Присяга леди Аделаиды

Глава XIV УИЛЬФРЕД ЛЕСТЕР ПОПАДАЕТ В БЕДУ

Вы заметили, что в последней главе употреблено выражение «девять или десять лет» и, может быть, думаете, что это сказано без особого намерения; но это сказано с намерением: хотя рассказ окончательно и быстро пойдет вперед о конце десятого года, но мы должны прежде всего обратить внимание на то, что случилось в конце девятого.

Дэншельдский замок был полон веселых голосов: у леди Аделаиды Лестер и ее мужа было шестеро детей. Они не принесли с собой спокойствия, потому что повлекли лишние издержки. Лестер был теперь человек озабоченный, постоянно думавший о том, как ему свести концы с концами. Но он все еще верил в свою жену и любил ее так, как любят немногие мужчины, дожившие до его лет.

А она? Ах, право, я не знаю, что сказать. Если бы я сказала вам, что она была дурной женой для Лестера, вы могли бы это принять с ошибочной стороны. Она была для него верною женой, но весьма бездушной.

Женщины, так же, как и мужчины, должны иметь в жизни какую-нибудь цель, а то они будут страшно несчастливы. Хорошая или дурная, а цель должна быть и вообще бывает. Леди Аделаида Лестер не имела никакой, будто она недостаточно дорожила жизнью для того, чтобы иметь цель. Прежняя беспечность перешла в какую-то хроническую скуку, и она проводила свои праздные дни, стараясь избежать этой скуки. С самого начала она бросилась, очертя голову, в мотовство и увлекла за собою мужа; издержки, которые были бы возможны для хозяина Дэнского замка, были просто разорительны для хозяина замка Дэншельдского, но леди Аделаида не имела здравого смысла, чтобы видеть это. Одни ее наряды стоили Бог знает сколько, в десять раз более, чем следовало стоить. У них был дом в Лондоне, и они каждый год пользовались всеми развлечениями лондонского сезона; они проводили в Париже раннюю весну, и леди Аделаида говорила, что она не может без этого существовать. Единственное время года, которое они проводили спокойно, была осень; тогда они оставались в Дэншельде.

Каким же образом все это мог выдерживать ничтожный (сравнительно) доход в три тысячи фунтов в год? Я предоставляю вам судить. Теперь он не получал даже и трех тысяч; он был принужден продать часть капитала и, таким образом, доход уменьшился, а большая часть капитала принадлежала мисс Лестер. Пятнадцать тысяч фунтов, завещанные покойным лордом Дэном леди Аделаиде, были каплею воды в океане и издержаны давно. Дети, родившиеся так скоро один за другим, нисколько не были помехою легкомыслию и расточительности их матери; наступало временное затворничество при появлении каждого маленького существа, а потом оно отдавалось на руки наемной кормилицы, и леди Аделаида опять становилась сама собой. Не то, чтобы она не любила своих детей. Она любила их ревнивой, требовательной любовью, но она находила, что быть с детьми — одно из величайших зол на свете, и вне Дэншельда редко была с ними. Она любила их так сильно, что была слепо несправедлива — вы сейчас услышите как, — но она вовсе не думала о воспитании. Она любила, чтобы дети приходили к десерту в щегольских платьицах, с глянцевитыми кудрями, любила вывозить их в экипаже разодетыми, как куклы. В это время она их страшно баловала. Бедный Лестер думал, что все заботы, тяготившие его, были естественным следствием большого семейства, и оплакивал свою несчастную судьбу.

Тифль все еще была в Дэншельдском замке и процветала. Она осталась горничной у леди Аделаиды и управляла слугами самовластной, сильной, твердой и неоспоримой рукой. Первые годы Тифль ездила с леди Аделаидой в Лондон и Париж, но когда семейство увеличилось, нашли необходимым оставлять Тифль в замке, и леди Аделаида наняла горничную француженку, какую-то воздушную девицу, которая болтала по-французски с детьми, когда была в замке, и уступала свое место горничной Тифль.

