Отец республики. Повесть о Сунь Ят-сене

Глава первая КЛЯТВА

— Учиться медицине? Что за блажь! Неприбыльное это дело. Послушай моего совета, Вэнь, оставайся на Гавайях! Я ссужу тебе немного денег, помогу обзавестись собственным делом.

— Собственным делом, говоришь?

— Станешь коммерсантом. Разбогатеешь, как я. Значит, остаешься?

— Ни за что.

Задумавшись, Сунь и не заметил, как его подхватила шумная, говорливая толпа, и вскоре он понял, что попал на знаменитый Кантонский[1] рынок. Громкие споры, брань и смех здесь были пропитаны густыми, тягучими запахами пряностей, сои, кипящего масла, в котором шкворчало тесто. Сунь прошелся по рядам, с удовольствием разглядывая разложенные на лотках товары: фигурки из дешевого мыльного камня, вырезанные так тонко, что и человек искушенный не мог бы их отличить от благородного нефрита, разноцветные безделушки из простого стекла, раскрашенные перламутровые раковины, ожерелья из переплавленных янтарных крошек, мундштуки, выточенные из кусочков верблюжьей кости, атласные туфельки… Все это играло, переливалось в лучах заходящего солнца. Несмотря на предвечерний час, народу не убывало. Часто попадались люди, одетые в иностранную форму, чиновничью или морскую. С какой небрежностью они окидывали взором лотки и прилавки! С какой бесцеремонностью рылись в разложенных товарах!

Вот мимо Суня проплыла монахиня- католичка в огромном белом чепце. Рыхлый, небритый иностранец в пробковом шлеме, надвинутом на глаза, важно нес свой живот, не глядя на окружающих. Какой-то пожилой китаец замешкался, уступая ему дорогу, и человек в шлеме, выкрикнув грязное ругательство, дернул старика за косицу. Старик вскрикнул и закрыл лицо руками. В ту же минуту скуластый молодой парень, выскочивший бог весть откуда, налетел на иностранца, и они оба очутились на земле. Раздался пронзительный окрик полицейского. Сунь вздрогнул и опомнился. Оттолкнув чей- то стоявший па дороге лоток, он схватил парня за руку. Под ногами хрустнул пробковый шлем.

Они нырнули за груду картонных ящиков и, пробежав десяток шагов, очутились в узкой щели между домами. Метнулись в подворотню и оказались на заднем дворе лудильной мастерской. Ни слова не говоря, хозяин отворил им ворога. Теперь они были на улице. Крепко пожав Суню руку, парень исчез за поворотом. А Сунь долго не мог успокоиться. Проклятые цины[2]! По их вине иностранцам дозволено все — как в его родной деревне, так и по всему Китаю! Разве это справедливо?! Разве в жилах китайцев течет другая кровь? За что же нас бьют, попирают наше достоинство, обворовывают, хозяйничают на нашей земле?! Разве нас мало? Или мы слишком робки и не смеем ответить пощечиной на пощечину?! Как жаль, что этот парень исчез, не сказав своего имени…

Хотя Сунь живет в Гуанчжоу всего три недели, однако дела его складывались довольно сносно. Если не считать того, что от той небольшой суммы, которую ему нехотя выдал на дорогу брат, в карманах позвякивало всего несколько медяков. Но это пустяки! Главное — доктор Керр не только согласился принять его в школу при английском госпитале, но и дал ему возможность немного заработать.

Однажды, дней через пять после случая на рынке, Сунь, как обычно, перебирал на кухне рис. Глядя на его ловкие пальцы, доктор Керр сказал:

— Такое усердие достойно поощрения. Сегодня, пожалуй, я разрешу вам, Сунь, перемыть мензурки в лаборатории — там их скопилось уже достаточно. Лабораторией оказалась тесная клетушка, раза в три меньше кабинета доктора Керра. В ней едва помещались два некрашеных деревянных стола со стойками, уставленными медицинским стеклом.

За ближайшим столом, спиной к двери, сидел паренек и смотрел в микроскоп. Он обернулся на звук шагов. Горячий блеск черных глаз показался Суню знакомым. Где он видел этого человека? Но тот уже вскочил ему навстречу.

— Нет, это невозможно! Ты здесь?! — Он крепко сжал руки Суня. — Спасибо тебе! Тогда, на рынке, я изрядно растерялся, и если бы ты не помог мне бежать, не сидел бы я сейчас здесь.

— Да уж, от полиции добра не жди. Она защищает кого угодно, но только не соотечественников, — проговорил Сунь, несколько обескураженный неожиданной встречей. — А что ты тут делаешь?

— Учусь в школе при госпитале почтеннейшего доктора Керра. А ты?

— Представь себе, и я тоже. Правда, я толком еще не начал.

— Почему?

Сунь только махнул рукой.

— А, не на что, — догадался парень. — Ну, это поправимо. Знаешь, миссионеры иногда платят стипендию способным ученикам. Так что, если постараешься… А почему это ты решил стать врачом?

Вопрос несколько смутил Суня. Заданный так, впрямую, он требовал такого же прямого ответа. Нельзя сказать, чтобы Сунь не был к нему готов, просто он не привык разговаривать о сокровенном. Но, глядя в открытое и решительное лицо своего нового знакомого, Сунь понял, что тот спрашивает не из праздного любопытства.

— Хочу лечить бедняков. И по всем правилам, без всякого знахарства.

— Бедняко-о-в?! — Парень даже присвистнул. — А знаешь ли ты, сколько бедняков в Китае?! Разве всех вылечишь? Впрочем, это ты придумал неплохо. — Он снова уселся на стул и обхватил руками свои острые колени. — Где ты устроился?

— Нашел себе конуру. Только от госпиталя далековато. Правда, я привык много ходить пешком.

— Неужели отдельную и недорогую? Ну, тебе можно позавидовать. А я живу в общежитии. Там ведь тоже даром не держат, но теснотища ужасная. Кроме нас с Лу Хао-дуном в нашем чулане еще пятеро.

— С кем_; с кем ты живешь?

— Я говорю, что мы с Лу Хао-дуном ютимся в чулане и кроме нас еще пятеро ребят.

— А ты не перепутал? Твоего приятеля зовут Лу Хао-дун?

— Это так же верно, как то, что я стою перед тобой, — рассмеялся парень. — Месяц назад мы с ним вместе, одним пароходом приплыли сюда из Шанхая, и теперь с утра до вечера постигаем мудрости европейской медицины.

— А где он сейчас? Ведь мы с ним из одной деревни.

— Да ну?! Тебя как зовут- то?

— Вэнь. Или Сунь Вэнь. Так меня звали дома.

— Сунь Вэнь? Да я о тебе слышал! Это с тобой Лу Хао-дун мечтал продолжить дело тайпинов? Он мне рассказывал о тебе. Ну, будем знакомы. Меня зовут Чжэн Ши-лян. — И парень протянул Сунь руку.

— А здорово ты тогда осадил ту жирную черепаху в пробковом шлеме, — улыбнулся Сунь, пожимая руку Чжэн Ши-ляну. И они так громко расхохотались, что на полках зазвенели пробирки.

Приятели поселились вместе. Старик Чжао, хозяин квартиры, не мог нарадоваться удаче, которая выпала на его долю: времена сейчас такие, что и одного порядочного жильца не найдешь, а у него поселились сразу трое. Комната одна, а получает он за нее немного меньше, чем за три. Жильцы вежливые, обходительные и тихие. Одно только не нравилось старому Чжао — ночью в комнате у жильцов долго не гаснет свет. Нет, ему нисколечко не жалко, ведь не из своего кармана он выкладывает денежки за свечи, но все-таки беспокойно — заснут, забудут задуть свечу — и беда на пороге. И еще разбирало любопытство: что можно делать по ночам? Иногда, проходя мимо комнаты студентов, старик слышал чужеземные имена: Линкольн, Вашингтон, Наполеон, Дарвин… «Ученые люди живут у меня», — с гордостью думал хозяин, но на душе было тревожно.

А «ученые люди», возвращаясь из госпиталя, садились за книги, журналы, газеты, которые приносил из города Чжэн Ши-лян, — у него везде было множество знакомых. С особой жадностью прочитывали книги по истории французской революции и из истории войн за независимость в США. Эти книги рождали в них новые и новые вопросы: почему Франция и Америка процветают, а Китай погибает в нищете? Впрочем, это не точно — роскоши императорского двора могут позавидовать и европейские монархи. Ну и что? В Китае вымирают от голода целые уезды. Смертность так высока, что даже рогож, заменявших гробы, не хватает. Зато из Гуанчжоу ежедневно отходят пароходы, груженные китайским сырьем и товарами, — разке они не нужны самим китайцам? Но и китайцев вывозят как товар за границу — китайская рабочая сила на мировом рынке самая дешевая! Почему император Китая так равнодушен к своему народу? К «своему народу»! Вот уже более двухсот лет, как Китаем правят маньчжуры. Они твердят нам, китайцам, что мы живем на маньчжурской земле и питаемся ее плодами. А не наоборот?

Долго ли еще цинская династия, утвержденная в Китае маньчжурскими завоевателями, будет чинить расправу над народом, держать в тисках нищеты и- нескончаемых страданий?

Чжэн Ши-лян убеждал друзей, что настанет время, когда сплотятся лучшие силы Китая и покончат с маньчжурской династией навсегда. К словам Чжэн Ши-ляна относились с уважением: пока Сунь с Лу Хао-дуном только рассуждали о свободе и справедливости, Чжэн Ши-лян вступил в тайное общество «Триада».

Устав от горячих споров, друзья принимались шутить.

— Что за снадобье вы вчера изготовляли? — спрашивал Чжэн Ши-лян у Лу Хао-дуна.

— Пустячок, дорогой коллега, — отвечал Лу Хао-дун, — обыкновенный эликсир бессмертия. А вы, док, — обращался он в свою очередь к Сунь Ят-сену, — не надумали еще укоротить свой свинячий хвостик? — и он дергал Суня за короткую тугую косицу.

— Я готов хоть сейчас, — смеялся Сунь и хватался за ножницы.

— Остановитесь, безумцы, — бросался к ним Чжэн Ши-лян. — Разве вы не знаете, что за это можно поплатиться жизнью?! Маньчжуры не любят, когда китаец расстается с косой, этим символом покорности…

Так проходили вечера.

Однажды на рассвете хозяин растолкал крепко спавшего Суня.

— Выйди во двор, там к тебе пришли.

В крошечном дворике под чахлым деревцем сливы дожидался парнишка лет четырнадцати. Он что-то тихо спросил у хозяина. Тот утвердительно кивнул и вернулся в дом. Мальчишка, не трогаясь с места, сделал Суню знак подойти.

— Сегодня за старой башней около полуночи, — быстро шепнул он ему на ухо.

— А ты не путаешь, приятель? — удивился Сунь, но того уже и след простыл. Недоумевая, что все это значит, Сунь пошел досыпать. В темноте обо что-то споткнулся и чуть не упал.

— Где это ты бродяжничаешь по ночам? — сонным голосом спросил Чжэн, поднимая голову.

— Сегодня за старой башней около полуночи, — таинственно прошептал Сунь и усмехнулся.

Чжэн Ши-лян подскочил.

— Тсс! Ты с кем говорил? А! Это тебя хозяин со мной перепутал.

— Что вы там шепчетесь? — проснулся и Лу Хао-дун.

— Меня вызывают на собрание тайного общества. Только никому ни звука, я дал страшную клятву.

С собрания Чжэн Ши-лян вернулся в крайнем возбуждении. Он долго ходил в темноте по комнате, не произнося ни слова. Друзья терпеливо ждали.

— Как я их ненавижу! — тихо сказал Чжэн и сжал кулаки. Сунь и Лу поняли, о ком идет речь.

— Ненавижу! — повторил за ним Сунь Ят-сен. — Наш народ унижен и попран, нашу землю грабят иностранцы. Посмотрите, во что превратилась наша медицина — с ее помощью можно лишь отправлять на тот свет! Клянусь, отныне моя жизнь будет отдана борьбе против цинов!

Сунь шагнул к Чжэн Ши-ляну и порывисто обнял его.

— Я горжусь тобой, Чжэн! Ты человек дела. Давайте вместе поклянемся.

Лу Хао-дун зажег свечу.

— Они засудили моего больного отца, их чиновники убили моего неповинного брата. На их руках кровь моей безвременно умершей матери. Клянусь, что и моя жизнь будет отдана борьбе против цинов! — Лу Хао-дун снял со свечи нагар и подержал ладонь на огне:

— Они разорили моего отца и свели его в могилу. Как ненасытные пиявки, они присосались к живому телу моей родины и пьют ее кровь. Пусть же захлебнутся этой кровью! — Чжэн Ши-лян подержал руку на свече.

— Клянусь памятью моих предков, что не буду знать ни минуты покоя, пока на китайский трон не вернется китаец! Клянусь! — Сунь Ят-сен медленно загасил ладонью свечу.

Был 1886 год…

Глава вторая „Я СЫН КИТАЯ, ГОСПОДА!"

Нет отдыха мне — …

Никогда и нигде —

Путь все дальше ведет

От родимого края.

С моря дул ветер. Он дул все сильнее, все настойчивее — скоро на город обрушится тайфун. Но пока, ветер приятно освежал воспаленные жарой лица.

Еще недавно прошел ливень, и солнце не успело осушить улицы города. Кое-где вода стояла по щиколотку, и юные кантонки, перепрыгивая через лужи, бросали на молодых людей смущенные, а порой и любопытные взгляды.

