ПереКРЕСТок одиночества 4: Часть вторая

Глава 11

Глава одиннадцатая.

Я заранее настроился на самый худший вариант — на общий максимальный интерес к моей тусклой серой персоне. Я понимал, что вопросов будет больше, чем я сумею ответить. Что я окажусь в перекрестье множества жадных до новостей взглядов. И я заранее знал, что мне придется отдуваться за всех покойников — речь о тех попавших под взрыв скороварки обварившихся и умерших бедолаг. Видел я сегодня тот огромный бак с пошедшей по боку трещиной и отлетевшей крышкой. Попади под фонтан кипящего жирного бульона — и спасти не смогут нигде. Не могу сказать, что я искренне скорбел о погибших — хотя их было жаль — но вот в своей горе из-за их слишком ранней смерти я был уверен полностью. И нет я не бесчувственный монстр. Просто проживи новички хотя бы еще пару дней, для них точно также организовали бы приветственную вечеринку, на которой они ответили бы на все вопросы, поведали бы о том и о сем, тем самым максимально удовлетворив любопытство здешних старожилов. И сегодня — на таком же мероприятии, но уже для меня — я оказался бы куда менее интересен для уже пресытившихся работяг. Теперь же все стало гораздо хуже — новенькие не ответили на наверняка многочисленные вопросы, вечеринка не состоялась и в результате вся сила удара обрушится на меня. И в этом заключалась главная для меня опасность — очень уж не хотелось вляпаться из-за какой-нибудь пустячной ерунды. Ну… придется изворачиваться как угрю на горячей сковороде…

Войдя в общую зону, я широко, но не вызывающе улыбнулся, после чего замедлился и сбился с шага по пути к сдвинутым вместе столам. Сидящие за столом плечо к плечу мужики привстали, целый ряд обернулся, глядя на меня и тут же все они приветственно загомонили и замахали руками.

— Давай!

— Да не журься ты!

— Иди-иди, обмывать будем!

— С прибытием, друже. С прибытием.

— Вот ты и дома. А мы твои добрые соседи.

— Давай к нам!

— Ох, красава! Весь день отпахал, а шагает с такой улыбкой, будто и не работал вовсе!

— И не говори — нам бы его годы.

— А ну не налегайте на новичка! Видите же — не знает куда глаза деть.

Ко мне подскочил Василий Азаматович, пахнущий холодцом с чесноком и свежим водочным духом. Опустив мне чуть ли не по-хозяйски руку на плечо, он повысил голос, пересиливая общий гомон:

— А вот и Тихон!

— Да видели мы его уже. Давай его сюда, Васька!

— К нам поближе!

— Налейте ему светленькой!

— А ну! — рявкнул кто-то поспешно — Ему в ночь выходить! Совсем трезвость ума потерял, Николай⁈

— Так ведь начальство спит.

— А может и не спит! — резонно заметил мужичок лет под пятьдесят — Нечего новика под беду подставлять! Выпьет в вечер перед выходным — а мы поможем ему бутылочку приговорить. Ты ведь из нормальных? Водку пьешь?

— Пью — признался я и мой утвердительный ответ тут же заставил заулыбаться всех собравшихся и загомонить еще сильнее.

— Куришь?

— Иногда.

— Спортом занимаешься?

— Люблю это дело.

— Красивых женщин любишь? — крикнул кто-то с дальнего края стола.

— Красоту нельзя не любить — улыбнулся я, смущенно почесывая затылок и продолжая стоять у стола.

Василий Азаматович буквально силой усадил меня на стул, сам уселся рядом, пододвинул ближе ко мне тарелку с дрожащим мясным содержимым и со знанием дела пояснил:

— Холодец удался на славу! Федька делал — а он по этому делу мастак — потянувшись за стоящим на опаленной доске металлическим чайником, он привстал и громогласно попросил — А вы не наседайте все же! И лишних вопросов о всяком личном не задавайте! Я серьезно, мужики! Меру знайте! Лунь! Кинь сигареты и спички. Закуришь?

— Закурю — кивну и по наитию кивнул на стоящий неподалеку мутный графинчик с прозрачным содержимым — И стопку выпью одну. Чисто нервы успокоить.

С этим я угадал — стоило упомянуть водку и глаза смотрящих на меня стариков и уже седеющих мужиков разом потеплели еще на пару градусов, а один удовлетворенно кивнул:

— Этот точно из наших да правильных!

— Из алкашей что ли? — беззлобно буркнул Василий, наливая мне стопку до краев и ставя рядом со стаканом с чаем — Только одну! Тебе ж еще работать.

