Первая формула

11 Предвестники магии

Утром я проснулся в одиночестве – Ниши и след простыл, как будто ее никогда не было в трюме. Ни скатерти, ни пустой миски.

Приходила она обычно по ночам, словно сновидение, потом точно так же испарялась. Мы дружили, и хоть нашей дружбе чего-то недоставало, относился я к Нише с нежной теплотой.

Разогнав сонную одурь, я сел и задумался о предстоящем дне. У Халима сегодня намечалась важная встреча с одним из покровителей театра; можно было рассчитывать, что тот привлечет к нам еще больше публики. А где публика – там и звонкая монета.

Но самое главное – Халим наверняка подготовит к встрече какую-то историю. Наверняка одну из лучших, возможно, что совсем свежую. Вот это меня больше всего и заводило.

Значит, станем репетировать новую пьесу.

Будет интересная работа в театральном трюме. Любая постановка требовала больше лицедеев, чем мог обеспечить Халим. Бывало, что играли они по нескольку ролей сразу. Вдруг прозябающий на задворках театра маленький мальчик получит шанс?

Я мысленно улыбнулся, слез с шаткой кровати и побежал к жестяному тазу в углу. Сквозь окошко просачивались слабенькие бледные лучи солнца; в воздухе кружились пылинки. Дневной свет выставлял напоказ не совсем чистое содержимое моего умывальника.

Склонившись над тазом, я присмотрелся к воде. Со вчерашнего дня ее убыло, однако водичка вроде бы не слишком грязная. Пойдет. Подле тазика у меня всегда лежал скомканный лоскут ткани, когда-то оторванный от еще чистой рубахи. Такая вот мочалка. С мылом было не особо: имелась лишь мыльная стружка, которую я скатывал в комковатый шарик.

Халим настаивал, что никакого мыла мне не требуется, и все же вчера я убедил его в обратном.

Будучи ребенком, я уже не лез в карман за словом, но вчерашняя ночь доказала, что порой полезно обратное.

Одежонка сидела на мне кое-как – видимо, когда-то вещи носил парень в два раза крупнее меня, так что не составило труда из нее выскользнуть и хорошенько потереться самодельной мочалкой. На несколько минут я погрузился в мечты, вспоминая легенды и сказания, что слышал за несколько проведенных в театре лет. Неизвестно, какое из них выберет Халим для новой постановки, поэтому не помешает повторить каждое – вдруг меня выведут на сцену? Допустим, серьезную роль я не потяну, а вот за автора говорить вполне смогу.

Все лучше, чем прозябать в трюме.

Растирался я до тех пор, пока моя теплого древесного оттенка кожа не покраснела. Потом ополоснул лицо и помыл голову, раздирая густые, местами спутанные пряди. Боль была жуткая, и я доказал себе, что вправду остер на язык, когда рядом никого нет.

Не стоит думать, что ребенок, испытывающий боль, менее изобретателен в грубой брани, чем взрослый. Мальчишка даст фору любому мужчине, поверь мне.

Я закончил утреннее омовение, постаравшись, чтобы в тазик стекло как можно меньше грязи, и занялся своим гардеробом. Приводить его в порядок следовало аккуратно – уж очень ветхая мне досталась одежда. Малейшее усилие – и маленькая дырочка превратится в огромную, куда спокойно можно будет просунуть голову. Задача непростая. Я стряхивал пыль с рубашки и штанов медленными плавными движениями, словно гладил насторожившуюся собаку. В конце концов одежда пришла в более или менее сносный вид и обрела однотонный серый оттенок.

Все бы ничего, вот только раньше она была кипенно-белая.

Наконец, обретя вид нормального парнишки, не напоминающего потное, перемазанное сажей чудище, я разобрал запас тряпья, которое утаскивал в трюм всякий раз, как выпадала возможность.

Чего здесь только не было! И куски ткани весьма высокого качества, и лоскуты от сценических нарядов. Бывало, что мне доставались забытые вполне состоятельными театралами вещи. Поднимаясь наверх из своего трюма, я всякий раз старался выбрать что-то подходящее. Замотаешь такой портянкой ноги – вот тебе и обувь. А если ткань хорошая – она долго не рвется. Опять же, подошвы не обожжешь, когда жарко.

