ПереКРЕСТок одиночества 4: Часть вторая

Глава 9

Глава девятая.

Да…

Меня взяли на работу… а попутно вербовали себе в сторонники — что удивило особо.

Если сначала я был убежден, что улыбчивый Василий Азаматович все понял и прекрасно знает, что я подлый лазутчик, ведя меня в ловушку, где мне в грудь упрутся стволы винтовок, то минут так через пять мои подозрения чуть утихли, сменившись еще большей растерянностью.

Он привел меня в небольшой тупичок, куда выходило шесть узких дверей и приглашающе махнул рукой — выбирай мол, тут все пустуют. Я открыл ближайшую и за ней открылась узкая как пенал комнатушка с застеленной койкой, широкой полкой над ней, небольшим столиком в углу и табуреткой. Полное сходство с вагонным купе — разве что нет окна. На этом обстановка комнаты заканчивалась, если не считать картину с каким-то природным и вряд ли земным видом — только если у нас тоже бывают багровые закаты с изумрудным небом и странноватые вытянутые вертикально тучи, льющие подкрашенный фиолетовым дождь на серебристый лесной массив.

— Пойдет? — спросил провожатый.

— Пойдет — улыбнулся я — В быту я неприхотлив.

Кивнув, Василий Азаматович деловито вытащил из крепления рядом с дверью зеленую дощечку, перевернул ее и вставил обратно — теперь она смотрела в коридор красной стороной. Ну тут все понятно…

— Теперича тобой занято, милок — важно пояснил старичок — Позже имя твое напишу. Фамилии тут не нужны. А отчество…

— Да и отчество не нужно — отмахнулся я — Мне пока не возрасту и не по чину. Это вы тут человек заслуженный и важный. А я так…

— И для тебя время придет — беззлобно проворчал старик, стараясь не показать, насколько ему приятен мой комплимент — Пошли тогда к кухням, Тихон, а здешние общие места попозже оглядим. Обзор надо все же начинать с рабочего места, а потом уже переходить ко всему прочему.

— Полностью согласен — согласился я, направляясь за ним следом обратно в коридор. Голова старательно работала, соотнося все с запечатлевшей не только в смартфоне, но и в мозгу схеме всего сооружения.

— А до креста ты чем занимался? — спросил Василий Азаматович, опять закладывая руки за спину, чуть наклоняясь и переходя на тот темп ходьбы, что был ему явно особо привычен. И глядя на его суетливую и деловитую невысокую фигуру, бодро семенящую впереди, я вдруг подумал, что он человек достаточно одинокий, мало спящий, мало кого к себе подпускающий и частенько выходящий на такие вот возможно очень долгие прогулки по ночным коридорам.

— Да ничем особенным не занимался — честно ответил я — Бумажки старательно перекладывал, изредка на охоту ходил. Но у начальства на хорошем счету числился. Нареканий не было.

По понятной причине я беззастенчиво врал. В том числе и про последние месяцы моей жизни на Земле. Не думаю, что Василию Азаматовичу понравится мое упоминание о ежедневных алкогольных возлияниях и тотальном безделье.

— Это хорошо. Нам тут бездельники не требуются — часто закивал старичок — И строптивые тут не нужны. Начальство у нас строгое, но справедливое. Ты ведь о нем вряд ли слыхал о начальстве нашем — правила есть и правила, и тем, кто сюда пока еще не попал о внутренних делах кухонь наших говорить нельзя. Секретность!

— Мне никто и не говорил ничего — чистосердечно признался я.

— Ну да теперь ты один из нас — улыбнулся старичок, глядя на меня через плечо — Скоро все узнаешь. Про работу твою понял — клерком ты был и охотником. На работе болезни наживал, а в охоте от них избавлялся и кровопускание через комаров и пиявок себе устраивал.

— Все верно.

— А увлечения какие-нибудь имел?

— Ну… шахматы уважаю — сказал я и спохватился, вспомнив, как выгляжу при своем росте и в футболке, что хоть и висела свободно, но не особо скрывала мою мускулистость. За последние дни я сильно похудел, щеки впали, а перевитые тугими мышцами руки стали гораздо рельефней. Поэтому я добавил еще пару штрихов — Раньше спортом увлекался. Тяжести тягал, подтягивался. Потом о спорте подзабыл, а в кресте времени прибавилось и вернулся к отжиманиям да приседаниям.

— Оно и видно — покосился на меня старичок — Шахматы, говоришь? А нарды? Шашки?

— Нарды не совсем мое. Шашки с удовольствием.

— Карты?

Вопрос был задан тоном будничным, но я что-то в нем уловил и ответил максимально развернуто и правдиво:

— Если без азарта в дурака перекинуться — это можно. Но никаких ставок. Да и в шахматах ставки не приемлю. Играю веселья ради, а не для наживы.

— Молодец! — в голосе собеседника появилось нескрываемое одобрение — Вот молодец! Так держать! А то многие из наших дуралеев здешних повадились в карточных играх ставки делать. Играют не на деньги, конечно, а на смены рабочие. Но один так доигрался до того, что на следующий год без выходных остался. Не дурак ли?

— Не одобряю — расплывчато ответил я.

— Ты молодец — повторил Василий Азаматович и ненадолго остановился у почти пройденной им решетки с плакатами — А лозунги наши прочесть успел?

— Прочел — кивнул я, торопливо проверяя взглядом чистый кирпичный пол на предмет оставленных мною следов.

Ничего не найдя, я заскользил глазами по транспаранту с неизвестным языком и изображением призывающим мыть руки — за ними скрывался мой лаз. И снова я к своему безмерному облегчению не обнаружил ничего подозрительного.

— Каждый день эти послания с душевным восторгом читаю! — с чувством произнес старик, мерно покачивая головой — Каждый раз здесь замираю ненадолго и читаю в упоении. И ты читай! Здесь ерунды нет — все верно сказано!

— Понял. Буду читать, Василий Азаматович. Позвольте спросить…

— Спрашивай, конечно. Ну и не отставай.

Он снова зашагал по безмолвному коридору, а я последовал за ним, стараясь убавить шаг и шагать в ногу. Люди не любят, когда над ними нависают или подгоняют — и люди невысокие к этому относятся порой весьма болезненно. Я не собирался испортить налаживающиеся странноватые отношения с этим стариком, случайно наступив ему на пятку или создав гнетущее давление своим ростом.

