Предатели или жертвы войны: коллаборационизм в Карелии в годы Второй мировой войны 1939-1945 гг.

22 июня 1941 г. нацистская Германия напала на СССР, военные действия развернулись по всему восточному фронту. 29 июня 1941 г. немецкая армия «Норвегия» начала наступление на Кольском полуострове, нанося главный удар в направлении Мурманска, а также развернув бои на кандалакшском и кестеньrском направлениях. 26 июня президент Финляндии Р. Рюти заявил о том, что Финляндия находится в состоянии войны с Советским Союзом. В ночь с 30 июня на 1 июля 1941 г. финские войска вторглись на территорию СССР в приграничных районах Карелии и на Карельском перешейке.

Начало боевых действий на северо-западном участке фронта для Красной Армии складывалось неудачно. Ее части отступали вглубь территории страны. Но к началу декабря 1941 г. противник был остановлен на рубеже р. Западная Лица (60 километров западнее Мурманска) — по системе рек и озер (90 километров западнее Кандалакши), 40 километров западнее Лоухи — 10 километров западнее Ухты — Ругозеро — станция Масельrская — Повенец — Онежское озеро, р. Свирь[186]. Эта линия советско-финляндско-германскоrо фронта оставалась практически неизменной два с половиной года — до июня 1944 г. Таким образом, к концу 1941 г. две трети наиболее развитой в экономическом плане территории Карело-Финской ССР, включая столицу г. Петрозаводск, оказались в зоне оккупации финских войск, а районы республики к северу от разделительной линии Минозеро — Беломорск — немецких.

Большая часть населения Карелии успела эвакуироваться вглубь территории страны. В оккупированных районах осталось около 86 тыс. человек. Военное управление Восточной Карелии (ВУВК), исходя из утвержденных основ национальной политики на оккупированной территории, предполагало собрать все русское население в определенных местах и затем выселить за пределы Карелии в другие районы Советского Союза, которые должна была захватить Германия. С этой целью для русского населения стали создаваться концентрационные лагеря и места принудительного содержания.

Оставшееся на свободе население финская военная администрация разделила на две основные группы по национальному признаку: коренное, или привилегированное, население (карелы, вепсы и другие финно-угорские народы) и некоренное, или непривилегированное, население (русские и другие не финно-угорские народы).

2.1. Политический коллаборационизм

К политической коллаборации, на наш взгляд, следует отнести работу в оккупационных органах власти, различных культурно-просветительных и профессиональных организациях, полиции, судебных органах, учреждениях пропаганды и агитации, издательствах, т. е. деятельность в государственной сфере оккупационных властей.

Среди тех, кто сотрудничал с финнами в государственной сфере, следует в первую очередь упомянуть тех представителей российской эмиграции, которые бежали с территории Советской России в Финляндию еще в 1918–1922 rr. С конца июня 1941 г. они оказались наиболее рьяными проводниками финской идеологии и главным инструментарием в проведении финской оккупационной политики на территории оккупированной Советской Карелии. У них были политические цели: свержение существовавшего в СССР политического строя и присоединение оккупированной Восточной Карелии[187] к Финляндии. Для представителей этой группы коллаборационистов был присущ национальный и даже националистический мотив.

Уже в первые дни оккупации в Карелии по приказу главнокомандующего финской армией К. Маннергейма было создано Военное управление Восточной Карелии (ВУВК), которое привлекало к сотрудничеству местное население. Все руководящие должности, как в центральном аппарате ВУВК, так и в районных аппаратах, занимали, как правило, финны — офицеры, чиновники и пасторы, прибывшие в оккупированные районы Советской Карелии в 1941–1944 гг. из Финляндии. Однако были и исключения. Так, в финансовом отделе ВУВК служил Павел Михайлович Капустин, житель г. Петрозаводска, до войны работавший в Наркомфине республики[188].

Штаб управления сначала находился в г. Миккели, затем, до конца 1942 г., в Йоэнсуу (Финляндия), а позднее, с 15 марта 1943 г., в Петрозаводске. Территория, подчиненная управлению, была разделена на три округа: Олонецкий (начальник полковник Урхо-Кейо Сихвонен, месторасположение — с. Видлица), Масельгский (начальник подполковник Вейкко Вяйсенен, временное расположение — с. Реболы) и Беломорский (начальник подполковник Вилье-Вейкко Палохеймо, временное расположение — Куусамо)[189].

Структура округов ВУВК была изменена в 1942 г.: был упразднен Масельгский округ — два его района переданы в Беломорский округ, три района — в Олонецкий округ[190]. В августе 1943 г. штабы ВУВК и Олонецкого округа были объединены[191].

Каждый из округов делился на районы, а они в свою очередь на более мелкие административные единицы — участки во главе с комендантом. Комендант руководил всей административной военной и хозяйственной жизнью участка. В наиболее крупных деревнях были уполномоченные Военного управления и их помощники — старосты, как правило, из представителей местного населения[192]. В отдельную административную единицу был выделен г. Петрозаводск, главой Военного управления города стал капитан Миика Симойоки, который непосредственно подчинялся ВУВК.

Аппарат управления был весьма мощным. К концу 1941 г. в нем работало 2 917 сотрудников. Управление имело отделы: командный, противовоздушной обороны, административный, полицейский, надзора за населением, экономический, просвещения, финансово-контрольный, врачебно-санитарный и комендантский[193].

Начальниками районов в основном назначали людей, имевших юридическое образование, прежде всего ленсманов, а местными начальниками — полицейских констеблей. В списке, составленном в июле 1941 г., были названы кандидаты на административные должности даже в Кеми и Беломорске, захватить которые финны так и не смогли.

Финляндский исследователь Ю. Куломаа отмечает, что местный колорит Военному управлению придавала совещательная комиссия {12 членов) при начальнике ВУВК, составленная из политически благонадежных карел, бежавших после революции из Восточной (Российской) Карелии в Финляндию. Задача комиссии заключалась в оказании помощи ВУВК при выработке принципиально важных решений. Никакими полномочиями для самостоятельного принятия решений этот орган, существовавший отдельно от других структур штаба ВУВК, не обладал. На рассмотрение комиссии поступало очень мало вопросов, и ее деятельность не оказала существенного влияния на ход событий[194].

В документах карельских ведомственных архивов эта структура называется Советом при ВУВК, при этом подчеркивается, что в его состав вошли карелы, ушедшие из Восточной Карелии в Финляндию в начале 1920-х гг., в большинстве своем участники так называемых племенных войн. Председателем Совета стал Пробус {Прокопий) Рахикайнен, уроженец д. Юшкозеро Калевальского района, бывший организатор восстания в 1921 г. в Ухтинском районе, член президиума Карельского академического общества с 1927 г. Членами совета являлись: Василий Кейняс, уроженец с. Реболы, участник «каравантюры», председатель правления Восточно-Карельского комитета; Микко Карвонен, уроженец с. Кестеньrа, участник «каравантюры», член президиума Центрального союза карельских клубов (Керхо); Ласси Кунтиярви (Кундозеров), уроженец с. Оланга Кестеньrского района, организатор восстания в 1921 г. в Кестеньrском районе, секретарь Центрального союза карельских клубов (Керхо); Пауль Ипатти (Игнатьев), уроженец Ребольского района, участник «каравантюры», член правления Союза племенных воинов; Нийло Кирикки (Кириков), уроженец Ругозерского района, участник «каравантюры», член Союза племенных воинов, и др.[195]

На низовую административную работу — должности поселковых комендантов и сельских старост — финны подбирали лиц из числа местного населения. Большинство из тех, кто соглашался на сотрудничество с оккупационными властями, было недовольно существовавшим до войны советским режимом, некоторые из них участвовали в открытой борьбе против советской власти в период Гражданской войны и эмигрировали в начале 1920-х rr. в Финляндию, были участниками так называемой «каравантюры». Часть коллаборационистов ранее была осуждена советскими судами за различные преступления.

Так, комендантом в д. Бабья Губа Калевальского района был назначен Василий Антропович Федоров, уроженец этой деревни, который в 1920 г. участвовал в антисоветских восстаниях на территории района и после их разгрома эмигрировал в Финляндию. В 1941 г. он прибыл в родную деревню в чине прапорщика финской армии[196]. Старостой д. Панила Ведлозерского района стал Михаил Иванович Кошкин, до войны осужденный советским судом за спекуляцию.

Начальником Паданской волости Сегозерского района финскими властями был назначен Петр Федорович Савинов (Пекка Савинайнен), уроженец карельской д. Сяргозеро, бывший унтер-офицер царской армии, который в период Гражданской войны активно участвовал в антисоветских выступлениях на территории этого района, а после их подавления ушел в Финляндию. В межвоенный период по заданию финской разведки неоднократно нелегально переходил советско-финляндскую границу и посещал территорию Советской Карелии. Вернулся в Паданы в 1941 г. вместе с финскими войсками[197].

Именно «Такими кадрами» замещалось большинство должностей старост оккупированных карельских деревень в 1941–1944 гг. Но среди старост были и те, кто шел на сотрудничество с оккупационными властями не по политическим мотивам, а просто из-за необходимости спасти свою жизнь и жизнь своих родных и близких. В работе этих людей в должности старост деревень не было проявления ненависти к советскому режиму, они не пострадали в период репрессий. Наоборот, они шли работать на эти должности, чтобы помочь землякам выжить в тяжелых условиях оккупации. И это хорошо понимали односельчане.

Житель Шелтозера Владимир Степанович Яршин вспоминает: «В некоторых деревнях были взяты старосты (имеется в виду аресты старост органами НКВД после освобождения районов от оккупации. — С. В.), но все вернулись, потому что их сам народ отстоял. Они были, как говорят, душевные. Был, например, Шишов Александр Михеевич (староста д. Докучаево. — С. В.), старик, так он говорил: "Бабки, бабки, работайте спокойно". Ведь финны не любили, чтобы сидели. Вот работаешь все время, чтобы шевелился. Этот говорил: "Потихоньку, потихоньку, не торопитесь. Работайте вот так, не надрывайтесь". А шелтозерский был (староста Иван Андреевич Леметти. — С. В.) — мог и палкой ударить, и оскорбить. После освобождения, может, неделя прошла, всех прощупали, каждый свое сказал о нем. Как он в 1941 г. яму показал, где у нас хлеб был спрятан. А для других никаких оснований не нашли, полмесяца, месяц — и те старики вернулись". с Докучаевской (А. М. Шишов. — С. В.), Гамовские (Николай Иванович Курчатов. — С. В.), Верховские (Иван Ефимович Никонов. — С. В.) старосты все вернулись и прожили свой век»[198].

Многие из старост карельских и вепсских деревень, попавших в зону оккупации, до войны были членами ВКП(б), занимали должности председателей колхозов, являлись депутатами районных и сельских советов.

Так, в Заонежском районе старостой д. Воробьево стал Яков Осипович Балагурин, бывший член ВКП(б), его брат Филипп Осипович Балагурин, также член ВКП(б), был назначен старостой д. Сычи; Петр Данилович Хайдин, бывший председатель колхоза им. 1 Мая, стал старостой д. Кургеницы; бывший председатель колхоза Михаил Иванович Юдин — старостой д. Волкостров; бывший председатель колхоза им. Сталина Федор Васильевич Кобецкий — старостой д. Падмозеро; Михаил Лунин, бывший председатель колхоза «Новый путь», стал старостой д. Вертилово; стал старостой в Заонежском районе и бывший член ВКП(б) Дмитрий Федорович Костин; в Шелтозерском районе старостой д. Розмега являлся Николай Иванович Изотов, бывший депутат Шелтозерского райсовета и председатель колхоза «Красная Звезда»; в Олонецком районе старостой стал бывший председатель колхоза и депутат сельсовета Михаил Марков[199].

16 февраля 1942 г. начальник ВУВК генерал-майор Й. В. Араюри и начальник штаба ВУВК подполковник Э. Куусела подписали приказ окружным начальникам «В отношении старост», в котором говорилось: «Использование военными властями старост в качестве помощников во многих случаях было очень полезным. С одной стороны, они были доверенными лицами местного населения, с другой стороны, они были проводниками проведения в жизнь указаний военных властей, организаторами и руководителями работ. Там, где удачно выбирали деревенских старост, были хорошие результаты. Так как население Восточной Карелии привыкло, что в каждой деревне есть старший (руководитель), и т. к. система старост показала себя немногочисленным помощником военных властей, считаем необходимым, чтобы систему старост ввели повсеместно»[200]. Далее в постановляющей части приказа руководителей ВУВК отмечалось:

«1. В каждый населенный пункт назначать старост. В старосты назначаются политически надежные и способные исполнять должностные обязанности (трудоспособные) люди из числа местного населения.

2. Старосту назначает начальник местного управления, который также имеет право снять его с должности. Распоряжения отдаются устно. О всех данных распоряжениях начальник местного управления ведет учет (список), из которого усматривается фамилия должностного лица, место действия и дата указания.

3. Задачи старост: контроль (надзор) за местным населением, передача населению различной информации, оказание помощи в поддержании порядка и безопасности, а также передача информации официальным лицам, руководство работами, контроль за выполнением работ, когда военные официально уполномочивали на это старост.

Должность старосты следует считать почетной должностью, за нее не выплачивается зарплата. Однако, когда он тратит на выполнение этих задач свое рабочее время, он имеет право из кассы местного управления получить компенсацию за потраченное время в соответствии с распоряжением местного начальника.

Окружные начальники должны вышеизложенное довести до начальников местного управления с тем, чтобы старосты знали свое положение и обязанности»[201].

В конце ноября — начале декабря 1942 г., после завершения формирования на оккупированной территории Карелии органов местной власти, ВУВК организовало экскурсию старост из Олонецкого, Прионежского, Заонежского, Ведлозерского и других оккупированных районов в Финляндию. Руководителями группы были лейтенант Рубен Левянен, лейтенант Тауно Луоми, прапорщик Маури Лехтинен и военный пастор Ууно Э. Аалто. Всего ездило 26 человек. Три члена группы говорили только по-русски, остальные — на карельских диалектах. Они встречались с главнокомандующим финской армии К. Маннергеймом и президентом страны Р. Рюти. Карельские старосты посетили ряд заводов и организаций Хельсинки и других финских городов[202].

Подробный отчет о поездке старост оккупированных районов Карелии в Финляндию имеется в материалах Военного архива Финляндии. В нем говорится, что утром 26 ноября 1942 г. группу старост приняли второй заместитель председателя парламента М. Таркканен и секретарь Е. Х. Й. Тайнио.

В понедельник 30 ноября в Карельском землячестве состоялся вечер соплеменников, хозяевами которого выступили представители соплеменных организаций. Всего было около 70–80 человек, в том числе свыше 10 карел, проживавших в Финляндии. Хозяева вечера нашли лиц, знавших русских язык, которые и помогали трем членам группы, говорившим только по-русски, остальные не нуждались в переводе.

3 декабря группа карельских старост сначала побывала на стадионе Хельсинки, затем на Юлейсрадио, где лейтенант Рубен Левянен, пастор Ууно Аалто и семь членов группы дали интервью. В день отъезда, 4 декабря, АО «Хухтамяки» подарило старостам подарки — карамель. Один из членов группы, вепс по национальности, в своей пламенной речи поблагодарил хельсинкского гида Киннунена за проявленную заботу. В материалах Военного архива Финляндии не указывается фамилия этого человека, однако в рассекреченных материалах Архива Управления Федеральной службы безопасности РФ по РК, к которым в 1990-е гг. исследователи получили доступ, также имеются сведения об этой поездке и приводится состав группы карельских старост. В их числе был староста д. Горное Шелтозеро Шелтозерского района Дмитрий Егорович Тучин, вепс по национальности. По нашему мнению, выступающим с пламенными речами в поддержку оккупационного режима в Карелии и был Д. Е. Тучин, который, как известно, сотрудничал с советской разведкой на заключительном этапе войны и у себя в доме несколько месяцев скрывал разведчиков, заброшенных в Шелтозерский район.

Кроме Д. Е. Тучина, архивные материалы УФСБ РФ по РК называют и других старост из Шелтозерского района — Николая Ивановича Изотова, Никиту Ивановича Кабакова, Михаила Филипповича Бамшина. В составе группы были также старосты из Олонецкого, Прионежского, Заонежского, Ведлозерского и других оккупированных районов республики[203].

Анализ документальных материалов показывает, что политический коллаборационизм не получил широкого распространения среди населения, оказавшегося на оккупированной территории Карелии в период Великой Отечественной войны. На наш взгляд, это связано с несколькими причинами: во-первых, малочисленностью населения, попавшего в зону оккупации; во-вторых, возрастным и половым составом этого населения (подавляющее большинство составляли старики, женщины, подростки и дети); в-третьих, у большинства жителей зоны оккупации родные и близкие сражались в рядах Красной Армии против оккупантов.

2.2. Экономическая (хозяйственная) коллаборация

Экономической, или хозяйственной, коллаборацией является работа в пользу противника на оккупированных территориях в сфере промышленности, торговли, обслуживания и сельского хозяйства, труд «невольных, вынужденных» коллаборационистов, угнанных в Финляндию. К этой же группе следует отнести служащих и работников хозяйственных органов и торговых организаций, функционировавших в годы войны, напрямую или косвенно работавших на оккупантов.

Осенью 1941 г. после захвата почти двух третей территории Советской Карелии перед финским оккупационными властями встала первоочередная задача проведения восстановительных и ремонтных работ, направленных на поддержание жизнеобеспечения как армейских подразделений, так и оказавшегося в зоне оккупации гражданского населения. Заниматься экономическим развитием оккупированных районов Карелии, восстановлением промышленных предприятий, проведением лесозаготовок и другими мероприятиями должен был промышленный отдел Военного управления Восточной Карелии. Решить эти сложные экономические задачи в военный период, опираясь только на военнослужащих финской армии или привлеченных на работу граждан из Финляндии, было невозможно. В этой связи важнейшим направлением деятельности финских оккупационных властей становится поощрение хозяйственного коллаборационизма среди жителей Карелии.

Для централизации работ по восстановлению районов Олонецкой (Южной) Карелии 11ноября1941 г. по поручению Главной ставки была создана организация «Олонецкий строительный округ», которая приступила к работе в начале 1942 г. Штаб округа разместился в Петрозаводске, а в качестве рабочей силы в город были переброшены подразделения военных строителей, общая численность которых в январе 1942 г. составила около 400 человек. В сентябре того же года она достигла максимума — около 1 тыс. человек[204]. Однако решить проблему рабочих кадров только за счет привлечения финских граждан не удавалось, поэтому в качестве вспомогательной рабочей силы использовались и местное свободное население, и советские военнопленные.

Самый крупный проект округа — ремонт и восстановление частично разрушенного лесопильного завода и электростанции в п. Соломенное. Из общих затрат строительного округа на восстановительные работы в Восточной Карелии (около 15 млн финских марок) на это строительство пришлась треть всех средств, выплаченных в виде зарплат и затраченных на закупку материалов. Из работ в оккупированном Петрозаводске наиболее значимыми были капитальный ремонт здания акционерного общества «Вако» (Vako YО), а также ремонт хлебозавода и здания штаба Военного управления Олонецкого округа. Кроме того, подразделения строительных войск выполнили почти все работы по установке в городе водопроводных и отопительных труб, а также оказывали помощь в выполнении некоторых других наиболее сложных видов работ[205].

Строительный отдел штаба Петрозаводского района, позднее переименованный в архитектурный отдел технического бюро, частично обеспечивал ремонт зданий и учреждений, использовавшихся Военным управлением, а также обеспечивал проведение всех ремонтных работ в квартирах местных жителей. Дома, находившиеся в плохом состоянии, во многих случаях требовали ремонта: в 1942 г. было принято чуть менее 800 заказов на выполнение ремонтных работ, в 1943 г. — более 900. В апреле 1942 г. в качестве рабочей силы на эти работы привлекались 225 человек, в том числе 120 заключенных концлагерей. В конце года их численность сократилась до 189, в декабре 1943 г. — до 85 человек. Работы по сносу зданий Петрозаводска, признанных непригодными для эксплуатации, были начаты силами заключенных в начале 1942 г. Необходимые для ремонта кирпичи собирали, разбирая сгоревшие здания, а в 1943 г. их стали накапливать в большом количестве для нужд армии. К середине октября на развалинах и с недостроенных зданий было собрано около 1,5 млн штук кирпичей. Эта работа продолжалась и в 1944 г. В связи с большим расходом кирпичей пришлось разбирать даже ценные объекты, например поврежденную гостиницу «Северная»[206].

