Происхождение тебя. Как детство определяет всю дальнейшую жизнь

17. Связь между пережитыми в детстве потрясениями и состоянием здоровья в зрелом возрасте

Наверное, об этом следовало сказать множество глав назад, однако еще не поздно отметить важную особенность исследований в области человеческого развития, особенно посвященных вопросам детства и юношества. Эта особенность заключается в том, что в данной области существует по меньшей мере два вида исследователей. Первые посвящают себя нормативному развитию, то есть тому, как обычный младенец, ребенок или подросток меняется по мере взросления. Такие ученые исследуют, например, языковое развитие: как обычный ребенок, который не умеет говорить, сначала учится понимать слова, затем произносит первое слово, далее складывает вместе два слова и составляет первое предложение, потом складывает еще больше слов и, наконец, овладевает основами грамматики. Другим любопытно физическое и физиологическое развитие, а потому они исследуют процесс полового созревания: какие гормональные процессы происходят в теле обычного ребенка, как оно развивается и взрослеет. Тем временем исследователи, изучающие социальное развитие, смотрят, как проходит (с младенческих лет и далее по жизни) социальное и антисоциальное развитие человека. Если вы добрались до этой главы, особенно если вы при этом читали все по порядку, то сейчас поймете, насколько представленные в предыдущих частях книги исследования расходятся с тем, к чему на самом деле лежит наша душа. Мы, так сказать, исследователи иного толка. Нормативные усредненные закономерности нас не вдохновляют, а вот особенности развития каждого отдельного человека – завораживают. Одна из истин о развитии человека и, следовательно, почти всех особенностях его тела, разума и поведения заключается в том, что вариации – это норма, а не исключение (конечно, если речь не идет об основных признаках: например, у каждого человека обычно есть две руки, две ноги, желудочно-кишечный тракт и, наконец, способность овладеть языком, если тому не мешают серьезные неврологические проблемы или проживание вне какого бы то ни было языкового пространства). Многие ученые пытаются вывести представление о развитии нормального, обычного, среднестатистического человека, однако нам всегда было любопытнее наблюдать за теми, в ком можно заметить крайностные проявления тех или иных черт; чей облик и поведение явно отличаются от среднестатистических представлений. Поэтому такие исследователи, как мы, хотят понять, почему некоторые люди вырастают крайне антисоциальными, депрессивными, креативными – и это лишь начало списка.

Сейчас уже очевидно, что мы постоянно задаемся вопросом: «Почему ровесники, будь то младенцы, малыши, дети, подростки или взрослые, настолько отличаются друг от друга?» Нам любопытно, почему некоторые начинают постоянно нарушать правила в раннем возрасте (6-я глава) или достигают половой зрелости раньше остальных (7-я глава). Обусловлены ли эти различия наследственностью, влиянием семьи и/или давлением сверстников? И правда ли те, кто различается в детстве, различаются и в юности, молодости, а также в зрелости, которой и посвящена эта глава? Именно на такие вопросы и отвечают те исследователи в области человеческого развития, к которым мы относим себя.

Тому, как детский и подростковый опыт влияет на жизнь в зрелости, была целиком посвящена и вторая часть книги, а потому шестую можно считать ее продолжением. Представленные здесь данные дополнят то, что мы рассказывали во второй части, – если точнее, то мы рассмотрим, что́ влияет на здоровье зрелого человека. Другими словами, мы поставим перед собой вопрос: «Связано ли здоровье в зрелости с опытом раннего детства?» Мы касались этого вопроса и в других главах; например, когда рассматривали, как на физическом здоровье сказывается зависимость от марихуаны, которую человек приобретает в юности (11-я глава). Однако в этой и следующей главе состояние здоровья зрелого человека будет наиболее важным.

Что любопытно, размышления о том, как на психологию и поведение отдельного человека влияет опыт детства, волновали людей давно, вероятно еще до изобретения письма. Этот вопрос, несомненно, тревожил Платона и Сократа, а любой, кто хоть немного изучал философию, сталкивался с романтическим идеализмом Жан-Жака Руссо, французского философа XVIII века, который утверждал, что дети в основном рождаются хорошими и, если их предоставить самим себе, они вырастут чувствительными, заботливыми, отзывчивыми людьми; получается, некоторых, а может и большинство из них губит именно семья и общество. Возможно, именно поэтому Руссо оставлял своих многочисленных детей на произвол судьбы. (Или, может быть, это как раз случай обратной причинности: возможно, Руссо сначала отказался от своих детей, а затем придумал теорию, которая оправдала его преступление!)

