Под белым орлом

II

Рабочий кабинет Фридриха Герне, государственного канцлера, военного министра и начальника генеральной директории, во дворце торгового мореплавания в Берлине, представлял собою большую комнату с огромными окнами, своими обстановкой и убранством представлявшую собою и рабочее помещение заваленного делами государственного деятеля, и жилище любящего искусство светского человека.

Близ окна стоял огромный письменный стол, весь покрытый письменными принадлежностями и бумагами и окружённый полками со свёрнутыми в трубки планами, документами и счётными книгами; дорогие картины итальянских и голландских мастеров украшали стены; на чёрных постаментах были расставлены античные мраморные бюсты, выгодно выделявшиеся на фоне пурпурово-красных драпировок. Прямо против письменного стола находился дивно прекрасной работы бюст Юлия Цезаря, и посредине противоположной стены висела копия знаменитой картины Пезна, изображавшей короля Фридриха Великого со шляпою в руках и считавшейся самым лучшим и самым похожим портретом великого короля. Возле второго окна, в раму которого была вставлена старинная живопись на стекле, изображавшая св. Георгия Победоносца, поражающего дракона, стоял широкий и удобный диван, покрытый тёмно-красными шёлковыми подушками и окружённый цветущими экзотическими растениями и пальмами. Возле этого дивана виднелся изящный шкаф для маленькой библиотеки, тщательный подбор которой соединил в себе все благороднейшие произведения ума всех времён и всех народов, начиная с бессмертных творений Гомера и кончая гениальными сочинениями Вольтера. На маленьком мозаичном столике лежала раскрытая записная книжка с карандашом, доказывавшая, что обитатель этой комнаты имеет обыкновение излагать мысли, возбуждаемые в нём чтением, и сохранять плод своей умственной работы. На свободном пространстве между картинами висели оружие различных эпох, а также японские и китайские редкости, привезённые капитанами компании торгового мореплавания из их путешествий и в то время имевшие весьма высокую ценность.

В этой комнате, бывшей и деловым кабинетом, и будуаром, и почти музеем в одно и то же время, в простом деревянном кресле с Камышевой плетёнкой сидел пред своим письменным столом министр Герне. Ему было в то время лет пятьдесят; его высокая и необыкновенно стройная фигура уже начинала немного полнеть, но всё же ещё не потеряла из-за этого своей грациозности и изящества. Его умное лицо, с тонкими чертами, сохранило свой здоровый, цветущий румянец и великолепно подходило к тщательно напудренным и взбитым волосам, равно как и к чёрному бархатному костюму, в котором был министр и на котором резко выделялся белый восьмиконечный крест Иоаннитского ордена. Тёмные глаза под красиво изогнутыми бровями этого человека, напоминавшего своим в высшей степени важным видом высокого вельможу версальского двора, почти ежеминутно меняли своё выражение; их взор был то испытующе проникновенен, то мечтательно задумчив, и, благодаря этому разнообразию выражения этих глаз, казалось, что они придают какой-то своеобразный нюанс каждому слову, произносимому министром.

Пред Герне стоял его личный секретарь Акст, очень худощавый человек лет тридцати или сорока, но благодаря серому, вялому лицу с острым носом и торчащими скулами казавшийся много старше. Секретарь держался слегка согбенно, и вся его фигура носила почти ту же окраску, как и вечно одинаково спокойное лицо, в котором только губы едва заметно двигались при разговоре. Весь его костюм был серого цвета, и его тёмно-русые волосы, слегка и небрежно напудренные, казались такими же серыми, как и его костюм, и лицо; все его движения были строго размерены, и вся его жизнь, казалось, сосредоточилась в его глазах, острый проницательный взор которых также почти не имел своего собственного выражения, но с необычайною подвижностью следил за каждым движением говорившего с ним и, как казалось, был в состоянии видеть сразу во всех направлениях.

— Итак, вы думаете, дорогой Акст, что этот Серра мог бы быть полезен нам, то есть что он ловок и умеет молчать? — сказал Герне, перелистывая лежавшие пред ним бумаги.

— Я считаю его ловким, ваше превосходительство, — ответил Акст своим сухим, немного глухим голосом, резкие ударения которого тем не менее делали понятным каждое произнесённое слово. — Впрочем, с ним нужно быть осторожным. Он был купцом в Генуе, благодаря различным несчастным обстоятельствам обанкротился и был рекомендован нашим послом Кейтом графу Герцбергу, который, в свою очередь, основываясь на тех же коммерческих познаниях Кейта, рекомендовал его вам, ваше превосходительство, предоставляя на ваше усмотрение зачислить его в ваше ведомство. Я беседовал с ним, как вы приказали мне, и убедился, что он во всяком случае отлично знает коммерцию и свет и действительно имеет связи со многими значительными влиятельными лицами; он показывал мне письмо графа Виельгорского, облечённого доверием государственного канцлера в Вене, и из него следует, что там ведут с ним переговоры относительно учреждения торговой компании и что граф Виельгорский дарит его своим доверием.

— Торговая компания в Вене! — воскликнул Герне, — это было бы великолепно... Если нам удастся устроить ломбардное общество в Варшаве и вместе с тем вступить в связь с торговой компанией в Вене, то мы получим отличную возможность постоянно учитывать свои векселя и легко утроим и учетверим свой кредит, благодаря чему к нашим услугам постоянно будут средства, в которых мы так часто нуждаемся и которые, к сожалению, часто тщетно разыскиваем. Вам известно, что я должен заплатить восемьдесят три тысячи талеров за купленные мною имения в Польше — «Белая Слево» и «Вышек»; векселя, выданные мною за них, приняты варшавским комитетом компании торгового мореплавания, и я плачу за них шесть процентов; в сущности это — моё личное дело, но я купил эти поместья в Польше с одною лишь целью, чтобы укрепить своё влияние в Польше и для того, чтобы, как неоднократно приказывал король, достигнуть исключительной привилегии торговли с Польшею для компании торгового мореплавания.