Восстановительные и ремонтные работы на промышленных объектах оккупированной территории Карелии требовали большого количества стройматериалов, в частности кирпичей. Для реализации этой задачи ВУВК была возобновлена работа на Томицком, Кондопожском и Соломенском кирпичных заводах. Рабочей силой эти предприятия обеспечивались, прежде всего, за счет заключенных концлагерей.

Важнейшим условием восстановления промышленного производства на оккупированной территории Карелии являлось возрождение энергетики. Решить проблему было сложно, так как большинство электростанций при эвакуации были или взорваны, или выведены из строя. Так, после захвата Петрозаводска финны обнаружили, что с Кондопожской ГЭС, которая до войны была основным поставщиком электроэнергии в город, вывезено почти все оборудование.

Но уже с осени 1941 г. финны приступили к восстановлению частично сохранившейся гидроэлектростанции в устье Лососинки. По инициативе фортификационного отдела Главной ставки в Соломенном на месте демонтированной электростанции началось строительство небольшой теплоэлектростанции. Позднее, когда расчеты показали, что ее мощности будет недостаточно, там была построена более крупная ТЭС. Гидроэлектростанцию на Лососинке пустили в строй в феврале, небольшую ТЭС в Соломенном — в июне, а более мощную ТЭС — в октябре 1942 г. В ноябре того же года вступила в строй гидроэлектростанция и на территории Онежского завода (Лососинка-2). Значительную часть работающих на этих объектах составляло местное свободное население. Например, в 1942 г. из 300 работавших на Соломенской ГЭС насчитывалось около 100 местных жителей. Большинство из них были карелами и вепсами по национальности, приехавшими в город из оккупированных районов республики[207]. В документах ведомственных архивов Карелии имеются списки работников: Петр Мелькин из Шелтозера работал десятником на строительстве, Иван Ларькин из д. Залесье Шелтозерского района был бурильщиком камня и т. д.[208]

В связи с недостатком промышленного сырья в Финляндии слюдяную фабрику в Петрозаводске, здания которой не подверглись разрушению, пустили в строй уже в ноябре 1941 г. На ее территории была обнаружена партия сырья, а в концлагере был выявлен бывший технический директор предприятия, оказавший экспертную помощь. Крупных инвестиций это производство не требовало, поскольку обработка слюды в основном производилась вручную. В декабре 1941 г. Главная ставка передала предприятие в управление акционерному обществу «Суомен Минерали» (Suomen Mineraali ОY). Весной 1944 г. на слюдяной фабрике работало около 200 свободных жителей, но известно, что до этого привлекались и заключенные концлагерей[209].

Восстановление лесопильного завода в Соломенном завершилось в конце 1942 г., и в апреле 1943 г. он был передан лесному отделу штаба Олонецкого округа. До войны на лесозаводе насчитывалось шесть пилорам, после восстановления — лишь две, но при планировании производственных помещений учитывалось расширение производства в дальнейшем. В 1943 г. лесозавод произвел 4345,6 тыс. кубометров пиломатериалов, из которых основная часть, очевидно, была поставлена армии. В конце года на заводе работали до 100 свободных местных жителей и около 30 военнопленных[210]. Восстановление наиболее важного промышленного предприятия Петрозаводска — Онежского завода из-за эвакуации оборудования и частично разрушенных производственных зданий было невозможно, и в сохранившихся помещениях разместились армейские ремонтные мастерские.

В Соломенном в 1943 г. были открыты подчиненные лесному отделу верфь и ремонтная мастерская. В период деятельности Олонецкого строительного округа у него, как и у штаба Петрозаводского района, имелась собственная столярная фабрика, которая позднее перешла в подчинение строительного отдела штаба ВУВК. В Ужесельге действовал завод по производству чурок для газогенераторных двигателей, весной 1944 г. он производил треть данного вида продукции всей Финляндии[211]. На всех этих производствах трудились местные жители.

Советские разведывательно-диверсионные группы и отдельные агенты, направляемые в период войны в тыл финских войск, помимо других целей, имели задачу собирать сведения о социально-экономических мероприятиях оккупационного режима, о фактах сотрудничества местных жителей с финской администрацией. Секретариат НКВД КФССР на основе полученных данных регулярно готовил справки руководству республики о положении в оккупированных районах Карелии и отдельно по г. Петрозаводску.

Эти справки, хранящиеся в Архиве УФСБ РФ по РК, дают представление о попытках финских властей организовать хозяйственную коллаборацию среди местного населения для возрождения социально-экономической жизни на захваченных территориях. Так, в справке по Петрозаводску от 10 декабря 1943 г. отмечалось, что за период оккупации белофиннами восстановлены: слюдяная фабрика, 10-й и 11-й цеха Онежского металлургического завода, в которых ремонтируются орудия и минометы, авторемзавод, хлебозавод, ГЭС-5, рыбозавод, лимонадный завод, восстанавливается Соломенская ГЭС[212]. При этом в документе подчеркивалось, что финны восстанавливают только те предприятия, которые могут работать на оборону. На Онежском заводе ремонтировались орудия, минометы и пулеметы, работала мастерская по ремонту танков и бронеавтомобилей, на авторемонтном заводе производился ремонт автомашин воинских частей, хлебозавод выпекал хлеб преимущественно для нужд военных. В составе рабочих большую часть составляли местные жители родственных финнам национальностей[213].

В справке по 3аонежскому району, датированной также 1943 г., говорилось, что ввиду внезапного занятия района противником и из-за отсутствия транспортных средств основные ценности торговых и заготовительных организаций, оборудование промпредприятий, скот, зерно, фураж, сельскохозяйственный инвентарь остались на оккупированной территории и используются финскими властями. Судя по архивным документам, аналогичная ситуация, когда значительная часть оборудования промышленных предприятий, скота и сельхозинвентаря колхозов и МТС осталась на оккупированной территории, была характерна для Шелтозерского, Кестеньгского, Ведлозерского и других районов республики[214].

Важнейшим направлением экономической политики финских оккупационных властей в 1941–1944 гг. являлась интенсивная заготовка карельского леса и вывоз его в Финляндию для строительства военных объектов. В этой связи, прежде всего, восстанавливались лесозаводы и лесопилки на бывших финских территориях, отошедших к СССР после Зимней войны 1939–1940 гг., — на Карельском перешейке, в северном и западном Приладожье. Заготовкой леса в основном занимались заключенные концлагерей, которые были организованы на оккупированной территории Карелии.

ВУВК надеялось организовать лесную отрасль хозяйства таким образом, чтобы не только удовлетворить собственные потребности в древесине, но и получить прибыль «для оплаты расходов по управлению оккупированной территорией». В структуре штаба ВУВК, кроме промышленного отдела, специально было создано бюро лесного хозяйства.

Во время оккупации Советской Карелии ВУВК стремилось не только организовать вырубку и заготовку леса, его отправку в Финляндию или использование для потребностей армии, но и переработку его на месте. Древесину перерабатывали в 1942 г. на 22 обжиговых участках, 12 смолокуренных заводах, а также на восьми предприятиях, заготавливавших живичный материал. Особенно важное значение имело производство газогенераторного угля для машин. В 1942 г. его было произведено примерно 53 тыс. гектолитров. За то же время было произведено 95 тыс. килограммов смолы, 28 900 гектолитров кузнечного угля, 51 225 килограммов живицы, которая была продана АО «Пихкатуоте» (Pihkatuote ОY). В Северной Карелии в 1942 г. также работало шесть лесопилок. В Видлице работали сушилка и завод столярных изделий. Видлицкий завод изготавливал двери, окна, лодки и сани[215]. На всех этих предприятиях трудились местные свободные жители.

Одна из главных задач ВУВК на оккупированной территории Карелии состояла в том, чтобы ее население, прежде всего национальное, которое проживало свободно, само обеспечивало бы свое существование. Поэтому одним из важнейших направлений деятельности стало поощрение хозяйственного коллаборационизма в сфере сельского хозяйства.

Комендант военного управления еще в самом начале стратегического наступления 14 августа 1941 г. разослал инструкцию в действующую армию, согласно которой одной из первых задач была замена колхозной собственности на землю частной собственностью. Затем последовал указ о праве собственности для населения Карелии, но в нем речь шла только о карелах. Введение данного указа в жизнь началось после завершения наступления, а в некоторых случаях даже раньше[216].

Финляндский исследователь А. Лайне отмечает, что провозглашенный курс был воспринят как военными, так и местным населением слишком буквально. Войска, занимая районы, декларировали освобождение населения от «большевистского ига», а следовательно, и от колхозной организации. Люди, которые начали растаскивать колхозное добро еще до названного указа, стали делить между собой собственность коллективных хозяйств уже «официально». Однако, как только улеглась неразбериха начального этапа, растаскивание колхозного имущества было прекращено, а общественные хозяйства восстановили утраченный было скот и инвентарь посредством изъятия его у населения[217].

Переход к созданию частных крестьянских хозяйств первоначально рассматривался оккупационной администрацией в качестве задачи послевоенного времени. Условия военной обстановки требовали создания такой организации сельского хозяйства, которая бы давала наибольшую отдачу для финляндского государства: обеспечивала продовольствием как воинские соединения, так и местных жителей. В этой связи сначала решено было сделать ставку на коллективную обработку земли.

Значительная часть обрабатываемых площадей в течение всего периода оккупации оставалась в пользовании ВУВК. Обработка данных земель осуществлялась на основе прежней хозяйственной системы. Приказом ВУВК колхозы и совхозы были сохранены под названием «общественные хозяйства» и «государственные хозяйства». К концу 1941 г. на оккупированной территории Карелии существовало 591 коллективное хозяйство[218].

Судя по архивным документам, образованные «общественные хозяйства» унаследовали характерные для колхозов отрицательные черты: люди по-прежнему не чувствовали себя заинтересованными в результатах своего труда. Не редкими были случаи уклонения населения от работы, для пресечения которых оккупационные власти применяли и физические наказания. Ситуация осложнялась также тем, что на протяжении всех лет оккупации ощущался острый дефицит кадров руководителей «общественных хозяйств». Так, к концу 1941 г. один финн-руководитель приходился на четыре «общественных хозяйства»[219]. Вместе с тем отметим, что ставка на «общественные хозяйства» в первые месяцы оккупации Карелии была вполне оправданной: постепенный переход к личным хозяйствам проходил без падения сельскохозяйственного производства.

Параллельно с налаживанием работы коллективных хозяйств ВУВК начал подготовку к осуществлению курса на создание частных крестьянских хозяйств на оккупированной территории Восточной Карелии. Приказом главнокомандующего К. Маннергейма от 20 сентября 1941 г. для разработки основ послевоенной организации земельной собственности был образован комитет под председательством начальника штаба ВУВК В. А. Котилайнена. К октябрю 1942 г. комитет разработал план, главной целью которого провозглашалось «появление в Восточной Карелии крепкого и хозяйственно независимого национального крестьянского населения». Представители «чуждых национальностей» (не финно-угорское население Карелии. — С. В.) не могли получить право собственности на землю.

Были определены категории населения, которым предоставлялось право бесплатного приобретения участков:

— национальное население Восточной Карелии, занимавшееся сельскохозяйственным трудом;

— иммигранты из Восточной Карелии, проживавшие в Финляндии, а также их вдовы и дети;

— участники «борьбы за освобождение Восточной Карелии и защиты Финляндии», их вдовы и дети[220].

Для других групп населения устанавливалась умеренная плата за землю, но не более половины ее оценочной стоимости. Все это, по мнению авторов проекта, позволило бы создать благоприятные условия для притока рабочей силы на завоеванные территории. Переезжавшие в Восточную Карелию получили бы право на жительство, а следовательно, и право собственности лишь на 10 лет после приезда. Этот срок должен был показать, прижились ли они на новом месте и в состоянии ли нормально обрабатывать землю.

А. Лайне отмечает: «Авторы проекта предполагали наделять участками только тех, кто был способен вести хозяйственную деятельность, однако для населения Восточной Карелии (имелось в виду национальное население. — С. В.) и соплеменников-эмигрантов считалось возможным дать послабление в этом вопросе. Земельные владения не должны были превышать размеры, необходимые для обеспечения благосостояния семьи крестьянина. Максимальная площадь участка, образовавшегося из полевого и лесного угодий, составляла бы 30 гектаров. Лесное угодье должно было быть таким, чтобы в год на нем можно было бы вырубить не менее 70 и не более 250 кубометров древесины. Чем больше владелец получал леса, тем меньше поля, и наоборот. Водоемы Восточной Карелии должны были остаться в государственной собственности»[221].

Данный план должен был реализовываться в послевоенное время. В период оккупации Советской Карелии было принято решение выделять населению участки во временное пользование (бесплатно) или в аренду. Для осуществления передачи земли в частную собственность главнокомандующий К. Маннергейм 29 января 1942 г. издал приказ, по которому в Карелии землю могли дать во временное пользование живущим или жившим там карелам, родственным финнам по национальности людям, а также жителям Финляндии, которые были способны ее обрабатывать. Такого права русские были лишены[222].

Исследуя данную проблему, А. Лайне пишет: «Через месяц в письме коменданта Военного управления были даны разъяснения по этому вопросу. Наделение участками не должно было вызвать снижения уровня сельскохозяйственного производства, поэтому администрации предписывалось "тщательно выяснить, какие полевые площади Военное управление могло наиболее производительно обрабатывать". Иными словами, в военное время, когда необходимо было снабжать армию, военнопленных и заключенных, ставка первоначально делалась на общественные хозяйства, о создании наиболее благоприятных условий для личных хозяйств речи тогда не велось. В письме также оговаривалось ограничение размеров участка: он не должен быть больше, чем его получатель мог нормально обрабатывать. Ненационалы не могли стать пользователями земли. Для финнов это, впрочем, тоже не было предусмотрено, за исключением личного состава Военного управления и работавших в Восточной Карелии продавцов, учителей и др.»[223].

К этой же проблеме обращался и другой финляндский исследователь Х. Сеппяля, который в своей работе «Финляндия как оккупант в 1941–1944 годах» отмечает: «На основании приказа Главнокомандующего приступили к разделу земли. Посевные площади были распределены так, что у Военного управления оказалось 24 323 гектара, у действующих военных подразделений — 11 734 и у частных землевладельцев — 7 563 гектара. Всего 43 620 гектаров. Цифры говорят о том, что из Военного управления получился крупный землевладелец… Раздача земель в частное пользование продолжалась, поскольку опыт их использования оказался положительным. К концу оккупации в частном пользовании было уже 12 722 гектара обрабатываемых земель»[224].

Для образования личных крестьянских хозяйств в период оккупации территории Восточной Карелии несколько раз производилось распределение земли. Первые разделения обрабатываемых площадей под участки были осуществлены весной 1942 г., последний раздел состоялся в июне 1944 г.[225] Для получения надела земли следовало подать заявление, после утверждения которого подписывался договор о выдаче земли в пользование. В нем фиксировались размеры и место участка, оговаривалось право пользователя пасти личный скот на общественном пастбище и косить сено в определенном месте. Договор содержал множество условий (вплоть до ведения пользователем земли «распутной жизни»), при наличии которых он мог быть расторгнут[226].

Анализ документов показывает, что желание оккупационной администрации не связывать себя долгосрочными обязательствами вытекало из переходного характера аграрной политики на оккупированной территории Советской Карелии. При этом земля во временное пользование выдавалась бесплатно. По мнению А. Лайне, всем желающим получить участки в пользование была предоставлена возможность это сделать. По его подсчетам, количество заявлений о наделении землей, поданных в 1942 г., примерно совпадало с числом выделенных отрезков[227].

Итак, национальное свободное население Восточной Карелии активно брало землю в личное пользование. Этому процессу способствовали, на наш взгляд, две основные причины: во-первых, наличие достаточно большого количества земли и инвентаря в оккупированных районах республики, в которых в качестве свободных жителей проживало около 60 тыс. человек, т. е. в пять раз меньше, чем до войны; во-вторых, сами условия военного времени формировали у населения заинтересованность в получении земли. После того как в конце 1941 — первой половине 1942 г. люди вынуждены были жить практически впроголодь, стало понятно, что гораздо лучше и надежнее, когда граждане сами позаботятся о своем собственном обеспечении. Вследствие этого национальное население оккупированных районов Карелии готово было взять землю даже на не слишком выгодных условиях. Чаще всего выделенные для пользования земли были ограниченных размеров и большинство создаваемых личных крестьянских хозяйств не могло полностью обеспечить себя продовольствием. А. Лайне отмечает, что средняя площадь выделенных участков в период всех лет оккупации оставалась относительно небольшой — 1,4 гектара[228]. Однако это вполне устраивало Военное управление, так как давало возможность привлекать пользователей земли на другие необходимые для оккупационных властей работы.

Эффективность экономической политики ВУВК в области сельского хозяйства снижалась из-за отношения к ненациональному населению. Доступ к земле русские и представители других не финно-угорских народов получили только с 1943 г. и то не в бесплатное пользование, а лишь в аренду. В Заонежье, где в основном проживало русское население, по данным подпольщиков и партизан, аренда носила принудительный характер[229].

По сведениям, приведенным в работе А. Лайне «Два лика Великой Финляндии», первоначальные размеры арендованных участков были очень невелики — от одной до трех соток на одного человека, и выращивали на них лишь капусту и картофель. Однако к концу оккупации размер земельного отрезка мог быть более гектара; всего появилось около 2250 участков площадью 2850 гектаров. Плата за аренду колебалась от 100 до 300 марок, по другим данным, она достигала около 2 тыс. марок за 1 гектар»[230].

По-видимому, именно высокая арендная плата могла стать причиной того, что местные жители не были заинтересованы в получении земли в больших размерах и брали в обработку лишь небольшие участки. Увидев, что население не желает брать землю на предложенных военной администрацией условиях, финские власти ввели аренду в принудительном порядке.

Только с начала 1944 г. ненациональному населению было предоставлено право брать землю не в аренду, а в бесплатное пользование, как и финно-угорским народам Карелии, но эта мера, по мнению А. Лайне, имела больше пропагандистское, чем хозяйственное значение[231].

Финляндские исследователи оценивают мероприятия ВУВК в области сельского хозяйства положительно, считая, что национальное крестьянство получило собственную землю и избавлялось от ненавистных им колхозов. Интересно, что в воспоминаниях карел и вепсов, проживавших в сельских районах республики во время финской оккупации, обязательно присутствует сюжет о том, как финны раздавали колхозную землю их семьям и как эти семьи хозяйствовали на своей земле.

Так, жительница села Каскесручей Валентина Васильевна Харитонова на вопрос «Финны разделили между населением старые колхозные поля?» ответила: «Да, наши для себя обрабатывали… наши мамы сеяли, все надо было для себя делать»[232]. Житель другого вепсского села Шелтозеро Рюрик Петрович Лонин вспоминает: «Но голода не было, потому что был скот, коровы были почти у каждого в хозяйстве, овцы, куры. Голода мы не видели. Вот после войны уже, когда обратно наши русские пришли, мало давали нам по карточкам, был у некоторых голод. Финнов все считали врагами, но голода не было. Сажали картошку. Колхозы все были ликвидированы, и колхозная земля была роздана частным хозяйствам. Частники сажали для себя и рожь, и овес. Ну, работы было очень много, самим питаться и жить — работы было много». Тойво Иосифович Вяйзянен в интервью также отметил этот факт: «Поля не успели сжечь. Финны распределили поля между жителями. И они собирали там урожай. Потом семьям финны раздали определенные участки земли для обработки, и мы сами обрабатывали. У нашей семьи было полтора гектара, я помню»[233].