Тут надо держать верную дистанцию — такую, чтобы ему не приходилось напрягать слух или голос при нашей беседе, а я при этом казался верной тенью, послушно следующей за ним по пятам. Послушно следующей, но не угрожающе преследующей — это важная тонкость, особенно если учесть, что я все еще не доверял этому человеку, подозревая его в двуличности. То, что он мне якобы теперь мою комнату в общежитии показал это дело третье. А вот куда он меня ведет? Может на кухни… а может и на эшафот, выражаясь образно и витиевато…

Мое напряжение не могло не сказаться на внешнем виде и учтя это, я постарался придать себе максимально миролюбивый и расслабленный вид этакого не слишком далекого, возможно даже простоватого, но старательного человека.

Мы миновали решетку, и я снова оказался на новой для себя территории. Убедившись, что нахожусь в слепой зоне старого провожатого, я ненадолго вытащил смартфон, включил запись и снова убрал устройство в карман.

— Так ты спрашивай уже, спрашивай — подбодрил меня Василий Азаматович.

— Как здесь вообще все устроено, Василий Азаматович? — спросил я — Кроме вас кого тут слушаться надо?

Кашлянув, старичок провел ладонью по зачесанным седым волосам, глянул на меня мельком, замедлил шаг и, чуть помолчав, заговорил:

— Вопрос хороший ты задал, Тихон. Правильный вопрос задал. Видать не зря тебя Тошич покойный заприметил — чувствую в тебе не только уважение к старшим, но и осторожность житейскую. А ведь без этой осторожности человек бывает столько дел глупых наделает, что до конца жизни потом не разгрести завалы эти… А бывает и так, что одной ошибки достаточно, чтоб жизнь себе осложнить. А кому это надобно:

— Мне точно такого не надо. Я человек мирный и жить стараюсь мирно.

— И правильно делаешь! Я вот как считаю, Тихон — есть стайные рыбы, есть носороги и есть обезьяны. Это я людей так мысленно сортирую. И исключений тут нет. Обезьяна ведь кто? Я отвечу! Она существо божье, как и мы, вот только существо громкое, грязное, крикливое, подловатое и довольно глупое. О завтрашнем дне обезьяна думать не думает и посему творит что заблагорассудится. Еще есть носороги — эти тоже глуповаты, по сути своей одиночки, полагаются на силу и злобу, прут напролом и наивно верят, что любую преграду проломить смогут. Наивные! Ну и есть рыбы. А какие главные свойства рыбы, Тихон?

— Ну…

— Рыбы лавируют! — произнес Василий и ударил кулаком по ладони — Рыбы лавируют, Тихон. Смекаешь? Как носороги напролом не прут, обезьянья подлость им чужда. Спросишь к чему я об этом заговорил? А я отвечу просто — у нас тут свой мирный глубокий омут, Тихон. И носорогам да обезьянам здесь не место — не приживутся. Посему мой тебе совет — избегай глупого носорожьего напора и обезьяной подлости да крикливости. И тогда дела у тебя пойдут на лад. Понял?

— Понял — коротко ответил я, отставая еще на полшажка и убирая руки за спину, копируя его позу — Все понял, Василий Азаматович.

— И молодец. А теперь расскажу, как у нас здесь все устроено. Слушай внимательно… К-хм… может еще кружок по коридору сделаем, раз уж тему интересную подняли? — старичок явно оживился и даже притопнул пару раз — Ногам движение только на пользу.

— Следую за вами — ровно ответил я.

— Ну тогда сворачиваем! — решил он и повернул.

Мы пошли обратно по пустому коридору, а я невольно подумал, что снова попал в тюремный крест, где также приходилось наворачивать бесконечные круги. И ведь даже у меня появилась эта привычка ходить из стороны в сторону при размышлениях, а какой же силы она должна быть у тех, кто отсидел в замкнутых кельях по сорок лет?

Очнувшись от собственных мыслей, понял, что мой новый знакомец, упрямо вышагивающий по кирпичам и чем-то похожий выражением лица на портрет Наполеона, уже некоторое время что-то говорит, я мысленно выругал себя и погрузился в слух, не забывая кивать и поддакивать в паузах. Когда мы дошли до начала коридора и повернули обратно, я узнал уже кое-что и продолжал узнавать все больше с каждой минутой…

Первое и, пожалуй, главное для меня открытие, Василий Азаматович озвучил буднично и явно не особо придавая этому значения. Он даже не заметил моего прорвавшего немалого изумления. Я чуть не споткнулся, пытаясь осознать услышанное.

Что?

Кухней управляли, а вернее сказать правили крепкой рукой, те, кого он обозначил как фурриары. И это было то самое «иноземное начальство», которых в подслушанном мной первом разговоре назвали «котловыми». И прозвище это было связано не с их высокой позицией, а с внешним видом. По словам Василия Азаматовича они были обычными людьми почти во всем, отличаясь неимоверной волосатостью тел. На руках и ногах по шесть очень длинных по нашим меркам пальцев. А их головы, а точнее черепные коробки, по словам старика напоминали казанки или котлы, расширяясь снизу вверх. Оттого и прозвища «котловые», «котлы», «казанки» и прочие, само собой, произносимые только шепотом и за спиной. Вслух их именовали не иначе как начальством, управляющими, боссами и главными. И главное — фурриары в крестах не бывали, пленниками никогда не являлись, не похищались и вообще, являлись приглашенными на отменных условиях. Как есть управляющие — кто-то же должен за чужой планетой приглядывать в отсутствие хозяев.

Что⁈

Все это мне рассказали так просто и неожиданно, что я выпал из разыгрываемой роли, но продолжающий шагать старичок этого не заметил, с каждой минутой приходя во все большее воодушевление. Мне не получалось вставить ни слова, а он, достав из кармана штанов плоскую фляжку, сделал пару больших глотков и, благосклонно взглянув на меня, протянул флягу:

— Глотни-ка. С дороги самое-то. Да осторожней — напиток крепкий.

Мне после полученных сведений хотелось опустошить флягу, и я лишь немалым усилием ограничился одним большим обжигающим горло глотком. Продышавшись, я утер губы и сипло поинтересовался главным:

— Как это «в отсутствие хозяев»⁈

Прекрасно поняв мое удивление, Василий Азаматович часто покивал, махнул решительно рукой и поманил за собой, круто сменив направление:

— А пойдем, Тихон! Обычно мы такое не сразу показываем, а спустя недельку другую. Но ты мужик еще молодой и вроде как крепкий не только телом, но и духом. Покажу я тебе ее! Ой покажу!

— С-спасибо — выдохнул я, с сожалением глядя на исчезающую в кармане флягу.

