О всех, забывших радость свою

Глава 14

— Молодой человек, может быть, вы уступите место пожилой женщине?

— Да уступят они, как же.

— Я вам сейчас уступлю! — пригрозила двум женщинам мама. — На вас еще пахать можно. Чего пристали к сыну? Не видите человек после болезни, в маске сидит?

— Женщина, ну что вы сразу так. Хорошо, хорошо, мы постоим. Мы же не знали.

— Раз молодой, так значит, сразу здоровый?!

— Мам, ладно, хватит, — мне стало неловко. — Чего шумиху разводить. Я и постоять могу.

— Сиди. Ехать еще долго. Ничего, сами постоят.

На следующей станции в вагон вошла целая толпа людей, которая смела этих двух женщин куда-то в самый конец. Я даже подумал, что хоть ты на лбу себе напиши слово «инвалид», все равно не уступят место, все равно не посмотрят и сметут так же, как и всех. Никого не волнуют твои проблемы. Никого, кроме матери.

В приемном отделении все сгрудились над маленьким окошком, будто над пивным ларьком около завода, и кричали хором:

— Когда придет врач?!

— Мне дадут сегодня направление или нет?!

— Как мне пройти в третье отделение?

— Женщина, моему мужу нужно делать операцию на позвоночнике. В какой кабинет мне обратиться?

Из окошка донесся скрипучий женский голос:

— Пока не придет заведующий приемным отделением, ничего сказать не могу. Все вопросы решать через него, а у меня обед.

Окошко захлопнулось. Народ начал бурчать и проклинать чиновников, бюрократов, начальников и всех сразу вместе.

Вернулась мама.

— Елена Николаевна сказала, чтобы мы подождали тут. Она сейчас позвонит в приемное отделение и договориться, чтобы нас приняли.

— Хорошо, мам, подождем.

— Маску не снимай, смотри сколько народу. Все чихают и кашляют.

— Хорошо, мам.

Минут через десять открылось окошко:

— Кто тут Еременко?

— Мы, — вскочила мама. — Мы Еременко.

— Вот, возьмите свою историю болезни, идите в распределительный кабинет, сдайте вещи, и там вас проводят в отделение.

— Спасибо.

Мы встали и пошли в этот кабинет по коридору. До моего уха долетели гневные пожелания и жалобы на коррупцию и блат.

В отделении нас сразу встретила как обычно хмурая Елена Николаевна и попросила разместиться в двадцать шестой палате. Пришла она с тонометром в руках только через час, когда я уже отпустил маму домой.

— Максим, сейчас сходишь наверх и сделаешь рентген, потом на первый этаж тебя спустят девочки на лифте на эхо сердца. Кровь сдашь завтра перед биопсией. Если все будет хорошо, на третий день выпишем.

— Хорошо.

— Как себя в целом чувствуешь?

— В целом лучше, конечно. Боли уже не такие, как раньше. Ожоги зарастают, шов тоже. Голова болит часто, сердце дергает, на пятку наступать больно, стул жидковат. Вот примерно так.

— Ну да, все знакомо. Голова болит из-за такролимуса. Концентрация высокая, видимо. Завтра кровь сдашь, посмотрим. Назначу тебе еще таблетки, стабилизирующие давление. Пятки тоже вещь знакомая. Пяточная кость, да и вообще суставы страдают от гормонов и в целом от таблеток. Ничего не поделаешь. Таблетки отменить все равно нельзя.

— Понимаю, да.

— Несмотря на боли, ты все равно ходи. Можешь на улицу выйти сегодня, если есть желание. Тебе сейчас залеживаться нельзя особо. Дома-то выходишь гулять?

— Редко. На балконе обычно стою, дышу. Слабость.

— Нет, балкон не подойдет. Нужно именно ходить по улице. Не долго, но ходить, сердце тренировать.

— Хорошо, буду теперь ходить. Вот сейчас перекушу и пойду, погуляю.

— Договорились. Мама уже домой поехала?