Одно Тифль удалось, к ее величайшему удовольствию — укоренение горькой вражды между леди Аделаидой и Уильфредом Лестером. Открытой вражды не было; Уильфред мало виделся с леди Аделаидой; но сказать, что в сердце каждого из них была взаимная ненависть, будет не слишком сильным выражением. В своей слепой несправедливости леди Аделаида смотрела на Уильфреда, как на самозванца в доме, как на человека, который нанесет большую обиду ее собственным детям, если Лестер завещает ему — как это и следовало ожидать — по справедливости принадлежащую долю наследства. Доля Уильфреда была большая, так как более половины состояния Лестера досталась ему от его первой жены. Уильфред, с своей стороны, весьма естественно досадовал на второй брак отца, так как вследствие его он и сестра были лишены родительского дома. Правда, они иногда бывали там, но скорее, как гости, и гости не совсем приятные, это примечали они оба, но более Уильфред. Не мудрено, что эта несправедливость возбудила очень горькое чувство в сердце Уильфреда. Отец, по-видимому, отдалялся от него все более и более каждый день, и Уильфред знал, что леди Аделаида ссорит их.

Уильфред рано поступил в университет, и по окончании учения для него было куплено место в одном из самых дорогих полков.

— Это проложит ему путь, — сказала леди Аделаида мужу. — И помешает ему надоедать мне здесь, — прибавила она мысленно.

Проложит ему путь! Всем известно, каковы издержки офицеров в этих дорогих полках, издержки не необходимые, но сделанные существенно потребными этим всемогущим кошмаром — обычаем, примером, желанием поступать как другие. Жалованье одного из этих офицеров, в сравнении с его тратой, капля воды в океане; многие из них — люди знатные, все довольно богатые, а те, которые не имеют своего собственного состояния, да еще довольно большого, не должны вступать в эти полки, потому что с ними непременно приключится беда. Лестеру следовало бы взвесить все эти соображения и помнить, как мало он мог давать своему сыну.

Он не сообразил, и Уильфред поступил в полк. Беззаботный, добродушный, привлекательный и замечательный красавец, он был именно таким человеком, каким дорожат товарищи-офицеры; не было человека в целом полку популярнее корнета Лестера, и — не к чему смягчать дело — не было человека, который сумасброднее бросился бы в мотовство. Пример заразителен, и корнет Лестер позволил себе увлечься и разориться. Если бы Лестер давал ему больше содержания — как ему следовало сделать, или не помещать сына в полк — и тогда все было бы промотано, хотя, может быть, не дошло бы до кризиса так скоро, как теперь.

Уильфред пробыл в полку четыре года, и вдруг Лестер наскоро отозван был в Лондон. Уильфред попался в руки филистимлян и находился в заточении. Он довольно откровенно признался в своем положении отцу и рассказал ему подробно о своих делах. Он должен был достать денег, да еще немаленькую сумму.

— Я не могу тебе дать, — сказал Лестер.

— Стало быть, мне невозможно оставаться в полку?

— Невозможно. Ты должен выйти в отставку, а деньги, вырученные за твое место, употребить на уплату долгов.

Лицо молодого офицера вытянулось.

— Это жестокое предложение, сэр.

— Необходимое, — отвечал Лестер. — Я не упрекнул тебя ни одним словом, Уильфред, как сделали бы некоторые отцы, потому что я себя порицаю столько же, как и тебя. И я также поддавался искушениям, но мне кажется, что молодые люди теперь тратят втрое и вчетверо больше денег, чем в мое время. Это большое несчастье и совершенно испортит твою карьеру. Я помог бы тебе, если бы мог, Уильфред — право, помог, но это не в моей власти; я сам нуждаюсь в деньгах так, что не смею говорить об этом даже с тобой.

«По милости расточительности миледи, подумал Уильфред, и он еще может говорить о моем мотовстве».

— Ты должен выйти в отставку, — продолжал Лестер. — Сумма, вырученная за твое место, достаточна будет для покрытия всех твоих долгов.

— А потом что?

— Потом что? Право, я не знаю. Тебе бы должно было прежде подумать о будущем. Тебе, я полагаю, надо ехать домой на время, я, может быть, успею достать тебе какое-нибудь казенное место.

