Операция «Шторм»

Рухну - маленький островок в Рижском заливе. На обычных географических картах его легко спутать с мушиным пятнышком, так он мал и неприметен.

А на специальных навигационных картах-это остров. Он имеет в южной части пирс и подходы для кораблей со средней осадкой. На острове можно запастись пресной питьевой водой и даже продовольствием.

Кроме того, Рухну очень удобно расположен в военном отношении - контролирует выход из залива в Балтийское море. Тем не менее перед войной, да и в первые ее годы, обстоятельства так складывались, что на эту особенность острова мало кто обращал внимания. А вот перед концом войны, зимою 1944-45 годов, стратегическая роль Рухну стала всем очевидной. На материке, в Курляндии, была окружена и прижата к заливу большая группировка немецких войск. Наши части продолжали наступать, и фашистское командование довольно скоро убедилось, что группировка обречена на гибель. Началась срочная эвакуация ее морем. Транспорты, груженные живой силой и боевой техникой, шли неподалеку от Рухну. Остров стал исключительно удобным местом для перехвата вражеских судов - наведения на них нашей бомбардировочной авиации или подводных лодок.

Рухну занимали немцы. Его нужно было взять. Решение этой задачи и возложили на отряд, дав в помощь два эскадренных миноносца, несколько тралыциков-стотонников для переброски разведчиков и батальона морской пехоты. Операцию для открытой радиосвязи между взаимодействующими частями и базой назвали «Шторм».

Задача отряда была нелегкой: первым выйти на остров, ухватиться за землю, а уж потом совместными действиями с морскими пехотинцами при поддержке артиллерии кораблей полностью овладеть островом и закрепиться на нем.

Командиром операции назначили не знакомого для нас человека - капитан-лейтенанта запаса, прибывшего с Черноморского флота. Он имел опыт - с группой разведчиков-черноморцев форсировал Керченский пролив. Был уже в годах, но худощав и сохранял молодецкую бодрость. Много шутил и всем нам сразу понравился.

Мы подолгу склонялись над картами, изучая все, что имело хоть малейшее отношение к острову. Глубины, позволявшие близко подойти кораблям, были только в южной части, где находился пирс; к северному берегу подходов с моря не было - вокруг простиралось мелководье.

Рухну напоминал остров Котлин, на котором расположен Кронштадт: был таким же равнинным с небольшим лесом, только не в западной, а в юго-восточной части. Никаких крепостных сооружений на нем не значилось, рыбацкая деревенька домов в двадцать - и все.

Что понастроили там немцы, никто не знал. Предполагали: строить на острове что-либо фундаментальное нужды у них большой не было. В Прибалтике они до последнего времени чувствовали себя прочно, а отступать их заставили слишком поспешно.

Словом, мы располагали немалыми шансами на то, что Рухну будет взят сравнительно легко, и из этих расчетов строили свои планы.

Первый вариант был такой - выйти на остров из-под воды в легководолазном снаряжении. Потом пришлось отказаться от этого: авиационная разведка установила вокруг острова ледяной покров шириною около километра. Чистым оставался только фарватер, которому немцы, очевидно, не давали замерзнуть, дробя лед катерами. Но выходить на остров с этой стороны было рискованно - гарнизону уйти некуда, и он будет обороняться до последнего.

- А мы перехитрим немцев,- предложил капитан-лейтенант.- Высадимся с северной стороны, по льду, предварительно обработав берег огнем эскадренных миноносцев: Немцы струсят! Нервишки у них теперь не те, что были в сорок первом. Надо только действовать решительнее. Благо, бежать немцам есть куда - в Курляндию. Катера наготове, фарфатер чистый…

Так и решили высаживаться белым днем, чтоб немцы обязательно видели нас. Расчет - на психику.

…Наступила осенняя ночь. Сначала эсминцы, а потом тральщики, отшвартовавшись от стенок и построившись в кильватерную колонну, вышли в море. Мы шли за эсминцами, замыкали строй стотонники с морской пехотой.

