Последний ответ

39 Берлинские годы

Сара уснула на диване, а я все еще был погружен в изучение берлинского этапа в жизни Эйнштейна. Вот уже два часа я наскоро заполнял лакуны, а список неразрешенных вопросов только разрастался.

Я убрал ноутбук с коленей Сары и подхватил девушку на руки, стараясь не разбудить. Медленно перенося ее на кровать, которую она сама для себя выбрала, я ощущал совсем другие чувства, чем в ту ночь, когда поднимал француженку по ступеням бернского «Мартахауса».

Я нежно опустил ее на кровать и до плеч прикрыл простыней. Лицо Сары осветилось улыбкой — она была похожа на девочку, которая чувствует себя огражденной от всех ночных кошмаров.

Какое-то время я наблюдал за ее сном, пытаясь осознать перемену, происшедшую во мне. Теперь я не ощущал немедленной необходимости раздеть свою подругу, чтобы заняться с ней сексом. Она не стала для меня менее притягательной — вовсе нет. Дела обстояли гораздо хуже. Я впервые начал постигать, что желание способно преобразиться в гораздо более тонкий вид энергии, которую мне не удавалось определить.

Я был растерян.

Вернувшись к столу, я попытался выкинуть из головы будоражившие меня мысли и набросал на экране диаграмму всего, что случилось в жизни Эйнштейна после публикации его первых статей, отметив лакуны на полях.

В 1908 году Альберт получил возможность уйти из патентного бюро — ему предложили должность приглашенного профессора в Бернском университете.

После рождения первого законного ребенка семья Эйнштейн перебралась на территорию нынешней Чешской республики, где ученый определенно пошел на повышение: он возглавил кафедру теоретической физики в Карловом университете Праги.

Хотя его слава еще не успела проникнуть за океан, в академических сообществах Европы Эйнштейн начинал набирать вес. Вследствие этого физик был избран членом Прусской академии наук, и император лично пригласил его возглавить физическое отделение в Институте кайзера Вильгельма. В целом Эйнштейну было суждено провести в Берлине шестнадцать лет. За это время он успел развестись с Милевой и жениться на Эльзе, своей двоюродной сестре, которая заботилась о нем во время нервного кризиса.

В 1920-е годы Эйнштейн оказался в центре всеобщего внимания, главным образом из-за присуждения ему Нобелевской премии, хотя его научные теории были приняты далеко не везде. Отдельные немецкие журналисты обрушились на утверждения, которые в свете нацистской пропаганды представлялись им бредом больного еврейского мозга.

За год до прихода к власти Адольфа Гитлера общая атмосфера нетерпимости и антисемитизма в конце концов вынудила Альберта покинуть Германию и переплыть океан. Он отправился в Соединенные Штаты.

Мое первое бруклинское пробуждение началось со сладкой, болезненно-прекрасной песни, пробивавшейся сквозь стены подсознания. Все еще не выходя из дремоты, я напряг все имевшиеся в наличии силы и различил в полусне звуки песни, похожей на госпел:

Нежное поглаживание чьей-то руки по моим волосам заставило меня проснуться окончательно.

В этой песне пелось о глазе, и вот я различил его, невозможно голубого цвета, в паре сантиметров от моего лица. Я не сразу сообразил, что это Сара, подпевая звукам музыки из своего ноутбука, улеглась на свободном пространстве моей постели, чтобы увидеть, как я просыпаюсь.

— Что это за песня? — спросил я сонным голосом.

Вместо ответа девушка протянула мне коробку от диска с названием «Rabbit Songs»[39] в исполнении «Нет» — альтернативной нью-йоркской группы. На обложке были изображены кролики, убегающие от какой-то опасности, что я воспринял как нехорошее предзнаменование для нашей новой американской жизни.

— Я нашла этот диск в складках дивана. Правда, мило? — Француженка тотчас же спрыгнула с моей постели, обозрела в окно сутолоку четвергового утра и заявила: — Нам следовало бы поучиться у кроликов. У них большие уши, чтобы лучше слышать. Они знают, что норка принадлежит им только на время.

Я одевался, не отрывая взгляда от девушки в спортивной куртке. Мне нравилась интимность отношений, которые зародились между нами. В глубине души я желал, чтобы наши поиски в Нью-Йорке никогда не завершились. Пусть я каждое утро буду просыпаться под песни кролика.

— Кстати, ты все еще не высказал мне свою гипотезу насчет буквы а — вдруг прибавила Сара.

— О чем это ты?

— О формуле, которую Йенсен высветил на экране в Белграде. Она ведь так выглядела: Е = ас²?

Я продолжал неторопливо одеваться, размышляя над этой загадкой, которую принял за ошибку, когда получил конверт с последним посланием.

Желудок мой забурчал от голода, прежде чем я успел высказаться:

— Быть может, «а» означает «ускорение».

— Что за нелепость! Мы не можем умножать ускорение на скорость света в квадрате. Это не имеет смысла.

— «Поглощение»?

— Еще нелепей.

— Ну… а что бы ты предложила?

Сара обернулась ко мне с загадочным выражением лица и ответила:

— Скажу, когда удостоверюсь в своей идее. Пока что мне не хочется сковывать рамки твоих поисков.