Трое закадычных друзей — Сунь Ят-сен, Лу Хао-дун и Чжэн Ши-лян — шагали в порт. Через полчаса местный пароходик увезет Суня в Гонконг[3]. Так он решил. Прощай, Гуанчжоу, город, который подарил ему верных друзей! Прощайте, ночные бдения при огарке свечи, тайные встречи у городской башни, учения по стрельбе, пламенные речи…

В сущности, это были всего лишь детские забавы, но… ведь с этого началось… Здесь, в Кантоне, очень ярко виделись Сушо причины отсталости Китая, его порабощенного состояния. В городе бесцеремонно хозяйничали иностранцы, а цинские власти, вкупе с ними, грабили основную массу китайцев, прозябавшую в нищете и бесправии. Высшие слои населения утопали в неслыханной роскоши, а в двух шагах от их дворцов старики и дети умирали от голода, слуги- китайцы угодливыми поклонами сопровождали каждый жест какого-нибудь напыщенного иноземца. Унизительно, мерзко, горько! Не знать ему покоя — головой и сердцем понял Сунь, — пока народ его не станет свободным и счастливым.

— О чем ты задумался, Сунь? — прервал его размышления Лу Хао-дун.

— Я думаю о том, что меня ждет впереди. Доктор Керр не пожелал рекомендовать меня мистеру Хо Каю, правда, он дал мне письмо к Джеймсу Кэнтли — они знакомы еще по Лондону.

— Какая разница. Насколько мне известно, и в этом, и в другом колледже изучают европейскую медицину. И, кажется, именно доктор Кэнтли — помог мистеру Хо Каю основать колледж, — постарался успокоить Суня Лу Хао-дун.

— Друзья мои, вы только посмотрите! — воскликнул вдруг Чжэн Ши-лян, приосанившись. Его восторженный взгляд проводил встречную молоденькую девушку. Она и впрямь была необыкновенно хороша, с высокой замысловатой прической, грациозная и хрупкая, как старинная фарфоровая статуэтка.

— Любовь! Вот что движет жизнь, не правда ли, Сунь? — и Чжэн посмотрел на Суня так, как будто ему- то это должно быть известно лучше других. Сунь даже смутился.

— Не знаю… Правда, я давно женат, но ведь в деревне женятся не по любви.

— Но ты любишь свою жену? — допытывался Чжэн.

— Я мало думал об этом.

— Ну, не правда! — вмешался Лу Хао-дун. — Она такая хорошенькая и, я слышал, очень работящая.

— Наверное, но я не сам ее выбирал. Ее выбрали родители. — И он замолчал, давая понять, что на эту тему больше говорить не намерен. «Люблю ли я женщину, которая зовется моей женой?» — подумал он.

— Лу, ты бы лучше рассказал о себе. Говорят, что тебя постоянно встречают с какой-то девушкой около английской сахарной фабрики, — решил Сунь сам перейти в наступление. Лу Хао-дун покраснел.

— Это верно. Я тоже собираюсь жениться. Вот только стану зарабатывать побольше.

— Ну, надеюсь, что в женитьбе тебе больше повезет, чем мне, — сказал Сунь как-то слишком громко и весело. Чувствовалось, однако, что он больше огорчен этой новостью, чем обрадован.

Продолжать разговор не пришлось — пароходик, на котором должен был отплыть Сунь, загудел, предупреждая пассажиров, и друзья заторопились.

Поздним майским вечером 1892 года Сунь сидел в круглой желтой гостиной в доме доктора Кэнтли и рассматривал свой диплом.

«Господину Сунь Ят-сену, уроженцу деревни Цуй- хэн провинции Гуандун, присвоена ученая степень лиценциата медицины и хирургии из Гонконга».

За окном буйно зеленели сады. Аромат зацветающих магнолий обычно стойко держался до глубокого вечера, пока на небосводе не появлялся золотой рог. И уже в начале ночи, когда утомленный город затихал ветер приносил в раскрытые окна не солоновато- горькие, терпкие запахи моря, а слабое пресное дыхание реки. Сунь любил этот час освобождения от дневных забот и суеты.

— Ну вот, пришло и мое время, — произнес Сунь со вздохом.

— Пришло, пришло, уважаемый доктор Сунь Ят-сен, — улыбнулся хозяин дома. — От души поздравляю!

Доктор Кэнтли сидел напротив Суня, положив руки перед собой на вязаную коричневую скатерть. Это была его обычная поза: так же стоял он и на кафедре, когда не требовалось что-нибудь демонстрировать. Рядом с ним на резном стуле с высокой спинкой восседал его коллега, преподаватель анатомии доктор Мэнсон, прямой и неподвижный, как изваяние.

— Что же вы намерены теперь делать, где обоснуетесь?

— Собираюсь перебраться в Макао[4], - ответил Сунь на вопрос доктора Кэнтли.

— В провинцию Португалии? — светлые брови Джеймса Кэнтли взлетели вверх. Он недоуменно пожал плечами и наклонил свою русую голову, рассматривая Суня, словно видел его впервые.

— Прошу прощения, учитель, не в провинцию, а в колонию Португалии. Кажется, от Лиссабона до Аомыня — простите, не люблю называть его Макао: звучит не по-китайски — около двадцати тысяч ли, если считать по прямой. А с берегов Утиного канала в Аомыне китайский берег виден. Не так ли, господа? — В голосе Сунь Ят-сена зазвучали металлические нотки.

Сунь любил этих людей, сидящих сейчас напротив, особенно доктора Кэнтли, но никогда не вступал с ними в спор. Не потому, что он был ученик, а они — учителя. Он словно чувствовал, что, начав спорить, может переступить ту черту, за которой их дружеским отношениям будет нанесен непоправимый ущерб. Но сейчас он не мог себя сдержать.

— Назовите мне, господа, такой уголок в Южном Китае, куда не проникли бы иностранцы. Затрудняетесь? Думаю, что в вашей доброй старой Англии, ничего подобного не происходит. Почему же китайцы должны выносить все это?

За время, проведенное в колледже у Джеймса Кэнтли, Сунь привык к Гонконгу, но это был слишком английский город, и этого он не мог объяснить своим учителям. Здесь китайцам особенно тяжело дышалось. Да, он намерен уехать в Аомынь; оттуда удобно поддерживать связь с другими городами на китайском побережье. А связи необходимы. Пока ему удалось добиться немногого — не все люди, с которыми он говорил, понимали и поддерживали его. Стоило ему заявить: «Мы должны свергнуть маньчжурскую династию и посадить на наш трон китайца», как люди, слушавшие его с почтением, поворачивались и потихоньку расходились. Впрочем, это понятно — крамольные слова могут стоить жизни. И все же Сунь все чаще говорил себе: «Капля камень точит».

— Что ж, раз птенец оперился, — прервал размышления Суня доктор Кэнтли, — пусть попробует летать самостоятельно. Тем более, что вы рождены для медицины, Сунь. И правильно решили — держаться от нашей опеки подальше.

— Мне вас будет очень не хватать, — искренно сказал Сунь.

— Ничего, Сунь, не робейте. До Макао отсюда рукой подать, в случае чего не стесняйтесь вызывать меня. Уж вдвоем мы как-нибудь справимся. Но я уверен, что все будет хорошо, мой мальчик.

— Не премину воспользоваться вашей помощью, учитель. Заранее вам признателен.

Доктор Кэнтли покивал головой.

— Семью вы, конечно, выпишете к себе? У вас ведь, кажется, растет сын?

— Да, непременно. — Воспоминание о маленьком Сунь Фо теплом обдало душу. — Пора и мне жить с семьей.

Часы в темном деревянном футляре заскрипели, приготовились бить одиннадцать. Пора было уходить, но не хотелось. За пять лет этот дом стал для Суня родным…

Неслышно вошла горничная, сняла со свечей, нагар и так же бесшумно вышла. Сунь поднялся. И тут же увидел в дверях женщину. Миссис Кэнтли! Как хорошо, что она пришла с ним попрощаться! Как и все студенты, Сунь испытывал нежность к этой женщине за ее неизменную доброту к ним, чуткость и внимание.

— Надеюсь, вы не забудете нас в своей глуши, дорогой Сунь, — сказала она, отвечая на почтительный поклон Сунь Ят-сена.

— Я никогда не забуду, что в этом доме были добры ко мне, — сдержанно произнес Сунь, но голос его дрогнул, а сердце тревожно сжалось, как бы предчувствуя, что много произойдет событий, прежде чем он снова увидит семью Джеймса Кэнтли. — Простите, мне пора. Пароход отходит очень рано. Спасибо за все. — И Сунь низко поклонился.

Вот уже несколько месяцев Сунь Ят-сен живет в Макао, но никак не может привыкнуть к медлительному, сонному ритму этого города. И все же он был доволен: до сих пор ему удавалось выполнить все, что задумано. Он работал в больнице. Но главное — друзья подыскали ему в аренду небольшой домик, и вскоре на нем появилась вывеска:

Аптека доктора Сунь Ят-сена,

лиценциата медицины и хирургии из Гонконга.

Медикаменты и лекарства были куплены в долг. В аптеку доктора Сунь Ят-сена потянулись больные — доктор из Гонконга лечил бесплатно. В его долговой расписке значилось: «Я, Сунь Вэнь, желаю лечить, не получая благодарности».

В Макао приехала его семья — жена и маленький сынишка. Теперь у него был свой дом, где могли собираться друзья и единомышленники, чтобы говорить и спорить о судьбе родины. Главным был вопрос, каким путем идти к намеченной цели — свержению маньчжурской династии цинов. Становилось очевидным, что решить эту задачу можно только боевыми силами, а значит, необходимо оружие, нужны люди, владеющие им. В аптеке у Суня хранилось десятка полтора пистолетов, купленных им из первого жалованья, полученного в больнице, но разве этого достаточно?

С некоторых пор осложнились его дела на службе. Как видно, местным медикам пришлось не по вкусу то, что Сунь принимает в своей аптеке больных бесплатно. Сколько денег уплывает теперь из рук португальских эскулапов! И все по милости какого-то китайца! Это было уж слишком! Недавно на медицинской выставке Суня отозвал в сторону фельдшер из их больницы. Сначала Сунь подумал, что случилось что-нибудь с пациентом, которому он недавно удалил аппендикс, но фельдшер, ничего не объясняя, потащил его в маленький ресторанчик неподалеку от выставки. Вид у фельдшера был очень удрученный.

В ресторанчике, битком набитом посетителями, стоял разноголосый шум. Они сели за столик. Сунь терпеливо наблюдал, как фельдшер наливает себе подогретой рисовой водки, не решаясь начать разговор. Наконец он собрался с духом.

— Доктор, — произнес он, поднимая на Суня покрасневшие глаза, — вы не представляете себе, что это за скоты! Вчера они заявили, что пускать в Португальское Общество медицинской помощи желтолицых шарлатанов — позор! Вы понимаете, кого они имеют в виду?

Сунь усмехнулся:

— Но вы же китаец, а вас принимают.

— Не обо мне речь, я китаец, но я учился здесь, в Макао. И мне вместо диплома врача выдали всего лишь португальское фельдшерское удостоверение. Они говорят про вас, доктор. И знаете что? Будто вы загребли себе всю хирургическую практику в городе, что больные обращаются теперь только к вам.

— Да ведь я единственный хирург на весь остров!

— Это никого не интересует.

— Но в Аомыне ежедневно гибнут из-за отсутствия самой простой хирургической помощи десятки людей! — Зато католических церквей здесь больше, чем ракушек на морском берегу.

— Эх, господин доктор, — безнадежно протянул фельдшер, отмахиваясь от официанта, знаком приглашавшего за ширму выкурить шарик опиума, — мало вы еще знакомы со здешними порядками! Мне стыдно вам говорить об этом, но они велели передать, чтобы вы уносили отсюда ноги, да поскорее. Вы не знаете, какие здесь все скоты, — с горечью повторил он, — тухлое черепашье мясо!

На улице Сунь Ят-сен подозвал рикшу и отправил фельдшера домой, а сам решил пройтись немного пешком и обдумать услышанное. Да, доктор Кэнтли знал, что говорил, называя Макао провинцией Португалии. Господам из Общества не нравится популярность китайского врача или, может быть, цвет его кожи? Нет, задача поставлена правильно: Китаем должны править китайцы! И, проходя мимо памятника некоему Жоржи Альваресу, захватившему почти четыре столетия назад китайский остров Аомынь и воздвигшему здесь колонну с гербом португальского короля, Сунь Ят-сен, оглянувшись, погрозил ему кулаком.

На другое утро первым, кто встретился Суню в больнице, оказался вчерашний фельдшер. Он не смел поднять на Суня глаз.

— Ну, ну, держите голову выше, — подбодрил его Сунь. — Сегодня мы оперируем, приготовьте все необходимое.

— Что, опять неудачное бинтование? — оживился фельдшер: на прошлой неделе им едва не пришлось ампутировать ногу четырехлетней девочке — ей так туго перевязали ступни, что худенькие ножки ребенка посинели и вздулись. Вдобавок под коленом левой ноги обнаружилась ранка от укуса ядовитого насекомого. Девочку едва удалось спасти.

— Нет, господин фельдшер, сегодня у нас трудный случай — операция на желчном пузыре. Я пригласил доктора Кэнтли из Гонконга. Он хирург очень опытный, а нам, возможно, понадобится его помощь. Жду его с минуты на минуту, я уже послал за ним в порт. — И Сунь направился в операционную.

Там он увидел, что старшая медицинская сестра подбирает с пола осколки — это было ее постоянным занятием: она без конца что-нибудь била.