Если ты никогда не жил в нужде, будет непросто объяснить, как необходимо порой использовать чудом попавшие к тебе дорогие вещи для банальной обувки. Если не относишься к высшим кастам – начнешь обходиться тем, что у тебя есть. А что у лицедея имеется? Ум, хитрость и обаяние. Вот и все его имущество.

Итак, я приосанился, последний раз пригладил волосы и направился к выходу из трюма.

От театра у меня всю жизнь захватывало дух. Это теперь я понимаю, что наш театрик был всего лишь аляповато размалеванным и весьма неухоженным зданием. Однако если ты всю сознательную жизнь провел в подземелье, где отсутствовала даже самая примитивная мебель, то самые грубые декорации покажутся тебе верхом богатства.

Обычно Оскверненным не дозволялось покупать недвижимость, однако Халиму удалось выиграть помещение для театра в азартной игре с высокими ставками, где король ничем не лучше последнего бедняка. Больше у него ничего не было. Как-то раз я подслушал Халима, когда тот заявил, что скорее умрет, чем потеряет свой театр.

В зале стояло девять рядов деревянных скамеек – их сиденья по приказу Халима обили старым тряпьем, сложенным наподобие подушечек: зрителям должно быть удобно. Излишки ткани приладили к краям скамеек и расшили ее золотыми цветами.

Билеты из-за этого подорожали. Ничего страшного: частенько внешний антураж стоит для покупателя больше, чем то, что под ним скрывается.

Каменные стены театра облицевали дешевеньким материалом, производившимся из древесной крошки и целлюлозы. Получившуюся массу наносили на поверхность и выжидали, пока та засохнет и выровняет неровности стены. Кстати, потом гладкую поверхность проще расписывать.

Еще над скамейками были подвешены два балкона. Грязно-коричневая стена задника нижнего балкона не радовала взыскательный взор, однако Халим распорядился украсить ее золотой полосой. Верхний балкон располагался почти под потолком, так что зрители могли коснуться его рукой.

Я входил в зал словно во дворец. Здесь я буду царить, когда придет мое время.

Сцена была простенькая: прочная площадка из промасленного дерева, отражающего теплые нежные лучи утреннего солнца. В трюме такого не увидишь.

– Ари!

Я обернулся столь резко, что едва не потерял свободно болтающуюся на плечах рубаху.

Окликнувшая меня женщина подкралась почти бесшумно: сказывалась природная ловкость и навыки, приобретенные годами тяжелого труда на сцене, а еще она была босиком. Каури словно сошла со страниц величайших эпосов, повествующих о принцессах и завораживающих глаз красавицах. По сложению она вполне могла быть танцовщицей, обладающей сверхъестественной, свойственной лишь Шаен грацией.

Каури разменяла третий десяток и приблизилась к его середине, а держала себя со спокойной уверенностью человека как минимум вдвое старше. Она заработала это право, с честью пережив все, что может пережить Оскверненный. Уж не говорю, что Каури стала одной из немногих допущенных к сценическому искусству женщин.

У нее были высокие скулы, что особенно бросалось в глаза при улыбке, и кошачьи глаза – яркие и пронзительные. Несмотря на карий оттенок, на свету они порой становились почти золотыми. Темно-каштановые волосы с теплым оттенком красного дерева ниспадали на ее плечи свободной волной.

– Не слышал, как ты подошла, Каури-диши, – пробормотал я, замедляя вдруг ускорившееся дыхание.

Не хотел, чтобы она видела, как я волнуюсь. Разумеется, без разрешения Халима у сцены мне делать было нечего, и Каури – одна из тех, кто готов понять и простить. У нас с ней установились едва ли не родственные отношения – вроде как у старшей сестры и младшего братика.

Она слегка поджала губы – видимо, почувствовала, что у меня на душе.

– Ты и не мог услышать, Ари. Что ты здесь делаешь? Ведь знаешь, какой сегодня день. Халим разозлится, если тебя заметит.

