Похвала

ПРАВИЛО № 5: КОГДА ГОРЯЧИЙ ПАПОЧКА-МИЛЛИОНЕР ЗАХОДИТ НА КАТОК, ЧТОБЫ ПРЕДЛОЖИТЬ ТЕБЕ БОЛЕЕ ВЫСОКООПЛАЧИВАЕМУЮ РАБОТУ, ТЫ СОГЛАШАЕШЬСЯ

Шарли

Тревожное и возбужденное настроение, в котором я проснулась этим утром, остается со мной весь день, и даже время, проведенное со съемной насадкой для душа, не смогло заглушить то, что заставил меня почувствовать этот сон.

На работе все это снова и снова прокручивается у меня в голове, делая меня замкнутой и немного раздражительной.

Я собираю коробку с новыми коньками, когда глубокий и странно знакомый голос с другой стороны прилавка заставляет меня остановиться, и я на самом деле задаюсь вопросом, не вызвал ли этот звук мой недосыпающий мозг.

— Одиннадцать с половиной, пожалуйста.

Я откидываюсь назад и вглядываюсь в клиента, который сделал запрос, и чуть не вскрикиваю, когда узнаю высокого темноволосого мужчину, стоящего на ярком ковре, его рука покоится на высоком лакированном прилавке.

Пытаясь спрятаться за стеной, я молча молюсь, чтобы он меня не увидел. Что он вообще здесь делает?

— Привет, Шарлотта, — говорит он, и мои глаза расширяются.

Нервничая, я запихиваю коньки на полку, даже не проверив, правильно ли я их положила, и собираю всю свою пошатнувшуюся уверенность, чтобы поприветствовать его.

— Привет, — бормочу я, заикаясь, прежде чем оглядеться, чтобы посмотреть, нет ли кого-нибудь в пределах слышимости.

Сегодня среда, и мы открылись всего пятнадцать минут назад. За исключением нескольких детей, обучающихся на дому, и нескольких постоянных посетителей, до вечера здесь не будет ни одного посетителя.

— Пожалуйста, зови меня Шарли.

— Я пошутил насчет коньков, — добавляет он с намеком на улыбку на лице.

— Я не буду кататься на коньках.

Принужденный, неловкий смех вырывается из моей груди, когда я подхожу к прилавку.

Исчезает всякая надежда попытаться вести себя естественно.

Вид его лица пробуждает воспоминания о моем сне и о том, как я цеплялась за его член, как помешанная на сексе нимфоманка.

Я прикрываю щеки, надеясь скрыть свой румянец.

— Как ты меня нашел? — Спрашиваю я.

Он поднимает свой телефон, показывая мне фотографию, на которой я в группе фигуристов танцую на танцполе в красочном наряде во время нашего мероприятия Neon Nights. Instagram.

— Ой. — Может ли это быть еще более унизительным?

Должно быть, он здесь, потому что осознал свою ошибку, выписывая чек, который он дал мне вчера, и он здесь, чтобы забрать его.

Я уже обналичила их и внесла дополнительный платеж по своему школьному кредиту, так что разговор будет неловким.

— Послушай… — Я говорю осторожно.

— У тебя есть минутка, чтобы поговорить? — Спрашивает он, прерывая меня.

— Конечно, — бормочу я.

Оборачиваясь, я ищу Шелли, хозяйку катка и старую подругу моей мамы, но она, должно быть, у себя в кабинете или на заднем дворе курит.

Вместо того чтобы идти на перерыв, я указываю на одну из старых пластиковых кабинок у стены.

Он кивает и садится, и при виде этого трудно не рассмеяться.

Отец Бо огромен, больше, чем я заметила вчера.

Он, должно быть, шесть футов три дюйма, у него широкие плечи и крепкое телосложение. Как… мускулистое тело папаши. Если это вообще возможно.

Он также выглядит нелепо в кабинке, потому что он, должно быть, мультимиллионер, который за всю свою жизнь ни разу не ступал на роликовый каток и не сидел в кабинке.

Я уверена, что если он и водит женщин на свидания, то только на яхту или в Черногорию, а не на дешевый каток, чтобы поесть пиццы и выпить пива. Это гораздо больше соответствует моей реальности, и это прекрасно.

Я имею в виду… поездки в Черногорию не были бы ужасными, но это просто немного не в моей лиге.

— Что я могу для тебя сделать? — Спрашиваю я, усаживаясь напротив него.