— Да.

— Ладно.

Палата была двухместной, но сейчас я был в ней один. Разложив вещи, я сходил сделать рентген и эхо сердца. Сказали, что все в норме. Вернувшись обратно в палату, я вскипятил воды и выпил немного чая с черным подсоленным хлебом, посидел немного, потом все-таки оделся и вышел на улицу, предупредив медсестер, что погуляю в сквере.

Весна набирала обороты. Погода действительно налаживалась, и те серые тучи с утра, что наводили тоску, сменились белой рябью на голубом небе. Воробьи купались в маленьких лужицах и весело чирикали под солнцем. Шелест листьев убаюкивал, после чая хотелось дремать, но внезапно меня начали слепить блики солнца. Я прикрыл глаза рукой и, немного привыкнув к свету, сумел разглядеть их источник. Сквозь реденькие кустики лучи отражались от покрытого позолотой купола храма.

Я решил зайти. В нос сразу проникли запахи ладана и горящих свечей. За столиком с книгами сидела уже другая женщина.

— Здравствуйте.

Женщина оторвалась от книги.

— Здравствуйте.

— А вы не скажете, как отец Михаил? Не пришел в себя еще?

— Нет, молодой человек. И вряд ли придет. Хотите к нему сходить?

— А что можно?

— Почему нет. Его часто навещают духовные дети. Большой корпус. Седьмой этаж. Реанимация. Скажите, что к батюшке. Пропустят. Там, правда, еще один лежит, кажется, мужчина, тоже без сознания.

— Да я помню, мне говорили. Таксист, который врезался в машину отца.

— Да? Не знала.

— А это брошюрка отца Михаила?

— Да, это его проповедь последняя. Книгу пока еще не успели издать, а эту мы сами распечатали на принтере. Много просьб было от прихожан. Все его так любили. Он многим помогал. Многих вытягивал с того света, а сам вот теперь лежит, не встает.

— Сколько она стоит?

— Нисколько. Так берите. Отец Михаил старался никогда не брать денег с прихожан. Даже за свечки. Говорил, если кто что пожертвует, то и слава Богу.

— Я возьму тогда, почитаю.

— Конечно, берите, молодой человек, и свечку возьмите, поставьте в храме. Помолитесь. Господь поможет всегда.

— Спасибо.

Выйдя из храма, я решил тут же направиться в большой корпус и навестить отца Михаила. Медленно, боясь себя растрясти, я доковылял до главного корпуса и у самого входа остановился отдышаться. Такое большое расстояние я проходил впервые после операции, поэтому немного испугался — а как вообще назад-то пойду?

«Ладно, посмотрим по ситуации, — подумал я. — В крайнем случае, с охраны позвоню в отделение, заберут на коляске».

Лифта пришлось ждать минут десять. Наконец лифт спустился вниз, и все, кто был, зашли внутрь. Старушка — вахтер — нажала на пятый этаж, и мы поехали вверх. По громкой связи внутри кабины сообщили, что нужно забрать больного на пятнадцатом этаже. После пятого я сказал, что мне нужно на седьмой этаж.

— Как скажешь, милок, — ответила бабушка.

На этаже было светло и почти не было людей. Я подошел к посту, где сидела молоденькая медсестра в белом чепчике.

— Извините, вы не скажете, как мне пройти в реанимацию к отцу Михаилу?

Она подняла голову и ответила:

— По коридору прямо, потом направо. Как войдете, повернете еще раз направо, и входите через дверь с табличкой «Пост №4». Там через стекло можете посмотреть, поговорить с помощью карандаша и листа бумаги. Хотя говорить сейчас там не с кем. Он в коме. Да и наденьте бахилы.

— А к нему подойти нельзя?

— Нет, не разрешается, только родственникам и то обычно, чтобы попрощаться.

— Спасибо.

Я надел бахилы и пошел по коридору. Повернул направо, как сказала сестра, открыл дверь с надписью «Пост №4» и вошел в небольшое помещение, где была лавочка, столик и мутное стекло, через которое я и увидел лежащего отца Михаила.