Я приготовился извиняться, однако Каури прервала меня взмахом руки:

– Нет-нет, молчи. Иначе наговоришь такого, что навлечет беду на нас обоих.

Она провела ладошкой по золотисто-коричневому сати, разглаживая его складки, и бросила взгляд на сцену. По ее губам проползла улыбка. Слегка наклонившись, Каури заглянула мне в лицо.

– Никак, желаешь потихоньку подслушать разговор с важным гостем?

Я бодро закивал.

– А ну-ка, неси сюда ведро и ветошь. Приготовь масло для натирки сцены.

Мое сердце упало. Так и знал…

Похоже, Каури заметила мое разочарование:

– Ну-ну, не дуйся, а то твое лицо навсегда останется кислым.

Я нахмурился.

– Еще лучше… Будешь всю жизнь хмуриться – ни одна женщина на тебя даже не глянет.

Я продолжал кукситься, и Каури раздраженно вздохнула:

– Ари, если займешься натиркой сцены – наверняка завоюешь расположение Халима. Он тебе дурного слова не скажет. Что подумает важный гость, если хозяин театра отчитает такого усердного помощника?

Предложение было разумным. Но… поручить мальчишке тяжелую работу и надеяться, что он будет тебе за это благодарен? Нет лучшего способа заставить его заартачиться. Каури сердито выпрямилась, уперев руки в бедра, и бросила на меня взгляд с высоты своего роста:

– Ари!

Я отвел глаза и пробормотал себе под нос нечто неразборчивое.

– Что-что? – наклонилась ко мне она, приложив к уху ладошку.

В ее голосе не осталось ни капли меда – лишь кислый сидр, и я гордо приосанился и ткнул пальцем в пол:

– Я всегда делаю для театра то, что требуется, Каури. Ничем иным больше и не занимаюсь. Как по-твоему, кто заставляет вертеться винтики на подмостках?

Она растерянно моргнула, но теперь уже я не дал ей возможности ответить.

– Я дышу дымом, лишь бы он в нужный момент появился над сценой. Я, а не ты. Стираю руки о веревки, кручу горячие колеса, выгребаю грязь. А ты лицедействуешь на чистой сцене. Ты – героиня, принцесса!

Каури гневно вытянулась в струнку. Теперь понимаю, что не стоило тогда бросаться подобными словами. Однако разве задумывается о последствиях горячий мальчишка? Впрочем, мне стало стыдно, однако я из упрямства сохранял каменное выражение лица.

Пусть в лицедеи меня пока не берут, однако я видел многое и многое изучил. Во всяком случае, как держать свои чувства в узде и как заставить других понять, чего я хочу.

Облизнув губы, Каури оглянулась, словно ждала, что Халим вот-вот выйдет и отругает нас на чем свет стоит. Наконец она расслабилась и, вновь наклонившись, положила руки мне на плечи. Сверкнула улыбкой, которая растопила бы сердце любого мужчины, однако своенравные мальчишки редко отступают, не добившись своего.

Хотелось бы надеяться, что с тех пор я изменился, но к чему себя обманывать?

– Ари, если Халим сегодня тебя здесь поймает, я не смогу выступить в твою защиту. Доверься мне: следующий раз, когда мы будем давать «Куль Ки Супней», я попробую с ним поговорить.

Я слегка остыл и даже мотнул головой, хотя и не совсем понял, какую пользу могу извлечь из ее предложения.

– Давхим уже не мальчик. Ему уже не так легко бегать по сцене на четвереньках, как раньше. Кроме того, ему приелась роль подростка. И неважно, что он – авантюрист по натуре, обожающий размахивать мечом и скакать на коне. Подобные удовольствия не дадут второй жизни скрипящим суставам. А где же мы найдем человека, готового сыграть бодрого юношу?

Каури вновь поджала губы, нахмурилась и, поднеся ладошку козырьком ко лбу, окинула взглядом пустой зрительный зал.

Я округлил глаза. Так речь о том, чтобы выйти на сцену? Сыграть роль в «Мечтах о завтрашнем дне»? Мое сердце заколотилось. Ради подобной перспективы можно выдержать еще несколько часов грязной работы!