Это было решено, но необходимость выйти в отставку была жестоким ударом для Уильфреда Лестера. Денег, вырученных им за продажу места, оказалось недостаточно на уплату долгов, и Лестер должен был набрать остальное, как мог. Может быть, он чувствовал, что сего сыном — сего старшим сыном — было поступлено не так, как следует, и это чувство сделало его теперь снисходительным. Уильфред видел, что его будущность была испорчена, и когда все было окончательно решено и он воротился в Дэншельдский замок, он считал себя человеком опозоренным и мало заботился о том, что будет с ним. Домашние издержки выплачивались из денег его матери; если бы не вторая жена его отца, если бы не дети от второго брака, Уильфред не страдал бы, и не считал себя чем-то вроде жертвы, принесенной во имя несправедливости.

Леди Аделаида приняла его полулюбезно. По наружности она была холодно-вежлива, и Уильфред чувствовал себя более прежнего незваным гостем. Какой-то безмолвный антагонизм поддерживался между ними, в котором леди Аделаида, по своему положению, разумеется, одерживала верх. Тифль раздувала пламя. Предубеждение Тифль не смягчилось с годами, и ее бесстрастная ненависть к мальчику превратилась в деятельную ненависть к мужчине. Уильфред небрежно занимался то охотой, то рыбной ловлей, в зависимости от времени года, и, наконец, начал проводить вечера у мисс Бордильон.

Хорошо, что так, по крайней мере, с одной стороны, потому что скоро, очень скоро скука его рассеялась. Унылый, небрежный молодой человек, который готов был броситься в пруд сам вместо удочки, вдруг пробудился к жизни, к надежде, к энергии. Время, вместо того, чтобы висеть у него на шее, как камень, сделалось для него солнечным эдемом; туманное, неясное будущее, такое мрачное для его унылых глаз, вдруг вышло из-за туч и засияло колоритом нежнейших розовых оттенков, потому что он полюбил Эдифь Бордильон, не ветреной, мимолетной, обыкновенной мужской любовью, но чистой, всепоглощающей страстью, совершенно такой, какую чувствует женщина.

Они не встречались четыре года; пока Уильфред не воротился в Дэншельд, он ни разу не был дома во время своей военной службы. Он видал отца и леди Аделаиду в Лондоне и находил, что этого довольно, так что он и Эдифь встретились почти как чужие. Хорошенькая фея, на которую он смотрел как на сестру, казалась совершенно другою; теперешняя изящная молодая девушка и прежняя хохотунья-девочка были не одно и то же.

Проведя несколько месяцев в мечтательном счастье, Уильфред объяснился с отцом. Это привело Лестера в чрезвычайное недоумение. Он ничего не мог сказать против Эдифь, она происходила из такой же хорошей фамилии, как и его сын (почти можно сказать из той же) и нечего было сомневаться, что она получит порядочное наследство по смерти полковника, потому что она была его единственной дочерью. Полковник Бордильон жил в Индии много лет, тратил мало и наживал деньги. Лестера приводила в затруднение доля Уильфреда. Уильфред в своем нетерпении уверял, что они могут жить ничем, почти что ничем. Он не желал стеснять отца, пусть он положит ему самое маленькое содержание и оно будет для него достаточно. Эдифь так сказала.

— Вы оба еще слишком молоды, — заметил Лестер.

— Мне двадцать три года, — отвечал Уильфред, — а Эдифь только двумя годами моложе меня.

Леди Аделаида сначала покровительствовала этому плану. Если бы полковник Бордильон положил им содержание и если бы они, бедняжечки, довольствовались любовью в коттедже — пусть женятся; это принесет одно большое преимущество — удаление Уильфреда навсегда из Дэншельдского замка. Хитро представила она это Лестеру; она не говорила, что желает освободиться от Уильфреда, она была всегда осторожна на этот счет, и заставила Лестера разделить ее образ мыслей. Он объяснился с сыном.

— Но вы, наверно, дадите мне что-нибудь, сэр, — возразил молодой человек. — Я не могу быть обязан всем моей жене, даже если бы полковник Бордильон согласился на это.