Слева от него лежал мужчина с густыми черными усами, которые уже наполовину смешались со щетиной.

Это был тот самый таксист Валера, подвозивший меня ночью. Он же был тогда со мною в «подвале».

Я присел на лавочку — то ли от удивления, то ли от усталости. По телу побежали мурашки.

С минуту я молчал. Затем собрался с силами и, стараясь не смотреть на Валеру, обратился к отцу Михаилу:

— Отец Михаил, здравствуйте. Даже не знаю, как все это воспринимать. Что это все — воображение мое больное или реальность? Вы лежите тут без сознания, но тогда откуда я вас знаю?

— Куда ты записала калий? На какую страницу? — раздался голос медицинской сестры.

— Скажите, отец Михаил, зачем все это было? Зачем вообще вы приходили? Вас Бог, что ли послал? Тогда почему он напрямую ко мне не обратился? Так было бы проще и понятнее. Сейчас в моей голове каша, весенняя распутица и кисель одновременно. Столько вопросов и ни одного ответа…

— На третьей странице посмотри! — произнесли за дверью.

Я прислушался и машинально открыл храмовую брошюрку на третьей странице:

«Сейчас я вам прочту еще один отрывок:

…Господь отвечал Иову из бури и сказал: кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла? Препояшь ныне чресла твои, как муж: Я буду спрашивать тебя, и ты объясняй Мне: где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь?

Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру и указывал ли заре место ее, чтобы она охватила края земли и стряхнула с нее нечестивых, чтобы земля изменилась, как глина под печатью, и стала, как разноцветная одежда, и чтобы отнялся у нечестивых свет их и дерзкая рука их сокрушилась?

Нисходил ли ты во глубину моря и входил ли в исследование бездны? Отворялись ли для тебя врата смерти, и видел ли ты врата тени смертной? Обозрел ли ты широту земли? Объясни, если знаешь все это.

Кто проводит протоки для излияния воды и путь для громоносной молнии, чтобы шел дождь на землю безлюдную, на пустыню, где нет человека, чтобы насыщать пустыню и степь и возбуждать травные зародыши к возрастанию?

Можешь ли возвысить голос твой к облакам, чтобы вода в обилии покрыла тебя? Можешь ли посылать молнии, и пойдут ли они и скажут ли тебе: вот мы? Кто вложил мудрость в сердце, или кто дал смысл разуму…

Братья и сестры, вот Иов лежит покрытый струпьями и язвами. Иов теряет накопленные богатства, детей, друзей. Но он не хочет превращаться в перегной, хоть и гниет на глазах у всех. Иов начинает постоянно спрашивать: «За что?» В страданиях и муках человеческая сущность в нем истончается до предела, становясь практически невесомой, — и вот в этот момент, когда человек способен услышать, Бог вступает в диалог.

Книга Иова нам показывает, что нет приближения к Богу без мучительных внутренних и внешних потрясений. Нет движения вперед, нет возврата к чистоте, которую мы потеряли после грехопадения, нет познания бытия, нет ответов на главные вопросы, если мы не освободимся от земного притяжения».

— Какой толк в ваших проповедях, если вы сами себе не можете помочь?! Почему Господь не исцелит вас?! Ведь вы праведной жизнью жили. Или я чего-то не понимаю? Откройте глаза, отец Михаил, и поговорите со мной! Я двадцать лет жил без Бога и теперь должен поверить вам на слово?

Вдруг соседняя дверь в реанимацию открылась и в нее вкатили тележку с пациентом. Внутрь забежало человек пять сразу. Засуетились. Стали подключать аппаратуру, датчики, надели манжету. Начали что-то колоть в вену. Через стекло плохо проникали звуки, но все-таки можно было разобрать речь. Я пригляделся к пациенту и не поверил своим глазам. Рядом с таксистом Валерой и отцом Михаилом лежала мать Кати. С огромной гематомой и спекшейся кровью на лице.

