Полукровка. Крест обретенный

ГЛАВА ПЯТАЯ
РЮПУС НЕ ТОНЕТ?

Прошло несколько дней, а «усатый из псаротаверны» так и не появлялся. Подзаработавший немного денег Габузов сегодня намеревался активизировать его поиски, однако еще до обеда всемогущий Сократ вдруг взял да и послал Сергея совершенно в другую часть порта на разгрузку не судов, а, наоборот, трейлеров с суши.

Эта портовая зона оказалась гораздо чище и считалась аристократической. Неподалеку швартовались «крылатые дельфины» 16 с туристами, и совсем рядом был Зеа Марис (Пасалимани) — один из самых больших терминалов Средиземноморья.

Сергей тихо и покорно включился в новую работу, перетаскивая в кузов небольшого автофургона красивые плетеные ящики с каким-то дорогим вином, и совершенно некстати вспомнил любимую поговорку деда насчет того, что «вино раз — хорошо, два — достаточно, а три — горе». И вдруг ни с того, ни с сего ему отчаянно захотелось выпить. Отгоняя такое вот наваждение, он заставил себя оторвать глаза от передаваемых ящиков, издававших тонкий пленительный аромат и случайно перевел взгляд на водителя с экспедитором. Те устроились в тенечке от кузова и что-то оживленно обсуждали, качая головами, цокая языками и тыча пальцами в громадную цветную фотографию на первой полосе развернутой перед ними газеты.

Габузов заглянул экспедитору через плечо — и в следующее мгновение ящик с драгоценным вином вдруг выпал из рук Сергея и грохнулся на мостовую. Бутылки разбились вдребезги. По мостовой потекли лиловатые струйки, а сиреневые брызги расцветили ему лицо. Но он уже не чувствовал ничего и не слышал грозных ругательств подскочившего начальства…

Благоухающий ароматнейшим элитным вином Габузов застыл над разбитой стеклотарой в позе «ку», а к нему уже со всех ног, смешно подпрыгивая, несся местный бригадир — подтянутый и форсисто одетый турок Ала Каджи. Источая слюну и проклятья, он орал на прекрасном, столь не вяжущимся с его внешним обликом английском и это немного комичное зрелище помогло Сергею выйти из ступора. Более того, в душе его вдруг всколыхнулась целая волна и отнюдь не положительных эмоций. Габузов выпрямился, побелевшими от бешенства глазами посмотрел на Ала и тщательно выговаривая слова на причудливом суржике из портового-греческого и университетского-английского произнес:

— Если ты, худородная туретчина, еще раз поднимешь на меня хотя бы голос… — Но в тот же момент, оценив масштабы содеянного, Габузов покраснел, внутренне сжался и уже куда как менее уверенно закончил: — К сожалению, вышло недоразумение… Я готов… Готов возместить убытки…

Затормозивший было Ала Каджи самодовольно улыбнулся и счел, что не до конца понятые им слова Габузова ему просто померещились. Однако следовало немедленно составить докладную, дабы всемогущий Посейдон — грек Евтифрон — наказал как следует этого зарвавшегося сомнительного типа, который, неизвестно каким образом, попал на столь аристократический участок работ.

— Чтобы покрыть убыток, тебе придется бесплатно работать как минимум полмесяца! Жди меня здесь и не вздумай удрать!

Развернувшись, турок на ходу что-то гортанно бросил грузчикам, и двое самых рослых и мускулистых подошли к Габузову и встали по обе стороны, как полицейские с поразившей его фотографии в газете.

Сергей усмехнулся и жестами, как мог, показал, что никуда бежать не собирается. Потому как все равно некуда. Он присел рядом с шофером и экспедитором и, тоже жестами, попросил у них газету. Те переглянулись, пожали плечами, но газету дали и Габузов вгляделся в фотографию, занимавшую едва ли не всю первую полосу «Ангелиофороса».

Да, тот первый, случайный (будь он неладен!) взгляд через плечо его не обманул. Лицо с первой полосы он узнал сразу, хотя никогда прежде этой женщины не видел. Вернее, не видел вживую. Но это была она — Самсут, дочь Матоса, каким-то чудом перенесшаяся через без малого сто лет с той самой старинной желтой фотографии, которую показывал маленькому Серёже дед Тигран. Те же черты, те же огромные темные глаза, те же пепельные волосы. Вот только на газетной фотографии черты эти были скованы выражением застывшего испуга, смешанного с растерянностью, в глазах стояли слезы, а чудные волосы были растрепаны то ли ветром, то ли резким, непроизвольным движением. Однако даже в своем отчаянии лицо это было пронзительно-прекрасно.

