Плещут холодные волны

ГОРЬКАЯ ПАМЯТЬ

Мы встретились с ним в военном санатории на Рижском взморье. Прогуливаясь по ухоженным тропинкам прибрежного соснового бора, под неутихающий шум весеннего балтийского прибоя вспоминали о пережитом в далекие сороковые. Оказалось, что кое-где наши военные дороги пересекались. Мы говорили о своих боевых друзьях — катерниках черноморцах.

Мой собеседник — коренастый, смуглый пожилой мужчина с добрыми задумчивыми глазами Владимир Иванович Рыжов. Всю войну он плавал на морских охотниках, участвовал во многих десантных и конвойных операциях под Одессой, Севастополем, у берегов Кавказа. Владимир Иванович помнит множество страниц военной истории, живым свидетелем которой в ее труднейший период он был. Приоткроем одну из них.

...Разрушенный Севастополь горел. Днем над городом поднимались клубы черного дыма, ночью стояло кровавое зарево. Беспрерывно грохотали взрывы и выстрелы. Многократно превосходящие силы гитлеровцев, не считаясь с колоссальными потерями, восемь месяцев упорно атаковали наши войска. С каждым днем кораблям флота все труднее и труднее приходилось обеспечивать героически обороняющийся город новыми подкреплениями, оружием, боеприпасами, топливом, продовольствием.

— 29 июня сорок второго, — вспоминает Владимир Иванович, — катер МО-0101, на котором я, будучи штурманом дивизиона, выходил в море в качестве обеспечивающего, возвращался из дозора от входного фарватера у мыса Фиолент. Когда стали огибать мыс Херсонес, явились свидетелями жуткого зрелища: наши танки и автомашины подходили к отвесному обрыву, из них выскакивали водители, а боевая техника, продолжая двигаться, летела вниз. Мы поняли: наступает последний день севастопольской обороны.

Подошли к причалу. Заправились. Сошли на берег с командиром катера лейтенантом В. Шенсяпиным, уточнили обстановку. Немцы были уже на корабельной стороне, связь со штабом флота прервана. Прибывший из Карантинной бухты радист рассказал, что командование на грузовиках уехало на 35-ю батарею Береговой обороны. Чтобы связаться с руководством и получить указания на дальнейшие действия, мне, как старшему, следовало отправиться туда. До батареи по дороге было километров 15 — 16. Но она была забита боевой техникой и людьми. Я знал более короткий и менее опасный путь, и с двумя лейтенантами из ОВРа (охрана водного района) отправился на батарею.

Солнце ушло за горизонт. Опустились сумерки, а затем и ночь. В стороне над дорогой непрерывно повисали на парашютах немецкие осветительные ракеты и грохотали разрывы снарядов. Шли всю ночь. Забрезжил рассвет. А с ним в воздухе загудели самолеты. До цели оставалось уже несколько сот метров, когда над нами закружились "мессершмитты" и стали нас бомбить.

Наконец мы добрались до 35-й батареи. Здесь творилось невообразимое: целая гора сейфов, разбросанные папки и бумаги, деньги, облигации, исковерканные трупы, истекающие кровью раненые.

— Братишка, пристрели! — умоляюще просили многие, не в силах более бороться с невыносимыми страданиями от боли, жажды, безысходности.

Вход на батарею был закрыт. Никакие наши доводы и убеждения о том, чтобы меня пропустили к командованию, не принимались. И я понял: шел напрасно. Что делать? Решил возвращаться к своим катерам вдоль берега. Становилось знойно. И здесь у береговой черты все было завалено трупами и ранеными. Сколько времени я шел не помню, уже стал выбиваться из сил и терять надежду, когда передо мной открылась бухта. Чтобы ее обойти по урезу воды, потребуется много времени. В раздумье я остановился. Вдруг на противоположной стороне, за небольшой отвесной скалой, я заметил нос морского охотника. Он был обтянут брезентом, наскоро заделан досками. Сердце мое забилось: это был МО-0101. Не знаю, откуда взялись силы, прямо в одежде я бросился в воду и поплыл. До катера было не менее половины пути, и тут над головой засвистели пули, вспарывая водную гладь. Пришлось нырять. Помогли сноровка и мастерство — перед войной входил в сборную Черноморского флота по плаванию. Доплыл. В пещере, где укрывался катер, было много людей, среди них — раненые и женщины.

Жаркий день 30 июня склонялся к вечеру, когда радист катера доложил: "Приказано подойти к 35-й батарее". В сумерках вышли в заданный район. Стояла тревожная тишина. Связи не было. Около 23 часов стало темно. Вдруг совсем близко бесшумно всплыла подводная лодка, открылся люк. И через него вышли двое. В одном из них я узнал начальника штаба флота контр-адмирала Елисеева, в другом — командира ОВРа контр-адмирала Фадеева. Последний приказал: "Подойти к причалу, взять сына генерала Петрова и доставить на лодку".