— Но ведь вы, ваше превосходительство, одолжили из фонда компании двести тысяч талеров разным польским магнатам.

Министр окинул секретаря проницательным взором и затем небрежно сказал:

— Совершенно верно, мы нуждаемся во влиятельных польских магнатах, чтобы сосредоточить всю торговлю в своих руках и побороть конкуренцию Данцига. Это — отличное помещение денег, которые принесут компании обильную пользу, но, разумеется, сейчас ложатся бременем на её кредит. Итак, если мы сумеем, благодаря венской торговой компании и ломбарду в Варшаве, организовать постоянный обширный кредит со взаимным учётом векселей, то мы выйдем из настоящего затруднительного положения и будем в состоянии укрепить своё влияние в Польше, не отягощая имеющихся к нашим услугам средств. Итак, если этот генуэзец Серра может быть полезен нам в этом отношении, то, пожалуй, можно попробовать использовать его услуги... Не переговорите ли вы с ним относительно этого и о его отправлении в Варшаву с целью завести там переговоры об учреждении ломбардной компании?

Акст покачал головой и сказал:

— Этот Серра кажется мне честолюбивым; он ничего не будет делать, если будет считать себя простым агентом; наоборот, он приложит всю свою ловкость и все свои силы, если будет в состоянии льстить себя мыслью о том, что пользуется доверием вашего превосходительства. Так как Виельгорский не останавливается пред тем, чтобы вступать с ним в сношения, то лучше всего будет, если вы, ваше превосходительство, лично примете его.

— Граф Виельгорский, — задумчиво произнёс Герне, — не государственный канцлер, не австрийский министр и не несёт никакой ответственности. Вы знаете, дорогой Акст, что все подобные переговоры необходимо вести в высшей степени скрытно; король не терпит их, и это возлагает на меня большую ответственность. Конечно, по достижении великих целей он примирится со средствами, которые были необходимы для этого, — прибавил он, и взор его глаз своеобразно просветлел.

— Поэтому, ваше превосходительство, не следует допускать, чтобы Серра видел цель, — сказал Акст, и его глаза заблистали и забегали так, как будто он желал убедиться, что за какой-либо занавесью или за каким-либо предметом меблировки не скрывается кто-нибудь, подслушивающий их.

— Прежде всего нельзя будет давать ему ничего написанного в руки, чтобы каждую минуту, если он станет нескромным, можно было отречься от него... Прислушиваться же следует ко всему, и на это ведь не может разгневаться и его величество король.

— Вы правы, — сказал Герне, — приведите ко мне этого Серра.

— Он ждёт в передней, — ответил Акст.

Герне встал и несколько раз прошёлся по комнате, как бы приводя в порядок свои мысли.

— Смелей! — сказал он затем, — смелей!., это необходимо... большая ставка может быть выиграна лишь при крупном риске! Строитель большого здания бессилен без помощников. Клянусь Богом, никогда ещё слуга не доставлял своему королю такого подарка, какой я готовлю своему великому повелителю!.. Введите Серра сюда и оставьте нас одних! — приказал он.

Акст немного удивлённо посмотрел на министра, но молча повиновался и через несколько минут ввёл в кабинет высокого, стройного человека в чёрном костюме, после чего несколько нерешительно удалился, окинув неприязненным взглядом вошедшего.

Этот человек был лет сорока, с ловкими манерами и движениями; его изжелта-бледное лицо обнаруживало в нём южное происхождение, и даже густой слой пудры не мог совершенно скрыть чёрные, как вороново крыло, волосы. Черты его лица и взор тёмно-карих глаз при первом взгляде на него производили впечатление искреннего прямодушия. Но, ближе присматриваясь к этому лицу, казалось, что его плотно сжатые, тонкие губы были созданы лишь для того, чтобы задерживать всякое необдуманное слово, и по временам его глаза задёргивались тенью, как бы окутывавшей его последние мысли.

Серра с непринуждённым изяществом поклонился министру и почтительно стал ждать его обращения.

Герне минуту пытливо разглядывал его; по-видимому, он остался доволен впечатлением, произведённым гостем, и вежливо, но всё же холодно-снисходительным тоном сказал:

— Граф Герцберг рекомендовал мне вас, и мне будет очень приятно, если ваши услуги могут быть полезны нам. Вы прибыли из Вены и имеете сообщить мне, как передал мне мой секретарь, о проекте, которым там очень заняты и который мог бы представлять интерес также и для меня.

— Совершенно верно, ваше превосходительство, — сказал Серра с немного резким акцентом, но на совершенно чистом немецком языке, — дело заключается в учреждении торговой компании с подобными же целями, как и у находящейся под управлением вашего превосходительства компания торгового мореплавания, а именно с целью развития торговли с Польшей.

— Следовательно, конкуренция? — спросил Герне.

— Нисколько, ваше превосходительство, — ответил Серра, — предметы, которые вывозит в Польшу Вена, не конкурируют с предметами вашей торговли. Вена интересуется турецким табаком, венгерским вином и другими продуктами Юга и Востока; для вас интересны французские и английские продукты. Следовательно, обе компании могут вполне идти рука об руку, дополнять и поддерживать друг друга в своих делах, что будет выгодно для той и другой сторон и даст обеим возможность взаимно укрепить свой кредит и благодаря этому увеличить находящиеся в их распоряжении средства.