Дул встречный северо-западный ветер, рассевая по палубам дождь со снегом.

Залив еще накануне затянуло льдом, и эсминцы с трудом пробивали его. Они часто отрабатывали задний ход и, лишь набрав скорость, силою своей носовой брони прокладывали себе путь вперед. Идущие следом корабли стопорили машины и выжидали. Все это делалось в абсолютной темноте, без единого светового сигнала, но исключительно четко и уверенно.

Балтийское море замерзает только у берегов. Чем дальше мы уходили в море, тем тоньше становился лед и наконец Вообще исчез. Рассвет застал нас в колыхающемся бескрайнем водном пространстве - берегов нигде не было. Валил густой снег, палуба и надстройки побелели.

Если летом вода на Балтике сероватая, то глубокой осенью она словно тяжелеет, приобретая иссиня-черный оттенок. Даже в тихие дни море не бывает спокойным. Бегут и бегут темные густые валы. В декабре такие дни выпадают редко. Это месяц ледостава - самый неприятный для плавания, самый штормовой.

Наши «лапти» (так в шутку на флоте называют тральщики) то вдруг поднимало на гребень волны, держало наверху некоторое время, как бы испытывая суденышки на прочность, то вдруг стремительно бросало вниз. Щемило под ложечкой, словно перед выходом в плавание тебе дали рвотного, и кое-кто из ребят зачастил к борту «хвалиться харчами». На верхнюю палубу вылезли почти все: на свежем воздухе качка переносится легче. Только держись крепче, чтобы не смыло волною.

Легко себя чувствовали наш командир - капитан-лейтенант, мичман Никитин и три Михаила - Звенцов, Семенов и Удальцов. А вот Фокина и Спиридонова укачало совсем. Федя позеленел, ослаб и, не двигаясь, лежал на полу в матросском кубрике, уткнув голову в свою шапку-ушанку. Мы помогли ему выбраться на палубу, и он сразу ожил. Через несколько минут уже ругался:

- Вот прицепилась… А здесь ничего…

Когда на горизонте показалась полоска острова, он попросил меня:

- Принеси, Вань, автомат. Там на ремне написано. И гранаты…

Я спустился в кубрик. В куче автоматов лежал и его. На брезентовом ремне было жирно выведено химическим карандашом: «Федор Фокин».

Он достал носовой платок и начал им вытирать ствол, доже. Заглянул в затвор. Убедившись, что автомат в полном порядке, привычным движением кинул его за спину. Сидел Федор без шапки (ее пришлось выбросить за борт), ветер раздувал его густые непослушные волосы.

Остров увеличивался. Подернутая синеватым туманом полоска заметно раздавалась в ширину и как бы поднималась из воды. Рухну стал виден отчетливо. Окружающий его лед незаметно переходил в пологий заснеженный берег. В левой стороне виднелся лес, к нему справа жались домики. По крышам ветер стелил дымки - в деревне жили.

Эскадренные миноносцы сбавили ход и остановились вдали от острова. Они дали первый залп. На побережье взметнулись клубы снега, перемешанные с черными комьями земли. Взрывы заслонили остров. Наш тральщик подошел к ледяной кромке, и мы начали высадку.

Лед оказался очень тонким, и я неожиданно провалился и уронил под лед запасное питание к рации - анодные батареи. Искать их не имело смысла: батареи замолкли. Позднее мне крепко попало от Никитина -мы остались с одним лишь комплектом батарей, которые нес Михаил Удальцов, мой напарник по рации.

Эсминцы били по острову (не трогая деревни), а мы, проламывая лед то прикладами, то подпрыгнув и навалившись на него грудью,, продвигались вперед. Водолазные костюмы у всех порвались, и мы промокли насквозь, а до берега оставалось с полкилометра.

Автоматы покрылись толстым слоем льда и стрелять из них было нельзя - сковало затворы. Ни голыми руками, ни горячим дыханием оттаять их не удавалось. Лед на них нарастал на глазах. Если бы об этом знали немцы! Они перекрошили бы нас, как цыплят.