Я чуть было не опрокинул в себя водку просто так, но вовремя опомнился и сдержал руку. Поднявшись, подцепил стаканчик, обвел взглядом обращенные ко мне многочисленные лица и, дождавшись тишины, произнес:

— За встречу. И спасибо вам, что приняли да приютили. Я уж отблагодарю!

В ответ поднялся лес с мерцающими стопками, а общий гул одобрения вырвался далеко за пределы комнаты отдыха, наверняка раскатившись долгим эхом по здешним длинным коридорам. Вот теперь пора. Одним глотком выпив водку, я поморщился, цапнул вилкой кусок холодца, заел и одобрительно кивнул, опускаясь на место:

— Вкусно!

Стопку мне тут же налили еще раз — уже не Василий, а проворный мужичок в синей старой рубашке и стриженный под горшок. В ответ на возмущенный возглас Василий он лишь фыркнул:

— Не будет сегодня начальства. И в следующие два дня не появятся — сам же знаешь. Праздники у них начались и все хозяйство на нас.

— И все же…

— И все же лисы кур воруют — буркнул мужичок и ткнул меня локтем в бок — Я Тимофей. Прозвище Синька и это не потому что рубашка синяя. Смекаешь?

— Смекаю — улыбнулся я, не торопясь поднимать стопку.

— Ты Синька его давай не спаивай! — вмешались с другой стороны стола — Дай человека поспрашивать! Тихон!

— Слушаю?

— Ну как там?

— В келье тюремной? — выдержав паузу, я тихо покачал головой — Довольно страшно, врать не стану и цену себе накручивать не буду. Немало времени я там как в тумане провел. Целые недели пролетели, а я их и вспомнить не могу.

— Бывает — вздохнул Синька и сделал большой глоток чая — И меня также случилось…

— Бытие в кресте непростое, конечно — кивнул задавший вопрос старик и махнул рукой будто мухой отгоняя — Но мы там все побывали, годы провели и тема эта нам неинтересна. Ты давай про другое!

— Про другое? — я с взглянул на него с искренним недоумением.

— Про Землю нашу! — пояснил старик и прихлопнул ладонью по столу — Про Родину нашу! Как там бытие идет? Что нового? Какие свершения и достижения? От чего лечат да чем калечат? Самолеты как быстро летать начали? Не запретили ли водку снова? Нам все интересно! В наши времена ничего годами не менялось — а сейчас, если слухам верить, там каждый год мир с ног на голову переворачивается…

— Вот теперь понял — хмыкнул я, чувствуя, как с души сваливается тяжелый камень — Что ж… рассказывать придется долго…

— А мы никуда не торопимся! Ты главное говори погромче — а то стол длинный и глуховатых у нас прибавилось.

— И с чего начать?

— Давай про политику проклятую!

— Лучше про колхозы!

— Какие колхозы, дурень? Они тридцать лет назад кончились вместе с председателями!

— Тогда про машинерию сельского хозяйства!

— Да ему-то откуда знать? Не комбайнер же он!

— А вдруг!

— Пусть про кино расскажет! Говорят, на экранах царит разврат! Вытворяют мол там всякое — и даже не ночью, а прямо посреди дня!

Рассмеявшись, я успокаивающе поднял ладони и заговорил:

— Да я много чего знаю. У нас сейчас новостей так много, что только знай читай да смотри. И начну с описания разврата…

— Вот это тема! А про комбайны им потом отдельно расскажешь! Давай, Тихон! Рази про разврат!

А я, дурак, вопросов о крестах да чалках боялся. А народ вон что интересует — хотя оно и понятно, если так посудить.

В результате я больше часа рассказывал о новшествах Интернета, гаджетах, виртуальной реальности, возможностях современных автомобилей и обо всем том, что интересовало трудников огромных кухонь. На некоторые их вопросы, касающиеся родной планеты и родной страны, я ответить не смог — да и кто бы мог предугадать, что кому-то из них захочется узнать о судьбе некоторых из заседающих в президиуме двадцать пятого съезда коммунистической партии, текущем репертуаре Большого театра, цела ли еще Медвежья пещера у реки Печора и сколько сейчас платят посуточно трудящимся в составе геологических экспедиций.