Герне слегка наклонил голову; он ещё не отвечал ни слова и выжидательно смотрел на Серра.

— Я слышал в Вене, — продолжал последний, — что и Варшаве намереваются учредить ломбардную компанию для польского правительства, и мне кажется, что это вполне благоприятствует той мысли, которую я имел честь развить пред вашим превосходительством. Если основываемое в Вене общество, равно как и компания торгового мореплавания, учреждённая в Пруссии, примут самое широкое участие в варшавской ломбардной компании в форме займа, который всюду добивается устроить себе Польша, то эти три важных и влиятельных финансовых учреждения будут в состоянии располагать огромными средствами и чрезвычайно обширным кредитом и будут господами в финансовом и торговом мире Востока.

— Совершенно верно, совершенно верно, — сказал Герне, — это могло бы быть осуществимо, но наши средства несколько ограничены и не могут быть обращены на внешние спекуляции и займы.

Серра, пожав плечами, возразил:

— Кто намеревается держаться в узких рамках, тот никогда не достигнет большого. В предприятии, которое здесь устраивается, речь идёт лишь о том, чтобы забросить семя, которое скоро и непосредственно принесёт богатейшую жатву. За каждые сто тысяч талеров, которые вы на время предоставите к услугам ломбардного общества польского правительства, ваш кредит, благодаря дисконту в Варшаве и Вене, учетверится и даже упятерится, и вы будете в состоянии во всякое время располагать значительно большими средствами, чем теперь, для расширения своих торговых оборотов; доходы будут расти в математической прогрессии; незначительная теперь, в сравнении с другими большими немецкими коммерческими предприятиями, компания торгового мореплавания сделается первоклассною финансовою силою, и вы легко посадите на мель данцигскую компанию, что, как мне известно, является особенным желанием его величества короля.

Герне окинул пытливым взором посетителя, так свободно и непринуждённо говорившего о том, что составляло в Берлине государственную тайну.

— Вы уже говорили с кем-нибудь здесь об этом? — быстро спросил он.

— Ни слова, ваше превосходительство, — возразил Серра, — я только вчера прибыл сюда и передал графу Герцбергу рекомендательное письмо господина Кейта, а граф через своего секретаря велел направить меня к вашему превосходительству. Моё замечание относительно Данцига естественно вытекает из наблюдения и оценки обстоятельств. Если компания торгового мореплавания намеревается, как коммерческое предприятие, стать чем-либо значительным, то ей необходимо подорвать жизненные силы данцигской компании; из меркантильных расчётов вытекают политические, а такое общество, как компания торгового мореплавания, не может не преследовать и политических целей. Поэтому правовое или моральное обладание Данцигом для прусского королевства является необходимостью, которая не может быть непризнанной ни великим королём, ни его просвещёнными слугами.

— У вас проницательный взор, — улыбаясь сказал Герне.

— Для хорошего коммерсанта это необходимо, — возразил Серра, — так как успех торговли связан с ходом политики. Купец может, благодаря политическому шагу, нажить миллионы, а умелым руководством финансами и торговлей государственный деятель часто может достигнуть больших успехов, чем выигранной битвой.

— И вы думаете, что в своих планах вы в состоянии предложить подобные выгоды?

— Такому человеку, как вы, ваше превосходительство, едва ли нужно распространяться об этом, — с тонкой усмешкой произнёс Серра. — Вашему превосходительству лучше, чем мне, известно, что польское королевство представляет собою буфер против угрожающего могущества России, если её западным соседям удастся приобрести и удержать там господствующее влияние; ведь Польша может быть для Австрии и Пруссии опасной лишь тогда, когда она будет, как это было и раньше, под влиянием Франции или когда, как это грозит опасностью теперь, она вынуждена будет отдаться в руки русских.

— Совершенно верно, совершенно верно, — оживлённо воскликнул Герне, всё с более напряжённым вниманием прислушиваясь к словам посетителя и всё более оставляя свою боязливую сдержанность, — совершенно верно... ну, что же дальше?

— Вашему превосходительству известно лучше, чем мне, — продолжал Серра, — что денежные знаки в Польше являются пружиною для всех личных и политических отношений; ни у кого там нет денег, шкатулка короля Станислава так же пуста, как государственная казна и кошельки магнатов; всё там продажно, и великая, умная Екатерина щедро покупала голоса и, если понадобится, щедро купит и шпаги. Вот, ваше превосходительство, — продолжал он, в то время как Герне оживлённо кивал в знак согласия, — если ломбардная компания в Варшаве при помощи вашей и государственного канцлера в Вене превратится в жизненное и значительное финансовое предприятие, то она станет центральным кредитным пунктом в Польше как для правительства, так и для магнатов. Не придётся уже больше выпрашивать милости из Петербурга, и те, в чьей власти будет весь кредит, вместе с тем явятся и истинными господами в Польше.

— А чем будет обеспечен этот кредит? — спросил Герне.

— Очень просто, — ответил Серра, — широко раскинувшимися коронными имениями, огромными поместьями магнатов и имениями мелкой шляхты.

— Всё это мало значит, — сказал Герне, — там хозяйство слишком плохо и не гарантирует никаких доходов, а наступит война — и все обеспечения будут потеряны.