— Представляешь такое, моя мать все-таки увиделась с отцом перед смертью, — отозвалось у меня в голове голосом пожилой Кати. Все встало на свои места. Отец с матерью лежали рядом.

«Еще одно событие сбылось», — подумал я.

В бокс, ругаясь с врачами, влетела девушка в запачканном кровью платье и порезами на руках. Ей дали что-то выпить. Она немного успокоилась, села на стул и посмотрела на Валеру, потом на отца Михаила. Заплакала. Врачи продолжали суетливо бегать, что-то подключать, вводить в катетер.

Я молча сидел за стеклом, не веря в происходящее.

Потом врачи начали уходить, и медсестра подошла к Кате. Потянула ее за руку, указывая на выход. Катя сказала, мол, сейчас, дайте мне еще минуту. Сестра ушла.

Катя посмотрела на Валеру, потом нагнулась к нему и стала что-то рассматривать на его руке. Потом встала и направилась к выходу. А точнее, прямо на меня, к стеклу. Дальше все происходило как в замедленной съемке.

Так же, как когда-то давно, в прошлой жизни, она переходила дорогу в коричневом платье, когда я стоял на остановке и ждал автобус. Она подошла вплотную, посмотрела на свою размазанную тушь, увидела меня и отшатнулась. Два раза моргнула и выбежала из комнаты. Я тоже моргнул и вытер рукой слезы.

Решил выждать полчаса и только потом вышел. Попрощался с медсестрой на посту и покинул отделение нейрохирургии. Раньше у меня были такие мысли, но на фоне всего увиденного я сделал для себя важный вывод: ни Валера, ни отец Михаил не был моим донором. Это был кто-то другой. Но знать, кто именно, мне теперь не хотелось.

На улице солнце сменилось редкими тучами на небе, говоря о том, что ближе к вечеру может пойти дождь. Я медленно брел к своему корпусу. На середине пути решил присесть на лавочку передохнуть. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.

— Тоже ждете пересадку?

Я повернул голову. Ко мне подсела совсем молоденькая девушка — еще, наверное, и двадцати лет нет.

— Нет, уже не жду. Мне сделали операцию.

— Да? А что же тогда так задыхаетесь?

— А кто его знает. Может, переоценил свои силы.

— Все равно рада за вас. Я вот с детства мучаюсь с недостаточностью. Как восемнадцать исполнилось, так сразу поставили в лист ожидания, но с каждым месяцем слабею, скоро на дозатор подключат. На улицу уже не выйдешь, а впереди лето…

— Тебя как вообще зовут?

— Даша.

— Меня — Максим. Ты давно тут лежишь?

— Семь месяцев.

— Семь месяцев? Ого! Как же ты тут терпишь? С ума сойти.

— А что делать? Помирать-то не хочется. Семью хочу, детей, учиться, работать. Вот только можно и не дождаться донора. Пока я тут была, уже трое не дождались. Так что ты еще радуйся, что сделали, что ходишь вон.

— А чего радоваться? Все равно это не жизнь. Таблетки, стимулятор, все болит, работать нельзя. Кому я теперь нужен такой?

— Слушай, что ты ноешь? Просто радуйся и все. Бог дал тебе второй шанс, вот и живи. Значит, какие-то планы у него на тебя есть. Тысячам людей второго шанса не дают. А ты сам пока не понимаешь того, что тебе подарили.

— А Бог есть?

— А ты разве это сам еще не понял?

Тут поднялся сильный ветер, и на весь сквер раздался колокольный звон из храма. По спине побежали мурашки.

— В такой ситуации каждый второй плачет, мол, за что мне это? Что я сделал? Не понимая, что раз тебе дали шанс, то, значит, ты еще ничего не сделал, но можешь… — она запнулась. — Ты прости. Здесь особо не с кем так поговорить. Соседок в палатах больше волнуют сериалы и сплетни, а не душа.

