Перевёрнутый полумесяц

— На этой постели десятого ноября 1938 года скончался Мустафа Кемаль Ататюрк. Он умер, но в сердцах двадцати четырех миллионов турок он будет жить вечно. Обратите внимание на простую обстановку его кабинета. И обратите внимание также на часы, которые показывают девять часов пять минут. Они остановились в тот самый момент, когда Ататюрк умер…

У журналиста дел по горло. Он не знает, за что браться сперва: нужно записать в блокнот «девять часов пять минут» — это явно важная вещь, раз экскурсовод дважды повторил ее; нужно хорошенько рассмотреть часы, которые остановились столь чудесным образом; хочется также увидеть лица турецких посетителей, чтобы узнать, какое впечатление производит на них это историческое помещение. Кроме того, журналиста интересует и темно-коричневый письменный стол с чернильницей и какой-то рукописью, и, само собой разумеется, бросающаяся в глаза из-за своей простоты постель, на которой Ататюрк испустил последний вздох и которая резко отличается от всего того мрамора, гипсовой лепки и перламутра, от постелей под высокими балдахинами, что журналист увидел в других покоях. Ему хотелось бы задержаться здесь некоторое время, но уже пора бежать за группой экскурсантов и туристов, чтобы ровно в шестнадцать ноль-ноль быть у выхода. Ведь для него было бы в высшей степени мучительно остаться запертым на ночь здесь — в пустом гареме.

В предыдущих и последующих комнатах (их здесь в общей сложности четыреста, а длина коридоров составляет три четверти километра) журналист увидел несметные сокровища, свезенные сюда султанами со всех уголков империи, со всего света. Он увидел гигантские люстры и витые стеклянные колонны лестниц и галерей — как говорят, все из чешского стекла; увидел бесчисленное множество часов с музыкальным боем, китайский и японский фарфор, индийские безделушки из серебра и слоновой кости; наткнулся на огромную черную вазу, изготовленную из целого куска нефрита и весящую двести семьдесят пять килограммов. Ошеломленный восточной роскошью, журналист вошел в тронный зал, — по словам экскурсовода, один из самых больших в Европе — и осмотрел люстру весом в четыре с половиной тонны — подарок русского царя Николая. От персидского ковра величиною тридцать два на шестнадцать метров он кинулся к царственному ложу с балдахином, так как услышал слова гида о том, что под этим историческим пологом с султаном спало полдюжины императриц, разумеется — не сразу все, а последовательно, и каждая со своим султаном. (Присутствующие дамы деланно смущаются.) Затем наш журналист постоял у одного из трех веерообразных окон на втором этаже дворца, откуда султаны незаметно подглядывали в гарем, любуясь своими избранницами. После этого он пошел вниз, в гарем, лично убедиться в правдивости слов гида, утверждавшего, что сквозь решетку ажурной чеканки никто не мог видеть султана. Немалое удовольствие испытал журналист и тогда, когда его провели в украшенные гипсовой лепкой покои с двумя возвышениями для ног и круглым отверстием в мраморном полу, куда его величество ходило присаживаться на корточки. И в довершение ко всему он получил право осмотреть даже тайный вход, через который султаны прямо из ванной попадали в гарем, чтобы не терять времени в лабиринте коридоров.

Троянский конь

Дворец, в котором собрана вся эта роскошь, называется Долмабаче. В переводе это означает «Заполненный сад». Он стоит на берегу Босфора, своим богатым фасадом глядя на Азию. Название у него в высшей степени меткое и точное, что подтверждается не только редкими канадскими елями и ливанскими кедрами, мадагаскарскими пальмами и американскими секвойями, но и сотнями помещений, заполненных предметами невиданной исторической и художественной ценности. Есть тут крупные полотна Ивана Константиновича Айвазовского, русского художника-мариниста. Среди них картина, изображающая взятие турками Стамбула: османские солдаты бросаются на перепуганных защитников Константинополя, на головах у них окровавленные тюрбаны, в глазах — фанатичная решимость истребить всех «неверных псов», не оставив в живых никого.

В специальных комнатах, несколько затемненных, помещается коллекция портретов, преподнесенных в дар турецким султанам другими величествами. Вот королева Виктория, важная, с глазами навыкате, как при базедовой болезни. Немного дальше — Франц Иосиф, император австрийский, божьей милостью король чешский и венгерский и прочая и прочая. А принц Уэльский подарил Абдулхамиду Хану самого себя собственной персоной, что и записано на вечную память на привинченной к раме бронзовой пластинке.

