Пленники надежды

Глава III КОЛОНИАЛЬНЫЙ БАНКЕТ

Три дня спустя хозяин Верни-Мэнор устроил банкет.

В двадцати милях от плантации, в Джеймстауне, Законодательная ассамблея Виргинии только что завершила свою очередную сессию, потрудившись на славу. Закон, запрещающий дальнейшее прибытие в колонию "мятежных" квакеров и предусматривающий враждебное отношение к тем из них, кто уже попал в Виргинию, был принят единодушным голосованием без подсчета голосов, такой же закон приняли против анабаптистов, а третий закон касался розыска и ареста беглых кабальных работников и рабов. Были также установлены цены на вина и крепкие спиртные напитки, определено наказание за такое выращивание табака, которое противоречило бы положениям соответствующего статута, принята норма, касающаяся ремонта столбовых дорог, и предусмотрен штраф за непосещение церкви. Кроме того, был выражен официальный протест против английского Акта о мореплавании, укреплены силы ополчения, выделены средства на новые столбы для порки и позорные столбы, у жестокой хозяйки был изъят раб, с которым она дурно обращалась, было объявлено публичное порицание укрывателю раскольников, а индейцам, живущим выше по течению рек, были отправлены миротворное послание и дары. Затем депутаты Законодательной ассамблеи разъехались с сознанием достойно выполненного долга. Единственной мерой, по которой не было достигнуто единство мнений, стало предложение строить школы на удобных перекрестках, и, когда губернатор высказался против, его незамедлительно отвергли.

Депутаты палаты представителей Законодательной ассамблеи до отказа заполнили все те двадцать домов, которые составляли город. Прибыли в Джеймстаун также и плантаторы, живущие выше по течению Джеймса и выбравшие время сессии Законодательной ассамблеи для того, чтобы заняться делами, которые требовали их присутствия в городе. В гавани стояло несколько кораблей, и их капитаны, заявив, что им надоела соленая вода, решили воспользоваться гостеприимством своих друзей на берегу. Вытесненные горожане перетекли в ближайшие плантаторские дома, хозяева которых, по своему обыкновению, оказывали радушный и роскошный прием всем гостям и поили их первостатейным спиртным. На верховых тропах между плантациями и городом постоянно слышалось позвякивание конской сбруи, по реке курсировали шлюпы с белыми парусами — это туда-сюда передвигались дворяне, либо одетые в костюмы для верховой езды и обутые в ботфорты, либо облаченные в кружева и шелковые чулки. В перерывах между делами достойные депутаты и прочие плантаторы предавались веселью. Это были добрые времена — добрые для людей короля — и каждому верноподданному приличествовало следовать (на почтительном расстоянии) примеру Его Величества и получить от улыбающегося мира все возможные удовольствия. И посему устраивались скачки, петушиные бои, травля медведей, а также многочисленные ужины, на коих в изрядных количествах пили херес и крепкий алкоголь за короля, церковь и первых красавиц. А если между горячими молодыми щеголями возникала ссора и они скрещивали рапиры, это всего лишь добавляло жизни остроты, этакой щепотки кайенского перца.

Полковник Верни был популярен среди дворян старшего поколения, благодаря подаваемой в его доме превосходной мадере, находчивости, веселости и дружбе с губернатором, а среди молодежи — благодаря тому, что он был отцом мистрис Патриции, и посему ему было нетрудно залучить к себе два десятка гостей.

Они начали прибывать в десять часов утра, кто верхом, кто по воде, и каждого полковник Верни встречал вальяжным поклоном и высокопарной речью и препровождал его в вестибюль, где стояли сэр Чарльз Кэрью и обе живущие в доме благородные дамы.

Сидя на седельной подушке за спиной своего отца, майора Майлса Кэррингтона, главного землемера колонии, приехала мистрис Бетти Кэррингтон, лучшая подруга мистрис Патриции Верни. Ее милое серьезное личико, задумчивый взгляд, гладкие темные волосы, а также платье из неяркого шелка и скромно прикрывающий грудь батистовый платок оттеняли лучезарную красоту Патриции, облаченной в блестящий атлас и богатые кружева, с чуточкой румян на гладких щеках и продолговатой черной мушкой под левым виском.

