По ту сторону Тьмы. Между Здесь и Там... (СИ)

3.23

Хантер не обманул. Пусть частично и выглядел как полный и отбитый на всю голову психопат, но… Похоже, он просто пытался внешне соответствовать своему изначально выбранному образу. Потому что такие, как он психопаты всегда были себе на уме и никогда не раскрывали всех своих карт до конца и полностью, пряча в рукавах, как минимум, с дюжину козырных тузов. И за тот не короткий разговор их самого первого личного знакомства, Кен, наверное, должен был всё-таки поблагодарить Князя. За небольшую передышку. За возможность подготовиться и морально, и даже физически к тому аду, который был уготован для Дерека на ближайшие в этом месте часы. А то и на целую вечность.

А это действительно оказалась вечность. Вечность в эпицентре истинного Ада. Ада, не описанного ни в одном из земных произведений в мире Вударда. Ада, который и в самом деле не способен пережить ни один смертный. Но Кен почему-то пережил. Неизвестно каким чудом, но… выжил… И даже не тронулся в какой-то степени рассудком. По крайней мере, ему перекрутило все мозги в кровавый фарш именно от запредельной боли. От боли, от которой, как правило, никто не выживает, поскольку полученный от неё шок ломает кости и рвёт нервы на раз, куда быстрее и эффективнее, чем смертельный разряд, полученный на электрическом стуле.

Странно, что он до сих пор не потерял сознания. Хотя, возможно, и терял, как минимум с дюжину раз. Но его быстро приводили в чувства каким-то специальным для этого средством. Возвращали в этот кошмарный мир или реальность снова и снова. И снова прокручивали в огромной и раскалённой до предела мясорубке из нечеловеческой боли. Из сплошной боли, превратив постепенно в эту боль и его самого. Всё его тело. Сделав его одной сплошной болью…

Он бы и рад был бы кричать от неё во всю глотку, срывая голосовые связки и разрывая в кровь горло изнутри, но тот грёбаный кляп… Хотя, может благодаря этому кляпу всего его зубы, включая язык и губы, остались целыми и почти невредимыми, потому что он всё равно пытался его прогрызть или как-то сломать. Но у него ничего не вышло. Кроме одной единственной мелочи — он не свихнулся. Просто одурел. От переизбытка пережитой боли. От всего того, через что ему пришлось пройти и, мать его, выжить…

Его даже не стали приковывать на этот раз цепями к стене. Просто надели наручи на запястья и такие же широкие железные браслеты на щиколотки, а те, в свою очередь, были присоединены к тяжёлым цепям, намертво вмонтированным в пол тюремной камеры. Вернее, каменного мешка с единственной дверью и непонятным источником очень тусклого света. Каменного мешка, в котором вообще ничего не было, кроме тела Кена, валяющегося прямо на полу в одном ошейнике.

Да. Его раздели. Ещё во время «пыток». Или, точнее, во время чудовищных экспериментов над его организмом. Каких, наверное, не проводили даже в гестаповских застенках. В какой-то мере можно даже посчитать за счастье, что многое из того, что с ним тогда делали, не отложилось в его памяти и, судя по всему и по большей части, всё из-за той же боли. Именно боль не позволяла ему запоминать, как и слышать… Слышать то, что ему тогда говорил, а иногда и буквально кричал Хантер. Конченный, его мать, ублюдочный Хантер с его дибильным хохотом и горящими даже при ярком красном свете хирургических ламп демоническими глазами.

— Я ведь предупреждал тебя на его счёт. Предупреждал держаться от него подальше…

Боже… как же ему хотелось сдохнуть… Или провалиться в милостивые объятия Тьмы. Но как-то наконец-то отсюда вырваться. Вырваться из этого грёбаного мира и его вывернутой наизнанку реальности. Хотя бы чтобы просто на какое-то время забыться… забыться от боли…

Правда, теперь она не шла ни в какое сравнение с той, какой его пытались убить или свести с ума ещё несколько минут назад. Сейчас она была не то что терпимой, Кен практически её не замечал. Его больше всего теперь доводила до трясучки дикая слабость и запредельная усталость. Как будто он не спал как минимум неделю и всю эту неделю безостановочно таскал на себе стокилограммовые мешки с песком или камнями. После чего, естественно, устал до смерти. И также до смерти хотел спать. Но заснуть не мог из-за той же дичайшей усталости, ноющей вместе с физической болью во внутренних и внешних ранах невыносимо раздражающими судорогами и спазмами. И, само собой, дурел от неё же, совершенно не соображая, да и не желая в принципе напрягать остатки едва ли здравого рассудка. Или опьянел в хлам… Опьянел от боли…

И всё же…

Ему не показалось. Он действительно расслышал уже такой знакомый немолодой мужской голос. И, кажется, даже почувствовал чужое присутствие, коснувшееся его горящей от боли кожи и запёкшихся на ней свежих ран очень даже ощутимой тенью или же… светом?

