Озерный мальчик

9

После того как Валентин научился читать, его мечты как будто еще немного обеднели. Теперь его бурное воображение черпало обильную пищу в основном из книг. Мальчик все еще не осознавал, что многие из тех книг, которые он читал, написаны людьми с более бедным воображением, чем его собственное. Все равно, он переносил на страницы сухо написанных книг свой невообразимо богатый духовный мир. Так что книги были в сущности больше поводом для игры его воображения, чем основой.

В обед он возвращался из школы обычно уставшим и изнуренным. Даже мать избегала в эти минуты смотреть на его посеревшее лицо. В глубине души она чувствовала, что мальчик мучается. Но что она могла сделать? Ободрить его? Чем ободрить — истиной? Она сама не понимала, в чем заключается эта истина. Сознавала только одно — он должен пройти этот путь, как проходят его все дети. Без этого испытания никто из них не сможет по-настоящему встать на ноги. Валентин обедал без всякого аппетита, не обращая внимания на то, что поддевает на вилку. Лора, и без того не умевшая готовить, теперь и вовсе все забросила. И для кого готовить, если слишком привередливый Радослав Радев питался в столовой у себя на работе, а сын оставался равнодушным как к отлично приготовленным, так и к безвкусным блюдам. Чаще всего она кормила его чем-нибудь всухомятку, только иногда ставила на стол мясные консервы, всегда кое-как подогретые.

Перекусив на скорую руку, Валентин спешил уединиться в своей комнате. И с какой-то неестественной страстью хватался за книгу. Он уже не читал так торопливо и алчно, как в первый год. Не так живо интересовался сюжетом, как вначале. В сущности, он не читал, он питал свое ненасытное воображение. Время от времени отрывался от страницы, но действие не останавливалось, а продолжало течь все так же неудержимо — конечно, немного наивно и по-детски, но неизмеримо более богатое деталями и красками.

В сущности, это были его новые мечты — дополняющие все прочитанное за день. И они были всегда намного богаче и сильнее того, что он читал. Его воображение работало в основном ночью. Днем перед глазами как будто всегда стоял упершийся в страницу длинный, немного кривой палец учительницы. Он знал, что должен отложить книгу. И немедленно взяться за учебник — этот надоевший и пустой учебник, в котором мечты не было и в помине. Противнее всего сидеть в классе и дрожать, когда чего-нибудь не знаешь. Страх, словно холодные щупальца осьминога, охватывал Валентина. Он не смел ни шелохнуться, ни взглянуть в сторону. Ему казалось, что если он будет сидеть неподвижно, Цицелкова не заметит его. А насколько лучше и спокойнее, когда урок выучен! Тогда можно спокойно думать в классе о своих делах, позволить себе не слушать Если учительница вызовет — он ответит, если не вызовет — еще лучше.

И хотя Валентин сознавал это, он не мог оторваться от книги. Словно какой-то внутренний голос нашептывал: «Еще немножко!» И у этого «немножко» не было конца. Мальчик не мог перебороть в себе желание читать и мечтать, не мог выйти из своего мира.

Ночью все было иначе. Валентин был твердо убежден, что только ночью человек чувствует себя полностью свободным. Он считал, что ночи принадлежат ему, и он может распоряжаться ими, как хочет. Безмерное чувство сладостной и чарующей свободы, не знающей границ и препятствий, делало его совершенно другим человеком или другим ребенком, все равно. Свободным и сильным. Быть сильным, быть всемогущим — вот что лежало в основе каждой его мечты.

— Папа, я хочу спать! — сказал мальчик.

Он сидел спиной к телевизору и видел в окне гостиной, как светлые и темные тени играют на гладкой поверхности стекла. Можно было даже следить за действием, не давая себе труда обернуться. Но зачем ему это? Он просто не понимал, как отец может часами сидеть, уставившись в этот огромный и скучный стеклянный глаз.

— Не слишком ли рано? — рассеянно спросил отец.

Было действительно рано, как раз показывали новости.

— Я хочу спать! — уныло повторил мальчик.