Лестер заворчал. Он вовсе не был корыстолюбивого характера, но был так страшно стеснен. Он сказал сыну, как мало может назначить ему, постарается положить полтораста фунтов в год, более уже он никак не может. Уильфреду было лучше написать и объяснить полковнику Бордильону, почему он, Лестер, не может дать больше, и посмотреть, что скажет полковник.

Уильфред принял этот совет, и пока ожидали ответ от полковника, он нанял прекрошечный и прехорошенький коттедж и начал покупать самую необходимую мебель, а пока он и Эдифь жили в области золотых мечтаний. Увы, увы! еще до получения ответа пришло письмо от полковника к мисс Бордильон. Оно намекало на какое-то ужасное несчастье, но подробностей не сообщало.

Они были получены со следующей почтой. Полковник Бордильон разорился. Индийский банк, в который он отдал деньги, накопленные годами, обанкротился. Он не знал, получит ли он что-нибудь. Дела были чрезвычайно запутаны. В письме была вложена записка к Уильфреду и Эдифь, в которой полковник говорил, что он был бы в восторге от предполагаемого союза, и искренне давал им свое благословение, но помочь деньгами он не мог. Если его старый друг сквайр Лестер устроит для них дела на время, он, может быть, сделает что-нибудь впоследствии.

Уильфред Лестер сидел в мрачной задумчивости, держа письмо в одной руке, а пальцы Эдифь в другой. Это была прекрасная молодая девушка с золотистыми волосами.

— Решитесь ли вы начать хозяйство с двумястами в год, Эдифь?

Полное личико Эдифь засияло улыбкою.

— Я сделаю все, что вы хотите. Папа, наверное, не совсем разорен и после поможет нам.

— Смотрите, Эдифь, это обещание: сделаете ли вы то, что я сочту лучшим?

— Да, сделаю.

Она имела такое полное доверие к Уильфреду, что прыгнула бы вместе с ним в самую глубокую и темную яму. Все, что происходило в замке, вполне понималось в коттедже мисс Бордильон, и она, Эдифь, и Мария Лестер пылали тайным негодованием к леди Аделаиде за ее обращение с Уильфредом.

Уильфред отправился по железной дороге в Скэрборо, где Лестер и жена его поселились на время. Он отдал отцу письмо полковника Бордильона и спросил, что ему теперь делать.

— Было бы безумством жениться теперь, Уильфред, — заметил Лестер.

— Я не могу отказаться от нее, сэр. Я целых два месяца ночь и день бредил о женитьбе и я должен жениться. Я думал, что если вы вместо полутораста фунтов, обещанных вами, дадите двести, мы можем жить этими деньгами, пока не выйдет чего-нибудь получше для нас. Эдифь соглашается. Здесь много дичи; много рыбы, а дома дешевы в Дэншельде. Милый батюшка, я немногого прошу у вас. Не отказывайте мне. Вспомните вашу собственную молодость.

Он с волнением взял за руку отца. Лестер посмотрел на его умоляющее лицо. Оно было нежной красоты, точь-в-точь, как его собственное лицо, прежде чем заботы и седина посетили его; он видел горячую мольбу в темно-голубых глазах, и его собственные глаза вдруг помрачились слезами, и голос сделался хрипл.

— Я боюсь, что это будет чрезвычайно неблагоразумно, Уильфред. Подумай об Эдифь.

— Я думаю о ней, я прошу за нее столько же, сколько и за себя. Эдифь рассчитывала на этот брак столько же, сколько я. Вы сказали, что вы не имеете ничего против нее.

— Ничего против Эдифь; до сегодняшнего дня я всегда думал, что ты очень счастлив, получая ее руку. Мне было бы приятно видеть тебя женатым на ней сейчас, если бы позволили средства. Двести фунтов в год все равно, что ничего.

— Это немного для постоянного дохода, но после мы получим что-нибудь. Я получу какое-нибудь место, а полковник, надо надеяться, потерял не все. Не отказывайте мне, батюшка.

— Ну, Уильфред, я посмотрю, что можно сделать, — сказал Лестер, — но как я могу набрать тебе двести фунтов, я, право, не знаю. Когда, ты сказал, тебе нужно воротиться в Дэншельд, завтра утром? Я опять поговорю с тобою прежде, чем ты уедешь.