Он открывает рот, а затем закрывает его, и до меня доходит, что он собирается затронуть что-то, что может быть слегка неудобным, и я уже боюсь, что речь пойдет о том, что произошло вчера.

Особенно после того, как я просмотрела все на его сайте.

Я быстро избавляю его от дискомфорта.

— Если это из-за вчерашнего, то все в порядке. Тебе не нужно ничего говорить. Все в порядке.

— Дело не во вчерашнем дне, — отвечает он.

— По крайней мере, не совсем.

— Тогда насчет Бо?

Его внимание привлекает меня, и мне кажется, что наш разговор резко уходит влево, когда речь заходит о его сыне.

— Ты с ним разговаривала?

Мои плечи опускаются, и я поджимаю губы.

— Мистер Грант, я же говорила уже. Мы расстались. Я больше не собираюсь разговаривать с Бо…

Это кажется резким, но я думаю, он должен понять, что Бо ушел из моей жизни навсегда.

Я больше не могу быть спасательным кругом для его сына.

Что-то в нем сдувается, и он хмурит лоб, откидываясь на спинку стула. А потом он просто выпаливает это, как будто срывает пластырь.

— Мисс Андервуд, я хотел бы предложить тебе работу.

На долю секунды я прихожу в восторг. Работа? По-настоящему оплачиваемая, взрослая работа. Кое-что, что я действительно хотела бы включить в свое резюме. Больше никаких корнд-догов или антибактериального спрея для обуви.

Потом я вспоминаю, что обнаружила прошлой ночью — что, по его мнению, я должна делать, и жар заливает мои щеки.

— О…

Он прочищает горло.

— Это работа секретаря, мисс Андервуд. Обычная работа секретарши.

— О, — повторяю я, на этот раз с меньшим колебанием.

Я полностью отвожу глаза от его пристального взгляда.

— Итак…

— У тебя есть вопрос? — Спрашивает он после долгого неловкого момента.

— На этой работе не будет никаких… коленопреклонений?

Намек на улыбку приподнимает уголок его рта.

— Никаких коленопреклонений. В основном бумажная работа.

Я прочищаю горло, все еще не сводя глаз со стен, катка, фигуристов… буквально с чего угодно, только не с красивого и пугающего мужчины по другую сторону этого стола.

Он скрещивает руки на груди, хмуря брови.

— Ты хочешь меня еще о чем-то спросить, Шарлотта?

От того, как он произносит мое имя, у меня по спине пробегают мурашки. Это единственная причина, по которой я его не поправляю.

Никто не называет меня Шарлоттой. Это Шарли, и я всегда была Шарли с тех пор, как мне исполнилось восемь лет.

Это единственная причина, по которой я, наконец, поднимаю на него глаза, позволяя нашим взглядам встретиться.

Он такой красивый, что на него почти тяжело смотреть, но он не уклоняется от контакта. На самом деле, кажется, что он смотрит на меня чуть ли не дольше, чем это принято.

— Ты думал, я была… проституткой? — Спрашиваю я, нависая над столом и шепча последнее слово, как будто кто-то мог это услышать, пока Groove is in the Heart гремит над катком, освещенным стробоскопом.

Он наклоняется вперед, чтобы соответствовать моей позе, его часы позвякивают о покрытый линолеумом стол.

— Нет. Я не думал, что ты проститутка.

Мгновение мы просто смотрим друг на друга, оба склонившись над кабинкой, и наши лица так близки, что, наверное, кажется, будто мы либо делимся грязными секретами, либо собираемся поцеловаться.

— Ты собираешься рассказать об этом подробнее или заставишь меня использовать свое воображение? — Спрашиваю я, когда он больше не дает мне никакой информации.

В его глазах появляется озорной огонек, когда он облизывает нижнюю губу и отстраняется от меня.

— Думаю, я хочу, чтобы ты пустила в ход свое воображение. Что именно ты себе представляешь?

Это прозвучало сексуально, но я не призываю его на это.

Вместо этого я отвечаю на его вопрос.

За исключением того, что я понятия не имею, что я себе представляю, и я не уверена, насколько комфортно мне говорить.

Это кажется слишком интимным.

Чтобы нейтрализовать внезапное напряжение между нами, я заставляю себя говорить как можно более непринужденно. Я могла бы сказать ему, что я уже изучила все о его компании, но я вроде как хочу заставить его объяснить мне это так, как будто я ничего не знаю.