Сразу после освобождения территории Карелии от финской оккупации в условиях тяжелого положения в сельском хозяйстве на колхозных собраниях колхозники, прежде всего карельских и вепсских районов, часто высказывались против работы в колхозах: «Нельзя ли еще годик пожить без колхозов и собрать урожай единолично со своих участков?», «Мы проживем без колхозов, жили же мы при финнах без колхозов»[234]. Естественно, что подобные высказывания для правоохранительных органов считались антисоветскими и люди, допускавшие подобные мысли, могли понести наказание.

Что касается скота, то обеспечение личных крестьянских хозяйств скотом проходило в два этапа. На стадии установления оккупационного режима практиковалась передача животных во временное бесплатное пользование, при этом заключался договор на передачу трофейного скота. Из документов следует, что скот передавался крестьянам на содержание: он мог использоваться на работах в общественном хозяйстве и даже изъят по решению властей. В случае смерти скота крестьянин был обязан «компенсировать нанесенный Военному управлению ущерб»[235]. По всей видимости, передача скота во временное бесплатное пользование рассматривалась как временная и вынужденная мера: зимой 1941/42 г. общественные хозяйства были не в состоянии нормально содержать скотину.

С весны 1942 г. начинается второй этап: вместе с выделением земельных участков национальному населению начинается продажа общественного скота и инвентаря. Лошадь можно было купить по цене от 3 до 25 тыс. марок; корову — от 1,5 до 5 тыс. марок; телегу — за 150–200 марок. Покупатели, которым не хватало денег для приобретения скота, могли получить кредит[236]. В итоге к середине 1944 г. лошадь имело каждое четвертое крестьянское хозяйство, одна корова приходилась на семь человек[237].

Исследуя данный вопрос, Х. Сеппяля отмечает, что точных сведений о численности скота на оккупированной территории нет, поскольку, как это подтверждают источники, много скота прирезали наступающие части, а также осталось невыясненным, сколько его изъяли у местного населения. Исследователь называет следующие данные по домашнему скоту на конец 1942 г.: всего лошадей — 6537; коров — 9009; овец — 4569; свиней — 1492. Значительная часть скота находилась в ведении Военного управления. С другой стороны, ВУВК за полтора года передало много коров владельцам арендованных участков[238].

А. Лайне в своих работах описывает схему взаимоотношений между крестьянскими хозяйствами и оккупационной администрацией. Во-первых, подсчитывался урожай, который должен быть получен с данного участка. Затем определялось, на какое время хозяйствам хватит этих запасов. При этом исходили из следующих норм: картофель — 25 килограммов в месяц на человека; зерно — 15 килограммов в месяц на взрослого и 7,5 килограмма на детей. Эти нормы значительно превышали размеры пайков наемных работников. Если объем планируемого урожая оказывался большим, чем требовалось для самообеспечения в течение года, то «излишкю>, определенные по этой методике, хозяйство обязано было сдать. Население понимало эту операцию как «налог». Если же по расчетам хозяйству могло не хватить своих продуктов на год, то на оставшееся время выдавали карточки. На те продовольственные товары, которые не производились в личном хозяйстве, карточки выделялись в течение всего года, как и остальному населению[239].

Анализ архивных документов, содержащих донесения подпольщиков и партизан с оккупированной территории, показывает, что они не только добывали информацию, но и пытались оценить ее, в том числе и созданную финскими властями систему сельского хозяйства. А. Лайне в своей книге «Два лика Великой Финляндии» приводит донесение одного из подпольщиков, который отмечал, что «при этой системе степень урожайности отдельных хозяйств при подсчете во внимание не принималась. В результате получалось, что по учету властей хозяйство можно считать полностью обеспеченным своим хлебом на год по установленным нормам, тогда как фактически хлеба хватало лишь на 6–7 месяцев… Это хозяйство было обречено на голод. Население не заинтересовано в расширении посевных площадей. Вследствие чего ряд пригодных участков остаются необработанными»[240].

И далее А. Лайне пишет: «Надо заметить, что, с другой стороны, такая система давала стимул для лучшей обработки земли в личных хозяйствах. И все же учитывая, что для крестьянина переход от довоенной колхозной системы к работе на своей земле не мог быть легким, тем более что лучшие земли оставались у общественных хозяйств, с этим мнением следует во многом согласиться. Так, к декабрю 1942 г. появились пользователи земли, которые уже съели или продали свой летний урожай, что вызывало эмоциональную реакцию представителей Военного управления. Комендант Олонецкого округа О. Палохеймо считал, что "это нельзя понять", поэтому, "кто все съел, тот пусть голодает или висит на шее у родственников, а о выдаче им продовольственных карточек не может быть и речи"»[241].

Анализ сложившейся системы сельского хозяйства на оккупированной территории Карелии в 1941–1944 rr. показывает, что личные крестьянские хозяйства целиком зависели от ВУВК. Только у Военного управления можно было приобрести семена в случае их нехватки, а также скот и инвентарь. Для того чтобы это сделать, пользователю земли требовались деньги, которые он мог получить, работая в общественных хозяйствах и других организациях. Излишков урожая, продав которые крестьянин мог бы заработать приличную сумму денег, при такой системе не было. Таким образом, оккупационная администрация, решая свою проблему самообеспечения местного населения, в то же время была застрахована от оттока рабочей силы из государственных хозяйств.

В период оккупации территории Советской Карелии финские власти наряду с развитием сельского хозяйства пытались использовать хозяйственный коллаборационизм среди местного населения для возрождения рыбного промысла, который они считали традиционным для карел.

Все рыбопромысловые снасти и принадлежности финны отнесли к категории военной добычи. В первом списке реквизированного имущества было много наименований: 3 812 сетей, 773 мережи, 175 неводов и 628 лодок. К концу 1941 г. список этот пополнился[242].

Штаб Военного управления создал специальную рыболовную организацию, которая находилась в его подчинении и под его пристальным надзором. Штаб выдавал снасти местным рыболовам, забирая за это треть улова. Рыбаки не имели права продавать улов, он подлежал сдаче на рыбоприемные пункты. Правила вылова рыбы были жесткими, но они разрешали отлов рыбы для своих нужд в водоемах близ поселения. В 1942 г. на рыбоприемные пункты было сдано свыше 535 тыс. килограммов рыбы. Из них непосредственно потребителям было продано 14 7 тыс. килограммов, передано АО «Вако» 200 300, рыбакам — 116 тыс., армии — 40 тыс., Военному управлению примерно 32 400 килограммов. Местное население получило небольшую часть от вылова на приемных пунктах или через магазины «Вако»[243].

Большое значение для финских оккупационных властей имели железные дороги. В своей работе «Финская оккупация Петрозаводска 1941–1944» Ю.Куломаа пишет: «Для Восточной Карелии в декабре 1941 г. был создан новый линейный отдел с центром в Яанислинне. Город был самым важным транспортным узлом на оккупированной территории: здесь железная дорога из Финляндии соединялась с дорогой, идущей на юг, к реке Свирь, а также с идущей до Медвежьегорска на север мурманской дорогой, по которой осуществлялись все снабженческие перевозки для войск масельгского направления. Участок железной дороги Суоярви — Петрозаводск, разрушенный советскими войсками при отступлении, был восстановлен уже в октябре 1941 г., и сообщение с Финляндией стало занимать меньше времени к весне 1942 г., когда был введен особый скорый поезд Хельсинки — Яанислинна. В нормальных условиях путь занимал чуть менее суток. Этот вид деятельности требовал очень много рабочей силы. В конце марта 1944 г. на службе Управления железной дороги в городе состояли 405 финнов и в различных военных железнодорожных подразделениях — 345. Кроме того, в ведомостях на получение зарплаты за май 1944 г. числилось около 100 свободных горожан»[244].

Наряду с восстановлением железных дорог оккупационные власти определенное внимание уделяли и строительству автомобильных дорог. Так, в Заонежье в конце 1943 г. велось строительство и улучшение автомобильных дорог общей протяженностью более 200 километров[245], где трудились и местные жители из близлежащих заонежских деревень.

Хозяйственная коллаборация находила свое проявление и в работе местных жителей в сфере торговли и бытового обслуживания. За организацию розничной торговли в оккупированной Карелии на правах монополии отвечало образованное четырьмя крупными финляндскими оптовыми фирмами (СОК (Центральная организация кооперативов Финляндии), ОТК (Акционерная оптовая торговля), «Кеско» и «Туко») акционерное общество «Вако», деятельность которого контролировали чиновники ВУВК, ответственные за снабжение населения.

Для деятельности «Вако» наиболее значимым было открытие магазинов в Восточной Карелии, в которых продавали продовольственные и промышленные товары. Из продовольственных товаров самым важным являлся хлеб, кроме него, в магазинах были соль, жиры, мясо и сахар; из промышленных товаров — одежда, обувь и др. Существенная роль в торговле отводилась продаже строительных материалов: гвоздей, петель, оконных стекол, цемента, а также рабочего инструмента — молотков, топоров, лопат и др.[246] Первый магазин открыли 17 сентября 1941 г. в Видлице. В день открытия в магазине были мука, ножи, вилки, ложки, ковши, ведра, карандаши и бумага. Затем магазины открыли в Колатсельге, Кинелахте и других населенных пунктах Восточной Карелии[247].

Финляндский исследователь Ю. Куломаа, касаясь деятельности «Вако», пишет: «На первом этапе следовало открывать один продуктовый магазин на 1000–2000 человек. Для привлечения коммерсантов предлагались очень выгодные условия приобретения лицензий на торговую деятельность. Первый магазин "Вако" (в Петрозаводске. — С. В.) открылся в ноябре 1941 г. на улице Ленина (переименована финнами в Карельскую улицу), и в этом же месяце приступили к работе еще два магазина. В конце 1943 г. в городе насчитывалось пять бакалейных магазинов, три мясные лавки, молочные магазины, по продаже тканей и книг, три мужские парикмахерские и мастерские по ремонту обуви. Кроме того, в Соломенном и в двух концлагерях имелись торговые точки. Находившееся на улице Мякикату трехэтажное здание было приведено в порядок и отдано под магазины, жилье и конторские помещения»[248].

В середине декабря 1941 г. в Петрозаводске и Олонце появились первые книжные магазины, где также продавали бумагу. Позже такой магазин появился и в Медгоре. Газетные киоски были в открыты в Петрозаводске и Олонце. Всего к концу 1941 г. в Восточной Карелии АО «Вако» открыло 47 магазинов, а через год их было уже 82[249].

В 1941–1944 гг. «Вако» распространило свою деятельность на всю зону оккупированных районов. Обслуживающего персонала из состава финских граждан для магазинов, пекарен и мельниц «Вако» не хватало, поэтому в качестве рабочей силы использовалось местное население, которое выполняло функции кладовщиков и продавцов. Для некоторых из них в Петрозаводске были организованы специальные курсы. В 1941 г. в этой компании трудились 374 карела и 233 русских, а в 1944 г. их число возросло до 473 и 297 человек соответственно[250].

Кроме осуществления торговли, в обязанности «Вако» входила организация ресторанов, кафе и гостиниц. Естественно, предназначались они, прежде всего, для финских военнослужащих и чиновников ВУВК. Первый кафетерий открыли в декабре 1941 г. в Видлице. К середине лета 1942 г. были открыты кафе в Видлице (второе), Коткозере, Нурмойле и Самбатуксе — все в Олонецком округе. В конце октября 1941 г. в Олонце была открыта первая гостиница-ресторан «Олонец». Кроме того, в городе был основан и так называемый народный ресторан. В Петрозаводском округе кафе были открыты в Пряже и Колатсельге[251].

Кроме розничной торговли, акционерное общество «Вако» располагало и другими предприятиями по производству продуктов и напитков — хлебопекарнями, скотобойнями, колбасным цехом, цехом по производству прохладительных напитков, рыбным засолочным цехом[252].

В начале 1942 г. при помощи финских мастеров и 40 рабочих-карел в Петрозаводске был запущен хлебозавод, где ежедневно выпекали 25–30 тыс. килограммов хлеба. Основная его часть уходила в армию, но хлеб поступал и в магазины, рестораны и столовые АО «Вако». Вторая пекарня была открыта в Олонце, где выпекали 5 тыс. килограммов хлеба, главным образом для армии. Рядом с пекарнями строили цеха по выпуску прохладительных напитков. В Петрозаводске для этого использовался бывший цех по выпуску соков, здесь производили 2 тыс. бутылок в день[253].

В октябре 1941 г. в Олонце открыли скотобойню, в Петрозаводске скотобойня была открыта в декабре 1941 г. Рядом со скотобойнями создавали колбасные цеха и фабрики-кухни. В колбасных цехах на новом оборудовании выпускали различные сорта колбас, которые поставлялись в армию и в магазины «Вако»[254].

Ю. Куломаа в своем исследовании отмечает: «В период оккупации АО "Вако" стало одним из главных работодателей в Петрозаводском районе. Весной 1944 г. на него, в дополнение к финнам, работало около 400 свободных горожан, а также, возможно, и лагерники. В хозяйственном отношении деятельность общества была прибыльной, и в течение всего периода оккупации его бизнес развивался по восходящей линии. Часть прибыли передавалась Военному управлению и различным организациям на общественно полезные нужды. Самую большую сумму получило открытое в 1943 г. Восточно-Карельское профтехучилище, в котором, помимо прочего, из карел готовили служащих "Вако". Представлялось логичным, что пожертвованные средства главным образом, если не полностью, направлялись на нужды родственных финнам народов»[255].

Некоторые жители Карелии не только трудились на оккупантов в сфере торговли и бытового обслуживания, но и пытались открыть «свой частный бизнес». Так, в материалах 4-го отдела НКВД КФССР о положении в оккупированном Петрозаводске за июнь 1942 г. отмечается, что в городе открыты две парикмахерские, которые содержит Мореходов, уроженец д. Леликово Заонежского района[256].

К сфере экономической коллаборации следует отнести и сотрудничество некоторых советских граждан с финскими оккупационными властями в сфере здравоохранения. В течение двух недель после захвата Петрозаводска вопросы здравоохранения решались оккупационной администрацией с помощью армии. В середине октября 1941 г. на средства, выделенные Красным Крестом, была открыта больница для гражданских лиц, в которой могли проходить лечение только жители города, относящиеся к народам, родственным финнам. Сначала в ней имелось лишь 10–15 коек, а персонал состоял из медсестры, патронажной сестры и двух военных медсестер (лотт). В тот же месяц к работе приступили родильный дом и аптека. Для ненационального населения лечебный пункт был открыт лишь в середине ноября 1941 г., после того как русская женщина-врач согласилась заниматься врачебной практикой. При лечебном пункте действовало родильное отделение, а весь персонал состоял из местного населения[257].

В течение всего периода оккупации Восточной Карелии финские оккупационные власти активно поощряли хозяйственную коллаборацию. Так, уже с 1942 г. ВУВК стало проводить вербовку женщин финно-угорских национальностей Восточной Карелии на временную работу в Финляндию. Оккупационные власти подчеркивали важность этой работы, ссылаясь, в частности, на то, что опыт жизни в Финляндии будет способствовать распространению финляндских норм и ценностей среди населения Карелии: «Военное управление Восточной Карелии наметило в течение начавшейся зимы предоставить группе молодых восточно-карельских женщин возможность поработать в Финляндии в качестве домработниц в приличных сельских домах и, таким образом, на практике познакомиться с тем, как ухаживать за домом и вести хозяйство… Знакомство с условиями жизни в Финляндии и распространение об этом реальных сведений после возвращения людей домой было бы хорошей пропагандой в пользу Финляндии»[258].

В конечном итоге хозяйственная коллаборация должна была способствовать налаживанию социально-экономической жизни в оккупированных районах. Но достичь поставленных целей полностью не удалось. Торговый дефицит в сочетании с административным определением уровня зарплаты неизбежно приводили к существенным перекосам в денежном обращении. Так, в августе 1942 г. жители Шелтозерского района показывали подпольщикам хранившиеся в сундуках пачки денег по 2–3 тыс. марок, на которые просто нечего было купить. Нередко люди, оказывающие содействие подпольщикам, отказывались от предлагаемой им денежной помощи, заявляя, что эти деньги не стоят той бумаги, которая на них потрачена[259].

ВУВК предпринимало определенные меры, чтобы изъять у населения скопившуюся массу денег и пустить ее в оборот. К таким мероприятиям следует отнести распродажу населению колхозного скота по относительно высоким ценам. Но результативность этой политики также была низкой.

Косвенным доказательством неспособности ВУВК урегулировать ситуацию с денежным обращением являются материалы газеты «Северное слово», издававшейся оккупационными властями для населения Восточной Карелии и военнопленных. В номере от 30 января 1943 г. целая полоса под названием «Бережливость — залог зажиточности и благополучия» вела речь о том, что «встречаются люди, у которых после всех расходов на покупку причитающихся по карточкам пайков от заработка остается крупная сумма. Вот им-то и не мешает подумать, что делать с оставшимися деньгами»[260].

Вследствие дефицита товаров в торговой сети и наличия у свободного населения излишней массы денег на оккупированной территории Карелии стал расцветать «черный рынок». Местные жители торговали друг с другом, а еще больше с финскими солдатами, которые имели возможность поживиться за счет армейских складов. К тому же финны, в отличие от местного населения, были заинтересованы в накоплении денег. Особенно интенсивной торговля между местными жителями и солдатами стала к концу оккупации. Население скупало у финнов военную форму, обувь, бензин и продукты. Оккупационные власти вынуждены были прибегать к обыскам местных жителей с целью поиска проданного солдатами обмундирования[261].

Зачастую деньги переставали быть средством торговли и начинался натуральный обмен. В этом процессе складывались даже натуральные эквиваленты: пол-литра водки можно было обменять или на 1 килограмм масла, или на две пачки сигарет, или на четыре пачки папирос[262].

Несмотря на все попытки ВУВК поддержать экономическую коллаборацию среди местного населения, возродить социальноэкономическую жизнь, организовать промышленное производство в сколько-нибудь значительных масштабах в оккупированных районах республики в 1941–1944 гг. так и не удалось. Во взаимоотношениях с местным населением ВУВК опиралось, главным образом, на административные методы: трудовую повинность, нормированное распределение товаров и др. Использование же экономических рычагов предпринималось лишь в ограниченных масштабах. С одной стороны, неизбежные в условиях войны товарный дефицит и обесценивание денег сужали базу для экономического стимулирования труда. С другой стороны, и сама политика оккупационной администрации, в частности почасовая оплата труда и сдерживание цен на низком уровне, вела к сужению рыночных механизмов. Кроме того, труд как местного населения, так и заключенных концлагерей, который широко использовался в военный период, был малоэффективен и малопроизводителен. В лучшем случае он позволял лишь поддерживать жизнеобеспечение армии и населения, оказавшегося в оккупации.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что хозяйственная коллаборация в определенной мере повлияла на сознание некоторой части населения сельских районов Карелии, оказавшихся в зоне финской оккупации в 1941–1944 гг. На заседании бюро ЦК КП(б) КФССР 16 сентября 1944 г., которое рассматривало мероприятия по выполнению решения ЦК ВКП(б) «О недостатках политической работы среди населения районов Карело-Финской ССР, освобожденных от финской оккупации» (31 августа 1944 г.), отмечалось, что необходимо решить задачу по преодолению частнособственнических, антиколхозных и антигосударственных тенденций, проявившихся у некоторой части населения. Это выражалось в сопротивлении к обобществлению скота, урожая, сельхозинвентаря (Олонецкий, Сегозерский и Ведлозерский районы), невыходе на колхозные работы, стремлении обеспечить сначала себя и лишь затем государство (Сегозерский и Шелтозерский районы), соблюдении религиозных праздников в разгар уборочных работ (Олонецкий и Шелтозерский районы)[263]. По всем этим фактам органы НКВД проводили проверки.

2.3. Культурный коллаборационизм

Одним из направлений коллаборации на оккупированной территории Карелии в 1941–1944 гг. являлось сотрудничество местного населения с финскими властями в социально-культурной сфере.

