ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ. РАССТАВАНИЕ

— Дали бы нашим ученикам отпуск, а нас, — мечтательно проговорила Сильва, — туда!

— Рапорт, Сивка, подать, что ли? — раздумывала вслух Лена. — С другой стороны, нас еще шлифуют…

— Отшлифуют, когда наши уже в Берлин войдут!

Миновали зима, весна и лето насыщенного боями сорок третьего. Учащиеся «лесной» школы многое пережили, многое узнали. Никогда из их памяти не изгладится ночь с 18 на 19 января, когда не спал раскованный от блокады Ленинград и не спали они, люди, которых готовили к трудной судьбе и у которых наша армия «перехватывала» плацдарм за плацдармом. Они радовались сводкам Совинформбюро и относились к ним ревниво.

— После войны будем себе объяснять: «Нас шлифовали», — горячилась Сильва. — Так, что ли?

Программа тренировки усложнялась. Их знакомили и с новыми языковыми оборотами, вошедшими в обиход рейха, и с новыми образцами немецких мин. Случилось непредвиденное. Дядя Миша заметил, что один из новичков взял для опробования мину еще не проверенного действия, когда тот уже отбегал. Инструктор успел только броситься ему наперерез и прикрыть его своим телом. Юношу взрыв только оглушил. Но дядя Миша не поднимался. Когда его брали на носилки, он открыл глаза и шепотом сказал:

— У разведчика руки на втором месте, на первом — ум.

Да, они узнали и поняли многое. А главное — что в их работе всегда надо находить повод и случай что-то узнавать.

Марина Васильевна зашла к Сильве, оставила план незнакомого города. Небрежно сказала: «Ознакомьтесь, Воскова!». Отсутствовала всего несколько минут, возвратилась, свернула план в трубочку.

— У меня только три вопроса, товарищ разведчик. Сколько вокзалов в городе? Далеко ли от центра до пароходной пристани? Каким видом транспорта можно добраться от полицейпрезидиума к городской ратуше?

Сильва стала пунцовой, призналась:

— Я только успела понять, что город стоит на судоходной реке, а жителей порядка трехсот тысяч. Но то, о чем вы спрашиваете, наверное, нельзя изучить и за час…

Марина предложила:

— У вас есть записная книжка, там адреса друзей. Можете мне ее показать на пять минут?

Через пять минут она отвечала Сильве на вопросы:

— Майя Ратченко жила с вами в одном доме, сейчас — в Сибири. Ника Феноменов отлично успевал по алгебре. Наверное, его уже нет. Телефон вашего классного воспитателя: Ве-два-двадцать девять-шестьдесят шесть.

— Все правильно. Память у вас натренированная. Понимаю. Но откуда вы знаете, что Ника был математик?

— Против его фамилии карандашиком проставлены номера нерешенных вами примеров с пометкой «Ш. и В.», то есть из «Шапошникова и Вальцева».

— Вы знали, что Ника убит на войне?

— Нет. Но его телефонный номер обведен вами в траурную рамку.

— А кто вам сказал, что Изабелла Юльевна нас выпускала?

— Ее телефон записан под буквой «ш» — «школа». Обычно домашних телефонов учителя школьникам не дают. Теперь беритесь за план города и будем учиться его читать.

Прошла неделя, и Сильва методично читала планы и карты.

— В городе пять мостов. Один — железнодорожный. К ратушной площади ведет шесть улиц. Благоустроенного пляжа, очевидно, нет.

— Верно. Как догадались?

— Ни один вид транспорта не подвозит к реке.

— Верно. А где может находиться гестапо?

— Вероятно, рядом с тюрьмой или полицией.

— А если вчитаться в план?

Задумалась. Вспомнила:

— Транспорт пущен в обход Грюненплац. Наверное, в связи с размещением на площади служб безопасности.

Все это было слишком серьезно, чтобы казаться детской игрой.

Инструктор, с которой они в последнее время перешли на «ты» и стали друг для друга «Мариной» и «Сильвой-Леной», ни разу не похвалила Сильву. Большей частью она что-то прикидывала для себя и очень сухо изрекала: «Не поверят» или: «Сойдет с очень большой натяжкой».