— Денежная сила, — возразил Серра, — в руках которой в качестве залога скоро будут все коронные и дворянские поместья в Польше, не только может предотвратить всякую войну, которая ей неугодна, но и более того — в состоянии привести в порядок административное управление, улучшить хозяйство и поднять Польшу на такую степень расцвета, какая неведома ей уже в течение целых столетий; она может сделать жизнеспособною эту страну и всякий раз по своему желанию влиять на выборы короля. Благодаря финансовому могуществу Вены и Берлина, Польша в будущем станет для Австрии и Пруссии сильным буфером, который, несмотря на теперешние раздоры, выстоит против России. Таким образом планы всемирного господства, созданные императрицей Екатериной, будут вернее разрушены правильным пользованием всемогущим капиталом, чем тяжёлою и обильной жертвами войною.

— Я принуждён сказать вам комплимент, — сказал Герне после минутного размышления, — вы ясно и определённо провидите события, и в том, что вы сказали, я нахожу много такого, что согласуется с моими собственными идеями. Но с подобными вещами нужно обходиться в высшей степени осторожно; прежде чем говорить, нужно видеть и слышать; прежде чем давать, нужно иметь обеспечение.

— Я вполне понимаю, ваше превосходительство, — ответил Серра, — что по отношению к чужестранцу...

— Это касается не вашей особы, — прервал его Герне, — я склонен доверять вам... Речь идёт о самом предмете и о тех, которые будут способствовать выполнению нашего плана; они не должны знать, что будут прикованы золотою цепью к повиновению.

— А если они и будут знать, — сказал Серра, пожимая плечами, — то они всё-таки позволят надеть на себя золотые цепи.

— Всё равно, — сказал фон Герне, — удаются только те дела, которые решаются втайне, поэтому я надеюсь, что вы сохраните это дело в строжайшем секрете.

— Неужели допустимо, — возразил Серра, — чтобы я с ребяческой неосторожностью разрушил план, выполнением которого я надеюсь вернуть своё счастье?

— Вы потерпели неудачу в своём отечестве? — заметил фон Герне.

— Тяжкие удары судьбы поразили меня, ваше превосходительство; в борьбе с несчастьем я употребил всё, что в силах человеческих, но здание, потребовавшее многолетнего труда, рухнуло... Господин фон Кейт, которому я имел счастье оказать услугу, рекомендовал меня сюда, и если план, только что изложенный мною, удастся, то, я надеюсь, вы, ваше превосходительство, равно как и граф Виельгорский и государственный канцлер в Вене, не откажетесь дать мне положение, при котором я мог бы служить большому делу и вместе с тем работать для себя лично.

— Каждый труд должен быть вознаграждён по достоинству, — сказал Герне, — я лично умею ценить услугу людей ловких и скрытных. В настоящее время я могу приступить к этому делу лишь с крайней осторожностью. В Петербурге дорого дали бы за то, чтобы узнать наш план, — прибавил он вскользь, глядя при этом острым, испытующим взором, — там охотно помешали бы ему, так как его выполнение означало бы уничтожение русского влияния.

— На русской службе, ваше превосходительство, — возразил Серра, — переход от блестящих высот к гибельной пропасти слишком незначителен, поэтому не стоит рисковать ради единичного случая подкупа; к тому же продать дело, когда я честным путём могу добиться не только больших выгод, но и почётного положения, было бы величайшей глупостью с моей стороны, на какую вы, ваше превосходительство, наверное не считаете меня способным.

— Однако вы понимаете с полуслова, — улыбаясь сказал Герне, — и открыто говорите о вещах, о которых принято умалчивать; это свидетельствует в пользу вашего ума и собственного достоинства. Итак, приступайте к делу!

— А что прикажете мне делать, ваше превосходительство? — спросил Серра.

Фон Герне, задумчиво разглядывая брюссельские кружева на своих манжетах, сказал:

— Прежде всего необходимо узнать в точности, как предполагается организовать в Варшаве ломбардное общество; какая сумма потребуется, чтобы положить основание и начать дело; какое обеспечение предполагается дать и какие обязательства взять на себя. Всё это — такие вопросы, о которых нельзя писать; письмо может попасть в чужие руки и погубить не только дело, но и людей; кроме того, на бумаге легче солгать, буквы имеют физиономии, по которой можно прочесть, говорится ли правда, или ложь. Вас я считаю человеком, который разберётся и за ложью сумеет отыскать правду.

— Я надеюсь, — сказал Серра потупляясь, — что доверие ко мне вашего превосходительства и в этом отношении найдёт полное оправдание.

— Отлично, — сказал министр, — в таком случае поезжайте в Варшаву и разузнайте там всё, что требуется. Возвращайтесь, по возможности, с готовым планом и точными данными, для того чтобы я мог судить, что необходимо и возможно предпринять. Более подробную инструкцию я не могу вам дать; вы сами знаете, в чём дело, и, чем подробнее будет ваше донесение, тем выше будет и ваша заслуга.

— А к кому должен я обратиться? — спросил Серра. — Мне понадобится какое-нибудь удостоверение от вашего превосходительства, для того чтобы заручиться доверием и получить доступ туда, где я мог бы наблюдать и разузнавать.

— В этом-то и заключается главное затруднение, — сказал фон Герне, — в деле, которое нас интересует главным образом, вы не должны проявлять деятельную роль, и мне было бы желательно, чтобы вы, будучи в Варшаве, не поддерживали никаких сношений с Веной, так как это могло бы навлечь на вас подозрение. В столице Польши находится много ловких русских шпионов; вы должны явиться в Варшаву под каким-нибудь предлогом, ясным для всего мира и притом лишённым всякого общественного интереса.

— Совершенно верно, и я жду приказаний вашего превосходительства!