Две девушки встретились, как подруги, не видевшие друг друга много лет, и действительно, они не виделись почти неделю.

Прибыли все гости, кроме одного. Полковник Верни забеспокоился, отправил служанку взглянуть на кухонные часы и послал своего секретаря на верхний этаж, дабы посмотреть из окна, из которого был виден длинный участок того, что из вежливости именовалось здесь столбовой дорогой.

Секретарь воротился и что-то шепнул своему хозяину.

— Слава Богу! — воскликнул тот. — Я боялся, что его махина завязла в Двухмильном приливном болоте или опрокинулась в овраг, что пересекает Чертов путь. Господа, показалась карета губернатора. Не выйти ли нам на крыльцо, дабы подождать там его превосходительство?

Из облака пыли, довольно быстро приближающегося к дому, ветерок доносил громыхание и звон. Затем пыльный участок дороги сменился травянистым, облако, рассеявшись, унеслось, словно хвост кометы, и из него выкатилась громоздкая, обильно украшенная позолотой карета, влекомая шестеркой лошадей с красными лентами, вплетенными в гривы и хвосты, и сопровождаемая верховыми в роскошных ливреях. Поколыхавшись на зеленых подъемах и спусках, карета наконец остановилась у колоды для посадки на лошадь, поставленной у ворот.

С запяток кареты спрыгнули два лакея, распахнули ее дверь и опустили короткую лесенку. По ступенькам, с манерной грацией кавалера, танцующего куранту[19], ступая ногами в бордовых чулках, спустился на редкость осанистый господин, богато одетый, с кружевным платком в одной руке и украшенной драгоценными камнями табакеркой в другой.

Полковник Верни встретил его низким поклоном и улыбкой, после чего они обнялись, ибо были старыми друзьями.

— Мой дорогой губернатор!

— Мой дорогой полковник!

— Я счастлив принимать ваше превосходительство в моем скромном доме.

— Мой дорогой полковник, я счастлив быть здесь. О, Боже, поистине владение единственным экипажем в нашей колонии — это весьма обременительная честь. Я уже думал, что ужин завершится и гости начнут выпивать на посошок, покуда я, подобно улитке, несущей на себе свой домик, буду ползти по этим, так сказать, "славным и приятным дорогам", как я именую их в своей книге. Вижу, что у вас тут собралась добрая компания — Ладуэлл, Фицхью, Кэри, Энтони Нэш, мой старый враг Лоренс, Уормли, наш бывший пуританин Кэррингтон и его прелестная дочь, а еще молодой Пейтон и этот красавчик — ваш то ли племянник, то ли кузен. Клянусь честью, он весьма похож на меня в его возрасте. Этакое порождение Люцифера и Далилы с железной рукой в бархатной перчатке. Я слыхал, что он близок к королю, Бэкингему, Киллигрю и прочим из их удалой шайки. Иными словами, "частенько нам приходилось слышать, как бьет полночь"[20], не так ли?

С этими словами губернатор в великолепном расположении духа с юношеским проворством взбежал по ступенькам террасы и с цветистыми комплиментами поцеловал ручки обеих хозяек дома и мистрис Бетти Кэррингтон. Затем он учтиво поздоровался с собравшимися дворянами, и вся компания перетекла в живительный полумрак вестибюля, а оттуда — в гостиную, где в ожидании обеда завязалась беседа о погоде, состоянии посевов и последних скачках.

Когда обед был подан, губернатор, взмахнув своим дорогостоящим носовым платком, предложил руку молодой хозяйке дома, и они первыми вошли в столовую, где дворецкий, старый Хамфри, препроводил гостей на отведенные им места. Кавалером мистрис Бетти Кэррингтон был сэр Чарльз Кэрью, чьим медовым речам она внимала с благоговейным трепетом, гадая, могут ли быть правдой все те невероятные истории, которые рассказывали об этом красивом и сладкоречивом господине.