И еще одно — эта нынешняя Самсут была в наручниках, а с обеих сторон ее обступили угрюмые полицейские, мужчина и женщина…

Габузов имел самое смутное представление о греческом алфавите, но фамилию «Тер-Петросян» в жирно напечатанном заголовке разобрать сумел. Сомнений не осталось — это была она, Самсут Матосовна Головина. И это означало, что циничный план Шверберга сработал. Пока он, Габузов, осваивал новую для себя профессию портового биндюжника, охотники за чужим наследством времени даром не теряли.

Сергей поднял голову, обвел взглядом грузчиков, шофера, экспедитора. Показал на газету.

— Кто-нибудь может мне перевести, что здесь написано? — спросил он по-русски, затем по-английски. — Это очень важно… Прошу вас…

Портовые люмпены переглянулись, обменялись какими-то фразами, после чего смущенно развели руки в стороны. Габузов вздохнул и вновь обратился к фотографии. И… Как обухом по голове! Две верхние пуговки на блузке Самсут были расстегнуты, из-под белой ткани выбился нательный крестик. Простой, но вместе с тем очень необычный по форме. И — явно не ширпотреб.

«Неужели та самая семейная реликвия? Щепочка из обшивки мифического Ноева ковчега? Значат все-таки не «В гостях у сказки», а самое натуральное очевидное-невероятное?» — Сергей закрыл глаза и в ушах тут же зазвучал скрипучий голос деда:

«…Вместе с невестой Геворка шла Егинэ, мать Дживана — и надо же тому случиться, что именно ей, коварной змее, Дживан рассказал, что Егинэ уносит с собой величайшую ценность нашего рода — чудотворный крестик, много веков назад вырезанный из обшивки борта Ноева ковчега…

Караван ушел из города, и долго о нем ничего не было слышно. Отбив первое нападение турок, часть наших воинов, в их числе и Геворк с Дживаном, отправились вслед за женщинами и детьми, желая защитить их в трудном и опасном пути.

И вот отряд входит в одно заброшенное горное селение — и их взорам предстает ужасная картина: десятки человеческих тел, изуродованных, с отрубленными руками, с перерезанными горлами. Дживан окаменел от горя, увидев среди убитых свою мать Егинэ — у нее тоже отрублены руки и перерезано горло, а чудотворный крестик исчез.

И тут из-под груды трупов выполз хромой мальчик, чудом уцелевший в побоище. Он рассказал, что с ними была и невеста Геворка, только она уехала из селения с каким-то русским казаком, а потом тот казак вернулся один, снял крестик с шеи Егинэ, и вновь ускакал прочь. Этого Дживан уже не мог вынести. Рассудок его помутился, он с криком выхватил кинжал и набросился на лучшего своего друга Геворка — ведь это он убедил Дживана отправить мать вместе со своей невестой, обещая, что девушка присмотрит за больной и слабой женщиной. Геворк успел достать свой кинжал из ножен, но в дело пустить не успел — Дживан нанес ему удар прямо в сердце, и доблестный Эллеон умер на месте. Подоспевшие товарищи связали Дживана и привезли к его отцу, старому Левону — пусть тот решает, как поступить с убийцей товарища. Выслушав все, суровый Левон попросил дружинников отпустить Дживана — однако с тем условием, чтобы тот немедленно отправлялся на поиски предательницы и покарал ее, а святой крестик вернул в семью. Дживан тут же отправился в путь, и больше никто и никогда его не видел.

Я сам, тогда еще мальчишка, своими глазами наблюдал отцовский суд над Дживаном.

Старый Левон с оставшимся семейством покинул Ван одним из последних. Вскоре город захватили турки и сожгли дотла. Семье повезло — все они целыми и почти невредимыми добрались до города Батума, что на Черном море. И как-то в Батум приехал к родным священник из города Карс, и священник тот рассказал, что несколько месяцев прожила в его доме молодая армянка, которую привез русский казачий офицер, что родила та армянка девочку, а совсем недавно уехала вслед за полком этого офицера куда-то на север, и что сам священник видел на ее шее деревянный крестик.