— Я вот читал тут брошюру отца Михаила, который лежит сейчас в реанимации, и мало что понял. Хочешь, на, бери, — я протянул ей сложенную брошюру. — Потом отдашь.

— Хорошо, Максим. Почитаю. Спасибо. Ты не переживай. Все сразу и не поймешь. Постепенно. Вода камень точит.

— Тебя проводить?

— Нет, я еще посижу. Меня, может, в последний раз на улицу выпустили.

— Хорошо, — спокойно ответил я, а у самого комок к горлу подкатил. — Ладно, пойду. Спасибо тебе.

— Не за что.

В семь вечера мама позвонила — узнать, как я. Сообщила новость, что моя бывшая теща и тесть разбились на машине, но неизвестно, остались ли в живых. Мол, люди говорят, авария страшная была. «Печально», — ответил я без удивления.

Почистив зубы, решил проветрить палату перед сном. Надел куртку, чтобы не простудиться. Сел на подоконник и стал разглядывать уходящих домой врачей.

Тут я заметил, как к нашему корпусу из реанимации идет знакомая девушка с какими-то папками под мышкой. Пригляделся. Точно Таня.

— Привет, Тань, — крикнул я.

Медсестра остановилась и закинула голову кверху.

— А, Максим, здравствуйте. Вы тут чего опять?

— На биопсию приехал. Завтра будут делать.

— А я вот бумаги несу в архив сдавать.

— У вас после этого есть полчаса?

— Ну, думаю, полчаса смогу выделить. Я сегодня с Ниной дежурю. Могу задержаться немного, а что?

— Таня, как будете возвращаться назад, крикните мне в окошко, я спущусь.

— Хорошо, Максим, крикну.

Прошло минут пятнадцать, и снизу донесся голос Тани. Я взял ключи на посту, зашел в лифт и спустился на первый этаж. Взял у теперь уже знакомого охранника Коли две кружки, заварил чаю и вышел с ними на улицу встречать Таню, под мышкой держа коробку конфет для медсестер нашего отделения.

— Господи, это что такое? — спросила Таня.

— Это вечернее чаепитие, — улыбнувшись, ответил я.

— Не свидание? — тоже с улыбкой спросила она.

— Нет, что ты. Какое свидание. Разве я похож сейчас на парня, пытающегося охмурить красивую медсестру?

Она посмотрела на меня пристально и с улыбкой ответила:

— Нет, нисколечко.

— Вот и хорошо. Пойдем, сядем вон на ту скамеечку.

Она взяла у меня две кружки, и мы подошли к скамейке. Я стряхнул пыль рукой и предложил ей сесть. Мы сели. Даши нигде было не видно. Наверное, уже вернулась в палату.

— Давай сначала я открою конфеты. Нужно же как-то отметить мою выписку и нашу встречу.

Мы сделали по глотку чаю, и я спросил:

— Ну, как у тебя дела? Как твоя жизнь с молодым человеком?

— Все хорошо, живем. Пьет он сейчас, правда, сильно.

— Плохо…. А бабушка как?

— Бабушка хорошо. Она у меня крепкая старушка. Ты-то сам как, Максим?

— Как видишь, неплохо. Поставили кардиостимулятор. Вот завтра биопсия. На развод еще подал.

— Печально. Но все равно ты не должен сейчас об этом думать. Главное — это здоровье. Все остальное приложится.

— Скажи, а вот ты за что любишь своего гражданского мужа? Вот он не работает, пьет, небось, и бить пытался, а ты его не бросаешь, любишь. Вот скажи: за что? Не понимаю я вас, женщин.

— Ну, Максим, как тут скажешь в двух словах. Женщина просто любит и все. Тут нет объяснений. Просто люблю такого, какой он есть. Здесь все намешано. Жалость, страсть, нежность, страх, сила мужская. Он ведь не всегда таким был, и я уверена, что все будет хорошо. Найдет работу. Поженимся, дети будут.

Я вздохнул.