Уильфред Лестер счел это дело решенным и блаженствовал. Он встретился с приятелем, прежним товарищем по полку, который находился в Скэрборо; оба пировали вместе и были совершенно счастливы. Но каково же было разочарование Уильфреда на следующее утро, когда Лестер встретил его холодным взглядом и еще более холодными словами! Обдумав хорошенько все, он находил столь неблагоразумным подобный шаг, что должен был взять назад свое согласие. Глаза Уильфреда засверкали.

— И вы дадите мне только полтораста фунтов, сэр?

— Я не дам ничего, — холодно и спокойно сказал Лестер. — Мне жаль, что в первом порыве я не видал вчера чрезвычайного неблагоразумия этого плана. Я не могу одобрить ничего подобного и для тебя, и для Эдифь, не могу и не должен. Я напишу сегодня к лорду Иркдэлю, Уильфред, и спрошу, не может ли он достать тебе какое-нибудь казенное место. Он последнее время был полезен правительству и, может быть, его послушают.

— Лорд Иркдэль может просить для себя, — сгоряча сказал молодой человек не весьма почтительным тоном. — Я знаю, кому я обязан этой переменой — это все наделала леди Аделаида.

Упреки не могли принести ему никакой пользы, да Лестер и не стал бы их слушать; они расстались холодно. Уильфред побежал в гостиницу и высказал все свои обиды своему сочувствующему другу; офицер, который был очень молод и сам собирался жениться, воспылал негодованием и одобрил решительное намерение Уильфреда жениться на Эдифь, несмотря ни на что.

— Я сам бы это сделал, — сказал капитан, — честное слово, сделал бы, Лестер. Послушай, если пятидесятифунтовый билет может принести тебе пользу, он теперь со мной, и ты можешь взять его взаймы на сколько тебе угодно.

Никто не может сомневаться, было ли принято это предложение. Уильфред Лестер счел себя богачом и воротился в Дэншельд с торжеством, с позволением в кармане венчаться без оглашения в церкви и открыто потребовать, чтобы Эдифь сдержала свое обещание.

Я не стану защищать их за сделанный ими шаг. Это был самый сумасбродный шаг. Мисс Бордильон отговаривала их, убеждала понять страшное неблагоразумие этого намерения, если уж ничто другое, и подождать, по крайней мере, новых известий от полковника Бордильона. Уильфред не слушал, тайный голос как будто шептал ему, что, если он расстанется теперь с Эдифью, то расстанется на несколько лет, а может быть, и на всю жизнь; кроме того, он представлял Эдифь — и сам действительно так думал, — что когда они обвенчаются, отец их смягчится и даст им по крайней мере полтораста фунтов в год. Таким образом, приготовления продолжались.

Через несколько дней карета мистера и леди Лестер, ожидавшая их у станции, подъехала к Дэншельдскому замку. Был прекрасный сентябрьский вечер, и косые лучи западного солнца падали на прелестное личико леди Аделаиды, когда она вышла из кареты. Лицо ее действительно еще было прелестно — щеки имели нежный румянец, волосы походили на шелковистые и золотые нити, — но оно имело изнуренное и утомленное выражение.

Она тотчас пошла в свою комнату одеваться к обеду; ее французская горничная мадмуазель Селина торопливо снимала с нее дорожную шляпку и шаль и начала суетиться около нее с извинениями. Извинит ли миледи, что она без чепчика? Случилось одно неприятное обстоятельство: она потеряла ключи от своих чемоданов и не может отпереть ни одного; будет ли миледи так добра, чтобы извинить ей это?

Миледи было все равно, в чепчике или без чепчика мадмуазель Селина. Она с нетерпением желала поцеловать своих детей и очень рассердилась, что они ушли гулять со своими няньками, а леди Аделаида была не такого характера, чтобы спокойно принимать эти безделицы.

— Поскорее причешите мне голову, — сказала она сердито, и это было единственным ее ответом.

