По ту сторону зимы

ЛУСИЯ, РИЧАРД, ЭВЕЛИН

Обычно в этот час Ричард Боумастер, который вставал в пять утра и шел в спортивный зал, лежал в постели, считая овечек, а рядом мурлыкала Дойш, но неприятные события этого дня оставили такой тяжелый осадок, что он заранее приготовился к пытке бессонницей, вперив взор в какую-то ерунду, которую передавали по телевизору.

Его это немного отвлекало. Дело как раз дошло до обязательной сексуальной сцены, было очевидно, что режиссер сражался со сценарием так же отчаянно, как актеры боролись на кровати, пытаясь возбудить зрителей слащавым эротизмом, который только прерывал ход действия. «Да ладно уже, давайте дальше, вернитесь к сюжету, черт бы вас побрал!» — крикнул он в экран, тоскуя по тем временам, когда кино тонко намекало на разврат, показывая медленно закрывающуюся дверь, угасающий свет лампы или оставленную в пепельнице недокуренную сигарету. В этот момент позвонили в дверь, и он вздрогнул от неожиданности. Ричард взглянул на часы, было без двадцати десять; даже свидетели Иеговы, которые пару недель назад бродили по кварталу, выискивая адептов, не осмеливались соваться с проповедями так поздно. Недоумевая, он направился к двери и, не зажигая света, вгляделся в стеклянную дверь, но в темноте различил лишь неясные очертания. Он уже хотел вернуться, но тут звонок повторился, и Ричард снова вздрогнул. Резким движением он включил свет и открыл дверь.

Слабо освещенная лампочкой у входа, окруженная ночной темнотой, перед ним стояла девушка в анораке. Ричард узнал ее сразу. Она съежилась, втянув голову в плечи и закрыв лицо капюшоном, и от этого казалась еще меньше, чем несколько часов назад на улице. Ричард вопросительно пробормотал «Да?», а она в качестве ответа протянула ему визитку, которую он бросил ей в машину, где было указано его имя, должность преподавателя университета и адреса, домашний и рабочий. Он стоял с визиткой в руках, не имея понятия, что делать, наверное, целую минуту. Наконец, чувствуя, что ветер нагоняет снегу в дом, очнулся и посторонился, жестом предлагая девушке войти. Потом закрыл за ней дверь и снова стоял как оглушенный, глядя на нее.

— Вам не нужно было приезжать, сеньорита. Можно было позвонить прямо в страховую контору… — пробормотал он.

Девушка молчала. Стоя в прихожей, не открывая лица, она была похожа на несговорчивого гостя из загробного мира. Ричард повторил предложение обратиться в страховое агентство, но она никак не реагировала.

— Вы говорите по-английски? — спросил он наконец.

Молчание длилось несколько секунд. Он повторил то же самое по-испански, поскольку миниатюрные размеры гостьи навели его на мысль, что она, должно быть, из Центральной Америки, впрочем, она могла быть из Юго-Восточной Азии. Она прошептала что-то непонятное, монотонное, словно капли дождя. Чувствуя, что нелепая ситуация затягивается, Ричард догадался пригласить ее в кухню, где было посветлее и они, возможно, могли бы понять друг друга. Девушка последовала за ним, глядя себе под ноги и ступая точно по его шагам, будто шла по слабо натянутой веревке. В кухне Ричард сдвинул в сторону бумаги, лежавшие на столе, и предложил ей сесть на табурет.

— Мне жаль, что я совершил наезд. Надеюсь, я не слишком повредил вашу машину, — сказал он.

Так как реакции не предвиделось, он повторил эти слова на своем ущербном испанском. Она отрицательно покачала головой. Ричард тщетно пытался достучаться до нее, выпытать, что она делает в его доме в этот час. Поскольку незначительное дорожное происшествие не могло до такой степени ее напугать, она, подумал Ричард, наверное, убежала от кого-то или от чего-то.

— Как вас зовут? — спросил он.

С трудом, спотыкаясь на каждом слоге, ей наконец удалось произнести свое имя: Эвелин Ортега. Ричард чувствовал, что с него хватит, ему срочно требовалась помощь, чтобы отделаться от незваной гостьи. Спустя несколько часов, когда он перебирал в памяти произошедшее, его удивило, что единственная мысль, пришедшая на ум, — это обратиться к чилийке из подвального этажа. За время их знакомства Лусия выказала себя классным специалистом, но это не означало, что она в состоянии разрулить такую нелепую и необычную ситуацию, в которой он оказался.