— Сегодня вы можете быть свободны, — сказал Сунь, — вас заменит господин фельдшер.

Это решение пришло к нему внезапно — он вспомнил, с какой неохотой и брезгливостью эта заносчивая португалка выполняет его распоряжения, а сегодня предстояла сложная операция, и он должен быть совершенно спокоен.

— А собственно, что произошло? — повернулась к Суню медсестра и нагло оглядела его с головы до ног. — Вы, кажется, мне не доверяете?

— Любезная мадам Сальвариш, буду откровенен: я боюсь, что ваша обычная нервозность и рассеянность помешает мне сегодня сохранить присутствие духа.

— Что, что?! — повышая голос, переспросила медсестра. — Ах, присутствие духа! Это нам, португальцам, постоянно приходится держать себя в руках, чтобы работать с китайцем. Я уйду, — в голосе ее послышалась угроза, — но никто, слышите, никто не согласится работать с вами, желтолицым неучем, вообразившим себя хирургом. Ладно, если бы вы еще не совали нос в дела, которые не касаются вашей хирургии. «Ах, послушайте моего совета, господин Ли, вам следует отучить себя от скверной привычки курить опиум!»- сестра передразнила Суня настолько удачно, что он не мог сдержать улыбки. Но это разозлило ее еще больше.

— Да для вашего Ли опиум — единственная отрада в жизни! А знаете ли вы, что думают о вас наши доктора? — И она выхватила из-за корсажа, туго обтягивающего ее полный стан, какую-то бумажку и помахала ею у Суня перед носом.

— Вот, — торжественно произнесла она, — весь наш персонал подписался здесь под протестом против вашего пребывания в стенах этой больницы! Слишком уж много вы на себя берете!

Чем больше она распалялась, тем невозмутимее становился Сунь.

— Я запрещаю вам говорить со мной в таком тоне, — воспользовавшись короткой паузой, заявил он. — С этой минуты можете считать себя свободной от обязанностей старшей медицинской сестры в хирургическом отделении. Не хотите со мной работать — не надо. Я вас не неволю. Всего хорошего.

Сунь повернулся к столу, чтобы взять резиновые перчатки, которых, как всегда, на месте не оказалось, и увидел в окно доктора Кэнтли. В руках он держал хорошо знакомый Суню саквояж.

Пока больного готовили к операции, операционная постепенно наполнялась его родственниками и друзьями. Здесь это было принято. Зная, что выпроводить их не удастся, Сунь строго приказал им не шуметь и встать подальше от стола.

— Сами будете оперировать, учитель? — спросил Сунь, поздоровавшись с доктором Кэнтли.

— Нет, дорогой Сунь, я уверен, что вы прекрасно справитесь сами. Я буду только ассистировать.

Операция началась.

Доктор Кэнтли с удовольствием наблюдал за точными, скупыми, уверенными движениями своего ученика.

«Прирожденный хирург, талант! — подумал он с восхищением, глядя, как артистически работает Сунь Ят-сен. — За него можно быть спокойным!»

Наконец все было закончено. Сунь снял перчатки, вытер полотенцем потное лицо.

— Хирург Сунь Ят-сен, от души поздравляю вас с блестяще проделанной операцией! — Доктор Кэнтли крепко пожал Суню руку. Сунь улыбнулся:

— Спасибо. Счастлив слышать это от вас, учитель.

— Думаю, что вас ждет большое будущее. Да-да, я в этом не сомневаюсь, — добавил он, увидев на лице Суня горькую усмешку. — Кстати, не собираетесь ли вы в ближайшее время нанести нам визит, ну, скажем, в воскресенье? Миссис Кэнтли была бы очень рада.

— Сердечно вам благодарен. Я и сам об этом подумывал. Но до воскресенья еще далеко, не могу ли я попросить вас об одном одолжении: не захватите ли вы в Гонконг письмо для моего бывшего однокурсника — надежды на почту нынче плохи.

— Охотно, друг мой. Письмо для господина Чэнь Шао-бо? Давайте его сюда.

Но нанести в воскресенье визит доктору Кэнтли Сунь Ят-сену не пришлось. В Португальском Обществе медицинской помощи события развивались стремительно.

В пятницу Общество созвало правление, чтобы обсудить вопрос о соответствии доктора Сунь Ят-сена должности хирурга городской больницы. Дело было шито белыми нитками: подобного рода обсуждения проводились лишь в том случае, когда кому-либо из служащих следовало отказать от должности.

В зале, где заседало правление, стоял кислый запах давно не проветривавшегося помещения. За длинным столом восседали шесть ученых мужей — цвет медицинского мира колонии. Все они были знакомы Суню и в свою очередь хорошо знали хирурга-китайца. Но сейчас, плохо скрывая неприязнь, они рассматривали его с бесцеремонным любопытством, словно видели впервые.

Секретарь Общества, глядя в сторону, указал Суню на стул.

— Прошу внимания, господа, — он постучал сухими костяшками пальцев по столу. — Сегодня мы должны обсудить вопрос о замещении вакансии хирурга в городской больнице. Суть вопроса состоит в том, что, как вам известно, господа, на территории Португалии, согласно закону, разрешено практиковать только лицам, имеющим диплом португальского колледжа. Можете ли вы предъявить такой диплом, господин Сунь Ят-сен?

Сунь Ят-сен пожал плечами:

— Разумеется, не могу. И вы прекрасно это знаете.

— Видите ли, господин Сунь, мы не против того, чтобы утвердить вас в занимаемой должности — вы имеете солидные рекомендации: одна из Гуанчжоу от доктора Керра, другая из Гонконга от доктора Кэнтли, это уважаемые господа, но… — секретарь помялся, — обстоятельства сильнее нас. — Он умолк и потянулся к сифону с водой, налил себе полный стакан, залпом выпил и уткнулся в лежавшие перед ним бумаги.

«Ищет там «обстоятельства», — насмешливо подумал Сунь Ят-сен. — Не надо было мне сюда приходить. В конце концов узнать об отказе я мог бы и так. Да, как видно, Аомынь придется покинуть…»

— Но еще не все потеряно, дорогой коллега! — воскликнул, словно обрадовавшись найденному выходу, секретарь. — Вы можете сдать экзамены здесь, в Макао, экстерном.

— Разве в португальский колледж допускаются китайцы? — иронически поинтересовался Сунь.

— Только подданные Португалии, только подданные. Господа, — обратился он к сидящим в зале, — ведь если господин Сунь обратится к португальскому правительству с ходатайством и ему будет предоставлено португальское подданство…

Сунь медленно поднялся с места:

— Не трудитесь продолжать, господин секретарь. Португальское подданство — мне?! — усмехнулся он. — Я сын Китая, господа! — И Сунь Ят-сен направился к выходу.

Наступило молчание. И только секретарь пробурчал Суню вслед: «Скатертью дорожка!»

— Да замолчите вы, медицинская пиявка! — заорал вдруг директор больницы. — Неужели вам непонятно, что мы потеряли единственного хирурга в городе! И какого хирурга!

Обстоятельства, обернувшиеся против Суня, огорчили, но не выбили его из колеи.

В последнее время Сунь все чаще задумывался о том, как мало он делает и может делать для своего народа, отдавая столько времени медицинской практике. И все чаще вспоминался ему вопрос Чжэн Ши-ляна: «А знаешь ли ты, сколько бедняков в Китае?» Да, он прав, дружище Чжэн, всех бедняков не вылечишь, даже если всю жизнь не знать ни минуты отдыха. Да и может ли врач излечить от бедности?! А ведь это болезнь всех болезней. Здесь нужно другое лечение!

Сунь уже не работал в больнице, но по-прежнему в его маленькой аптеке собирались те, кто решил отдать себя делу освобождения родины. Правда, аптека служила этой цели последние дни: Сунь Ят-сен собирался покинуть Макао. Лю заявила ему, что желает вернуться в деревню.

Сунь только что отправил письмо матери с просьбой принять его семью и возвращался с почты домой. По дороге он размышлял о том, что Лю даже теперь, живя с ним под одной крышей, оставалась совсем чужой: ее не интересовало, о чем думает муж, что за люди приходят в дом, о чем они говорят и спорят. Ну, что ж, может быть, в деле, которому он решил себя посвятить, лучше быть одному…

Сунь отворил дверь своего дома и сразу окунулся в полумрак — циновки на окнах не пропускали дневного зноя. Поэтому после улицы он не сразу разглядел человеческую фигуру, прислонившуюся к стене.

— Кто здесь? — спросил Сунь.

— Не ждал меня так рано, Вэнь? — навстречу Суню шагнул Лу Хао-дун. Они обнялись, и, положив руки на плечи друга, Лу Хао-дун внимательно посмотрел на Суня.

— Что-то вид у тебя невеселый. У тебя неприятности?

— Об этом потом. Я счастлив тебя видеть, Лу. Рассказывай, удалось ли развернуть революционную пропаганду в Шанхае.

— О, дела идут неплохо. Мы в Шанхае сколотили небольшой отряд, учимся стрелять. Недавно заезжал в Гуанчжоу к Чжэн Ши-ляну. Его аптека служит хорошей ширмой для подпольной работы. А я едва тебя разыскал — ведь у тебя тоже была аптека!

— Она еще существует, да вывеску заставили снять. Мне отказали в должности хирурга.

— Вот оно что! Тогда какой смысл оставаться в Аомыне? Тебе все равно не дадут покоя.

Вошла Лю, внесла чай в большом чайнике с бамбуковой ручкой. Пока она хлопотала, друзья помолчали.

— Взгляни-ка сюда, Вэнь, — сказал Лу Хао-дун, вытаскивая из своей корзины и протягивая Суню кусок серого картона. Сунь взял его в руки. Да это рисунок! Искусно выполненный тушью, скупыми штрихами он изображал мальчика, подпоясанного шнурком. Он стоял на берегу реки и смотрел на воду. Рисунок всего в три цвета: черный — мальчик, зеленый — берег и синий — вода. Чем-то неуловимо родным и далеким дохнуло на него, напомнило дом и детство.

— Чудесно! — вырвалось у Суня. — Да ты настоящий художник, Лу!

— Прочти-ка еще надпись: «Дивные воды реки Жемчужной ласкают ноги мои и зовут меня с собой; куда?»

Это же любимая детская песенка Суня! Как это Лу не забыл об этом? Сунь всегда ее напевал, когда приходил к реке, в детстве он подолгу мог смотреть на воду и напевать эту песенку.

— Спасибо, Хао-дун, — растроганно произнес Сунь, — ты не представляешь, какую радость мне доставил… Послушай-ка, — сказал он, помолчав, — я хочу съездить за океан. — Сунь посмотрел на друга выжидающе, но тот не ответил — видно еще не понял, к чему идет разговор.

— В Америке да и в Европе проживает немало наших соотечественников. Они поддержат нас в борьбе против цинов.

— А не кажется ли тебе, что мы еще не исчерпали всех возможностей у себя дома?

— Пожалуй. Я уже думал об этом. Ты знаешь, ведь Америка, Англия, Франция сильны не только потому, что у них самые мощные корабли, а их пушки стреляют дальше других. Главное — высокий уровень промышленности, развитое сельское хозяйство, просвещение, науки. Китай должен идти тем же путем. Но для этого нам нужны реформы.

— А какие реформы, по- твоему, нам необходимы прежде всего?

— Видишь ли, если люди могут полностью проявлять свои таланты, то все начинания процветают, если земля может приносить наибольшую пользу, то народу хватает пищи, если вещи могут найти исчерпывающее применение, то материальные средства имеются в изобилии, если товары могут беспрепятственно обращаться, то средств достаточно. Понимаешь, к чему я клоню?

— Почти. Продолжай, Сунь, продолжай.

— Реформы необходимы в важнейших областях: в народном образовании и подготовке специалистов, в земледелии, промышленности, внутренней торговле. Но самое главное сейчас — накормить. Накормить, а уж потом учить. Надо добиться изобилия для всего народа. Тогда каждый человек, даже простолюдин в грубой одежде, непременно почувствует ответственность за судьбы Поднебесной[5]. Я думаю поехать в Пекин, поговорить с сановником Ли Хун-чжаном.

— Почему именно с ним, а не с Кан Ю-взем? Ведь он тоже сторонник реформ.

— Э, нет, он сторонник «мирных реформ» при сохранении цинской династии и не имеет никаких связей при дворе. А у нас задача другая, и мне кажется что наместник столичной провинции господин Ли Хун-чжан — единственный, кто сейчас реально способен нам помочь. Он, как ты помнишь, покровительствовал нашему медицинскому колледжу, недавно основал колледж для молодежи из народа, там будут обучаться точным наукам, — акт в наших условиях революционный. Все, что я хочу предложить, изложу в подробной записке, она будет называться «Программа четырех условий» — и подам на его имя. Как ты думаешь, Лу, поддержит меня Ли Хун-чжан?

— Непременно, Сунь, твои условия, по-моему, неоспоримы.

— А ты поехал бы со мной?

— Обязательно. Ты всегда можешь рассчитывать на меня. А сейчас давай-ка обсудим твои здешние дела: если ты решил с отъездом, тебе предстоит масса формальностей.

— Да, расторжение аренды, отправка семьи на континент…

— Я помогу тебе.

— Спасибо, дружище. — Сунь поднялся с кресла и медленно прошелся по террасе. На сердце у него было легко и спокойно впервые за последние две недели.

Но друзья переоценили либерализм императорского сановника: Ли Хун- чжан Сунь Ят-сена не принял. Реформы не интересовали царедворца. А покровительство медицинскому колледжу? Ну что ж, должен же кто-то лечить солдат его армии.