Фон Герне помолчал некоторое время, как бы колеблясь в нерешительности, затем сказал:

— Я приобрёл несколько имений в Польше и, желая расширить свои владения, веду переговоры относительно покупки поместья «Кроточин», принадлежащего графу Станиславу Потоцкому, главнокомандующему артиллерией. Переговоры были приостановлены на некоторое время; теперь я желаю снова возобновить их и даю вам на то полномочия.

— Понимаю, — сказал Серра.

— Граф является одним из самых влиятельных людей в Польше, — продолжал фон Герне, — и его дело будет — открыть вам все дальнейшие пути.

— Значит, с ним я могу говорить откровенно?

— Несомненно, — ответил фон Герне, — но только от своего имени, пока только от своего имени.

— Само собою разумеется. От имени вашего превосходительства я буду только вести переговоры о покупке поместья «Кроточин», а так как вы доверяете мне такое важное личное дело, то граф не станет сомневаться, что и во всех других отношениях я осведомлён относительно идей вашего превосходительства.

— С вами беседовать — одно удовольствие, — сказал фон Герне, любезно кивая головой, затем взял лист бумаги, написал несколько строк и прочитал их внимательно слушавшему Серра: — «Поручаю и уполномачиваю господина Жана Баптиста Серра вести от моего имени переговоры с главнокомандующим, графом Станиславом Потоцким, относительно покупки имения «Кроточин» и прошу графа верить упомянутому Серра во всём, что он будет говорить от моего имени»... Этого достаточно?

— Вполне, — ответил Серра.

— Вас поймут, — сказал фон Герне, прикладывая к бумаге свою печать, — и вас познакомят со всеми теми лицами, которые могли бы быть полезны вам при выполнении данного вам поручения.

Серра встал и хотел откланяться.

— Мне внезапно пришло в голову, — сказал фон Герне с таким видом, как будто ему только что блеснула неожиданная мысль, — что при этом удобном случае вы могли бы исполнить ещё одно поручение.

— Я весь к вашим услугам, ваше превосходительство!

— Я должен графу Потоцкому ещё восемьдесят три тысячи талеров за прежнюю покупку имений, — продолжал фон Герне, — я дам вам вексель на эту сумму, так как в Польше почта малонадёжна.

— Ответственность за такую значительную сумму будет тяготить меня, ваше превосходительство! — испуганно сказал Серра.

— Будьте покойны, это — векселя компании торгового мореплавания, и они приобретают действительность лишь после того, как будут акцептованы варшавской конторой общества. Я отдам соответственное распоряжение в контору и извещу об этом графа. Произведя такой платёж, вы приобретёте у него тем большее доверие; а в конторе вас примут за агента компании, явившегося по торговым делам. Таким образом истинная причина вашего присутствия в Варшаве будет вдвойне замаскирована.

Серра взглянул на министра с удивлением. В его глазах что-то блеснуло.

— Всё же, это — частное дело вашего превосходительства? — сказал он.

— Конечно, — ответил фон Герне, потупившись пред пытливым взором Серра, — я веду дела с компанией торгового мореплавания и отдал своё имущество туда на управление, вот мои счета. Однако я не желаю, чтобы в варшавской конторе знали об употреблении этих денег. Среди бесчисленных служащих и писцов там могут быть русские шпионы; поэтому будет лучше, если и там вы будете известны как торговый агент компании; это отвлечёт от вас внимание и даст вам большую свободу действий.

Серра помолчал минуту; казалось, торопливое объяснение министра не волне удовлетворило его; однако он поклонился и сказал:

— Я буду действовать в точности по указаниям вашего превосходительства.

— Вот вам доверенность, — сказал фон Герне поднимаясь, — мой секретарь Акст передаст вам векселя, о которых я вам говорил, и позаботится о том, чтобы ваш паспорт был визирован. Нужны вам деньги?

— Мои средства почти истощены, ваше превосходительство!

Фон Герне открыл выдвижной ящик своего письменного стола и передал ему запечатанный свёрток.

— Здесь сто золотых, — сказал он, — на первое время этого хватит; если же вам понадобятся деньги, обратитесь в контору общества торгового мореплавания; я велю, на всякий случай, открыть там для вас кредит. Ну, поезжайте с Богом и привозите поскорее подробные, хорошие сведения, но только устно, понимаете, устно; об этом деле не должно быть ни одного письменного слова. Кстати, — сказал он вдруг, — увидите вы графа Герцберга пред вашим отъездом?

— Следовало бы поблагодарить графа за его милостивую рекомендацию, — сказал Серра, — но если это не угодно вашему превосходительству, то я попрошу извиниться пред графом за меня!

— Нет, нет, — сказал фон Герне, — просите у графа аудиенции; он рекомендовал мне вас, и вы обязаны известить его. Скажите, что я, на основании его рекомендации, посылаю вас в Польшу по делам компании торгового мореплавания; больше ничего не говорите, понимаете. Ничего не упоминайте о моих частных делах с графом Потоцким; ничего о тех мыслях и планах, о которых мы с вами говорили. О таких делах завзятые дипломаты не должны знать раньше времени, — прибавил он, дружески улыбаясь. — Граф Герцберг нашёл бы, пожалуй, что я слишком преждевременно и поспешно оказываю вам такое доверие.

— Вы правы; и нам, купцам, приходится иногда вести политику; для нас, быть может, наилучшая политика в мирное время.

— Итак, для графа Герцберга вы просто едете по делам общества торгового мореплавания; тогда он со спокойной совестью может сказать, что ничего не знает о ваших делах в Варшаве.