– Эх, только помылся… – криво усмехнулся я, и Каури шлепнула меня по руке:

– Не надо испытывать на мне свои способности. Кстати, я вполне могу попросить Халима устроить тебе нормальную ванну после подобной работенки.

Я вздохнул. Игра стоила свеч.

Уже собираясь уходить, Каури сообщила:

– Надо раздобыть кое-какой реквизит в Нежном квартале, пригодится для сегодняшней пьесы. До вечера не вернусь. – Она метнула в мою сторону суровый взгляд. – Постарайся не впутаться в неприятности. И не задирай Махама – мы все слышали о вчерашней потасовке.

Улыбнувшись, я клятвенно прижал руку к сердцу, однако Каури на улыбку не ответила:

– Ари…

– Обещаю!

Хм… смотрит по-прежнему строго.

– Не буду, клянусь тебе! – тяжело вздохнул я. – Клянусь Брамом и пеплом его, идет?

Наконец она смилостивилась:

– Идет!

Каури заключила меня в объятия, чмокнула в лоб, и я тут же вытер его рукавом рубахи.

– Знаешь, любой мужчина заплатил бы неплохие деньги даже за такой невинный поцелуй.

– Ну что ж, желаю тебе найти подходящего поклонника в Нежном квартале. Может, заработаешь железный бун. – Я снова потер лоб и отпрыгнул от Каури.

Распахнув глаза, она схватилась за грудь:

– Малыш Ари, моя цена – серебряная монета, никак не меньше. Не советую тебе об этом забывать, сопляк ты этакий!

– Блудница! – выдохнул я, показав ей язык.

– Дьяволенок! – ответила она с той же гримасой.

Обменявшись взглядами, мы рассмеялись. Каури еще раз взъерошила мои волосы и ушла, оставив меня с ведром и тряпкой.

Я налил воды и, опустившись на колени, начал с дальнего края сцены. Время за монотонной работой шло быстро. Не знаю, приходилось ли тебе натирать подмостки. Эта работенка не делает различий между юношами и стариками, между здоровыми и немощными. С каждого берет свою суровую дань.

К тому времени, когда я дошел до середины, колени и щиколотки горели огнем. Вода и тряпка не пощадили и мои руки.

На улице грянул гром. В пустом зале любой звук усиливался многократно, и у меня над ухом словно ударили в барабан. Тут же по кровле тяжело застучал дождь.

Чудесно… Наша жизнь наполнена штормами и бурями, хотя детство не дало мне возможности усвоить этот урок. Ничего не изменишь – сколько раз суждено пройти ливню, столько раз он и прольется. Единственное, что в нашей власти, – научиться петь под дождем. Ведь, что ни делай, он все равно пойдет.

А петь меня никто не учил.

Буря набирала силу, дождевые потоки били в крышу с такой силой, словно желали затопить сцену.

Я уловил краем глаза какое-то движение в дальнем углу зала. Халим! С ним еще трое. Лицедеев среди них точно нет.

Тот, что по правую руку от хозяина театра, был сложен словно салюки – поджарая гончая. Кожа да кости, одежда висит как на вешалке. Наверное, мужчина и родился с таким лицом – длинным и заостренным, что еще больше делало его похожим на собаку. Его распущенные темные волосы, красноватые у корней, свободно ниспадали на плечи.

Хм… похоже, гость пользуется дешевой краской, скрывая преждевременную седину.

Второй человек, слева, похоже, всю жизнь ел за двоих. До невозможности толстый, чисто выбритый, на гладком черепе – ни волосинки. Жирные щеки подпирали глаза так, что те превратились в щелочки. Расстегнутый – явно не по размеру – жилет, из которого выкатывается испещренное шрамами и татуировками брюхо. Холщовые свободные штаны.

В основном, однако, мое внимание привлек третий человек, державшийся чуть сзади. Подстрижен аккуратно, черная борода, пышные, завитые на кончиках усы. Кожа цвета песка – слишком светлая для наших мест. Сложение у этого гостя было крепкое – видно, что не чурается тяжелой работы, однако и питается неплохо – не сказать, что сплошные мышцы.