В десять часов вечера телефонный звонок заставил вздрогнуть Лусию Марас. Единственный, кто мог позвонить ей в такой час, — ее дочь Даниэла, но то был Ричард, и он просил срочно подняться к нему. Вообще-то, продрожав весь день от холода, Лусия наконец пригрелась в постели и не собиралась покидать свое гнездышко по первому зову самонадеянного типа, который вынуждал ее жить в снежном иглу, а накануне, когда она так нуждалась в человеческом общении, отказал ей. Прямого хода из подвала в дом не было. Это значит, придется одеться, выйти на улицу в снег и преодолеть двенадцать скользких ступеней до двери в дом; Ричард не заслуживал подобных усилий.

Неделей раньше она сцепилась с ним, потому что вода в собачьей миске по утрам замерзала, но даже после предъявления такого доказательства она не добилась ни малейшего повышения температуры. Ричард лишь принес ей электрический обогреватель, который не использовался десятилетиями, и, когда Лусия его включила, из него пошел дым и случилось короткое замыкание. На холод она стала жаловаться недавно. Раньше были и другие жалобы. По ночам за стенкой слышалась мышиная возня, однако хозяин считал, что это невозможно, поскольку его коты разобрались с мышами. Это шумят проржавевшие водопроводные трубы и скрипит рассохшееся дерево.

— Извини, Лусия, что беспокою тебя так поздно, но мне очень нужно, чтобы ты пришла, у меня серьезная проблема, — сказал Ричард по телефону.

— Какого рода проблема? Если ты не истекаешь кровью, все остальное может подождать до утра, — ответила она.

— Одна ненормальная латиноамериканка вторглась в мой дом, и я не знаю, что с ней делать. Может, ты смогла бы как-то помочь. Я ее почти не понимаю.

— Ладно, возьми лопату и отгреби снег от входа, — согласилась она, чувствуя, что ее начинает разбирать любопытство.

Немного погодя Ричард, закутанный как эскимос, освободил заваленный снегом вход в жилище своей квартирантки и привел ее вместе с Марсело к себе в дом, где было почти так же холодно, как и в подвале.

Бормоча что-то насчет его скупости в вопросах отопления, Лусия проследовала за ним в кухню, где несколько раз бывала раньше. Приехав в Бруклин, она однажды зашла к нему, заявив, что желает приготовить ему вегетарианский ужин, думая таким образом развить отношения, однако Ричард был крепкий орешек. Вообще-то, она считала, что вегетарианство — это причуда людей, никогда не испытывавших голод, но ради Ричарда готова была постараться. Ричард молча съел две тарелки, сдержанно поблагодарил, но никак не вознаградил ее за проявленное внимание. Тогда же Лусия могла убедиться, насколько скромно жил ее домовладелец. Среди самой необходимой, отнюдь не новой мебели выделялся роскошный полированный рояль. По средам и субботам, вечерами, в пещеру Лусии доносились аккорды: Ричард и еще трое музыкантов играли вместе ради собственного удовольствия. По ее мнению, они играли очень хорошо, хотя у нее самой слуха не было, а музыкальная культура была не на высоте. Несколько месяцев она ждала, что Ричард пригласит ее в один из таких вечеров послушать квартет, но приглашения так и не последовало.

Ричард занимал самую маленькую спальню в доме — четыре стены с окошком, как в тюремной камере, — и гостиную на втором этаже, превращенную в склад печатной продукции. Кухню, тоже уставленную штабелями книг, можно было опознать по холодильнику и газовой плите, весьма своенравной, которая могла зажечься сама по себе, без всякого человеческого вмешательства, и починить ее было невозможно, поскольку для нее было не достать запчастей.

Девушка, о которой говорил Ричард, была ростом с карлика. Она сидела за грубо сколоченным столом, который служил Ричарду то письменным, то обеденным, свесив ноги с табурета; на ней был кислотно-желтый анорак с капюшоном и высокие резиновые сапоги. Признаков ненормальности заметно не было, она скорее казалась ошеломленной. Девушка никак не отреагировала на появление Лусии, хотя та подошла к ней и протянула руку, не отпуская Марсело и не теряя из виду котов, которые держались на некотором расстоянии, выгнув спины.

