошади понесли тачанку в противоположную сторону. Григорий накинул полсть на пулемет, что бы зря не пылился. Теперь его трусило по-настоящему. С ним бывало такое и раньше, но как только он пускал первую очередь, трясучка мигом прекращалась. Правда бывало, что после такого припадка он долго не мог разжать пальцы и сидел, стиснув пулеметные рукоятки минут по десять, а то и дольше после окончания стрельбы. Гриша знал точно, что без второго номера шестьдесят верховых не положить, все одно догонют.

- Как думаешь, погонются они за нами? Гриша сказал это не своим от трясучки голосом.

- Так, думаю, сейчас он уже рассказал остальным про пулемет. Так что если через пять минут из-за поворота не покажутся, значит, уже не погонятся. Да и резон-то им какой? Ну, возьмут они нас и то, что при нас, так? А стоит оно того если ты их двадцать человек положишь? А помирать, чай и абрекам не хочется. Если бы им было все равно - так зачем тогда разведчика высылать?

- Да на такой дороге, да тачанку догонять, пожалуй, я не меньше половины, даже без второго номера положу, - уже спокойнее сказал Григорий. Значит, думаешь, не погонятся.

Прошли явно больше десяти минут, потом полчаса. Остановились, запрягли свежую пару, и снова рванули вперед. На этот раз обошлось.

Родные места

Стали подъезжать к Невинке. Места пошли знакомые, езженые. На знакомой развилке Илья свернул с тракта и повернул по лесной дороге на родное Темнолесское.

- Теперь мы считай, что дома, - сказал Григорий. Интересно, что там за власть у нас нынче?

- Наверное, все еще белые. Остерегаться надо.

- А, думаешь, придут товарищи, так не надо будет? – почти весело задал риторический вопрос Гриша.

У обоих было ощущение, что они уже спасены, как-то не верилось, что опасности все еще не кончились. Но осторожность взяла свое – у Поповой караулки зарыли, в приметном месте, пулемет и патроны, завернув все в полсть, а тачанку загнали в кусты, подальше с глаз. Хоть белые в станице, хоть красные – тачанка выдаст их с головой. А у белых к ним счет за дезертирство, а у красных за то, что пошли служить к белым.

Так лесами и доехали до Темнолесски. В станицу вошли ночью, развели по дворам чужих коней. Родственники узнавали печальные вести. За коней мало кто благодарил, хотя почти всех коней, годных к службе, белые реквизировали. Всем наказывали не говорить никому о них. Только под утро добрались по домам.

Друзья уже знали, что белые части в станице не стоят, а разъезды наезжают часто, человек по восемь и по десять. Знали, что круто взялись за окрестные станицы и села деникинцы, и еще больше народу прячется в лесу. Ушедших с царского фронта тоже преследовали, как дезертиров, и они по лесам сидели, назывались зелеными. Говорили, было, их до семисот штыков и двести сабель. А белые звали их бандитами.

Въехал во двор, Мальчика расседлал, поставил в конюшню, засыпал ему овса. Отец, заслышав возню во дворе, вышел на крыльцо. Узнал, обрадовался. Обнялись и пошли в дом. В доме все было по-старому. Мать бросилась со слезами обнимать. Петр поздоровался за руку, он временно жил с отцом, заколотив свой дом.

Мать затеяла кормить, стала варить вареники. Сметана была своя, правда вместо пяти коров уцелела только одна. Пока возились с едой, наскоро и сбивчиво обменивались новостями, на дворе совсем рассвело. Сели за еду и тут кто-то начал стучать в ворота. Илья, как был, так и выскочил в окно на заднюю сторону дома, прихватив свои вещи и наган. Забежал за конюшню и по приступкам влез на односкатную, почти плоскую крышу. Он видел, как отец отворил сперва калитку, потом воротину и впустил на двор шестерых конных. Положение было аховское. В доме лежало часть вещей Ильи, в том числе винтовка, а в конюшне стоял строевой конь.

Выручила мать. Она засунула карабин и вещи за печку, вышла на крыльцо и позвала всех снедать, приговаривая:

- Ой, вы наши защитнички, идите в дом я вас покормлю. Вареники горячие на столе, со сметанкой. Петр отогнал дворовых псов Валета и Лапко. Казачкам довольно было бегло оглядеться. Сидя на лошади можно было видеть большую часть односкатной крыши конюшни и Илью, пластом лежавшего там. Но патрульные спешились, а тут еще и Денис предложил самогонки…

Все дружно пошли в дом, ломая шапки перед образами. Выпив двухлитровую «четверть» самогонки и прикончив вареники, казаки простились, выходя из горницы, оборачивались и крестились на иконы в красном углу. Денис вышел за ворота, проводить соколиков. А на самом деле убедиться, что они и, правда, уехали. Когда воротился в дом, Илья сидел на прежнем месте перед полной миской горячих вареников.

- Сбагрили соколиков, - сказал Денис.

- Волки они, а не соколики, - сказала мать со злобой в голосе, - сколько вареников сожрали.

- Кстати сынок, - сказал Денис, - знаешь, что было, как ты добровольцем ушел? Пришли каратели и всех, кто в том списке не вычеркнут был, собрали прямо семьями, отвезли на подводах за станицу и всех порубали. А после прознали, что тот список сын мельника писал. Так после нашли его задушенным в кушерях возле трактира. Не всех зарубили тогда, кое-кого дома не застали. Говорили, что Семен Криворучко с двумя друзьями его поймал, да вспомнил ему свою родню, наступил ногой на горло…

Илья молча ел вареники, уписывая за обе щеки, изголодался и соскучился по матеренной готовке.

- Так что тебе надо в лес податься и вещички свои с собой возьми и коня тоже. Не дай бог найдут – всю душу вытрясут.

- Так мы с Гришей и собирались уйти нынче же.

На рассвете, они с Гришей ушли в лес, где и отсиживались долгие месяцы. Жили в землянке, благо не первый раз, оба были привычные к лесной жизни. Только изредка наведываясь, домой по ночам, за продуктами.

При красных

Как пришли красные вскоре всем дезертирам, и из царской армии, и из белой объявили амнистию. Кто хотел вернуться – вернулись и их не трогали первое время. Только оружие приказано было сдать. Илья с Григорием сдали винтовки и патроны к ним. Вернулся из леса и Сашка Беседин. Наган Илья закопал под обрывом реки, прям, за домом, который задом выходил к реке. Там же оказался и немецкий пистолет, больше года, пролежавший в кармане его шинели. Про пулемет друзья обмолвились только своим отцам и оба им присоветовали забыть про него, мол, лежит и пусть лежит и далее, где лежит.

Но далеко не все вышли из леса после амнистии. Большинство зеленых так и остались сидеть в ожидании возвращения прежних времен. И, через какое-то время, красные тоже стали их называть бандитами. А потом приехали два представителя ЧЕКА и стали разные вопросы задавать. А заодно и милицию организовывать, против бандитов. К этому делу привлекали бывших фронтовиков из «сознательных». Когда дошла очередь до Ильи и Григория, очкатый чекист так и сказал, знаете, многое в вашем прошлом вызывает сомнения. Никак я не уясню себе враги вы советской власти или нет. И хотя Илья снова сказал, что был рядовым в царской армии, но это мало помогло. И поняли ребята, что прямая дорога им вступать в красную милицию. Опыт такой у них уже был, и чем сомнения заканчиваются оба хорошо знали. Не вставая из-за стола уполномоченного чекиста, они написали совершенно добровольные заявления на службу в милиции. После этого их оставили в покое года на три. Но это, впрочем, уже отдельная история.

Как Илья у красных служил

Служба была дурацкая. Службу не несли, по утрам приходили на построение, а после по-тихому разбредались по своим делам. Почти всем надо было работать по хозяйству, а оно кормило, хоть казака, хоть иногороднего. В бывшей церковной школе, где теперь располагался милицейский штаб, обычно сидело десятка два бездельников, числившиеся наиболее сознательными милиционерами. Они пили, играли в карты и думали где бы достать еще выпивки и закуски. Вечером тоже собирались на перекличку, правда, приходили не все, за отсутствующих кто-либо кричал «я».