— Я это понимаю, — произнёс Серра, — и буду в точности поступать по указанию нашего превосходительства.

Фон Герне кивнул головой в знак прощания.

Итальянец вышел.

— Я затеял большую игру, — сказал министр, прижимая руку по лбу, — я ставлю на карту моё положение, жизнь, честь, всё, что приобретено долгими годами труда. Король недоволен; большого труда стоит скрывать от него пути, которыми я иду к намеченной мною цели; если он, раньше времени узнает, что я сделал и что должен продолжать делать, он осудит меня, быть может, без 7всякого снисхождения. Разве не рискованно, — продолжал он, слегка содрогаясь, — что я так много доверяю этому иностранцу, которого совсем не знаю? Но как же достигнуть великого, если быть разборчивым в средствах! Самому нельзя быть везде, нужно прибегать к орудиям и уметь направлять их так, чтобы они никогда не послужили во вред, и никогда не давать им в руки настоящего ключа для разгадки тайны. Этот Серра ничего не знает; он будет думать, что проводит свои планы или планы князя Кауница, а между тем он будет работать для меня. А всё же я не могу побороть страх; всё же я чувствую себя пред королём почти преступником, между тем как жертвую всем своим существованием, чтобы добыть для него самое высшее! Быть может, лучше было бы не затевать этой большой игры, а ограничиться скромным кругом деятельности, как то делают другие, честолюбие которых не идёт далее механического выполнения данного приказания. Но нет, нет! — воскликнул он, с пылающим взором протягивая руку, — я рискнул и хочу довести эту игру до конца, если бы даже пришлось погибнуть! Возврата нет; для меня может быть только победа или гибель. Ставка высокая; она для меня — всё, что я имею в жизни. Но награда стоит этой ставки. Никогда ещё ни один слуга не сделал своему господину такого подарка, какой я хочу сделать своему королю. Я хочу подарить ему корону. Правда, она находится на краю гибели, но на голове короля Пруссии она заблистает ярким алмазом, дух Гогенцоллернов поддержит её, прусское непобедимое оружие защитит её. Рядом славных битв и потоками крови приобретена Силезия, поставившая Пруссию в ряды великих держав; я же хочу без армии, одною лишь силою ума и властью золота завоевать Польское королевство и положить его к ногам моего короля. Моё имя перейдёт в потомство и будет красоваться в блеске славы Фридриха наравне с великими полководцами. Итак, вперёд! прочь все сомнения и страхи! Герои старины никогда не завладели бы Капитолием, если бы с Тарпейской скалы со страхом смотрели в пропасть.

Вошёл Акст.

— В моём кабинете граф Потоцкий, — сказал он, — и просит аудиенции у вашего превосходительства.

Фон Герне вздрогнул и испуганно посмотрел по сторонам.

— Ради Бога, Акст, — сказал он глухим голосом, — не называйте этого имени! я знаю только господина Балевского, который здесь по делам дровяной торговли и предлагает компании торгового мореплавания заключить договор о поставке.

— Простите, ваше превосходительство, — сказал Акст, — он значится у меня также под этим именем, и я сам называю его этим именем у меня в кабинете, но здесь, в комнате вашего превосходительства, никто не может подслушать.

— Послушайте, любезный Акст, — сказал Герне, кладя руку на плечо своего секретаря, — невидимые духи могут быть сокрыты повсюду — в воздухе, в стенах, в мебели и в портьерах; они подслушивают тайны; непонятным образом разносят их и нашёптывают их в уши тех, для кого они менее всего предназначены; над нашей мыслью эти злые духи не властны, но каждое слово, произнесённое нами, принадлежит им, если бы мы произнесли его даже в пустыне. Недаром предостерегает нас старая пословица, что «стены имеют уши». Поэтому остерегайтесь произносить это имя, которое знаем только мы с вами, которое никогда не должно быть изображено на бумаге и никогда не должно произноситься ничьими устами. Вам я могу доверять, но никому больше на свете.

Радостный луч блеснул на мгновение в глазах секретаря.

— Кому же и доверять вам, ваше превосходительство, если не мне, которого вы подняли из ничтожества, у которого нет семьи, нет родных, нет друзей, который живёт одним чувством благодарности к своему благодетелю?!

— Я знаю, добрейший Акст, я знаю, — сказал фон Герне, — но именно потому, что я доверяю вам, вы никому не должны доверять, даже стенам и воздуху. Ну, идите и пришлите ко мне агента Балевского!

— А Серра? — спросил Акст.

— Я посылаю его в Варшаву. Приготовьте векселя, о которых я вам говорил; он возьмёт их с собою.

— Такую сумму вы доверяете иностранцу? — спросил Акст почти испуганно. — Вы, ваше превосходительство, кажется, считаете его более надёжным, чем стены и воздух?

— С векселями он ничего не может сделать, — сказал фон Герне, — они приобретут ценность лишь тогда, когда будут акцептованы варшавской конторой; что же касается всего прочего, то Серра будет действовать там за своею личною ответственностью.

Акст покачал головой, но ничего не сказал больше и открыл двери в кабинет, находившийся рядом с рабочей комнатой министра и имевший выход в канцелярию.

— Войдите, господин Балевский, — сказал он коротким деловым тоном, — его превосходительство изволит принять вас.

Он скрылся за портьерой, а в рабочий кабинет министра вошёл высокий, стройный молодой человек лет около тридцати.