Ученые начали исследовать, как детский опыт влияет на развитие человека, примерно с середины прошлого века. Примечательно, что в большинстве своем их труды, как и измышления их предков, были сосредоточены на том, как на дальнейшее психологическое и поведенческое развитие влияет на воспитание, обычно в семье. Именно поэтому то, что произошло всего два десятилетия назад (и чему посвящена эта глава) настолько любопытно. Хотя то, как опыт развития и внешние обстоятельства, с которыми человек сталкивается в детстве, влияют на его дальнейшее психологическое и поведенческое развитие, до сих пор привлекает внимание исследователей, возможно, намного более любопытно иное – а именно относительно молодые теории и научные веяния, связанные с физическим здоровьем, или, чаще всего, с проблемами со здоровьем в зрелости. Благодаря этому возникло совершенно новое направление исследований, посвященных тому, каким опытом развития вызваны те или иные проблемы со здоровьем. Это направление открыли не психологи, не психиатры и не исследователи в области человеческого развития (то есть наши коллеги), а врачи, которые пришли к выводу, что плохое здоровье в зрелости может объясняться опытом, с которым человек сталкивается в детстве или даже раньше, в утробе матери – или еще раньше, до зачатия! Сегодня таким никого не удивить, однако потрясает то, сколько времени потребовалось ученым, чтобы к этому прийти.

Почему так вышло? Подозреваем, одна из причин заключается в том, что западная культура слишком долго разделяла – и до сих пор во многом разделяет – разум и тело (эту мысль мы затрагивали в конце 12-й главы и рассматривали в 13-й главе). То есть природа и особенности разума – другими словами, психология и поведение – никак не связаны с телом. Люди привыкли, что разум и поведение – удел психологов и психиатров, а тело – биологов и врачей. Мы до сих пор можем видеть примеры, подтверждающие то, насколько подобное воззрение укоренилось. Многие даже не сомневаются в том, что пациентов с разной наследственностью врачи должны лечить по-разному, поскольку на людей с разной генетикой одни и те же методы лечения действуют по-разному. Онкология, которая направлена на изучение, выявление и лечение рака, отражает эту истину, возможно, сильнее любого другого направления медицины. В конце концов, само понятие «персонализированная медицина» в первую очередь относилось к лечению рака и появилось тогда, когда онкологи пришли к выводу, что раковые образования очень сильно отличаются у людей с различной наследственностью. Таким образом, то, что помогает бороться с одними видами рака, не влияет на другие. Если у вас «подходящий» вид рака, вам повезло, а если нет – исход будет плачевным.

Тем не менее многим трудно принять то, что точно так же можно рассматривать поведенческое развитие людей. Читатели этой книги могут обратиться к пятой ее части, посвященной наследственности, и убедиться, что у носителей определенных генов, с которыми сурово обращались в детстве, с большей вероятностью, чем у носителей других генов, может наблюдаться, допустим, антисоциальное поведение (13-я глава) или депрессия (14-я глава). Однако стоит лишь заговорить о том, что однажды, когда ученые проведут достаточно много исследований, можно будет составлять специальные программы, способные помочь отдельным людям, некоторые приходят в ужас: «Почему вы хотите помогать только части людей, а остальных оставлять без поддержки; разве это справедливо?» Почему-то, когда речь заходит о персонализированном лечении от раковых заболеваний, у людей таких вопросов не возникает. Так отчего же их так пугает возможность разработки персонализированного лечения от психологических и поведенческих недугов? Ведь такое лечение тоже способно помочь лишь определенным людям – уже существуют свидетельства, которые это подтверждают.

В этой главе мы не намерены доказывать, что не стоит разделять тело и разум, об этом уже достаточно было сказано прежде. Мы лишь считаем это обстоятельство одним из тех, что мешали большинству ученых в области человеческого развития отправиться в приключение, о котором говорится в этой главе, и изучить, как именно опыт детства к зрелости перетекает в заболевания.

Труды по рассматриваемому в этой главе вопросу в основном опираются на подход, на недостатки которого мы неоднократно указывали с самой первой главы. Это связано с тем, что в большинстве прорывных исследований врачи, которые стремятся выяснить, как неблагоприятные переживания в детстве и юности влияют на здоровье взрослого человека, изучают развитие участников «с оглядкой в прошлое». Другими словами, они расспрашивают взрослых пациентов о том, каким было их детство.

Те, кто изучает психологическое и поведенческое развитие людей, уже давно осознают, насколько подобный подход несовершенен. Еще в первой главе мы заявляли: именно поэтому и нужно проводить такие лонгитюдные исследования, как те, о которых говорится в данной книге. Чтобы понять, как жизненный опыт, в стенах дома и за его пределами, влияет на развитие, лучше всего следить за человеком в течение многих лет. Помните: люди могут забывать даже самые значимые события – особенно если они были травмирующими или болезненными. Наш разум «хоронит» болезненные переживания, лишь бы человек о них не вспомнил (и не возвратился мыслями в прошлое) – так он защищает себя. Однако это не значит, что невзгоды, которые человек пережил в детстве, а затем забыл, не сказываются на его развитии.