Поймав мой взгляд, старичок понимающе кивнул и улыбнулся:

— Как раз пройдем мимо моей комнаты, где я уже цельную жизнь считай обретаюсь. Захвачу оттуда бутылочку припасенную…

На месте, где мне обещали что-то показать, мы оказались спустя четверть часа. По моим расчетам оно находилось в верхней части левой вертикальной «перекладины» буквы Н. Туда мы прошли через череду пустых и явно особо никем не посещаемых помещений, навевающих мысль, что раньше тут должно было находиться куда больше народу. К стенам придвинуты столы со стоящими на них лавками и стульями, кое-где свернутые в рулоны ковровые дорожки, стопками лежат снятые со стены картины. При этом тут было тепло и светло — чему я совсем не был удивлен, зная возможности здешних технологий. Первый стенной рычаг я увидел в конце нашего путешествия и находился он рядом с железной длинной плитой, хорошо знакомой мне по кокпиту креста и всем найденным базам. Старичок дернул за рычаг и жалюзи с тихим лязгом начали подниматься. Меня хлопнули по плечу и подтолкнули к открывающемуся окну.

— Смотри! — шепнул старик — Смотри во все глаза и изумляйся, Тихон! Вот она — планета!

В окно я выглянул жадно. Буквально прилип к нему, прижался лбом к холодному толстому стеклу. И увидел… знакомую снежную темень. Там за окном расстилался вдаль ровный снежный пейзаж. Я разочарованно и непонимающе скривился — что за шутки? Тут не на что смотреть. Хотя… отличия все же здесь. Поняв это, я отбросил чувства и начал всматриваться.

Тут не так темно, как в находящемся позади замкнутом мирке Пристолпья. Тут скорее сумрачно, но нет и в помине непроглядной тьмы. Когда глаза чуть привыкли к темноте, я разглядел там внизу гораздо больше деталей — как, собственно, и тот факт, что смотрел с высоты примерно шестого или седьмого этажа. Подо мной вниз уходил заснеженный обрыв, сверху падал ленивый снежок. Там внизу нисходящая долина, что вдалеке упиралась в неровную зубастую гряду, не сразу опознанную мной как заснеженный лес — скорей всего спящий, учитывая отсутствие листвы, но я бы поставил на то, что деревья давно умерли. Нигде не огонька. Насколько хватало взгляда везде сумрачная тень, а единственный искусственный свет падает из этого самого окна.

Но вот снег вдали посветлел, заискрился, превратился из темно-серого в блистающий белый, ровной дорожкой устремившись будто прямо ко мне. Поняв, что снег засиял под упавшим на него светом, я поднял глаза и… увидел там далеко вверху яркую Луну. Хотя она далеко не земная, куда больше в размерах и темнее, но это все же Луна — их земной спутник.

— Увидел? — благодушно спросил старичок и вложил мне в руку бутылку — Луна!

— Увидел — подтвердил я.

— Там они — подавшись ко мне, шепнул он словно по большому секрету — Мы здесь в кухнях давно это знаем. Да все об этом знают. Планету оставили они, Тихон, ибо жить им здесь стало невозможно. Детки урождались уродами отсталыми, взрослые сходили с ума пачками, начинали кидаться на всех с оружием… да тут много чего страшного творилось после того, как им удалось пленить и заморозить общего нашего врага. Он стал их пленником, но отравил их планету. Как это называется? Пиррова победа?

— Пиррова победа — медленно повторил я, глядя на здешнюю луну.

— Сначала они пытались… экспедиции к Столпу посылали, погибали сотнями, держались за родную планету зубами и когтями, но все сильнее хирели и наконец поняли, что оставаться им здесь никак нельзя. И они ушли. Перебрались частично на эту луну, а остальные вроде как отправились еще дальше — не поверив, что Столп удастся сдерживать вечно.

— А фурриары — вырвалось у меня — Они откуда взялись?

— Так почти отсюда же — хмыкнул старичок и сделал большой булькающий глоток — Ох хорошо… Они с этой же планетарной системы. Живут по соседству можно сказать.

— Две обитаемые планеты в одной системе? — я почти не удивился даже.

— А чему тут удивляться? Ты нас всех видел? Да различия есть, но ведь у каждого из нас по две ноги и по две руки, по два глаза и по одной голове на плечах. И сердце в груди бьется у каждого. Все мы произошли из одного семени, Тихон. А кто семя-то в землю бросил знаешь?

Я чуть было не кивнул, но вовремя сдержался и просто повернулся к собеседнику. А тот, выдержав паузу, ткнул пальцем в сторону Столпа:

— Вот тот самый огромный монстр нас и породил всех, Тихон! Как бог! Вот только не как в библии и не по своему подобию, а скорее, как пастух, что плодит овечье стадо для собственного пропитания.

— Что⁈ — вряд ли мне удалось притвориться действительно потрясенным, но подвыпивший старик уже ничего не замечал. Дав мне еще раз взглянуть на снежную пустошь, он дернул за рычаг и потащил мне прочь, продолжая с ликованием вываливать на меня факт за фактом:

— Вот так и вышло! Фурриары нам все давненько уж рассказали, как есть. Здешние хозяева медузу веками их пожиравшую пленили, а вынести ее соседства не смогли и потому бежали прочь, только и успев чудовище получше заморозить и кресты летающие развесить вокруг него! Вместо себя они оставили приглядывать своих давнишних знакомых фурриаров, а те уж развернули тут хозяйство справное да надежное. Вот только они тоже прямого удара не держат и потому приходится им по другим мирам в поисках живой крепкой силы шариться — так вот и до Земли нашей тропку протоптали. А кто им адреса подсказал знаешь?

Я отрицательно покачал головой, и торжествующе улыбнувшийся Василий опять указал на Столп:

— А как-то из него и вытащили адреса! Представляешь⁈ Нет ну оно понятно, что пастух должон знать где пасутся его нагуливающие жирок овцы. Но ведь не разговаривали же они с ним? А все одно дознались, а потом уж экспедиции снарядили — для нашего найма на службу верную.

— Найма⁈ — вырвалось у меня, и старичок вздрогнул от моего тона — Меня не нанимали!

Поперхнувшись, я вовремя замолк и виновато улыбнулся, тянясь за бутылкой.

— Не служи мы здесь вместе с другими плечом к плечу — давно бы уж эта тварь освободилась из плена и по наши души явилась бы. И на Землю бы заглянула! — убежденно проговорил Василий, отдавая бутылку и крепко стискивая мое запястье — Мы тут не зря жизни кладем на алтарь, Тихон!