Глава третья „ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ — ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!"[6]

— Наша армия разбита под Пхеньяном. Северная китайская эскадра больше не существует — японцы ее потопили.

— Надо думать, что на суше дела наши пойдут еще хуже.

— Куда уж хуже! Это — поражение!

События последнего времени заставили Сунь Ят-сена многое передумать. Лу Хао-дун был совершенно прав, предложив ему отложить поездку за океан. Начинать следовало не с этого. Война с Японией не была ни для кого неожиданностью, и все же трудно было себе представить, что маньчжурское правительство в этой войне окажется столь беспомощным. Китай терпел одно поражение за другим.

Война застала Суня в Кантоне, оттуда он собирался проехать на Север, где ранее не бывал, — хотел посмотреть, прочна ли цинская династия. Война отчетливо показала, насколько прогнил существующий режим. Нет, не реформы требовались Китаю, Китаю нужны меры посильнее! Династию цинов необходимо свергнуть, но не для того, чтобы заменить ее другой. Мало посадить на трон императора-китайца! Сунь вдоволь, насмотрелся, как китайские сановники преданно служат цинам, значит, думал он, страной они будут управлять так же, как цины! Нет, тут необходима ломка всего государственного аппарата, всей системы! Что взамен?

Чтобы возродить духовные силы народа, ему в первую очередь необходимы демократические свободы. Значит, на смену цинам — республика? Да. В Китае должна быть республика — к такому выводу пришел Сунь Ят-сен. Его поддержали: единомышленники оказались во многих городах Южного Китая. Но прежде всего друзья: Лу Хао-дун, Чэнь Шао-бо, Чжэн Ши-лян.

Недавно Сунь получил письмо из Гонконга. Товарищи писали: «Нужно действовать! И поскорее — цины погубят страну!» Но для того чтобы начать действовать, нужна организация, — ведь кто-то должен возглавить восстание. Восстание! Вот слово, которое сегодня носилось в воздухе.

Двадцать четвертое ноября 1894 года. В Гонолулу стоял чистый, прозрачный день. Сунь Ят-сен прохаживался вдоль причала, поджидая пароход. Пароход запаздывал, и Сунь начинал нервничать: в доме брата, наверное, уже все собрались и ждут только его и. товарища, который должен прибыть из Кантона.

Наконец пароход вошел в порт. Земляк-кантонец привез две толстые пачки журналов и уйму свежих новостей. В Гуанчжоу проходят тайные митинги, полиция сбилась с ног, арестовывая зачинщиков. Часто нити ведут к людям, казалось бы, совершенно благонадежным — купцам, владельцам пароходов, держателям крупных меняльных лавок и ломбардов. В Шанхае то же самое. Полиция расправляется со студентами. А на Севере китайская армия совсем разложилась: военачальники озабочены лишь тем, как бы побольше украсть денег из казны, о численности солдат дают ложные сведения, жалованье убитых кладут себе в карман. Процветает дезертирство. «Это — поражение!» — вспомнились Суню слова гавайского клерка Тао Сань-го, с которым он познакомился в свой прежний приезд в Гонолулу.

В кривом переулочке, отходившем от одной из центральных улиц города, у ворот белого дома, увитого плющом, вот уже час стоял человек. Был полдень, в это время жизнь в городе замирала. Изредка тишину нарушало цоканье копыт по булыжной мостовой. И каждый раз Тао Сань-го бросался навстречу, но напрасно… Он еще с минуту напряженно вслушивался, а затем присел на корточки и стал чертить на земле какой-то замысловатый иероглиф. Вдруг в глубине переулка раздался скрип колес. Старенький кабриолет остановился за сотню шагов от дома. Так и есть, это он!

— Доктор Сунь Ят-сен, наконец-то! Мы вас заждались!

— Идем скорее, Сань-го, идем.

В доме стоял сдержанный шум. «Человек двадцать, не меньше», — с гордостью сообщил Тао.

Они вошли в полутемную комнату, куда ветер доносил слабый запах разлагающихся водорослей. Сунь увидел горящие, ожидающие глаза. Общее настроение передалось и ему.

— Братья! — тихо произнес он. — Наша родина истекает кровью. Япония нас раздавила. Другие державы кружат над нами, словно стервятники, почуявшие добычу. — Сунь взял с подноса спелый плод лотоса и разломил его надвое. — Вот что делают с нами, — он вылущил горсть семян и показал сидящим пустую скорлупу.

— Кто повинен в этом?

— Презренные цины! — раздалось из глубины.

— Да, это они — причина бед и страданий нашего народа. Но до народа им нет дела, они отгородились от него надежной стеной чванства и роскоши, за которую они продают Китай по кускам. Но мы не допустим этого. Мы избавим наш народ от вековых страданий и утвердим свою страну как равную среди равных. Мы собрались здесь сегодня, чтобы создать революционное патриотическое общество. Назовем его Союзом возрождения Китая. Возродим Китай из нищеты и бесправия, превратим его в могучее и богатое государство! Вы согласны со мной?

— Согласны!

— Согласны!

— И не только мы, у нас есть единомышленники везде — в Гуанчжоу и Шанхае, в Аомыне, в Гонолулу и даже в Америке! — это сказал Чэнь Шао-бо, Сунь только сейчас разглядел его, — тот сидел в стороне, у стены.

— Будем готовить вооруженное выступление против цинов.

— Но для этого нужно оружие!

— Оружие появится, если будут деньги.

— Говорят, сейчас в Гуанчжоу на рынке можно купить японские винтовки. Разумеется, из-под полы.

— А средства у нас будут, только на Гавайях на дело революции сочувствующие пожертвовали тысячу триста восемьдесят восемь долларов.

— Поклянемся же, братья! — голос Суня звучал твердо и торжественно.

— Не лучше ли поклясться на библии? — раздался осторожный вопрос Сунь А-мэя. Сунь Ят-сен взглянул на брата. Черное платье придавало купцу сходство с католическим священником. Сунь-старший был очень набожен, впрочем, как и большинство из присутствующих. Мгновенно оценив обстановку, Сунь попросил принести ему библию. Тут же словно держали наготове, подали тяжелый потрепанный фолиант. На кожаном переплете тускнел золоченый крест.

Сунь положил левую руку на книгу.

— Изгоним маньчжуров! Возродим Китай и поддержим его государственный престиж! И пусть постигнет меня суровая кара, если я отступлюсь и не дойду до конца!

Один за другим подходили к библии собравшиеся. Сунь вслушивался в глухие и звонкие, робкие и уверенные голоса. Ободряюще улыбнулся, видя, как вздрагивает на библии рука Тао Сань-го. «Клянусь! Клянусь! Клянусь!» — звучало в просторной комнате с белеными стенами.

— Отныне мы навеки связаны общим делом. Правила конспирации обязательны для всех. Переписку вести только шифром.

Понизив голос, Сунь перешел к вопросу, который становился главным после создания революционной организации, — о подготовке восстания. Цины будут свергнуты вооруженным путем!

Было решено, не мешкая, готовить восстание. Для этого нужны деньги, много денег. Оружие, разъезды эмиссаров, аренда помещений — все это обойдется неслыханно дорого.

Когда настала пора расходиться, каждый из членов организации подходил к маленькому столику у двери и клал на тарелку десять долларов. Это был первый взнос в кассу Союза возрождения.

Сунь А-мэй достал полотняный бумажник и широким жестом положил на тарелку две бумажки по сто долларов. «Моя жена не должна ничего знать, — шепнул он брату, — я выгодно продал скот».

Это была неслыханная щедрость. Видно, теперь Сунь А-мэй гордился своим братом.

Восстание назначили на двадцать шестое октября 1895 года. В этот день, как обычно, в Гуанчжоу съезжалось множество народу из окрестных городов и деревень, чтобы совершить обряд поминовения усопших. Поэтому вооруженным отрядам, прибывшим в город для выступления, легко было смешаться с толпой и остаться незамеченными.

Главные отряды формировались из членов Союза в самом Гуанчжоу, а также в Гонконге. Отряды в Гонконге формировал один из руководителей организации — Ян Цюй-юнь, он же должен был закупить оружие, которого не хватало.

Вечером двадцать пятого октября в штабе восстания, расположившемся в здании Агрономического общества, обсуждали готовность отрядов к восстанию. Казалось, все было продумано и подготовлено, и все же Сунь Ят-сена мучило беспокойство.

— Оружие спрятано надежно? — спрашивал он Лу Хао-дуна.

— Здесь, на Саунтон-стрит, в мешках с просом, на квартире у надежных людей и в книжной лавке. Завтра утром еще должна прибыть из Гонконга пароходом партия револьверов. Даже мелочь предусмотрели — купили ножницы, целый ящик, чтобы было чем косы отрезать.

— А гарнизон Шаньтоу готов к выступлению?

— Здесь у нас полная уверенность, Сунь. Все должно идти по плану.

— Еще бы поднять крестьян, — произнес Чжэн Ши-лян. В последнее время он часто поговаривал о крестьянстве как о реальной основе революции.

— Ты хочешь большого кровопролития, Чжэн? Крестьяне и так нас поддержат, когда мы захватим Гуанчжоу.

— И все-таки…

— Теперь уже поздно об этом говорить.

Едва рассвело, Сунь Ят-сен и Лу Хао-дун поспешили в порт. Оружие, спрятанное в бочках с цементом, должно было прибыть на имя Лу Хао-дуна. Однако парохода в порту по расписанию не ожидали — он выбыл из Гонконга с большим опозданием. Лу Хао-дун остался ждать, а Сунь вернулся в штаб.

— Пароль! — остановили его при входе в Агрономическое общество. «Помнят о конспирации», — отметил про себя Сунь, все же досадуя на задержку.

— Изгнать злодеев, успокоить народ, — ответил он.

В штабе было многолюдно и шумно. Разбирали оружие, пререкались из-за патронов, которых недоставало.

— Вести из гарнизона есть? — сразу поинтересовался Сунь. Чэнь Шао-бо молча протянул ему листок с дешифровкой: «Отряды Шаньтоуского гарнизона задержаны правительственными войсками и возвращены назад под конвоем».

«Это провал!» — подумал Сунь. — Немедленно отправить в Гонконг депешу!

— Но она прибудет туда только завтра, Вэнь. Сунь Ят-сен тяжело опустился на стул, обдумывая, что делать.

— Оружие побросать в колодец, бумаги сжечь — полиция может нагрянуть с минуты на минуту, — приказал он.

— Тебе надо уйти отсюда, Сунь.

— Нет, Ши-лян, я останусь здесь, пока есть хоть один шанс на восстание.

— Но это все равно, что сунуть голову в пасть тигра — без солдат нам сражения не выиграть.

Сунь и сам это понимал, но еще надеялся на чудо.

— Надо предупредить Лу Хао-дуна.

— Гонец уже отправлен, командир.

Солнце палило нещадно. Укрыться бы в тени, да тревога гоняет Лу Хао-дуна из конца в конец длинного причала. «Может быть, сигнал к восстанию уже дан, — думал он, начиная нервничать, — а я тут еще прохлаждаюсь. Яну следовало прислать оружие вчерашним рейсом». Наконец пароход пришвартовался. Замелькали соломенные шляпы, босые ноги кули, все в порту сразу ожило, зашевелилось, начался таможенный досмотр. Первыми выгрузили длинные узкие ящики, таможенник возле них повертелся, повел носом — от ящиков исходил сильный запах прелых апельсинов. Он перешел к огромной бочке. Собственно говоря, сегодня можно было не торопиться и осмотреть все внимательно — в порту стоит всего один пароход, а часть таможенного сбора идет в пользу чиновников порта, авось денек будет прибыльный.

— Вскройте-ка бочку! — приказал таможенник рабочему. — Что там по накладной? Цемент? А вот сейчас поглядим. — Бочку открыли. Таможенник сунул в цемент свою трость с металлическим наконечником. Звякнуло, трость уперлась во что-то твердое. Он удивленно присвистнул. Стал разгребать цемент. Под тонким слоем серого порошка, аккуратно отделенные от него рогожей, лежали пакеты с патронами. И револьверы. Каждый завернут в промасленную бумагу, прямо как в магазине!

Раздался длинный, пронзительный сигнал сирены. Полиция мигом оценила порт.

— Более шестисот револьверов! — с восторгом доложил таможенник начальнику береговой полиции и угодливо добавил: — Цемент для отвода глаз.

— На чье имя прибыл товар? Ну, поживее, что вы там, читать разучились? — прикрикнул начальник на замешкавшегося таможенника.

— На имя господина Лу Хао-дуна, Восточный квартал, дом купца Чжана.

Лу Хао-дун чудом миновал облаву. Он бежал домой — там, под циновкой, лежало несколько писем, надо их скорее уничтожить. Дома он обнаружил записку: «Владелец книжной лавки взят под арест».

— Это провал. Полный провал. Скорее предупредить товарищей! — Он схватил письма, чиркнул спичкой.

Скрипнули ворота. Лу увидел, как во двор входят люди. Маленькие, в темных мундирах, осторожно, бочком, точно крабы, направляются к дому.

Захлебнулся лаем хозяйский пес. Стукнул выстрел и лай оборвался. Лу Хао-дун бросился в соседнюю комнату. Мощным ударом высадил оконную раму, но она оказалась узка для его крупного тела.

Лу Хао-дун медленно приходил в себя от тяжелого удара в затылок. Проклятые собаки, били прикладом. Он увидел, что лежит на каменной плите, скользкой от крови. Ухо ловило обрывки разговоров — он был здесь не один.