Генерал-майор Петров, командующий Приморской армией, вместе с моряками оборонявшей Севастополь, был на подводной лодке. Сын же Юрий, состоявший при нем адъютантом, замешкался. И вот теперь все ожидали его прибытия. Мне, моряку, трудно было понять такую поспешность командующего, ведь по нашим законам командир в случае гибели корабля покидает его последним.

Владимир Иванович заметно волновался, покраснел, на лбу его выступила испарина. Он продолжил рассказ:

— Самым малым ходом на ощупь стали приближаться к пирсу. Катер коснулся бортом причала. Еще не успели подать швартовы, как он резко накренился на борт, раздались шум, треск, крики — люди, стоявшие плотной толпой на причале, бросились на катер. Они могли перевернуть его на месте. И в этот момент резанула автоматная очередь, и чей-то властный хриплый голос призвал людей к порядку. Катер же все больше и больше кренился на борт, и командиру ничего не оставалось, как срочно отойти от берега. С причала кричали, требовали немедленно подойти к берегу снова, угрожали. Что было бы дальше — не знаю, если бы в это время к причалу не подошел рыбацкий "дубок". Он-то и принял на борт сына генерала Петрова, сопровождавшего его офицера с хриплым голосом, успевших прыгнуть на борт людей и быстро отошел от берега. Возле подводной лодки "дубок" застопорил ход. Подали швартовы, подтянулись. Люди бросились на були лодки, хватались за леера, иные, не удержавшись, падали в воду. В люк лодки впустили только двоих — сына генерала Петрова и сопровождавшего его капитана Боярского.

До предела перегруженная лодка, задраив люк, стала медленно погружаться. Оказавшиеся в воде люди кричали, проклинали судьбу и начальство, просили помощи, захлебывались, тонули.

Эта картина часто всплывает в моей памяти, заставляет меня содрогаться.

Владимир Иванович замолчал. Мы остановились. Ветер шумел в вершинах сосен. Рокотал морской прибой. Из набежавшей темной тучи белыми мотыльками полетели мокрые снежинки. Мы зашли в крытую беседку, и Владимир Иванович заговорил снова:

— "Дубок" подобрал людей. А мы вернулись в пещеру, чтобы закончить ремонт носовой части. Ночь была темная и прохладная. Было слышно, как вверху над пещерой грохотали движущиеся танки, автомашины — это непрерывным потоком шли немецкие войска. Кое-как закончив ремонт оторванной носовой части, около двух часов ночи мы завели моторы и почти на полном ходу выскочили из пещеры.

Сразу же забегали лучи вражеских прожекторов, раздались пулеметные очереди, взметнулись всплески от рвущихся в воде снарядов.

Маневрируя на зигзаге, мы оторвались от берега. Однако перегруженный катер (кроме команды на борту было 15 пассажиров) зарывался в волнах разбитым носом и не мог развить полный ход. Для уменьшения его перегрузки сбросили за борт весь запас глубинных бомб. Катер пошел ровнее, устойчивее. Мы шли на юг в направлении Синопа. За кормой оставалось зарево севастопольских пожарищ.

Едва забрезжил рассвет, нашему взору предстала жуткая картина — свидетельство разыгравшейся здесь накануне трагедии.

С севера на юг, насколько охватывал глаз, на морской равнине простирался рельефный след: повсюду плавали остатки спасательных средств, шлюпок, плотиков, трупы людей в капковых бушлатах, бревна и бочки, зачехленные морские койки, спасательные круги, поверхность моря была покрыта слоем мазута.

Катер застопорил ход. Мы осмотрелись. Совсем рядом на волне подбрасывало человека в спасательном жилете. Попытались взять его на борт. Но мокрая, в мазуте одежда скользила. Неоднократные попытки не увенчались успехом. Впрочем, тот человек и не нуждался в помощи, он был мертв. По другому борту обнаружили лошадь. Она двигалась, приближаясь к катеру. Было видно: животное выбивается из последних сил. Наконец лошадь ткнулась головой о борт. Тяжело дыша, запрокинула голову, устремила взгляд к людям.

Владимир Иванович сделал паузу, вздохнул:

— Сколько времени прошло, а взгляд этот, полный ужаса, мольбы и надежды, стоит передо мной... Конечно же лошадь не могла ничего сказать, лишь крупные слезы катились из ее глаз... А что мы могли сделать в этом мазутном месиве на маленьком переполненном катере?!