В ночную смену меня отправили не одного, а вместе с Айтаном Ивановым, невысоким улыбчивым якутом, выпившим больше меня раза в два, но при этом твердо стоявшим на ногах, говорящим и действующем с трезвостью и взвешенностью. Восемьдесят четыре года назад он был рожден в поселке Бриндакит, откуда его семья позднее перебралась в Якутск. Там он с юношества выучился на сапожника, достаточно долгое время работал по специальности, из-за трагедии рано похоронил родителей и двух сестер, после чего решил круто поменять жизнь. Продал все и отправился сначала в солнечный город на две недели, где остановился в санатории по путевке, намереваясь отдохнуть, присмотреться и понять как тут вообще и что носят на ногах здешние люди. Но вообще жить он хотел в местах, где зимы не столь суровы как в родном краю, но все же достаточно длинные и снежные. Выбрать город не успел, да, впрочем, и отдохнуть тоже — на третий день угодил сюда после долгой беседы у пивной бочки с неприметным мужичком в серой кепочке. В тюремном кресте прижился легко — это ж разве холода? Ерунда, однако.

Пристрастился к чтению, выменивал книги какие удалось достать, сумел восстановить часть необходимого для любимого ремесла инструментария и принялся починять обувку сидельцев. Чинил вообще бесплатно или в обмен на материал какой-нибудь. Шил красивые домашние туфли с толстой кожаной подошвой — за них брал плату соразмерную. Научился шить жилеты, не раз приходилось перешивать шубы, не сосчитать сколько раз шил с нуля рюкзаки или вместительные сумки с длинным ремнем. Всему пришлось учиться самому. Годы шли и он думал так и помрет в кресте — не рассчитывал прожить все сорок лет, ведь все же скучно, а от скуки люди помирают. Но тут вдруг с ним связались, завязали через посредников разговор, намекнули на иной возможный исход судьбы… и так вот он оказался на тюремных кухнях. Здесь не скучно — много обязательной работы, затем разговоров. Опять же продолжает шить одежду, но пуще всего ценит возможность и дальше заниматься любимым делом — сапожным.

Толкая вместе со мной тяжело нагруженную тележку, бодрый старик чуть пьяно сверкал глазами и говорил, говорил, наслаждаясь моим вниманием.

— Мы ведь тоже как обувь, Тихон! Каждый человек как обувь — но не новая, а хорошенько так поношенная. А каждая обувь — как человек! Со своим началом, судьбой, жизненными превратностями и смертью.

— Хм… сравнить человеческую жизнь с парой ботинок?

— Конечно! Каждый человек и каждая пара обуви — как поэма! Мать, родившая дитя и с отцом воспитавшая — посылают в мир творение! Сапожник, что обувь создал по нужной мерке, будто поэму написал. Ведь тоже законченное творение — как не посмотри. И как не крути, но и судьбы схожи — какой-то человек каждому по душе, всем он хорош, а вот у другого характер тяжелый, с людьми неуживчив. И обувь также! Одна прямо как влитая сидит на ноге — мягко в ней, удобно. А другая там натрет, здесь колет, тут сдавливает… Разве не схожа обувь с людьми? Скажи! Только говори честно!

— Если честно… то не соглашусь — мягко произнес я — Нельзя обувь с людьми сравнивать.

— Это почему же?

— Хорошая обувь тем и хороша, что сидит у меня на ногах как мне удобно. Именно что мне, а не ей. А ведь я ее топчу, в грязи мараю, бью о камни, топчу ею кострище, а как состарится — беру да выкидываю и тут же забываю. Но с обувью так можно — я ее купил и это предмет. А удобный человек — это какой? Который никогда не возразит, не укорит, во всем безотказно поможет, ни в чем не откажет. Это ж не человек, а раб получается. Слуга.

— Друг?

— Даже друзья часто не сходятся во мнениях. Бывают ссорятся. Случается, что и дерутся. А обувь меня не ударит — хмыкнул я — И если обуви положено на моих ногах хорошо и удобно сидеть, то из людей мне никто и ничего не обязан.

— Хм… эк ты завернул… — помедлив, Айтан кивнул и присел отдохнуть на ящик с маслом, пока я один разгружал тележку — я сам настоял, сказав, что в кресте насиделся и тело требует нагрузки — Но про судьбы ты ведь согласен? У каждой пары обуви своя судьба — и у человека также.

— Ну… тут соглашусь. Кого-то жизнь бьет и покоя не дает, а кто-то десятилетия живет в покое безболезненном. Так бывает и кроссовок — кто в них каждый день бегает, а другие годами не достают из шкафа.

— Вот! А теперь удивлю тебя вопросом. Скажи мне, Тихон, чем хороший сапожник хуже поэта или скажем писателя какого?

— Ну…

— А ничем не хуже! А может и лучше — ведь книги не все читают, а обувь каждому нужна! — старик победно сверкнул глазами и тут же замахал руками, останавливая сам себя — Но я о другом.