Одежду усатый носил недешевую: дорогую шелковую рубашку насыщенного лавандового оттенка и штаны цвета утреннего безоблачного неба. На поясе – изогнутый кинжал с изысканной рукоятью, отделанной серебром и латунью. В самом основании рукоятки – сияющий рубин.

Больше всего меня поразили его глаза – ярко-желтые, какие бывают лишь у смертельно больных. Не человек, а волк, хотя волков мне видеть не доводилось. Усач обвел помещение медленным взглядом, и его глаза остановились на мне.

Пепел Брама… На плечи мне словно взвалили мешок с кирпичами да еще один запихнули в желудок. Я опустил глаза в дощатый пол сцены и с удвоенным рвением возобновил работу.

О чем они говорили, я не расслышал – слишком далеко. Однако с каждой секундой их голоса становились все громче. Группа приближалась ко мне.

– И что я буду иметь, Халим?

Кто это? Я на секундочку поднял взгляд. Ага, желтоглазый.

Халим слегка вздрогнул, избегая смотреть в лицо усачу, словно опасаясь того, что мог увидеть в его глазах.

– Например, репутацию.

Тот засмеялся, и его спутники захихикали в унисон.

– Репутация у меня имеется, причем неплохая.

Халим слабо улыбнулся:

– Мы говорим о разных вещах, Коли-эйя. Да, у тебя репутация сильного человека, однако же надеюсь, у нас ты заработаешь другую славу: тебя будут не бояться, а уважать.

Коли… Тот самый человек, что возглавляет одну из крупнейших банд в нашем квартале. Тот самый, который заставил Нишу стать воришкой, колотил мою подружку, превратив ее жизнь в ад. Довел девчонку до того, что та боялась даже своих друзей.

Во мне зашевелилась горячая злость. В животе словно закрутился клубок змей на тлеющих углях, и я стиснул зубы так, что заломило челюсти.

Я был молод, быстр и крепок. Пересечь сцену можно в два прыжка. Ничто не мешает мне броситься на этого человека. Нет, нельзя: слишком очевидный ход.

Но ведь не зря я столько лет наблюдал за лицедеями? Прикинусь безобидным ребенком, подберусь поближе, выдерну кинжал у него из-за пояса и…

Мы с Коли вновь встретились взглядами, и ко мне вернулось ощущение мешка с кирпичами на плечах. Я даже не отдавал себе отчета, что стою, уставившись на усача, и в тот миг понял о нем такое, что до сих пор хочу забыть.

Коли испытывал наслаждение от того, чем промышлял, и всей душой любил ощущение власти над другими. Обожал свое темное дело и был уверен – люди обязательно будут плясать под его дудку.

Не знаю, что бандит увидел во мне, но на его лице заиграла улыбка. Будто волк оскалился, предвкушая легкую добычу.

Если Халим и заметил наш обмен взглядами, то виду не подал, а просто продолжил говорить:

– Если ты станешь покровителем театра, Коли-эйя, твой образ в глазах народа станет более человечным.

– У меня нет нужды казаться человечным, Халим-сам. – Коли хлопнул хозяина театра по плечу и крепко его сжал. – Мне нужны деньги, уважение и страх. А если я вдруг кому-то еще и понравлюсь – что ж, прекрасно. В противном случае… – Он резко махнул рукой, прекращая бесцельный разговор.

По затылку Халима покатились крупные капли пота.

– Театр способен на многое, не только сделать тебе имя. Здесь крутятся деньги – пусть и не слишком большие, однако все может измениться. У меня большое здание, способное вместить немало народа. Необязательно использовать его только для постановки пьес.

Его слова заставили меня удивленно открыть рот.

Мальчишкой я знал мир куда хуже, чем сейчас, и, разумеется, не понял, на что именно намекал Халим. Знай я, к чему он ведет, – обязательно запротестовал бы, и все обернулось бы иначе.

Коли, задумавшись, провел пальцем по усам, затем растянул губы в плотоядной улыбке и подал хозяину театра руку.