Воспоминаниям участников нельзя доверять не только потому, что болезненный опыт зачастую вытесняется. Люди также могут помнить события детства искаженно. В пятой главе, посвященной преемственности в воспитании, мы уже говорили, что люди склонны искажать воспоминания двумя способами.

Второй способ искажения памяти связан с отрицательным настроем или депрессивным состоянием. В таких случаях человек будто видит все, в том числе и прошлое, в мрачном свете. Когда он подавлен, обеспокоен или озлоблен, то помнит лишь те обиды, которые пережил, пусть даже они на самом деле были скорее исключением, нежели правилом. А по его воспоминаниям выходит, будто с ним только и делали, что плохо обращались.

Видя, как в прессе и социальных сетях исследователи сначала из области медицины, а затем и из других областей все чаще и чаще заявляют, насколько сильно «неблагоприятный детский опыт» подрывает физическое здоровье к зрелости, мы не могли не задаться вопросом о том, насколько эти заявления соотносятся с действительностью.

Авторы тех или иных исследований не уточняли, насколько ненадежен ретроспективный подход к сбору данных о детском опыте или что они просто предпочли не обращать внимания на недостатки, о которых мы уже говорили и которые десятилетиями обсуждались в психологической литературе.

Однако мы понимали, что вновь оказались в выгодном положении и могли как проверить, насколько точны заключения предшественников, так и оценить, как неблагоприятный детский опыт влияет на здоровье в зрелости на самом деле. Все потому, что мы могли изучить вопрос как на основе воспоминаний участников, так и на основе собственных данных; как проверив надежность ретроспективного подхода к этой теме, так и раскрыв саму тему. Дело в том, что в рамках данидинского исследования, когда участникам было по тридцать восемь лет, мы как раз спрашивали их о том, каким было их детство. Прежде чем подробно рассказать о том, что мы обнаружили в ходе своего очередного приключения, позвольте вкратце описать итоги наших предыдущих исследований, посвященных тому, как неблагоприятный детский опыт влияет на здоровье в будущем.

Два наших первых исследования, рассматривающих влияние неблагоприятного опыта детства на физическое здоровье в зрелости, были сосредоточены на том, что некоторые называют «социальным адресом» семьи, то есть на ее социально-экономическом статусе (другими словами, на том, из какого социального класса происходят участники исследования). Термин «социальный адрес», который ввел профессор Корнельского университета Ури Бронфенбреннер (мы упоминали его ранее), призван подчеркнуть: хотя по социальному классу понятно, какое социальное и экономическое положение семья занимает в обществе, он не указывает на то, сталкивался ли ребенок в ней с тем неблагоприятным опытом (таким как жестокое обращение со стороны родителей или депрессия матери), который мы привыкли наблюдать в неблагополучных семьях, и, следовательно, влияет ли этот опыт на его развитие. То же самое относится и к другим связанным с социально-экономическим статусом семьи признакам: например, к тому, сколько родителей (один или два) воспитывают ребенка, в каком районе (безопасном или опасном) проживает семья и так далее. Другими словами, если знать, что ребенок растет в семье с низким социально-экономическим статусом, мы не можем наверняка судить о его действительном жизненном опыте, например, о том, подвергается ли он насилию или наблюдается ли у его матери депрессия.

Наиболее значимый вклад, который врачи внесли в науку через исследование неблагоприятного детского опыта, заключается в том, что они вывели изучение состояния здоровья за пределы принадлежности к определенному социально-экономическому статусу и сосредоточились на том, как на ребенке сказывается влияние именно его семьи. Таким образом, были выведены величины, которые позволяли измерить влияние на здоровье и благополучие человека опыта развития и тех внешних обстоятельств, что окружали его в детстве. Однако прежде чем рассказать о собственном исследовании, в рамках которого мы изучили связь между опытом детства и состоянием здоровья в зрелости вне зависимости от того, из семьи с каким социально-экономическим статусом происходит участник, давайте посмотрим, что мы узнали благодаря далеко не совершенному подходу, в котором социально-экономический статус играет важную роль.