Представь, что пара обуви — это заготовка поэмы! Он отдает ее заказчику, тот обувается — и начинает ходить своими тропами да дорожками. Там царапину поставит, здесь язычок надорвет, тут шнурок порвет или подошву продырявит. Рано или поздно обувка придет в негодность — и тут ее несут сапожнику.

— К вам?

— Да к любому — отмахнулся Айтан — И вот я берусь за полный ремонт потрепанных ботинок, тем самым даря им новую долгую жизнь. Смекаешь? Ботинки старые — а жизнь у них теперь новая. Еще сотни километров в них пройти можно! Еще послужат!

— Не совсем понимаю, если честно… — я удивленно замер с небольшим мешком чего-то вроде гороха в руках.

— Так ведь все просто! Ты вот жил себе спокойно — и тут бах и твоя старая жизнь закончилась. Очнулся в кресте и снова по новой. Только прижился и тут бах — и ты уже у нас на кухнях. Смекаешь, Тихон? Ботинки старые, а ведь жизнь-то у них новая! И надо просто шагать в них дальше и дальше.

И тут я понял — Айтан пытался меня приободрить, делая это с удивительной поэтичностью и, пожалуй, чрезмерной иносказательностью, и используя практичные приземленные понятия.

Что ж… я благодарно улыбнулся и кивнул:

— Теперь понял. Большое спасибо, Айтан. Надеюсь, приживусь здесь.

— Попал в новое место? Знай себе шагай дальше! — заметил старик и поднялся — Катим назад?

— Катим назад.

— Ты просто иди рядом, Тихон — я сам толкать буду. Нам старикам знаешь ли тоже спорт полезен. Скажи, а ты к нам босиком попал?

— Можно и так сказать. Но тут обувь выдали.

— Тапочки аховые — поморщился старик — Поставлю тебя в очередь на нормальную обувку. Ноги надо держать в удобстве, Тихон.

— Большое спасибо. А велика очередь?

Айтан подмигнул:

— Тебя вперед пододвину.

— Ну нет. Так нельзя.

— Да они давно уже не ходоки. А тебе в ночные смены ох как набегаться придется. Эти тапки тебе быстро ноги натрут.

— И возразить нечего.

— А ты и не возражай. Лучше спрашивай. Знаю ведь, что тебе все тут интересно. Так что задавай вопросы смело — времени у нас полно, а я поговорить ох как люблю. А книги ты читать любишь?

— Люблю.

— Значит темы для разговоров у нас не исчерпаются — удовлетворенно кивнул Айтан — Ну спрашивай давай. О чем знать хочешь?

— Да обо всем — честно признался я и махнул рукой в сторону оставленных позади кухонных помещений — Там ведь не кухни сами по себе удивительны, а телепортация. Чего только та стена с дырками стоит… голова кругом!

— Еще бы! Расскажу и про телепортацию что знаю. Да ты и сам сегодня увидишь что там у них в отделе их крохотном происходит.

— Погодите… в отделе телепортации?

— Ну да. Он ведь тут рядом — хотя какой еще отдел… так — коридор да несколько комнат. Вообще это не наше дело, но повара дежурные только обрадуются, если мы предложим им честный обмен. Они нам вкуснятины да чуток водочки холодной. А мы как продукты навозим, отнесем в тот отдел ночную трапезу, да может уборку там небольшую сделать надо ежедневную, если попросят. Сам понимаешь — тут везде чисто должно быть. А ты заодно осмотришься. Ты швабры не гнушаешься?

— Не гнушаюсь — ответил я, стараясь не показать всех охвативших меня эмоций — И чистоту люблю. Очень люблю…

Не получилось.

Рано я обрадовался.

Впрочем, будь иначе и получись у сапожника Айтана показать мне святая святых этих чуток мистических и гулких ночью кухонь, я бы, пожалуй, насторожился — слишком уж все легко и просто. Но дело не выгорело и мне прямо полегчало. После того как мы ударно потрудились во благое дело — а я действительно считал, что кормить узников надо обильно, вкусно и без перебоев — Айтан отвел меня в небольшой уголок с парой стальных столов, где мы плотно перекусили. Еда абсолютно обыденная здесь и столь уже удивительная для меня — невероятно вкусное овощное пюре с сосисками и добрым ломтем свежего хлеба. К этому нам еще не старый повар подал по стакану легкого бульона, а затем и по чашке сладкого чая. Когда мы все доели и я принялся мыть за нами обоими посуду в большой стальной мойке, Айтан отправился «договариваться». Его ен было довольно долго, а когда он вернулся, по его унылому виду я понял итог переговоров и успокаивающе улыбнулся, заранее давая понять, что все в порядке.