— Погибли мы, — проговорил кто-то хриплым шепотом.

Другой голос ответил:

— Мы себя к этому готовили.

— Готовили… Помирать надо с толком.

— Толк будет, не сомневайся. Другие на наше место встанут. А помирать не бойся. Смерть, брат, но страшна, страшны пытки. Ну, тебя, может, не тронут, больно уж ты молод. Сколько тебе?

— Шестнадцатый.

— Неужто? Я думал меньше. Ладно, давай спать, силы еще пригодятся.

Лу Хао-дун узнал рассудительный голос старшего. Это был один из членов Союза, готовивший к восстанию гарнизон в Шаньтоу.

В камеру втолкнули еще нескольких. Голос тюремщика произнес:

— Сколько же их нагнали, сажать некуда. — Другой его успокоил: — Говорят, скоро всех переведут в плавучую тюрьму…

На другой день Лу повели на допрос. Следователь любезно предложил ему сесть напротив себя. Его мягкое, расплывчатое лицо улыбалось.

— Я пригласил вас, господин Лу, побеседовать. Надеюсь, у нас найдется тема для разговора, — вкрадчиво начал он, все еще улыбаясь. — Ваша профессия?

— Практикующий врач.

— В Гуанчжоу?

— Нет, в Шанхае.

— Что же привело вас в Гуанчжоу? Ах, вы приехали навестить родственников! А револьверы вы припасли для родственников? — голос следователя уже звучал зловеще. — Нет? Для кого же?

— Для вас, господин следователь, для вас и для таких же цинских прихвостней, как вы! — Лу почувствовал, как в нем закипает глухая ярость.

— Знаете ли вы, что вас ожидает?

— Догадываюсь.

— Увести арестованного!

Но это была лишь пристрелка. Вечером Лу вызвали снова. На этот раз его встретил маленький, тщедушный человечек, серый и скользкий, как мокрица. Будь у Лу Хао-дуна свободные руки, он мог бы одним щелчком сбить его с ног.

— Так вы не желаете отвечать на вопросы?! — Удар проволочным прутом по глазам.

— Сунь Ят-сен и Сунь Вэнь — одно и то же лицо? — И снова удар по глазам, острая боль хлынула к затылку.

— Кто возглавляет заговор? Сунь Ят-сен или Ян Цюй-юнь?

«Значит, Сунь на свободе! Слава богу! Ах, господин Ян, напрасно вы не послушались совета Суня переправлять револьверы отдельными мелкими партиями…» Кажется, следователь задал новый вопрос. Лу Хао-дун повернулся и чуть не вскрикнул от боли: в шею впились острые шипы колодки.

— Ну?! — в руках у следователя плясала длинная писчая кисть. — Осмелились на антиправительственный мятеж?! Забыли, что за это бывает?!

— Нет, не забыли! — неожиданно громко закричал Лу. — И если останемся живы, все повторим сначала, только уже более успешно!

Следователь хихикнул:

— Не останетесь, господин Лу, не останетесь. Вам непременно отрубят голову.

— Смерти я не боюсь. Но позвольте вас спросить, господин следователь, вы-то кто? Может быть, немец? Или англичанин? Или я не распознал в вас маньчжура? Вы же ханец[7] Как вы можете жить спокойно, когда нас унижают и грабят иностранцы, а наши правители-цины им потворствуют!

Видно, Лу попал в самую точку — глаза следователя побелели от ярости.

— Сейчас каждый из нас отвечает за себя!

— Ну, я-то отвечу — мне отрубят голову. А вы, господин следователь?

— Назовите сообщников, — прошипел следователь задыхаясь.

Лу Хао-дун рассмеялся:

— Вы и впрямь принимаете меня за дурака? Или за предателя?!

Следователь подошел к Лу Хао-дуну вплотную. На лбу у него Лу увидел крупные капли пота. Он замахнулся, но не ударил. А только покрутил кулаком перед залитым кровью лицом Лу Хао-дуна.

Старик хозяин, в доме которого укрылись друзья, отправился пораньше на рынок, чтобы сбыть утренний улов. Но не прошло и часа, как постояльцы увидели его снова. Поставив на пороге корзину с нераспроданным товаром, он направился прямо за ширму.

— На улицах вывешены объявления, — крикнул он и добавил гораздо тише: — Я неграмотный, но наш сосед умеет читать. — Руки у старика тряслись, — Там написано, что Сунь Ят-сен государственный преступник. Тому, кто его поймает или укажет, где он скрывается, обещана награда — десять тысяч лян серебра.

— Ну и что? — едва сдерживая волнение, спросил Чэнь Шао-бо. А Сунь заметил:

— Огромная сумма по нынешним временам…

— Как бы люди не соблазнились, — сказал старик. — Вчера возле нашего дома все околачивался какой-то человек. Я же слышал, что вы называете Сунем вон того, в серой рубахе, — обиженно пояснил он, указав пальцем на Сунь Ят-сена. — Я хотел предупредить.

— Мало ли на свете Суней, — стараясь говорить как можно безразличнее, ответил Чжэн Ши-лян, а Сунь подошел к старику и положил руку ему на плечо:

— Ты ошибся, отец, но за новость — спасибо. Старик вдруг сконфузился и, подхватив свою корзину, пробормотал, удаляясь:

— Рыба-то, должно быть, уже протухла… Друзья огорченно переглянулись. До этого дня они еще надеялись, что о Сунь Ят-сене полиции неизвестно. Теперь оставалось одно — попытаться выбраться из города, и поскорее.

— Ты, Шао-бо, и Ши-лян уйдете первыми, — заявил Сунь.

— Но охотятся за тобой, Вэнь.

— Хотите дождаться своей очереди? Еще успеете. В Гонконге у нас есть друзья, они помогут перебраться в Японию. Я останусь хлопотать о помиловании Лу Хао-дуна. — Сунь запустил руку в карман брюк и вытащил горсточку серебра. Разделил на три части. Свою разделил еще надвое и положил половину в котелок, в котором обычно хозяин кипятил воду…

Сонный Гуанчжоу еще кутался в утреннюю дымку, когда одинокий парусник, лавируя между сампанями, пробрался в Тигровые ворота, устье Жемчужной. Здесь Сунь Ят-сен почувствовал себя в безопасности: переодетого в крестьянское платье, его легко можно было принять за рыбака одной из окрестных деревушек, расположенных вдоль Жемчужной. Но тяжесть, лежавшая на душе, не проходила. Днем и ночью он думал об одном: то представлял себе истерзанного, замученного Лу Хао-дуна, то видел массовую экзекуцию над солдатами гарнизона, то мучительно доискивался причин поражения. Почему их постигла такая оглушительная неудача? Восстание подавлено без единого выстрела! Как оказались проваленными все явки? Почему задержали солдат гарнизона? Как докопались до оружия? Что это, предательство? Случайность? Но не слишком ли много роковых случайностей? Может быть, восстание было плохо организовано? Но ведь продумали все до мельчайших подробностей! Тогда почему другой отряд — из Гонконга — опоздал на два дня? Ян Цюй-юй не успел его подготовить. А может быть, задержал нарочно? Из-за конфликта в правлении Союза… Сорок боевых членов Союза оказались в руках полиции. Сорок из двухсот! Что теперь будет с Союзом? Сколько малодушных покинет его в трудный час? Крысы всегда бегут с тонущего корабля! Но наш корабль не потонет — мы начнем все сначала и будем начинать до тех пор, пока не победим… И все же, в чем главная причина провала? Без конца возвращался Сунь Ят-сен к этому вопросу.

Теперь он вспоминал историю французской революции, сопоставлял ее с движением тайпинов… У революционной партии должна быть программа, четкая, ясная программа борьбы и целей борьбы. И именно с этого следует начинать — к такому выводу он пришел. Ну, а теперь только бы успеть спасти Лу Хао-дуна и других. Сунь сильно надеялся на доктора Кэнтли и английскую миссию. Поэтому он так спешил в Гонконг. Туда же должны были пробраться поодиночке Ши-лян и Шао-бо.

— Вы уверены, дорогой Сунь, что за вами нет слежки?

Сунь словно очнулся. Он поднял голову и посмотрел на хозяина. Затем перевел взгляд на стол, сервированный к чаю. Мягкий свет керосиновой лампы, часы с римским циферблатом — другой, благополучный мир. Даже не верится, что совсем неподалеку отсюда, через небольшой пролив, — тюрьма, пытки. Там — Лу Хао-дун и другие, всего человек семьдесят.

— Сейчас главное добиться того, чтобы процесс над Лу затянулся, — произнес Сунь, не отвечая на вопрос доктора Кэнтли. — С исполнением приговора цины не медлят.

— Вы уже что-нибудь предприняли?

— Добился того, чтобы ваша миссия отправила письмо с ходатайством о помиловании.

— Я обещаю вам написать еще одно письмо вашим властям и собрать под ним подписи в колледже.

— Прошу вас, мистер Кэнтли, поторопитесь!

— Я сделаю это завтра же. А вас я свяжу со своим адвокатом.

В знак благодарности Сунь приложил руку к сердцу. Хотя, в сущности, адвокат ему ни к чему, — еще по дороге сюда Сунь узнал, что цины приговорили к смерти всех активных участников восстания, в том числе Сунь Ят-сена, Чжэн Ши-ляна и Чэнь Шао-бо. Шестнадцать деятелей Союза, приговоренные к смертной казни, лишались права появляться в Гонконге, «коронной колонии ее величества», а если они будут обнаружены за границей, их отправят в Китай для исполнения приговора. Теперь Суню оставалось одно — исчезнуть.

Глава четвертая ЗА ОКЕАН

— Доктор, вы опять на Гавайях? Если об этом пронюхают цины, вам несдобровать…

— Прошу вас, доктор, увольте меня от участия в ваших авантюрах, у меня в Китае старики родители…

— Нет, нет, доктор. Хватит, и так вылетели наши денежки в трубу…

Сунь укладывал вещи в бамбуковую корзину. Сначала бумаги, сверху — рубашки, синий вышитый пояс, подарок матери, туфли… Вещей было немного. Заглядевшись на широкий язычок пламени, который спокойно светил из-под матового абажура, он задумался. Времени прошло не так много, а сколько событий, сколько потерь, несбывшихся ожиданий… Трагически погиб адмирал Чэн — он получил шестьсот палочных ударов. В Шаньтоу четверо обезглавлены, а сколько расстреляно… Что-что, а убивать, придумывать изощренные пытки китайские правители научились! Нет больше Хао-дуна. Так и не удалось его вызволить — цины отрубили ему голову. Перед смертью Лу написал: «Сегодня нас постигла неудача… Но скоро нас будет так много, что перебить нас будет невозможно». Однако подняться вновь оказывается не так легко. Патриотизм почтенных купцов и чиновников, прежде охотно посещавших собрания Союза возрождения и даже состоявших в его рядах, жертвовавших деньги на нужды Союза, испарился молниеносно. Торговцы скотом и рисом, банковские служащие, владельцы гостиниц не хотят больше рисковать. Да, первая неудача принесла многим разочарование.

Союз на Гавайях восстановить не удается. Всюду Сунь наталкивается на стену страха. Вчера брат, Сунь А-мэй, сказал ему:

— В «Чайна мэйл» появилась заметка о твоем бегстве в Японию. Как видно, цины тебя не скоро забудут.

— Я думаю, — неопределенно ответил Сунь, пытаясь понять, куда клонит брат.

— Тогда, может, и в самом деле тебе стоит поехать в Америку?

— Спасибо, А-мэй, — растрогался Сунь. Ведь согласие брата на поездку означало, что он позаботится о семье Суня. Он не догадывался, что Сунь А-мэю было теперь гораздо удобнее, чтобы его мятежный брат оказался отсюда подальше — игра-то проиграна!

— Я надеюсь, что эмигранты не останутся глухи, когда я расскажу им о наших страданиях и надеждах, — с жаром воскликнул Сунь. — Они поддержат нас в организации нового восстания. Говорят, что четыреста миллионов китайцев — это масса ничем не скрепленных песчинок. Но это неправда! Наш народ не таков! Нас всех объединяет горячая любовь к родине и страстное желание видеть ее счастливой.

— Да-да, — равнодушно согласился А-мэй. — Я знаю, что касса Союза пуста. И раз вопрос решен, я одолжу тебе немного денег и адрес дам на всякий случай. В Сан-Франциско, в китайской колонии, разыщешь купца Цзян Сяна, я напишу ему письмо.

Сунь А-мэй вышел, потому что в комнату заглянула Лю. Со времени отъезда Лю из Аомыня Вэнь видел ее всего несколько раз, и вот теперь опять предстояла разлука, которая затянется неизвестно насколько. Но Лю, как видно, это не огорчало, хотя отъезд Суня, конечно, вызвал ее неудовольствие. А в общем-то, теперь она с определенностью могла признать, что ее замужество не удалось. Вэнь оказался пустым, никчемным человеком, у которого на уме только какие-то подозрительные товарищи и дела, о которых даже опасно говорить. Лю мечтала, что муж станет доктором, всеми уважаемым человеком. По вечерам они будут принимать гостей или прогуливаться в экипаже, она — в розовом европейском платье, он — в черном костюме с галстуком. И вместо этого — вечные скитания, жизнь на содержании шурина не то вдовой, не то женой государственного преступника!

— Может, Америка отрезвит тебя немного, муж! — язвительно произнесла Лю, входя в комнату. — Хотя вряд ли… Никто тебе не дорог — ни жена, ни дети!