– Похоже, я ошибался, Халим-сам. Это место и вправду нуждается в благодетеле. Кстати, заработать славу покровителя искусств не так уж и плохо. Люди любят театральные представления? Прекрасно. Помогу, чем сумею. А ты вспомнишь о моем поступке, когда придет время. Договорились?

Спина Халима напряглась, и он резко мотнул головой. Соглашается?

Коли с тем же волчьим оскалом повернулся к выходу, и тут в дальнем конце зала возникла мужская фигура.

С плеч незнакомца ниспадала просторная хламида алого цвета, словно ее замочили в чане со свежей кровью. Его лицо и одежда запылились, однако цвет хламиды нисколько не потускнел. Скорее всего, незваный гость был на декаду старше Халима – во всяком случае, его когда-то черные, спускающиеся ниже линии шеи волосы почти полностью окрасились сединой. А вот в короткой бороде не пробилось ни единого седого волоса. Несмотря на возраст, мужчина держался прямо, словно годы не взяли с него свою дань.

Я обратил внимание на высовывающийся из-за плеча незнакомца посох с вырезанной из черного камня и темного дерева рукоятью. Должно быть, пользуется им в качестве трости?

Долгая жизнь не наложила неизгладимого отпечатка на широкое лицо мужчины – щеки не обвисли, как бывает у стариков, хотя кожа с годами несколько потускнела. Мне показалось, что незнакомца когда-то вылепили из темной глины, а затем оставили застывать во дворе.

Халим и Коли внимательно изучили вошедшего и обменялись взглядами. Незнакомец неторопливо к ним присмотрелся и наконец обратился к Халиму:

– Это ты тот человек, который… – Не договорив, он обвел рукой театральный зал.

– Я, – кивнул Халим. – Это мой театр. Именно здесь ставят лучшие в Абхаре драмы и комедии.

Что касалось качества наших постановок, ни один из сильных мира сего не согласился бы с Халимом. Наша каста мешала нам прослыть даже неплохими исполнителями, не говоря уже о том, чтобы считаться лучшими. Знать в основном ориентировалась на те отзывы, что ходили в ее кругах. До респектабельной публики нам было не дотянуться.

Гость в хламиде пробормотал себе под нос, вроде бы и не заботясь, услышат ли его:

– О тебе много рассказывают. Говорят, у тебя в репертуаре такие пьесы, которые в театрах ставить не принято. Церковники их точно не одобряют.

Халим пожал плечами:

– Просто смотрим, чем дышит мир. Наверное, в наших постановках чуть больше творческого начала… Не буду врать: даруй мне шанс – и я его не упущу. Мы – Оскверненные, и порой эта каста дает нам преимущество. Мы находимся на самом дне – так что мнение о нас вряд ли может ухудшиться.

Халим не жаловался на судьбу, просто рассказывал о прописных истинах, определяющих жизнь театра.

– Я мог бы кое-что изменить. Для того и пришел. Твое имя хорошо известно в городе. Лишь принадлежность к низшей касте не дает тебе развлекать своими представлениями знатных вельмож и их детишек. Потому-то и надеюсь, что ты поможешь докопаться до сути гнетущей меня тайны.

Пришлый человек помолчал, словно обдумывая, как продолжить свою мысль.

– Знаешь, что это такое? – Он указал на несколько обернутых вокруг его предплечья плетеных шнуров. Все разного цвета: белый, желтый и серый. Мне показалось, что последний просто сильно выцвел – а вот каким он был раньше?

– Знаю, – кивнул Халим. – Однако не возьму в толк, для чего ты здесь.

– Я ищу никому не известную историю. Уповаю на то, что ты о ней знаешь. А если нет – надеюсь, мы вместе ее найдем. Понимаю, наш поиск займет время. Сколько бы я здесь ни оставался – ты можешь рассчитывать на мои услуги. Я готов приносить пользу твоим спектаклям. Знаешь, огонь, дым…

– Есть у меня и то и другое, – отмахнулся Халим и мотнул головой в мою сторону. – Помощник тоже имеется, хоть и не всегда делает, что ему велено.