Командиры, которым доверяла новая власть, были неспособны командовать. Зато спеси и гонору было через край. Первый начальник милиции вздумал бороться с бандитами. Зеленые тихо сидели в лесах. Все они были местные, все ходили к родне в окрестные станицы, повидаться, помыться, подкормиться. И никому неприятностей не делали. Они просто верили, что старая жизнь вернется, и терпеливо ее ждали. Но начальник стал требовать служебного рвения:

- Вы, - брызгал он слюной, - тоже соучастники и укрыватели. Все они местные и вы прекрасно знаете, кто из вашей станицы прячется в лесу. Если не составите мне полные списки бандитов, то вами займется ЧЕКА, как соучастниками. Неделю он терроризировал полторы сотни Темнолесских милиционеров. Которым было не с руки списки писать, так как у многих из них в зеленых были друзья и родственники. Тогда начальник решил поднять церковные документы, браки, рождения и документы из управы. Начал он заниматься этим делом, да тут однажды вечером, когда шел он к себе на квартиру, кто-то пальнул ему в спину из нагана. На том все и кончилось. Разумеется, стрелявшего не нашли, ни сразу, ни потом. Новый командир был не лучше, но идею достать зеленых оставил.

Был, говорили, у него разговор с заместителем, мужиком местным и трусоватым. И зам объяснил ему, что уже второй год зеленые нас не трогают и это очень хорошо, потому, что милиционеров Темнолесской сто пятьдесят штыков, а зеленых в ближнем лесу более семисот, при шести ручных пулеметах и одном станковом. Так что не следует забижать ихнюю родню, да и в лес соваться не стоит. Командир голосу разума внял, но злобиться на зеленых и на милиционеров не перестал. Он мечтал о том дне, когда красная армия добьет белых и тогда настанет час взяться за всякое отрепье. Именно ради такого дня занялся он составлением списков…

Капустин

Соли на раны подсыпал ему некто Капустин. Был он сам по себе и точно был бандитом, но бандитом особым. Из оружия у него был какой-то немецкий пистолет, причем, не известно были ли в нем патроны и трехлинейка со штыком, при первом взгляде на которую было ясно любому опытному солдату, что из нее стрелять абсолютно невозможно.

Его поддерживали, главным образом, бедняки. Потому, что он был местным Робин Гудом. Когда отнимал деньги и еду у богатых то брал и себе, и делился с нуждающимися, про которых всегда знал у кого какая беда.

Он пользовался незнанием не служивших в армии богатых – например, скатывал из грязи катыш с кулак величиной и, подступая к богатому дому, кричал, деньги давай, поросенка, курицу и тому подобное. При этом угрожал кинуть в окно гранату, то есть грязевой катыш. Многие боялись и давали ему что требовал. Был он то ли Барсуковский, то ли еще, откуда подале. И на него милиция, по большей части активисты, охотилась с большой охотой. Но месяцев шесть его не могли поймать, благодаря тем, кто считал его благодетелем.

В конце – концов, загнали однажды его в кукурузное поле. Пригнали полсотни милиционеров, поле подожгли, и деваться ему было некуда. Тут то и выяснилось, что винтовка у него не стреляет, а в пистолете и обоймы то нет, не то, что патронов. Увезли его, и пропал он навсегда.

А был еще случай такой. Подрядились местные мужики в обоз вести продукты до Ростова. Долго ли коротко - а воротились. И все было замечательно, да привез один частушку из большого города, да по дурости и спел ее несколько раз. Весь текст не сохранился, но были такие примечательные строки:

- Ворошилов – ворошит, а Буденный – будит, пятилетку завершим - ничего не будет.

Для него все кончилось в два дня - ночью на второй день его арестовали, и он пропал и тоже больше никто и ничего о нем не услышал. Вышло все так, как он пропел в частушке.

Стрельба

Этот и несколько других случаев всколыхнули лесную братию. Озлобились зеленые. Перестреляли верхушки двух сельсоветов, разгромили несколько отрядов продразверстки. По темному времени, прямо в станице были застрелены двое активистов милиционеров, которые по слухам приложили руку к злополучным спискам, слухи об их составлении постепенно просочились в лес.

Зеленые стали появляться днем отрядами по двадцать, а то и пятьдесят человек. Народ там был фронтовой и опытный, да и жизнь собачья им надоела. Почти все зеленые ждали конца советов, хотели нормальной жизни, но видать утомились, да и разозлили их сильно. Несколько раз возникали перестрелки с жертвами с обеих сторон.

Однажды во время вечерней поверки в штабе милиции, прямо сразу после ее окончания, во двор школы ворвался часовой с криками:

- Бандиты идут!

Командира в штабе не оказалось, заместитель, недолго думая, выпрыгнул в окно и кинулся в соседский сад прятаться. Милиционеры, хотя и все служившие еще при царе, запаниковали и заметались, не слыша команд начальства. Илья выхватил из толпы мечущегося часового, поставил ему фингал, чтоб панику не сеял и наконец, узнал, что с обеих сторон улицы движутся в сторону милиции два отряда зеленых человек по двести в каждом. Илья понял, что это конец, если ничего не предпринять, то всю ночь их тут будут ловить как зайцев.

- В две шеренги становись, - громко скомандовал он. Служивый народ, услышав знакомую команду, построился так, словно не они только что метались в панике по двору.

- Заряжай! – И они зарядили.

- Направо, за мной шагом арш!

Илья вывел их на злополучную улицу. Смеркалось, в полутора сотнях метров стоял противник и с той и, с другой стороны. Зеленые тоже остановились. Илья скомандовал:

- Стой! Первая шеренга направо, вторая налево! На колено становись! Приготовиться! Цельсь! Пли! Грянул дружный залп в оба конца улицы сразу из ста семи винтовок. Зеленые дрогнули и побежали, видно не были готовы к отпору, думали голыми руками похватают. Стало совсем темно. Вернулись в штаб милиции. Илья велел не расходиться. Кто-то услышал глухие крики «помогите». Долго искали, так и не нашли.

Нашли его уже утром. Это кричал заместитель начальника милиции. Он нашел в саду отличное местечко, где можно спрятаться. Идея была гениальна, в своей простоте - он спрыгнул в колодец, оказавшийся по счастью для него сухим и не слишком глубоким. Поэтому, когда он орал «помогите» его и не смогли найти ночью – второго такого гения в милиции не было.

Утром сходили посмотреть на результаты вечерней стрельбы – нашли восьмерых убитых.

Угрозы

Красные были странными людьми. При Царе Илью бы как минимум вызвали бы в штаб и объявили бы благодарность за умелые действия. У красных все не как у людей. После этих событий снова приехал новый уполномоченный, и Илья был первым, кто с ним познакомился. Первое, что он сказал, вовсе не были словами благодарности.

- Чем ты был в царской армии? – спросил малограмотный чекист.

- Я был рядовым, у меня в анкете прописано.

- Нет, ты чем-то был! Откуда команды знаешь?

- Да всякий солдат команды знает.

- Знает-то, знает, а почему ты командовать стал. Все бегали, а ты командовать стал. Ты чем-то был в царской армии, я за тобой буду смотреть, может ты скрытый враг.

Илья вышел от уполномоченного с ощущением нажитой беды. Стороной ему стало известно, что чекист задает вопросы о нем, всем, кто служил на турецком фронте. Потом выявил всех, кто служил с ним в одной части. Таких нашлось восемь человек, из них шестеро служили в том самом взводе, которым командовал Илья. Только друг Гриша и еще Мишка Левченко, служивший наводчиком в батарее полевых орудий, не были под его началом. Судя по тому, что он остался на свободе, никто из этих восьми его не выдал.

Чекист продолжал вызывать его на допросы, изображая из себя психолога, а на самом деле просто пытаясь запугать. Но он каждый раз говорил одно и, то же. Но жизнь от этого как-то осложнилась.

Конец зеленых

Вскоре у красных освободились войска. И в район Темнолесской прибыли две батареи орудий, конная бригада и два полка пехоты. Начали проводить войсковую операцию по прочесыванию лесов. Кольцо сжималось планомерно три дня. Зеленые периодически отстреливались, но все же отступали. Когда их согнали на небольшой участок леса возле станицы – открыли по нему огонь из восьми орудий. Артподготовка шла без малого сутки. Тех, кто выбегал, и пытался проскочить стреляли без разбору. На рассвете канонада прекратилась, и пехота пошла в атаку. Из леса вылетело около сотни верховых, и бешено нахлестывая коней, прорвали ряды пехоты и под выстрелы вдогонку нырнули в ближнюю балку. Казаки прятали лошадей в низине во время артобстрела и воспользовались случаем, чтобы уйти из окружения.

Но, как выяснилось, не далеко. Все окрестные высоты патрулировались конными разъездами, не зря прислали туда конную бригаду. В общем, никто не ушел. В лесу тоже пленных не брали. Так и закончилась история с зелеными. А вскоре и милиция стала не нужна в таком количестве. Всех, кто был на том или ином подозрении, разоружили и освободили от службы в милиции. Осталось человек сорок, половина из которых были те самые активисты.