Как бы это не смешно тогда выглядело, но Кену и в самом деле показалось, что в камере стало светлее. Вернее, словно кто-то рядом с ним «зажег» тусклую лампочку, и её мягкий белый свет накрыл его затылок и часть распластанного по полу полностью нагого тела. Вот сейчас бы он не отказался очутиться внутри холодных вод неважно какого океана или озера. Оказаться подвешенным в невесомости, чтобы его тело не соприкасалось с твёрдой поверхностью пола, и ему бы не приходилось тратить бесценные остатки физических сил для немощных попыток повернуть голову на залитом собственным потом, кровью и слюнями камне, а потом и вовсе как-то её приподнять.

Ему же надо было удостовериться в том, что ему не показалось и не послышалось. Взглянуть на того, кто только что с ним здесь заговорил.

— И… как… по-твоему… я… должен был… это… сделать?.. — а вот это было воистину настоящим чудом, потому что у Кена это получилось. Он сумел заговорить! Хотя по всем законам природы и единого мироздания не должен был.

Правда, его голос звучал, как у полуживого или вусмерть пьяного алкоголика, едва-едва ворочающего языком в окровавленном рту. И раз он умел не только соображать, но и строить вполне целостные предложения со смыслом, значит, его ещё не полностью выпотрошили и не лишили врождённой способности мыслить и анализировать.

— Не знаю. Это ты Зверь или… как тут тебя любили именовать, Дерек Кровавый. К тому же, ты ещё мог это сделать сам.

— Зверь… не я… — он снова с неимоверным для себя усилием шевельнул во рту языком и напряг исколотые невидимыми осколками стекла голосовые связки. Казалось, в его распухшем изнутри и снаружи горле и вправду застрял ком из этих осколков, которые продолжали его там царапать и резать буквально до мяса. Ведь он до сих пор отхаркивался кровью.

— Я… интурист… А ты…

Он вновь совершил немыслимое для себя чудо. Сумел повернуть и кое-как приподнять голову, упершись подбородком и левой скулой о холодный камень, и наконец-то взглянул постоянно расплывающимся взглядом из-под бровей на старика. Того самого беловолосого пилигрима с волшебным посохом. Но едва ли Гендальфа или Сарумана. По крайней мере, у него не было (на этот раз) длинной до пояса бороды, а его балахон выглядел самой обыкновенной власяницей из грубой мешковины.

— Ты… вообще… кто?.. Что… ты… тут… делаешь?..

— Хотел убедиться, что ты ещё жив. И… — старик ненадолго поджал губы, с неподдельным сожалением прищуриваясь и явно собираясь с решимостью, чтобы произнести вслух то, что он собирался сказать. — Относительно при своём уме. И теле тоже…

— Теле?.. — прохрипел Кен и по всему его телу прошлась очередная мощная судорога от нового приступа физической боли. Кажется, вместе с нею его охватило несильным, но достаточно ощутимым разрядом электрического тока. Даже в голове ненадолго закоротило, а из глаз едва не буквально посыпались искры.

Ему пришлось сжать зубы и пальцы рук в кулаки. Но это максимум, что ему вообще удалось совершить и при этом не застонать во весь голос.

Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем Кену снова удалось заговорить. Вернее, выплюнуть из себя на шумном выдохе очень сложное для него слово:

— Что?.. Что… они со мной… сделали?.. Что… они сделали… с моим… телом?..

— Правильней будет сказать… Что они с ним делают. И как долго они собираются с тобой это делать.

Кен, не удержавшись, закрыл глаза, почувствовав, как из-под век по щекам стекли две крупные слезы. Правда, на самом деле он не плакал. Они просто там накопились. Как накапливалась в его рту кровь. Потому что у него не было сил даже на это. Даже на то, чтобы себя пожалеть и поплакаться.