Он уставился мне в глаза. Понятно… Чуть позже у нас состоится серьезный разговор о причинах, побудивших меня сегодня подняться наверх.

Я выдавил улыбку – самую что ни на есть невинную и очаровательную. Во всяком случае – попытался. Халим сурово нахмурился. Похоже, мастерство лицедея мне еще придется совершенствовать.

Незнакомец заставил Халима от меня отвернуться, положив руку ему на локоть.

– Я не о тех маленьких трюках, что способен сотворить твой мальчик. Пойми, у меня совсем другие возможности.

Все замолчали, и я подобрался ближе к краю сцены, откуда разговор было слышно гораздо лучше.

Пауза вышла по-настоящему театральной, когда чувствуешь: вот-вот произойдет нечто решительное, от чего у тебя отвалится челюсть. Например, случится резкий поворот сюжета или раскроется тайна.

Подобного поворота я пропустить никак не мог. Можно назвать мое поведение обычным любопытством подростка – хотя я до сих пор от этого недостатка не избавился – или свойственной каждому человеку любознательностью, однако я должен был все увидеть.

И мне никогда не забыть того, что произошло.

Коли вытянул руку и, схватив незнакомца за шиворот, толкнул его к своим подручным:

– Заберите отсюда этого идиота и дайте спокойно закончить важный разговор с Халимом! Лишние уши нам ни к чему. – Он вновь обернулся к хозяину театра: – Так или иначе, я намерен сегодня прийти с тобой к соглашению.

Глянув на толстого головореза, надежно удерживающего в своих объятиях человека в хламиде, Коли снял с пояса кинжал.

Не слышал, что сказал незнакомец, только видел, как сузились его глаза. Затем раздалось тихое бормотание, которое, должно быть, понял лишь толстяк. Во всяком случае, он развернул своего пленника и уперся глазами ему в лицо. Улыбочка у него была гадкая, словно у жабы.

Человек в хламиде поднял руку и вновь беззвучно зашевелил губами. В воздухе мелькнула искра, и на ладони незнакомца загорелся оранжевый язычок пламени.

Тогда он снова зашептал. Огонек вздрогнул и затрещал, будто готовясь погаснуть, однако невидимая сила поддерживала в нем жизнь. Маленький язычок словно взорвался, став размером с голову толстяка, и затрепетал на ладони незнакомца.

Шестеро находившихся в зале человек зачарованно смотрели на огненный шар.

Коли вытянул руку с кинжалом, направив его в спину волшебника, однако его кисть ощутимо тряслась.

– Давай коснись меня еще раз, и тогда огонь вспыхнет у тебя внутри. Обжигающий жар спалит тебя с потрохами. Ну, попробуй, сунься! – Человек в красном обернулся к Коли: – Один миг – и на тебя обрушится крыша! Твоя репутация серьезно пострадает после того, как я с тобой закончу!

Он перевел взгляд на третьего бандита и воздел руку вверх, будто пытаясь дотянуться до потолка. Снова зашептал. Каменные стены зашатались, вниз посыпалась пыль и какая-то труха, и каждая пылинка засияла, попав в луч утреннего солнца.

– Прочь!

По залу заметалось эхо, словно кричала одновременно сотня людей. Камни вновь содрогнулись – то ли от нечеловеческой мощи голоса незнакомца, то ли от взмаха его руки.

– Прочь отсюда, гули-валла, вонючие отбросы! – Он ткнул рукой в сторону выхода. – Забирай своих псов и уходи. Если не подчинишься, тебя настигнут такие мучения, что впредь испытаешь ужас при одном только упоминании о плетущих! – Он наклонился к Коли, по-прежнему удерживая на ладони пылающий шар: – Убирайся!

Коли и его подручные в напоминаниях не нуждались. Вся троица развернулась и бросилась к выходу.

Стены встали на место, огонь погас, а человек в хламиде устало ссутулился, словно бежал бегом весь день без пищи и воды.

– Ты хоть представляешь, чего мне будут стоить твои фокусы? – горько спросил Халим, ухватив незнакомца за локоть.