— Лусия Марас, чилийка, я снимаю подвал, — представилась она.

Из рукава анорака высунулась маленькая, как у ребенка, рука и вяло пожала руку Лусии.

— Ее зовут Эвелин Ортега, — вмешался Ричард, предвидя, что та, к кому обращаются, не заговорит.

— Очень приятно, — сказала Лусия.

Молчание длилось несколько секунд, пока Ричард снова не вмешался, нервно покашливая:

— Я ехал позади нее и врезался в ее машину, когда возвращался от ветеринара. Один из моих котов отравился антифризом. Мне кажется, она сильно напугана. Можешь поговорить с ней? Уверен, ты найдешь с ней общий язык.

— Это почему?

— Ты женщина, так ведь? И говоришь на ее языке лучше, чем я.

Лусия обратилась к девушке по-испански, пытаясь узнать, откуда она и что с ней произошло. Та вышла из состояния оцепенения, в котором она, казалось, находилась, сняла с головы капюшон, но продолжала смотреть в пол. Ее нельзя было назвать карлицей, но она была очень маленькая и худенькая; лицо нежное, как и руки, кожа цвета светлой древесины, а черные волосы собраны на затылке. Лусия предположила, что она из американских индейцев, возможно майя, хотя в ней не были ярко выражены признаки, присущие данному этносу: у них нос с горбинкой, выступающие скулы и миндалевидный разрез глаз. Ричард сказал, что она может доверять Лусии, повысив голос, основываясь на общепринятом представлении, что иностранцы лучше понимают английский, если говорить громко. Это сработало, девушка вдруг заговорила — пронзительно, словно канарейка, чтобы прояснить: она из Гватемалы. Она так сильно заикалась, что слова продвигались с трудом; когда она заканчивала фразу, уже никто не помнил ее начало.

Лусии удалось понять, что Эвелин взяла машину своей хозяйки, некой Шерил Лерой, без спроса, поскольку та спала после обеда. Кое-как она добавила, что после столкновения с Ричардом она не может вернуться домой как ни в чем не бывало. Она не боялась сеньоры, но вот сеньор Лерой, ее хозяин, отличался скверным характером и был опасен. Девушка ездила туда-сюда, пытаясь найти решение, мысли у нее путались. Поврежденная крышка багажника плотно не закрывалась, а пару раз вообще распахнулась, ей пришлось остановиться и кое-как привязать ее поясом от куртки. Всю вторую половину дня и часть вечера она колесила по городу, нигде не останавливаясь подолгу, чтобы не привлекать внимания и чтобы снег не накрыл ее окончательно. Во время одной из таких остановок ее взгляд упал на визитку, которую Ричард дал ей после столкновения, и она в отчаянии решила ехать к нему, — единственное, что пришло ей в голову.

Пока Эвелин сидела на табурете, Ричард отвел Лусию в сторону и прошептал: у гостьи что-то не так с головой или она под наркотиками.

— Почему ты так думаешь? — спросила Лусия, тоже шепотом.

— Она же не в состоянии говорить, Лусия.

— А тебе не пришло в голову, что она просто заикается?

— Ты думаешь?

— Ясное дело, черт! К тому же она сильно напугана, бедная девочка.

— И как мы можем ей помочь?

— Уже слишком поздно, сейчас мы ничего не можем сделать. Что, если она переночует здесь, а утром мы ее проводим к хозяевам и объясним ситуацию с ДТП? Твоя страховка покроет ущерб. Им не на что будет жаловаться.

— А ничего, что она без спроса взяла машину? Ее наверняка уволят.

— Завтра будет видно. А сейчас надо ее успокоить, — заключила Лусия.