Понял Илья, что и последний не надежный щит, прикрывавший его от нападок дурака - чекиста рухнул. С этим нужно было что-то делать, вряд ли это могло кончится добром. Был у него двор зажиточный, хотя под определение кулака он не подходил – работников не нанимал, крыша соломой крыта. Они с соседями ограничивались взаимопомощью, а так больше каждый сам по себе. А тут еще нашелся доброхот среди партийных и посоветовал ему остерегаться, мол, и так по краю ходишь, а еще чуток, и мы тебя повесим.

Смерть Тихана

Тихан в это время пошел на повышение. Назначили его казначеем в сельсовете. Но к тому времени он окончательно спился. С год он продержался на этой должности, а потом пошел в разнос и растратил казенные деньги. Когда вынырнул из запоя, понял, что потратил столько, что за два года не заработать. А это означало близкое знакомство с ЧК.

От водки он соображал плохо, и пришла ему мысль: устроить несчастный случай – спалить дом. Расчет был прост, ели дом сгорит, то можно все свалить на пожар, мол, деньги вместе с домом сгорели. Для этого случая прикупил он бензин, жидкость ему не знакомую, ведь всегда раньше он имел дело с керосином. А керосин жидкость не такая горючая.

Стал он вечером переливать бензин, прямо перед печкой, так как это делал с керосином. Отворил дверку, для света и стал наливать в бутылки из канистры. Руки у него дрожали, и он много проливал и на бутылки, и на руки, и на пол. Жена и сын пытались его остановить, предчувствуя неладное, а о хитром плане они не знали.

В какой-то момент его рука оказалась слишком близко к огню, и она вспыхнула вместе с бутылкой. Пламя полетело в разные стороны, в том числе и ему в лицо, а он сидел на корточках, равновесие не удержал и сел в бензиновую лужу на полу. Все вспыхнуло, он бросил горящую бутылку с бензином, она упала на пол и разбилась. Пламя полыхнуло на полкомнаты, домашние заметались, стали пробовать тушить Тихана, но он отчаянно сопротивлялся. Огонь превратился в пожар, и всем пришлось выскакивать на улицу. Стали лопаться остальные бутылки, а следом рванула канистра.

За несколько секунд до взрыва из двери на улицу выскочил Тихан, большая его часть горела. Надо было сбить его с ног и чем-то толстым полстью или одеялом накрыть, но все растерялись. Пробежал он три с половиной раза вокруг дома. Это увидели соседи, набежали, свалили его с ног деревянными граблями, закидали верхней одеждой…

Он жил еще сутки и рассказал Денису, без свидетелей, о том, как все вышло. Евдокия и так постоянно болела, а после смерти сына прожила с полгода.

После этого случая, Денис тоже сдал. Однажды ночью он разбудил Илью и знаком поманил его в сенцы.

- Накинь одежину, и пойдем со мной, - прошептал он сыну в ухо.

Они зашли в коровник. Денис приложил палец к губам, а после сел на корточки показал на стену. Потом поднялся, и они вернулись в дом. Ушли в дальнюю горницу подальше от Агафьи и детей.

- Там, - продолжал шептать Денис, - спрятаны царские золотые червонцы, триста десять монет и пятерки, сто пятьдесят четыре монеты. Будешь бежать отсюда, забери: хоть вы с голоду не помрете. Только дождись, похорони меня. Да с золотом осторожнее попадешься - потеряешь голову.

И тут Илья все понял. Отец собирал эти мелкие, не удобные для крестьянина монеты, охотно обменивал их на бумажные деньги, с того момента как они стали заниматься углежогством. Мужики не любили их. Десять рублей для селянина уже деньги, а маленький желтый кругляшек легко терялся. Поэтому они старались сбыть золотые монеты с рук как можно скорее. Теперь это золото могло спасти им жизнь. Поменялась власть, поменялась жизнь, пропали деньги, лежавшие в банке, пропала и мечта Дениса о собственной мельнице или лесопилке…

- Ты что знал, что все это произойдет?

- Сны плохие снились. А теперь почти все сбылось по тем снам, война и смута. Видел я там и смерть Тихана и свою, и твое бегство из Темнолесской…

Через месяц он умер

Как дед мой при голоде жил

Само собой, все эти годы пахали и сеяли. Но в условиях продразверстки наступил голод. Работать стало бессмысленно, все равно отбирали все, подчистую.

Наступил жуткий 1922-й год. Жрать стало вовсе нечего. Продразверстки выкачали из станиц хлеб. Брали все, что можно было есть. Даже овес и ячмень, традиционно лошадиная еда стали деликатесами.

Жмых считался хорошей едой, а кто мог украдкой спечь ячменные лепешки пополам с жмыхом практически пировал. В муку добавляли все, что не попадя, пробовали даже торф и золу, но потом уж очень сильно животами маялись. В ход шла свекла, а картошка была заместо конфет и ту, если находили - отбирали. Никаких норм не существовало. Отъем «излишков» у кулаков был чистой воды пропагандой, да и кулаков никаких не было. Были те, кто умел и хотел работать, и лентяи и пьяницы. Последних было мало, общество не поощряло безделье и пьянство. Уважением пользовались люди мастеровые, рукастые, мозговитые и хваткие в торговле.

Люди таскали ноги с трудом. Были случаи людоедства. Одну такую охотницу за детьми поймали с поличным и убили прямо в ее доме. Она успела съесть трех девочек, а четвертая смогла сбежать. Она-то и привела взрослых.

Все, у кого ничего не было припрятано, медленно умирали. Коммунистам и активистам давали скудные пайки, остальные были брошены на произвол судьбы.

Между тем охота за врагами революции продолжалась с повышенной жестокостью. Несколько человек бесследно исчезли в ГПУ. Один из партийных комитетчиков снова угрожал Илье:

- Ты парень хороший, но сильно умный, уйди с дороги, а не то - сами уберем.

Теперь, когда буханка хлеба стоила уже не деньги, а целое состояние, когда собак и кошек уже съели, а за лягушками охотились, оставались только золото и натуральный обмен.

Когда Денис умер вскоре стали подходить к концу продукты. Илья вспомнил предсмертные слова отца:

- Все идет к тому, что вам надо в город подаваться, здесь или с голоду помрете, или в ГПУ заберут. Так что не цепляйтесь за этот дом и землю: живы останетесь.

Вскоре Илья, выслушав очередные угрозы в свой адрес от власть предержащих, решил уехать. Младший брат Петр уже некоторое время жил в Ставрополе, перебиваясь случайными заработками, но как частично работающий получал паек. Паек состоял из 400 грамм хлеба на работающего и 150 грамм на каждого члена семьи. На всю семью Петра приходилось меньше килограмма хлеба. За этим хлебом, который давали по карточкам, приходилось стоять часами в длиннющих очередях. Но хлеб можно было сменять на картошку, как правило, мороженную. Чтобы вышло больше выбирали самую мелкую, потом варили в мундире, и ели прямо так, с кожурой, не чистя: выходило сытнее.

Тихо собрали все самое необходимое, и ночью таскали в сарай - грузили в телегу. Из живности оставалась корова и последний конь – Мальчик, осунувшийся так, что видна была шишка на боку, след давнего удара. На следующую ночь, никому не говоря, они тронулись по дороге в Ставрополь. Тихо выехали за последние дома, когда из придорожного куста появилась темная фигура. Илья сжал в руке рукоять нагана:

- Назовись, - приказал он.

- Это я, Сашко Шурупов.

Сашка был одним из близких друзей детства, служил в Турции в его взводе.

- Ты один?

- Один.

Он подошел.

- Тут видели вас вчера ночью, как вы вещи в сарай тягали, ну и донесли. Так там на перекрестке тебя комитетчики и милиционеры ждут, хотят взять с поличным. Раз ночью убегаешь, значит - враг. Так что разворачивай на Невинномысск. Другой дороги нет.

Илья поблагодарил приятеля и свернул на лесную дорогу к Поповой караулке.

Через неделю после них уехал в Ставрополь Александр Беседин с семьей. Григорий Шевченко остался в Темнолесской. Больше оба друга его не видели. По слухам, он умер от голода. Шурупов тоже вскоре оказался в Ставрополе.

Невинномысск

В Невинке их никто не ждал. Илья поступил работать на шерстомойную фабрику. Фабрика была национализирована и за работу на ней давали зарплату, и что было самое главное - паек. Если в Ставрополе приходилось туго, то в Невинномысске и того хуже. Паек на работающего составлял двести пятьдесят грамм хлеба и две селедки, такие, что страшно было смотреть. На иждивенца давали сто двадцать грамм хлеба.

Народу работало более сотни. Сразу же объявились темнолесские знакомые, один служивший в его взводе в Турции. Вечером, как вышли с работы, пошли вместе домой, было в одну сторону.

- Знаешь, сказали Илье ребята, на таком пайке ты скоро работать не сможешь, а потом тебя отсюда выгонят, и все вы с голоду помрете.

- Так что вы, предлагаете? – поинтересовался Илья.