Он совершенно не умел врать, и очень хорошо, что отец на него не смотрел.

— Подожди, кончатся новости!.. И приготовлю тебе ужин!

— Папа, я могу сам!..

— Ну ладно, — сказал отец. — Там есть постные голубцы, их не надо подогревать…

Мальчик быстренько перекусил хлебом с брынзой и выпил стакан молока. Потом чуть ли не влетел в свою комнату Мать редко прибирала постель, так что ему ос — тавалось только забраться под одеяло. Он немного дрожал от холода и накрылся одеялом с головой. Хотя бы в начале ему была необходима полная темнота.

И вот — лампы погасли, занавес медленно раздвинулся. Пробежали неясные тени. Затем дымка рассеялась, и появились первые образы. Мальчик затаил дыхание. Еще немножко, и образы приблизятся. Еще немножко, и все станет действительностью.

…Он видел себя на вершине холма, гладкого, песочного цвета. Он сидел верхом на огромном коне с длинной желтоватой гривой. Конь нетерпеливо бил копытом рыхлую землю, пытаясь время от времени встать на дыбы. Но это ему не удавалось, потому что мальчик держал поводья железной хваткой. На его левом боку у бедра висел меч. Такого меча не было ни у кого, простому воину было не под силу поднять меч даже двумя руками.

Конь немного успокоился, только его злые глаза продолжали еще сверкать. Возбужденные своим вожаком, и другие кони начали фыркать и ржать, топот копыт нарастал. Он обернулся — шлем к шлему, меч к мечу, стремя к стремени. Лица бойцов напряжены и нетерпеливы, они еле сдерживают коней. Ждут его знака. Не в одну битву летели они вместе на своих конях, и будучи с ним, никто не ведал страха. Но он не торопился, и все так же внимательно смотрел на долину. У подножия холма, там, где вился еле заметный путь, медленно двигался караван с пленными. Их охраняли воины в кожаной одежде, с островерхими шлемами на головах. Он знал — их кони быстрее, чем его. И если бы они не вели с собой пленных, ему было бы трудно их догнать. Сейчас надо было выждать, пока они подойдут поближе, и только тогда напасть. Разогнавшись по пологому склону, его кони, отяжелевшие от доспехов воинов, получат хорошую скорость. Он ждал и молчал. Миг атаки приближался.

Он ее не видел, но знал, что она там — за спиной одного из кривоногих воинов. Те не спешили, наверное чувствовали себя в безопасности. Не озирались по сторонам, — иначе могли бы заметить его, спустившегося, словно железный орел, на вершину холма. Вот они совсем приблизились, и он поднял свой меч. Конница с яростным топотом сорвалась с места. Никогда еще его сильный, но тяжелый конь не несся так быстро. Грива коня развевалась, белая и желтая пена летела из его рта, но странно! — уже не слышно было топота копыт, резкого бряцания оружия, словно его в самом деле нес ветер. Он быстро настигал их, уже видел потные спины лошадей, их влажные хвосты. И вдруг все звуки восстановились — сейчас он уже ясно слышал дружный топот, их испуганные крики, нервные команды. Наконец он увидел ее. Ему показалось, что она словно прилипала к спине могучего всадника, крепко схватив его руками за пояс. В следующий миг он настиг их, изо всей силы взмахнул мечом, и шлем всадника глухо ударился о землю. Он успел схватить ее за талию — она была в черной шелковой мантии — и как перышко перебросил к себе на лошадь. И в следующий момент оцепенел: на лице, на котором он ожидал увидеть улыбку и выражение счастья, застыла гримаса гнева и презрения.

«Господи, я хочу, чтобы она меня полюбила! — его сердце обливалось кровью. — Хочу, чтобы она меня полюбила, господи!». Откуда в его душе родилось это странное слово — «господи»? У них дома его никто не употреблял. Наверное, услышал его от своей бабушки — она часто крестилась, бормоча под нос то молитвы, то проклятия. Но сейчас ему казалось, что никакая земная сила не поможет ему — настолько чужим и враждебным было ее лицо. «Помоги мне, господи! Пусть она меня полюбит!»