Как уже подчеркивалось ранее, финская военная администрация разделила местное население, проживавшее свободно на оккупированной территории Карелии, на две основные группы по национальному признаку: коренное, или привилегированное, население (карелы, вепсы и другие финно-угорские народы) и некоренное, или непривилегированное, население (русские и другие не финно-угорские народы). При этом местное финно-угорское население рассматривалось в качестве будущих граждан Великой Финляндии. Для реализации этой цели была развернута мощная культурно-просветительная работа. Как отмечает финский историк А. Лайне, оккупационный режим стремился побудить карельский народ к феннофильству, сформировать в нем «знание об исторической задаче финского племени в его противодействии вековому стремлению России захватить Финляндию»[264].

С первых дней оккупации финское военное командование специально выделило офицеров по культурной деятельности, чья задача состояла в просветительной и пропагандистской деятельности среди карельского и вепсского населения. В специальной инструкции им предписывалось: «1. Пробудить сочувствие к карельскому народу среди финских солдат, которые должны относиться к карелам не как к своим врагам, а как к своему родственному братскому народу. Убедить карел, что финские войска пришли освобождать находящийся под гнетом русских карельский народ. 2. Доказать карельскому населению, что русские на карельской земле не в силах были построить крепкое устойчивое хозяйство. Разъяснить, что русские использовали средства не для развития карельского народного хозяйства, а для мировой революции. 3. Объяснить, что карельское население должно спокойно продолжать работу на прежних местах…»[265].

В структуре ВУВК был создан 2-й отдел — Просвещения (Valistustoimisto), который ведал вопросами организации школьной сети, пропаганды и агитации, печати и религиозного культа[266]. В проводимых отделом мероприятиях следовало отмечать незначительность деятельности Советского Союза, направленную на карел, подчеркивать национальное и естественное единство Финляндии и Карелии. Как пишут финские исследователи, в просветительской работе проглядывала идеология Карельского академического общества, исходившая из противостояния финского и славянского начал, финно-угорских и русского народов[267].

Важнейшими средствами культурного воздействия на местное финно-угорское население были газеты и радио. Органом Военного управления Восточной Карелии стала газета «Vapaa Karjala» — «Вапаа Карьяла» («Свободная Карелия»), издававшаяся на финском языке один раз в неделю на протяжении всех лет оккупации. Первый ее номер вышел в августе 1941 г. тиражом в 5 тыс. экземпляров, к концу года тираж достиг 10 тыс. экземпляров, а в 1943 г. составлял уже 11700 экземпляров.

В оккупированном Петрозаводске газета «Вапаа Карьяла» распространялась бесплатно, а с конца 1941 г. — при посредничестве отделов районного штаба и народных школ[268].

В 1942 г. в Петрозаводском районе расходилось около 800 экземпляров газеты, что, как считалось, почти точно соответствовало числу национальных семей. Газета сообщала о положении в Финляндии, рассказывала о ее истории, событиях за рубежом, этапах борьбы за освобождение Карелии и восстановлении края. В каждом номере печатались материалы на религиозные темы. Статьи в основном публиковались на финском языке, но использовались и карельские диалекты. Данных о том, как воспринималась газета населением и сколько людей ее читало, нет. По мнению А. Лайне, ее значение для большинства населения, очевидно, было незначительным или несущественным. Особенно это касалось вепсов, которые, вероятно, с трудом понимали финский язык, к тому же значительная часть людей старшего поколения была неграмотной[269].

С 1942 г. Военное управление стало выпускать газету «Paatenan Viesti» («Паданские вести») на финском языке тиражом 1400 экземпляров. За ее выход отвечал местный офицер по просветительской работе. Первый номер газеты вышел в марте 1942 г., издавалась она один раз в неделю. Всего вышло в свет около ста номеров, последний датирован 10 июня 1944 г.[270]

Главное направление деятельности и «Свободной Карелии», и «Паданских вестей» состояло в принижении русского народа и возвеличении идеи Великой Финляндии. Обе газеты оставляли вне внимания русское население.

Финляндский историк А. Лайне, говоря об издании газет на оккупированной территории Карелии, отмечает, что члены совещательной комиссии ВУВК тоже хотели иметь свою газету. В октябре 1941 г. они высказали пожелание об издании газеты тиражом 10 тыс. экземпляров и переодичностью два раза в месяц. ВУВК выделило деньги только на три номера газеты «lta Karjala» («Восточная Карелия»), что вызвало раздражение членов совещательной комиссии. Однако позже финансовый вопрос разрешился и газета издавалась в период всей оккупации. Вышло 45 номеров[271].

Что касается русских жителей, то к издававшейся для военнопленных газете «Северное слово» в 1943 и 1944 rr. выпускали приложения для гражданского населения. Эти материалы также носили чисто пропагандистский характер, подчеркивали роль финнов в Восточной Карелии. Так, в начале 1943 г. газета писала: «Прошедший 1942 год имел большое значение в развитии и подъеме Восточной Карелии. Финское Военное управление освобожденной Карелии продолжило работу по освобождению населения от большевистского рабства. Многое было сделано в области улучшения материального положения, а также дано хорошее начало для поднятия экономического положения населения до уровня остальной Финляндии. Со стороны Финского Военного командования и Красного Креста особое внимание было уделено санитарной деятельности. К концу года в Восточной Карелии функционировали 2 большие финские больницы, 3 меньших размеров, 2 родильных дома, 11 амбулаторий и 7 санитарных пунктов… Все это свидетельствует о стремлении коренных финнов помочь своим братьям по крови и создать им достойную человека свободную жизнь в освобожденной Карелии»[272].

«Северное слово» регулярно под рубрикой «Дневник войны» давало информацию «об успехах» германской армии и ее союзников, под рубрикой «В освобожденных областях» рекламировало «успехи» немецкой оккупационной администрации. На страницах газеты подробно рассказывалось о жизни в Финляндии: целые полосы занимали статьи о финских городах, государственном устройстве страны, общественных деятелях Финляндии. Основной объем информации носил антисоветский и антикоммунистический характер. Даже в рубриках «В часы досуга» и «Юмор» публикуемые кроссворды, ребусы, загадки носили пропагандистский характер. Почти в каждом номере помещались карикатуры на Сталина и других советских руководителей[273].

Большую роль в сфере культурно-просветительной работы и укреплении культурного коллаборационизма среди местного населения финские оккупационные власти отводили радио. Радио Олонца («Aunuksen radio») основало военное командование. Но уже в августе 1941 г. отдел просвещения Военного управления Восточной Карелии счел необходимым подчеркнуть, что программы, предназначенные для гражданского населения, должны быть в его руках. В октябре 1941 г. «Радио Олонца» переехало в Петрозаводск в находящийся там радиоцентр.

Военное управление позаботилось и о том, чтобы у пропагандистских радиопередач была по возможности большая аудитория. В марте 1942 г. на оккупированной территории было 84 радиоточки, власти организовали 900 коллективных прослушиваний, в которых приняли участие 16 тыс. человек. К весне 1944 г. только в Петрозаводске насчитывалось уже более тысячи радиоточек[274].

А. Лайне отмечает, что радио имело более важное значение в информационной деятельности, чем газеты. Радиоприемники начали раздавать сразу же после оккупации, как в частные дома, так и в административные учреждения. Владельцы радиоточек должны были организовывать прослушивание радиопередач для населения, «для просвещения которых … были подарены радиоприемники». О прослушивании радиопередач ежемесячно готовили отчеты… «не только для выявления правильности использования радио, но и для выяснения вопроса, как население заинтересовано в радиопередачах». К 1944 г. в деревнях было установлено 140 радиоточек. Кроме того, в отдельных населенных пунктах устанавливали центральную радиоточку, так как частных радиоприемников не хватало[275].

В начале 1942 г. лишь 15 процентов программ «Радио Олонца» были предназначены для гражданского населения, позже ориентироваться на жителей Карелии стала уже почти половина программ. Первая программа, предназначенная для восточных карел, вышла 8 февраля 1942 г., затем программы выходили три раза в неделю: по воскресеньям (45–50 минут), вторникам и пятницам (30–50 минут). Программы можно разделить на пять групп: 1-я — география и природа: в программе было много интервью с карелами-путешественниками; 2-я — язык: подчеркивалось, что язык является признаком национальности, финский язык — общий для Финляндии и Восточной Карелии, единственным официальным языком Карелии может быть только финский язык, карельский язык является лишь наречием финского языка; 3-я — передачи, посвященные эпосу «Калевала», который является великим общим эпосом финского племени, в калевальской культуре нет насильственно придуманной границы между Карелией и Финляндией; 4-я — история карельского народа, доклады о расцвете карельского племени, которое существовало более тысячи лет назад; 5-я — современность карельского племени.

На первоначальном этапе на радио использовался и русский язык, однако от него отказались в апреле 1942 г. Одновременно увеличили объем вещания на карельском языке, тогда как сначала его использовали только в новостях. К новостям примыкала программа для карел «Pagisemmo vahazen» («Поговорим немного»). Для вепсов по воскресеньям выходил обзор новостей за неделю на вепсском языке[276].

Ю. Куломаа в книге «Финская оккупация Петрозаводска» отмечает: «С помощью новой техники (имеется в виду радио. — С. В.) стало возможно сделать город и всю Восточную Карелию более широко известными. Уже в ноябре 1941 г. финляндская общественность могла услышать первый концерт, проведенный в актовом зале Петрозаводского университета. В последующем радиопрограммы записывались, кроме прочего, и в народных школах. Весной 1942 г. в радиосети Яанислинны стали транслировать популярную детскую передачу «Markus-seta» («Дядюшка Маркус»)[277].

Другой финляндский исследователь Х. Сеппеля пишет: «Радио преследовало ту же цель — внушить карелам, что они являются частью финского народа. Для этого использовались разные приемы. Иногда передачи носили остронационалистический характер. Исходили они в основном от членов АКС (Карельского академического союза. — С. В.). К примеру, Лаури Хюппенен так обратился к карельской молодежи: "Ваша родина не Россия, а Великая Финляндия — общий дом и единое отечество для финнов". В 1942 году стало заметно, что пропаганда идеи родственности с финнами и постоянная ругань Советского Союза не дали ожидаемых результатов. Передачи, организованные АКС, были с явным перехлестом. Финны также далеко не сразу поняли, что часть местного населения оставалась верна коммунистическим идеалам. И поэтому с 1942 г. основной пафос в передачах был направлен уже против партизан»[278].

В 1943 г., по мнению Х. Сеппеля, вновь изменился характер передач. Вызвано это было изменением военно-политической обстановки. Передачи стали более спокойного и доверительного характера, начала исчезать идея присоединения Карелии к Финляндии. Но до лета 1944 г. штаб Военного управления все же продолжал свои воспитательные передачи[279].

Средством усиления финского влияния и укрепления культурного коллаборационизма среди местного финно-угорского населения становилось и школьное обучение. В конце октября 1941 г. на территории, подчиненной ВУВК, было введено всеобщее обязательное образование для всех детей родственных финнам народов в возрасте от 7 до 15 лет. 5 января 1942 г. было обнародовано постановление об основах народной школы в Восточной Карелии. Языком обучения во всех школах становился финский язык. По этой причине русские дети оставались за бортом народной школы вплоть до конца 1943 г. К концу 1941 г. было основано уже 53 народные школы, в которых насчитывалось 4700 учеников. В 1944 г. количество школ выросло до 112, в них работал 331 преподаватель и обучалось 8393 ученика, т. е. около четверти всего родственного финнам населения посещало школу[280].

Русские школы стали открывать только в 1943 г., что объяснялось неблагоприятной обстановкой на советско-германском фронте. В Петрозаводске одна русская школа была создана для детей, находящихся на свободе, и пять — для детей, находящихся в лагерях. К концу оккупации насчитывалось 15 школ для русских детей, семь из них находились в лагерях; 87 учителей обучали 3 тыс. учеников[281]. Однако русские дети с неохотой шли в школы, организованные финнами.

Что касается народных школ для финно-угорского населения, то, как отмечает финляндский исследователь Ю. Куломаа, проблем было много. Не хватало учебных пособий, например поначалу вообще не было букварей. Работе мешало и то, что дети были плохо одеты, неважно питались, а в зимние морозы классы были «почти невыносимо холодными». К тому же было заметно, что и к самому обучению в школе ученики относились несерьезно, а их поведение оставляло желать лучшего: многие стандарты поведения, характерные для финских школ, этим детям были незнакомы, например построение на линейках, выход на улицу на переменах, тихое поведение в коридорах и классах и т. д. И хотя температура в классах была терпимой, дети сидели на уроках в верхней одежде. В школу они приходили подчас или задолго до начала занятий, или в течение дня, когда выполнят обязанности по дому, по незначительным и часто выдуманным причинам пропускали уроки. Сопровождать таких учеников в школу должны были другие ученики, а сами учителя после уроков посещали их дома. Во время урока на вопросы учителя отвечали все одновременно; мало того, возникал невыносимый шум, когда ученики принимались обсуждать между собой всякие дела. Преподавателям было трудно заставить себя слушать[282].

Одна из проблем в народных школах, открытых оккупационными властями для детей финно-угорской национальности, состояла в том, что подавляющее их большинство не владело финским языком. В этой связи Ю. Куломаа пишет: «Большая часть учащихся говорила только на русском языке, которым их учителя не владели. Несмотря на то что в качестве перевод чик о в использовались ученики, владевшие финским языком или карельским диалектом, языковой барьер сильно затруднял процесс обучения. Тем не менее по итогам весенней четверти 1942 г. считалось, что все ученики довольно сносно понимали финский язык, а в старших классах на нем в какой-то степени умели и писать. И все же разговорная речь для многих учеников по-прежнему представляла трудность. С целью большей эффективности самостоятельного освоения языка учащимся предоставлялась возможность переписки со своими сверстниками из Финляндии, а в конце учебного года по всем предметам, а также в поведении отмечались изменения к лучшему. В 1944 г. достижения в этой сфере считались весьма удовлетворительными»[283].

В народных школах для финно-угорского населения особенно большое внимание в учебных планах и программах уделялось мировоззренческим предметам: истории, географии, финскому языку и религии. «Книгу о Великой Финляндии», подготовленную к печати советником Министерства образования Финляндии К. Мерикоски, использовали в качестве учебника по истории и географии. В 1942 г. был издан учебник «Моя страна — Великая Финляндия». В финских учебниках в период войны были сделаны специальные дополнения для учащихся народных школ Восточной Карелии. В обучении преобладало финское национальное воспитание, а сам учебный процесс был направлен на пропаганду идеи Великой Финляндии, которая включала бы и территорию Советской Карелии.

В преподавании истории пытались показать, что советская государственная система ничего не сделала для карельского населения, что русские были и остаются извечными врагами финнов и родственных им народов. История Восточной Карелии преподавалась как часть истории Финляндии.

Преподавание географии хорошо укладывалось в два слова — Великая Финляндия, поэтому учителя старались доказать, что Восточная Карелия должна стать составной частью этого государства. А. Лайне отмечает, что в программе для национальных школ по географии подчеркивалось, что дети должны понять путем изучения географии, что Великая Финляндия является той страной, которую надо защищать и во имя которой надо работать[284].

Одной из характерных особенностей финской школы на оккупированной территории Советской Карелии было повышенное внимание к практическим занятиям. Для девочек это была различная домашняя работа: вышивание, приготовление еды и т. п., т. е. та деятельность, которая готовила из них в первую очередь жен и матерей, что значительно контрастировало с советской школой, где внеучебная деятельность была посвящена формированию «коллективных» черт (летние лагеря, военные игры и пр.)[285].

Рюрик Петрович Лонин, вепс по национальности, посещавший в годы оккупации народную Школу в Шелтозерском районе, вспоминая уроки труда, отмечает: «Девушек учили вышивать, а нас, парней, учили столярничать. Были привезены навесные столярные станки, они были в том же доме, где столовая, и они висели на стенах, на петлях, чтобы можно было поднимать. Два что ли урока труда было, и учитель спрашивала, кто желает сделать для дома и что. Я однажды сказал: "Я изготовил бы грабли". Грабли-то всегда были нужны: скот, для сенокосов. Она мне говорит: "Давай я нарисую чертеж, какой фасон у грабель. Есть ли дома палка для грабель?" Я говорю: "Может быть, и есть". — "Сбегай, принеси палку и по моему чертежу будешь делать грабли". Я изготовил, сделал грабли и домой отдал эти грабли. Кто поварешки, кто что делал, разное»[286].

Многие люди, посещавшие народные школы в период оккупации, в своих воспоминаниях отмечают большую роль обучения в системе уроков физкультуры. Так, Владимир Степанович Яршин, житель Шелтозера, вспоминает: «Зимой они ребят заставляли заниматься спортом, лыжами. Каждый день ты должен был ходить. Такой порядок. Первый год-то не было этого. Первый год пока организация, да и лыж не было, а вот второй, третий год… тут уже каждый ученик школы должен пройти пять — десять километров на лыжах. Или по лыжне, которая идет здесь, вокруг лыжня сделана, или в залесье проехать, отметиться у старосты, что был там. Или в Горное Шелтозеро проехать. Если сам любишь, то подальше, в Вехручей, семь километров. Но все чтобы было без обмана. В этом отношении они заставляли в зимнее время ребят, чтобы они все время были в движении, чтобы не зря кормили»[287].

По мнению финских авторов, повышению популярности народных школ среди местного финно-угорского населения способствовало также то обстоятельство, что при них стали открываться столовые, где учеников бесплатно кормили. Первые школьные столовые были открыты в январе 1942 г., в феврале этого года их насчитывалось 54, в марте — 64[288].

Ю. Куломаа в книге «Финская оккупация Петрозаводска» пишет: «С целью наиболее эффективной реализации принципа обязательного школьного обучения к осени 1942 г. были подготовлены полные списки детей школьного возраста Петрозаводского района и с акционерным обществом «Вако» был заключен договор, в соответствии с которым по продовольственным карточкам учеников хлебопродукты выдавались только в случае наличия на них отметки школы»[289].

Большое внимание в обучении детей оккупационные власти отводили внеучебной воспитательной работе, которая началась летом 1942 г. и значительно расширилась к лету следующего года. Стимулом к расширению этой работы стало положение с продовольственными товарами. Летом 1943 г. при каждой школе создавались огороды (приусадебный участок) с соткой на каждого ученика, всего было выделено около 7 тыс. соток. Кроме того, свыше 5700 учеников имели свой кружковский (клубный) участок земли. Однако все это распространялось только на национальное население[290].

Оккупационные власти пытались организовать обучение и финно-угорской молодежи, вышедшей из школьного возраста. В Петрозаводске в марте 1942 г. было открыто национальное училище, в котором планировалось проводить занятия три раза в неделю в вечернее время. Вскоре учеба, основанная на принципе добровольности, прекратилась из-за недостаточного к ней интереса. Занятия возобновились только в конце 1942 г., и теперь все жители города в возрасте от 15 до 19 лет были обязаны посещать их два раза в неделю. Наряду с финским языком, считавшимся основным предметом, в училище преподавались национальные искусства, пение, а затем — домоводство, садоводство и гимнастика[291].

А.Лайне также пишет об этом учебном заведении, но, в отличие от Ю. Куломаа, называет его Петрозаводским лицеем: «Осенью 1942 г. в Петрозаводске был создан Петрозаводский лицей, количество учащихся в лицее к концу периода оккупации увеличилось до 180, учеба была трехгодичной»[292].

Ю. Куломаа в книге «Финская оккупация Петрозаводска» отмечает: «Для молодежи, отправленной на строительство оборонительных сооружений, были организованы занятия, в частности по финскому языку, национальным искусствам и трудовому обучению… Особенно большими масштабами привлеченной молодежи отличался сельскохозяйственный кружок, открывшийся весной 1942 г., — уже с начала работы в нем насчитывалось более 400 человек… Начиная с конца 1943 г. музыкально одаренные дети смогли получать бесплатное образование в открытом тогда в Яанислинне музыкальном училище. Для получения профессионального образования весной 1943 г. при поддержке акционерного общества "Вако" в городе появилось профтехучилище, в котором сначала открыли курсы продавцов для "Вако". В 1943 г. в училище числилось 130 учеников. После пожара в апреле 1944 г. оно закрылось»[293].