— Даже отругали — вздохнул старик, прислоняясь плечом к стене и скрещивая руки на груди — Не положено мол и все такое. Как же! Не положено! Да мы все там побывали — и в радиорубке, и в тех технических помещениях. Чего там такого-то?

— Ну… раз не положено…

— Да ерунда все это! Просто фурриары празднуют сегодня, пьют много. А они как водочкой фибры души напитают — так сюда возвращаются, вниз спускаются и начинают ходить по цехам и коридорам.

— С досмотром?

— Да нет. Чего нас досматривать? — Айтан даже удивился — Ночные работают, дневные отсыпаются, сидельцы все накормлены чин чином.

— А чего тогда?

— Да просто так. Но настроение у них переменчивое. Могут мимо пройти, могут осерчать незнамо на что и выговор сделать. Вот поэтому и не пустили нас сегодня. Боятся нагоняя.

— Ну и правильно — хмыкнул я, продолжая мыть уже чужую грязную посуду.

— Да брось ты чужие тарелки намывать, Тихон! Нам сейчас отдыхать положено — а через часик начнем мусор вывозить. Его как раз накопится побольше.

— Да я и отдыхаю — возразил я — Это ж не работа…

Удивленно пробурчавший что-то старик вдруг заулыбался и хлопнул меня по плечу:

— Понял я, однако. Ты просто в камере своей одиночной заскучал совсем. Там ведь занятий и нет никаких.

— Вообще никаких — признался я, направляя струю горячей воды на покрытую пеной тарелку — Не успел проснуться — а все дела уже сделаны. Только и остается что рычаги дергать.

— Рычаги дергать — повторил Айтан и, пододвинувшись поближе, тихо спросил — А ты все до единого рычаги дергал? Ну первые два понятно… я спрашиваю про тот, что… ох… — отступив, он замахал руками — Прости, Тихон. Знаю, что о таком спрашивать не принято. Не удержался просто. Все мы тот рычаг дергали — сначала так просто по незнанию. Никто ведь не объяснял, что к чему. Так что ты не серчай.

Не став ничего говорить, я со спокойной улыбкой пожал плечами и продолжил мыть посуду. А ведь старика прямо сжигает любопытство. Он заранее извинился, но наверняка ожидает, что я все же поведаю ему правду о орудийном рычаге. Вот только я буду молчать — так как не знаю слишком многого.

— Схожу за чем — вздохнул Айтан — Тебе покрепче?

— Спасибо — кивнул я и он ушаркал, оставив меня витать в мыслях и поднимающемся от мойки горячем паре.

Смиренные или не смиренные.

Истинные солдаты и отказники — это самое верное сравнение.

Да, в первые дни и недели оказавшийся в кресте узник дергает вообще за все поддающиеся рычаги. И его нельзя за это осуждать — это скорее неосознанное действие желающей выбраться на волю крысы. Вдруг рычаг откроет проход в стене? До тех пор, пока не случатся первые чалки, пока не откроется кокпит, ты и не поймешь, что происходит во время нажатия на рычаг. А вот потом, все осознав, прожив сколько-то времени в вечном круговом полете, ты уже делаешь осознанный выстрел — или не делаешь.

А здесь на кухне какие люди ценятся больше? Те, кто стреляет? Или те, кто идет в отказ?

И на чистую логику здесь полагаться нельзя — ведь логика кричит, что раз это режимное предприятие, обеспечивающее питанием «работников», то работники должны трудиться, а не филонить. Если вернуться мыслями в прошлое, в ту столовую моего детства, где каждый день кормили мрачных пропыленных водил, бульдозеристов и прочих, то было бы странно даже подумать, что кто-то из этих работяг сегодня не сел за руль и не начал выполнять дневную норму. А если такие и появлялись — то их просто увольняли. А здесь сидельцев не трогают — хочешь дергай орудийный рычаг и получай в награду обильное вкусное питание и прочие мелкие житейские бонусы вроде вина и сигарет. Хотя я до сигарет не дожил в кресте, но, думаю, пробудь я там пару лет и начали бы выдавать побольше всякого. Ну а не хочешь стрелять — не стреляй. Но сиди на скудном пайке отказника.

Так что исходя из логики — сюда должны набирать исправных трудяг, что не зря занимали крест.

С другой стороны, здесь все как один люди мягкие, спокойные, улыбчивые — я бы даже сказал люди мирные.