— Ну…. у тебя много случайных женщин, которые просто появляются в твоем офисе, готовые к тому, что ты будешь отдавать им приказы и вставать перед тобой на колени?

— Иногда, — уверенно отвечает он, как будто это не было самым безумным поступком, в котором он когда-либо признавался.

Серьезно, кто этот мужчина?

У меня пересыхает во рту.

— И ты платишь им…

— Да.

— Ну, мне неприятно тебе об этом говорить, но это очень похоже на проституцию.

— Проституция связана с сексом, мисс Андервуд. Я не занимаюсь сексом с женщинами за деньги.

Мои глаза расширяются. Он сказал секс — дважды, и это вызывает у меня в животе смесь возбуждения и беспокойства.

Я сжимаю бедра вместе.

— Хорошо, тогда что именно ты с ними делаешь? — Спрашиваю я.

— Это звучит как личный вопрос.

Он снова играет со мной.

— Я сказал тебе использовать свое воображение, так что давай. Если я не занимаюсь с ними сексом, то для чего, по-твоему, я их нанимаю?

У меня нет ни малейшего представления.

На самом деле я не так уж далеко продвинулась в изучении веб-сайта. Поэтому я прикусываю нижнюю губу, перебирая в уме то, что мне уже известно.

— Ты не можете просто платить женщинам за то, чтобы они преклоняли перед тобой колени в твоем офисе.

— Почему нет?

— Потому что это нелепо. Какой в этом смысл?

— Дело в том, что мне это нравится, и они готовы это сделать.

Я потеряла дар речи. Этого не может быть на самом деле.

Замешательство на моем лице превращается в улыбку, которая растягивает мои щеки.

Это действительно должно быть унизительно для него, но он совсем не смущен. И это действительно заставляет меня задуматься о чем-то очень порочном.

— Итак…

Но я останавливаю себя. Я не могу закончить предложение. Это слишком похоже на флирт, слишком… интимно.

Черт возьми.

— И так? — Эхом повторяет он, нетерпеливо ожидая, когда я закончу.

— Итак, как бы я поступила? — Мне отчаянно хочется спрятать лицо в ладонях, или спрятаться под стол, или даже включить пожарную сигнализацию, но если он собирается вести себя так легкомысленно и беспечно по этому поводу, то и я тоже.

Потому что я действительно умираю от желания узнать это сейчас. Если он живет такой скрытной извращенной жизнью, тогда я хочу заглянуть за занавес.

Это заманчиво — просто окунуться с головой в ту запретную, но захватывающую жизнь, которую он ведет.

Итак, вместо того, чтобы прятаться, я заставляю свое тело не выдавать меня, держу спину прямой, а выражение лица расслабленной. Как будто я просто спросила его, какой суп на сегодня, а не о том, насколько хорошо я справлюсь с ролью развратной рабыни-секретарши.

После минуты продолжительного молчания и глубокого выдоха он говорит:

— Ты поступила исключительно, Шарлотта.

Подожди, что?

— Мне показалось, ты был очень зол на меня, — отвечаю я. — Я не сделала ничего правильного.

— Ну, в свою защиту могу сказать, что ты даже не понимала что делаешь.

Смех вырывается из моей груди.

— Так в чем же это было исключительное событие?

Он снова задумчив, явно воюет сам с собой в своей голове, взвешивая свои варианты, вероятно, думая, что как более взрослый человек здесь, он действительно должен положить конец этой неуместной дискуссии.

— Я действительно не должен этого говорить…

— О, да ладно тебе. Ты сам это начал.

Это требует определенных усилий, но мне удается сохранить свой небрежный тон и ленивый подход.

И вдруг, никаких колебаний. Слова просто без усилий долетают через стол прямо с его губ до моих ушей.

— Мисс Андервуд, ты выглядела восхитительно, стоя на коленях.

Даже если бы у меня был голос в этот момент, я бы не знала, что сказать.

Вместо этого я полностью лишаюсь дара речи, сижу напротив него как рыба с отвисшей челюстью, удивляясь, как я перешла от драки с Бо на лужайке перед его домом пару дней назад к этому — его отец говорит мне, что я хорошо выгляжу, стоя на коленях.

Нет, не просто хорошо.

Восхитительна.

Теперь это слово потеряло для меня всякий смысл.

За всю мою долгую жизнь не пройдет и дня, когда я услышу эти три слога и не подумаю о мужчине на двадцать лет старше меня, использующем именно это обозначение, говоря о том, как хорошо я преклонила перед ним колени.