В своем первом исследовании, посвященном этому вопросу, мы проверили, можно ли по социальному классу, к которому принадлежит семья ребенка, и, следовательно, по недостаткам социально-экономического статуса его семьи предсказать, каким будет его физическое и стоматологическое здоровье в двадцать шесть лет. Для этого мы воспользовались усредненными данными о профессиональном статусе родителей участников, собранные тогда, когда последним было три года, а также пять, семь, девять, одиннадцать, тринадцать и пятнадцать лет. Мы решили вывести средний показатель не только потому, что сводить множество в единство нам привычнее, чем дробить данные, но и потому, что по социально-экономическому статусу в каждый отдельный временной промежуток не получить полноценного представления о том, насколько неблагоприятные или благоприятные экономические условия окружали ребенка в детстве. Воспользовавшись историями болезни участников и их родителей, мы сделали поправку на любые осложнения при беременности матерей (диабет, гипертония и эклампсия), которые могли повлиять на участников еще до рождения, а также на состояние здоровья самих участников при рождении (например, если ребенок был недоношенным и у него наблюдалась низкая масса тела). Мы сводили влияние этих обстоятельств к постоянной, поскольку уже успели обнаружить, что у участников, которые выросли в семьях с низким социально-экономическим статусом, в среднем при рождении здоровье хуже, а мы как раз стремились пренебречь влиянием социально-экономического статуса семьи на итоги исследования.

В итоге мы обнаружили, что три из четырех показателей, связанных с физическим здоровьем: индекс массы тела, соотношение талии и бедер и состояние кардиореспираторной системы (четвертым было систолическое артериальное давление) дифференцированно соотносились с социальным классом семьи, в которой родился ребенок.

То же самое можно сказать и о здоровье зубов, которое определялось по количеству налета на зубах, кровоточивостью десен, наличию пародонтита и гниения зубов. Каждый из перечисленных фенотипических признаков оценивали в ходе стоматологического осмотра, который все участники исследования проходили в двадцать шесть лет. То, что выявленная связь не пропала даже после поправки на профессиональный статус двадцатишестилетних участников, означало, что на состояние их здоровья никак не влияло то, к чему они пришли, то есть их социально-экономический статус в зрелом возрасте.

Когда мы увиделись с участниками исследования вновь, шесть лет спустя (им тогда было по тридцать два года), то сосредоточились на сердечно-сосудистых заболеваниях. Мы оценивали их состояние по шести показателям, которые, оставшись верными привычке, объединили в одну величину, отражающую, насколько велика вероятность, что у тридцатидвухлетнего участника будут проблемы с сердечно-сосудистой системой: высокое систолическое артериальное давление в состоянии покоя, повышенный общий уровень холестерина, низкий уровень содержания липопротеинов высокой плотности, высокая концентрация гликогемоглобина, плохое состояние кардиореспираторной системы и избыточный вес. Как и тогда, когда участникам было по двадцать шесть лет, здоровье соотносилось с социальным происхождением. Если семья из поколения в поколение занимала низкий социально-экономический статус, происходивший из нее участник более чем в два раза чаще остальных подвергался высокому риску проблем с сердечно-сосудистой системой. Примечательно, что связь не пропала, пусть и слегка ослабла, когда мы сделали поправку на предрасположенность представителей семьи к тем или иным заболеваниям, которая повышалась, если кто-то из родителей участника курил, злоупотреблял алкоголем и/или сталкивался с болезнями сердца. Кроме того, связь едва ли ослабла, когда мы сделали поправку на то, относился ли участник небрежно к своему здоровью в юности: курил ли сигареты, употреблял ли алкоголь или другие запрещенные вещества и/или имел ли высокий индекс массы тела.

Поскольку в обоих случаях мы пришли к выводу, что здоровье участника зависит от того, из какой он происходит семьи (то есть от его социально-экономического статуса), нам было любопытно подробнее изучить, как детский опыт влияет на здоровье в зрелости. Изучив, какой именно неблагоприятный опыт из детства влияет на здоровье участника в будущем, мы смогли бы выйти за рамки социально-экономического положения, и понять, правда ли на здоровье человека сказывается то, с каким опытом он сталкивался в детстве – в первую очередь с неблагоприятным, который чаще наблюдается в неблагополучных семьях. Итак, на первом этапе нового приключения, посвященного влиянию на здоровье человека неприятного детского опыта, мы собирались определить, насколько похожее представление о развитии участников дает ретроспективный и перспективный подход. Говоря иначе, мы пытались понять: насколько то, что участники помнят о своем детстве, соотносится с теми данными, что мы собрали об их детстве? На втором этапе мы намеревались сравнить, насколько точно по опыту детства можно предсказать состояние здоровья в будущем с помощью ретроспективного и перспективного подхода. Таким образом мы стремились понять, есть ли недостатки – или, возможно, преимущества – в ретроспективном подходе к оценке неблагоприятного детского опыта как обстоятельства, позволяющего предсказать состояние здоровья человека в будущем. Как вы наверняка уже поняли, мы ожидали, что по воспоминаниям участников о детстве предсказать состояние их здоровья в зрелости не удастся так же точно, как по собранным нами данным.