Выслушав этот рассказ старый Левон застонал в бессильной злобе. Подтвердилось самое худшее — это исчадье ада в женском обличье сгубила всех — и Дживана, и Егинэ, и Геворка — и вместе с проклятым русским украла драгоценнейшее сокровище семьи.

И тогда Левон опустился на колени прямо посреди двора и проговорил — нет, прорычал те страшные слова, которые спустя шестьдесят лет повторил в присутствии своего внука Тигран, самый младший из его сыновей:

«Будь ты проклята Самсут, дочь Матоса! Будь прокляты твои лживые уста, твое черное сердце, твое нечестивое лоно! Да изольется на тебя вся горечь гнева Господня, да не будет тебе ни мира, ни успокоения, ни благоденствия ни в земной жизни, ни в вечности. Да будут прокляты потомки твои до седьмого колена, и да не познают они ни рода своего, ни родины своей, ни семьи своей…»

«…Неужели тот самый крест? А если — да, то знает ли сама Головина, ЧТО она носит на шее? И знает ли она каким подлым способом эта реликвия досталась ее предкам? Если знает, то почему, повзрослев, она даже не попыталась найти наших — деда Тиграна, отца, меня наконец? Чтобы извиниться, вернуть крестик и тем самым снять наложенное на ее семью проклятие. Хотя… кто в наши дни всерьез верит в проклятия? Тем более, когда речь идет об уникальнейшей ценности, которая в своем денежном эквиваленте наверняка сопоставима с французским наследством… Н-да, экий вы прыткий, Сергей Эдуардович, сразу все на деньги переводите, тут же счетчик в башке закрутился. А если она, в отличие от вас, не такая? Может, и пыталась искать? Искала, но не нашла. У вас же на физиономии ничего не написано о принадлежности к роду славного Левона. Даже в паспорте, в графе «национальность» было сказано — «русский»… Э-эх, не то говорите, Сергей Эдуардович, не то… При желании — вполне могла бы найти. Питер — город маленький. Настолько маленький, что у вас с Головиной имеется даже общая знакомая — Каринка. Значит… значит, просто не захотела?…»

Когда в далеком детстве маленький Сережа впервые услышал кровавую семейную легенду, то просто вскипел от негодования и, сурово наморщив лоб, пообещал деду Тиграну, что когда вырастет, обязательно найдет и вернет семье фамильную ценность. Даже если придется вызвать обидчиков их рода на дуэль.

Дед тогда, помнится, только усмехался в усы, но, похоже, тайно гордился внуком. Потому как отец Сергея, Эдуард Тигранович, всерьез никогда не воспринимал все эти «бабушкины сказки» — его вообще мало занимала история семьи. К тому же, будучи атеистом, коммунистом, материалистом и прочая, он, естественно, не верил, что подобные реликвии вообще существуют на свете. А вот маленький Сережа, напротив, отнесся к рассказу деда со всей той серьезностью, которая вообще может быть присуща десятилетнему пацаненку. И позднее, когда в гостях у приятеля ему посчастливилось посмотреть по видику фильм про Индиану Джонса и утраченный ковчег, он еще больше уверился в том, что рассказ деда Тиграна вовсе не миф и не сказка, после чего решил основательно готовиться к будущему поединку с продолжателями рода дочери Матоса Самсут. Дабы когда их пути пересекутся, встретить «врагов» во всеоружии. Именно с этой целью он упросил родителей записать его в секцию фехтования при Ленинградском Дворце пионеров. Да, собственно, и последующий выбор юридического факультета отчасти был связан с его, Габузова, детскими и, как впоследствии выяснилось довольно наивными, представлениями о справедливости, добре и зле.