Доктор Энтони Нэш произнес длинную и напыщенную застольную молитву, обильно пересыпанную латынью, ловко ввернув в нее упоминание о jus divinum[21] и призвав проклятие на головы тех, "кто разрушает изваяния в храмах". Затем были сняты колпаки с блюд: седла барашка, жаренного на вертеле поросенка, филейной части оленины, говяжьей вырезки, телячьей грудинки, копченого гуся, а также бараньей головы со скумбрией и пирога, в котором была погребена целая стая голубей. Рядом с этими главными кушаньями стояли блюда с устрицами, мелкими птицами, жаренными на вертелах, пирожками со сладкой начинкой, большим салатом, а на краях покрытого камчатной скатертью стола были выставлены деревянные подносы с пшеничным хлебом, горошком, а также с дымящимся картофелем и цветной капустой, спаржей и смесью риса с черносливом, приправленной мускатным цветом и асафетидой. В центре стола красовалась большая серебряная солонка, а рядом стояли меньшие по размеру сосуды для перца и пряностей, сделанные из того же металла. На столе были расставлены серебряные кувшины с сидром и элем, а на буфете стояли мадера, вино с Азорских островов и рейнское вино, которые будут пить мужчины, когда со стола будет убрана грязная посуда и дамы уйдут.

Компания подвинула свои обитые юфтью стулья к столу, расстелила на коленях бахромчатые камчатные салфетки, и какое-то время был слышен только звон ложек и ножей (вилок тут не было и в помине), ибо утренняя прогулка верхом у всех пробудила аппетит. Лакеи ходили от стула к стулу, и полковник при содействии своих дочери и сестры уговаривал одного своего гостя угоститься еще одним кусочком баранины, другого — каплуном, заявлял, что третий ест так, словно сегодня постный день, а четвертый пьет с такой неохотой, будто это не пиво, а морская вода.

Когда был подан десерт, у гостей и хозяев развязались языки. Губернатор цитировал пассажи из своей "Потерявшейся дамы" Патриции, которая обратила к нему свое зарумянившееся лицо, оторвавшись от разрезания открытого пирога с высокими, замысловато выстроенными стенками. Мистрис Летиция и мистер Фредерик Джонс занимались еще одним таким же затейливым чудом выпечки, вздыхая и нежно поглядывая друг на друга. Сэр Чарльз Кэрью, лениво поедая черешню, рассказывал пикантный придворный анекдот мистрис Бетти Кэррингтон, лениво усмехаясь при виде ее смущенно зардевшихся щек и опущенных глаз. Мастер Пейтон, сидящий по другую сторону от мистрис Бетти, выглядел при этом мрачнее тучи.

Затем подали вино, была провозглашена здравица за короля и Церковь, и все встали, после чего дамы погрузили пальцы в душистую воду, вытерли их салфетками с бахромой из серебряных нитей, вышли из дверей, делая глубокие реверансы и получая в ответ нижайшие поклоны, и оставили мужчин пить вино и глинтвейн.

Полковник Верни выпил за губернатора, губернатор — за полковника Верни, сэр Чарльз — за автора "Потерявшейся дамы" и "Трактата о Виргинии", так потрафив тщеславию губернатора, что последний стал чрезвычайно любезен. Мастер Пейтон предложил выпить за здоровье мистрис Бетти Кэррингтон, мастер Фредерик Джонс — за здоровье мистрис Летиции Верни, "прекраснейшей и разумнейшей из дам". Выпили они также за предстоящее плавание капитана Лэрамора, за успех виноградарского предприятия мастера Уормли, за то, что майор Кэррингтон обратился в истинную веру. А также за посрамление квакеров, индепендентов, баптистов и безбожников, язычников-краснокожих, обитающих на границе, папистов Мэриленда, голландцев, живущих на Гудзоне, и французов, населяющих берега реки Святого Лаврентия — "Квебек в обмен на Дюнкерк"! Иными словами, на небе и на земле было не так уж много предметов, за которые не стоило бы выпить мадеры.