Сделав несколько шагов, он остановился, повернулся ко мне и, проникновенно заглянув в глаза, продолжил явно волнительную для него тему:

— Мы избранные! Ты, я, другие кухонники. Мы народ кормим! Мы на первых рубежах! Это ведь как на войне — без исправно работающей полевой кухни не куда! Голодный солдат воевать не может. А мы те, кто должен его накормить от пуза! И про десерт сладкий не забыть время от времени — чтобы не только тело, но и душу его порадовать. А тем, кто особо отличился — можно и нужно сигареток подбросить, лекарств немного, записку ободряющую или еще чего по мелочи нужного и полезного! На наши плечи столько важного возложено! Подумай сам, Тихон — там в келье много ума не надо. Дергай себе за рычаги и больше ни о чем не думай. А вот мы… мы тут стараемся, мы людей кормим вкусно и сытно! Вот я сам может и не повар — но на мне столько дел подсобных! За день столько шагов намотаю — ноги отваливаются, поясница немеет и дыхание в груди спирает. Заснуть вот ночами не могу. А все одно мне себя не жаль! Раз уж меня в свое время избрали сюда — я людей не подведу и позабочусь о том, чтобы у них в кельях горячая еда вовремя появлялась. А теперь и ты сюда избран! Вижу, что бурлит в тебе недовольство остаточное — но ведь когда с тобой Тошич беседы вел тайные, пусть и не напрямую, он ведь спрашивал готов ли делу полезному всю жизнь служить… или не спрашивал?

— Спрашивал — пробурчал я, чуток потрясенный его неистовостью и искренностью.

— Ты ведь ту главную записку в еде получил? Где спрашивалось о готовности служить?

— Ну получил…

— Ну вот и не криви теперь рожу, Тихон! Мог бы и в келье остаться — сколько тебе там еще годков оставалось до свободы стариковской?

— Прилично…

— Но ты выбрал другой путь — правильный! Пошли уже! — подвыпивший старик убрал опустевшую бутылку и заторопил меня — Кухни ждут. Покажу тебе все хозяйство, покажу и место, где ты завтра свой первый рабочий день начнешь. У каждого есть свое место и свои обязанности. Фурриары за миром временно оставленным приглядывают и за общим порядком вокруг Столпа. Мы кухонники людей кормим. А люди рычаги дергают, чтобы людоед лютый никогда от сна морозного не пробудился, сил не набрался и всех людишек не пожрал. Пошли, Тихон… покажу тебе фронт твой боевой…

— Как скажете, Василий Азаматович.

— Ты главное меня слушайся во всем. И поддерживай меня! Я ведь ради всех стараюсь — а за земляков наших особенно переживаю! А то больно сильно нас порой на задний план задвигают — старик обидчиво поджал губы — Мы ничем других не хуже! И наша задача — доказать это остальным! Так что ты мне помогай во всем, слушай как наставника, а я уж за тобой пригляжу как следует. Что скажешь?

— Я с вами, Василий Азаматович! — уверенно произнес я, глядя ему в глаза — Я с вами!

Кухни…

Они впечатляли. И одновременно вдруг оживили в голове достаточно приятные детские воспоминания.

Более того — я испытывал шокирующей силы чувство дежавю.

Достаточно близко от деревни, где прошло мое детство, находилось крупное предприятие. Убей не могу вспомнить что именно они добывали, но там почти рядом с друг другом находилось три больших карьера. Из двух что-то регулярно вывозили огромные машины, а еще один карьер был брошен и в нем собралось целое озеро, чей уровень продолжал повышаться из года в год. Внутри котлованов рычали могучие экскаваторы, изредка там гремели взрывы. К карьерам вела широченная дорога, по которой вечно громыхали и пылили самосвалы. И на этой же дороге находилось одноэтажное просторное здание столовой для рабочих. Построено оно было из кирпича, широкие окна заливали обеденный зал солнечным светом, вокруг росли пыльные зеленые насаждения, а на заднем дворе работники разбили свой собственный огородик, где произрастали огурцы, перец, всякая зелень и сочные, лопающиеся во рту теплые сладкие помидоры.

Обо всем этом я знал не понаслышке — я излазил там каждый уголок, побывав в каждом помещении, на каждом складе и холодильнике, на каждой огородной грядке. Дело в том, что бабушка иногда замещала свою часто болеющую подругу, которой повезло попасть на эту хлебную должность — и терять она ее не собиралась. В те безоблачные для меня время сквозь пальцы смотрели на наличие детей на производстве и в результате, когда бабушке приходилось спешить на помощь захворавшей подруге, я, само собой, отправлялся с ней и проводил весь день в новом и удивительном для себя месте.

Детская память не сохранила всего, а позднее еще больше воспоминаний ушло в небытие, но самое яркое я живо помню по сию пору — и прямо сейчас все больше и больше картинок прошлого возвращалось и загоралось перед глазами до боли яркими флешбэками.

Бабушка никуда не ходила по столовой — все ее время уходило на влажную уборку помещений, загрузку посуды в посудомоечную машину, помощь в чистке картошки, когда созданное для этого устройство ломалось, что происходило довольно часто. Ну и на прочие важные взрослые дела ее едва хватало — в общем на меня времени у нее не было, и я этому был рад, равно как и тому, как тут обстояли дела с всемогущей местной властью.

Столовой правили женщины.

Мужчин здесь имелось всего несколько, были они уже в возрасте, занимались делами сугубо техническими и ко мне особого благоволения не высказывали, называя надоедливым шкетом и «шугая» из своих владений. Поначалу один из них, старый и ворчливый, потребовал вообще меня отсюда убрать, но тут к нему выплыла из сумрачной темноты столовой огромная как косатка и рыжая как огонь начальница столовой, обронила пару слов и… больше ко мне претензий ни с чьей стороны не возникало никогда.

Бабушка трудилась не покладая рук и не разгибая спины. В результате все дневное время я был сам по себе, проводя его так, как мне заблагорассудится. Изредка меня отлавливали и заставляли кушать в компании пышных и всегда чуть усталых работниц столовой, пичкающих меня так усердно, что потом еще долго чувствовалась тяжесть в животе. Тогда же я узнал один из важных секретов жизни — «за кулисами» столовой свекольник всегда гуще и в нем больше мяса; сметана в граненых стаканах такая густая, что в ней ложка стоит; котлеты сочнее и поджаристее, говяжьего рагу на тарелке столько, что приходится буквально копать ложкой, чтобы добраться до пюре; нарезанный ломтями хлеб лежит высокими горами на стальных столах и можно брать столько корочек, сколько захочется; а компот из сухофруктов я черпал самостоятельно тяжелым половником из кастрюли такого размера, что в ней можно было сварить меня самого целиком.

Именно в той и возможно уже несуществующей столовой, где каждый день обедали сотни пропыленных мужиков, а на площадке перед зданием потрескивали и позванивали остывающие грузовики, воняющие соляркой и нагретым металлом, я провел одни из счастливейших дней детства. Да в деревне было ничуть не хуже и столь же привольно, но огромная столовая было чем-то иным, но не менее увлекательным.