Кроме того, в период войны большая группа карельской молодежи была отправлена в Финляндию в различные школы, народные училища и на курсы.

Курсы для детей родственных финнам национальностей в народных училищах Финляндии сначала планировали организовать в народном училище Нииттюлахти в Пюхяселькя недалеко от Йоэнсуу. Однако в конце концов курсы основали в сельской мужской школе Сиикасалми в Липери. Первые курсы открылись 27 октября 1941 г., продолжительность их была семь недель. На них обучалось 52 молодых восточных карела. Учителями были преподаватели из училища в Нииттюлахти, мужской школы Сиикасалми и направленные на курсы офицеры ВУВК.

На этих курсах успели сделать шесть выпусков, последний — в конце апреля 1944 г., в каждом было примерно 40 человек. Таким образом, около 250 молодых карел прошли обучение в народных училищах Финляндии. Кроме того, еще несколько десятков учились в других финских учебных заведениях: в средней школе (лицее) в Ловииса, в торговом училище в Куопио, в некоторых школах (сельских хозяек), в сельских мужских школах и т. д.[294]

Важнейшая цель курсов состояла в том, чтобы молодежь могла познакомиться с условиями жизни в Финляндии. Поэтому наряду с учебой проводили многочисленные экскурсии. Считали, что сравнение условий жизни в Финляндии и России повлияет больше, чем какое-либо другое средство пробуждения финского сознания у карельской молодежи[295]. В материалах информационного отдела ВУВК отмечалось, что сначала обучению и воспитанию препятствовали коммунистические взгляды и мировоззрение курсантов, но к концу курсов их взгляды заметно изменились в лучшую сторону. С целью ознакомления с жизнью в Финляндии курсантам были организованы экскурсии в мелкие и средние хозяйства Липери, на промышленные предприятия Йоэнсуу, в лютеранскую и грекокатолическую церкви, в больницу, в народную школу и на молочную ферму. Самая большая экскурсия была проведена в Хельсинки. Вернувшись домой, ученики положительно отзывались о Финляндии, считая необходимым укрепление связей между Финляндией и Восточной Карелией[296].

Культурная коллаборация на оккупированной территории Карелии также выражалась в том, что оккупационные власти в военный период предпринимали попытки создать надежные кадры учителей из представителей финно-угорских народов Карелии, открывая для этого различные курсы переподготовки учителей.

Особую группу составляли учителя, работавшие в школах в советское время. Их направляли для обучения в Финляндию, полагая, что путем краткосрочных курсов удастся вытравить из них коммунистическое мировоззрение. Так, в конце 1941 г. финские власти стали собирать в Петрозаводске бывших советских учителей, в большинстве своем карел и вепсов, со всей оккупированной территории Карелии. В декабре 1941 г. они выехали в Финляндию в учительский лагерь Миеслахти вблизи Каяни. Всего прибыло 59 женщин и 13 мужчин. Преподавателями этого учительского лагеря стали откомандированные Военным управлением Восточной Карелии офицеры, педагоги по специальности. Кроме того, в качестве преподавателей выступали учителя из Каяни и Сортавальской семинарии, эвакуированной в Каяни. Начальником курсов был назначен лейтенант (доктор) М. Коскиниеми. В документах отдела школьного и молодежного воспитания ВУВК отмечалось, что курсанты произвели хорошее впечатление и ученический состав оказался лучше преподавательского. После окончания курсов бывшие советские учителя вернулись обратно на оккупированную территорию Карелии для работы в народных школах[297].

Преподавательские курсы в Миеслахти, в которых проходили переподготовку советские учителя, затем перевели в народное училище Ямся, где они действовали с осени 1942 г. до конца летних курсов 1943 г. Осенью 1943 г. курсы перевели в семинарию Раума. Количество преподавателей (курсантов) постоянно увеличивалось. На весенних курсах 1944 г. училось 100 преподавателей. Во время эвакуации финнов из Восточной Карелии учителя были на каникулах дома (имеется в виду территория Восточной Карелии. — С. В.), в Финляндию уехало только 40 человек[298].

С 1942 г. Военное управление Восточной Карелии развернуло кампанию по вербовке женщин из «родственных» национальностей на различные учительские и религиозные курсы. Оккупационные власти отмечали значение этих курсов, ссылаясь на идеологические мотивы: «В течение февраля — мая с. г. в нескольких религиозных народных училищах Финляндии обучалось примерно 60 девушек из Восточной Карелии. Помимо того, что эти курсы оказали большое воспитательное влияние на указанных лиц, нами установлено, что, возвратившись в родные места, они проводили значительную пропагандистскую работу в пользу Финляндии. И, таким образом, учеба принесла пользу финнизации Восточной Карелии»[299].

Подобные поездки приносили определенный идеологический результат. Многие девушки из Карелии действительно возвращались на родину с профинскими настроениями. Об этом свидетельствуют и архивные документы. Так, осенью 1944 г., после освобождения Шелтозерского района, начальник Шелтозерского районного отделения НКГБ Демкин в отчете о последствиях финской пропаганды писал: «Финны особенно стремились проводить работу среди вепсской молодежи. Для нее были созданы всякого рода кружки. Но эти кружки были только ширмой. Немало молодежи ездило в Финляндию, где они еще больше подвергались обработке против советской власти. Выступали в газетах со статьями, что финны — наши кровные братья-освободители. Были учителя-комсомольцы, но они попали под влияние и стали на путь пособников финнов. Две молодые девушки ездили в Финляндию и после своей поездки написали статью в оккупационную газету "Северное слово" о своей поездке в Финляндию. Статья была написана против Советского Союза»[300]. А. Громова, учившаяся на учительских курсах в Финляндии в 1942–1943 гг., вспоминала, что лишь немногие девушки с курсов остались в Карелии, когда стало ясно, что Финляндия проигрывает войну[301].

С другой стороны, из архивных документов следует, что ряд бывших советских учителей направлялся на подобные курсы насильственно, помимо их воли. Так, жительница с. Розмега Шелтозерского района Анна Лебедева передала разведчикам информацию о том, что в марте 1942 г. на курсы в Финляндию для переподготовки учителей из Шелтозерского района были насильственно отправлены учительницы Ксения Ефимовна Педина и Анастасия Матвеевна Бошакова[302]. Об этих же курсах рассказала разведчикам 13 июня 1943 г. Мария Варламовна Дерягина, работавшая в оккупированном Петрозаводске воспитательницей в детском саду: «В конце 1941 г. со всей оккупированной территории финны начали собирать в г. Петрозаводске учителей для их переподготовки. Многие учителя не хотели ехать добровольно, но финны весной 1942 г. насильно увезли их на курсы в Финляндию»[303].

Пропаганде идеи Великой Финляндии среди местного населения была подчинена и культурно-просветительная работа Военного управления Восточной Карелии. Она началась с изъятия у жителей, а также из библиотек советской литературы. Опись книг, подлежавших уничтожению, составляла 157 листов[304]. Для искоренения «нежелательной литературы» в народных школах было организовано соревнование по сбору «коммунистической литературы» на русском и финском языках[305]. В общей сложности школьники собрали около 50 тыс. томов[306]. Вместо изъятой советской литературы была привезена финская. К концу 1941 г. на оккупированной территории Советской Карелии были открыты три библиотеки. В отчете ВУВК за декабрь 1941 г. говорилось, что «библиотеки использовались удовлетворительно, главным читателем является молодежь. Более всего читаются иллюстрированные издания, популярные произведения и, особенно, молодежные книги и сказки»[307].

Финские власти организовали также демонстрацию киносеансов. В конце 1941 г. Военным управлением Восточной Карелии был получен киноаппарат, который возили на санях[308]. Первые кинотеатры были открыты в начале 1942 г. Билет стоил пять марок, но практиковался и бесплатный просмотр кинолент, которые носили ярко выраженный пропагандистский характер[309].

Ю. Куломаа отмечает, что в 1942 г. в оккупированном Петрозаводске был создан «Театр Яанислинны», в репертуаре которого в 1943 г. значились 17 различных пьес, показанных в течение года 129 раз. Среди гражданского населения могли распространяться бесплатные билеты в театр. По инициативе любителей музыки были сформированы хоры и симфонический оркестр, который гастролировал и в Финляндии. Часть концертов транслировалась по радио. На организованных Главной ставкой гастролях в городе побывали многие ведущие деятели эстрады и других видов искусств. Весной 1944 г. город посетила Финская опера[310].

Важным средством идеологического воздействия на местное население захваченной Карелии служили праздники, которые устраивали оккупационные власти. В Петрозаводске для их проведения часто использовалась центральная площадь — площадь Кирова. Главной темой праздников была пропаганда «финских традиций и национального духа».

Первым крупным мероприятием такого рода стало празднование Дня независимости Финляндии 6 декабря 1941 г., которое отмечалось на всей оккупированной финнами территории. В этот день в Петрозаводске в зале театра собрались 400 местных жителей и около 200 солдат. Они стоя слушали гимн Великой Финляндии, написанный А. Сонниненом, затем участвовали в праздничном концерте и богослужении. В феврале 1942 г. в Петрозаводске отмечались Дни «Калевалы»: в городском театре звучали доклады, песни, была показана инсценировка по мотивам народного эпоса[311].

Также проводились такие праздники, как День матери, День финского флага, день рождения маршала Маннергейма, праздник урожая, освобождение деревень и др.[312] Очень часто праздники устраивались в народных школах. В отчете Военного управления Восточной Карелии за декабрь 1941 г. указывалось, что «В смысле обработки настроения населения праздники сыграли значительную роль»[313].

Что касается религиозного воспитания местного финно-угорского населения, то и оно имело цель усилить финское влияние в Восточной Карелии. Лютеранские круги Финляндии хотели обратить карел в свою веру. Все представители Карельского академического общества и военный епископ, работавшие на оккупированной территории Карелии, были сторонниками лютеранства. Правда, сотрудники Военного управления Восточной Карелии понимали, что Карелия была традиционно православным регионом. И тем не менее православные священники были в худшем положении по сравнению с лютеранскими. Так, в 1943 г. лютеранские священники относились по категории оплаты к 28-29-му разрядам, а православные — только к 25-му разряду[314].

Первый священник-лютеранин был назначен в Петрозаводск в ноябре 1941 г. Первый православный священник прибыл в Петрозаводск в декабре 1941 г. В этом же месяце накануне Рождества прошло первое богослужение в Крестовоздвиженской церкви города[315]. К концу 1941 г. в Восточной Карелии насчитывалось девять лютеранских священников и четыре их помощника, девять православных священников и два их помощника[316].

Как отмечают финские исследователи, сначала существовали проблемы с организацией церковных служб. Так, в Петрозаводске из-за отсутствия подходящего помещения для богослужения лютеранский священник проводил службы в зале народной школы. Позднее для этих целей было предоставлено бывшее здание Дома Красной Армии[317]. В населенных пунктах, оккупированных финнами, для проведения служб использовались клубы и здания школ. В конце 1941 г. 7 тыс. экземпляров Нового Завета было распространено по округам Военного управления Восточной Карелии. Также местному населению были розданы молитвенники, сборники духовных песен, церковные календари, православные и лютеранские газеты, изданные в Финляндии, крестики, восковые свечи и др.[318]

Учитывая протесты карельского населения против обращения в лютеранство, главнокомандующий финскими войсками К. Маннергейм 24 апреля 1942 г. издал приказ, согласно которому запрещалась пропаганда смены конфессий и жители Карелии получали право свободно выбирать православную или лютеранскую веру[319]. К концу 1943 г. к церкви приобщилось 48 процентов находившегося на свободе населения Восточной Карелии, из них национального — 66 процентов, ненационального — 24 процента. Православную церковь посещало 45 процентов населения, лютеранскую — 3 процента[320]. Эти цифры показывают, что традиционная православная вера оставалась для карел определяющей и в годы оккупации. Сами финские исследователи признают, что религиозное воспитание на протяжении трех лет не в силах было перебороть веру местного населения в правоту советского строя, религиозная работа тоже не дала заметных результатов[321].

Попытка финнизации карельского населения ярко проявилась и в топонимике. Отдел просвещения Военного управления Восточной Карелии, ведавший изменением названий, уже в августе 1941 г. предложил переименовать Петрозаводск в Яанислинна (Крепость на Онего), а Кемь — в Виенанлинна (Крепость Беломорья). Это обосновывалось великофинляндскими мотивами. Кемь (Кеми) в Финляндии уже была, а в будущей Великой Финляндии два одноименных города было ни к чему. Петрозаводск считался названием русского происхождения. Было решено дать эти новые имена городам сразу после их захвата.

Петрозаводск был переименован 1 октября 1941 г., а Кемь переименовать не удалось, так как финские войска не смогли взять город. Используя карельское название Олонца (Аунус), по инициативе Военного управления город переименовали в Аунуслинна (Крепость Олонии). На некоторых финских картах военного времени можно увидеть, что и Лодейное Поле, которого не достигли финские войска, было переименовано в Пеллонлинна.

Осенью 1941 г. ВУВК направило в оккупированные районы рекомендательные списки о переименовании улиц в городах и селах Восточной Карелии в честь героев так называемых племенных войн и происходящей войны, а также героев национального эпоса «Калевала».

Новые названия улиц в Петрозаводске были утверждены Военным управлением Восточной Карелии в конце 1942 г. Их оказалось около 90. Так, ул. Ленина была переименована в Карельскую, ул. Герцена — в Олонецкую, ул. Кирова — в Калевальскую, ул. Анохина — в Егерскую, ул. Дзержинского стала носить имя Вяйнямейнена, ул. Комсомольская — Сампо, ул. Горького — Воина-соплеменника и т. д.

Финляндский исследователь Ю. Куломаа, раскрывая основные направления национальной политики финских оккупационных властей, отмечает: «"Финнизация" города (имеется в виду Петрозаводск. — С. В.) включала в себя также и удаление из общественных мест памятников советским вождям, о чем в ноябре 1941 г. был отдан соответствующий приказ. Монументы Ленина и Кирова, а также другие советские памятники подлежали демонтажу без повреждения их частей и складированию с целью их дальнейшего использования. Не было необходимости сохранять только памятник Сталину на краю площади Кирова, и отдельными частями этого монумента была заполнена находившаяся рядом большая яма. Художественные скульптуры, напротив, должны были остаться на местах. Весной 1942 г. наиболее ценные экспонаты Карельского государственного музея были отобраны для отправки в запасники Хельсинкского музея "Атенеум" и Военного музея Финляндии»[322].

Цель была прежняя — усилить финское влияние в Восточной Карелии, вбить клин между финно-угорским и русским населением. Газета оккупационной администрации «Vapaa Karjala» 12 февраля 1943 г. по этому поводу писала: «У каждого карела есть основание радоваться исчезновению следов большевизма, позднее это будет сделано и в других городах Восточной Карелии. Появившиеся в названиях улиц национальные мотивы возвещают, что Восточная Карелия освободилась от оков рюссей»[323].

С первых недель оккупации сотрудники Военного управления Восточной Карелии стали обращать внимание на имена, даваемые при крещении детей. Оказалось, что осенью 1941 г. детям карел и вепсов по-прежнему давали русские имена. Олонецкий штаб Военного управления потребовал от священнослужителей разъяснить населению, что подобные имена абсолютно неуместны для Финляндии, детям следовало давать финские имена. Был издан список одобренных православной церковью финских имен. В официальной печати пропагандировался поступок военнослужащего Фомина, который дезертировал из Красной Армии и сменил фамилию на Хоминен[324]. Более известный для исследователей случай: староста д. Горное Шелтозеро Дмитрий Тучин получил имя Мийтро Пилвехинен (pilvi — туча)[325]. Но лишь немногие жители Карелии в период оккупации сменили свои фамилии и имена на финские. За 1941–1944 гг. таких оказалось 2263 человека, т. е. лишь 5,6 процента националов[326].

Важную роль в культурно-просветительной работе среди финно-угорского населения оккупированной Карелии в период войны по воспитанию у него чувства единства Финляндии и Восточной Карелии, формированию представлений об общности истории и судеб финского, карельского и вепсского народов играло Карельское академическое общество. Оно было создано в 1922 г. студентами, участниками так называемых племенных войн. В состав общества входила и часть тех карел, которые по разным причинам в 1918–1922 rr. бежали с территории Восточной Карелии в Финляндию.

Авторы книги «История карельского народа» отмечают: «За короткий период в начале 1922 г. в Финляндию бежало свыше 12 тыс. восточных карел. Многие, очевидно, уходили от надвигавшихся военных действий, но несомненно, что бежали и от большевистской мести, голода и советской власти. Ранее в Финляндию перебралось из Восточной Карелии около 3500 человек»[327]. В Советском Союзе Карельское академическое общество считалось крайне реакционной националистической организацией, которая ставила задачу отторгнуть от СССР территорию Восточной Карелии и присоединить ее к Финляндии.

Члены этого общества были широко представлены в аппарате ВУВК, а заместителем начальника ВУВК в момент его создания стал председатель правления Карельского академического общества подполковник Густав— Ронгар Нордстрем. В период войны численность членов этого общества достигла 3 тыс. человек. В 1942 г. правление Карельского академического общества переехало из Хельсинки в оккупированный Петрозаводск и здесь отметило свой 20-летний юбилей[328].

К сфере коллаборационизма следует, по-видимому, отнести и браки между представителями местного населения Карелии и оккупантами. Известный финский историк А. Лайне в книге «Два лица Великой Финляндии. Положение гражданского населения Восточной Карелии при финском оккупационном режиме, 1941–1944» отмечает: «Большая часть документов, касающихся браков, была утрачена во время отступления из Карелии. Отчеты свидетельствуют, что в 1942 г. было заключено 47 браков, в 1943 г. — 238, на 1944 г. данные отсутствуют, но их количество, очевидно, было значительным, поскольку во время оккупации число браков росло»[329].

А. Лайне объясняет браки местных жителей Карелии с оккупантами следующим образом: «Безусловно значимым фактором в увеличении количества заключаемых браков стали преимущества, получаемые при вступлении в брак с представителями того или иного народа. Если один из супругов был представителем финноугорского народа или один из супругов, принадлежащий к финноугорскому народу, заключал брак с финном, то "вторая половина" автоматически получала льготы, в частности продовольственные или товарные карточки. Особенно престижным считалось заключение брака с представителями финского народа, ведь это означало получение гражданства Финляндии и, естественно, привилегированного положения в обществе: это был типичный для оккупированной Карелии брак военного времени»[330].

Судя по опубликованным в третьем выпуске сборника «Устная история в Карелии»[331] воспоминаниям людей, переживших финскую оккупацию, контакты между финскими военными и местными женщинами не были редким явлением, особенно в национальных районах. Однако над. о иметь в виду, что во время войны и сразу после нее подобные контакты воспринимались подавляющим большинством советских граждан крайне негативно, как своего рода предательство. Часто это приводило к трагедиям.

Так, жительница с. Шелтозеро вепсянка Валентина Ефимовна Кемлякова (1927 г. р.) вспоминает: «Даже один случай был — мы были на лесозаготовках уже после того, как война окончилась, и с нами работала одна девушка, которая оказалась в положении от финна. И, в конце концов, родила от финна ребенка, мальчика. Ее забрали потом в тюрьму, восемь лет дали. Она убила ребенка. Родила, задушила и положила на улицу под туалетом. Мы нашли, на суд нас отвезли — не рассказать»[332].

Другой житель с. Шелтозеро Владимир Степанович Яршин (1929 г. р.) на вопрос «А девушки от финнов рожали?» ответил: «Ну, это на всю округу, если два, три случая было на моей памяти. И то старались, если могли, как наши пришли, делать аборты, прятали детей. Я вот три случая знаю, пострадали эти девки, аборты были строжайше запрещены»[333].