— Надеюсь… ты… пришёл сюда… непросто… так? Ты… принёс… то… зелье?.. Ты… пришёл… меня… отсюда… вытащить?..

И снова старик помедлил с ответом, а Кен был готов поклясться, что почувствовал, как тот качнул головой в едва заметном отрицающем жесте.

— Это не было чудо-зелье, Дерек. В каком-то смысле, да, оно воздействует на определённые участки твоего мозга, подобно стимулятору, но… В основном это плацебо. А ты, надеюсь, знаешь, что такое плацебо?

— Хочешь… сказать…

— Я хочу сказать, — старик поспешил перебить Кена, чтобы тому не пришлось тратить драгоценные силы на очень сложные для себя предложения. — Что в этом мире не всё работает так, как хотелось бы многим. Здесь всё иначе. Здесь многое зависит от самих людей и, в первую очередь от их сущностей. Их разум в большинстве случаев заблокирован, и они больше напоминают запрограммированных биороботов, которые, естественно, этого не понимают. Не понимают, что ими управляют и направляют их массовое мышление в нужную местным властям сторону.

— Бытие… определяет… сознание?.. — Кену удалось растянуть губы в жёсткой усмешке (или даже точнее в зверином оскале), но вот посмеяться у него особо не получилось. — Думаешь… в моём… мире… всё… как-то… иначе?..

— Думаю, в твоём мире всё несколько попроще, и у него нет таких лазеек для сознания, как здесь. Мне очень хотелось бы, чтобы для тебя тут всё сложилось по-другому, но… Я не могу вмешиваться в здешний порядок вещей. Да я и не обладаю подобными возможностями. Я не волшебник и не спаситель на белом коне. Я такой же здесь заложник, как и ты, который пытается разгадать, как же работает механизм данного мира. Но, похоже, это непосильная для простых смертных задача. Даже я не могу переходить определённые границы и появляться в любом месте, где только захочу. Как и не смогу отключить твой ошейник. Но ты всё-таки сильно от нас отличаешься, Дерек. У тебя есть тот потенциал, который отсутствует у «рождённых» в этом мире. Ты ещё можешь побороться за себя и…

— Ты издеваешься?.. — Кен выпалил свой вопрос едва не с рычанием, хотя, на самом деле ему хотелось заорать.

Его снова затрясло, будто очередной электрический разряд в тысячу вольт прошёлся через его кости и мышцы, едва не скрутив невыносимо болезненным спазмом все его внутренности. Но сознания он так и не потерял. Хотя жаждал этого буквально до одури.

— Они же… меня… убивают!.. Я… скоро… сдохну!.. Просто… сдохну!..

— Ты недооцениваешь свои возможности. Хотя, для тебя пока простительно. Ведь ты сейчас для этого мира, как новорождённый, которому ещё предстоит научиться ходить, говорить и понимать основы окружающего его мироздания.

В этот раз Кен не просто заставил себя раскрыть глаза до возможного для себя максимума, но и приподнять над полом голову (что вообще теперь казалось нереальным нонсенсом), чтобы взглянуть на старика под более лучшим ракурсом и увидеть лицо непрошеного гостя в более чётком фокусе.

— Серьёзно?.. — и снова он не прохрипел, а именно прорычал свой вопрос, сквозь сжатые зубы и дрожа всем телом от нервного перенапряжения и зашкаливающей физической боли. — Меня… насильно… сюда… запихнули, а ты… Ты предлагаешь мне… просто с этим… смириться?.. Стать частью… вашего… грёбаного… мира?..

— Выбор только за тобой, Дерек. Любая жизнь или существование — это выживание. Даже комнатным растениям приходится сталкиваться с рядом трудностей, притом, что они не были для них созданы. Это как земля, которая всё своё многовековое существование растила на себе определённый вид деревьев, кустарников и сорняков, но пришёл человек и решил лишить её права самой выбирать, что ей создавать и кому давать право на жизнь. Мы вечно боремся с естественным ходом вещей и законами Вселенной, будто имеем на это полное право. И этот мир не исключение. Просто здесь… Всё гиперболизировано и атрофировано до пугающей неузнаваемости, как и искажено, а, порою и вовсе переходит за все имевшиеся когда-то у тебя ранее грани разумного. Поэтому не стоит наивно полагать, что ты тут сдохнешь только потому, что кто-то хочет тебя убить. Здесь можно умереть только в том случае, если ты сам этого захочешь… Вернее… Если сумеешь каким-то невообразимым образом отключить своё сознание. Но это не значит, что умрёт твоё тело.