- Мы тебя знаем, я с тобой три года в одних окопах вшей кормил, так что доверяю, - сказал Алексей. У нас тут одна придумка есть, но вдвоем не потянуть. Дело рисковое, но стоящее.

- Можно буханку хлеба, почти каждый день иметь на человека.

- Я с вами, - сказал Илья.

- Так вот. На шерстомойню вода отведена от ручья, а после того она течет по желобу, и попадает опять в ручей только ниже по течению. Один из нас выходит после работы как можно раньше и идет вниз по ручью, там есть узкое место и заросли, со стороны не видать. А в траве там багор припрятан. А двое других придерживаются на работе: один на шухере стоит, а другой топит в желобе мешки, а они плывут в ручей, а первый их там багром…

- А откуда хлеб?

- Есть тут на базаре двое не русских, они за четыре мешка буханку дают.

- Только простирать надо, что бы шерсть смыть.

И стали они красть мешки. Постоянно меняясь, чтобы не так приметно было. Илья все отдавал Агафье, кроме своего хлебного пайка. Агафья меняла хлеб, то на ржавую селедку, то на кукурузу, то на мерзлую картошку. Иногда выгодно предлагали жмых. Тогда детям попадало по кусочку жмыха размером в пол ладони и толщиной в сантиметр. Жмых шел заместо конфет. Дети, а их было пятеро, да шестеро к этому времени уже умерло, от вечно голодной жизни и плохих продуктов, только облизывались на хлеб, но им его не попадало.

Из приобретенных таким образом продуктов, Агафья варила похлебку, что бы хватало всем. Дети пасли последнюю корову и Мальчика, но надои стали спадать, подходил конец лактации. А молоко сильно выручало.

Месяца три они крали мешки, брали столько, сколько было необходимо. Но сколько веревочке не виться конец бывает. Как ни, из ряда вон, плохо был поставлен на шерстомойке контроль, заподозрил бухгалтер, что мешки сильно часто докупать приходится. И стал следить за теми, кто ведет себя странно: первым или последним выходит, задерживается на работе.

Так или иначе, а всех троих в разные дни на проходной обыскали. Впрочем, обыскивали не только их. Они продолжали с удвоенной осторожностью, но все равно, через несколько дней чуть не попались. Илья как раз засовывал четвертый мешок в желоб, топил его палкой, что бы он намок, как следует, когда увидел сигнал от напарника. Не раздумывая, он бросил палку поверх мешка, и они уплыли по течению. Такую ситуацию он заранее обдумал и действовал автоматически.

На вопросы он отвечал, что остановился перед выходом руки помыть. Но бухгалтер закипятился и стал кричать, что они оба воры, что воруют мешки…

- Ты меня с мешками не поймал, - отвечал Илья.

Кончился этот скандал ничем. Но стало ясно, что все это надо прекратить: с воровством боролись методами военного коммунизма. Они поделили на троих последнюю добытую таким способом буханку, а меж собой решили уволиться по одному, не привлекая внимания. Илья ушел первым, он хотел перебраться в Ставрополь. На другой день уволился и Алексей, бывший пока вне подозрения.

Ставрополь. Мельница

В Ставрополе с работой было тяжело. Множество народу искало работу. Илья нашел место: возить телегой зерно и муку на мельницу. Это была на тот момент одна из самых современных механизированных мельниц. Приводила ее в действие громадная паровая машина. Сказывали, что сделали ее с новейшей французской мельницы, то есть строили по одному проекту. Главный корпус был высотой в пять-шесть этажей. Теперь это здание постепенно разрушается, но еще несколько лет назад там все еще была мельница.

Работа была привычная, выгружали зерно из вагонов и везли на склад, со склада в цех. Из цеха возили муку на склад или снова грузить вагоны. Там, кроме зарплаты, давали паек в пятьсот грамм хлеба на работающего, и по сто пятьдесят - на иждивенца, то есть на члена семьи. Но, разумеется, все ходили работать из-за пайка, так как на деньги почти ничего нельзя было купить.

Жили они на Форштадте[52] на горе на улице Чехова, снимали саманную хату и небольшой огород при ней. Агафья, сколько ни сеяла – ничего не росло. А после подружилась с соседкой, оказавшейся сущей ведьмой. Как-то она пожаловалась соседке на то, что ничего не растет и та, по дружбе призналась, что это она виновата. Как увидит, что кто-то сеет, или сажает, обязательно сделает, чтобы не взошло.

- Это сильнее меня, знаю, что нехорошо, но утерпеть не могу. Ты, подруга, сажай, когда меня дома нету, да мне опосля не сказывай, пока не взойдет…

Корову пришлось продать: с едой было плохо и не было времени ждать нового отела, и нового молока. Пошли искать новую корову. Денег было мало, но с одним человеком договорились, что он уступает в цене, а как родится телок, его отпоят молоком до месячного возраста и отдадут обратно. Многие смеялись над тем продавцом:

- Кто ж вам потом телка отдаст!

Но все вышло, как договаривались. Благодаря этому случаю стали они весьма известными на своем краю и имели хорошую репутацию.

Хата

Прошел год и стали нарезать участки в районе Туапсинки. Туапсинка получила такое название из-за первой железной дороги, связавшей Ставрополь с Туапсе. Все еще сохранилось старое здание железнодорожного вокзала по улице Объездной, в котором сейчас живут люди в условиях ненамного лучших, чем описанные ниже. Так же уцелели остатки депо, по проезду Деповский, там недавно, на фундаментах, использовавшихся для ремонта локомотивов, выстроен трехэтажный особняк. Сначала эти фундаменты пытались разрушить, но не тут-то было…

Участок мог получить только постоянно работающий. Илья попадал под эту категорию и, оформив соответствующие бумаги, получил землю под застройку. Вот только строить было не из чего. Участок находился в нижней части улицы Ленина, а противной стороны там уже не было. Ее место занимал яр[53], результат многолетнего вымывания сточными водами и водами от канализаций всего Ставрополя.

Круглый год там текла речушка, а по весне бывало половодье. Однажды там, в половодье утонул мальчик, тело выловили возле Надежды, за сорок километров ниже по течению. В этом яру, на орошаемых и удобренных землях все росло замечательно, а на размытых обрывах имелись открытые выходы глины, хорошего качества. Была там и своя трясина, не большая метров в десять длинной и в два шириной, но весьма опасная.

К слову сказать, речь идет о том месте, в котором я вырос и играл со своими сверстниками, хотя это было много позже, но мало что изменилось. Так что писать об этом легко. В Темнолесской я тоже был, но это были два коротких «наезда».

Вот из этого яра и взяли все строительные материалы. Резали траву серпами, а будылья[54] были толщиной в палец и более, копали глину, формовали в самодельном деревянном станке саман. Все дети помогали родителям. Работа была тяжелая, а тяжелее всего давалось таскать готовый саман на гору, к будущему месту постройки. Они очень спешили: саман материал сильно боящейся воды и хранить его зимой было проблематично.

Перекрытия сделали из нескольких бревен, которые спилили ночью в том же яру, а наверх клали самые крупные будылья, увязывая их в снопики толщиной сантиметров в пятнадцать, перемазывая их глиной. После саманным раствором промазали весь чердак и потолок изнутри хаты. По этим перекрытиям взрослому ходить было опасно и по этой причине на чердаке вдоль хаты лежали две длинные и широкие доски. Впоследствии, когда требовалось что-либо положить в углы чердака или достать оттуда - посылали меня. Моя мать, сама участница строительства этой уникальной хаты, очень боялась, что я провалюсь…

Крышу крыли «плоской» черепицей, которую пришлось купить в какой-то из многочисленных, в то время, артелей. Это была изготовленная из глины черепица, похожая на кирпич. Фигурные стыки ее перекрывались соседними черепицами, образуя непрерывную крышу.

Хату строили по мере высыхания самана, саманная технология не позволяет выложить много рядов за один раз. Выкладывать приходилось не более трех рядов, а после надо было ждать, когда швы высохнут. Иначе могло «выдуть» стену, при этом ее изгибало в форме большой ложки. Хата была в длину восемь метров, а в ширину пять, и состояла из двух одинаковых комнат. В первой стояла печь, маленькое и упрощенное подобие русской печи. Печь «лицом» была обращена к входной двери и правой стороной к перегородке между комнатами. Она имела даже небольшую, детскую лежанку и я, бывало в более позднее время, зимой, там отогревался, а то и спал.

За печкой, в правом углу, было место, в которое втиснули кровать, в левом красном углу висели иконы и лампада. По левой, наружной стене, было два маленьких окошка и самодельный стол между ними. Некрашеные доски столешницы регулярно обливали кипятком и скоблили ножом до побеления досок. Сразу налево от входной двери весела деревянная, самодельная вешалка для одежды, а направо вторая. Вход во вторую комнату был почти перед самой печкой.