Я буквально путешествовал среди высоченных кастрюль и баков из светлого металла, с черными надписями вроде «Гарнир» или «Первое» и с красными тревожными вроде «Пищевые отходы!». Я ползал по огороду, добывая себе пропитание, окрашивая майку брызгами помидорного сока и хрустя огурцами. Я замирал в засаде на наклонных крышах небольших хозяйственных пристроек, а подо мной сипло кашляли и хрипло ругались уже пожилые мужики в промасленных робах, обсуждая важные для них темы. Я откапывал в кучах сметенного к стене мусора и земли болты, подбирал там же к ним гайки и обматывал все это кусками мягкой проволоки. А когда мужики наконец сменили гнев на милость, я получил от них воняющие горелым странные блоки с корпусами из черного пластика и мог часами разбирать их с помощью отвертки и плоскогубцев, сдирая кожу на костяшках, тут же облизывая ранки, наспех откусывая лоскутки еще живой кожи и снова погружаясь в пахнущее сгоревшей изоляцией чародейство…

Но особенно сильно меня впечатляли холодильники. Первый раз я был шокирован тем, что холодильник это не обычный бурчливый холодильный шкаф в углу на кухне, а немалых размеров помещение, куда надо входить. Там с потолка свисало замороженное мясо, в деревянных ящиках была навалена рыба, по стенам тянулся лед, а изо рта вырывались струи пара.

Это была почти волшебная дорога из солнечного жаркого лета в дышащую морозом темную зиму… Я всегда переступал порог промышленного холодильника с некоторой внутренней дрожью и странноватым предвкушением некоего чуда…

Смешно…

Ведь получается, что ровно то же самое случилось со мной и во взрослой жизни — когда я попал в стылый мир у Столпа. Шагнул из теплого вечера в стылую зиму…

Стоило мне дойти до конца «верхнего» горизонтального коридора и пройти через двустворчатые распашные двери, в лицо ударила та уникальнейшая смесь запахов, после чего меня будто взяло за шкирку и окунуло в детство. Не замечающий моего состояния уже чуть пошатывающийся, поблескивающий глазами старичок продолжал говорить и не пропускал ни одного слова, странным образом пребывая сейчас сразу в «двух мирах» — здесь наяву и в детских грезах одновременно.

Кухонный блок представлял собой разделенное кирпичными стенами огромное пространство. В условном «верхе» — я продолжал ориентироваться по запомненной схеме — разместились холодильники и морозилки. Их мне показали в первую очередь, попутно пояснив, что тут есть секции «охлажденки», легкой заморозки и холодильники глубокой заморозки, где хранится аварийный запас на тот случай, если временно прервутся поставки продуктов извне. За тяжелыми стальными дверями на полках и прямо на полу размещались сотни килограмм мяса и рыбы, мешки с корнеплодами, ящики с зеленью, горы удивительных фруктов и овощей. Здесь тяжело пахло продуктами, землей и тем уникальным ароматом давно не чищенной морозилки старого советского холодильника.

Тут же у двери стояла загруженная мешками и ящиками стальная тележка с длинной ручкой и Василий Азаматович тут же благословил меня взяться за дело и докатить тяжелый груз до кухни — куда мы и направлялись. Как он пояснил, отныне это будет постоянным моим занятием. Механизации здесь на кухнях почти никакой, поэтому изматывающего физического труда очень много, что и заставляет постоянно заботиться о притоке свежей крови. Хватает и травматизма — много кто из кухонного персонала щеголяет уродливыми ожогами и отсутствующими пальцами, отхваченными острыми ножами и топориками для мяса. Но к подобному относятся спокойно, зная, что впереди теплая спокойная старость, а твоя внешность здесь никому не важна. И это безразличие очень неплохо сохраняется по простой житейской причине — здесь нет женщин.

В этом подсвеченная ореолом детского восторга столовая из моего прошлого разительно отличалась от столовой настоящей. Там всем занимались крепкие деревенские женщины, твердо удерживая власть и поддерживая их особый вроде мягкий, но незыблемый порядок. А здесь всем заправляли мужчины.

Легко тяня за собой погромыхивающую тележку, я поймал хитроватый взгляд подвыпившего старичка и, спохватившись, тут же задал этот должный быть важным для меня вопрос — а почему женщин-то здесь нет? Задав вопрос, облегченно выдохнул — избежал пусть небольшой, но глупой промашки. По стариковским меркам я мужчина еще молодой и в том самом расцвете сил. Стало быть, я по умолчанию должен живо интересоваться прекрасным женским полом и огорчаться его отсутствием.

Насладившись паузой, покивав и покачав головой, улыбающийся Василий Азаматович пояснил — раньше были тут женщины. Не при нем, а задолго до, но были. Вот только однажды из-за прекрасного пола и алкоголя случилась тут массовая поножовщина и смертоубийство. Погибло человек семь, еще пятеро долго оправлялись от травм. Причиной ужасного события стала неразделенная любовь, а подпитал все это дело алкоголь. Позднее правящие кухней фурриары вынесли свой приговор и женщины на кухни прибывать перестали. Те, кто уже здесь был никуда не делись и продолжили работать, медленно состарившись, отжив свой век и умерев. А вот от алкоголя никто избавляться не стал — фурриары огненное зелье обожали, пили с удовольствием, культивируя настоящую культуру правильного потребления с обильной закусью и последующими надежными способами избавления от похмелья. Поэтому выбор «женщины или алкоголь» даже не стоял. И, между нами говоря, только благодаря алкогольным возлияниям фурриары становились словоохотливее и только благодаря этому рядовым обитателем подземной кухни удалось узнать так много об окружающим их мире.

Когда мы миновали узковатый коридор, то уперлись в большую «промежуточную» как ее назвал Василий кладовку, где я в одиночку быстро разгрузил тележку, выложив продукты на высокие узкие стальные столы. Тут же на полу лежало несколько аккуратно свернутых шлангов, в кирпичном полу было несколько сточных решеток, а в стене зияла большая щель и через нее я увидел примыкающее куда больше помещение, в котором я сразу опознал «разделочную». Не то чтобы она именно так называлась, это скорее «помещение для подготовки продуктов», но суть была именно такая — разделочная. И помещение не пустовало. На двух из десятка высоких табуретов сидело два старика в сетках на седых головах, в больших клеенчатых фартуках и высоких резиновых сапогах. В их руках быстро-быстро мелькали совсем короткие, но явно очень короткие ножи, споро снимая кожуру с каких-то овощей — опознать их я затруднился. Но чем-то похожи на некий подвид кабачков. Под табуретами стояло несколько низких баков, собирающих в себя очистки и очищенные овощи.