Но они этого не знали. Подпустили близко - метров на триста - и только тогда застрочили пулеметы. Сотнями искорок засверкал лед, но он и спас нас - пули рикошетили. А мы все шли вперед, больше подо льдом, высовывая лишь головы, чтобы набрать воздух.

Вдруг стрельба прекратилась. Что бы это могло значить? Хитрят, подпускают еще ближе на верный прицельный огонь?

Замолчали и эсминцы. Мы были слишком близко от берега, и они ненароком могли зацепить и нас. Стало настолько тихо, что все мы невольно замедлили свои шаги. Тело сжалось в тугой пружинный комок.

Но почему молчат немцы? Почему они так долго выжидают? Почему?..

Раздайся в этот миг хотя бы один выстрел, у некоторых из нас «пружинный комок» мог бы сработать не в ту сторону. Ведь иногда для человека достаточно одного укола швейной иголки, и он потеряет самообладание.

Упрямо, сцепив зубы, продвигались мы вперед. А немцы все еще молчали.

Сзади с тральщиков стали высаживаться пехотинцы. Булькала вода, слышались отрывистые команды, ругань, и это подхлестнуло нас. Рванулись на остров! Все было на виду: камни, кустики, бугорки…

Мы быстро переползли от камня к камню, пробираясь в глубь острова. Неожиданно на пригорок из-за крайнего дома деревни выхлестнула большая толпа. Прилипли к земле. Но что такое? Это совсем не военные, а гражданские люди, среди которых много ребятишек. С криками радости они бежали нам навстречу.

- Вота, - растерянно проговорил Фокин (он полз со мной рядом), поднимаясь с земли и вытирая мокрый лоб резиновым рукавом водолазного костюма. Шапки на нем так и не было.

Нас мигом окружили.

- Где немцы? - было первым вопросом.

- Больше нету. Сбегли. Кишка не выдержала, как увидели вас… На той стороне у них катеры были. Только сейчас сбегли. Туда, на Большую землю…

Остров находился в Рижском заливе, а жили на нем эстонцы. Пожилые мужчины свободно говорили по-русски. Но тут были и дети. Они не понимали русского языка- в буржуазной Эстонии изучать его категорически запрещалось. На загорелых, обветренных лицах ребятишек сверкали любопытством глазенки. Мальчишки жались к нам, а когда мы направились к деревне, наперегонки побежали впереди.

В деревне нам отвели просторный пятистенный дом одинокой моложавой вдовы. Она мило улыбнулась при встрече, а в переднюю не пошла: распахнула дверь и осталась на пороге. Потом без конца гремела на кухне чугунами или, подоткнув подол, метеором носилась с ведрами во двор и обратно.

Вечером в дом пришла целая делегация мужиков с большими свертками. В кухне на стол они выложили два копченых окорока, жирный бараний зад, полкуля вяленой рыбы и несколько краюх хлеба. Мы ничего не просили у них и не знали, что делать со столь необычными подарками. У нас были свои продукты: мясные консервы, сгущенное молоко, копчености, галеты. Капитан-лейтенант даже растерялся. Он попробовал вежливо выпроводить гостей, но мужики стояли на своем, даже и не думая уходить.

- За что вы нас обижаете? - заговорил по-русски пожилой статный эстонец. - У нас есть. Немцы не успели все взять. Это для вас…

Пришлось согласиться. А мужики уже вытаскивали из карманов бутылки с самогоном.

- Это уж совсем ни к чему, - рассердился было командир.

- Как ни к чему? У нас праздник. Пусть и у вас будет праздник.

- Мы. взяли две или три бутылки, чтобы немножко согреться и растереть застывшее в ледяной воде тело, и отнесли их в переднюю.

С остальными бутылками мужики тут же и разделались. Пили они прямо из горлышка, стоя, передавая бутылку из рук в руки по кругу, почти не закусывая. Кто выпивал последний глоток, тот должен был вынимать свою бутылку, и так до тех пор, пока не кончится вино.