Тот грустно улыбнулся:

– Я спас тебя от людей, знакомство с которыми сулит тебе большие неприятности, иначе они от тебя не отстали бы. Поверь, подобных негодяев я встречал немало.

Халим, не отпуская пришельца, хорошенько встряхнул его:

– Мне были нужны эти деньги… Не мне – нам! – Он обвел рукой зрительный зал. – Я ни за что не стал бы якшаться с такими, как Коли, но деваться некуда.

– Я сделаю все, что в моих силах, и постараюсь возместить твой ущерб.

Халим приблизил лицо к незваному гостю, и они едва не коснулись друг друга носами. Глаза моего приемного отца сузились, по скулам забегали желваки.

– А у тебя и нет выбора, плетущий. Добро пожаловать в мой театр! Не вздумай причинить вред нашей семье и запятнать мою репутацию. Надеюсь, ты оправдаешь славу своего высокого искусства – и тогда у нас все будет хорошо. Джи-а?

Халим не собирался торговаться с незнакомцем, ибо сделка с Коли пошла псу под хвост, зато ясно дал понять: с сегодняшнего дня плетущий принят в театр и хозяин ожидает, что тот загладит вину.

Человек в хламиде протянул ему руку:

– Я – Маграб.

– Халим.

До рукопожатия мой друг и благодетель не снизошел.

– Посмотрим, может, все же удастся умилостивить Коли. Ради бога, не натвори тут дел, пока меня нет. Вернусь – покажу, где будешь спать, и ознакомлю с обязанностями.

Халим развернулся и вышел из зала.

Я выронил тряпку. Магия… Настоящая магия, та самая, о которой повествуют сказания, которой посвящено несколько поставленных в нашем театре пьес. Плетущие… Мудрые маги, способные изменять мир вокруг себя ради того, чтобы творить великие и ужасные дела.

С отвисшей челюстью я наблюдал за Маграбом. Рядом стоял легендарный мастер, а я не знал, что сказать.

Должно быть, Маграб видел, что происходит в моей бедной голове.

– Значит, ты служишь у Халима? – спросил он, и я кивнул, не в силах подобрать слов. – Как зовут тебя?

– Ари.

– Хм… Ари? – Маг зашевелил губами, словно заучивая эти три буквы, и снова заговорил: – Хорошее у тебя имя. А я – Маграб. – Он улыбнулся и протянул мне руку.

Я подскочил к нему и, сжав его кисть в ладонях, затряс ее куда сильнее, чем требовалось для рукопожатия. Маграб не стал высвобождаться из моего энергичного захвата и спросил, взглянув на сцену:

– Стало быть, ты помогаешь Халим-саму творить его магию? Об этом он говорил?

– Работаю в трюме, – кивнул я. – Надеюсь, когда-нибудь Халим позволит мне играть на сцене.

– Это вершина твоих желаний? Хочешь стать лицедеем? Ничего иного в книге твоей судьбы не написано?

Я примолк. Сложный вопрос. Мое возбуждение схлынуло и вновь вернулось при воспоминании о том, как Маграб, словно великий Брам, вызвал огонь, что пылал на его ладони.

– Не я, а ты сотворил магию…

– Ты прав.

– Как в древних сказаниях?

Маграб невозмутимо кивнул.

Я вздохнул. Пожалуй, задавать следующий вопрос у меня не было права, и все же детское бесстрашие и любопытство взяли верх. Кстати, порой это опасное сочетание. Конечно, я знал, чего хочу от жизни. Желал возжечь собственный огонь, понять его природу и творить с его помощью, как было миллиард лет назад. Я жаждал сам стать легендой.

Детские мечты не имеют границ. А взрослый человек, их сохранивший, способен совершить немало ужасных или, наоборот, великих поступков.

– Научишь меня?

Иногда беду можно накликать одним-единственным словом. Маграб его произнес:

– Да.

Все просто. Проще не бывает.

Сейчас я думаю: Маграб подозревал, кем я могу стать и как применю его учение. Но, в конце концов, я был всего лишь ребенком.