Селина только что кончила чесать голову и подала платье, когда вошла Тифль. Ключница состарилась больше своей госпожи, но сердитые лица стареют удивительно быстро. Она не забыла свою прежнюю привычку потирать руки и вошла, потирая руки, тихими шажками, в богатом черном шелковом платье.

— Как вы могли отослать детей гулять, когда вы знали, что меня ожидают, Тифль?

— Миледи, они ушли по милости кого-то другого, а не меня, — отвечала Тифль. — Я не имею никакой власти при мисс Лестер, а она пришла сегодня и сказала няням, что стыдно держать детей в такую прекрасную погоду, и приказала вести их гулять. Можете уйти, я подам миледи перчатки и все другое.

Последняя фраза, сказанная резким тоном, была обращена к Селине. Обрадовавшись, что может уйти, вероятно для того, чтобы искать свои ключи, горничная исчезла. Тифль заперла за нею дверь и воротилась к леди Аделаиде, подняв кверху руки и закатив под лоб глаза.

— О, миледи! какие ужасы узнала я сегодня! Меня так и перевернуло всю от негодования — если я смею это сказать — при мысли, как вас и сквайра обманули. Ведь эти две низкие твари хотят обвенчаться потихоньку.

Леди Аделаида, вероятно, догадалась, о ком она говорит. Уильфред был прав в своем предположении: это его мачеха заставила отца не давать согласие на его брак. Она действовала из чистого эгоизма, она боялась, чтобы Лестеру не пришлось содержать молодых супругов, она жалела двухсот фунтов в год, которые будут отняты и от ее детей, и от ее собственного мотовства.

— Что вы говорите, Тифль?

— Миледи, это чистая правда. Мистер Уильфред и племянница мисс Бордильон хотят обвенчаться потихоньку. Они пойдут в церковь одни, здесь, в Дэншельде. Из всех бесстыдных поступков, какие мне случалось видеть, это самый бесстыдный. Здесь, в Дэншельде, миледи!

— А мисс Бордильон позволяет это? — спросила леди Аделаида, едва переводя дух.

— Она на это способна, — отвечала Тифль, — только этого я не слыхала. Я не могла узнать, какой именно назначен день, только знаю, что это будет скоро. Может быть, даже завтра.

— Как вы это узнали? — спросила леди Аделаида.

— Миледи, ведь у меня есть глаза и уши, — отвечала Тифль, и на лице ее появилось выражение простодушной невинности.

— Вы, должно быть, подслушиваете у дверей, Тифль, и за изгородями.

— Миледи, я все делаю из уважения к вашему сиятельству, для того, чтобы около вас не увивались ядовитые змеи. Я говорю вам правду, он хочет сделать из этой молодой девицы мистрисс Лестер.

— Это можно будет остановить, — спокойно сказала леди Аделаида, — сквайр Лестер позаботится об этом. Дайте мне золотые браслеты.

— Смиренно прошу извинения, миледи, этого нельзя так скоро остановить. Он сам себе господин, и она совершеннолетняя. Сквайр Лестер также мало имеет над ним власти, как и я. Они решились сделать это, как только получили неприятное известие из Индии, и непременно сделают.

Наступило молчание. Тифль застегивала золотые браслеты. Надо признаться, что ее пальцы были очень ловки. Вдруг она заговорила, не поднимая глаз от браслета, который почему-то не застегивался.

— Будь я на вашем месте, миледи, не то, чтобы я осмелилась подавать советы — я уверена, вашему сиятельству это известно, — я оставила бы это так. Если сквайр Лестер вмешается в это дело, неизвестно, на что его могут уговорить; может быть, он положит им несколько сот фунтов в год, отняв их у милых ягненочков вашего сиятельства. Но когда барин узнает, что они пошли наперекор ему, он рассердится, миледи, не захочет их видеть и не дает им ничего. А они именно этого и заслуживают, а эти кроткие ягненочки не будут обижены.

Разговор был прерван этими ягненочками. Послышался шум, отворилась дверь комнаты, и они вбежали. Старший ягненочек был большой восьмилетний мальчик, Джордж, большой шалун и очень избалованный; последний ягненочек был крошечный малютка у няньки на руках, и между ними было еще четыре. Леди Аделаиду они чуть не задушили в продолжение нескольких минут, и Тифль ушла. Тифль имела вообще большое отвращение к ягненочкам такого рода, но она делала исключение в пользу этих ягнят.