Эта комната была обычным прямоугольником с двумя такими же маленькими окошками. Можно сказать, что это была спальня, в которую можно было «всунуть» до пяти кроватей. Все в этой хате было самодельное, несколько грубоватое, но вполне функциональное и удобное, насколько тут вообще можно говорить об удобствах, в эксплуатации.

Полы, за отсутствием балок, лежали прямо на земле, а грунтовые воды, находившиеся высоко, едва не затапливали помещение. В итоге Илья сделал дренаж, в сторону яра, который служит и, по сей день. Далее через год была сделана пристройка, вдоль длинной стороны хаты, и появились сени и кладовка. В сенях выкопали небольшой приямок, ведер на пятьдесят, и когда шли большие дожди, воду оттуда вычерпывали на улицу.

В этой хате выросли моя мать, три тетки и дядька, которого я не помню, так как он умер, когда мне был всего один год.

Едва утихла стройка, как Агафья кинулась осваивать огород, сажать деревья. Она была большой любительницей «фрукты» и посадила десятка два яблонь, груш, слив, алычи. Особо она любила вишню, которой было посажено около десятка. При этом сажалось все как попало, очень близко дерево от дерева, так как она не имела и малейшего понятия о научной системе посадки. Но ее любовь к деревьям заменяла знания, и все у нее росло и плодоносило замечательно.

Эта любовь к огороду и саду была привита ей ее матерью Александрой. Она рассказывала, что усадьба стояла у реки, но в отличие от Осыченковых, там был пологий спуск. Место было водное и стоило только в нижней части огорода, ближе к реке сделать «копань», то есть ямку, как оттуда начинала бежать вода. Вчетвером, впятером они вычерпывали воду до дна, на полив к времени обеда. А пока ходили перекусить, она снова бежала через верх.

Так же она была любительницей коров, и умела все молочные продукты изготавливать в домашних условиях. Корову держали многие годы, так как выпас начинался в пятидесяти метрах от дома. Еще она любила готовить борщ, вареники с «фруктой», и пирожки с фасолью, которые, из чистой ностальгии, временами делала размером в лапоть.

Но в хате было, «хоть шаром покати» - как бывало говаривала, при уже моей памяти, баба Ганя. Взялась она все лоскутья перебирать и сшила два лоскутных одеяла. На семерых этого было явно недостаточно. И вот вышел как-то Илья вечером к яру, а там была стихийная мусорка, и видит: лежит практически новое большое и красивое одеяло. Он его свернул и унес, ведь на носу зима, а укрываться было нечем.

Одолевали его страхи по поводу этого одеяла: мало ли почему оно оказалось на мусорке. В то время много темных личностей обитало в городе, и Туапсинка была криминогенным районом.

Месяца три Илья плохо спал по ночам, все ему чудилось, что за одеялом, а может и за ним самим, придут, может милиция, а может воры. Но никто не пришел, и он постепенно успокоился.

Кстати всю мебель он сделал своими руками, конечно не в один день. Единственное, что делал не он - была печь.

Холера

Работа на мельнице прекратилась неожиданно. На их окраине объявилась холера. Многие лежали вповалку семьями, появились первые покойники. Зараза началась на работе, мельницу закрыли доктора. Илью тоже прихватило, но семья пока была здорова.

Доктор был практически не доступен, денег на него не было. Но один из знакомых по работе на мельнице побывал у врача. То ли врач был сдвинут на «новейших» теориях, то ли это была не холера, теперь этого выяснить не удастся. Но посоветовал ему доктор испугаться как можно сильнее. Мол, от этого болезнь может пройти.

Жил он тут же на окраине города и нашел поблизости яму с водой, оставшуюся от того, что кто-то брал оттуда глину, и стал ее вымерять. Длинной палкой смерил глубину, и вышло, что воды ему как раз до подмышек. А время уже было осеннее, и купаться было реально холодно. Позвал этот человек своего брата и уговорил его, если что подтолкнуть. Воды они все боялись, и поэтому его брат держал наготове веревку. Сам брат тоже чувствовал в себе симптомы, но прыгать не хотел.

Разделся тот человек и так зайдет и с другой стороны – а все боязно. Надоело брату его ждать, и подтолкнул он его, когда он на краю оказался. От неожиданности рухнул тот человек с головой под воду и, правда, сильно испугался и к тому же вода очень холодной оказалась. Думал, он, что утонет в этой «копани». Но брат кинул ему веревку и помог выбраться. После этого пошел он на поправку.

Все это было рассказано Илье, и он тоже пошел прыгать. Тоже долго не мог решиться, а страховать его было некому. Наконец он решился, разделся и сиганул, как можно дальше от края, поскользнулся и ушел под воду весь. Вода была ледяная, а от долгого времени сидения у ямы голышом он и так перемерз. Выбрался, едва обтершись оделся. Руки не слушались, так что на это ушло много времени.

Когда он дошел до дома, понял, что еще и простудился. Увидала его жена, стала подвывать:

- Ты помрешь, а после и мы все с голоду.

Разделся Илья и лег. Завалили его одеялами, а сверху всякой одеждой. Но никак он не мог согреться. А припас он на такой случай пол-литра водки.

- Ганя, налей мне большой стакан, говорит он, - жене.

Выпил, водку как воду, выпил еще. Бутылка кончилась, а он ничего не почувствовал. А сказывал ему дядька Семен, что при сильной простуде он керосин пил. Потребовал он керосину, чем поверг жену в ужас. Налил полный стакан и, давясь, выпил весь. И тут как все внутри заполыхало огнем, и он провалился. Вынырнул он к концу третьих суток, весь мокрый, в мокрой постели и под мокрым одеялом. Но чувствовал себя хорошо.

Попросил у жены борща, и вообще вид имел почти человеческий. Агафья, сквозь слезы сказала, мол, я боялась, что ты помрешь, а тогда и нам не прожить. Еще через два дня Илья уже искал себе работу. К слову сказать, нашлись и другие последователи, «копани». Можно считать это чудом, но прыгнуло человек двенадцать и все они выздоровели. А брат того человека, который распространил эту веру в «копань» не прыгнул и умер. Среди прыгнувших был и Петр, младший брат Ильи и он тоже остался жив.

Неделю Илья пробегал впустую в поисках работы, как вдруг поздно вечером в калитку постучали.

Холера

Работа на мельнице прекратилась неожиданно. На их окраине объявилась холера. Многие лежали вповалку семьями, появились первые покойники. Зараза началась на работе, мельницу закрыли доктора. Илью тоже прихватило, но семья пока была здорова.

Доктор был практически не доступен, денег на него не было. Но один из знакомых по работе на мельнице побывал у врача. То ли врач был сдвинут на «новейших» теориях, то ли это была не холера, теперь этого выяснить не удастся. Но посоветовал ему доктор испугаться как можно сильнее. Мол, от этого болезнь может пройти.

Жил он тут же на окраине города и нашел поблизости яму с водой, оставшуюся от того, что кто-то брал оттуда глину, и стал ее вымерять. Длинной палкой смерил глубину, и вышло, что воды ему как раз до подмышек. А время уже было осеннее, и купаться было реально холодно. Позвал этот человек своего брата и уговорил его, если что подтолкнуть. Воды они все боялись, и поэтому его брат держал наготове веревку. Сам брат тоже чувствовал в себе симптомы, но прыгать не хотел.

Разделся тот человек и так зайдет и с другой стороны – а все боязно. Надоело брату его ждать, и подтолкнул он его, когда он на краю оказался. От неожиданности рухнул тот человек с головой под воду и, правда, сильно испугался и к тому же вода очень холодной оказалась. Думал, он, что утонет в этой «копани». Но брат кинул ему веревку и помог выбраться. После этого пошел он на поправку.

Все это было рассказано Илье, и он тоже пошел прыгать. Тоже долго не мог решиться, а страховать его было некому. Наконец он решился, разделся и сиганул, как можно дальше от края, поскользнулся и ушел под воду весь. Вода была ледяная, а от долгого времени сидения у ямы голышом он и так перемерз. Выбрался, едва обтершись оделся. Руки не слушались, так что на это ушло много времени.

Когда он дошел до дома, понял, что еще и простудился. Увидала его жена, стала подвывать:

- Ты помрешь, а после и мы все с голоду.

Разделся Илья и лег. Завалили его одеялами, а сверху всякой одеждой. Но никак он не мог согреться. А припас он на такой случай пол-литра водки.

- Ганя, налей мне большой стакан, говорит он, - жене.