Особого внимания заслуживают портреты императора Вильгельма II. На одном он запечатлен анфас, со всеми регалиями на груди. На другом Вильгельм поднимается по ступенькам, прямо с лодки направляясь во дворец с официальным государственным визитом…

Сколь исторический момент! Даже сам автор картины не сознавал, пожалуй, какое важное событие — с далеко идущими последствиями — изобразил он на холсте. Вероятно, именно эта минута стала роковой для османской империи; вероятно, именно она так резко ускорила ход истории на Босфоре, и, видимо, именно она приблизила для целого ряда народов час окончательного освобождения из-под векового турецкого гнета. Итак, на холсте прусский император вступает во дворец Долмабаче, чтобы пожать руку и предложить дружбу патологическому деспоту Абдулхамиду II, который удерживался на престоле ровно тридцать лет, ни разу не показавшись своему народу, окружив себя сильной стражей телохранителей и боясь даже совершить инспекционную поездку в провинцию. Этот человек в своей беспомощности, подобно флюгеру, то подписывал договор с Англией, то вдруг протягивал союзническую руку царской России, то обращался к имперской Германии.

Едва лишь Вильгельм покинул султанский дворец, как Абдулхамид спешно принял английского посла, чтобы откровенно сообщить ему, что «в Турции находился с визитом троянский конь». Несмотря на это, спустя девять лет он вторично принял Вильгельма в Стамбуле, подготовив таким образом почву своему брату Мехмеду V, который в канун мировой войны подписал тайное соглашение о союзе с Германией. Так был забит последний гвоздь в гроб немощной империи на Босфоре, берега которой в свое время омывались водами десяти морей.

Шляпа и латиница

И вот мы вышли из дворца султанов и дышим воздухом республиканской Турции. В сторожевой будке отдаем коренастому человеку в форме турецкой полиции специальное письменное разрешение на посещение и осмотр Долмабаче. Это не какой-нибудь дряхлый сторож, а весьма бодрый мужчина; мы соглашаемся с ним, что он положил бы на лопатки нас обоих, хотя он лет на десять старше. Это бывший мастер но классической борьбе, завоевавший на берлинской олимпиаде золотую медаль. Теперь он сидит в сторожевой будке и доволен своей судьбой. «Ауф видерзеен!» — кричит он нам вслед.

Вокруг бурлит современная жизнь, проходят мужчины в европейских костюмах и шляпах, женщины в модных платьях, с модными прическами и открытыми лицами.

Да, это правда, Ататюрк умер, но он жив в этих людях, хотя сами они и не подозревают того. Его называли диктатором, потому что реформы, задуманные им, невозможно было осуществлять в белых перчатках. Но его называли также и Ататюрк, что значит «Отец турок». Этим почетным титулом его удостоило турецкое Национальное собрание двадцать четвертого ноября 1934 года, а до того дня имя его было Мустафа Кемаль Паша.

То, что компромиссное превращение султаната в халифат не жизненно, что распад некогда могущественной империи коренится не в личностях одних султанов, а где-то гораздо глубже, он понял, когда солдаты Антанты уже сидели на берегах Босфора. В марте 1924 года, спустя менее полугода после учреждения республики, он объявляет войну реакционной мусульманской религии и разрушает халифат. В ноябре 1925 года обязывает мужчин носить европейские шляпы и карает смертной казнью ношение фесок. Месяцем позже он отменяет мусульманский календарь и вводит европейский. Турция совершает символический прыжок через пережитки средневековья: в то время как в соседних мусульманских странах согласно хиджре идет 1342 год, в Турции Ататюрка наступает новый, 1926 год. В феврале Кемаль вводит новое гражданское законодательство, после чего правовые нормы меняются, как по команде: в марте объявляется новый уголовный кодекс (по итальянскому образцу), в апреле вводится новое гражданское право (по швейцарскому образцу), в мае — новое торговое право (по образцу различных стран). Спустя два года, в апреле 1928 года, Кемаль уже настолько силен, что может приказать вычеркнуть из конституции параграф, согласно которому ислам является государственной религией. Через месяц он заменяет арабские цифры «арабскими», то есть европейскими. А в ноябре предпринимает весьма решительный шаг: отныне турки перестают пользоваться арабской письменностью и переходят на латиницу! Это приблизит их к западной культуре и поможет в устранении неграмотности.