«Это неправда, — подумал про себя Сунь, но не стал спорить. — Детей я очень люблю, особенно Сунь Фо, первенца». Но разве Лю объяснишь, почему он не живет «как все». То, что является делом его жизни, для нее лишь безумие. Лю демонстративно вышла из комнаты, тихо прикрыв дверь.

Сунь уложил вещи и захлопнул крышку корзины. Из коридора донеслось легкое шарканье ног в матерчатых туфлях, а через минуту раздался стук в дверь.

— Кто там?

А, маленькая служаночка, горничная Лю, из-за которой Тао Сань-го последнее время зачастил в дом Сунь А-мэя.

— Госпожа послала помочь вам укладываться.

— Спасибо, я сам. Передай, чтобы меня не ждали сегодня к ужину.

— Слушаюсь, господин. — Девушка на английский манер низко присела.

— Что-то еще? — спросил Сунь, заметив, что она не уходит.

— Доктор Сунь Ят-сен не рассердится, если Сяо Цзун задаст ему вопрос?

— Конечно нет, малышка.

— Когда доктор вернется обратно в Китай? Сунь Ят-сен горестно улыбнулся: если б он сам это знал!

— А почему ты спрашиваешь об этом, Сяо?

— Все говорят, что если кто и спасет Китай, так только доктор Сунь Ят-сен.

— Кто это «все»? — усмехнулся Сунь. — Не Тао Сань-го ли внушает тебе такие мысли? — Сяо Цзун залилась краской. — Нет, девочка. Разве под силу одному человеку свалить скалу? Такое бывает только в сказках. Но, если каждый китаец поймет, что спасение родины в нем самом, тогда другое дело, — сказал Сунь и твердо добавил: — Но недалек тот час, когда мы снова возьмемся за оружие.

Глаза девушки сверкнули.

— Я тоже хочу научиться стрелять.

— Ты? Да тебе, наверное, нет и пятнадцати? Уже шестнадцать? Все равно придется подождать, малышка. — Глядя на ее по-детски насупившееся лицо, Сунь не мог бы себе и представить, что не далее как вчера эта девочка твердо заявила Сань-го, своему жениху, что намерена посвятить свою жизнь борьбе за новый Китай.

Сунь шагал по дороге к морю. Хотелось немного проветриться, побыть одному, подумать о будущем. С моря дул влажный ветер. Кокосовые пальмы отбрасывали на землю резкие ажурные тени. Ветер быстро нагонял тучи, розовато-лиловые, как местный сорт винограда. И вскоре первые капли дождя тяжело ударили в пыль. Сунь слизнул с губ пресную влагу. Навстречу Суню мчался экипаж. Он посторонился, пропуская его. Мелькнул голубой полосатый зонтик, из-под него глянуло знакомое женское лицо. «Миссис Кэнтли!» — не слышит. «Доктор Кэнтли!» Сунь догнал экипаж, вскочил на подножку. Завизжала от страха толстая японка, должно быть, служанка. Миссис Кэнтли обернулась:

— Боже мой, Вэнь! Митико, перестаньте, это наш старый друг, — обратилась она к няньке, державшей на коленях Кэнтли-младшего. — Мистер Сунь, я вас сразу узнала, хотя вы и без косы. Только вы могли позволить себе такую выходку, — рассмеялась она.

— Да, вы словно с неба свалились, дорогой Сунь, — довольно улыбаясь, поддержал жену доктор.

— А вы как здесь очутились? — спросил Сунь в свою очередь.

— Мы здесь проездом. Возвращаемся в Англию. И пока наш пароход заправляется водой и углем, решили в последний раз полюбоваться красотой Гавайев. А вы, значит, обосновались в Гонолулу? Я полагал, что вы давно уж в Америке.

Коляска мягко катила по дороге. Сунь сидел между миссис и мистером Кэнтли, все были рады встрече, особенно Сунь.

— Вы правы, доктор. Скоро я буду в Штатах. Мое имя уже значится в списках пассажиров — я уезжаю завтра. Начинаю новую страницу жизни.

— Бедный наш Сунь, — произнесла с сочувствием миссис Кэнтли. А доктор добавил:

— Да, напрасно вы оставили хирургию ради… — и замолчал, но Сунь прочитал недосказанную им мысль: «…ради весьма сомнительных политических перспектив…»

Радость от встречи сразу померкла, и Сунь подумал: «Трудно же нам придется, если даже друзья сомневаются в нашей победе…»

Сан- Франциско ошеломил Сунь Ят-сена. Такого скопления судов в порту ему еще не приходилось видеть — и большие океанские, и маленькие, и неуклюжие баржи, груженные углем и лесом, и портовые суденышки. Их пароход едва пробрался к причалу. Справа по берегу тянулись необозримые доки и судоремонтные мастерские, а вдоль узких молов, заходящих далеко в море, выстроились массивные корпуса пароходов, окрашенные в серый и желтый цвета.

Час был поздний, но Сан-Франциско бушевал, как океан во время шторма. Полицейский небрежно просмотрел паспорт Суня, лениво поинтересовавшись:

— Малаец?

— Нет, японец, — ответил Сунь, который приехал с японским паспортом.

— Цель прибытия в Штаты?

— Посещение родственников.

— В каком городе Штатов проживают ваши родственники?

— В Сан-Франциско, Сакраменто, Шайоне, Омахе, Чикаго…

Полицейский внимательно и недоверчиво посмотрел на пассажира — уж не разыгрывает ли его этот японец?

— У вас столько родственников?

— Видите ли, господин полицейский, — учтиво пояснил Сунь, — у нас, японцев, сильно развиты родственные чувства.

Сердито нахмурившись, полицейский потребовал тридцать долларов штрафа, сумму, в несколько раз превышавшую въездную пошлину, но зато пропустил Суня на берег, немедленно прекратив расспросы.

Сунь устроился в маленькой дешевой гостинице — здесь ему предстояло дождаться утра. Едва наступил рассвет, он отправился за город, туда, где располагалась китайская колония. Сунь очень рассчитывал на предстоящую встречу — ведь он ехал не просто к землякам, а в местное отделение общества «Последователи императора Хунъу»[8].

Сунь прекрасно помнил историю этого общества. Его основателями были приверженцы императорской династии Мин еще в годы правления второго маньчжурского императора Канси. Не один раз восставали китайцы против цинов по призыву этого общества. Правда, в самом Китае эта организация особого влияния уже не имела, но на чужбине, как слышал Сунь, была еще сильна.

Переехав мост над проливом Золотые ворота, связывающий центр Сан-Франциско с окраинами, Сунь очутился в рабочем поселке, который начинался большой свалкой. Свалка эта выглядела довольно оживленной, в мусоре копошились женщины, старики, дети. Петляя по кривым улочкам, экипаж доставил наконец Суня в китайское поселение. Жалкие лачуги здесь похожи на гуандунские, как две капли воды. Только вместо глинобитных стен стояли фанерные, а рисовую солому на крышах тоже заменили фанера и листы жести, сплошь испещренные печатями и штемпелями, — видно, их подбирали на той же самой свалке.

«Так вот как живут китайцы в прославленной Америке, стране безграничных возможностей, — подумал Сунь. — Наши бедные женщины успевают состариться, ожидая, когда разбогатеют их мужья, покинувшие родину! Значит, не всех она принимает по-матерински, как проповедуют миссионеры». Кучер остановил лошадь.

— Приехали, сэр.

Сунь подозвал перепуганную девчонку, попросил проводить к господину Цзян Сяну. Она подвела его к дому, чуть почище других.

Через минуту весть о том, что приехал гость из Китая, облетела поселок, и в доме Цзян Сяна собралось множество народу. Располагались на картонных ящиках или прямо на полу. Жарко горела лампа, время от времени кто-нибудь тихонько поднимался и доливал в нее керосин. Истосковавшись по родине, люди с жадностью ловили каждое слово Суня. Но когда Сунь сказал: «Девиз вашего тайного общества «Долой цинов, да здравствуют мины!» Что же вы делаете, чтобы его осуществить?» — ответа не последовало. Молчание длилось несколько минут. Наконец поднялся совсем древний старик.

— Сынок, — доверчиво глядя на Суня слезящимися глазами, произнес он, — что-то мы не поймем, о чем ты толкуешь. Мы не хотим никого свергать. А общество существует, чтоб помогать друг другу в беде, иначе пропадешь на чужбине.

Если бы знал старик, какой удар он нанес земляку. Вот тебе и надежды на эмигрантов!

Оставив неудачные попытки найти общий язык с сан-францисскими колонистами, Сунь сел в поезд, идущий в Чикаго, и вскоре мчался по полотну Великих равнин Невады. За окном плыл серый, нескончаемый ковер лебеды и полыни — скучная, однообразная картина, навевавшая грустные мысли. Подъезжали к Омахе. Внезапно Сунь решил сойти с поезда — здесь тоже находилась китайская колония, правда, совсем небольшая, всего пять-шесть десятков семей.

У причалов Миссури дремали плоты и баржи. Стоял конец лета, когда сильные ливни, питавшие реку, уступили место длительной засухе, вызвавшей мелководье.

Сунь заметил, что и здесь китайцы живут за чертой города. В Омахе большинство занято сезонными работами на консервном заводе. Как и всюду, Сунь увидел здесь покосившиеся хибарки, чиненые-перечиненные сети, кучи мусора и рыбьей чешуи, помои и нечистоты, выливаемые в тот же ручей, из которого берут воду.

Сунь вошел в первую же попавшуюся хижину и увидел пожилого китайца. Невысокого роста, коренастый, с крупными натруженными руками и ногами, он напоминал Суню деревенского кузнеца. Оказалось, что Ли, так его звали, живет в Омахе недавно. Прежде он проживал в Нью-Йорке, где работал грузчиком, а когда начал стареть, перебрался сюда, в Омаху. Зиму он плавает на пароходе до самого Сент-Луиса, все еще таскает мешки с пшеницей, а летом огородничает. Ли оказался человеком живого ума и большой любознательности. Засыпал Суня вопросами, охотно говорил сам, а когда Сунь рассказал ему о революционных событиях в Китае — сюда доходили лишь их отголоски, — неожиданно сказал:

— Дело верное, господин Сунь Ят-сен. Наши колонисты, все до единого, воображают себя защитниками трона минского императора. Только позвольте вас спросить, — вы, видать, человек ученый, — какая нам радость защищать давно помершего императора? Ведь этого самого Хунъу давно уже нет на свете. Зачем нам мины? Неужто кто-либо лучше, чем сам народ, знает, что нужно Китаю? Выходит, народу и править бы у себя в Китае.

На Суня смотрели умные, с хитринкой глаза. Ожидая ответа, Ли перебирал узловатыми пальцами четки, такие старые, что лак на них потрескался, а кое-где и совсем облез. Сунь молча поднялся с лежанки, на которую его усадили как почетного гостя, и крепко прижал старика к груди.

— Молодец, старина Ли, ты прав, не новый император, пусть даже потомок Хунъу, а республика нужна Китаю. Побольше бы таких китайцев, как ты… Можно было бы горы своротить!

При прощании новый знакомый Суня вручил ему тонкую пачку мятых, засаленных, но аккуратно сложенных кредиток.

— Для революции, — пояснил он.

Сунь написал расписку: «Взято у Ли, китайского патриота, сто двадцать пять долларов на нужды революции и нового Китая, кои подлежат возврату после победы в двукратном размере» — и подписался: Сунь Ят-сен.

— Вычеркните «кои подлежат возврату», — потребовал Ли. Сунь подчинился, хотя был уверен, что старик отдал последнее. Ли бережно сложил расписку и спрятал ее за пазуху. Затем протянул Суню увесистый сверток:

— Это вам на дорогу.

В поезде, закусывая вареной курицей и сладким картофелем, Сунь уже не чувствовал себя таким одиноким, как по приезде в Америку.

Теперь Сунь Ят-сен направлялся в Чикаго. В кармане у него лежало рекомендательное письмо купца Чарльза Суна, владельца многочисленных торговых лавок в Гонконге и Гуанчжоу. Сунь рассчитывал, что это письмо поможет ему собрать немалые средства для революции — оно было адресовано к не менее состоятельному родственнику Чарльза Суна, одному из наиболее крупных китайских дельцов среди эмигрантов в Америке — Дин Лину. Дин Лин оказался грузным, холеным человеком. Его речь и движения были спокойны и размеренны. Казалось, что он постоянно следит за тем, какое впечатление он производит на окружающих.

— Рад с вами познакомиться, доктор Сунь Ят-сен, — произнес он, учтиво вставая навстречу гостю, но подчеркивая, что делает это далеко не всегда. Маленькие глазки на рябоватом лице цепко впились в Суня. Пока подавали чай, Дин Лин молча изучал гостя. Было заметно, что внешний вид и манеры Суня несомненно внушали ему доверие — перед ним сидел благовоспитанный молодой человек. Но едва Сунь заговорил, как сложившееся мнение стало стремительно меняться. Молодой доктор говорил о надвигающейся революции, о необходимости уничтожения существующего строя в Китае, об установлении равенства крестьянина и купца. Это уж совсем никуда не годилось — где это водится, чтобы крестьянин и купец жили одинаково хорошо! Такого нет ни в одной стране, да и быть не может!

Делец заерзал в кресле. Ему очень хотелось указать Сунь Ят-сену на дверь, но он помнил про рекомендательное письмо своего родственника и поэтому, взглянув на часы, произнес:

— Позвольте, доктор, пригласить вас со мной пообедать — скоро два часа. Здесь поблизости есть отличный ресторанчик с китайской кухней.