Мы ужинали в передней, а на кухне мужики шумно галдели. Потом они принялись петь песни. Пели на своем языке, а все было понятно. Та же, что и в русских старинных песнях, душевная тоска, перемешанная с удалью и бесшабашностью. Это было настолько близко, трогательно, что и наши губы невольно шевелились.

Они пели долго, до полуночи, и мы не мешали им. Кто знал, может, они пели так свободно впервые за все три года немецкой оккупации…

На острове мы прожили больше недели. Корабли вы садили нас и ушли. В море разгулялся страшный шторм. Огромные пенные валы накатывались на лед, взламывали кромку и почти достигали берега острова. В воздухе стоял беспрерывный гул. От ветра гремели железные крыши, гнулись и жалобно стонали деревья.

А вокруг берегов лед толстел. По нему стало можно свободно ходить. Мужики опять пришли к нам - пригласили на охоту за тюленями. Командир заколебался, но пришлось согласиться. Оказывается, у жителей не было ни одного ружья - все отобрали немцы.

Охотились здесь своеобразно. По льду день-деньской кружили большущие черные собаки, выискивая тюленьи лунки. Найдет собака лунку и - домой. Хозяина за полу и давай тянуть в море. Охотнику только и остается замаскироваться и ждать, когда тюлень вылезет подышать воздухом. Удивительно умные собаки. Мы ни разу не слышали их лая. Подходили они к нам запросто. Стоило только дать кусочек сахару, и этого вполне было достаточно для дружбы. Сядет возле тебя этакий здоровенный пес и следит молча синеватыми глазами за твоей рукой - не полезет ли она в карман за следующим кусочком. Дашь ей сахар, покажешь - иди в море, и она затрусит на лед.

.. .Продукты наши вскоре кончились, но нужды мы не испытывали. У хозяйки, в доме которой мы жили, был полон двор скотины - три или четыре коровы, несколько свиней и табун овец. Как она управлялась со всем этим хозяйством, представить трудно, но управлялась. С утра и до позднего вечера она поила, кормила, доила, сепарировала молоко, сбивала масло и, как говорится, тепленькое подавала на стол. Пожилые наши разведчики, вроде Спиридонова, души в ней не чаяли, а нас, молодежь, постоянно тыкали носом - вот, смотрите, сколько всего может наработать один человек, А вы, мол, восемь часов поработаете и по девкам шататься. Откуда же оно чего возьмется-то?

Этот маленький островок с населением в какую-то сотню человек, очень дружных и хозяйственных, произвел на каждого из нас большое впечатление. Люди буквально купались здесь в сливках и масле (молоко вообще не считалось за продукт). Вдова варила нам суп из сливок с картофелем и свининой такой, что от мяса ложка стояла. Кушанье не особенно вкусное, несколько приторное, но съешь миску такого супа и целый день тебе больше ничего не надо.

Почти все мы родились и выросли в деревне, но такого обилия продуктов никто никогда не видел. У тощей каменистой земли острова, позволявшей людям держать столько всякой живности, была какая-то тайна…

В лесу от немцев осталась наблюдательная вышка, и мы поочередно несли на ней службу - следили за Рижским заливом. С вышки весь остров просматривался, как на ладони. Больших полей действительно не было -так, клочочки…

С вышки хорошо был виден и залив. Иногда в нем показывались немецкие транспорты. Шли они гуськом под охраной катеров. Мы вызывали наших бомбардировщиков. Что тут потом творилось! Ревели моторы пикирующих самолетов, на палубах и в трюмах рвались бомбы. Суда или горели, как свечи, или тут же тонули. В ледяной воде плавали раненые немцы. Никто их не подбирал.

Всем нам был хорошо памятен 1941 год - переход из Таллина в Кронштадт. Теперь история повторялась. Немцы расплачивались своей кровью, пожиная то, что посеяли сами. И все-таки было жаль смотреть на этих плавающих в штормовом заливе заживо обреченных людей. Тоска подступала к сердцу. Видно, уж такое оно русское, незлобивое, доброе от природы…