Поскольку нам необходимо было сравнить итоги ретроспективного и проспективного подхода к оценке неблагоприятного детского опыта, мы обратились как к воспоминаниям участников о детстве, так и к собственным данным о нем. Чтобы измерить такое обстоятельство, как «неблагоприятный детский опыт», мы обратились к указаниям Центров по контролю и профилактике заболеваний США. Их определение включало в себя пять видов действий, которые пагубно сказываются на ребенке, и пять признаков неблагоприятной обстановки в семье. Пагубные действия по отношению к ребенку включали в себя физическое насилие, эмоциональное насилие, физическое пренебрежение, эмоциональное пренебрежение и сексуальное насилие. Признаками неблагоприятной обстановки в семье считалась судимость кого-то из ее членов, злоупотребление кем-то из членов семьи психоактивными веществами, психическое заболевание кого-то из домочадцев, потеря одного из родителей и насильственные отношения родителя с партнером.

Чтобы учесть все перечисленные показатели, мы возвратились в свою кладовую данных и подняли свидетельства, собранные исследователями, когда участникам было три года, а также пять, семь, девять, одиннадцать, тринадцать и пятнадцать лет. Данные мы собирали различными способами: мы связывались с социальными службами и педиатрами; просили специально обученных людей беседовать с участниками и их родителями, наблюдать за взаимодействием матери и ребенка в исследовательском отделе; обращались к медсестрам, которые ходили по домам и записывали данные о состоянии ребенка; а также спрашивали учителей о поведении и успеваемости ребенка. Чтобы узнать, кто из родителей сидел в тюрьме, мы обращались к анкетам, которые они заполняли. Чтобы ретроспективно оценить, каким было детство тридцативосьмилетних участников, мы предложили им ту же анкету, что использовали в своей работе и наши предшественники из области медицины – Опросник детских травмирующих переживания (от англ. Childhood Trauma Questionnaire). Чтобы дополнить сведения из этой анкеты, мы попросили участников вспомнить, кто из домочадцев злоупотреблял психоактивными веществами, страдал психическими заболеваниями, сидел в тюрьме, подвергался насилию со стороны партнера; кроме того, мы выясняли, расставался ли участник с кем-то из родителей из-за смерти последнего, развода или переезда. Наконец, собрав данные с помощью двух подходов, мы передали программистам, как «неблагоприятный детский опыт» определяют Центры по контролю и профилактике заболеваний США. Затем на основе данных из нашей кладовой мы оценивали, присутствовал ли в детстве участника какой-либо из десяти видов неблагоприятного детского опыта, то есть пяти видов пагубных действий со стороны взрослых и пяти признаков неблагоприятной обстановки в семье. Таким образом, каждый участник получил проспективную оценку неблагоприятного детского опыта, по шкале от одного до десяти – наши предшественники из области медицины делали примерно так же. Важно отметить, что те, кто анализировал и заносил в программу собранные проспективно данные о неблагоприятном детском опыте участников, не знали, какими были воспоминания тридцативосьмилетних участников о детстве.

Теперь мы были готовы оценить, насколько похожим будет представление о детстве участников на основе данных, собранных проспективно и ретроспективно. Совпадала ли проспективная оценка детства участников с ретроспективной? До определенного момента да, однако в основном – нет. С одной стороны, разница не была вопиющей, однако с другой – не то чтобы показания участников особенно совпадали с нашими данными. По правде говоря, когда мы выделили шестьдесят участников, которые, согласно нашим данным, в детстве подвергались действию четырех и более видов неблагоприятного воздействия, оказалось, что более половины об этом даже не вспомнило. Не менее примечательно то, что десять из тех участников, что в детстве пережили четыре или более видов неблагоприятного опыта, вспоминали только один из них или и вовсе не вспоминали ни одного!

Однако на этом этапе исследования мы обнаружили не только «выборочное исключение» – в зрелости – воспоминаний о невзгодах, испытанных в детстве. Стоит сразу оговориться, что, используя термин «исключение», мы не подразумеваем, будто участник забыл о чем-то намеренно или сознательно; пока не будет доказано обратное, мы допускаем, что участники не могли вспомнить тех неблагоприятных обстоятельств, которые вытеснились из их памяти. Десять процентов участников, которые, согласно нашим данным, не столкнулись ни с одним из десяти видов неблагоприятного детского опыта, вспоминали, что сталкивались с тремя видами и более! Другими словами, участники как забывали о неблагоприятном детском опыте, так и додумывали его. Несмотря на то что разница между подходами очевидна, ошибочным будет полагать, что проспективная оценка безупречна. В данидинской кладовой данных могло вполне недоставать сведений о с первого взгляда незаметных невзгодах, с которыми сталкивались участники. Например, некоторые участники вспоминали, что в детстве подвергались сексуальному насилию, однако в нашей кладовой, по понятным причинам, записей об этом не было. Также важно понимать, что неблагоприятный опыт детства, даже выдуманный, может сказаться на жизни человека просто потому, что он искренне верит, будто его испытал.