В 1934 году Кемаль проводит одну из самых смелых реформ — предоставление равноправия женщинам. Оценить значение этого постановления Ататюрка может лишь тот, кто своими глазами видел, каким непосильным грузом на плечах женщины лежала вера пророкова. В соответствии же с новым положением с пятого декабря 1934 года турецкие женщины впервые получили право избирать членов Национального собрания и — больше того — право быть избранными!

Некогда турецкая женщина на улицах появлялась в виде пугала — в черном одеянии до пят, в чадре, закрывающей лицо, рот и даже глаза. Но поезжайте сегодня, в воскресенье (день отдыха Ататюрк перенес с пятницы на воскресенье), хотя бы в Килиос на берегу Черного моря. Это меньше часа езды до Стамбула. Там вы увидите все, кроме старой Турции. В воскресенье весь Стамбул устремляется к морю. Едут все: мужчины, женщины, дети. Люди в складчину берут такси и отправляются на лоно природы, на пляжи, в лес, в открытые летние рестораны, на спортплощадки. Целые компании разбивают лагерь в жидком лесочке, натягивают меж деревьев сетку и играют в волейбол. Играют в волейбол и женщины. А что делается на пляже? Женщины здесь не только не закрывают лица и не закутываются до пят, как двадцать пять лет назад, но, напротив, обнажают все, что можно. На пляже в Килиосе мы видели даже плавки — «бикини»!

«Простите, чисто турецкие…»

Как бы в дополнение к въездной визе туриста в Турции предупреждают, что через запретные военные и гражданские районы можно проезжать лишь по специально предназначенным для этого дорогам. Это дело серьезное, с такими вещами шутить не стоит. Поэтому нам с первой же минуты пребывания в Турции хотелось знать, где же находятся эти запретные районы, чтобы можно было не пересекать их.

Никто не давал нам ответа. Всюду только пожимали плечами.

— Попробуйте обратиться в туристское информационное бюро. Может, там скажут.

И вот мы в туристском информационном бюро и хотим узнать, куда в Турции не рекомендуется ездить.

За конторкой в элегантно обставленном помещении стоит девушка в чрезвычайно изящной блузке. Эта красавица с черными, чуть раскосыми, полуяпонскими глазами страшно удивлена.

— Вы хотите знать, куда в Турции нельзя ездить? Но ведь мы здесь для того, чтобы посоветовать вам, куда можно ездить, — говорит она на безупречном английском языке, бросая на нас любопытные взгляды из-под длинных накрашенных бровей. — Ах, вот в чем дело, не стоит из-за этого ломать голову, позвольте…

Она взяла шариковую ручку, достала из ящика дорожную карту Турции и стала отмечать маршрут.

— Двести пятьдесят километров от Аданы до Яладага по берегу залива Искендерон, вы, к сожалению, будете вынуждены проделать без остановки. Это район организации морской обороны. Восточные области Турции — я весьма сожалею — вам посетить не удастся. Все они входят в те зоны, которые обозначены как военные…

Шариковая ручка в объятиях трех фиолетовых ногтей коснулась побережья Черного моря западнее Трабзона и одним беспрекословным росчерком устремилась на юг, к городу Мараш, расположенному ровно в семистах километрах от восточной границы Турции. Затем ручка побывала в районе Дарданелл, потом отметила еще несколько мест и — пожалуйста, можете это взять с собой: ловким движением она вынула из ящичков различные брошюрки.

— Посетите Конью, где можно осмотреть музей дервишей, Бурсу, Анталью, не забудьте заехать в Эфес и Пергам, в этих брошюрках вы найдете более подробные сведения…

Столь резкий переход от одного к другому мы воспринимаем с изумлением и в то же время с благодарностью, зная по крайней мере, чем он вызван. Поэтому мы произносим несколько слов по поводу образцового обслуживания клиентов и как бы ненароком говорим комплимент этим прелестным полуяпонским глазам.

— Простите, чисто турецкие, — явно польщенная, со смехом отвечает девушка, лукаво улыбается и ни с того ни с сего спрашивает: — А что вы делаете сегодня во второй половине дня?

Это звучит как приглашение на свидание, но в следующую же секунду девушка снимает наше неправомерное подозрение:

— Я могла бы достать вам специальное разрешение на осмотр дворца Долмабаче. Вам повезло, сегодня как раз пятница.

Так мы попали во дворец султанов и увидели там, кроме всего прочего, и самый настоящий, но бывший гарем.

Мы вновь вспомнили очаровательную турчанку из информационного туристского бюро. Как, должно быть, «шла» ее матери двадцать пять лет назад длинная черная одежда с чадрой, закрывающей лицо и глаза…

Меандр или прямая?