Черт его знает, кто здесь больше котируется. Я пока не разобрался и предпочту не спешить с «чистосердечными признаниями». К тому же это снова будет слишком подозрительно — я только появился здесь, никого не знаю и вдруг решаю открыть душу первому встречному. Поэтому…

— Здравствуй, Тихон — спокойный, ровный, довольно благожелательный и при этом очень пьяный голос оторвал меня от размышлений и монотонной работы. Голос был мне незнаком.

С уже отрепетированной улыбкой я повернулся, ожидая увидеть седого повара, решившего познакомиться лично и перекинуться парой слов. Я улыбнулся и… осекся, не выдавив ни слова. Передо мной стоял не повар. И не чернорабочий вроде меня.

Фурриар.

Это я понял сразу — хватило одного взгляда на лицо. На лицо Кощея Бессмертного из старых советских фильмов. Сероватая кожа, чуть выпученные округлые глаза, большой нос, неестественная худоба лица в целом, отчего кости выступают под кожей подобно тяжелым валунам. Тонкие длинные губы с резко опущенными уголками, широкий подбородок при общей вытянутости лица. Как есть Кощей. Спустя секунду я понял, что дополнительное сходство с киношным злодеем из сказок этому человеку придал плотно сидящий на его голове золотой широкий обруч с тонкой богатой резьбой.

— Здра… здравствуйте… — кашлянул я, медленно опуская руки.

Хорошо, что я уже мокрый — из-за обильного пара от слишком горячей воды, которой я никак не могу насытиться. Потому что я вспотел так быстро, что не заметить этого было бы просто невозможно. А так просто добавилось лишних капель на лбу.

— Ты работаешь — констатировал фурриар.

— Работаю — кивнул я, стоя как оловянный солдатик.

Он был выше меня на полголовы. Сухощавый. Очень длинные руки — куда длиннее моих. Длинная шея тоже выглядит по нашим земным меркам неестественной.

— И работаешь ты хорошо, Тихон — не обращая внимания на мое оцепенение продолжил фурриар и покачнулся — Я Вангур. Один из управляющих кухнями. Ты работаешь на меня.

— Да — я повторил свой кивок — Я слышал о вас. Вы главный.

Передо мной стоял тот, кто отправил Василия Азаматовича обратно в тюремный крест и промариновал его там долгое время в полной изоляции. Покрасневшие выпученные глаза фурриара еще раз осмотрели меня с ног до головы, после чего он неспешно вытянул руку, взял с края стола один из только что вымытых мной стаканов, пристально изучил еще мокрое чистое стекол, удовлетворенно кивнул и, перевернув стакан вниз дном, до половины наполнил его синеватой жидкостью из бутылки в другой руке.

— Работай хорошо, Тихон. Работай хорошо всегда. И проблем не будет.

— Конечно. Я старательный.

— Мы увидим — произнес фурриар, протягивая стакан.

Когда я забрал его, он взял второй стакан, также внимательно и пьяно изучил, кивнул, налил еще половину и протянул ко мне:

— Давай по-вашему. Со звоном. У нас сегодня большой праздник. Главный праздник. Выпей за здоровье фурриаров, Тихон.

— С удовольствием — я позволил себе робкую улыбку — Большое спасибо. За здоровье фурриаров! За вас, господин Вангур!

Чокнувшись, я влил в себя синеватую жидкость, проглотил и… зашелся в сиплом кашле. Горло обожгла какая-то адская смесь. Досталось даже языку и деснам. А пищевод будто свинца раскаленного налили. Еще мгновение и… я замер, изумленно глядя на улыбающегося фурриара сквозь пелену выступивших слез.

Обжигающая боль исчезла. Внутри поселилась спокойная холодная благодать.

— Это тулра — сказал Вангур и налил в мой дрожащий стакан еще чуть-чуть — Национальный напиток. Пей, Тихон. Пей за фурриаров. А потом отдыхай — я разрешаю.

— Благодарю, господин Вангур! От души!

Он уже уходил, ведя рукой с бутылкой по стене и унося с собой медленно опустошаемый на ходу стакан. Я тоже был опустошен, стоя с добавочной порцией иноземного самогона и глядя в след так напугавшему меня человеку… хотя он не человек. Фурриар Вангур. В его глазах я прочел немногое, но прекрасно уловил в нем такое холодное непроницаемое внимание с каким смотрит на вас крокодил через стекло террариума.

Меня повело. Мягко, но уверенно. Выключив воду, я сделал шаг и упал на высокий табурет, на котором недавно ужинал. А ведь я поел прямо плотно. Не должно было меня так шарахнуть — но по мозгам ударило будь здоров.