Осознавая недостатки и проспективного подхода к исследованиям, мы решили копнуть глубже и изучить, насколько между собой согласуются данные о каждом из видов неблагоприятного детского опыта, а не о неблагоприятном детском опыте вообще. Что, если разница потому и возникла, что один неблагоприятный опыт запоминается проще другого? Оказалось, что так и есть. Например, воспоминания о смерти одного из родителей согласовались в ста процентах случаев, а об эмоциональном насилии – крайне редко. Это говорит о том, что и без того скромные совпадения в данных, которые мы обнаружили изначально, были завышены из-за такого обстоятельства, как гибель родителей. На самом деле, когда мы исключили это положение из оценки неблагоприятного детского опыта, уровень согласованности между ретроспективными и проспективными данными упал на 40 %! А ведь он и без того был невысоким. Другими словами, стоило нам присмотреться к данным о неблагоприятном детском опыте, как стало очевидно, что ретроспективная и проспективная оценка детского опыта согласуются еще меньше, чем выходило прежде. Таким образом, мы получили убедительные свидетельства в пользу того, что оценку опыта детства на основе воспоминаний взрослых участников медицинских исследований, посвященных связи между неблагоприятными обстоятельствами взросления и состоянием здоровья в зрелости, не стоит принимать за чистую монету.

Хотя, безусловно, важно записать и тем самым закрепить истину о том, насколько недостоверны воспоминания людей о невзгодах, с которыми они столкнулись в детстве, важнее для науки то, насколько точно по неблагоприятному опыту детства (в первую очередь по данным, собранным с течением жизни человека) можно предсказывать дальнейшую жизнь людей. Если и по ретроспективной, и по проспективной оценке неблагоприятного детского опыта можно одинаково точно предсказать уровень благополучия в зрелости, то не так уж и страшно, что проспективная и ретроспективная оценки настолько не согласуются друг с другом.

Чтобы сравнить, насколько точно можно предсказать уровень благополучия тридцативосьмилетнего человека по ретроспективной и проспективной оценкам его детства, мы вывели четыре субъективных показателя здоровья (на основе того, что нам рассказали участники), и два объективных (на основе проведенных тестов и собранных биологических образцов). Первый субъективный показатель отражал то, как участники исследования оценивали свое общее физическое состояние здоровья по шкале от «отлично» до «плохо». Второй относился к когнитивным способностям: участники отвечали на девятнадцать вопросов о том, насколько им трудно выполнять повседневные задачи (не забывать о встречах; помнить, что нужно купить; не рассказывать одно и то же одному человеку). Для субъективной оценки психического здоровья участников мы обращались к беседам, в ходе которых проверялось, наблюдаются ли у участников те или иные проявления психических нарушений (депрессия, тревожность, антисоциальное поведение и психоз). Наконец, субъективная оценка социального здоровья была основана на анкете из двадцати восьми пунктов, в которой спрашивалось о том, насколько участник ладит с партнером, насколько открыто с ним общается, насколько у них совпадают увлечения, равноправны ли они, относятся ли друг к другу справедливо и уважительно, насколько близки эмоционально и доверяют друг другу.

Теперь обратимся к двум объективным показателям здоровья. Первый сочетал в себе несколько параметров (в том числе состояние кардиореспираторной системы, работу легких, пародонтоз, системное воспаление и метаболические нарушения, то есть учитывался обхват талии, уровень липопротеинов высокой плотности, уровень жиров, артериальное давление и уровень гликилированного гемоглобина), которые мы оценивали, когда участникам было тридцать восемь лет. Второй объективный показатель был связан с когнитивным здоровьем; его мы оценивали на основе заданий на запоминание, входивших в стандартизированный тест на интеллект, который мы проводили среди тридцативосьмилетних участников.