Но 8 сентября 1943 года — Сильва хорошо запомнила число потому, что в этот день капитулировала фашистская Италия и по этому поводу кто-то из ребят сострил, что на берег Средиземного моря их уже не забросят, — Марина, выслушав очередную Сильвину «легенду», притянула ее к себе и поцеловала. Заметив недоумение Сильвы, фыркнула:

— Не возомни о себе. Это не оценка, а знак расставания.

— Ты уезжаешь? Куда? Как же мы без тебя?

— Не я уезжаю, а ты. Начальник школы тебя вызывает — узнаешь все от него.

Сильва закружилась на месте.

— Не верится… Еду… Ты только скажи: за линию?

— Пока нет. Но поближе к ней. Поедешь в небольшой районный центр, близ которого формируются отряды для заброски в тыл к немцам. Поучишься еще кое-чему. Возможно, я приеду туда натаскивать тебя и других.

Начальник школы сообщил ей то же самое. Не назвал ни конечного пункта, ни цели отправки. Она только спросила:

— С Еленой Вишняковой… разлучаете?

Он с сожалением отметил:

— Увы, товарищ Воскова, воинские подразделения комплектуются не по дружеским связям. Но полагаю, ваши пути с подругой еще скрестятся.

И она, и Лена всплакнули.

— Ничего трагичного, — сказала Лена. — Не важно, где нас шлифуют, важно, что для одной цели.

— До свидания, моя хорошая. Хочешь — договоримся? — предложила Сильва. — Если после войны потеряем друг друга из виду или скоро окажемся там и… поймем, что в мирное возврата нет и что, словом, все уже, — подадим друг другу весть через Центр: «Ленсил» — «Лена и Сильва». Идет?

— Идет, но без потерь. Пиши и почаще.

Разыскала свой эшелон, он стоял на самом дальнем пути, предъявила документы начальнику, он бегло просмотрел.

— Порядок. — Взглянул на часы. — Отправка в двадцать четыре ноль-ноль. Не исключено, что задержат. Но быть вовремя. Сядете в шестой вагон. Там теплее.

— Спасибо. Не опоздаю.

Стремглав домой. Застала одну бабушку.

— Сильвочка… Вот хорошо… А я тебе носки теплые вяжу.

— Бабушка, милая, спасибо. Только мне все выдадут. Бабушка, я уезжаю. Мама не заходила?

— Навещала давеча. Пять минуток погостевала: «У нас, — говорит, — приток раненых». Пожалела я Сальму. В мое время притоки мы на карте находили и очень даже это славно было…

— Бабушка, никто меня не спрашивал?

— А как же, приятель твой давеча был.

— Какой приятель? Миша? Володя?

— Владимир Жаринов, — строго пояснила старушка. — Красивый такой и в форме. Я что могла? Я ему твой почтовый ящик дала. Обещал наведаться, если не передвинут куда в согласии с предписанием товарища генерала.

— Бабушка, да откуда же он взялся?! Ты не спутала?..

— Я твоего Володьку на всех южных карточках видела, — с обидой сказала бабушка. — Что еще старухе делать тут? Вязать да карточки разглядывать.

Объявился! Объявился! И сразу пропал. Эх, Володенька..

— Бабушка, а вдруг он снова появится? Я на седьмом пути воинской платформы стою. До ночи. Бабушка, повтори, пожалуйста.

— А чего же повторять. Обыкновенные русские слова. Седьмая, воинская путь. В точности передам.

Бережно положила на полку дневник, оставила бабушке банку сгущенного молока и банку американской тушенки, попрощалась и выбежала. Времени было в обрез, чтобы успеть в госпиталь и на вокзал. Начмед ее обескуражил:

— Сожалею. Сальма Ивановна Каляева только что начала переливание крови. Как назло. Тяжелый случай. Получасом располагаете?

С досадой сказала:

— Мне на поезд… Ну, ничего. Вы скажите маме — я напишу. Как прибуду на место — сразу напишу.

— Будет передано.