— Ох ты! Это ведь сам Вангур тебя попотчевал, Тихон! — подскочивший Айтан пораженно закачал головой, не сводя жадных глаз со стаканом с самогоном — Да еще чем!

Я молча протянул ему тулру и сипло спросил:

— А где мой чай?

— Сейчас все будет! — заверил меня Айтан и, опрокинув в себя стакан, зажмурился и зашипел, медленно стравливая воздух — Ох-х-х-х-х… аж до печенок…

— Аж до печенок — согласился я, но имел в виду совсем не крепость самогона.

Фурриар был пьян. Очень пьян. Но его опьянение больше выражалось в «физике», а не в «психике». Он шатался, явно с трудом удерживал равновесие, лицо пьяно оплыло, голова наклонены, но при этом он смотрел налитыми кровью глазами внимательно и оценивающе, а двигался нарочито медленно и аккуратно — понимая, что пьян и с трудом контролирует себя. Там на Земле я тоже встречал таких людей. Одни из самых опасных. Пьют больше всех, всем наливают, но при этом там внутри своих голов не пьянеют, внимательно наблюдая за происходящим вокруг и ничего не забывая на следующий день.

Отдышавшись, я взял у пришедшего в себя Айтана стакан с горячим чаем и, все еще не чувствуя толком рта, принялся прихлебывать мелкими-мелкими глотками сладкую черную жижу. Слишком сладко — как и просил. Мне нужна сейчас дешевая быстрая энергия и от переслащенного чая я получу ее в избытке. Горячий сладкий чай подстегнул и без того разогнанные стрессом тело и разум, но нервный пик уже прошел, и я привычно начал давить эмоций, первым делом вернувшись к мытью посуды — любое будничное дело лучший помощник в самоуспокоении. Стоящий рядом Айтан что-то бубнил, но я не сразу расслышал его слова и пришлось переспросить.

— Я говорю — чего он тебе сказал-то? Вроде как улыбался…

— Улыбался — подтвердил я, чувствуя, как к онемелому лицу возвращается чувствительность — Разрешил нам отдыхать. Так и сказал — выпейте мол и отдыхайте.

— Ну вот и смене конец — обрадованно заулыбался старик — Посидим в общей зоне? Есть у меня чутка водочки прибереженной и закуски к ней.

Я покачал головой:

— Буду дальше работать.

— Так ведь тебе разрешили отдыхать идти — не понял меня удивленный Айтан, опускаясь на ближайший стул — Ох в голову ударило как… одно слово — тулра. Но вещь! Вещь! Так… я ж не о том… Так чего ты отдыхать не хочешь?

— Некрасиво это — просто ответил я, неспешно закрывая воду и вытирая руки прямо о рабочую рубашку — Это ведь считай мой первый рабочий день. И пусть он пришелся на праздник, но вот так убегать с середины рабочей смены — это не по мне. Но ты иди, Айтан. У тебя-то не первый рабочий день.

— Ох сколько их уже за плечами — прокряхтел старик и поднялся — Ну пойдем тогда, работяга.

— Куда?

— Так ведь мусор нам еще таскать не перетаскать. И да — прищурившись, старик хитро взглянул на меня — Это ведь проверял я тебя. Захоти ты смену закончить — пристыдил бы. Ведь к утру баков с мусором только прибавится. Все загромоздят. И на кого мы это дело бросим? На бедолаг с утренней смены? Негоже так, однако.

— Вот и я о том же — улыбнулся я, поворачиваясь к стене, где висели длинные непромокаемые фартуки — Вот и я о том же.

— Но до самого утра работать — тоже дурость! — припечатал Айтан — Управимся пораньше — и отдыхать! Мы ведь тут дела ради, а не отчетности для. Верно?

— Даже спорить не стану — хмыкнул я, вывозя поскрипывающую тележку в коридор — Откуда начнем?

— С цеха первичной подготовки. Там как раз недавно должны были с потрошением и чисткой замороженной рыбы закончить. И хоть нам всегда самый свежак приходит, попадаются бывает и тухлые экземпляры и уж вонь тогда на все помещение. Но рыбу тут винить нечего — среди людей тоже тухляк встречается. Согласен, Тихон?

Я улыбнулся и промолчал, тем самым не давая вовлечь себя возможно в столь же «тухлую» ситуацию с обсуждением кого-нибудь из здешних не слишком пришедшихся всем по нраву старожилу. Согласись я с Айтаном ненароком — и того гляди он мысленно запишет меня на ту или иную сторону. А стороны тут есть — не может не быть. В любой человеческой общине обязательно тлеет скрытое давнее противостояние. Повороши угли мнимой доброжелательности — и вспыхнет злое пламя.