Вспомнив сейчас свою пылкую детскую клятву, Сергей невольно усмехнулся. «Что ж мне теперь, Самсут Матосовну Головину на дуэль вызывать? Мужа-то у нее, по словам Каринки, вроде как нет». Он снова посмотрел на развернутый газетный лист. Интересно, что бы сейчас сказал о «бабушкиных сказках» Эдуард Тигранович? Как с позиций науки и здравого смысла он бы объяснил факт существования фамильного крестика, покоящегося ныне меж весьма привлекательных холмиков вполне реальной женщины? С которой, кстати сказать, выяснять отношения, да еще и на рапирах, Габузову почему-то совсем не хотелось. Не испытывал он сейчас к Головиной ни ненависти, ни неприязни. Скорее наоборот. Очень даже наоборот.

Сергей снова всмотрелся в миловидное лицо Самсут Матосовны. «Ах, если б она еще и была добра… Стоп, Серега, это же князь Мышкин говорил. По поводу Настасьи Филипповны… Да уж, из меня нынче тот еще князь…»

Размышления «несостоявшегося князя» внезапно прервало появление Ала Каджи в сопровождении мрачного Сократа.

— Держи, Макар 17, - буркнул Сократ и сунул Габузову какую-то бумажку.

— Это надо подписать, — с усмешкой добавил Каджи, протягивая ручку. — Это расписка в том, что ты обязуешься погасить ущерб в пятьдесят две тысячи драхм в течение месяца. Сократ будет высчитывать из твоих заработков по две тысячи ежедневно… А твой русский паспорт побудет пока у меня.

Каджи похлопал себя по нагрудному карману щеголеватого комбинезона.

Габузов посмотрел в бумажку, испещренную цифрами и греческими словами, перевел взгляд на Сократа. Тот чуть виновато кивнул: мол, подписывай, брат, куда деваться. И тогда Сергей с обреченным вздохом оставил свой автограф внизу листочка, передал расписку Каджи и поднялся.

— Куда? — язвительно осведомился Каджи.

— Полчаса, — пробурчал Габузов. — Мне нужно полчаса. Умыться, перекусить…

Каджи пожал плечами.

— Вообще-то «на перекусить» ты сегодня еще не заработал… Ладно, иди. И помни: не отработаешь в срок — будут проблемы. И не вздумай сбегать — найдем.

Габузов презрительно сплюнул в песок и, засунув руки в карманы, нарочито не спеша направился в сторону псаротаверны. Если ему сейчас и могли в чем-то помочь, то только там. В самом деле, не в консульство же идти — «братья-товарищи, одолжите до получки за пролитое вино»…

Ему повезло. Усатый «старший бог», носивший, как знал теперь Габузов, звонкое имя Евтифрон, сидел на своем кожаном диване. Перед ним стоял кувшин вина.

— Калимэра, Макар, — улыбнулся Евтифрон. — Присаживайся. Вина?

— Нет, спасибо… — Габузов положил перед греком газету фотографией вверх. — Кирьос Евтифрон… не могли бы вы мне, хотя бы приблизительно сказать, что здесь написано?

Евтифрон едва глянул на газетный лист и тут же отодвинул от себя.

— Известно что, — сказал он и неспешно отхлебнул вина. — Об этом со вчерашнего дня трубят на всех перекрестках. Убили почтенного Самвела-агу, миллионера, армянина, прямо на собственной вилле. И убила его эта самая баба, — грек ткнул в фотографию. — Приехала из России какая-то, то ли родственница, то ли нет, пожила с недельку, а потом бах! — и камнем по башке благодетеля. Еще и бриллиантовый перстенечек взяла на память… Странный вы все-таки народ, русские.

— Это ложь!!! — взвился Габузов, и снова жуткое непонятное чувство потери, несправедливости и ненависти охватило его. — Это все подстроено! Это ловушка!

— Ты что, знаешь ее? — удивленно спросил Евтифрон. — Или просто за русских обиделся? Если так, то не бери в голову, Макар… Бабы, они ведь во всем мире одинаковые. И что им в любой момент может взбрести — никто не знает.

— Да, я знаю ее. Но это не она. В смысле — она не убивала.

— Может, ты еще знаешь кто убил?

— Знаю.

— И кто же?

— Скорее всего, один из зятьев Самвела. Некий Савва Кристионес…

При упоминании этого имени лицо Евтифрона мгновенно скривилось, будто бы он лимон съел. Грек поднес палец к губам и внимательно посмотрел на Габузова. Потом налил полный стакан вина и протянул Сергею.

— Выпей, Макар… Похоже, ты действительно что-то знаешь, раз так говоришь. Но как сказано в Святом Писании, во многих знаниях много печали.