Это нелепо.

Нарциссическо, унизительно, чувственно и льстиво и… еще много слов, которые я, кажется, не могу подобрать в данный момент.

И каким-то образом единственные слова, которые мне удается произнести в ответ, это:

— Я сделала?

— Да, — отвечает он, и это звучит голодно, как рычание льва перед добычей.

Сидя здесь в своем ошеломленном молчании, я умоляю свой мозг проявить связную мысль… О, это было приятно.

Наконец, он останавливается на вопросе.

— И это коленопреклонение.

— И ты думал, что я одна из тех девушек? Это и есть та работа, которую ты мне сейчас предлагаешь?

— Это было бы крайне неуместно, учитывая твои отношения с моим сыном.

— Прошлые отношения, — добавляю я, потому что все это звучит безумно, это действительно так, но я не уверена, что хочу, чтобы он пока исключал меня из всего этого.

Мое любопытство взяло верх надо мной.

— Ты нанимаешь меня в качестве одной из своих коленопреклоненных девушек не из-за Бо…

— Нет, Шарлотта. Я не нанимаю тебя в качестве одной из моих коленопреклоненных девушек, потому что мне нужна секретарша, а тебе, похоже, нужны деньги.

— Это было похоже на оскорбление, — отвечаю я, и он снова смеется.

— Значит, тебе не нужны деньги?

— Очень смешно. Ты же знаешь, что я соглашусь. Но зачем тебе понадобилось нанимать меня в качестве своей секретарши? Ты ничего обо мне не знаешь.

— Я знаю, что ты жила с моим сыном, а теперь нет. Он не хочет со мной разговаривать, так что позволь мне вместо этого помочь тебе. Работа невелика. Помогать мне по хозяйству, приносить кофе и ланч. Что-то в этом роде. — Он оглядывает каток. — И я предполагаю, что оплата будет лучшее. С преимуществами.

Здесь действительно не о чем особо думать, не так ли? Он предлагает мне настоящую работу с несомненно лучшей оплатой. И я не собираюсь лгать, эта компания меня интригует. Это звучит намного увлекательнее, чем быть секретарем у банкира или риэлтора.

— Ты можешь потратить некоторое время на то, чтобы подумать об этом, — добавляет он.

Моя голова наклоняется, а губы сжимаются в тонкую линию, словно говоря: Не будь смешным.

Если он думает, что мне действительно нужно подумать об этом, он сумасшедший или просто проявляет снисходительность.

Когда он встает, я думаю о важном вопросе, который просто немного неудобно задать, но я должна

— Подожди, — говорю я, хватая его за руку.

— Случайный вопрос, но является ли твоя компания благотворительным… клубом или как там его…

— Клуб непристойных игроков.

— Да, — киваю я, подавляя свои нервы.

— Это всеохватывающее мероприятие?

Он откидывается на спинку стула хмурит брови, и хитрая улыбка приподнимает уголок его рта.

— Очень. Почему ты спрашиваешь?

— Это важно для меня, — отвечаю я, прекращая разговор на этом.

Я уверена, что сейчас он задается вопросом, являюсь ли я тайным членом сообщества, и если да, то каким образом, но я не раскрываюсь.

Ему не нужно знать, что я самый яростный союзник в мире, потому что мне нужно защищать самого милого маленького детеныша в мире.

— Тогда в таком случае, — добавляю я, вставая и протягивая руку… что, как я теперь понимаю, неловко и в значительной степени неуместно.

Кривая улыбка остается на его лице, когда он смотрит на мою протянутую руку и следует моему примеру, вставая и беря мою руку в свою.

Его медвежий коготь затмевает мою маленькую ручку, когда он пожимает ее. Но оно теплое, а его хватка достаточно крепкая, чтобы у меня по спине пробежали мурашки.

— Я полагаю, это означает, что ты согласишься на эту работу, — отвечает он.

Когда мы стоим здесь, пожимая друг другу руки на роликовом катке, я задаюсь вопросом, кто здесь записался на более странную должность.

Знает ли Эмерсон Грант, на что он пошел со мной?

Наверняка к этому времени он уже осознал тот факт, что я не какая-нибудь девчушка с мягким голосом и подобающим поведением, и я не собираюсь вести себя как обычная секретарша в стиле Безумцев.

Но в то же время я записываюсь на работу в компанию, которая занимается причудливыми извращениями и прочим дерьмом.

Я почти уверена, что ни один из нас не создан для нормальной жизни.