Собрав данные, необходимые для измерения перечисленных показателей, мы приступили к сравнительному анализу того, насколько точно можно предсказать состояние здоровья взрослого человека по ретроспективной и проспективной оценкам их детского опыта. Мы сделали несколько любопытных наблюдений. В целом как проспективная, так и ретроспективная оценка детского опыта умеренно соотносились с состоянием здоровья участников – и согласно их личной оценке, и согласно объективным показателям. Таким образом, вне зависимости от того, проспективно или ретроспективно мы оценивали детский опыт участников, свидетельства говорили в пользу наших предшественников: чем тяжелее было детство участника, тем (с некоторой долей вероятности) хуже было его здоровье в зрелости. Опыт детства соотносился и с субъективной, и с объективной оценками здоровья участников. И вновь мы видим, что в человеческом развитии ничто не предопределено и любой исход не более чем вероятен. Даже среди тех, у кого детство было крайне неблагоприятным, встречались люди с отменным здоровьем, а среди тех, кто почти не испытывал неблагоприятное влияние в детстве, находились те, чье здоровье было слабым. Дальнейший анализ показал, что в одном случае ретроспективная оценка опыта детства позволяет предсказывать состояние здоровья в будущем с поразительной точностью, а в другом – наоборот, и это показалось нам особенно любопытным. Оказалось, что по ретроспективной оценке детского опыта можно предсказать субъективную оценку здоровья участников точнее, чем по проспективной. Тем не менее все резко изменилось, когда мы проверили, насколько сильна связь между опытом детства и объективной оценкой здоровья. В таком случае именно проспективная оценка опыта детства позволяет сделать наиболее точные прогнозы.

Изучить, как опыт детства влияет на здоровье в зрелости, мы решили тоже не для того, чтобы, образно говоря, хоронить или восхвалять Цезаря. Целью нашего приключения не было доказать, что ретроспективный подход к оценке неблагоприятного опыта детства никчемен или наоборот. Мы в первую очередь стремились понять, можно ли по невзгодам, действительно пережитым в детстве, предсказать, насколько, возможно, плохим будет здоровье человека в будущем. Другими словами, мы хотели узнать, подтвердятся ли выводы, сделанные на основе ретроспективных медицинских исследований, если проверить их с помощью ретроспективного подхода.

При этом мы должны признать, что и наша проверка была несовершенна. Возможно, важнее всего то, что у нас не было возможности сделать поправку на все обстоятельства, способные влиять на выявленные связи. В частности, несмотря на то, что по неблагоприятному опыту детства можно было предсказать, насколько низкой будет объективная оценка здоровья человека в зрелости, вполне вероятно, что на оба этих обстоятельства влияло еще одно – третья переменная. В частности, у нас не было данных о, допустим, генетике участников, а ведь она могла влиять и на то, насколько неблагоприятным у участника было детство, и на состояние его здоровья. Например, нетрудно представить, что дети, генетически предрасположенные к неким проблемам со здоровьем, при определенных обстоятельствах могут сами навлекать на себя неблагоприятное влияние (во 2-й главе, в которой основное внимание уделяется темпераменту в раннем возрасте, мы обсуждаем этот вопрос). Например, мы знаем, что дети с отклонениями в развитии чаще подвергаются жестокому обращению. Таким образом, вполне возможно, что у склонных к проблемам со здоровьем детей или детей с определенным генотипом (или детей, в которых сочетается и то и другое) может к зрелости портиться здоровье вне зависимости от того, насколько неблагоприятным было их детство. Мы говорим об этих объяснениях лишь для того, чтобы читатель знал об их существовании, пусть даже поправку на них нам сделать так и не удалось.

В любом случае данидинское исследование позволило нам подтвердить выводы, к которым пришли наши предшественники из области медицины. Травматичный детский опыт не только, как мы уже убедились, ставит под угрозу психологию и поведение, но и, судя по всему, подрывает физическое здоровье. Это наблюдение подчеркивает вывод, к которому мы пришли в шестнадцатой главе: если прежде мы могли строго разграничивать тело и разум, то в дальнейшем позволять себе подобного никак нельзя.

Следует также понимать: у ретроспективной оценки неблагоприятного опыта детства есть недостатки. Воспоминания о прошлом сами по себе ненадежны – и тем сложнее по ним точно предсказать, каким будет здоровье взрослого человека, особенно если это здоровье оценивается объективно. Таким образом, если врач желает включить изучение опыта детства пациента в свою медицинскую практику, он должен понимать, насколько ограничен в этом смысле ретроспективный подход. Пациент может додумать то, чего на самом деле не было, и, что еще хуже, не вспомнить того, что на самом деле было. Ко второму как нельзя лучше подходит научное правило, о котором мы говорили в предыдущих главах и теперь можем распространить и на область медицины:

Отсутствие доказательств не является доказательством отсутствия.