— Но я видел… Видел в… Лабиринте, как… Как Зверь убил… тех людей!..

— Но не видел, что сделали с их телами дальше, не так ли?

— Господи… Да что это… вообще за… место?..

Старик слабо улыбнулся, но за всё то время, что здесь пробыл, так и не шелохнулся.

У Кена даже возникла идея протянуть руку и проверить его на реальное физическое присутствие. Но даже, если он и убедится, что перед ним какая-нибудь голограмма или визуальный глюк от его закоротившего сознания, что это тогда в принципе изменит?

— Думаю, у тебя теперь будет предостаточно времени и возможностей, чтобы это узнать, Дерек. А может даже и сделать нечто большее. Ты едва не единственный в этом мире интурист, у кого имеется для этого нужный потенциал. Твоё «рождение» здесь было искусственным (буквально насильственным), а не естественным процессом. И ты неразрывно связан со своим миром на Той стороне. Но тебе определённо понадобится до хрена времени, чтобы всё это понять и «смириться» с новым ходом вещей. И лишь после этого ты и сумеешь определиться со своими дальнейшими действиями. Со своей будущей целью. Я здесь не для того, чтобы рассказать тебе о некоем пророчестве и предсказанной в нём мессии. Поскольку любое «пророчество» (особенно то, что сбывается один в один) — это самый обыкновенный план или схема, в котором нет ничего чудодейственного и божественного. Ты ведь сам хочешь строить свой путь и следовать своим поставленным целям? А вот это и есть та самая свобода выбора, на которую будут пытаться воздействовать все, кому не лень. Твоя же основная задача — дать этому отпор. А для этого тебе нужно лишь самое малое… Выжить во что бы то ни стало.

— Пойти… против правил… чужой игры?..

— Против навязанных правил чужой игры. Думаю, ты в состоянии отличить естественные законы мироздания от искусственных. А всё, что искусственное — всё противоестественное и поэтому хрупкое и недолговечное, в отличие от незыблемой Вселенной…

Неожиданно их, на удивление, весьма занимательную беседу (которая, как ни странно, но всё же отвлекала немного от сумасшедшей боли Кена) прервал звук механического треска в дверном замке камеры. Кен тут же попытался скосить в ту сторону свой напряжённый взгляд, снова упершись подбородком о поверхность каменного пола, и слушая, как одновременно с проворотом скрытого в двери механизма, гулко и очень громко бьётся в его груди сердце. А благодаря соприкосновению голого тела с булыжником окружающей его камеры, он пропускал по своим нервам, подобно жидкому току, все улавливаемые его контуженным слухом звуки с физическими вибрациями.

Естественно, он напрягся ещё сильнее и не на шутку испугался. Ведь старик и не думал в этот момент отсюда сбегать.

— Чего ты тут разбубнелся, сучонок? — на пороге не такой уж и вместительной камеры возник какой-то лысый толстяк в грязном кожаном переднике и с такими же перчатками с высокими отворотами, чьи манжеты доходили едва не до самых оголённых плеч их владельца. Хотя, конечно же, в самую первую очередь Кен заприметил его тяжёлые резиновые сапоги-ботфорты, в которых до этого ходили явно не по относительно чистым улицам дождливого Нью-Йорка. Правда, разглядывать на них накопившуюся и слоями налипшую грязь из определённой органики совершенно не тянуло.

Толстяк прошёл в камеру, как ни в чём не бывало, в упор не замечая стоявшего всего в двух футах от его левого плеча беловолосого старика, который, в отличие от него, наоборот, посмотрел в его сторону, тем самым демонстрируя, кто и кого в действительности тут видел.

Удивлению Кена не было предела.

— Он что… тебя… не видит?..

— Кто меня не видит?.. — без особого удивления или даже с плохо скрытой злостью вопросил толстяк, приподняв недовольную физиономию после того, как поставил рядом с Вудардом какое-то жестяное ведро. Причём тоже далеко не новое и совершенно не чистое.