— Прибыл все же! — радостно и пьяно возвестил Василий Азаматович, навалившись на край разделяющей помещения невысокой стены — Вот и пополнение! Земное! Зовут Тихоном. Парень старательный, первую тележку уже прикатил. Так что просим любить и жаловать!

Произнеся эти слова, он вдруг без малейшего усилия перешел на луковианский язык — его я на слух уже узнавал — и произнес на нем примерно столько же предложений. Я взглянул на него с большим уважением и Василий Азаматович мой взгляд заметил и с некоторым даже смущением отмахнулся:

— За столько-то лет и на тараканьем наречь заговоришь!

— Добро пожаловать — скупо и без особых эмоций обронил старик, сидящий на левом табурете — Шахматы играешь?

— В свободное время — с удовольствием — ответил я.

— Сыграем — вздохнул дедушка.

В его говоре звучал луковианский акцент.

— С прибытием — буркнул «правый» старик, поправляя сползающую с лысину сетку — И что тележку прикатил — спасибо. Но таких сюда еще бы не меньше трех докатить — а перед этим загрузить. А то спина моя уже не та…

— Ты не наседай, Митя! — ревниво заворчал Василий Азаматович — Ишь работой нагружать начал парня! Может он с дороги устал!

— Так вроде не пешком шел — резонно возразил Митя.

— И все же! Имей уважение!

— Так мы нальем чуток…

— Вот это уже другой разговор! — мой провожатый резко убавил суровость тона — А закусить есть чем?

— Рыбка копченая. Хлебушек свежий. Окрошки на злом квасу цельная кастрюля.

Услышав перечисление яств, я чуть слюной не поперхнулся.

Повернувшись ко мне, Василий Азаматович потер ладони, дыхнул на меня спиртовым духом и поинтересовался:

— Сдюжим?

— Конечно — улыбнулся я и мы пустились в обратный путь по тому же коридору. Я тащил за собой пустую тележку, а старик продолжал говорить, оживленно жестикулируя и то и дело поворачиваясь, и проверяя слушаю ли я.

Тут он мог даже и не проверять — слушал я внимательно.

Фурриары. Раз за разом он возвращался именно к ним. Фурриары были добры, любили выпить, избегали конфликтов, но при этом вели себя именно так как и должны себя вести наместники бога на земле. Они никому не позволяли забыть, что они тут являются не только боссами, но и в случае чего жестоко карающим верховным судом. И когда доходило до дела — без малейшего сомнения доказывали свои слова. До смертных приговоров не доходило, конечно.

Но чуть что — и тебя отправляли обратно в крест.

И это не шутка и не пустая угроза. Убавив голос до шепота, Василий рассказал, как однажды сорвался в недельный запой, натворил и наговорил глупостей, а затем оскорбил фурриара Вангура, одного из главных. Наказание не заставило себя ждать и в следующий раз он к своему ужасу проснулся в застывшем тюремном кресте, где на полу лежал уже заледеневший труп предшественника. Руки свое дело знали и он, перепуганный, опять начал дергать за рычаги, оживляя зависшую над снежной пустошью махину. Снова ему пришлось все убирать, затем расчленять и выбрасывать труп висящим на цепи тесаком… Он справился. И каждую ночь в голос молился, выпрашивая прощения и обещая впредь подобных ошибок не допускать.

Его услышали. И вернули. Через полгода…

Вроде бы и не слишком великий срок, но есть небольшой нюанс — никаких чалок за эти полгода не было.

Никакого общения. Глухое и тоскливое одиночное заключение, заполненное горячими истовыми молениями, ночными коленопреклоненными бдениями и горячей верой в искупление вины…

Уже хорошо пьяненький, качающийся рядом старичок, вдруг растеряв большую часть своего оптимизма и бодрости, откровенно признался, что если бы не получал изредка вместе с едой записки с кухни, то быстро бы сошел с ума или наложил на себя руки. А так продержался, часами укладывая земные поклоны и веря, что однажды его вернут.

Вернули… С тех пор он себе возлияния спиртные хоть и позволял, но за рамки дозволенного не выходил никогда, а с фурриарами общался предельно вежливо — что и мне советует.

— И вообще, пока не пообвыкнешься здесь — работай ночью, Тихон — посоветовал мне Василий Азаматович, сидящий на высоком столе, куда я его посадил, а он этого даже и не заметил — Будь тих как муравей работящий. Грызи работу, бойся стать трутнем, не будь выскочкой со своим мнением, не подбивай народ на всякую ерунду и каждый день показывай свое усердие и благочиние. И тогда все у тебя в кухнях наших славно сложится. Может и жизнь долгую проживешь, благо лекарств хватает от болячек всяких…

Я молча кивал, загружая тележку. Отвернувшись, я проверил смартфон и прервав аудиозапись, сохранив ее, а следом тут же начав новую — на тот случай если случится какой-нибудь досадный сбой. В это время почти одновременно в голову пришло две несвязанные мысли — первая о том, что я и есть усердный муравей, пробивающий свои ходы — да только муравей из другого куда более стылого и менее благополучного муравейника.

А вторая мысль — смартфон то у меня заряжен на треть… И это плохо и даже страшно. Василий Азаматович мой смартфон не проверил — просто потому, что его явно не интересуют эти малопонятные ему новомодные устройства. Но попади поцарапанный смартфон в чужие руки — а я как дурак не удалил оттуда немало выдающих нас чужаков фотографий, видео и аудиозаписей. С чего кто-то может всерьез заинтересоваться моим смартфоном? Да хотя бы потому, что по некой удивительной причине мой смартфон все еще заряжен. И много кто может задаться просты мысленным вопросом — а где это молодой узник сумел подзарядить смартфон в тюремном кресте?

Да косяков и других хватает. Плохой из меня тайный агент. И единственное оправдание — я и не пытался стать тайным агентом. Я был разведчиком, но попался, каким-то чудом вывернулся благодаря удачному стечению обстоятельств и только поэтому еще не пойман, не уведен в застенки, а продолжаю грузить на тележку длинные и колючие рыбьи туши, достигающие в длину больше метра.

— Буду работать ночью — выпрямился и сказал я сонно кивающему старичку — Как вы и сказали, Василий Азаматович.

— Вот и молодец — зевнул он и вяло указал рукой в сторону коридора — Откати тележку и возвращайся. Еще пару ходок сделаешь — и спать.

— Я быстро — пообещал я, поднимая с пола длинную ручку и тяня тяжелую тележку за собой.