Долго молчали. Прибой неистово шумел, навевая какое-то тревожное настроение. Стремительно проплыла снежная туча, и в образовавшемся голубом просвете ярко сверкнуло солнце. Мы вышли из беседки и двинулись по асфальтовой дорожке, извивающейся между поросшими зеленым вереском дюнами и плотно прикрытой от студеного морского ветра огромными соснами. Владимир Иванович продолжил рассказ:

— Неожиданно из утренней туманной мглы показался катер. Сигнальщик сразу опознал его. То был МО-021. Я искренне обрадовался этой встрече — его командир лейтенант Степан Гладышев был моим большим приятелем. Много раз мы выходили с ним в море на боевые задания, много добрых встреч было и на берету. И вот мы снова вместе.

— Справа сорок два сторожевых катера, пять кабельтовых! — доложил сигнальщик. В следующее мгновение очереди трассирующих пуль устремились в нашу сторону. Это были немецкие катера. Мы ответили огнем пушки и пулеметов. Однако плотная пелена тумана закрыла катера, и бой прекратился. Некоторое время шли спокойно в сплошном тумане. Но вот он постепенно стал рассеиваться. Потянул упругий норд-ост, разгоняя волну все сильнее и сильнее.

К вечеру прямо по курсу на горизонте открылись вершины гор. С МО-021 флажным семафором запросили: "Намерены следовать в Новороссийск. Сможете ли идти с нами?!" Для этого нужно было изменить курс и двигаться против волны. Выдержит ли поврежденный нос катера? Вряд ли. Целесообразнее подойти к турецкому побережью и вдоль него следовать в Сухуми.

Обменявшись добрыми пожеланиями, мы разошлись. МО-021 лег на курс норд-ост, мы продолжали идти на зюйд-зюйд-вест. Солнце опускалось к горизонту. Вдруг из его лучей выскочили три "юнкерса". Командир катера лейтенант Шенсяпин ручки телеграфа бросил на "стоп". Катер сразу потерял ход.

— Товарищ командир, самолеты легли на боевой курс! — доложил сигнальщик.

Командир дал "полный вперед" и скомандовал рулевому: "Право на борт!" Три взрыва раздались впереди слева. Катер лег на прежний курс. Самолеты пронеслись над катером, развернулись и стали вновь заходить на бомбометание со стороны солнца. Артиллеристы приготовились отражать новую атаку. Командир внимательно следил за "юнкерсами".

Катер вновь застопорил ход. Ударила кормовая сорокопятка, за ней застрочили крупнокалиберные ДШК. Катер рванулся, по воле командира лег на циркуляцию, и вновь бомбы разорвались в стороне. Несколько раз атаковали "юнкерсы" катер, и каждый раз лейтенант Шенсяпин мастерски выводил его из-под удара. Однако близкие разрывы бомб и пушечно-пулеметный обстрел изрешетили корпус судна, два человека погибли, семь были ранены.

Более трагичной, чем наша, оказалась судьба МО-021. В одной из воздушных атак катеру оторвало носовую часть, при этом были сражены лейтенант Гладышев, его помощник лейтенант Финиченко и все, кто был на верхней палубе. Катер потерял ход. Только на следующий день он был обнаружен в полузатопленном состоянии вышедшим из Туапсе на поиск катером и доставлен на базу. Из восмидесяти шести человек в живых осталось лишь шестнадцать.

А мы к вечеру следующего дня прибыли в Сухуми. Таким вот был наш последний день обороны Севастополя.

— А известна ли вам судьба тех, кому не удалось тогда покинуть крымскую землю? — спросил я.

— Говорили, что остатки армии ушли в горы, но обстановка там была негостеприимная. Были случаи, когда местные жители выдавали воинов гитлеровцам... А жестокость фашистов известна: "Коммунисты, три шага вперед!" Расстрел... "Офицеры, три шага вперед! " Расстрел. Матросов загоняли в пещеру и травили газом. Интендантов и врачей отправляли в концентрационные лагеря... Такие вот горькие зарубки остались в памяти.

Владимир Иванович закончил рассказ. А я продолжал думать: какая же тяжелая, жестокая судьба выпала на долю нашего поколения. Жертвы. Жертвы. Жертвы. Я видел голодающих Поволжья в 33 — 34 годах, массовые репрессии 30 — 40-х годов, жертвы минувшей войны. Не слишком ли много для одного поколения?! Много. Очень много. Подобное не должно повториться никогда. Поэтому нужно помнить о тех, кто выполнил долг перед страной и в борьбе отдал свою жизнь; о тех, кто рука об руку с ними сражался, пропустил через себя горе и страдания, ужасы, страшные потрясения, потерял здоровье, но пока еще живет среди нас. Нужно помнить и быть справедливыми и доброжелательными, внимательными и милосердными. Это недорогая, но честная плата за их подвиг.