На нём был простой костюм из серого сукна, как в то время носили зажиточные мещане и купцы; но, несмотря на скромную одежду, вся его фигура производила впечатление необычайного благородства; более элегантным, благородным и гордым не мог бы казаться ни один кавалер в салонах блестящего двора. У него был высокий открытый лоб; под смело очерченными бровями блестели большие, выразительные глаза; красивой формы нос напоминал клюв хищной птицы и ноздри породистой лошади; верхнюю губу его красивого рта покрывали чёрные усики, не вполне соответствовавшие его мещанскому костюму; в линиях рта выражалась гордая твёрдость и вместе с тем почти женская нежность. Волосы были причёсаны и напудрены согласно существующей моде, но свободно ложились природными локонами и отливали естественным блеском.

Когда дверь в переднюю закрылась, фон Герне пошёл навстречу с изысканной вежливостью и подал руку обер-маршалу Литвы, графу Игнатию Потоцкому, вошедшему к нему в кабинет под именем торгового агента Балевского.

— Я только что занимался нашим делом, граф, или, вернее, господин Балевский, — прибавил он, — ведь вы мне позволите называть вас этим именем? Я только что бранил моего секретаря за то, что он назвал другое имя, которое не должно быть здесь произнесено.

— Вы правы, совершенно правы, — произнёс граф, опускаясь на диван рядом с министром. — Впрочем, — прибавил он улыбаясь, — я имею право на это имя по названию моего маленького имения «Балево». Ну, а что вы сделали? — спросил он затем.

— Я послал своего агента в Варшаву; он должен привезти мне подробные сведения о ломбардном обществе, которое должно явиться средоточием нашей деятельности.

— А вы уверены в этом человеке? — спросил граф.

— Он — итальянец, рекомендован нашим посланником, был в Вене и привёз от графа Виельгорского план совместной поддержки варшавского ломбарда.

— Из Вены, от графа Виельгорского? — в испуге воскликнул Потоцкий. — Но это невозможно, это равносильно разрушению нашего плана в самом корне!

— Не думаю, — сказал фон Герне, — это — единственный путь, чтобы сделать нашу тайну непроницаемой. Мой агент, думая, что преследует свой план и действует для князя Кауница, в сущности работает для меня. Таким образом устраняется всякое подозрение, мы же свободно можем наблюдать и начать действовать, когда настанет момент.

— Я вполне подчиняюсь вашему усмотрению и вашей опытности, — сказал Потоцкий, — но должен сознаться, что одинаково боюсь как австрийского, так и русского влияния; обе эти державы ничего не принесут нам, кроме несчастья; только примкнув к Пруссии, моё бедное отечество, перенёсшее столько невзгод и унижений, могло бы надеяться на лучшее светлое будущее.

— Я согласен, — сказал фон Герне, — но присоединение к Пруссии может иметь значение только тогда, если обе короны соединятся на одной голове.

— Это так, — сказал граф Потоцкий торжественным тоном, — этой великой цели посвящены все силы моей жизни! Моё бедное отечество сделало большой промах, избрав короля Августа, который ничего не мог дать нам, а только желал приобрести внешний блеск для своего курфюршества. Но если польскую корону будет носить король Пруссии, то он придаст нам жизненной силы и его могущество послужит фундаментом к восстановлению нашего государственного строя. Прусский дух создаст из нашего храброго народа непобедимую армию; прусские порядки, свобода и справедливость проникнут в нашу жизнь и на ниве освобождённого народа произрастут неизмеримые богатства, а обычаи и нравы, соответствующие духу нашего народа, сохранятся. Король Пруссии достаточно могуществен, чтобы управлять нами, сохраняя нашу самобытность, и если царствующий дом Гогенцоллернов станет в Польше наследственным, то приобретёт себе верных подданных как по эту, так и по ту сторону Вислы.

— Вы знаете, что я вполне присоединяюсь к вашему мнению, — сказал фон Герне, — однако возможно ли ввести в Польше протестантскую династию?

— Почему нет? — сказал граф Потоцкий. — Протестантизм пользуется у нас широким распространением и даже католическая лига вступала в союз с диссидентами, когда дело шло о том, чтобы восстать против слабого правительства. Почему бы им вместе не подчиняться сильной и славной верховной власти? Разве же Пруссия не имеет много католических подданных и разве католическая Силезия не предана прусской короне, несмотря на то, что прошло немного времени с её завоевания? Наконец ведь даже сам король защищает иезуитов против папы! Неужели ваше просвещённое правительство стало бы оскорблять в Польше права католической церкви? Взгляните на Австрию, как там различные национальности соединяются в общей привязанности к царствующему дому. Разве не венгры спасли королеву Марию Терезию? Поверьте мне, король Пруссии и Польши будет могущественнейшим монархом в Европе; он подчинит своей воле Австрию и Россию. Быть может, — прибавил Потоцкий с мечтательным видом, — над соединёнными главами чёрного и белого орлов в новом блеске будет возвышаться римская императорская корона, которая в наше время является лишь церемониальной декорацией на главе лотарингских Габсбургов.

— Вы рисуете широкое и великое будущее, — сказал фон Герне. — В моей душе таятся те же мысли и я счастлив, что вы их разделяете, а не считаете только мечтой.

— Для людей, которые имеют мужество желать и действовать, — сказал Потоцкий, — не существует мечтаний. — Твёрдой волей каждая мечта осуществляется в действительности.

— Но нас только двое, — сказал фон Герне, — а судьба вашего отечества зависит от тысяч.

— Но эти тысячи, — заметил Потоцкий, — подчиняются воле единичных личностей, а эти личности, — прибавил он со вздохом, — подчиняются всесильной власти золота.

— Я уже говорил вам, что мы можем овладеть всеми голосами, если удовлетворим потребности каждого в отдельности.