Сергей вопросительно посмотрел на собеседника.

— Человек, чье имя ты только что произнес, очень хорошо знаком всем нам. Только здесь его чаще называют не Савва, а Рюпос.

— А что такое Рюпос?

— Это его любимое словечко. И, кстати, удивительно ему подходит. Переводится как «дерьмо».

— Ого! Даже так?

— Именно так. В бизнесе покойного Тер-Петросяна он ведает всей логистикой, в том числе портовыми погрузками. По большому счету, он-то и есть наш главный босс… Начальник порта ему в рот заглядывает: лучшие причальные стенки, лучшие подъездные пути, лучшие люди — все ему. Как Рюпос скажет, так оно и будет. При этом — законченный мерзавец. Нас, докеров, за людей не считает, платит сущие гроши. А рыпаться не смей — вмиг рассчитают. Здесь же на одно место — десять желающих. Причем половина из них — оборванцы, вроде тебя, Макар. Готовые работать за миску похлебки и стакан вина.

— А как же профсоюз? Я слышал, у вас в Европе с этим делом строго, — поинтересовался Габузов, проглотив обидное для себя «оборванцы».

— Вся верхушка профсоюза давно у него в кармане, так что жаловаться некуда. А до хозяина, Самвел-аги, хотя он-то как раз порядочный и всеми уважаемый человек… был… просто так не доберешься. А теперь и подавно, — махнул рукой Евтифрон и одним махом осушил свою кружку. — Значит, если я тебя правильно понял, Макар, ты знаешь что-то такое, что может очень не понравиться Рюпосу?

— Ты меня правильно понял, Кирьос Евтифрон.

— Люди говорили, что когда ты у нас появился, назвал себя адвокатом. Это правда? Или так? Павлин хвост распускал?

— Это правда.

— Значит, сможешь доказать, что это Рюпос, а не русская Самвел-агу убил?

— Я… могу попробовать. Вот только… языком я не владею. Да и к делу как подобраться? У меня ведь даже паспорта нет. И турку вашему теперь кучу денег должен.

— Знаю, люди Каджи мне уже шепнули про твои подвиги. Но если возьмешься, эти проблемы мы решим. Надеюсь, что адвокат из тебя лучше, чем грузчик. А если ты Рюпоса за решетку отправишь, обещаю, мы тебе всем портом скинемся. Хватит не только за погубленное вино заплатить, но еще останется… Ты какие машины больше любишь — немецкие, японские, итальянские?

— Я?… Даже не знаю. Итальянские, наверное…

— Замётано! — Евтифрон протянул Габузову свою волосатую лапищу, и тот постарался не сморщиться от чересчур крепкого рукопожатия. — Собирайся, Макар, отведу тебя к одному уважаемому человеку.

— Да, но… — замялся было Сергей Эдуардович. — Я ведь всего на полчаса отпросился. Мне работать надо.

— Успокойся, я все улажу. Считай, что теперь ты работаешь на всех нас…

Очередная таверна была старая, грязная и ветхая, и никак не оправдывала своего названия «Калэ нэсос» 18. По внешнему виду — нечто среднее между убежищем контрабандистов из советских кинофильмов и притоном на Лиговке из недавней питерской жизни.

Внутри оказалось прохладно, полутемно и пусто, если не считать сидевшего в самом углу здоровяка. Он уписывал мусаку, жадно запивая ее вином, а рядом на столе, словно краб, чернела разлапистая полицейская фуражка. «Похоже, местная красная крыша», — подумал Габузов. Он в нерешительности остановился на пороге, не зная как вести себя дальше, но Евтифрон толкнул его вперед, успев при этом ловко опередить и первым подскочить к толстяку.

— Калимэра, Арам. Вот этот сумасшедший, о котором я тебе говорил. Мы все — я, Сократ, Симон, Никомах и остальные — за него просим и ручаемся. Он парень честный, хотя и Макар. Ты же нас знаешь, Арам, мы зря и за кого ни попадя просить не станем.

— Грек? — важно проронил толстяк, непонятно к кому обращаясь, не то к Евтифрону, не то к Габузову.

— Я — армянин, — ответил Сергей, пытаясь придать голосу и позе как можно больше достоинства.