Пока шел по пустому коридору, успел удалить со смартфона все, что касалось пройденного ледника. В комнате первичной подготовки продуктов никого не было и поэтому никто не помешал мне погрузиться в свои мысли во время разгрузки мороженой рыбы.

Главный вопрос был прост и важен — что делать дальше?

Эта мысль преследовала меня с тех самых пор, как я увидел лицо улыбающегося Василия Азаматовича, поймавшего меня на горячем, но так и не понявшего этого.

Что делать дальше?

Если оценить так навскидку, то у меня практически стопроцентные шансы убежать отсюда. До решетки я доберусь минут за десять, если бежать. Проскользнуть в щель, пробежать коридором до раздевалки, одеться, выскочить в тамбур — на это все уйдет еще не больше пяти минут. А в ледник за мной уже никто не сунется — в этом я уверен. Но соваться и некому будет — я ведь не от преследования убегаю, а считай мирно ухожу и никто ничего не подозревает.

Когда они спохватятся?

Самое позднее — завтра к обеду. Меня здесь пока никто не знает кроме Василия. А он вряд ли нагрянет ко мне прямо с утра — если вообще сумет рано встать после столь неплохой дозы выпитого алкоголя. Но даже если и нагрянет, у нас все равно более чем достаточная фора. Я успею всех предупредить, после чего мы вернемся на станцию, погрузимся все в вездеходы и двинемся в глубину нашего промороженного снежного мирка — куда за нами точно никто не сунется. Хоть убей, но почему-то не верю я в озлобленный вооруженный десант врага, наседающий нам на пятки. Я ведь тут никого не убил, а то, что украл немного явно никому ненужного оборудования, снаряжения и вооружения… да им плевать, учитывая сколько всего я отыскал на заброшенных базах. Да даже если вдруг и кинутся в погоню — попробуй еще отыщи исчезнувших в вечной снежной пурге беглецов. Непогода быстро скроет следы гусеничных траков, и мы просто растворимся в сумраке…

А дальше что?

А дальше все плохо. Назад нам уже не вернуться и на кухни не попасть. А следовательно, не добраться и до устройства, позволяющего обновить данные телепортационных координат.

И это плохо… Очень плохо.

Что делать?

А думать и нечего — я буду продолжать играть чужую роль до тех пор, пока это возможно. Да этот риск. Огромный риск для меня лично, но я готов пойти на него. Главное перед тем, как вляпаюсь окончательно успеть предупредить своих. Это задача минимум на ближайшее время.

Приняв решение, я почувствовал моментальное облегчение и резкое успокоение. Даже сердце замедлилось, а разгоряченный алкоголем мозг прекратил генерировать океан ненужных сейчас эмоций.

Возвращаясь к холодильникам, тяня за собой тележку, я уже думал о другом — о суровых здешних судах и репрессиях. Полгода одиночного заключения за пьяную ссору? Как не прикидывай, но это перебор. Недели бы хватило за глаза — причем заранее предупредив, что через семь дней за тобой явятся. Что-то вроде армейской гауптвахты или тюремного карцера. Посадить на воду и хлеб — вполне приемлемая мера. При этом запирать следовало бы не в тюремном ледяном кресте с трупом на полу, а где-нибудь прямо на кухнях — в любой из жилых комнат с санузлом. Но фурриар Вангур рассудил иначе…

Над тем, почему Василию не позволили эти полгода чалиться с другими узниками я не думал — тут и так все понятно. Было бы крайне странно, начни окончательно отчаявшийся Василий вдруг с пылом доказывать удивленному собеседнику, что еще недавно он работал на тайных кухнях, снабжающих всю эту огромную карусель свежей обильной пищей. Они просто не могли этого допустить из соображений секретности, что вполне объяснимо — в отличие от их чрезмерной жестокости.

Василий назвал фурриаров справедливыми, но сам не заметил, как опровергнул это утверждение рассказом о их бездушной жестокости.

Когда я вернулся на склад, Василий Азаматович уже спал, вытянувшись на одном из столов, свесив ноги с края и громко всхрапывая. Тревожить его я не стал, опять проявив самостоятельность, загрузив тележку и отвезя ее к кухням. Когда я разгрузил продукты, в раздаточном окне появился один из кухонный рабочих. Оглядев помещение, он одобрительно кивнул и перевел взгляд на меня:

— Работящий и не ленивый что ли?

— Стараюсь по мере сил — мирно улыбнулся я — А что тут бывают другие?

— Бездельники попадаются. Сначала обещают одно, а как сюда попадают так враз меняются и из шмелей превращаются в трутней — кивнул старик, выпутывая из густых бакенбардов серебристые рыбные чешуйки. Я успел заметить отсутствие двух крайних фаланг на указательном и среднем пальцах. Выбросив колкий мусор, он продолжил — Ты смотри старайся, парень. Особенно первые лет так двадцать-тридцать. А дальше, если не помрешь, уже можешь начинать сачковать по мелочи. А до этого — ни-ни. Котловые люди простые — отправят обратно в тюремный крест одним махом. Смекаешь?

— Сачковать не буду — я повторил улыбку — А пустую тележку обратно катить?

— Ее здесь оставь. Под утро мы ее баками с отходами загрузим и откатим к мусоропорту. Так тебя, стало быть, Тихоном зовут?

— Так вот назвали вдруг — рассмеялся я, ответив чистую правду — Для меня самого считай неожиданность.

— А ты шутник, как я погляжу — он едва заметно улыбнулся и кивнул — Что ж… так держать, Тихон. Духом не унывай, руки не опускай, трудись как пчелка и каждый день вспоминай, что здесь в сто раз лучше чем там — в одиночной тюремной камере.

— Спасибо за совет.

— Василий поди отключился уже? Похрапывает?

— Он немного устал и решил передохнуть немного. Ждет, когда вернусь — ответил я, не собираясь сдавать своего мудрого наставника — А так помогает во всем.

Старик широко улыбнулся:

— А ты молодец, Тихон. Но мне про Василия можешь не врать — он у нас человек добрый, но чуток надломленный. Он уже рассказывал тебе как его обратно в крест на исправление отправляли?

— Упомянул.

— Вот после этого он сильно изменился. И к спиртному у него большой интерес появился. А так мужик он дельный, всю жизнь считай здесь проработал и много чего знает. Слушай его советов, Тихон.

— Обязательно.

— Но на спиртное не налегай.

— Понял. Не буду. И вам за советы еще раз спасибо.

— Привезенных припасов пока хватит. Помоги Василию добраться до комнаты и сам спать отправляйся. Как проснешься — приходи сюда же. Я скажу о тебе старшему утренней смены, а дальше он уж сам решит куда тебя назначить.

— Хорошо.