В целом анализ проявлений культурного коллаборационизма среди местного финно-угорского населения в период финской оккупации 1941–1944 rr. показывает, что масштаб этого явления был незначительным как в силу небольшого числа самих жителей, так и из-за пассивности большей части населения.

2.4. Военный коллаборационизм

Среди всех направлений коллаборационизма наибольший интерес для исследования представляет военная коллаборация — служба в военных формированиях противника (воинских частях, охранных батальонах, разведке и контрразведке и т. п.).

В 1941–1944 гг. финские власти по инициативе военной разведки и националистов сформировали ряд воинских подразделений по национальному признаку: тюрские, эстонский и др. Для ведения боевых действий на северо-западе СССР финская сторона особое внимание придавала привлечению в свою армию карел и финнов-ингерманландцев, что должно было придать процессу завоевания Восточной Карелии, по мнению финского командования, печать освободительной борьбы финно-угорских народов от власти большевиков.

Как правило, они служили в «Отделении К» (Osasto К) или бригаде Кууссари (Prikaati Kuussari) под командованием подполковника Э. Кууссари, в 4-м разведывательно-диверсионном батальоне (4. erillinen pataljoona), 6-м отдельном батальоне — соплеменников (6. erillinen heimopataljoona). Численность их была различной. Так, в 6-м батальоне служило 2500 финнов-ингерманландцев.

Еще до начала военных действий Финляндии против СССР приказом от 23 июня 1941 г. главнокомандующий финской армией К. Маннергейм объявил о мобилизации проживавших в Финляндии ингерманландцев, олонецких и беломорских карел, а также финнов — участников так называемых племенных войн. Так были сформированы Беломорский (Виэнан) и Олонецкий (Аунуксен) родственные батальоны. Вместе с некоторыми другими подразделениями они вошли в состав Олонецкой оборонительной бригады под командованием подполковника Э. Кууссаари[334].

В составе финских войск Олонецкая оборонительная бригада в августе 1941 г. вела наступление на поросозерском направлении. В начале октября 1941 г. бригаду перевели в уже оккупированный Петрозаводск, при этом Беломорский (Виэнан) батальон под командованием Кууссаари был отделен от бригады и направлен на север через г. Каяни на Ухтинское направление. По прибытии в Петрозаводск Олонецкий и Ингерманландский батальоны бригады под командованием капитана Уулсона были размещены в центральных казармах на ул. Гоголя. Общая численность бригады составляла около 3000 человек[335].

В октябре 1942 г. Олонецкая бригада была расформирована и из ее состава выделили батальон, состоявший преимущественно из карел. Его переименовали в 3-й родственный Хеймобатальон (братский батальон). В состав батальона были включены представители местного финно-угорского населения из числа военнопленных[336]. Кроме того, в батальон добровольно вступали граждане родственных финнам национальностей, проживавшие на оккупированной территории Карелии.

По мнению финского командования, 3-й Хеймобатальон должен был воевать за освобождение «соплеменников», вдохновлять жителей Карелии на борьбу против СССР или хотя бы расположить местное население к финской армии. Как отмечает финский исследователь Х. Сеппяля, численность батальона была, по одним данным, 1070 человек, по другим — 1115 человек, из которых 837 бойцов служили в Красной Армии. По советским законам бойцы батальона считались предателями, всех их ждала смертная казнь или длительные сроки заключения[337].

По архивным документам, хранящимся в Архиве Управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Республике Карелия, следует, что общая численность батальона составляла 1100–1200 человек. Батальон имел в своем составе три стрелковые роты, каждая численностью около 200 человек, пулеметную и минометную роты, штабную роту, взвод связи и специальную запасную роту численностью до 100 человек[338].

Интересные данные о 3-м Хеймобатальоне содержатся в Национальном архиве Республики Карелия (фонд 804 «Военное управление Восточной Карелии»). К сожалению, до последнего времени эти материалы, представленные на финском языке, не исследовались ни российскими, ни финляндскими историками и не введены в научный оборот. Из них, в частности, следует, что добровольцы 3-го Хеймобатальона, бывшие советские граждане финно-угорских национальностей, получали ежемесячную зарплату. Расценки были следующие: помощник командира батальона — 1400 финских марок; помощник командира роты и командир взвода — 1 тыс. марок; зам. командира взвода — 600 марок; рядовой состав — 600 марок[339]. Приказом министра обороны Финляндии родственникам добровольцев 3-го Хеймобатальона начиная с 1 февраля 1943 г. также выплачивалась ежемесячная зарплата. Эту зарплату получали жены добровольцев и их дети младше 17 лет. Зарплата увеличивалась, если детей было больше одного: на второго ребенка доплачивалось 200 финских марок, на последующих — по 150 марок[340].

Кроме того, нетрудоспособные родители и родственники добровольцев 3-го Хеймобатальона, находившиеся на их иждивении, ежемесячно получали денежное пособие (huoltorahat) в размере 250 финских марок. Так, например, в марте 1943 г. ВУВК положительно отреагировало на заявление солдата Ристо (Григория) Леппоева о выплате его бабушке Марии Леппоевой, проживавшей в г. Петрозаводске на ул. Неглинской, ежемесячного пособия. Финансовый отдел ВУВК, производивший данные выплаты, был завален заявлениями о выплате пособий: Пааво Коппалеву с хутора Ниеменкюля д. Виелъярви (Ведлозеро), Татьяне Зайцевой с хутора Ламминселькя в д. Виелъярви, Анне Егоровой с хутора Пихтилянлахти д. Виелъярви, Анне Ивановой с хутора Калаякко д. Виелъярви и др.[341]

Хотя в батальон отбирали людей, заслуживавших доверия финских властей, их надежность проверялась в особом лагере Ахонлахти (район г. Савонлинна), где финская военная контрразведка внедрила в батальон своих людей. Уже там выявилось несколько офицеров, которые намеревались перейти на советскую сторону или уйти в партизаны в тылу финнов. Их отправили обратно в лагерь для военнопленных.

В течение четырех месяцев (ноябрь 1942 г. — февраль 1943 г.) личный состав батальона занимался строевой, боевой и тактической подготовкой. Все участники батальона подписывали обязательства добровольцев следующего содержания: «Я, (фамилия, имя, отчество), добровольно вступая в финскую армию, обязуюсь честно и добросовестно служить финскому правительству в его борьбе против советской власти и большевизма. За нарушение дисциплины буду привлечен к ответственности»[342].

Из числа военнопленных-добровольцев командные должности в батальоне занимали четыре человека: Хямеляйнен, бывший командир Красной Армии, командир хозяйственного взвода штабной роты; Федулов, бывший командир Красной Армии, командир взвода 2-й роты; Мартынов, бывший лейтенант Балтийского флота, командир взвода 3-й роты, и Пастухов, бывший лейтенант Красной Армии, командир 4-го взвода 1-й роты[343].

В начале мая 1943 г. 3-й родственный батальон был переодет в форму финской армии (до этого форма была смешанной — английская и финская старого образца), переброшен на Карельский перешеек и через три недели отправлен на передовую. Следует отметить, что финское командование испытывало постоянное недоверие к бойцам батальона, поскольку не редкими были случаи перехода солдат на сторону Красной Армии, побегов за линию фронта[344].

Так, в сентябре 1943 г., когда батальон находился на передовой в районе озера Лемболово (Карельский перешеек), в 1-й стрелковой роте был раскрыт заговор группы солдат, готовивших массовый переход бойцов батальона на советскую сторону. По плану заговорщики должны были, по возможности, уничтожить офицерский состав батальона, взорвать оборонительные сооружения, захватить оружие и наиболее антисоветски настроенных солдат и перейти на сторону Красной Армии. Заговором руководил бывший майор Красной Армии Микко Никконен (Михаил Никитин). Но заговор был раскрыт финской контрразведкой из-за предательства одного из его участников в момент подготовки взрыва оборонительных сооружений. В результате были арестованы 64 человека из 1-й роты, произведены аресты и в других подразделениях. Все арестованные были направлены в г. Выборг, откуда в батальон возвратился только один — помощник командира 2-го взвода 2-й роты Михаил Лебедев, назначенный после возвращения командиром 2-го взвода. Советская военная разведка, имея информацию об этом неудавшемся заговоре, сделала вывод, что Лебедев являлся агентом финской контрразведки и провокатором, выдавшим заговорщиков[345].

В связи с раскрытием заговора и массовыми арестами 24 сентября 1943 г. батальон был переведен с передовой линии фронта в тыл, переукомплектован и использовался на строительстве оборонительных сооружений и заготовке леса в районе Термолово. 22 мая 1944 г. его вновь выдвинули на передний край финской обороны в районе Охты, юго-западнее озера Лемболово. Летом 1944 г. батальон принимал активное участие в боевых действиях, отступая с боями до Вуокса-Сувантовской водной системы. За хорошую службу и упорство в боях его переименовали в 3-й отдельный героический добровольческий батальон, 22 человека из его состава были награждены медалью «Свободы». К началу августа 1944 г. батальон, понесший в боях с частями Красной Армии тяжелые потери, получил пополнение за счет новых вербовок в лагерях военнопленных и передан в оперативное подчинение командиру 2-й пехотной дивизии финской армии[346].

В конце войны с Финляндией 29 августа 1944 г. в лесу югозападнее Тарпила на Карельском перешейке были обнаружены зарытые в землю и замаскированные дерном два ящика с документами штаба 3-го родственного батальона. В руки советского командования попали практически все списки офицерского и рядового состава батальона. Эти документы, а также показания арестованных бойцов 3-го родственного батальона стали впоследствии основанием для поиска и возвращения в СССР его участников[347].

После заключения перемирия между СССР и Финляндией 19 сентября 1944 г. 3-й родственный батальон командованием финской армии был направлен на север Финляндии с тем, чтобы принять участие в изгнании находившихся там немецких войск. Однако в боях с немцами батальон использован не был, поскольку с этапа по требованию советских властей был возвращен в Выборг и затем доставлен в СССР[348].

Союзная контрольная комиссия, прибыв после перемирия осенью 1944 г. в Финляндию, приступила к сбору уехавших из Советского Союза карел и ингерманландцев для отправки их на родину. Прежде всего искали тех, кто с оружием в руках воевал на стороне Финляндии против своей родины. Это возвращение превратилось в большую и длительную операцию — с 1944 по 1953 г. Всего СССР было передано около 2 тыс. человек. Только небольшая часть при помощи финской разведки бежала в Швецию.

Трагично сложилась судьба этих людей на родине. Финнов-ингерманландцев, которые служили в 6-м батальоне, в СССР осудили по ст. 58 Уголовного кодекса РСФСР (измена родине) к 10–25 годам лишения свободы. Такая же участь постигла и бойцовкарел из 3-го родственного батальона. Всего было арестовано и осуждено около 400 бойцов этого подразделения[349]. После отбывания наказания оставшиеся в живых вернулись на места своего прежнего проживания, в том числе и в Карелию.

Составной частью военной коллаборации являлось сотрудничество части советских военнослужащих с финскими оккупационными властями в сфере разведки и контрразведки.

Финляндия, начиная военные действия против СССР в конце июня 1941 г., рассчитывала на быструю победу в «молниеносной войне». Однако эти планы провалились, и с начала декабря 1941 г. линия советско-финляндского фронта стабилизировалась и оставалась практически неизменной до июня 1944 г. Началась позиционная война, в которой финскому военно-политическому руководству постоянно требовались новые сведения о Красной Армии и ее планах. Для этого в конце 1941 — начале 1942 г. на территории Финляндии и в оккупированных районах Советской Карелии финская и германская разведки создали шесть разведывательных школ: в Петрозаводске, Медвежьегорске, Савонлинне, Рованиеми и Суомуссалми.

Самой крупной была Петрозаводская школа финской разведки, которая появилась в Петрозаводске в конце 1941 — начале 1942 г. и с 1943 г. действовала под прикрытием полка Северного отделения Русской освободительной армии (РОА). Опасаясь нападения подразделений советских спецслужб, в целях конспирации она неоднократно меняла место своей дислокации. В 1942 г. школа была переведена из Петрозаводска в населенные пункты Пряжинского района, расположенные на западном берегу озера Шотозеро: Улялега, Курьяла, Минала и Каменный Наволок. В ноябре 1943 г. школа переехала в Финляндию, где действовала с перерывами в Роуколахти и Савитайпале до июля 1944 г.

Командный состав школы в основном был укомплектован из советских военнопленных, хотя ключевые должности в разведшколе занимали финны. Слушатели и преподаватели школы значились в ее списках под псевдонимами. Руководил разведшколой капитан финской армии Музика, он же Карпела, он же Борис Карпов, карел, уроженец д. Святнаволок Кондопожского района Карелии. Вместе с отцом, участником антисоветских восстаний начала 1920-х гг., Карпов бежал в Финляндию. До войны учился на медицинском факультете Хельсинкского университета. Владел русским, финским и немецким языками. Личным адъютантом Карпова был его двоюродный брат Иван Карпов, уроженец д. Сопоха Кондопожского района, красноармеец, перешедший на сторону финнов на Свирском участке фронта[350].

Среди преподавателей Петрозаводской разведшколы следует выделить бывшего майора Красной Армии, командира 1-го полка Северного отделения РОА {армии Власова) Александра Владимировича Владиславлева (псевдоним Владимиров). Должности других преподавателей занимали бывшие капитаны и лейтенанты Красной Армии[351]. Так, в 1943 г. в числе преподавателей значились бывшие лейтенанты РККА Шульгин (преподаватель тактики РККА), Сердюков (преподавал спецдисциплины), Ландышев (читал лекции по теме «Методы работы советской контрразведки») и т. д. Слушателями Петрозаводской школы финской разведки были советские военнопленные, вставшие на путь сотрудничества с финскими оккупационными властями.

Подготовка разведчиков началась в мае — июне 1942 г., на курсах одновременно готовили до 20 агентов. В сентябре 1943 г. состоялся первый выпуск разведчиков-радистов в количестве 30 человек. Часть из них сразу была заброшена в тыл Красной Армии. Выпуск разведчиков был замаскирован и проводился под видом выпуска офицеров РОА, поэтому выпускникам была зачитана телеграмма генерала Власова, который «приветствовал новое пополнение офицеров РОА»[352]. Всего, по разным данным, только в одной Петрозаводской разведшколе в период ее существования было подготовлено от 80 до 300 агентов[353].

К 1943 г. финская разведка «умело» перевела Петрозаводскую разведшколу под руководство советских военнопленных, которые входили в состав Русской освободительной армии. По воспоминаниям очевидцев, в конце апреля 1943 г. А. В. Владиславлев (Владимиров) выехал из Петрозаводской разведшколы в Смоленск, в штаб генерала Власова, и вернулся обратно примерно через три недели. По возвращении он собрал преподавательский состав и заявил, что разведшкола входит в первый разведывательный полк «Северного рога РОА имени генерала Власова», командиром которого назначен он, Владимиров. На этой же встрече был зачитан приказ о присвоении званий преподавательскому составу Петрозаводской разведшколы.

Владимиров являлся начальником указанного полка финской разведшколы от русского командования РОА, а от финского командования начальником разведшколы был майор Петерсон {Р. Раски), которому Владимиров подчинялся. Необходимо отметить, что к этому времени разведшкола уже переехала из Петрозаводска в д. Улялега.

Таким образом, финны осуществляли только общее руководство разведшколой, формально переподчинив ее генералу Власову и РОА с присвоением школе статуса разведывательного полка «Северного рога РОА имени генерала Власова»[354].

Следует отметить, что преподаватели Петрозаводской разведшколы, подобранные финнами из числа советских военнопленных, были достаточно образованными людьми, многие являлись опытными офицерами Красной Армии. Волею судеб они оказались в плену в первый год войны, и, судя по архивным документам, их объединяло одно общее обстоятельство — неприятие сталинского режима. Назовем некоторых руководителей и преподавателей Петрозаводской разведывательной школы.

Николай Семенович Абудихин (Ободихин), он же Тихон Таранцев, украинец, младший лейтенант РККА, командир артподразделения 115-й СД, капитан армии Власова, окончил Петрозаводскую разведшколу 1 мая 1943 г., оставлен в школе преподавателем, проводил практические занятия по специальному делу, находился в школе до последнего дня ее существования, затем был направлен на сельхозработы в крестьянские хозяйства Финляндии[355].

Гавриил Михайлович Овсянников, русский, бывший лейтенант РККА, связист, командир роты связи, служил на мурманском направлении, в плен попал в 1942 г., после пленения находился в 1-м офицерском лагере военнопленных, работал библиотекарем, завербован финнами в 1942 г., в мае 1943 г. окончил Петрозаводскую разведывательную школу под псевдонимом Фомин, был оставлен в школе начальником курса радистов, одновременно выполнял функции помощника начальника штаба (власовского) полка. Находился в разведшколе до ее закрытия[356].

Валентин Иванович Александров, родился в г. Смоленске, в 1940 г. окончил Ленинградское училище военных сообщений, в плен попал раненым в районе Выборга. Находился в 1-м офицерском лагере военнопленных, где участвовал в самодеятельности, автор и исполнитель антисоветских песен. С мая по октябрь 1943 г. обучался в Петрозаводской разведшколе в д. Улялега под псевдонимом Андронов, по окончании школы был оставлен на преподавательской работе, готовил радистов, финны присвоили ему звание лейтенанта. В школе был до последнего ее дня[357].

Особого внимания заслуживает преподаватель Петрозаводской разведшколы Петр Петрович Соколов (1891–1971), который имел большой опыт разведывательной работы. В 1917 г. он окончил 3-ю Петергофскую школу прапорщиков, был защитником сборной России по футболу на Олимпийских играх 1912 г. в Стокгольме. Соколов боролся с советской властью с 1918 г., поддерживал контакты с английской разведкой. Перебрался в Хельсинки, где резидент британской разведслужбы Mi 1 С, ставшей известной чуть позже как SIS, капитан Эрнст Бой с предложил Соколову продолжить тайную курьерскую деятельность: поддерживать связь между разведпунктом, расположенным в приморском финском городке Териоки, и Полем Дюксом, резидентом-нелегалом в Петрограде (оперативный псевдоним ST-25). В течение всего 1919 г. Соколов неоднократно переходил советскую границу, доставляя для Дюкса инструкции, и возвращался назад с добытыми разведчиком сведениями. По просьбе англичан в качестве проводника переправлял в Петроград и обратно нужных людей. В начале 1920-х гг. Соколов становится помощником английского резидента в Финляндии Николая Бунакова. Одновременно на Соколова возлагается руководство нелегальным разведпунктом в Териоки (оперативный псевдоним Голкипер). В то же время Соколов являлся членом нескольких русских эмигрантских организаций в Финляндии. Его знания и опыт в сфере разведывательно-подрывной деятельности против СССР оказались востребованными финскими спецслужбами. В 1920-1930-е гг. Соколов вместе с сотрудником финской разведки капитаном Тойво Салокорпи готовил и направлял агентуру в СССР.

В 1940 г. Соколов являлся одним из руководителей отдела пропаганды Главного штаба финской армии. Кроме того, он ярко проявил себя как диктор радиовещательной компании «Лахти». Обладая хорошо поставленным басом, Петр Соколов считался в эмигрантских кругах лучшим русскоязычным радиокомментатором в Европе и мог составить конкуренцию своему сопернику по информационно-пропагандистской войне — Юрию Левитану. В 1941 г., не прекращая своей работы в финском Главном штабе и на радио, Соколов стал сотрудничать с Абвером. Для начала его включили в состав зондеркоманды «Ленинград», перед которой стояла задача войти в город вместе с частями немецких войск и немедленно захватить архивы областного комитета ВКП(б) и Управления НКВД, после чего обеспечить их эвакуацию и сохранность. Позже Соколов работал преподавателем финской разведшколы в Петрозаводске, активно участвовал во власовском движении, возглавлял Северное отделение РОА.

В 1942 г. советские органы безопасности объявили Соколова во всесоюзный розыск как особо опасного государственного преступника. Предчувствуя расплату, в сентябре 1944 г. он бежал в Швецию, жил в пригороде Стокгольма, повторно женился. Есть информация, что он сотрудничал со шведской военной разведкой. В 1950-е rr. Соколов работал массажистом в спортивном клубе Стокгольма.