В ответ на него обрушился поток фраз, из которых он с трудом выхватывал знакомые армянские слова. В последней из них ему снова почудился вопрос, и он повторил как можно значительней:

— Я — армянин!

Полицейский посмотрел на него как на идиота и перешел на греческий. Снова ничего не понявший Габузов в третий раз, словно попугай, повторил:

— Я — армянин! — и только теперь сообразил, что все это время отвечал «бывшему коллеге» по-русски.

— Так какого же черта говоришь на какой-то тарабарщине?! — вскипел уже по-английски полицейский. — Говори, как есть, кто ты и откуда?

Он раздраженно отодвинул мусаку и выпил весь стакан залпом.

— Я русский армянин, из России и, между прочим, в прошлом ваш коллега, то есть юрист, следователь. Сейчас я попытаюсь вам все объяснить…

Былое смущение Сергея Эдуардовича вдруг резко сменилось профессиональным ментовским нахальством. Не дождавшись приглашения, он подвинул стул, уселся рядом с полицейским и даже щелкнул пальцами куда-то в пустоту, требуя вина. Как ни странно, но вино мгновенно принесли, и окончательно успокоенный одним лишь его видом, Габузов вкратце изложил ситуацию и свои соображения по поводу Рюпоса. Естественно, умолчав при этом о целом ряде моментов, выкладывать которые первому встречному полицейскому было бы верхом неразумия…

Из сбивчивого повествования Габузова страж местного порядка мало что понял. Разве что убедился, что странный русский действительно «в теме» и при этом наверняка знает больше, нежели рассказал. Но поняв это, полицейский не разозлился, а, напротив, впервые взглянул на Сергея с оттенком уважения. Из чего Габузов сделал вывод, что перед ним — настоящий профи. Нет, безусловно, «оборотень в погонах», но при этом профи.

Между тем полицейский перекинулся парой фраз с Евтифроном. И хотя из их краткого диалога Сергей Эдуардович сумел распознать всего лишь два знакомых ему слова — «Самвел-ага» и «Рюпос», судя по итоговой реакции греческий мент окончательно потеплел душой.

— Ну, что ж, парень. Не могу сказать, что я полностью тебе поверил, но… В общем, считай что тебе повезло. У Арама всякие люди есть, и тот, который тебе нужен, тоже имеется.

— Правда?! — встрепенулся Габузов и едва не опрокинул стоящий перед ним стакан с вином.

— У нас в Греции говорят, что налитое вино надо выпить, — назидательно произнес Арам и Сергей послушно сделал два больших глотка. — Скажу честно, мне нет дела до того, виновна твоя русская в смерти уважаемого Самвел-аги или нет. Но… Здесь — моя территория. И люди, которые на ней работают — мои друзья… Вернее, скажем так: большинство из них мои друзья… И если мои друзья говорят мне, что по отношению к ним совершается большая несправедливость, я опечален не меньше, чем они. И если ты берешься им помочь, я не только не буду препятствовать тебе в этом — я помогу… Так вот, слушай: есть здесь такой Ангелос Ставраки, понтийский грек, но еще из старых, неиспорченных. Он у нас считается специалистом по России — сколько себя помню, постоянно защищает ваших нелегалов, туристов, нарушивших закон. Наверняка защиту этой русской девицы поручили именно ему. Свести тебя с Ангелосом — дело пяти минут. И если я лично попрошу его о твоем участии в этом деле — Ставраки не откажет.

— Попросите, уважаемый, — клятвенно сложил руки на груди Габузов. — Видит Бог, я сумею… я постараюсь отблагодарить.

— Ну, с этим успеется, — благосклонно похлопал его по плечу Арам. — Как говорят у вас в России, не будем заранее делить шубу неубитого медведя.

— У нас говорят шкуру, — поправил его Сергей Эдуардович. — Хотя… греческие шубы в России в последнее время идут на ура.

— А мне нравится этот парень! — захохотал Арам, обращаясь к Евтифрону.

Евтифрон дежурно улыбнулся. Сообразив, что дело, вроде как пошло на лад, и можно, наконец, оставить своего недотепистого подопечного одного, он поклонился Араму, подмигнул Сергею и вихрем унесся по каким-то своим особенным делам — доступным только посланцам истинных богов…