Столовая наполнилась ароматным голубоватым дымом, подымающимся из двух десятков курительных трубок. Мастер Пейтон спел недурную песню своего собственного сочинения, которая была встречена рукоплесканиями. Сэр Чарльз Кэрью красивым тенором пропел песню, написанную на фривольный стих графа Рочестера. Несколько дворян глядели на него с неодобрением, однако, когда губернатор вскричал "Браво!" — решили, что не стоит быть излишне щепетильными и наградили певца громкими аплодисментами.

Ощутив после своего пения жажду, сэр Чарльз произнес тост за гостеприимство.

— Вы, джентльмены, придаете долгу гостеприимства такое первостепенное значение, что вас, должно быть, удивляет, что среди Десяти заповедей нет заповеди "будь гостеприимен".

— Честное слово, сэр! — воскликнул мастер Пейтон. — Бог слишком хороший виргинец, а потому счел подобную заповедь излишней.

Губернатор поведал историю, которую все присутствующие, кроме одного, слышали уже раз десять, что, впрочем, не имело значения, ибо то был славный рассказ. В ответ сэр Чарльз рассказал историю еще лучше.

Губернатор ответил причудливой байкой о пехотинцах полка сэра Томаса Лансфорда и о том, как во время Гражданской войны они сражались за короля. Сэр Чарльз выдал побасенку о приключении, в коем участвовали герцог Бэкингем, астролог-шарлатан, придворная дама и молодая торговка апельсинами, и, слушая этот сказ, все смеялись до колик.

— Ей-богу, вы великолепный рассказчик, сэр! — сказал губернатор, вытирая глаза.

— Я служу королю Карлу Второму, ваше превосходительство.

— И посему вам приходится жить своим умом, не так ли, сэр?

— Именно так, ваше превосходительство.

— Переселяйтесь в Виргинию, сэр! В землю, где хорошо едят, хорошо пьют, хорошо дерутся, землю отважных мужчин и красивых женщин — из коих получаются добрые жены. — И губернатор, который любил свою жену и был по-рыцарски ей предан, поцеловал медальон, который носил на шее. — Приезжайте в Виргинию, где нам нужны настоящие мужчины и истинные верноподданные. Боже! Мы все полагали, что с воцарением короля настанет новая эра, но будь я проклят, если до нее и ныне не так же далеко, как было всегда. Хотя это, разумеется, не вина Его Величества, — быстро добавил он, словно боясь, как бы его слова не были восприняты как хула на способность Карла привести в мир эту самую новую эру, притом самолично. — Порочный дух нашего века противится помазаннику Божию, восстает против него. Змея пуританства лишь ранена, а не убита. Все эти старые пустые речи о свободе совести и власти народа и тому подобная мерзость (не в обиду вам будь сказано, майор Кэррингтон) остаются бичом наших дней и поныне. Я тоскую по тем старым добрым временам, когда при покойном короле в течение одиннадцати благословенных лет никакой парламент не вмешивался в государственные дела, когда Вентворт пресекал крамолу, а наш блаженный архиепископ Лод укреплял здание Церкви, украшением коей он был. — С этими словами губернатор поднес свою кружку к губам и утопил свои печали в рейнском вине.

— Преданность губернатора Виргинии сэра Уильяма Беркли Его Величеству общеизвестна, — учтиво молвил сэр Чарльз. — Королю ведомо, что пока во главе Виргинии стоит сэр Уильям, колония уверенно движется по столбовой дороге, ведущей к той эре мира и процветания, наступления коей его величество так горячо желает своим подданным, платящим налоги. В последнее время я уже не раз подумывал о том, чтобы покинуть двор, попросить Его Величество пожаловать мне поместье в Виргинии и поселиться здесь, дабы проводить дни на моей собственной земле в окружении моего собственного небольшого двора, живя на патриархальный лад подобно вам, господа. При определенных обстоятельствах я вполне мог бы поступить именно так. — Он взглянул на своего родича, на лице которого отобразилось полное одобрение этого плана, удачно сочетающегося с его собственным.