По иронии судьбы бывший футболист закончил свой жизненный путь в том же городе, где когда-то, в далеком 1912 г., защищал спортивную честь России. Он умер в 1971 г. в возрасте 80 лет и похоронен на кладбище в Энчепинге — пригороде Стокгольма. На его могильной плите вместо настоящих имени и фамилии — Петр Соколов — значится Peter Sahlin. Даже уходя в мир иной, он не забыл позаботиться о конспирации[358].

Что касается курсантов, то все разведывательные школы финской разведки комплектовались исключительно советскими военнопленными, находившимися в концлагерях Финляндии. При подборе курсантов в разведшколы финская разведка использовала крайне тяжелое положение в лагерях советских военнопленных, хотя, надо признать, были и добровольцы. Возраст курсантов колебался от 19 до 40 лет. Все должны были быть здоровыми. Предпочтение отдавалось лицам, которые были обижены советской властью. Многие были судимы, встречались и просто уголовные элементы. Идейных противников советской власти было немного[359].

В разведшколах были представлены многие регионы и национальности СССР, но преобладали представители славянских национальностей. Определенная часть курсантов была родом из Карелии. Так, в Петрозаводской разведшколе курсант Смирнов был родом из Петрозаводска, Щукин, Бородулин, Сахаров являлись уроженцами Пудожского и Медвежьегорского районов республики.

В период обучения курсанты систематически подвергались идеологической обработке. Как правило, еженедельно проводился лекционный обзор военных действий на советско-германском фронте. Много говорилось об успехах германских и финских войск, демонстрировались кинофильмы, восхваляющие «непобедимость» германской и финской армий, т. е. курсантам внушалась уверенность в скорой и неизбежной победе германских войск и поражении Советского Союза. Школы регулярно снабжались периодической литературой, в частности оккупационной газетой «Северное слово», выходящей на русском языке. Кроме того, в 1942 г. специально для курсантов Петрозаводской разведшколы издавали журнал «За новую Русь».

Для многих советских военнопленных, вставших на путь коллаборационизма в период войны, учеба в разведшколе и дальнейшая заброска в тыл РККА являлась одним из способов выживания в условиях войны, а также возможностью вернуть на родину и передать советскому военному командованию информацию о деятельности разведшкол.

Первые задержания агентуры финских разведшкол в Карелии относятся к концу июня-началу июля 1942 г. Начиная с августа 1942 г. задержания в тылу РККА носят уже массовый характер, так как многие агенты являлись с повинной в органы безопасности. Так, во второй половине августа — начале сентября 1942 г. Петрозаводской разведшколой были заброшены в Архангельскую, Вологодскую, Ленинградскую области и в г. Беломорск 12 агентов (шесть агентурных пар), однако никто из них не выполнил задания. Практически сразу после заброски с повинной в органы НКВД явились семь человек. Четыре агента были задержаны в начале сентября 1942 г., и только одного — Потапова — арестовали 8 января 1943 г. в Москве при очередном призыве в ряды РККА. При этом задание финской разведки он не выполнил, да и выполнять не собирался.

Изменения на советско-германском фронте после Сталинградской битвы (ноябрь 1942 — февраль 1943 г.) и особенно Курской наступательной операции (июль — август 1943 г.) повлекли изменения в настроениях тех, кто в годы войны встал на путь сотрудничества с оккупантами.

Так, в Петрозаводской разведывательной школе именно с 1943 г. меняется настроение среди преподавательского состава и курсантов: появляется неверие в победу германского оружия. Судя по архивным документам, в августе — сентябре 1943 г. финское руководство школы и командование разведывательного полка власовской армии, совместно с финской военной контрразведкой, провели операцию «по чистке рядов» в духе предвоенного нацистского гестапо и советского НКВД, арестовав ряд ведущих преподавателей разведшколы, сомневавшихся в победе нацистов, — Шульгина, Громова, Полежаева, Чеканова, Цветкова, Черемухина, а также преподавателя бокса. По свидетельствам очевидцев, все заговорщики были обвинены в проведении антифинской пропаганды[360].

Можно утверждать, что в августе — сентябре 1943 г. фактически закончилась активная деятельность Петрозаводской разведывательной школы, она уже не оправилась от скандала, связанного с «заговором», не исчезла подозрительность к курсантам со стороны финнов. В ноябре 1943 г. школа переехала в Финляндию в местечко Роуколахти, где и была закрыта. Курсантов вернули в лагеря военнопленных. Лишь в июне 1944 г. их вновь привезли в разведшколу, которая до июля 1944 г. дислоцировалась в школе Савитайпале. Новых курсантов призвали из Хеймобатальона (родственного батальона)[361]. С окончанием войны закончилась и деятельность Петрозаводской разведшколы. Судьбы ее курсантов были печальными: большинство из них по требованию советской стороны были возвращены в СССР, где их ожидала судьба предателей Родины — уголовное преследование и длительные сроки заключения. И только небольшой части курсантов удалось бежать в третьи страны, прежде всего в Швецию.

Если Петрозаводская разведшкола формировалась преимущественно из советских военнопленных, русских по национальности, то Суомуссалмская разведшкола и разведывательная школа при 2-м отделении финской военной полиции г. Медвежьегорска, или Медвежьегорская разведшкола, в подборе курсантов продолжали традиции, заложенные финской разведкой еще в 1920-е гг.: привлекали к сотрудничеству лиц родственных национальностей, прежде всего советских финнов, карел и вепсов.

Так, в Суомуссалмской разведшколе в 1942 г. обучалось шесть курсантов, четверо из них были жителями Карелии, карелами по национальности. Пекка Карпонен родился в 1917 г. в Ухтинском (Калевальском) районе, обучался под псевдонимом Суло Сергияйнен[362]. Михаил Семенович Мотин родился в 1918 г. в д. Декнаволок Петровского района Карелии, карел. Пленен финскими войсками 31 августа 1941 г. Обучался в школе с марта по июль 1942 г. под псевдонимом Тойво Топпинен[363].

Эловара, он же Василий Назарович Эловаара, он же Вилле (Василий) Салонен (псевдоним Пекшуя), родился в 1918 г. в д. Костомукша Калевальского района, карел, в плен попал летом 1941 г. в районе г. Сортавала. В марте 1942 г. был завербован финской разведкой и учился в разведшколе под псевдонимом Хейкки Салонен. После окончания школы находился на службе в 3-й разведывательной роте, неоднократно забрасывался в тыл РККА с разведзаданиями. В 1945 г. финской разведкой переброшен в Швецию[364].

Василий Еремеевич Богданов родился в 1912 в с. Ухта, карел, 2 августа 1942 г. добровольно перешел к финнам. Содержался в лагере военнопленных в Суомуссалми. В мае 1943 г. учился в разведшколе под псевдонимом Вилле Елкели, затем служил в 3-й роте. Неоднократно забрасывался в тыл РККА с разведзаданиями. В 1945 г. перебрался в Швецию.

В Медвежьегорской разведшколе разведподготовку с конца сентября 1942 г. по февраль 1943 г. получили 11 человек, в их числе четверо из Карелии (Ремшу, Зайцев, Петров и Ткач)[365].

Необходимо отметить, что финские разведывательные школы забрасывали агентуру в тыл РККА в течение всей войны. В отчете НКГБ КФССР о результатах контрразведывательной и следственной работы за период 1941–1945 гг., направленном во 2-е (контрразведывательное) Управление НКГБ СССР 29 апреля 1945 г., отмечалось, что за период Великой Отечественной войны в тылу частей Красной Армии на Карельском фронте было задержано 129 агентов финской разведки, окончивших разведывательные школы[366]. При этом следует подчеркнуть, что в финских и германских разведшколах было подготовлено и заброшено в советский тыл значительно больше агентуры, чем было задержано. Этот факт отмечается и в исторической литературе. Так, по данным финского журналиста Ю.Рислакки, в 1941–1944 гг. финская разведка забросила в тыл Красной Армии до 500 агентов, из которых половину составляли советские граждане[367].

Розыск коллаборационистов продолжался и после окончания Великой Отечественной войны как в СССР, так и за рубежом. В результате розыскных мероприятий многие агенты были арестованы. Для советской стороны было принципиально важно вернуть всех коллаборационистов на родину, где они считались предателями, с тем, чтобы они понесли заслуженное наказание. Покажем этот процесс на примере советских военнопленных, которые пошли на сотрудничество с финскими властями в сфере разведки и оказались в составе 2-й разведывательной роты финской разведки под командованием майора Инта Энсио Куйсманена (1942–1944). В документах карельских архивов эта рота обозначается разными наименованиями: «Косалмский разведывательный пункт», «Косалмский разведпункт. 2-я рота 4-й разведбатальон», «отряд майора Куйсманена», «разведывательно-диверсионный отряд майора Куйсманена», а также «Косалмская разведывательная школа. Командир майор Куйсманен»[368].

Отряд майора Куйсманена играл особую роль в тайной деятельности разведки Финляндии, так как в период 1941–1944 гг. на территории оккупированной Карелии в полном составе находилась только одна разведывательная рота финской разведки — это рота майора И. Куйсманена. Остальные разведывательные роты финской разведки располагались в глубоком тылу на территории Финляндии.

По мере продвижения финских войск происходило и передвижение разведывательной роты. После Йоэнсуу (Финляндия), где она была создана в апреле 1941 г., рота передислоцировалась в Леппясюрья (Суоярвский район), оттуда в Вешкелицу (тот же район). После оккупации Петрозаводска рота переехала в столицу Карелии, а в апреле 1942 г. разместилась в Косалме (Петровский, позже Прионежский район)[369]. По данным финансовых документов, ведомостей на получение зарплаты сотрудников финской разведки, всего со дня создания роты (11 апреля 1941 г.) и до ее расформирования (октябрь 1944 г.) в отряде Куйсманена проходило службу не менее 300 человек. Однако состав роты достаточно часто менялся.

В российских архивах мы не найдем точных данных о личном составе отряда Куйсманена. Так, М. А. Зазюля в августе 1945 г. на допросе показала, что «В м. Косалма находилось примерно 200 финских солдат…». А. А. Мохова на допросе в ноябре 1950 г. говорила, «что в отряде было около 100 человек…»[370]. По информации разведывательного отдела Управления войск НКВД по охране тыла Карельского фронта в июне 1944 г. в Косалмском разведывательном пункте находилось 130 человек[371]. И только бывший руководитель финской военной разведки генерал Р. Хейсканен называет точное количество личного состава каждой из четырех рот 4-го особого разведывательного батальона — 156 человек[372].

Следует отметить, что в отряде Куйсманена в разные годы проходили службу в общей сложности 62 советских военнопленных. Первая партия советских военнопленных в количестве 12 человек поступила в отряд в феврале-апреле 1942 г. Все они добровольно перешли на сторону финнов и были военнопленными Петрозаводского лагеря № 5. В плен попадали на Карельском фронте. Начиная с осени 1941 г. Куйсманен брал в свой отряд в основном лиц, репрессированных при советской власти, многие из них отбывали срок заключения или находились на высылке в Карелии. Ему важно было, что военнопленные пострадали от советской власти и могли быть недовольны ею[373]. Однако число военнопленных не превышало 8 процентов от общего числа военнослужащих отряда. По показаниям Сташковой, наибольшее количество советских военнопленных — 21 человек — было в марте 1943 г.[374]

Необходимо подчеркнуть, что подбор кадров для отряда, а также его контрразведка были поставлены на высоком уровне. Об этом говорит тот факт, что за время существования разведывательной роты из нее не было ни одного побега.

Война закончилась, и судьба агентов отряда Куйсманена была окончательно решена. Розыск агентуры и пособников противника советские спецслужбы начали сразу после освобождения территории Карелии, шел он не только на территории СССР, но и за рубежом.

Одним из первых в июле 1944 г. органами НКГБ Карело-Финской ССР был арестован житель д. Намоево Иван Степанович Михалкин, который поддерживал тесные контакты с И. Куйсманеном. Они ходили друг к другу в гости, вместе обедали, разговаривали на карельском языке. В итоге престарелого Михалкина арестовали как агента финской разведки. Практически одновременно с ним была арестована и его дочь Анна Ивановна Михалкина, которую обвинили в причастности к агентуре финской разведки и содержании конспиративной квартиры[375].

Практически все советские военнопленные, служившие в отряде И. Куйсманена, выехали с личным составом разведывательного пункта в Финляндию, никто из них не хотел добровольно возвращаться в СССР. Финские власти и сотрудники военной разведки в благодарность за сотрудничество оказывали им всяческую помощь в получении гражданства и финских паспортов. Так, И. П. Гоц после перемирия принял финское гражданство и 10 месяцев жил с женой на станции Волти. В ноябре 1944 г. ему выдали паспорт на имя Катая (Катала) Ииво, получить паспорт помог ему капитан Мармо. В конце 1944 г. финские паспорта получили еще несколько человек: П. В. Гандзий получил документы на имя Пааво Кайсанена, С. И. Розевик стал Рояла Симо, Н. Я. Кумбышев — Николаем Кумпуненом, С. Г. Гайнатуллин жил в Хельсинки под именем Калле Кейнонен, Г. Семенец — под именем Рикку Синккинон, Д. Смагин стал Янне Салминеном, Н. И. Плуток — Ниило Лутсом[376].

Однако по требованию советской стороны финская полиция начала их розыск. И 20 июля 1945 г. первая партия в количестве 12 человек была этапирована из Финляндии в г. Выборг в принудительном порядке под строгим конвоем «как не желавших вернуться в СССР». В СССР следствие по ним вело 4-е отделение ОКР «СМЕРШ» 23-й армии[377]. Следствие велось ускоренными темпами, и уже 11 октября 1945 г. военный трибунал войск НКВД Ленинградского округа рассмотрел дело по обвинению… и приговорил их по статье 58-1«б» УК РСФСР (измена родине, совершенная военнослужащими…) к суровым срокам наказания[378]: И. П. Гоца и Н. Я. Кумбышева приговорили к 25 годам лишения свободы и пяти годам поражения в правах; И. П. Гандзия, И. Г. Филя, С. И. Розевика и И. Г. Товстика — к 20 годам лишения свободы и пяти годам поражения в правах[379].

Несколько позже были арестованы и осуждены к различным срокам заключения еще около 20 советских граждан, служивших в отряде майора Куйсманена, в их числе: С. Г. Гайнатуллин, И. Е. Иванов, Н. А. Кузьмин (Кузьминов), Н. Николаев, Н. Г. Парфимович, Н. И. Плуток, Г. П. Семенец, С. И. Сироткин, Д. Смагин, Г. Соловенко, И. С. Як овец, А. Ясницкий. Также были осуждены две женщины, работавшие в отряде на подсобных работах, — А. И. Михалкина и А. А. Мохова (девичья фамилия Сташкова)[380].

Боясь преследования советских властей, из Финляндии в другие страны бежали многие члены отряда Куйсманена из числа бывших граждан СССР, которые еще в 1930-е rr. ушли в Финляндию. Назавем некоторых из них: Тойво Баски, он же Тойво Матвеевич Баски, родился в 1918 г. в Тосненском районе Петроградской губернии, ингерманландец. До войны бежал в Финляндию, в период с 11 апреля 1942 г. по июль 1944 г. служил младшим сержантом в отряде Куйсманена. Окончил школу парашютистов-разведчиков, радист. Неоднократно перебрасывался в тыл РККА с разведывательными заданиями. После перемирия бежал в Швецию[381].

Михаил (Микко) Иванович Пёллё (Пелле, Пюлля) родился в 1916 г. в д. Старый Белоостров Петроградской губернии. В 1933 г. бежал в Финляндию. С 11 апреля 1942 г. по июнь 1944 г. служил прапорщиком во 2-й роте. Окончил две разведшколы и спецшколу парашютистов. По заданию финских и немецких разведорганов неоднократно забрасывался в советский тыл, в том числе в Ленинград, откуда передавал разведсведения по рации. За выполнение заданий награжден немецким железным крестом и финским крестом Маннергейма. После перемирия женился на дочери заместителя начальника военной разведки майора М. И. Котилайнена — Лене Котилайнен, которая в 1944 г. также была в отряде И. Куйсманена. В 1945 г. Пелле служил в финской пограничной охране и жил у тестя в Хельсинки. Позже с женой выехал в Швецию, а оттуда в Венесуэлу[382].

Сунимяки, до 1941 г. Николай Иванович Михайлов, родился в 1911 г. в Петроградской губернии, в 1935 г. бежал в Финляндию, в 1939–1940 гг. служил в финской армии. С 11 апреля по 10 октября 1942 г. и с 1 октября 1944 г. служил во 2-й роте. В мае 1942 г. находился в Косалме. Летом 1943 г. служил в Петрозаводской разведшколе, занимался подготовкой агентуры и заброской ее в тыл РККА. После окончания войны жил в Хельсинки, в январе 1946 г. с семьей бежал в Швецию[383].

И таких примеров можно привести много.

Составной частью военной коллаборации следует считать службу советских граждан в органах финской полиции. Судя по архивным источникам, почерпнутым нами из фондов карельских ведомственных архивов (Архив УФСБ РФ по РК и Архив МВД РК) таких тоже было немало.

Так, бывший педагог Петрозаводского педучилища Аапо Петриляйнен был заброшен в тыл финских войск разведотделом Карельского фронта. Добровольно сдался в плен и пошел на сотрудничество с финскими властями: работал переводчиком в военной полиции г. Петрозаводска, был награжден финским орденом. По заданию финской разведки забрасывался на территорию Пудожского района. Вместе с отступающей финской армией в 1944 г. ушел в Финляндию[384].

В органах военной полиции служил Александр Константинович Дятлов, до войны работавший бухгалтером-ревизором Карелфинпотребсоюза[385].

Среди тех, кто пошел на сотрудничество с финской разведкой в военный период, были и сотрудники советской разведки. Так, Адольф (Михаил) Карху, помощник оперуполномоченного КРО НКВД КФССР, в 1941 г. в составе разведывательной группы 1-го отдела НКВД КФССР был с оперативным заданием направлен в тыл финских войск. Добровольно перешел на сторону финнов и выдал полиции все известные ему сведения о работе органов НКВД КФССР. Дал согласие работать переводчиком в военной полиции г. Петрозаводска. В период работы в полиции окончил Петрозаводскую школу финской разведки и ходил на задания в советский тыл на медвежьегорском направлении. В конце войны вместе с отступающей финской армией ушел в Финляндию[386].

Семен Шувалов, бывший сотрудник 3-го спецотдела НКВД КФССР, старший лейтенант госбезопасности, член ВКП(б), командир партизанского отряда «За Родину», который участвовал в походе в тыл противника в составе бригады Григорьева летом 1942 г. О боевом пути отряда рассказывают Г. В. Чумаков и А. Н. Ремизов в книге «Бригада». Авторы отмечают, что после летнего похода 1942 г. Шувалов воевал в отряде «Железняк», а затем в разведывательно-диверсионных группах. Во время выполнения очередной операции в тылу противника пропал без вести в районе Петрозаводска[387].

Рассекреченные сравнительно недавно документы Архива УФСБ РФ по РК дают возможность прояснить эту ситуацию. Осенью 1943 г. Шувалов добровольно перешел на сторону противника. Он предоставил финнам подробную информацию о работе НКВД КФССР, структуре органов, сотрудниках карельской контрразведки, сведения о партизанских отрядах, действующих на Карельском фронте. Выдал финнам ряд агентов НКГБ КФССР, оставленных в Петрозаводске для выполнения заданий[388].