— Вы желали иметь список; я составил его и против каждого имени пометил сумму, необходимую для приобретения голоса. Вот это — ссуды, которые должны быть выданы под векселя, гарантированные владениями должников. Правда, это — гарантия слабая, но со временем, когда при новом управлении возрастут работоспособность народа и ценность наших земель, долги могут быть покрыты с лихвою. Моего имени нет в этом списке, господин министр, — сказал он, гордо подняв голову, — и я сожалею, что в нём значатся многие почтеннейшие имена; но многие неповинны в том и терпят за грехи своих отцов.

Фон Герне взял бумагу, которую граф вынул из кармана, и стал читать её. Его рука слегка дрожала, но ни один мускул его лица не дрогнул и он сказал совершенно спокойным тоном:

— Это составляет четыреста тысяч талеров. Я представлю их вам наличными деньгами и надеюсь вместе с тем, что мой агент закончит с вашим двоюродным братом, графом Станиславом Феликсом, переговоры относительно покупки «Кроточина», чем граф также будет выведен из затруднительного положения.

— Суммы очень значительны, — заметил Потоцкий, — но я уверен, что его величество король не найдёт их превышающими ту великую цель, какая этим достигается для него и для его дома.

— Для таких целей нет слишком высокой цены, — ответил фон Герне в некотором смущении. — Но я прошу вас, граф, даже в самом интимном кружке не упоминайте в этом деле имени короля; я один, понимаете ли, я один веду эту игру и беру на себя всю ответственность за последствия.

— Я вполне понимаю, — ответил граф, — бывают дела, в которых настоящее действующее лицо остаётся сокрытым, а верный слуга принимает на себя ответственность за своего господина.

Фон Герне вздохнул.

Снова задрожала его рука, когда он сложил бумагу и спрятал в свой карман.

— А здесь, — сказал Потоцкий, улыбаясь и подавая другую бумагу, — торговый договор, который я, как агент фирмы Ворзацкого в Варшаве, имею заключить с вашей компанией по делам дровяной торговли.

— Мой секретарь уладит это дело, — сказал фон Герне, также улыбаясь и кладя на стол развёрнутую бумагу, — фирма Ворзацкого останется довольна своим агентом.

Потоцкий помолчал одно мгновение:

— Мы говорили о государственных и торговых делах, — сказал он затем, — и я надеюсь, что как те, так и другие приведут к удачным результатам; теперь же я попрошу разрешения поговорить о деле, которое касается лично меня и которое, я в том вполне уверен, приведёт к счастью.

Фон Герне казался несколько удивлённым, но сказал предупредительным тоном:

— Вы знаете, что я весь к вашим услугам.

— К сожалению, — продолжал Потоцкий, несколько покраснев, — это дело не так легко уладить, как прочие дела, и, кроме вашей готовности идти навстречу моим желаниям, необходимо ещё высшее соизволение, от которого всё зависит.

— Высшее соизволение? — переспросил фон Герне, с испугом глядя в лицо графа.

— Высшее по крайней мере для меня, так как от него зависит счастье моей жизни. Я имел честь познакомиться в вашем доме с вашей племянницей Марией; моё сердце воспылало страстью, на которую я не считал себя способным в моём возрасте. Полного земного счастья я могу достигнуть только тогда, если Мария отдаст мне своё сердце и руку. Я чуть ли не вдвое старше её, но тем крепче и надёжнее опора, которую я могу предложить ей в жизни...

Фон Герне с минуту смотрел на графа с глубоким удивлением, а затем облегчённо вздохнул, как бы сбросив с себя огромную тяжесть. Судя по вступительным словам, он понял, что высшее соизволение, которого требовал граф, могло относиться только к королю.

— Ваши намерения, граф, — сказал он, — представляют честь для моей племянницы, и я уверен...

Граф сделал отрицательный жест рукою и сказал:

— Кто может быть уверен в сердце женщины! Не от вашего решения зависит моё счастье. Если Мария отдаст мне свою руку по принуждению или уговорами, я никогда не найду с нею счастья. Любовь должна быть свободна, как свет и воздух, как всё благородное, что нисходит с небес на землю. У вас я только прошу разрешения предложить руку Марии, а от неё будет зависеть решение моей судьбы. Я не богат, но и не принадлежу к тем из моих соотечественников, которых бедность сделала подневольными. Когда настанут лучшие времена для моего отечества, ценность моих владений возрастёт втрое и вчетверо, а моё происхождение вам известно...

— Породниться с благородным домом Потоцких было бы честью даже для державных лиц, — поспешно заметил фон Герне.

— Значит, вы разрешаете мне сделать предложение? — спросил граф.

— Я счастлив и горжусь этим, — ответил фон Герне, пожимая руку графа.

— Однако я прошу вас не говорить об этом ни слова с Марией, — сказал Потоцкий, — я сам хочу попытаться завоевать её сердце, и если она не может подарить мне свою любовь, то я пойду одиноко по жизненному пути и мы никогда больше не станем говорить об этом.

— Как вы желаете, — произнёс фон Герне. — Я надеюсь, что вы окажете мне честь и отобедаете с нами и сегодня, как в предыдущие дни. Никому не может показаться странным, что я гостеприимно принимаю у себя в доме посредника по важным делам общества торгового мореплавания. У меня есть ещё некоторые дела, поэтому разрешите проводить вас к моей племяннице и предоставить вас её обществу до обеда.

— Благодарю вас, вы предупредили моё желание, — сказал граф, поднимаясь и следуя за фон Герне через особый коридор, ведший во внутренние покои дома.