Ресторан назывался «Восточное спокойствие», Чувствовалось, что его хозяин старается создать национальный колорит: потолок в зале был оклеен бумагой, в оконные рамы вставлены цветные стекла, «Китайцы, будьте же до конца китайцами, ваша родина нуждается в помощи», — подумал Супь, оглядывая посетителей.

Кто-то распорядился сдвинуть столы вместе. Дин Лин представил гостя собравшимся:

— Господин Сунь Ят-сен прибыл в Америку из Китая, горя желанием найти в нашей среде поддержку.

— Слухи о вашей патриотической деятельности опередили ваше прибытие, доктор, — любезно произнес маленький щуплый человек, пристально разглядывая Суня. Кажется, его реплика решила дело. «Тощий цыпленок», «маленький галантерейщик» — называли его за глаза, но этот человек имел связи в самых высших кругах чикагского общества, там, куда доступ его соплеменникам был закрыт. И это делало дружбу с ним особенно ценной и лестной.

Должно быть, сейчас «тощий цыпленок» вспомнил о своей нищей юности, проведенной на задворках Нанкина, а может быть, ему просто захотелось поступить наперекор этим чванливым господам.

— Мы, китайские патриоты, поможем своей родине стать свободной и независимой! — громко провозгласил он и обвел глазами сидящих. Голоса мгновенно стихли. Только, как эхо, отозвался вкрадчивый тенорок Дин Лина:

— Я готов оказать посильную поддержку доктору Сунь Ят-сену. Пусть в Китае знают, что цвет китайских колонистов в Чикаго не чужд революционного духа.

«Тощий цыпленок» усмехнулся:

— Вот и отлично! А то, господа, мне иногда кажется, что китайский патриотизм состоит из одной лишь приверженности к китайской кухне. Кстати, дорогой доктор, вы слыхали, что муниципалитет Детройта запретил китайцам употреблять в пищу сою и, уж во всяком случае, подавать ее в ресторанах. Что вы на это скажете?

— Я, как врач, утверждаю, что соевые продукты по составу очень близки к мясу и чрезвычайно полезны. По пути в Чикаго я прочел в газетах официальное сообщение, что запрет с сои снят — строгая медицинская экспертиза отвергла досужие вымыслы.

— Прекрасная новость, доктор. Господа, сейчас подадут вино и фрукты, а мы тем временем выпишем на имя господина Сунь Ят-сена чеки в банк, — и, перейдя на кантонское наречие, воскликнул:

— Да здравствует свободный Китай!

— Мир и благоденствие! — отозвались остальные. — Да будет так!

Сунь Ят-сен исколесил всю Америку, большие города и малые, с горечью он убеждался, что слова о революции, произносимые им в китайских колониях, падали в сухую, бесплодную почву. В стране, где сам воздух, казалось, был пропитан республиканским духом, где не прекращались забастовки и демонстрации, среди китайских эмигрантов царила еще более затхлая атмосфера, чем в самой глухой провинции Китая. Результаты поездки убеждали его вновь и вновь — лозунг «Долой цинов, власть — минам» ошибочен и оставляет народ равнодушным. Китаю не нужны императоры. Сам народ должен управлять государством — этот вывод становился для Суня все отчетливее. С родины приходили вести о назревании нового восстания. Требовались не только средства, требовались четкий, продуманный план, программа. Сунь снова взялся за историю французской революции, за Сен-Симона, Фурье, Жан-Жака Руссо. И неожиданно в руки ему попала тоненькая брошюрка. Это был перепечатанный из журнала «Револьт» очерк о русской революционерке Софье Перовской. Этот очерк ошеломил Суня: оказывается, в России шестнадцать лет назад (еще шестнадцать лет назад!) революционеры организовали покушение на царя. Удивительно было не столько само покушение, сколько то, что оно было совершено организацией — вместе с Перовской были казнены Желябов, Кибальчич, Михайлов… Значит, в такой огромной стране, как Россия, лучшие люди решают те же самые проблемы, значит, они в Китае не одиноки, и путь, который Сунь и его друзья лишь нащупывают, — правилен! Сунь вдруг почувствовал такой прилив душевной энергии, какого не испытывал со времен подготовки восстания в Гуанчжоу.

Дела в Америке были закончены, и Сунь намеревался отбыть в Англию. В кармане его пиджака уже лежал билет на пароход «Маджестик». До отплытия оставалось несколько часов, и Сунь решил напоследок прогуляться по Седьмой авеню: его внимание давно привлекало фотоателье с огромной роскошной витриной, но как-то все недосуг было остановиться и полюбоваться мастерски выполненными видами Ниагарского водопада, новинками фотографической техники.

Хозяин подчеркнуто любезно пригласил Суня войти, и тотчас вокруг него забегали служащие, уговаривая Суня сфотографироваться. Опускаясь в кресло, Сунь мысленно клял себя за неслыханное расточительство. Если бы он только знал, какие последствия оно за собой повлечет!..

Через два дня тайный агент цинской полиции, проходя по Седьмой авеню, случайно остановился у витрины фотоателье. Его внимание привлекла кабинетная фотография. Она появилась здесь совсем недавно. Какое знакомое лицо! Не может быть?!

Поискав в книге заказов, молоденький клерк любезно сообщил хорошо одетому господину адрес его земляка, изображенного на фотографии.

— Что ты там выписываешь? — спросил клерка старший помощник хозяина, входя в комнату. — Разве ты не знаешь, что мы не даем адресов своих клиентов?

Пристыженный клерк покраснел, но было уже поздно.

В Англии первый визит Сунь решил нанести своим старинным друзьям — миссис и мистеру Кэнтли.

Дом на улице Девоншир, как и все дома вокруг, был обнесен узорчатой чугунной оградой. Калитка оказалась незапертой, и Сунь прошел в глубь двора. Он увидел висевший на двери дома медный молоточек с причудливой отделкой. Сунь снял молоток и решительно постучал.

— Как хорошо, что вы приехали, прямо к обеду! — обрадовался доктор Кэнтли, увидев Суня, и сам, под неодобрительным взглядом горничной, помог Суню раздеться. — Ваше письмо пришло еще в субботу, и жена успела позаботиться о вашем устройстве. Жить будете неподалеку от нас, на улице Холборн. Пансионат недорогой, но очень приличный, — доктор Кэнтли взял Суня под руку, — а с нами сегодня обедает доктор Мэнсон. Кстати, он недавно женился. Какой сюрприз, не правда ли?

Поднимаясь по лестнице, Сунь заметил в углу прихожей манекен китайца с косой, в национальном платье.

В этом доме многое напомнило Суню родину — дорогой китайский фарфор на столе, нежный и прозрачный, как лепестки сливы, безделушки из нефрита, таинственно мерцающий на груди хозяйки лунный камень, вправленный в серебро тончайшей китайской работы. Непривычными были только тишина, покой и благоденствие, от которых Сунь давно отвык в своих скитаниях. Разговор за столом не клеился. Несмотря на искреннее радушие хозяев, Сунь все же чувствовал, что между ними словно пролегло что-то невидимое. Возможно, была виновата долгая разлука. Но вот гости выпили по бокалу доброго рейнвейна и беседа потекла оживленнее.

— Как вы чувствуете себя в Лондоне, дорогой Сунь? — поинтересовалась миссис Кэнтли.

— В полной безопасности, — улыбнулся Сунь, — особенно в вашем доме. А как чувствуют себя ваши сыновья?

— О, они так быстро привыкли к Англии, словно здесь и родились.

— В Англии хороший климат, господин Сунь Ят-сен, — пояснил доктор Кэнтли, явно вкладывая в свои слова иной смысл. — Мы надеемся, что руки цинской полиции не дотянутся до улицы Холборн. Однако, Сунь, имейте в виду, что китайская миссия расположена недалеко отсюда. Может быть, лучше вам все-таки перебраться подальше, ну, скажем, куда-нибудь по ту сторону Гайд-парка, — забеспокоился доктор Кэнтли. Он внимательно осмотрел Суня: того вполне можно было принять за человека, прожившего в Лондоне долгие годы — европейские платье и прическа, интеллигентные манеры. Внешнее спокойствие надежно скрывало темперамент бунтовщика. И никак уж невозможно было принять его за государственного преступника! И все же предостеречь Суня было долгом мистера Кэнтли.

— Ну, хорошо, хорошо, — сдался Сунь. — Буду соблюдать осторожность. А теперь скажите, мистер Кэнтли, найдется ли поблизости от моего пансиона приличная библиотека?

— Разумеется, дорогой Сунь. Во-первых, к вашим услугам библиотека моего дома. Вы, должно быть, намерены заняться социологией, которая в медицинском колледже не преподается.

— Этой науке, доктор, учит сама жизнь, — улыбнулся Сунь, — хотя при теперешних обстоятельствах процесс обучения следовало бы ускорить.

— И вторая библиотека — при Британском музее. Мы с миссис Мэнсон проводим вас туда в любое время, — предложил свои услуги доктор Мэнсон.

— Искренне вам благодарен. — Сунь смотрел на добрые, приветливые лица, окружавшие его. Доктор Кэнтли совсем не изменился. Доктор Мэнсон заметно постарел. «А я?» — подумал Сунь и вспомнил почему-то старую английскую песенку, слышанную им у Кэнтли, там, в Китае:

Давно ли цвел зеленый дол,

Лес шелестел листвой.

И каждый лист был свеж и чист

От влаги дождевой.

Подумалось: «Да, людей меняет не только старость…»

Теперь каждое утро, наскоро позавтракав, Сунь отправлялся в библиотеку Британского музея. Он шагал еще пустынными улицами города, тихонько мурлыкая под нос: «Дивные воды реки Жемчужной…» Обычно он садился на одно и то же место и, обложившись книгами, вслушивался в тишину, нарушаемую легким шелестом страниц. Это всегда хорошо его настраивало. «Я как голодный, которому дали есть», — посмеивался над собой Сунь, набрасываясь на сочинения Милля, Рикардо, Смита. На смену приходили Вольтер, Дидро. Но особое внимание Суня привлек труд американского экономиста Генри Джорджа. Эту книгу рекомендовал ему доктор Кэнтли.

— Она чертовски нашумела в средних кругах Америки и Европы. Американец, предлагает решить вопрос о земле так, чтобы это было выгодно тому, кто ее обрабатывает — крестьянину.

— Речь идет о современности?

— Ну конечно. И сам Джордж еще жив, хотя, говорят, тяжко болен и долго не протянет.

Книга нашлась в библиотеке у Кэнтли, и Сунь унес ее с собой на улицу Холборн. Почему современное общество расколото на бедных и богатых? Почему одни утопают в роскоши, а другие должны довольствоваться коркой хлеба и удел их — тяжкий труд? Вся беда в том и заключается, что у одних есть земля, а у других ее нет, хотя именно они ее обрабатывают. Земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает. Так утверждает Генри Джордж.

Как-то Сунь разговорился с русским политэмигрантом. «Обязательно познакомьтесь с сочинениями господина Маркса», — посоветовал он, протянув Суию увесистый, потрепанный том. На титульном листе Сунь прочитал: «Капитал. Критика политической экономии».

Перелистал первые страницы, и ему показалось, что понять и осмыслить эту книгу нелегко. Но Сунь читал терпеливо, по нескольку раз возвращаясь к прочитанному. И вскоре возникло такое чувство, словно перед ним беспощадной рукой сорвали блестящие покровы с язв, с отвратительных, грязных сторон капитализма. Он поражался тому, как с математической точностью Маркс объяснял, почему капиталисты, испытывая друг к другу столь слабые братские чувства при конкуренции, составляют воистину масонское братство перед лицом рабочего класса. «В Китае, — думал Сунь, — помещики столь же единодушны, сдирая с крестьян три шкуры. Рабочих в Китае почти нет. — Значит, главный вопрос, который должна поставить революция, — вопрос о крестьянстве. Что обеспечит крестьянину безбедную жизнь? Только земля. Следовательно, в первую очередь надо дать крестьянину землю. Но дать землю — это тоже еще не все, ее нужно обработать». Сунь вспомнил, как обрабатывают землю в его родной деревне — грубые сохи, мотыги, а то и просто руки. Китайский крестьянин бережлив до предела: на межах, разделяющих рисовые посадки, он выращивает овощи, рисовой соломой покрывает крыши, плетет из нее туфли, шляпы, корзины. Из бамбука и тростника, растущего в речных заводях, делает циновки. Воистину подвижнический труд, но и он едва дает не умереть с голоду. Задача революции также сделать Китай индустриальным. Но кто завоюет для крестьянина блага? Маркс говорит, что пролетариат сам завоюет весь мир. Способен ли на это китайский крестьянин, чертой которого стала покорность. Вспышки отчаяния порой приводят крестьян к бунту, но не было случая в истории Китая, чтобы бунтари одержали победу. Даже знаменитое Тайпинское восстание было подавлено. Землю для крестьян должны завоевать революционеры, при помощи наемных отрядов…

Занятия совсем не оставляли Суню досуга. Но как-то раз, уступив просьбам семейства Кэнтли, он решил провести у них целое воскресенье.

День обещал быть погожим, светило солнце, и Сунь шел не торопясь, наслаждаясь ясным безоблачным утром, впервые выпавшим за последнюю неделю. За чугунными решетками оград золотилась листва, вступая в спор с закопченными крышами. В воздухе стоял запах сырой, разрыхленной земли. Сунь размышлял о том, что есть что-то общее в ранней весне и поздней осени, как в ребенке и глубоком старце. Тонкая паутинка села ему на рукав. Сунь остановился, чтобы осторожно сдуть ее, и услышал за спиной голос:

— Извините, сэр, вы китаец, не правда ли?