— Все равно не понимаю. Вот я работал, работал, не пил, не бил, не гулял, а меня не любили. Как так?

— Значит, не твоя это женщина, Максим, вот и все. Не твоя. Найдешь еще свою женщину, которая сама за тобой будет бегать и в глаза твои смотреть. Говорят, что лучше, когда тебя любят, а не ты. Так проще жить. Вот я люблю своего кобеля и страдаю.

Я посмотрел в глаза Тани. Какая все-таки глубина. Они были прекрасны в сумерках этого вечера. И в этой глубине отражался поникший человек, больше не верящий в любовь.

— Не смотри на меня так, Максим, а то я заплачу. Мне и тебя жалко. Это непросто, понимаю, потерять все на ровном месте, но что поделаешь. Нужно жить как-то, а новая любовь придет. Не сразу, но придет. По себе знаю. Только жить нужно без глупостей.

Мой взгляд скользнул за спину Тани и замер. Я уставился на почти бегущую к дверям больницы Катю.

— Ты что там увидел?

— А? Да так, ничего.

Таня обернулась.

— Это твоя жена побежала? Я правильно поняла?

— Да, она самая. Видимо, к матери пошла в реанимацию опять. И к отцу тоже.

— У нее что, там и отец, и мать лежат?

— Получается так.

— Ужас какой. Тоже не позавидуешь. Вот видишь, каково бывает. Ты потерял жену, а она может потерять и мать, и отца. Так что, Максим, радуйся, что еще так все выходит.

— Радуюсь, как видишь, и конфетами закусываю.

— Не хочешь ее догнать?

— Зачем?

— Ну… Поговорить, там.

— Не о чем нам разговаривать. Мы уже поговорили обо всем.

— Эх…. Все уходит так быстро. Вот и чай закончился.

— Действительно, нечему тут завидовать и гневаться нечего на нее. Жизнь будет не сахар. Пускай я уже не боец и не знаю даже, что со мной случится в следующий час, но… Так хорошо не знать, что с тобой будет. Это такая радость, что мы не знаем этого.

— Так никто не знает, кроме Бога.

Я снова посмотрел ей в глаза. Она моргнула.

— Ладно, Максим, побежала я. Пора уже, а то ругаться будут. Тебе бы не понравилось, если бы я вот так на час убежала чай пить в сквер с каким-то Максимом.

— Да, Таня, не понравилось бы. Тем более с каким-то Максимом, — улыбнулся я.

Она хихикнула.

— Вот именно, поэтому побежала я, — сказала она и вложила мне в руку бумажку.

Когда медсестра скрылась за корпусом, я прочитал на бумажке:

«…. Мой телефон, если что. Звони, не стесняйся. Поболтаем. Всегда рада. Таня».

Я поднял голову и посмотрел на небо. Звезд не было видно из-за туч. Я встал и пошел к себе в палату, забрав с лавки пустые кружки и коробку конфет.

На следующий день мне взяли биопсию, а еще через день выписали, скорректировав дозировку такролимуса. Как сказала Елена Николаевна: «Все вроде бы пока неплохо. Отторжение есть небольшое, но оно приняло хроническую форму. Через годик посмотрим сосуды, тогда и будем думать, что и как. Пока все оставляем, как есть».

Дома я узнал, что с работы пришло уведомление. Нужно было приехать в офис и покончить с формальностями увольнения, забрав трудовую книжку. Пришлось опять просить маму поехать со мной. Одному еще было сложно.

Утром следующего дня, позавтракав, мы сели в метро, где нам опять никто не уступал место. Потом пришлось ждать автобус. Еще минут пять идти пешком. Я уже и забыл, как добираться до офиса своим ходом. На машине это получалось куда быстрее.

— Мам, ты тут побудь в холле. Вон, можешь кофе бесплатно выпить из автомата, а я схожу быстро заберу книжку трудовую.

— Хорошо, сынок. Я тут подожду. Если что, звони.

— Да не беспокойся.