Выпил, водку как воду, выпил еще. Бутылка кончилась, а он ничего не почувствовал. А сказывал ему дядька Семен, что при сильной простуде он керосин пил. Потребовал он керосину, чем поверг жену в ужас. Налил полный стакан и, давясь, выпил весь. И тут как все внутри заполыхало огнем, и он провалился. Вынырнул он к концу третьих суток, весь мокрый, в мокрой постели и под мокрым одеялом. Но чувствовал себя хорошо.

Попросил у жены борща, и вообще вид имел почти человеческий. Агафья, сквозь слезы сказала, мол, я боялась, что ты помрешь, а тогда и нам не прожить. Еще через два дня Илья уже искал себе работу. К слову сказать, нашлись и другие последователи, «копани». Можно считать это чудом, но прыгнуло человек двенадцать и все они выздоровели. А брат того человека, который распространил эту веру в «копань» не прыгнул и умер. Среди прыгнувших был и Петр, младший брат Ильи и он тоже остался жив.

Неделю Илья пробегал впустую в поисках работы, как вдруг поздно вечером в калитку постучали.

Алексей

Это был Алексей, тот самый: с шерстомойной фабрики.

- Слушай, Илья Денисович, - после приветствий начал он, - нужен напарник, для одного дела.

У Ильи все похолодело внутри. Он сразу понял, что это может быть за дело. По предыдущему делу он знал, в какую сторону направлены мысли Алексея. Ведь это он был организатором того дела на шерстомойной фабрике. Но положение было почти безвыходное. Он уже не раз прибегал к отцовскому золоту, но это тоже было опасно. Золото, по закону, полагалось сдать и за его хранение преследовали как за хранение оружия. За золото можно было легко лишиться жизни. К тому же даже пользуясь золотом, необходимо было создавать видимость, что ты работаешь и зарабатываешь на хлеб свой насущный.

- Говори, свое дело, - ответил Илья.

- Последнее время я работал в Георгиевске, точнее рядом, у двух братьев ингушей. Мы тут от голода пухнем, а они богатые, все у них есть. Они часто ездят по делам и двор у них охраняют только собаки, такие здоровые кавказские овчарки, что абы кто и не полезет. Но псы меня знают, я их кормил. Так что прикормим их, и они даже лаять не станут.

- Ну а после?

- Возьмем по мешку муки и унесем, у них много – не обедняют. Они часто уезжают дня на два, а то и на три. Никто нас не хватится. Нам бы только до самого Георгиевска дотянуть, а там, на железную дорогу и все: поминай, как звали.

Мешок муки для Ильи означал примерно месяц жизни для него и его семьи. И с тяжелым сердцем он согласился. Он вполне сознавал, что если все пойдет не так как говорит Алексей, то им оттуда уже не вернуться. Ингуши в суд подавать не пойдут. Там, в горах они будут полностью в их власти, если попадутся.

В Георгиевск доехали по железной дороге. Дорога была государственная, и билеты стоили вполне приемлемо. Дальше вел Алексей. Добрались к месту в середине дня, и засели наблюдать за домом. Хозяева вроде как готовились к отъезду. Наконец, после обеда оба брата заседлали коней и уехали.

- Теперь, ждем до темноты. Это они к родне поехали, будут не ранее, как после завтра, - сказал Алексей.

Дождались темноты и пошли. Алексей пошел вперед уговаривать собак не лаять. Не было его долго, но, в конце концов, он появился.

- Все, насилу уговорил зверюг и запер их в клетку. Можно заходить. Амбар у них заперт, но есть топор.

Илья зашел во двор. В большом вольере было семь здоровых кавказцев.

- Такие если доберутся, живым не уйдешь, - подумалось Илье, пожалуй, почище нашего Лапко будут, даже один на один с ножом в руке и то можешь не совладать.

Замок был старый и в прямом смысле амбарный – весом в несколько килограмм. Конструкция была простая и опытному человеку, наверное, отпереть его не составило бы труда, но оба товарища не умели пользоваться отмычкой. Взяли топор. Алексей прижал замок к двери лопатой, в удобном положении, а Илья с трех ударов обухом сбил его. Для него топор был самым привычным инструментом, шутка сказать десять зим отмахал им в лесу.

В просторном амбаре было всего полно. Алексей уверенно пошел в угол.

- Мука здесь. Давай скорее.

Каждый взял по мешку, выбирали потяжелее, ведь второго раза быть не могло. А у обоих дома были голодные рты. Взвалили они мешки на плечи, вышли из амбара, притворили дверь и почти вернули замок в прежнее положение. Конечно одна видимость, что заперто, но в глаза не бросается. Вышли на улицу, Алексей вернулся и выпустил псов. После чего тронулись в путь.

До ближайшей развилки было километра два, этот участок представлял наибольшую опасность. Если бы по какой-то причине хозяева или их соседи вздумали ночью поехать по этой дороге, то прятаться было некуда. А уж горцы точно остановили бы двух русских…

Без отдыха дошли до развилки. Сошли с дороги и посидели немного. Потом потянули дальше. Прошли еще километра два. Вдруг нога у Ильи попала в колдобину и он, как был с мешком на правом, плече рухнул на землю. Мешок тяжело навалился на голову, и левое ухо прижало к самой земле. И тут он услышал стук копыт нескольких лошадей.

Алексей бросил свой мешок и помог товарищу встать.

- Живо в те кусты, - прошептал Илья, - за нами гонются.

Они схватили мешки и, что называется рысью, бежать сил не было, кинулись к кустам, метрах в двадцати от дороги. Они были редкие, хотя и с листочками. Но у Ильи был опыт охотника. Когда-то он с дядькой прятался от волков за кустами совсем без листьев.

Минут пять они лежали, шумно дыша. И вдруг на дороге от развилки показались всадники. Их было восемь, все при оружии, с ружьями и саблями, кинжалы на поясе отливали серебром. Они скакали не очень быстро и что-то «журкатели» по-своему. Не останавливаясь, погоня понеслась в сторону Георгиевска.

Илья сел и перекрестился. Вообще-то он не был сильно уж верующим, но церковь, пока жил в станице, посещал по воскресеньям, да и на фронте образок Николы, данный ему матерью, носил не снимая.

- Пронесло, - прошептал Алексей, - это были они, да еще соседей позвали.

- Еще не пронесло, - ответил Илья. - Теперь нас на станции караулить будут. Думаю, что они на тебя подумали сразу, а по количеству украденных мешков знают, что нас двое. Сейчас пока темно нам надо найти укрытие. Придется ждать, когда они обратно проедут. Иначе нас перехватят не на станции, так на дороге. Алексей вздрогнул от такой перспективы.

- Есть тут дальше по дороге скалы, так я знаю, как туда забраться. Когда у них работал, туда влезла овца. А снимать ее пришлось мне. Там место безлюдное, а дорогу видать, до нее метров сто-сто пятьдесят будет. Дотащим, там можно пересидеть.

Сидеть пришлось два дня. Только к вечеру второго дня, еще по видному, горцы проехали обратно. Они о чем-то говорили и сильно жестикулировали.

- Надо понимать, что они недоумевают, куда мы делись, - прокомментировал эту сцену Алексей. - Если бы не твое удачное падение, так они бы наши кишки все еще наматывали на палки.

Дождались ночи, и пошли к станции. К утру были там, вымотанные до предела, трое суток без еды и воды. На станции царил полный бардак, но Алексею удалось выяснить: когда идет поезд и купить билеты. В Ставрополе их дороги разошлись: каждый потащил к себе свой мешок. Илья добрался домой поздно ночью. Агафья, признав за дверью мужа, откинула дубовый засов. Он вошел в сенцы и рухнул вместе с мешком. Очнулся он в своей кровати. В окошко бил дневной свет. Как он там оказался он не помнил…

Примерно в это время Илья узнал стороной, что комитетчики в Темнолесской продали его дом. Дом купил Барсуковский сельсовет. Все его части пометили, потом дом разобрали и вывезли в станицу Барсуковскую, где снова собрали. Сказывали Илье, что даже дубовые столбы, которые Денис вкапывал лет шестьдесят пять назад, сгнили меньше чем на четверть. А были они примерно восемьдесят сантиметров в диаметре. Так что стоять бы этому дому, да стоять.

Но теперь некуда стало возвращаться, даже если бы он и захотел.

Лесопилка

Однажды явился к нему младший брат Петр. Нашел он работу на лесопилке, но брали туда только парами. Вот он и пришел уговаривать Илью работать с ним в паре.

- Хорошо, Петро, - ответил Илья, согласен, работа мне нужна, но только я буду пилить сверху.

Петр обрадовался, как выяснилось позже, его положение было еще хуже.