Семнадцатого февраля 1959 года перед самой посадкой потерпел аварию и разбился самолет, в котором находилась турецкая правительственная делегация, направлявшаяся в Лондон для переговоров с англичанами и греками о будущности Кипра, об этой весьма жгучей для Турции проблеме. При катастрофе погибло пятнадцать человек и среди них министр печати и радио и бывший министр общественных работ. Остальные восемь пассажиров чудом уцелели, отделавшись лишь различными ранениями.

Самым счастливым из всех оказался премьер-министр Аднан Мендерес.

Несмотря на то, что Ататюрк давно упразднил в Турции ислам как государственную религию, после возвращения Мендереса в Турцию там всюду совершались богослужения по поводу его чудесного спасения. Главу правительства ожидали толпы людей, которые привели с собой овец, коз и даже верблюдов — для жертвоприношений. Выражая свою благодарность, они закалывали животных в тот самый момент, когда Мендерес проезжал мимо, чтобы обрызгать кровью его автомобиль.

— Мендерес у нас очень частая фамилия, почти такая же, как Смит в Англии, — сказали нам в Турции.

В турецком языке слово «мендерес» означает то же самое, что в греческом «майандрос» — завиток. Как мы знаем, из греческого «майандроса» возникло слово «меандр».

Это совпадение фамилии и слова, естественно, так и манит задать вопрос: «А выражает ли политика Мендереса содержание его имени?»

— Если подходить к этому с геометрической точки зрения, то дело обстоит как раз наоборот. Его проамериканская политика совершенно лишена меандров, она абсолютно прямолинейна.

— Да и другие прямые оставляет за собой Мендерес. Посмотрите на стамбульские улицы…

На первый взгляд это звучало как таинственная шарада, но в двух произнесенных фразах было сказано многое. Большего мы не могли ожидать от турецких журналистов, разве что только от провокаторов. В то время немалое число редакторов попало за тюремную решетку — из-за критики «демократического» режима Мендереса.

Одно непосредственно зависело от другого: «демократия»

от американской помощи, американская помощь — от мендересовой «прямолинейности».

Турция содержит под ружьем около полумиллиона солдат, на их обучение и вооружение Соединенные Штаты Америки ежегодно выделяют в среднем восемьдесят миллионов долларов. Интересно отметить, что во время второй мировой войны Турция выступила против держав «оси» «под самый занавес» — двадцать третьего февраля 1945 года. Однако она не послала в бой с фашизмом ни одного солдата. Зато в 1950 году, чтобы отблагодарить Америку за военную и «экономическую» помощь, она спешно направила в Корею многочисленные воинские подразделения.

Часть американской помощи поступает в Турцию в виде дорожностроительных машин: огромных скреперов, бульдозеров, экскаваторов, катков, тракторов. И здесь мы оказываемся у другой «прямой» Мендереса.

Даже в самых последних планах и путеводителях по Стамбулу отмечается, что местами они устарели, так как «через город прокладываются новые магистрали». Когда мы проезжали по Стамбулу, у нас создавалось впечатление, будто несколько дней назад эскадрильи вражеских самолетов обрушили на город сотни бомб и теперь здесь идет расчистка развалин. По обеим сторонам «разбомбленной» полосы громоздятся руины зданий; часто бывает, что от дома отрезана половина, а в другой продолжают жить, забираясь туда по крутым ступеням либо по приставной лестнице. Внизу кишмя кишат машины, они отвозят строительный мусор, разравнивают территорию, укатывают землю. Здесь мы уже свидетели не уничтожения следов войны, а лихорадочной деятельности, для организации которой Мендерес учредил специальное министерство реконструкции и планировки городов. Невольно приходит на память картина взятия Стамбула, которую мы только что видели в Долмабаче: с османским фанатизмом здесь прорубают город, но прорубают, разумеется, не окровавленными палашами, а американскими машинами. Люди, чьи жилища наполовину или целиком снесли машины, были выселены за город, в палатки и деревянные лачуги. Вознаграждение за причиненный им ущерб они должны получить в течение двадцати лет.

По неофициальным предположениям, только в Стамбуле таким способом было разрушено более ста двадцати тысяч домов и домиков.

Некоторое время назад один американский журнал поместил карикатуру на Мендереса: премьер стоит над городом и в своей мании прорубать его новыми, прямыми магистралями повелевает ломать даже только что построенные здания.

В Турции этот американский журнал попал в руки немногим читателям: Мендерес приказал конфисковать его[11].