Едва ли можно было предположить, чтобы леди Аделаида унизилась до того, чтобы принять совет этой женщины, однако в одном смысле она его приняла, потому что ни слова не сказала мужу. Последствия были именно такие, как представляла Тифль. Уильфреду Лестеру никто не помешал жениться, и он воображал, что достиг прекрасной цели. Но когда это известие дошло до ушей сквайра Лестера, что случилось на другой день свадьбы, тогда последствия и начались.

Уильфред Лестер составил маленький план: он хотел явиться к своему отцу с своей молодой женой Эдифью, смиренно покаяться и просить прощения в своей вине; но Уильфред был опережен. Он опять догадался, что он обязан этим леди Аделаиде, как было и в Скэрборо, и в обоих случаях он был прав. И в этот раз она не пропустила случая раздуть гнев Лестера до крайней степени.

Бурное свидание произошло между отцом и сыном. Сквайр Лестер осыпал упреками молодого человека, Уильфред возражал разными замечаниями, скорее колкими, чем вежливыми, о своей мачехе. Когда они расстались, Лестер открыто отказался от него и уверял, что он делает это с радостью. Он объявил, что Уильфред ни при жизни, ни после смерти не получит от него никакой помощи.

Сквайр Лестер отправился к мисс Бордильон. Клифский коттедж находился с задней стороны замка, за углом леса. Лестер вошел в хорошенькую гостиную, где сидела мисс Бордильон, теперь уже женщина пожилая, с серебристыми волосами.

— Вы знали об этом безумном поступке Уильфреда, Маргарет?

— Знала, — отвечала она, — я говорила, что могла, против этого, но это ничего не помогло.

— Говорили, что могли! — возразил Лестер, разговаривая с мисс Бордильон таким тоном, каким он никогда не говорил с ней прежде. — Зачем вы не сказали мне? Вы, вероятно, знали, что я воротился домой накануне. Я считаю вас сообщницей.

— Я не знала, что вы воротились. Но если бы…

— Мария провожала их в церковь? — закричал он.

— Нет. Но я хотела сказать, — продолжала мисс Бордильон, — что если бы я и знала о вашем возвращении, я не предупредила бы вас. Я сделала все, что могли сделать доказательства и убеждения, более этого, я думала, что не мое дело вмешиваться. Я не думаю, чтобы даже вы успели остановить этот брак, потому что оба твердо решились на это. Разумеется, это чрезвычайно неблагоразумно.

— Так как вы не хотели вмешаться, чтобы предупредить, хотя могли это сделать, то должны взять на себя содержание, когда они будут умирать с голода, потому что таков будет конец, — возразил Лестер, уходя в бешенстве.

Если бы Уильфреду не был дан взаймы пятидесятифунтовый билет, он, может быть, никогда не решился бы на этот важный шаг. С золотом в руке все кажется человеку в розовом цвете. На эти пятьдесят фунтов было куплено несколько безделиц для хорошенького коттеджа, а остальное пошло на обзаведение хозяйством. Ах, Боже мой! Если бы мы могли видеть будущее, как видим прошлое!

Сквайр Лестер оставался неумолим. Встречая сына на улице, он с ним не заговаривал; он смотрел поверх головы своей невестки, когда она шла ему навстречу. Он не хотел простить мисс Бордильон, и отношения между обоими домами прекратились, только Мария бывала у мисс Бордильон. Как надолго Лестер еще позволил бы своей дочери остаться у мисс Бордильон, остается нерешенным вопросом, но после случившегося он потребовал ее домой немедленно и прекратил плату, которую давал за нее мисс Бордильон. Он запретил Марии ходить к брату, но не запрещал бывать у мисс Бордильон.

Весною на следующий год Лестер с женою уехал в Лондон и взял с собой Марию представить в свете. Ее представила мачеха, и Мария в первый раз испытала вихрь лондонского сезона. Они воротились в Дэншельд в августе, но во время пребывания своего в Лондоне встретились со старым другом, с которым не виделись десять лет.