Сначала мы вывезли полтора десятка полных тяжеленных баков с цеха подготовки. И честно признаю, что столько рыбьей требухи мне прежде видеть не приходилось. Вся эта нашпигованная крупной серебристой чешуей масса при каждом толчке норовила выплеснуться из баков на чистый пол и приходилось быть настороже. Потом мы перешли к другим цехам и маршрут туда-обратно соответственно удлинился.

После где-то восьмой ходки — включающей в себя погрузку тяжелых баков, толкание тележки до приемника отходов, опорожнение, снова погрузку и путь назад — я ощутил первые болевые уколы в плечах, спине и руках. Айтан, работая наравне со мной, смотрел как я разминаю мышцы и тихонько посмеивался. После пятнадцатой ходки я ощущал себя как после полноценной силовой тренировки, полностью протрезвел и потел так обильно, что при каждом возвращении вливал в себя пару больших стаканов воды. Старый Айтан тоже подустал, но выглядел куда свежее меня и продолжал посмеиваться. Он еще и успел выкурить как минимум три сигареты, делая это с искренним удовольствием и не забывая подпитывать хмельное тело микродозами алкоголя — по стопочке и все с тем же искренним удовольствием. После двадцать-какой-то ходки я продолжал работать, но ощущал себя как после разгрузки вагона с углем — а эти ощущения мне были вполне знакомы с ранней молодости, как и подъемы на плечах один за другим мешков с цементом по лестничным клеткам. Айтан все еще держался, но уже не улыбался, не курил, не подливал себя водки и назад я возил его пустой тележке. Он, как и я, почти достиг своего предела. Но я сам-то восстановлюсь за считанные часы — дайте только поспать чуток. А вот старику так легко восстановиться не удастся. Теперь понятно почему здешние так радуются приливу свежей крови. И почему они с таким одобрением поглядывали на мои бицепсы и широкие плечи.

— Молодцы мы с тобой, однако — выдохнул Айтан, когда мы закончили и стояли на краю практически чистой и абсолютно пустой мусорной ямы.

А ведь мы налили ее полужидкими отходами почти до краев. Потом я еще добавил щедро воды из шланга, Айтан дернул за рычаг и… на наших глазах помои испарились, телепортировавшись неизвестно куда. Я напором вымыл стены, свернул шланг и тоже закурил, встав рядом со стариком. Усталое тело дрожало от самого осознания, что все завершилось и можно идти отдыхать. Хотя планы у меня были совсем иные — сейчас середина ночи, смену мы закончили ударно, скоро разойдемся по комнатам и у меня появится шанс ненадолго покинуть кухни и наведаться к своим. Сегодня лучшее время — все пьяны, начальство празднует и тоже пьянствует.

— Молодцы — согласился я вслух и сделал затяжку поглубже — Приятно довести дело до конца.

— Отдыхать можно с чистой совестью.

— А то — фыркнул я.

Сигаретный дым был так вкусен, что пришлось силой отгонять фальшивое ощущение, что после такой физической нагрузки сигаретка мол только на пользу организму пойдет. Прислушавшись к себе, убедился, что на похмелье нет и намека. В усталой голове кристально чисто, мыслю трезво. Благодаря этому сразу возникли сомнения, что тело выдержит переход через заполненный льдом наклонный опаснейший тоннель.

— Пойдем? — предложил я.

— Пойдем, Тихон, пойдем — согласился старик, швыряя окурок в яму.

Свой я бросил туда же, повернулся и… снова замер, а сердце сделало лишний удар. Там стоял фурриар Вангур. Стоял, прислонившись плечом к стене неизвестно как долго и спокойно слушал нашу незамысловатую беседу. Встретившись со мной взглядом, он без всяких прелюдий напомнил:

— Я же сказал отдыхать.

Ожидая ответа, он поднес к губам такую же как в прошлый раз, но явно свежую бутылку и сделал небольшой глоток.

— Сказали — кивнул я и перевел взгляд на закашлявшегося напарника.

— Да уж решили доделать — заискивающе улыбнулся Айтан — Не бросать же вот так, однако. Дело есть дело.

— Дело есть дело — повторил Вангур и, помолчав, отлип от стены и поманил нас рукой — Пойдем. Выпьем вместе. Сегодня праздник.

Айтан обрадованно закивал и заулыбался. Я поступил единственно возможным путем — с улыбкой кивнул и, толкая пустую тележку, двинулся за шатающимся фурриаром навстречу празднику.

Проклятье…

Эта ночь уже кажется невыносимо долгой. Еще пара таких событий — и ночная смена покажется мне вечной.