Допрос, которому она подвергла девушку, прояснил некоторые аспекты ее отношений с нанимателями, четой Лерой. У Эвелин не было четкого расписания, теоретически ее рабочий день длился с девяти до пяти, но на практике она целый день проводила с ребенком и спала в его комнате, на случай если ему что-то срочно понадобится. Короче, она работала в три смены. Ей платили наличными гораздо меньше того, что полагалось, как подсчитали Лусия и Ричард; это было похоже на каторгу или на скрытую форму рабства, но Эвелин не протестовала. Ей было где жить, она была в безопасности, и это самое главное, сказала она. Сеньора Лерой обращалась с ней очень хорошо, а сеньор Лерой периодически давал ей указания; в остальное время он не обращал на нее внимания. Сеньор Лерой с таким же пренебрежением относился и к своей супруге, и к сыну. Он очень жестокий, и все в доме, особенно его жена, трепещут в его присутствии. Если он узнает, что она взяла машину…

— Успокойся, девочка, ничего он тебе не сделает, — сказала Лусия.

— Ты можешь переночевать здесь. Все не так страшно, как тебе кажется. Мы тебе поможем, — добавил Ричард.

— Сейчас нам нужно выпить. У тебя есть что-нибудь, Ричард? Пиво, например? — спросила Лусия.

— Ты же знаешь, я не пью.

— Думаю, у тебя есть травка. Это нам поможет. Эвелин умирает от усталости, а я от холода.

Ричард подумал, не стоит в такой момент демонстрировать бережливость, и достал из холодильника пакет молока и шоколадный кекс. По причине язвы желудка и головной боли он пару лет назад раздобыл разрешение покупать марихуану в медицинских целях. Они разломали кекс на три куска, два взяли себе, а третий дали Эвелин Ортеге, чтобы приободрить ее. Надо бы объяснить девушке, подумала Лусия, что у кекса есть некоторые особенности, но та быстро съела его, не задавая вопросов.

— Ты, должно быть, голодная, Эвелин. Со всеми этими делами ты наверняка не ужинала. Тебе надо поесть чего-нибудь горячего, — решила Лусия и открыла холодильник. — Но здесь ничего нет, Ричард!

— По субботам я делаю закупки на неделю. Сегодня я не мог этого сделать из-за снега и из-за кота.

Она вспомнила о большой кастрюле супа у себя в комнате, но у нее не хватило духу снова выходить на улицу, спускаться в свои катакомбы, а потом возвращаться с котелком, пытаясь удержать равновесие на скользкой лестнице. Используя то малое, что ей удалось обнаружить в кухне Ричарда, она сделала тосты из хлеба без глютена и приготовила кофе с молоком без лактозы, пока Ричард бродил из конца в конец по кухне, что-то бормоча себе под нос, а Эвелин, сразу же привязавшись к Марсело, без конца гладила его по спине.

Через три четверти часа все трое, расслабившись, отдыхали у горящего камина. Ричард сидел на полу, прислонившись к стене, а Лусия лежала на одеяле, положив голову ему на колени. Такая фамильярность была невозможна в обычные времена; Ричард избегал любых физических контактов, тем более прикосновений ниже пояса. Первый раз за много месяцев Лусия чувствовала запах и тепло мужчины, ощущала щекой шершавую ткань джинсов и мягкость поношенного кашемирового жилета на расстоянии вытянутой руки. Она бы предпочла оказаться с ним в постели, однако со вздохом прогнала этот образ, вынужденная довольствоваться одетым Ричардом, не переставая, однако, представлять себе возможность совместного с ним продвижения по извилистой тропинке чувственности. «Что-то голова кружится, это все от кекса», — решила она. Эвелин сидела на единственной имеющейся в доме подушке, похожая на крошечного всадника, а Марсело лежал у нее на коленях. Кусочек кекса оказал на нее противоположное действие, чем на Ричарда и Лусию. Те, расслабленно прикрыв глаза, старались не уснуть, а Эвелин, в состоянии эйфории, заикаясь и бормоча, рассказывала о своем трагическом жизненном пути. Выяснилось, что она говорит по-английски лучше, чем показалось вначале, просто язык забывался, когда она находилась в нервном напряжении. Зато она с неожиданным красноречием заговорила на spaninglish, невероятной смеси испанского и английского, на которой объясняются многие латиноамериканцы в Соединенных Штатах.

Снаружи снег тихо опускался на белый «лексус». В последующие три дня, когда метель устала хлестать сушу и переместилась на океан, судьбы Лусии Марас, Ричарда Боумастера и Эвелин Ортеги оказались неразрывно переплетенными.