Это был лорд Дэн. К великому удивлению Дэншельда, к неудовольствию мисс Дэн, лорд Дэн ни разу не был в Дэншельде с тех пор, как оставил его. Теперь этому минуло уже десять лет. Десять лет! Где он провел их, он сам едва мог сказать, кроме того, что он жил почти в каждом неизвестном городе в Европе, избегая многолюдных столиц и ни в какой из них не оставаясь очень долго. Он, смеясь, сказал Лестерам, что этот лондонский сезон был его возвращением к жизни. Он поехал в Дэншельд прежде них и поселился в замке с целой свитой прислуги, с сестрой, занявшей место хозяйки, и помирился с соседями за свое долгое отсутствие; все это случилось до возвращения Лестеров.

Единственный дом из богатых и бедных, в котором он бывал не так свободно и любезно, как везде, был дом Уильфреда Лестера. Можно было думать, что состояние здоровья мистрисс Лестер отдаляло его. Бедная Эдифь была очень больна; у ней родился и умер ребенок, и она не могла собраться с силами. Когда он встретился с Уильфредом и тот подошел к нему с протянутой рукой и с улыбкой приветствия на своем прелестном лице, обращение лорда Дэна было чрезвычайно холодно, хотя он коснулся его руки кончиками двух пальцев.

Опять мой отец и ее сиятельство, подумал Уильфред, и он был прав.

Лестер и леди Аделаида сообщили лорду Дэну печальное известие о всех дурных поступках Уильфреда, случившихся и подозреваемых.

Что этот год принес для Уильфреда? Очень много весьма грустного и достойного порицания. В Дэншельде начали ходить шепотом странные рассказы о нем; говорили, что он сделался для Дэншельда чем-то вроде паршивой овцы для стада.

Пока пятьдесят фунтов не все были издержаны. Уильфред Лестер был счастлив, как принц, не раскаивался в своем поступке и не думал, чтобы мог когда-то раскаяться. Когда деньги все вышли, он стал брать в кредит; когда и это прекратилось, потому что всему есть предел, и его кредит был ограничен, хотя он был старшим сыном сквайра Лестера, тогда Уильфред начал вкушать горечи и неприятности жизни. Все думали, что Лестер лишил его наследства; Лестер сам не совестился это говорить, а люди не любят подвергаться риску потерять свои деньги, особенно небогатые лавочники не могут терять своего; таким образом, кредит и прекратился. А Уильфред в своем гневе против всех и всего на свете перестал заботиться о том, что он делает или что с ним будет, или что будут говорить ему во вред, а в такое состояние очень опасно впадать.

Он провел почти все лето, занимаясь рыбной ловлей. Поговаривали даже, что он закидывает невода в пруды, на что он не имел права. Когда настала пора охоты, Уильфред не мог продолжать ее по двум причинам. Во-первых, потому, что он не имел денег, чтобы купить позволение; во-вторых, потому, что он, несколько месяцев тому назад, заложил свое ружье.

Полковник Бордильон помощи не присылал. Он не мог. В последнем письме он писал, что едет в какое-то место, название которого, состоявшее из двадцати букв, никто не мог прочесть. Это путешествие, по-видимому, было продолжительно, и он говорил, что не к чему писать к нему до возвращения его в Калькутту; тогда он обещал уведомить.

Теперь, я думаю, что сказала все о происшествиях этих десяти лет, что вам интересно знать. Прошлые события были почти забыты. Гэрри Дэн и его печальная смерть и неоткрытый преступник, смертность, последовавшая за этим в дэнской фамилии, неожиданное наследство, полученное настоящим пэром, канули в архивы давно минувшей истории. Дети сделались мужчинами и женщинами; мужчины и женщины приближались к старости.

Лорд Дэн возвышался в общественном мнении и почестях. Он был сделан лордом-лейтенантом в графстве. Вельможа, занимавший это место после смерти покойного лорда Дэна, недавно умер. Много лет это место принадлежало Дэнам, так что теперь оно только вернулось к настоящему пэру, странствующему пэру, который, казалось, заслужил доброе мнение всех.