— И приведи себя в порядок — он покосился на мою щетину и пятна обморожения — Напомню — ты тут новенький и спрос с тебя по внешнему виду будет вдвойне. А если назначат в дневную смену, то придерутся к любой мелочи. А зачем тебе придирки от начальства? В общей душевой найдешь все необходимое — только бери новое, а чужое на раковинах не тронь. Там же сундуки с чистой одеждой — подбери себе два комплекта.

— Понял, спасибо большое. А по сменам — я бы хотел в ночную.

— А что так? Начальство не любишь?

— Как говорят умные люди — держись от начальства, повышений по службе и женитьбы подальше, если хочешь жить долго и счастливо.

— Ха! Запомню… А насчет ночной смены — попроси Василия, и он замолвит за тебя пару слов кому надо. Еще лучше, если вместе с ним придешь завтра, а сам будешь больше помалкивать.

— Помалкивать я люблю.

— Тогда здесь среди болтливого старичья вполне себе сможешь прижиться — на этот раз улыбнулся уж он и улыбнулся искренне, следом звонко шлепнув по подоконнику — Иди спать, Тихон. Утро вечера мудренее. И добро пожаловать в свой новый дом.

— Спасибо.

— Так… погоди-ка. Мы ведь тебя и Василия накормить обещались окрошкой на квасу. Хотя если Васька спит, то его бы до комнаты суметь дотащить.

— Я дотащу — заверил я старика — Митя… простите, не знаю отчества.

— Митей и зови по-простому. Я чиниться не люблю. Спрашивай, чего хотел.

— Мне бы не окрошку, а хлеба свежего — попросил я и, выдержав паузу, смущенно добавил — Побольше.

Ничего добавлять мне не пришлось — Митя понимающе кивнул и демонстративно втянул ноздрями воздух:

— Пахнет? Только что закончили выпекать и вывезли из печей.

— Аромат просто одуряющий…

— Еще бы… Тюремный хлеб особенно вкусен. Я им в свое время тоже никак наесться не мог. Тебе лепешки три хватит?

— Конечно! Спасибо!

— Ты главное Василия до комнаты дотащи и в кровать уложи — попросил Митяй, исчезая в соседней комнате — Если бросишь на пороге — он там и вытянется. А возраст у него уже не тот, чтобы на кирпичном полу спать…

— Обязательно!

— Сейчас притараню тебе хлебушка…

— А что такое «мусоропорт»? Название необычное…

— Ты с этим местом плотно познакомишься, чернорабочий Тихон — со смешком пообещал мне Митя — Много тележек туда оттащишь. Это место для отходов. Яма. Мы туда баки с отходами вываливаем, а потом вжух — и яма снова пуста.

— Телепортация?

— Она самая, Тихон. Она самая…

Дальше все было быстро, быть может даже слишком быстро, но для меня все казалось таким замедленным, будто я продирался сквозь патоку. Внутри все дрожало от нетерпения и переживаний. Я понимал, что задержался здесь слишком долго и боялся, что мои там решат пуститься в спасательную экспедицию, в которой и погибнут. Поэтому я торопился как мог, выполняя по быстро составленному мысленному списку одно дело за другим, не забывая делать фотографии на опустевший смартфон.

Довести или вернее почти донести спящего на ходу Василия Азаматовича до его комнаты, снять с него обувь, уложить в постель и накрыть одеялом. Выходя, не забыть прикрыть дверь. Сделано.

В быстром темпе отыскать общую душевую, пройтись между шкафчиков, осмотреться, найти полки со всем необходимым для приведения себя в порядок, отобрать два пакета с одеждой и вернуться по пустым коридорам к своей комнате. Одежду на столик, а кровать разворошить так, будто в ней спали — на тот случай, если кто-то заглянет, пока меня не будет. Сделано.

Почти добежать до прикрытой плакатами и лозунгами решетки, оглядеться, влезть в узкую щель, прикрыть лаз и рвануть к раздевалке. Тоже сделано.

Оделся я с рекордной быстротой. Не забыл прихватить еще несколько предметов из изрядно опустевшего сундука, оглянулся на пустое помещение и шагнул в тамбур…

Проходя ледник, я почти бежал, изрядно при этом рискуя. Скользя, скрежеща когтями, переползая и перекатываясь через ледяные глыбы, стараясь дышать размеренно и неглубоко, я миновал удивительно тихий тоннель, влез в узкий муравьиный лаз и торопливо пополз на локтях, толкая перед собой пузатый рюкзак. Еще пару метров вверх по крутому склону, откинуть край заиндевелой медвежьей шкуры… и на меня уставились расширенные глаза стоящих у самого входа стариков в полном походном облачении и с мотками веревки в руках.

— Вы это куда собрались? — выдохнул я, буднично прикрывая за собой полог.

— Где ты был⁈

— Жив!

— Господи!

— Живой!

— Живой — улыбнулся я, торопливо дергая завязки рюкзачного клапана — Живой я…

В меня вцепилось несколько рук и затормошило, будто проверяя не призрак ли я.

— Сволочь ты! — эмоционально выразилась сидящая у шатра Милена, радостно улыбаясь и сердито утирая при этом щеку ладонью — Сволочь! Мы тут уже…

— Так получилось — виновато вздохнул я.

— Что ж ты так задержался? — хрипло спросил явно давно не спавший Чифф.

— Ну а как иначе? — удивился я — Не мог же я уйти с рабочей смены до ее завершения. Как отпустили — сразу сюда и рванул.

В пещере повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленцев в печурке.

— Какая еще рабочая смена? — не выдержала Милена.

— Обычная — ответил я и широко улыбнулся — Меня на работу взяли. Кухонным чернорабочим. Зарплаты нет, но кормить обещают от пуза. Опять же комнату в общежитии отдельную выделили, униформу рабочую дали.

Принюхавшись, Чифф удивленно моргнул и повернулся к остальным, продолжая дергать меня за плечо:

— От него водкой пахнет! Прямо хорошо так пахнет… и чем-то еще… вкусным таким…

— Хлебом — тихо сказал я, доставая наконец из рюкзак многослойный сверток и торопливо его разворачивая — Может он еще теплый даже. Кушайте давайте. Хлебушек он ведь такой — вкусный…

И снова тишина. А замершие старики и безногая девушка неотрывно смотрят на лежащие на моих руках еще едва теплые толстые хлебные лепешки, наполняющие пещерку тем самым уникальным ароматом, от которого в детстве в животе начинало требовательно урчать…

— Кушайте — повторил я — Быстрее пока совсем не остыл…

— Господи — выдохнул Филя, несмело тяня дрожащую руку к верхней лепешке — Господи…