Распускать бревна на доски работа очень тяжелая. Поэтому на лесопилке давали просто царский паек: 900 грамм хлеба на работающего, и по сто пятьдесят - на иждивенца, и это помимо зарплаты. Деньги к тому времени приобрели некоторый вес и уже не были бесполезным придатком к пайку. Деньги платили от выработки, а за паек надо было отработать не менее двадцати пяти дней в месяц. Это было тяжелое условие, и именно поэтому на лесопилке была высокая текучесть. Те, кто не выдерживал, двадцать пять дней в месяц - паек не получали, а значит не имели и главного стимула работать.

По условию найма приходить надо было со своей пилой.

Вот на эту каторгу и пошли братья Осыченковы. Пила у Ильи сохранилась с лучших времен. Месяц работали не напрягаясь, втягивались, выходные не брали. Бухгалтер диву давался. На что Илья отвечал:

- Мы в лесу жили, дерево нас любит и слушается.

Сначала отношения с начальством складывались хорошо: их ценили за высокую производительность и особо ровные доски, которые у них выходили сами собой. Илья выписывал там для личных нужд всякие не кондиции и сделал из них забор и пол в хате, который до этого был глиняным.

Платили на лесопилке обыкновенные деньги, были места, где и «поболее» можно было заработать. За распускание тонкого кругляка платили шестьдесят копеек за погонный метр. Это означало, что, сколько резов сделаешь, умножают на общий метраж и еще на шестьдесят копеек. Бревна до метра распускали за семьдесят пять копеек, толще за девяносто. Зарабатывали они вдвоем совсем не плохо, каждый месяц можно было купить два-три мешка картошки. Так они работали месяцев шесть, когда бухгалтер предложил им взглянуть на бревнышки, лежавшие возле самого забора.

- Эти бревна лежат тут уже лет пять, и никто не берется их пилить.

- Оно и не удивительно, - сказал Илья, - эти бревна толщиной почти в два метра. Если заплатишь по полтора рубля, то мы возьмемся.

Илья не боялся этих бревен, за время зимовок в лесу он видел и более толстые стволы. Бухгалтер прекрасно понимал, что пока эти бревна лежат, они являются прямым убытком для лесопилки. Они числятся на балансе, а если сгниют, а все дело шло к тому, то придется их списывать в убыток, а начальство убытков не любит. Но он все равно постарался сбить цену. Поторговавшись, они сошлись на цене в рубль тридцать за погонный метр.

Забили в торцы клинья, заложили туда рычаги и закатили бревна на козлы. Илья прекрасно понимал схему распила, а вот бухгалтер стал путаться. Тут Илью и осенила мысль, как насчитать один лишний пропил на каждое бревно. Бревна были двенадцатиметровые, так что с каждого можно было получить более пятнадцати рублей сверху.

Через пару недель до бухгалтера стало доходить, что здесь что-то не так. Но Илья навязал ему свою схему подсчета пропилов, исходя из которой, и появлялся лишний пропил. К концу месяца они закончили с этой работой, и все это время бухгалтер пытался доказать, что Илья считает не верно. Так оно и было, но бухгалтер так и не смог составить правильную схему распиловки и пришлось ему уступить.

Пила

Пила у Ильи была замечательная, сделанная при царе. Пилила она отлично. Но вот однажды у одних из соседей по лесопилке поломалась пила: державшие ручку заклепки слетели. И когда Илья с Петром сели обедать, соседи попросили их пилу на часок. Пилу вернули, но мужики словно заболели: очень им хотелось купить у Ильи эту пилу. Начали они с двойной цены, но с каждым предложением цена все увеличивалась.

А с пилами в Ставрополе была проблема: хорошую пилу купить было негде. Илья колебался после того как стали предлагать цену в пятнадцать раз больше чем стоит новая пила, Петр так и подталкивал брата продать. Он навел справки и выяснил, сто Сашко Шурупов часто ездит по работе то в Ростов, то в Москву. Вот он и предложил Илье:

- Пойдем с Сашко поговорим.

Спросили Шурупова:

- Да на следующей неделе еду в Москву, если хочешь, я тебе три привезу и дешевле чем здесь. За багаж мне не платить, так что только скажи.

И заказал ему Илья три пилы. Уехал Шурупов в командировку, а тут покупатели с новым предложением: еще сто рублей накинули. А красная цена новой пиле двадцать пять рублей. Тут Петр возьми и ляпни:

- Согласны мы: за пятьсот отдадим.

Неудобно стало Илье против брата идти, и он уступил.

- Щас приедет Сашко, из Москвы уже три дня осталось, наточишь пилу, ты же умеешь, и снова работать будем, - по дороге домой говорил Петр.

В общем, все так и вышло, но с маленькой разницей: приехал Сашко и привез три пилы. Наточил Илья одну пошли работать, а она не режет. Он поменял развод, а пила не режет. Попробовали две других. Промаялись неделю. Конкуренты их пилу купившие, деньги зарабатывают, а у них ни денег, ни пайка.

Вспомнил тут Илья про слесаря, который все еще держал лавку на Нижнем рынке, еще с тех пор, когда они с отцом углежогством занимались. Завернул он в тряпицу все три пилы и пошел этому слесарю. Тот уже совсем старенький стал. Одел на нос очки с толстенными стеклами и начал пилу рассматривать.

- Знаешь, тут все зубья надо сбить и резать заново, пилы все бракованные. Если согласен платить по двадцать рублей за пилу я все их сделаю, и пилить будут хорошо.

А Илья с Петром уже тысячи две не заработали, за то время, что с пилой маялись. Петр и сам уж не рад был, что брата уговорил продать, но сделанного не воротишь. Так что Илья согласился сразу.

- Так приходи послезавтра, первая уже будет готова.

Забрал Илья первую пилу у слесаря и пошли они пробовать работать. Пила оказалась лучше прежней, и они стали вырабатывать еще больше. Две других оказались не хуже. Весть об этом мигом облетела пильщиков и им опять стали предлагать деньги. Когда Илья сказал, что продаст, но только одну, вторую оставит себе, на всякий случай, то на лесопилке возник стихийный аукцион. Пила ушла по безумной цене: за тысячу двести рублей, при изначальной цене в двадцать пять рублей и плюс работа слесаря.

Налоги

Агафья радовалась саду. Фрукты хоть как-то разнообразили скудное питание. Когда наступала вишневая, а затем сливовая пора, делали вареники с вишней и с сахаром, когда было за что купить сахар. После переходили на сливу, только в вареник клали половину сливы вместо двух вишен. Детям они нравились, это были их конфеты.

Но государство поспешило уменьшить радость Агафьи: неожиданно для всех на улице появилась комиссия, которая переписала все деревья и всех животных, имевшихся у населения. Следом пришли налоги с каждой коровы, коня, с каждого дерева. Это была трагедия для многих людей. Стали продавать коров, и рубить деревья.

Илья не мог продать корову, она примерно на треть кормила семью, а вот с Мальчиком пришлось расстаться. Правда, дали за него неплохую цену. Именно в этот период, когда люди кинулись избавляться от скотины Илья с Агафьей, пользуясь временной дешевизной скота, купили вторую корову на деньги вырученные за Мальчика. Эта ситуация подтолкнула Агафью торговать молоком, так как денег перестало хватать. В дальнейшем она занималась этим многие годы.

Те, кто стал рубить деревья в своих садах, были очень удивлены, когда им пришлось все равно заплатить налог, да еще и штраф, за незаконное уничтожение собственности. Сажали они деревья себе, а оказалось, что государству.

- Вот если бы дерево засохло само, - объяснил им уполномоченный.

Для большинства платить налоги было непосильно, и тут деревья стали сохнуть.

Делалось это очень просто: покупали керосин и, как начиналось жаркое время, поливали два-три раза «не нужное» дерево керосином. Проходила неделя другая и дерево засыхало. После вызывали инспектора и сокрушались о потере. Выходило, что дерево засохло само, и штрафовать владельца было не за что.

Статистика видимо все же велась, и она оказалась не утешительной. И видимо наверху до кого-то дошло, что этот налог явный перегиб (которыми так славились те времена), и скоро все сады сведут на нет. И налог отменили. Он продолжался года четыре и нанес тяжелый удар по частному садоводству и доходам беднейшей части населения.

На одной ноге

Время шло, и механические лесопилки стали вытеснять ручной труд. Мой дед вынужден был снова искать работу. Он долго перебивался случайными заработками. Агафья настаивала на том, что пора найти постоянную работу, благо карточную систему наконец-то отменили. Это было не легко. Предприятий было мало. Однажды один знакомый подсказал ему, что на электростанции требуются ремонтники…

Об этом дед рассказывал один раз неохотно и очень отрывочно. Случилось это примерно так: снимали они большую шестерню, диаметром сантиметров в семьдесят, как уж там вышло не знаю, но уронили ее прямо на ногу деду. Попал он в больницу, что на Комсомольском пруду и там ему не повезло второй раз. Единственного стоящего хирурга-травматолога не оказалось на месте.