К представителям военной коллаборации следует отнести и тех советских граждан, которые вступали в отряды по борьбе с партизанами или выступали в качестве проводников для финских подразделений при преследовании партизан. Отряды эти создавались по инициативе финских полицейских органов. В документах ведомственных архивов Карелии имеются списки таких антипартизанских отрядов. Так, в октябре 1943 г. подобный отряд в составе 10 человек был сформирован на территории оккупированного Шелтозерского района. В него вошли Павел Михайлович Силин, Павел Матвеевич Силин, Иван Александрович Силин, Евгений Александрович Соловьев, Валентин Павлович Зиновьев, Иван Николаевич Яковлев и др. Участники отряда проходили специальную подготовку, изучали топографию, тренировались в ходьбе на лыжах. Они не привлекались к обязательным хозяйственным работам, проживали в своих домах и в случае необходимости вызывались органами полиции для борьбы с партизанами[389].

В 1944 г. из жителей нескольких деревень этого же района был создан еще один отряд по противодействию партизанам в составе 20 человек, в него вошли: Петр Фокин (д. Горное Шелтозеро), Петр Пасюков (д. Горное Шелтозеро), Петр Смолин (д. Житно-ручей), Пелагея Туйсова (д. Розмега), Иван Мартынов (д. Низовье), Владимир Шабанов (д. Залесье), Матвей Силин (д. Залесье), Алексей Николаев (д. Залесье), Егор Беззубов (д. Залесье), Алексей Беляев (д. Матвеева Сельга), Анна Яковлева (д. Залесье, бывший председатель Горно — Шелтозерского сельского совета), Екатерина Баженова (д. Залесье), Пелагея Соловьева (д. Залесье) и др. Женщины, зачисленные в эти отряды, выступали в качестве проводников при поимке партизан. Основная масса местных жителей сторонилась их, считая предателями[390]. Такие же антипартизанские отряды из местных жителей для борьбы с партизанами формировались на территории Олонецкого, Ведлозерского и других районов Карелии, попавших в зону оккупации.

Вместе с тем анализ недавно рассекреченных архивных документов показывает, что антипартизанские отряды из местных жителей на оккупированной территории Карелии существенно отличались от карательных отрядов, которые создавались в других оккупированных районах СССР, поскольку не принимали участия в военных карательных операциях против партизан. Эти отряды использовались для выявления партизан и оказания помощи в их поимке финским полицейским.

Большую работу по вербовке советских граждан, оказавшихся на оккупированной территории Советской Карелии в 1941–1944 гг., проводил Центральный отдел надзора (контрразведка) при Главной квартире финской армии. Им были созданы следующие филиалы (отделы): Петрозаводский, Заонежский, Олонецкий, Ладвинский, Медвежьегорский, а также отдел надзора на Карельском перешейке. Основная работа финской контрразведки на оккупированной территории состояла в том, чтобы выявить среди местного населения тех, кто оказывал помощь советским партизанам и разведчикам. Кроме того, проводилась работа по выявлению партийного, комсомольского и советского актива, сотрудников НКВД, бойцов истребительных и партизанских отрядов, а также лиц, враждебно настроенных к финским властям[391].

Для осуществления этих целей отделы надзора вели вербовку среди местных жителей, прежде всего тех, кто пострадал при советской власти: репрессированных органами НКВД в годы «большого террора», имевших судимости за разные преступления и отбывших наказания и др. И некоторые советские граждане шли на такое сотрудничество. В ведомственных архивах Карелии имеются списки советских граждан, завербованных финской контрразведкой. Они выдавали оккупационным властям партизан и разведчиков, внедрялись в подпольные группы ЦК КП(б) КФССР, засылаемые на оккупированную территорию, выявляли среди местных жителей недовольных оккупационным режимом.

Петрозаводский отдел надзора в период следствия над арестованными партизанами и разведчиками широко использовал такой метод, как подсадка в камеры своей агентуры (Г. Рямзин, К. Даниева, И. Минин, В. Алешин, В. Луото и др.). В частности, Василий Алешин (1909 г. р., уроженец д. Суложгора Прионежского района КФССР) подсаживался финнами в Киндасовскую тюрьму, выдал Кормоева, Лебедева и других советских патриотов, за что получил от оккупационных властей вознаграждение[392]. Дора Тарасова (1924 г. р., до войны работала в Ухте), разведчица-радистка, сдалась в плен финским властям. Ее подсаживали в различные лагеря, в которых она, выполняя роль провокатора, передавала сведения о советских патриотах[393]. Ксения Даниева {1920 г. р., до войны работала в редакции газеты «Тотуус») была осведомителем финской разведки в Киндасовской и Петрозаводской тюрьмах[394].

Эти же методы применяли Заонежский, Ладвинский и другие отделы надзора. Так, Заонежский отдел надзора подсадил в камеру своего агента Колпакова, который вошел в доверие к партизанам и добыл сведения, на основании которых была разоблачена партизанская группа Островского[395].

К представителям военной коллаборации следует отнести и тех советских разведчиков, которые в силу различных обстоятельств в период войны перешли на сторону противника и пошли на сотрудничество с финской контрразведкой. С самого начала Великой Отечественной войны 4-й отдел НКГБ — НКВД КФССР приступил к организации активной агентурной и диверсионной работы за линией фронта. Наряду с другими направлениями она включала формирование и переброску в ближайший тыл финских войск разведывательно-диверсионных групп для сбора сведений о противнике и проведения диверсионных действий. Для направления в тыл противника разведгруппы комплектовались из двух-трех человек, реже — пяти-шести человек, хорошо знавших район действий, располагавших там связями, владевших финским или карельским языками. Всего за три года войны, как следует из архивных данных, было направлено более 200 разведчиков.

Наряду с политикой заигрывания с национальным населением (к ним относились финны, карелы, вепсы) финские оккупационные власти принимали суровые меры к лицам, заподозренным в оказании помощи партизанам и разведчикам: их заключали в тюрьмы, судили и часто расстреливали прямо на глазах у односельчан. Это не могло не сказываться на населении, оказавшемся на оккупированной финнами территории Карелии.

До перелома в ходе войны многие местные жители боялись встреч с партизанами и разведчиками, отказывались принимать их и давать какую-либо информацию. Как правило, в состав разведгрупп включали бойцов, которые имели родственников на оккупированной территории. Но когда разведчики приходили к родственникам, часто слышали: «Уходи, а не то нас убьют». Имелись случаи предательства как среди местных жителей, так и среди разведчиков, которые шли на уговоры родных и сдавались финским оккупационным властям. Такие факты имели место в первый год войны.

Группа «Боевики» в составе Ивана Матвеевича Мянду и Александры Васильевны Егоровой 13 октября 1942 г. была переброшена на катере в Петрозаводск с задачей установить судьбу ранее заброшенных агентов, вербовки новых, а также сбора разведданных. Группа не выполнила задание, была пленена финнами во время переправы. Мянду пошел на сотрудничество с финнами (позднее был увезен в Финляндию, судьба неизвестна), Егорова сидела в финской тюрьме, после войны репатриирована в СССР[396].

Спецгруппа (арх. № 598) в количестве восьми человек под командованием Бориса Александровича Минина 7 сентября 1942 г. была переброшена в район д. Ялгуба Прионежского района с задачей сопроводить агента Птицына в Петрозаводск и разгромить финскую комендатуру в пос. Соломенное (пригород Петрозаводска). По данным агента Птицына, радист группы сдался в плен финнам и всех выдал[397].

Спецгруппа «Гранит» в составе Михаила Гавриловича Трантина, Ивана Федоровича Белоусова и Розы Николаевны Пиджаковой 26 апреля 1942 г. была заброшена на оккупированную территорию Шелтозерского района. С момента выброски группы никаких данных о ней в центре не имелось[398]. Как выяснилось позднее, группа разведчиков была выдана Р. Н. Пиджаковой[399].

Анализ неудовлетворительной деятельности разведывательно-диверсионных групп был проведен на совещании в НКВД КФССР в ноябре 1942 г. Была проанализирована практика работы в 1942 г., выработаны новые принципы и система подготовки разведкадров. По мере накопления опыта, более глубокого и тщательного изучения обстановки на оккупированной финскими войсками территории Карелии росла и эффективность проводимых в 1943–1944 гг. разведывательно-диверсионных действий. Изменилось и отношение местного населения, которое в большинстве случаев уже шло навстречу разведчикам. Однако и в последующие годы войны сохранялись ошибки и недостатки начального периода, имелись факты предательства и трусости.

Группа «Земляки» в количестве шести человек 18 августа 1943 г. была переброшена на самолете в Олонецкий район с задачей связаться с оставшейся там агентурой, организовать базу и собрать разведывательные данные. Группа не выполнила задание, так как была предана одним из разведчиков — Михаилом Никифоровичем Леонтьевым (после войны был осужден на 20 лет)[400].

На территорию этого же района 27 октября 1943 г. была заброшена группа «Южные» в составе Унто Петровича Кайпанена, Николая Васильевича Кошкина и Татьяны Алексеевны Пешеходовой. Из-за предательства Т. А. Пешеходовой группа была захвачена финнами. Кайпонен и Кошкин по приговору финского суда были расстреляны. После войны Пешеходова была репатриирована в СССР и осуждена на 20 лет[401].

Группа «Виктория» в составе Владимира Львовича Попова, Киприяна Матвеевича Поташева и Анны Ивановны Макушевой 26 октября 1943 г. на катерах Онежской флотилии была переправлена на оккупированную территорию Прионежского района с задачей организации нелегальной резидентуры. Группа не выполнила задание: Попов сдался в плен, позднее были задержаны и другие члены группы[402].

2 ноября 1943 г. на территорию оккупированного Ведлозерского района на самолете была заброшена группа «Кама» в составе Константина Васильевича Манзырева, Семена Андреевича Вавулова и Евдокии Михайловны Сергеевой с задачей организации нелегальной резидентуры. Из-за предательства С. В. Вавулова группа не выполнила задание. Манзырев и Сергеева были убиты в перестрелке с финнами. После войны Вавулов был осужден советским судом[403].

В апреле 1944 г. на оккупированную территорию Прионежского района была заброшена разведгруппа (арх. № 624) в составе Виктора Павловича Петрова, Михаила Васильевича Попова, Унто Петровича Хакканена, Сергея Егоровича Алексеева и Анны Ивановны Ивановой с задачей создать базу на территории района для проведения диверсионной работы. Группа не выполнила задание: из-за предательства Ивановой все разведчики были обнаружены и убиты. Иванова после войны была арестована и осуждена советским судом[404].

Отдельные советские разведчики-радисты, задержанные финнами, шли на сотрудничество с финской контрразведкой. Используя их, отделы надзора пытались проводить радиоигры, некоторые из них имели успех. Так, 10 марта 1944 г. на территорию оккупированного Пряжинского района Карелии была заброшена группа «Приятели» в составе агентов Юсси, Кедровского и Ковалева. Как стало известно уже после освобождения Петрозаводска в конце июня 1944 г., группа провалилась, разведчики были арестованы сразу после заброски и содержались в Петрозаводской тюрьме. С 30 марта по 21 июня 1944 г. радист группы работал под диктовку противника, передавая дезинформацию о деятельности Петрозаводской школы финской разведки, при этом он не дал никаких условных сигналов[405].

За весь период войны, по отчету наркома госбезопасности КФССР Кузнецова от 29 августа 1945 г., результаты деятельности разведывательно-диверсионных групп 4-го отдела НКВД — НКГБ КФССР оказались следующие: всего было переброшено в тыл противника 233 человека; вернулись с задания 45 разведчиков; убито при выполнении 27 человек; пропали без вести 36 человек; находились на выполнении задания в Финляндии 16 человек; в плен попало 109 человек (из них в результате ранения — 5 человек; 21 человек добровольно перешел на сторону противника; по другим причинам попали в плен 83 человека)[406]. Как видно из приведенных цифр, из 109 человек, попавших в плен, 21 пошел на сотрудничество с финскими властями, т. е. почти 20 процентов разведчиков, находившихся в финском плену, встали на путь коллаборационизма.

На сотрудничество с финскими властями шли не только разведчики, заброшенные в тыл финских войск 4-м отделом НКВД-НКГБ КФССР, но и те, кто был заброшен за линию фронта по линии военной разведки. Так, в 1942 г. сдалась в плен финнам радистка разведотдела 7-й армии Айра Хуусконен. Затем она работала под диктовку финнов и «слегендировала» захват «языка» из числа офицеров финской армии. Хуусконен сумела вызвать в район Шапшезера два советских самолета, которые были захвачены финнами[407]. В этом же году попала в финский плен радистка разведотдела 7-й армии Анна Артемьева (1922 г. р., уроженка Олонецкого района КФССР). Она также пошла на сотрудничество с органами финской разведки и, находясь в Киндасовской тюрьме, выдала несколько советских разведчиков[408]. В 1943 г. добровольно сдался в плен и сотрудничал с финнам разведчик разведуправления 7-й армии Яупохя[409].

Военная коллаборация в меньшей степени коснулась партизанского движения в Карелии в 1941–1944 гг. По воспоминаниям партизан можно установить лишь несколько случаев перехода бойцов на сторону врага, хотя даже эти единичные факты предательства имели далеко идущие трагические последствия. В книге К. В. Гнетнева «Тайны лесной войны» приводятся воспоминания партизан отряда «Вперед» Д. С. Александрова и Н. Н. Пастушенко о том, как в одном из походов этого отряда в тыл врага в июле — августе 1943 г. к противнику ушли из отряда два бойца — Сивялуоми и Коккин, финны по национальности. Н. Н. Пастушенко рассказывает: «Через несколько дней после ухода из отряда этих предателей финская авиация бомбила партизанскую базу в селе Лехта. По бомбежке было видно, что противник хорошо знал, куда нужно бросать бомбы. Например, первая же бомба угодила в штаб 32-й бригады, и все офицеры и солдаты, дежурившие в ту ночь, погибли»[410].

Партизаны крайне негативно относились к подобным случаям и сами стремились пресекать любые попытки предательства. В этой же книге приводятся воспоминания партизана отряда «Мстители» Б. С. Воронова: «У нас в партизанском отряде "Мстители" был такой украинец по фамилии Колеушко. Он оказался предателем и, когда прижало немного, перебежал к финнам. Был еще и Парамонов, учитель из Авдеево. Когда мы встали на привал в поселке Тумба, он в секрете лежал, на линии боевого охранения. Это было во время бригадного похода, числа 18 июля в 1942 году. Мы уже голодать начали. И вот он увидел, что финны идут, руки поднял и к ним побежал. А Дима Вдовин его из пулемета долбанул, и все. Убил его. Не добежал тот до финнов. Любой из партизан сделал бы то же самое. Отношение к ним было неважное. Очень плохое, можно сказать, отношение»[411].

Вместе с тем документы ведомственных архивов Карелии свидетельствуют, что единичные случаи предательства были и среди партизан. Так, Василий Киприянов (1909 г. р., уроженец Шелтозерского района КФССР), находясь в тылу финских войск в составе партизанского отряда, перешел на сторону противника. Затем добровольно вступил в финскую армию и воевал против Красной Армии[412].

По нашим подсчетам, общее количество советских граждан, причастных к коллаборационизму на территории Карелии в годы Второй мировой войны, составляет около 5 тыс. человек, из которых примерно половину можно отнести к военной коллаборации.

В противовес финской стороне советские государственные и военные органы в период военных действий между СССР и Финляндией в 1941–1944 rr. также пытались поощрять военную коллаборацию среди финских граждан. Прежде всего она коснулась финских военнопленных, которых в годы Великой Отечественной войны было значительно больше, чем в период Зимней войны 1939–1940 rr. По данным В. П. Галицкого, в 1941–1945 rr. в системе УПВИ НКВД СССР содержалось 2384 финских военнопленных[413].

Часть финских военнопленных дала согласие на сотрудничество с советскими разведорганами. В карельских государственных и ведомственных архивах нами обнаружены списки таких военнопленных. После своего согласия на сотрудничество они проходили подготовку в советских разведшколах и затем забрасывались в тыл финских войск.

Так, зам. начальника 4-го отдела НКГБ КФССР майор госбезопасности Павлов весной 1944 г. выезжал в Грязовецкий лагерь Вологодской области, где содержались финские военнопленные, и встречался с завербованными агентами Велли, Тауно, Каллио, Пекка и др. Он готовил их для заброски на территорию Финляндии, в том числе и на тот случай, если Финляндия выйдет из войны[414].

Однако, как и в период Зимней войны, результативность этой деятельности для советской стороны была низкой. Как показывают архивные документы, большинство разведчиков после попадания на родину сдавались финским властям и предлагали свою помощь в борьбе с «русскими шпионами». Так, финский военнослужащий Эмиль Хейкинен попал в плен в 1942 г., прошел обучение в советской разведшколе и в 1943 г. был заброшен на самолете в тыл финских войск. После приземления сразу же связался с финскими властями, с его помощью были задержаны остальные разведчики-парашютисты[415]. И таких примеров было много. Впрочем, не исключено, что часть разведчиков, опасаясь ареста в Финляндии, продолжала свою деятельность и сотрудничала с советской разведкой не только во время войны, но и после ее окончания.

По-разному складывалось отношение к коллаборационистам после войны в СССР и Финляндии. Длительное время категория лиц, сотрудничавших с финским оккупационным режимом и воевавших в составе финских войск против Красной Армии, а после войны проживавших в СССР, считалась предателями своей родины и находилась в забвении. Однако в 1990-е гг. на территории постсоветского пространства отмечается объединение участников Второй мировой войны, воевавших на стороне фашистской Германии и ее союзников.

Финляндское государство признало заслуги ветеранов-иностранцев в защите своей страны, в связи с этим предоставило им льготы ветеранов войны, оказывает материальную помощь, способствует их переезду на жительство в Финляндию, наградило многих из них правительственными наградами[416].

В 1996 г. в Финляндии бывшие соотечественники (финны-ингерманландцы и карелы), воевавшие в частях финской армии против Красной Армии, создали «Общество ингерманландских и карельских ветеранов-соплеменников» (Inkerilaiset ja karjalaiset heimoveteraanit ry), которое занимается поиском ветеранов-соплеменников, оказывает им помощь в отдыхе и лечении, приглашает в Финляндию.

Для освещения своей деятельности «Общество» издает журнал «Кivekas», который выходит два раза в год. В нем рассказывается о ветеранах-соплеменниках, об их участии в войнах против СССР в период 1939–1944 rr., печатаются фотографии, публикуются некрологи[417].

Если для Финляндии ветераны-соплеменники являются героями и финское правительство окружает их почетом и вниманием, то для большинства населения России они по-прежнему остаются предателями своего народа, которые в трудный для страны час встали на сторону противника.

Город в огне. Оккупированный Петрозаводск

(фото из Военного архива Финляндии)

Главный железнодорожный вокзал Петрозаводска в период оккупации

(Музейное ведомство Финляндии, исторический архив фотодокументов)

Демонтаж памятника В. И. Ленину в Петрозаводске

(фото из Военного архива Финляндии)

Депутаты парламента Финляндии на пл. Ленина в апреле 1942 г.

(фото из Военного архива Финляндии)

Жители оккупированного Петрозаводска

(фото из Военного архива Финляндии)

Расселение людей в Петрозаводске, осень 1941 г.

(фото из Военного архива Финляндии)

Переселенческий (концентрационный) лагерь в Петрозаводске

(фото из Военного архива Финляндии)

Раздача еды в переселенческом лагере

(фото из Военного архива Финляндии)

Женщины на распилке дров в оккупированном Петрозаводске

(фото из Военного архива Финляндии)

Электростанция в пос. Соломенное, февраль 1943 г.

(фото из Военного архива Финляндии)

Празднование Дня независимости Финляндии в Петрозаводске, декабря 1941 г., слева направо: начальник Петрозаводского района М. Симойоки и начальник отдела просвещения (пропаганды) штаба ВУВК, председатель КАО В. Хеланен

(фото из Военного архива Финляндии)

Крещение новорожденных в роддоме Петрозаводска

(фото из Военного архива Финляндии)

Дети в Петрозаводской городской больнице, 1942 г.

(фото из Военного архива Финляндии)

Распределение одежды в национальной школе

(фото из Военного архива Финляндии)

Мальчики из переселенческого лагеря № 5 в ремесленной

мастерской (фото из Военного архива Финляндии)

Объявление об открытии школы для русских детей, ноябрь 1943 г.