Сунь обернулся. Почтительный голос принадлежал низенькому пожилому человеку, одетому по-европейски, но с выбритым лбом и косой.

— Я китаец. Что вам угодно?

— Откуда вы родом, сэр?

— Из провинции Гуандун.

— Какая приятная неожиданность! — воскликнул незнакомец. — Мы с вами, оказывается, земляки. Это здесь такая редкость! Прошу вас, сэр, зайдемте ко мне, это совсем рядом, в соседнем доме, посидим, потолкуем. Я напою вас настоящим китайским чаем.

Сунь покачал головой — он торопится и не может принять приглашения. Но незнакомец не отставал от Суня, суетливо семенил рядом с ним.

— Простите, вы что-то обронили! — внезапно воскликнул он.

Сунь нагнулся и тут же почувствовал, как его подтолкнули в спину. Он очутился в полутемном помещении. Осмотрелся по сторонам и увидел в отдаленном углу человека, сидящего перед низким столиком.

— Что все это значит? — гневно спросил Сунь и обернулся, ища глазами китайца, который прицепился к нему на улице, но тот исчез.

Человек за столиком был седовлас, с лысинкой на самой макушке и с маленькой бородкой клинышком, одет в китайское чиновничье платье. Рядом с ним, на полу, лежала островерхая шапка с фарфоровым шариком на макушке, увенчанная павлиньим пером. Чиновник поспешно напялил шапку и с довольной улыбкой сообщил:

— Ну, вот вы и в Китае господин Сунь Ят-сен.

— Вы обознались, немедленно выпустите меня отсюда! Или я позову на помощь.

— Кричать совершенно бесполезно, доктор, — вас никто не услышит. А главное — вы находитесь на территории китайской дипломатической миссии. Буду с вами откровенен — ну и задали вы нам работы! Вам удалось избежать ареста в Штатах, но китайский посланник в Америке телеграфировал нам о вашем прибытии. Вы совершили маленькую оплошность. Какую? — он довольно хихикнул. — Кабинетная фотография. Помните? Кабинетная фотография в ателье на Седьмой авеню!.. Здесь мы окажем вам гостеприимство, пока не получим распоряжения, что с вами делать дальше.

Сунь внимательно рассматривал сидящего перед ним человека.

— Вы англичанин? — не сдержал он любопытства.

— Это не важно, уверяю вас, совсем не важно. Впрочем, если вам будет угодно, — перед вами английский советник при китайской миссии в Лондоне. А сейчас я попрошу вас ответить на несколько вопросов.

— Я протестую! Вы не имеете права меня допрашивать.

Чиновник с улыбкой посмотрел на Суня:

— Право всегда на стороне более сильного, милейший, а в данной ситуации преимущество явно не в вашу пользу. Так что советую быть посговорчивее. Итак, ваше имя?

Сунь сжал губы, и сколько советник ни бился, вызвать его на разговор ему не удалось. Потеряв терпение, он позвонил в колокольчик. Суня повели вверх по длинной крутой лестнице.

Оставшись один в запертой комнате, Сунь присел на краешек стула. Надо было обдумать создавшееся положение. Какая наглость — захватить его среди бела дня в столице Англии! Ясно было одно — медлить нельзя, но что он мог предпринять? Сунь понимал, что его постараются возможно скорее переправить и Китай, и они сделают это, если о его похищении никто не узнает на воле. Бежать! Сунь кинулся к окну. Забранное железной решеткой, оно выходило на плоскую крышу. Поднимаясь по лестнице, Сунь отсчитал шесть этажей.

Услышав звук поворачиваемого ключа, он отпрянул от окна. Дверь отворилась, и перед Сунем вновь появился английский советник.

— Вы можете написать, чтобы вам прислали необходимые вещи, — произнес он, с любопытством рассматривая узника. — Вам ведь придется провести здесь не один день. — В его голосе звучало миролюбие — этот господин Сунь Ят-сен вовсе не был похож на государственного преступника: умное, интеллигентное лицо, держится с достоинством. Как обманчива бывает внешность, как обманчива! Просто невероятно, что этот человек представляет угрозу цинскому трону!

— Я распоряжусь подать вам перо и бумагу.

— Вы очень любезны, но писать я не буду.

«А он не так-то прост, этот Сунь», — отметил про себя советник, досадуя, что ему придется тратить лишнее время на розыски квартиры Сунь Ят-сена, чтобы произвести там обыск.

Весь день Сунь провел, вышагивая от окна к двери, от двери к окну. Он не мог себе простить собственной беспечности. Теперь его отправят в Китай и четвертуют, — рухнут все планы, все надежды. Товарищи продолжат начатое дело, но он-то уже не будет его участником! И все из-за его легкомыслия!

Устав ходить, он опустился на узкую жесткую койку, застланную вытертым одеялом, обхватил руками голову. Ум его работал спокойно и хладнокровно, обдумывая возможность побега. Как установить связь с внешним миром? Он попытался было привлечь внимание прохожих, выбрасывая в окно монеты, завернутые в бумагу. Но в миссии это заметили и заколотили окно наглухо.

Тягуче заскрипела дверь. Появился китаец, заманивший Суня в ловушку.

— Вы напрасно стараетесь вырваться отсюда, господин доктор. Агент цинской полиции следует за вами от самого Фриско. Неужели вы думаете, что теперь, когда вы наконец в наших руках, мы позволим вам уйти? — Он хихикнул. — А у вас отличный вкус — лучшее фотоателье Нью- Йорка!

— Господин…

— Господин Тан к вашим услугам.

— Мой арест незаконен, господин Тан. У вас могут быть неприятности в министерстве иностранных дел Соединенного королевства.

— О, не извольте беспокоиться, господин доктор. Ни одна живая душа в Лондоне не узнает, что вы здесь. Мы ведь не собираемся требовать у британского правительства вашей формальной выдачи… И лучше бы вам сознаться, что вы Сунь Ят-сен. Тем более, что вы, доктор, пользуетесь на родине огромной популярностью. Надеюсь, вы не забыли, что настоящий ханец должен умереть, не утративши своего лица?! Ха- ха- ха! — Тан уселся на стул и достал табакерку. — Нюхательного табачку не желаете? Жаль, жаль. Табак хорошо прочищает мозги.

Казалось, еще минута, и Сунь не выдержит, вышвырнет вон из комнаты эту вонючую черепаху. Тот словно понял, что ему грозит, и бочком направился к двери. Уже с порога он сообщил:

— Вас свяжут, засунут в рот кляп и препроводят на борт корабля. Подумать только, с каким почетом вы прибудете на благословенную родину! — Тан запер за собой дверь и прильнул к замочной скважине — узник по-прежнему сидел не шелохнувшись.

Потянулись дни. От бессонных ночей Сунь едва мог раскрыть глаза — так они опухли и загноились. Только однажды он забылся тяжелым сном. Накануне Тан сообщил ему, что пароход, на котором повезут Суня, готов к погрузке.

— Молитесь, господин Сунь, молитесь, да поможет вам бог! — язвительно произнес Тан, и Сунь подумал: «Откуда в этом человеке столько злобы?»

Под утро, внезапно проснувшись, он услышал шаги, — должно быть, в мансарду поднимался слуга, который топил печь и делал уборку. Сунь уже неоднократно пытался с ним заговорить, но безуспешно. Сунь удивился, увидев, что слуга вошел к нему раньше времени, — едва начинало светать. Молча он подошел к печи и стал разводить огонь.

— Колин, почему вы не хотите меня выслушать? Слуга, молодой рыжеволосый парень, подбросил в топку уголь и посмотрел на Суня.

— Что вам угодно, сэр? — Сунь впервые услышал его голос.

— Помогите мне! — слова Суня прозвучали требовательно, почти властно. Колин перестал рыться в корзине с углем и едва слышно произнес:

— Мне сказали, что вы страшный преступник…

— А по-вашему, я похож на преступника? Я политический эмигрант. Мне пришлось покинуть родину, потому что китайское правительство намерено лишить меня жизни.

— За что?

— За то, что я стремлюсь ввести в Китае справедливое управление.

— Тогда почему же наше правительство не возьмет вас под свою защиту? Ведь Великобритания всегда покровительствовала изгнанникам.

— Но никто не знает, что я здесь. Они заманили меня в ловушку. Оповестите моих друзей, и я буду вам вечно обязан.

Колин молчал. Потом подхватил свою корзину и направился к двери. Сунь почувствовал, как в его груди нарастает отчаяние — ведь Колин был его последней надеждой.

— Моя жизнь в ваших руках, Колин, — с неожиданным для себя спокойствием произнес Сунь. — Неужели вы можете равнодушно наблюдать, как человека ведут к гибели, и не протянуть ему руки?

Слуга остановился. Через секунду Сунь услышал:

— Если позволите, сэр, я отвечу вам завтра.

В субботу после обеда доктор Кэнтли решил, как обычно, провести несколько часов в своей библиотеке. Миссис Кэнтли отправилась с детьми на прогулку, и в доме было пустынно и тихо. В библиотеке на круглом столике доктора ждал чай. Рядом с прибором лежала запоздавшая почта. Через раскрытое окно вместе с прохладным воздухом в комнату проникал уличный шум — цокот копыт, приглушенные гудки. Доктор взялся за газету, но читать расхотелось. Отставив стакан с чаем, он решил просмотреть почту и сразу наткнулся на конверт с адресом, написанным незнакомой рукой. Насколько он помнил, ни у кого из его корреспондентов не было такого невероятного «дабл'ю».

«С прошлого воскресенья здесь, в китайском посольстве, заключен ваш друг. Его намерены отослать в Китай, где, наверное, повесят. Положение бедного человека очень грустное, и что-нибудь должно быть предпринято для его освобождения немедленно, иначе его увезут и никто об этом не будет знать. Я не смею подписать своего имени, но написанное мною — сущая правда… Что бы вы ни предприняли — делайте это безотлагательно, иначе будет поздно. Имя его, я полагаю, Лин Йин-сен», — прочитал он.

Так вот почему Сунь не пришел к ним ни в воскресенье, ни в понедельник, ни во вторник…

Доктор выбежал на улицу, плохо еще представляя, что будет делать. Шел дождь. В тусклом свете рано зажженных фонарей его струи казались свисающими с неба непомерно длинными, тонкими нитями. Где-то ударили часы — оказывается, уже вечер. Доктор остановился и вытер платком мокрое лицо. Этот жест вернул ему самообладание. Он остановил проезжавший мимо кэб и поехал в ближайший полицейский участок. Дежурный инспектор сразу смекнул, что дело, которое ему изложил этот прилично одетый господин, не похоже на те, с которыми ему приходится сталкиваться ежедневно. Он не стал заводить протокол и заявил откровенно:

— Думаю, сэр, что с таким делом следует обращаться куда повыше — прямо в Скотланд-ярд. Там в подобных вещах знают толк.

Доктор Кэнтли разыскал дежурного инспектора Скотланд-ярда.

— Ваш рассказ просто невероятен, — поразился тот, выслушав взволнованного посетителя. — Кое-что мы предпримем, но придется подождать — конец недели, посудите сами.

Доктор Кэнтли схватился за голову — как он мог позабыть, что сегодня суббота, вся официальная жизнь города замирает до понедельника. Но нельзя терять ни минуты!

— Мой совет — обратитесь в прессу. Дело сенсационное, пресса может вам сослужить полезную службу.

Воскресенье для семейства Кэнтли прошло в хлопотах. Миссис Кзнтли по совету мужа с утра отправилась в пансионат и сожгла все бумаги Суня. Она кидала их в огонь с сожалением, понимая, что уничтожает нечто, имеющее для их друга немалую ценность. Но вот последний клочок превратился в золу. Она провела ладонями по разгоряченному лицу и поднялась. Скорее домой, может быть, там уже есть какие-нибудь новости о Суне! Но уйти она не смогла — хозяйка пансионата пригласила ее выпить чашечку кофе. Конечно, это был только предлог, чтобы расспросить ее об исчезнувшем жильце. Впрочем, хозяйка этого и не скрывала.

— По старой дружбе, объясните мне толком, миссис Кэнтли, что случилось с моим жильцом? Такой милый, такой скромный джентльмен! Мне было бы жаль, если бы он попал в неприятную историю.

— Уверяю вас, миссис Эррон, репутация вашего заведения не пострадает: ничего постыдного мистер Сунь не совершил.

Пока миссис Кэнтли беседовала с хозяйкой, доктор Кэнтли и доктор Мэнсон, посетив редакцию «Тайме», помчались в министерство иностранных дел. Ответственный чиновник министерства выслушал посетителей сочувственно и твердо пообещал доложить о деле Сунь Ят-сена самому министру иностранных дел лорду Солсбери.

Джеймс Кэнтли не мог видеть небрежного жеста министра и его кислой улыбки, с которой тот выслушивал обстоятельства дела. Однако похищать людей прямо на улицах Лондона и держать их в тайных тюрьмах — это уж слишком! Великобритания не намерена портить себе репутацию одной из самых лояльных и благоустроенных стран мира по той только причине, что китайцам понадобилось изловить своего соотечественника!

В один из дней конца октября 1896 года из дома, где помещалась китайская дипломатическая миссия, вышли четверо: мистер Кэнтли, ответственный чиновник министерства иностранных дел Великобритании, полицейский инспектор мистер Джарвис и с ними — молодой мужчина в сером клетчатом пальто, застегнутом наглухо. Держался он очень прямо, только время от времени закидывал вверх голову, словно впервые видя небо, пусть не такое синее и яркое, как у себя в Китае, но все-таки свободное.