— Подобные ему приспешники или крысы, нет… — старик отрицательно покачал головой даже с некоей жалостью разглядывая лысого охранника-мясника. — Не видят. У них стоит с «рождения» в мозгу определённый блокиратор. Как и у большинства жителей Остиума.

— У тебя что, кукуха поехала? Уже не видишь, где явь, а где глюки? — толстяк даже прищурился, вроде как внимательней вглядываясь в заплывшее и распухшее лицо Кена, но определённо не собираясь высмотреть на нём что-то для себя важное. — Учти. Будешь тут бубнеть дальше и отвлекать меня, я с тобой цацкаться не стану. И, к слову, это твоя параша.

Он ткнул указательным пальцем правой руки в рядом стоящее ведро.

— Будешь туда испражняться и блевать. Потому что если ты попадёшь мимо этого ведра или ненароком перевернёшь его содержимое, я заставлю тебя всё слизать с пола буквально. Ты меня хорошо понял, сучоныш?

Лучше, наверное, и не бывает. Но Кен ничего не ответил. Только уставился едва ли соображающим взглядом в светящиеся желтоватым излучением свинячьи глазки мясника. Тот тоже не стал дожидаться вопрошаемого им ответа, заметно подбоченившись и вынужденно выпрямляясь над узником, который навряд ли бы смог хоть что-то ему противопоставить.

— У тебя пара часов на передышку. Предупреждаю сразу, здесь никто с тобой нянчиться не будет. И Князь не из тех, кто станет понапрасну терять время. Так что, готовься. Скоро за тобой опять придут. Может даже чуть раньше. Поэтому ссы прямо в ведро…

Кен снова ничего не ответил, поскольку начал понимать, что старик имел в виду. Хотя и не сказать, что появляющиеся в его голове ответы являлись стопроцентными знаниями об этом мире. Они больше походили на логические предположения или же что-то, что очень долго скрывалось в его спящем подсознании.

— Да, такие, как он, меня не видят, как и большинство расставленных по всему Остиуму датчиков. — продолжил старик после того, как толстяк, наконец-то высказавшись, развернулся и, соответствуя смещённому в его грузном теле центру тяжести, зашаркал на выход. — Иначе бы Хантер примчался сюда на всех парусах по первому же сигналу скрытых в стенах импульсных ловушек.

— А Хантер… тебя видит?.. — Кен было попытался, но довольно скоро отмахнулся от всех попыток поискать взглядом на окружающих их стенах упомянутые стариком датчики.

— В режиме реального времени, да. Возможно какие-то аномальные помехи на видеозаписях, но не в прямом эфире, так сказать. Но это максимум, что я могу обходить. В Уотер Тауэр мне уже не пробраться. А, судя по всему, он скоро тебя туда перевезёт. Так что… — старик с сожалением поджал губы и слабо улыбнулся. — Боюсь, мы с тобой видимся в последний раз. И мои возможности тут уже не работают. Я для этого места в буквальном смысле призрак. Пустышка. Плацебо. Чем мы ближе к центру Остиума, тем слабее мои силы. Так что… Считай, что мы видимся с тобой в последний раз.

— А зачем… ты вообще… ко мне… приходил?..

— Сложно сказать. Вселенная сама по себе странная и никем ещё так и не разгаданная штука. Её законы и правила неоспоримы, что бы мы не пытались сделать, чтобы как-то их обойти. Все живые существа рождаются с заложенной в них программой, не выбирая, где и кем им рождаться. Порою мы и сами не понимаем, зачем делаем что-то. Причём делаем именно вопреки, словно что-то нас настойчиво к этому подталкивает. Мы не знаем, как и почему работает наш мозг, почему лишь в определённые временные этапы он начинает развиваться именно так, а не иначе. И почему мы вдруг начинаем многое понимать и видеть, как и заглядывать куда-то, хотя раньше не имели для этого никаких предпосылок или зачатков. Конечно, не всем это дано. Вернее, не у всех для этого разблокирован мозг, но… Наверное, наивно хочется верить, что всё это происходит не просто так и не напрасно. А может… я всего лишь хочу верить в лучшее. В древнюю, как весь наш мир надежду касательно того, что однажды Добро победит Зло.

— А с чего… ты вообще взял… что я… нахожусь… на стороне… добра?

— Потому что ты уже сделал свой выбор, Кен. Выбор Человека, а не Зверя…