Я поднялся на лифте на пятый этаж и в отделе кадров забрал книжку без всякого шума и пыли, потому что, оказывается, все уехали на тренинг в Казань. Девушка-стажер открыла сейф и достала тонкую белую папочку с моим договором и зеленой книжкой. Я поставил подпись, пожелал всего хорошего и ушел.

То, что шанс встретить кого-то из начальства, а тем более Ирину, снизился до нуля, меня радовало и поэтому перед тем, как навсегда покинуть этот офис, мне захотелось последний раз посидеть в моем любимом кресле на ресепшене, где и началась блестящая карьера Максима Еременко.

Открыв железную дверь, я прошел по тускло освещенному коридору, дошел до ресепшена и плюхнулся в свое любимое кресло.

— А вы, позвольте спросить, кто? — оторвавшись от папок с договорами, спросила незнакомая мне девушка.

— Я Максим. А где Света?

— Кто такая Света?

— Она до вас работала. Два месяца назад еще была тут.

— Не знаю. Я недавно работаю. Наверное, уволилась.

— Понятно, — многозначительно сказал я. — Жаль. Мы с ней дружили. Она тут почти со времен «Большого взрыва» работала.

— Все-таки можно узнать, кто вы и почему в маске?

— Я тут тоже когда-то работал. А в маске сижу, потому что не хочу, чтобы меня камеры вон те записали. Я в международном розыске.

— Не шутите так, а то я вызову охрану.

— Ладно, извините. Так, значит, все на тренинге, да?

— Нет, не все. Часть новых сотрудников сейчас в конференц-зале учат устав.

Тут входная дверь с шумом открылась, и появился совсем молодой парень в новеньком отглаженном костюме.

— Лена, не знаете, где можно взять материалы по ведению переговоров? — на ходу спросил он. — Хочу и их проштудировать, пока есть время.

— Во втором шкафу посмотрите.

— Ага, спасибо.

Я вспомнил слова Светы: «Сколько тут работаю, вечно все куда-то спешат, гонятся друг за другом. Смотришь, приходит молодой красивый парень. Он тебе — привет, комплимент, улыбнется еще. Глаз радуется, а потом проходит время — и не узнать вообще. Непомерным грузом, почти к земле прижатый, бредет по коридору новоиспеченный начальник. Буркнет что-то себе под нос и дальше идет. Проходит еще год или два, и человек вообще исчезает. Как будто сгорает в печи. Страшно все это. Вот и ты таким же становишься, Максим…»

— С вами все хорошо? — спросила Лена. — Может, воды?

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду. Удачи и успехов в полях.

— До свидания.

Я прошел по коридору, завернул за угол и у самой двери увидел, что у меня развязался шнурок. Парень и новая секретарша, видимо, подумали, что я уже ушел, и поэтому не стали понижать голоса:

— Ты не знаешь, кто этот больной в маске?

— Не знаю, — ответила Лена. — Пора бы электронный ключ уже сделать на вход.

— И не говори. Ладно, я ознакомлюсь с талмудом, а то Ирина сказала, что на тестировании пощады никому не будет.

— Ирину можешь не бояться больше, я документы на ее увольнение готовлю. На тренинге перед всеми сообщат ей. Вот не завидую. Она еще даже не догадывается.

— А кто же вместо нее будет?

— Екатерина какая-то. Не знаю, даже кто это. Она только через пару месяцев придет к нам работать. Есть слухи, что будет слияние и много сокращений старых сотрудников, а эта Екатерина придет из той компании руководить вами, новичками.

— Новая метла хуже старой метлы…

— Ирина мне перед отлетом на тренинг сказала, мол, Лена, не прощаюсь, а из принтера уже договор вылетел на подпись директору об ее увольнении. Так что метлы эти тут исчезают незаметно. Сегодня пан, завтра пропал.

— А ты вообще что-нибудь слышала об этой Екатерина? Чего от нее ждать?

— Нет, ничего не слышала. Очередная выскочка, небось.