— Ты мог бы угадать, при каких таких "определенных обстоятельствах" он согласился бы удостоить нас своим обществом, чтоб ему пропасть? — шепнул мастер Пейтон мастеру Кэри.

— Это легкая загадка, Джек. Будь проклят этот наглый, сладкоречивый валет червей, и черт бы побрал женщин! Ни одна из них не устоит перед придворным хлыщом.

— Только не мистрис Бетти Кэррингтон. Уж она-то видит, что у человека внутри.

— Ха! Что же она видит в тебе? Пустую бутыль из тыквы, в которой, словно сушеные семена, со стуком болтается несколько мадригалов, сонетов и утонченных образов из "Великого Кира"?[22]

— Замолчи, молокосос! Говорит наш губернатор.

Губернатор осторожно поднялся на ноги. Его парик съехал набок, галстук из брабантских кружев сбился и оказался под ухом. На его покрасневшем лице, точно череда летних зарниц, играла благожелательная улыбка. Держа свою высокую кружку нарочито ровно, он медленно поднял ее.

Сэр Уильям Беркли, губернатор Старого Доминиона (Виргинии)

— Господа, — высоким голосом проговорил он, — мы с вами поели и выпили. Вино Дика Верни старо и выдержано, и имеет воистину бархатный вкус. Становится поздно, некоторым из вас надо проехать много миль, а для того чтобы быстро скакать, требуется ясная голова. Чтобы опьянеть, Уильяму Беркли, милостью Божией и Его Величества Карла Второго губернатору Виргинии, нужно нечто большее, чем вино Дика Верни. Я провозглашаю заключительный тост. Я еще раз пью за нашего верного друга и хозяина, досточтимого полковника Ричарда Верни, за его прекрасных дочь и сестру, за слугу его, за служанку его, за вола его, за осла его и за пришельца в жилище его[23]. — Он благосклонно улыбнулся отражению сэра Чарльза в дальнем зеркале. — Как видите, господа, "в нужде и черт Священный Текст приводит"[24]. Выпьем же, выпьем, выпьем.

Все с воодушевлением выпили и встали из-за стола.

Губернатор, полковник Ладлоу и капитан Лэрамор собирались переночевать в Верни-Мэнор, а мистрис Бетти Кэррингтон ее отец оставил здесь, дабы она в ближайшие день или два составляла компанию Патриции. Один за другим остальные гости ускакали или уплыли восвояси, причем те из них, у кого имелись парусные лодки, находились в куда лучшем положении, чем их собратья, которым предстояло проделать весь путь верхом.

Когда последний из парусов превратился в белое пятнышко, виднеющееся вдали, Патриция и Бетти вышли на террасу и уселись справа и слева от губернатора, который любил их обеих. Полковник Ладлоу и капитан Лэрамор играли в кости в доме, а полковник Верни, извинившись, удалился, дабы выслушать вечерний доклад своих надсмотрщиков. Сэр Чарльз Кэрью, праздно и бездельно развалясь, сидел в кресле и разглядывал миниатюру, украшающую крышку его табакерки. Губернатор, размягченный вином, то выпускал в воздух широкие кольца дыма, то делал комплименты молодым дамам. Задул вечерний ветерок, под ним зашелестели листья, послышался плеск воды. В западной части неба разливалось золотое море, в котором, то и дело меняя форму, плавали багряные острова. Землю омывал румяный свет, окрасивший воду в тот оттенок розового, который имеет внутренность раковины, приливные болота оделись дымкой, и вдали земля и небо словно слились. Над головой летали чайки и кулики, и взмахи их крыльев были похожи на движение волшебных парусов.