Эшелон стоял по-прежнему без паровоза. Сильва разыскала свое место, легла на верхнюю полку, вещмешок — под голову и стала думать. О маме, о Лене, о Володе. Когда она всех увидит? И когда она снова встретится с Ленинградом? Наверно, заснула, потому что вдруг увидела себя у обезьяньего питомника в Сухуми и рядом — Володю, который говорил почему-то голосом дяди Миши: «У разведчика руки на втором месте…»

Ее разбудил яркий солнечный луч, скользнувший по лицу. Кто-то в другом конце вагона сердито басил: «Держат тут, а чего держат?» Ему отвечал высокий смешливый фальцет: «Не торопись, кавалерия! А до смерти, может, четыре шага».

По вагону прошел начальник эшелона, предупредил, чтоб далеко не отходили, отбытие «вот-вот». Это «вот-вот» протянулось до вечера. Сильва дважды бегала в дежурку звонить в госпиталь, но все был занят номер, на третий раз дежурный по станции ее просто выставил: «С военного объекта звонить более не дам!» Вернулась злая-презлая. Внизу резались в карты, позвали ее, презрительно сказала:

— Вы бы еще плевали — кто дальше.

Завалилась на полку. И вдруг снизу — басок сержанта: — Здравия желаю, товарищ капитан.

— Сидите, сидите, товарищи!

Она скатилась вниз, не веря себе:

— Володя!

— Сивка! А я уж думал, не найду…

Сержант мигнул соседям, и они освободили купе.

— Хорошие у тебя соседи.

Володя говорил медленно, точно ему было тяжело двигать челюстями, ртом. Лицо потемнело, шрам на шее, а глаза — те же, довоенные, удивленные и радостные.

— Хорошие, — подтвердила она. — Как же ты меня нашел?

— Бабушку твою проведал… Потом — сюда. Уже три эшелона обошел. Как ты сюда попала? Кто ты теперь?

— А пока никто, Володечка. Но делаю все, чтобы попасть на передовую. Трудно это нам, девчонкам!

— Подожди. А разве в Ленинграде не проходил и не проходит фронт?

— Проходил. Проходит. Настоящий. Трудный. Но я воевать хочу. В точном смысле слова. Может, ты думаешь, для успокоения совести? Чтоб не назвали потом тыловой крысой? Чушь! Там, где речь идет об интересах Родины, самолюбие к черту, мужество, гордость человеческая идет по большому счету, по Горькому. Что говорить, иных устраивает звание «боец фронтового тыла». Знаю — необходимо. Но для меня лично существует первый эшелон, фронт, бой, смертельный поединок с чумой. Это — аксиома. Пошел — и все! — глубоко вздохнула. — Вот и выговорилась.

Он нежно провел ладонью по ее разгоряченному лбу.

— Там трудно. И девчоночкам, и обстрелянным. Кто ты? Куда ты едешь?

— Адрес пришлю на Кронверкскую. Узнаешь у бабушки. Только не потеряйся снова. Правда, что ты был за линией?..

Володя вдруг схватил ее под локти, поднял на воздух.

— Ну, раз Сивка не отвечает на вопрос, значит, она чего-то добилась.

— Володя, я же тебя спросила, ты был…

— А раз Володя не отвечает на вопрос, — засмеялся он, — значит, нужно взять у экзаменатора второй билет.

— Ладно, я еще тебе подкину вопросик. Кто ты там? Как с людьми уживаешься? Любят тебя или только уважают?

— Кто их знает, — сказал он смешливо, — Жаровней прозвали. В честь новой профессии и, наверно, характера.

Она напряженно спросила:

— Есть кто-нибудь, кто тебе очень нравится? Очень!

Он медленно сказал:

— Да, есть. Помнишь?

Я стою, замирая от счастья,

Обнимая бескрайний простор.

Никогда не сумею украсть я

Бледноликой прозрачности гор…

Вбежали солдаты.

— Едем! Уже паровоз цепляют!

Она прижалась к Володе.

— Не хочу, чтобы мы шли врозь…

— А как же человек по Горькому? — напомнил он.

Загрузка...