Помощь ему оказали, но она оказалась неквалифицированной. Когда на четвертый день его пребывания в больнице появился хирург – было уже поздно. Заражение пошло вверх и ногу, ниже колена, пришлось отрезать. Несколько месяцев ушло на выздоровление. Ходил он на деревяшке, которую сам себе и выстругал. Естественно о нормальной работе и речи не было. Более того золотые монеты сильно убавились, ведь семья состояла из семи человек. Государство назначило пенсию, но слишком мало он работал на государственных предприятиях, и пенсия была очень мала.

А тем временем стала подходить зима. Денег на дрова не было, и надвигалась перспектива голодной и холодной зимы. Один из его многочисленных знакомых подсказал ему, что набирают людей для рубки дров для больниц. И хотя нога болела, он отправился наниматься. Условия были простые: на каждые две кубические сажени нарубленных дров для больницы, можно нарубить одну для себя.

В небольшой толпе он неожиданно увидел Фому Ильича. Фома тоже его приметил, подошел и поздоровался. Оказалось, что ему тоже нужны дрова.

- Но ты, же знаешь, Илья Денисович, что я в лесу не жил и рубить по-настоящему не умею. И потому в пару меня не хотят брать. Тут почитай все темнолесские и знают друг друга как облупленные.

- Меня с такой ногой тоже в пару не возьмут. Разве что ты согласишься? Теперь наши роли поменялись мне ходить больно.

- Я с удовольствием, нога у меня давно зажила, и я даже не хромаю.

- Тогда я буду рубить, там больше на месте стоять надо, а ты будешь сучья обрубать да оттаскивать. Бревна пилить будем вдвоем, а укладывать, буду я.

На две недели Илья снова оказался в лесу. Он не потерял прежних навыков, и работа спорилась. Вот только плохо зажившая культя стала кровить. Несмотря на неполноценность их бригады, в работе они оказались далеко не последними.

Пришел заказчик на их делянку мерить сколько они сделали в сопровождении лесного объездчика. Объездчик обмерял каждый штабель аршином и удивлялся: в каждом был ровно кубический сажень.

- Как ты так угадываешь, ведь ты ничем не меряешь? – спросил он у Ильи.

- На эту дину и ширину один сажень получается, когда штабель мне по пупок. Так и меряю, подошел, прислонился и сразу все ясно.

После стали рубить для себя. Заказчик уехал, а весь контроль остался на объездчике-леснике. Когда Илья уложил все штабели и для себя, и для Фомы Ильича приехал он мерить штабели.

- А это ты укладывал?

- Ага, я.

- Ну, ты и мастер, как будто в лесу жил. Тут в каждом сажени полтора тех, что для больницы увезли.

- Тут ты угадал, я десять зим в лесу топором махал.

Последней известной мне работой моего деда была «краскотерка». Поступил он туда рядовым рабочим, но вскоре стал бригадиром, потом мастером. Производили там краску и олифу.

Жизнь постепенно стала налаживаться. Особенно после того как зажила нога и в городе появилась протезная мастерская. Первые протезы были тяжелыми и не удобными, но все же лучше, чем деревяшка. Впоследствии они стали лучше и вес их снизился. Я однажды взвешивал его протез, весил он более восьми килограммов. Наверное, ходить с этой гирей было очень тяжело. Но зато нога в брюках выглядела почти нормально, если не приглядываться. Пользовался он протезом более сорока лет.

Было у Ильи и Агафьи тринадцать детей. До взрослого возраста дожили только пятеро. Есть такое древнее китайское проклятье: «Желаю тебе жить в эпоху перемен». Эту эпоху перемен мои предки ощутили на себе в полной мере.

Из пяти детей было четыре дочери и один сын – Анатолий.

Судьба его была трагична, и во многом типична для значительной части молодых людей из беднейших семей. Шла вторая половина пятидесятых. Работы не было, и он пристрастился играть в карты. Тогда играли и на деньги, и на интерес, оба варианта были игрой со смертью. В картах заправляли уголовники, они и устанавливали правила. С деньгами более или менее все понятно, а вот игры на интерес были под стать времени.

Прежние «интересы», как-то: битье картами по носу, по ушам или питье воды за проигрыш уступили место гораздо более страшным забавам. Самыми безобидными и весьма популярными ставками были, что проигравший должен был ночью голым подвезти на себе до дома случайную девицу. Можно себе представить в какой ужас вгонял такой помощничек девушку, которая спешила ночью домой по заведомо не благополучному району.

Далее играли на жизнь случайного прохожего, члена семьи, родителей и конечно на жизни милиционеров. Проигравший должен был убить указанное лицо или убивали его. Какие времена - такие и игры. Разумеется, кончилось это для Анатолия трагически.

Дед и остальные члены семьи дожили до преклонных лет. Они пережили немецкую оккупацию. Илья более не воевал, по причине увечья. Натерпелись они много во время оккупации. Страшнее всего была бомбежка того самого яра, который служил пастбищем их коровам. Там пряталось от налетов много людей. А когда пришли наши и выбили немцев, они, зная об этом, отутюжили бомбами примерно пятикилометровый участок этого яра. Некоторые бомбы ложились в тридцати метрах от их хаты. Заодно была взорвана нефтебаза, находившаяся на горе за яром, на территории теперешнего Трансформаторного завода «Изумруд». Оттуда в яр текли огненные реки. Много народа там было убито.

Из четырех сестер на момент написания этой книги живы две моих младших тетки.

Эпилог

Познакомился я с ним, когда мне было три года. Мои родители тогда жили в Буденновске, в то время он назывался Прикумск. Попали они туда по распределению. Наверное, это надо объяснить. Дело в том, что при Советском Союзе образование было бесплатным, но молодой специалист должен был отработать три года, там, куда его распределят.

Возможно, такая шутка поможет лучше понять ситуацию:

- Уважаемая комиссия, - говорит студент на распределении, - пошлите меня туда, где труднее! Я не хочу ехать на Южный Урал, пошлите меня на Северный Кавказ!

Из Прикумска в то время в Ставрополь летал «кукурузник», АН-2. Мест там было десять, лететь было час. Билет стоил смешные деньги. Этот самолет предназначался для сельхозавиации, но выпускали и пассажирский вариант. Помню, некоторым во время полета было плохо и их жутко тошнило. Им выдавали бумажные пакеты. Это и не удивительно, этот маленький самолет летел низко, и его жутко болтало, а время от времени он проваливался в воздушные ямы и тогда живот резко подводило.

Летели мы вдвоем с отцом, и полет произвел на меня неизгладимое впечатление. Перенес я его, вопреки всеобщим опасениям хорошо, и летать мне понравилось. Пробыли мы в гостях пару недель. Дед произвел на меня большое впечатление, это был яркий человек, которому было что рассказать малолетнему внуку. Было это в 1963 году. Все для меня было не обычно: огромная лысина деда и его протез, который он отстегивал на ночь, корова и парное молоко, сад, колодец, огромные пирожки бабы Гани и ее негнущийся палец, память о давней травме…

Через год меня привезли на все лето. А на следующий день после отъезда родителей я потребовал настоящего молока. В этот период, около месяца, коровы у них не было, и я впервые увидел молоко в стеклянных бутылках, запечатанных крышками из фольги. В Прикумске молоко было на розлив, цивилизация туда еще не дошла, как ни как, а Ставрополь был краевым центром. Ну и дал я им коксу! Это веселье продолжалось минут двадцать, пока дед не задал правильный вопрос:

- А какое молоко настоящее?

Тут все и выяснилось, и я легко дал себя уговорить. Это был акт веры. И с тех пор и до конца жизни он меня ни разу не подвел, он был очень надежным, всегда понимающим больше чем говорилось, и на него можно было положиться во всем. Для своих близких он был готов умереть в любой момент. Это никогда не декларировалось: просто он так жил.

Последние годы я провел с ним множество вечеров, и общение шло в обе стороны. Меня интересовали его истории, а его интересовала гонка вооружений, политика, ядерное оружие, устройство солнечной системы и многое другое. Единственное чего он боялся, так это новой войны.

Дожил он почти до восьмидесяти шести лет и до последнего сохранил ясный ум. Только после его смерти я постепенно понял, что я потерял.

А тогда, в 1964-м, вскоре была куплена очередная новая корова и меня стали отпаивать парным молоком и сливками, более напоминавшими теперешнюю магазинную сметану. Сметана тогда тоже была на развес. За ней ходили со своими банками, в которые, от густоты, она шла тяжело. Разливали ее половниками из двадцатилитровых молочных бидонов…

А еще через год мои родители решили перебраться обратно в Ставрополь. Но это уже скорее моя история, чем история моего деда.