— Будь у меня крылья, — мечтательно молвила Патриция, обхватив руками колени, — я бы полетела прямиком на самый высокий из этих облачных островов. На тот, Бетти, который похож на поле с нарциссами с прекрасными горами и лиловым светом в ложбинах. Я бы водрузила там мой штандарт, сэр Уильям, и этот остров сделался бы моим, а я бы стала править феями, которые, должно быть, там обитают, править железной рукой — как вы правите Виргинией, — со смехом заключила она.

Губернатор рассмеялся вместе с нею.

— Там тебе, душечка, не пришлось бы иметь дело с такими упрямцами, с какими мне приходится разбираться здесь.

— Да, там бы они все были добрыми роялистами и хорошими прихожанами — никаких круглоголовых, никаких невольников — а если бы нам стали угрожать индейцы с соседних островов, мы бы помолились о ветре и уплыли от них по ярко-голубому небу.

— А что бы стала делать Виргиния после того, как ты бы унеслась в свой воздушный замок? — галантно спросил губернатор.

— О, она продолжила бы существовать. Но нынче я туда не полечу. Принцесса из воздушного замка обещает сыграть в шахматы с его превосходительством губернатором Виргинии. А сейчас сюда идет мой отец, который станет развлекать ваше превосходительство, пока мы с Бетти будем гулять. Пойдем, душа моя.

И две изящных девичьих фигурки под руку двинулись по дорожке. Сэр Чарльз какое-то время смотрел им вслед, затем, сказав губернатору: "Позвольте мне удалиться, сэр", — с треском закрыл крышку своей табакерки и спустился по ступенькам. Губернатор засмеялся.

— Идите, идите, сэр, — милостиво молвил он. — Дик, — обратился он к полковнику Верни, когда молодой дворянин торопливо последовал за дамами, — этот светский любезник должен стать твоим зятем, да?

— Я желаю этого всем сердцем, Уильям.

— Хм!

— Он из знатной семьи и получил хорошее воспитание. Его отец был моим родичем, близким другом и преданным роялистом, отдавшим жизнь и земли за этого блаженного мученика, нашего короля Карла Первого. Он умер у меня на руках, когда нас разбили в битве при Марстон-Муре и, испуская последний вздох, вверил мне своего сына. Моя дорогая жена ожидала тогда рождения нашего ребенка, Патриции. Я и сейчас вижу, как он улыбнулся мне (он всегда отличался веселым нравом) и сказал: "Если у тебя родится девочка, Дик, выдай ее замуж за моего сына". Но его сына забрал его брат, а мы с женой уехали в Новый свет, и я не видел паренька доныне, покуда он не явился сюда по моему приглашению, дабы нанести нам визит.

— Что ж, он очень пригожий малый! А что на это говорит Патриция?

— Патриция — хорошая дочь, — степенно ответствовал полковник, — и здравого смысла у нее куда больше, чем у средней особы женского пола. Она понимает, какие преимущества сулит ей этот брак. Сэр Чарльз Кэрью может дать ей титул и имя, которое по знатности не уступает ее собственному. Он человек способный, видный, он служит королю и знаком с дворами государей Европы. Я не верю россказням, которые плетут о нем. Его отец был храбрый дворянин, и я не из тех, кто готов принять на веру хулу на его сына. Более того, если он, как он наполовину пообещал, переедет в Виргинию, то здесь он стряхнет с себя придворные пороки, отринет грехи, присущие молодости, и станет добропорядочным виргинцем, богобоязненным, законопослушным, почитающим короля, но не подражающим ему — таким, как ты или я, Уильям. Король пожалует ему много земли, и вкупе с тем, что получит Патриция, когда я отойду в мир иной, наши владения составят основу обширного и превосходного поместья, которое, Бог даст, в прекрасном будущем этого прекрасного края будет принадлежать влиятельной и благородной семье, возникшей из союза родов Верни и Кэрью. Поверь мне, Патриция смотрит на все это теми же глазами, что и я.

— Хм! — снова произнес губернатор.