В науке это правило не позволяет ученым поспешно решать, будто чего-то не существует (поскольку на самом деле они могли просто этого чего-то не обнаружить), а в медицине должно напоминать: если пациент утверждает, будто с ним чего-то не происходило, это не значит, что так и есть.

Благодаря данидинскому исследованию мы обнаружили два обстоятельства, которые заслуживают пристального внимания врачей. Во-первых, пациенты могут по разным причинам не сообщать о болезненном детском опыте, а также преувеличивать его. Во-вторых, неоспоримые события, такие как смерть родителей, люди запоминают лучше, чем менее очевидные обстоятельства, например эмоциональное насилие. Примечательно, что обе мысли были выведены еще нашими предшественниками, да и мы сами ее выводили – десятилетия назад. Таким образом, врачу, который намерен опросить взрослого пациента по списку видов неблагоприятного детского опыта в надежде получить представление о его нынешнем здоровье, необходимо учитывать обе эти мысли. Исследователи в области человеческого развития прислушиваются к врачам – так почему бы врачам не прислушаться к исследователям в области человеческого развития?

18. Как детский опыт может приводить к заболеваниям?

В отличие от всех остальных глав книги, эта и предыдущая тесно связаны, однако это не значит, что их обязательно читать по порядку. Тем не менее стоит отметить, что выводы о том, как связаны между собой неблагоприятный опыт детства и объективная оценка здоровья, к которым мы пришли в конце прошлой главы, подталкивают нас к основополагающему вопросу, который всегда возникает у людей с научным складом ума, нашедших связь между некими обстоятельствами: почему получается так, что одно переходит в другое?

В данном случае можно задать этот вопрос так: «Какие механизмы приводят к тому, что неблагоприятный опыт, пережитый в детстве, влияет на здоровье в зрелости?» В этой главе мы сосредоточимся на трех различных биологических механизмах, однако стоит пояснить: травматичный опыт детства может влиять на здоровье в зрелости не только через биологию. В действительности свой вклад могут вносить поведение, мышление и чувства. Возможно, поведение здесь стоит на первом месте, поскольку на здоровье человека пагубно сказываются неподвижность, неправильное питание и психоактивные вещества (например, табак, алкоголь и наркотики). Пусть даже приключение, о котором мы говорим в этой главе, посвящено и не им, а биологическим механизмам, объясняющим, как детский опыт влияет на здоровье в зрелости, не следует думать, будто они не вносят свою лепту в связь между неблагоприятным детским опытом и здоровьем в зрелости.

Исследование, рассматривающее механизмы-посредники, любопытно не только для тех, кто оторван от мирской суеты, но и для исследователей, стремящихся понять, как работает человеческое развитие. Все потому, что фундаментальные научные знания могут служить руководством для помощи и лечения, то есть для прикладной науки. Мы уже высказывались по этому вопросу ранее – в первую очередь в тринадцатой главе, где рассматривали связь между наследственностью и успехом. Допустим, мы не можем изменить экономическое положение семьи, исправить детский опыт ребенка (а ведь он, как выяснилось в 17-й главе, пагубно влияет на жизнь человека) или повлиять на показатели успеха в двадцатишести– и тридцативосьмилетнем возрасте. Возможно, дело в том, что нам не хватает для этого воли, знаний или ресурсов, а может, и в том, что прошлого уже не вернуть и оказанного влияния уже не обратить. Значит ли это, что мы не в силах улучшить здоровье человека?

Мы не хотим отвечать на этот вопрос положительно. Мы не можем, хотя бы и теоретически, повлиять на последствия тех событий, которые уже не в силах изменить. Все потому, что стоит разобраться, какие именно механизмы связывают между собой неблагоприятный опыт детства и проблемы со здоровьем в зрелости, как сразу становится ясно, на что направить свои усилия. Если нам удастся повлиять на механизмы-посредники через поведение или с помощью препаратов, то вероятность (не неизбежность) того или иного исхода можно снизить вплоть до нуля. Именно ради этого мы и отправились в очередное приключение, посвященное биологии; в этой главе мы обсудим три различных биологических процесса, которые могут стать посредниками в выявленной нами связи между неблагоприятным детским опытом и возрастными заболеваниями: воспалением, физиологической реакцией на стресс и эрозией теломер[17]. Данные о воспалениях мы взяли из архивов данидинского исследования и исследования E-Risk, тогда как сведения о физиологической реакции на стресс и эрозии теломер собирали исключительно в рамках исследования E-Risk.

Вновь предупредим читателя о том, что об иных объяснениях забывать нельзя, даже когда, совсем как сейчас, необходимо сосредоточиться на изучении определенных биологических механизмов, способных обусловливать связь между неблагоприятным опытом детства и здоровьем в зрелости. Поэтому, даже обнаружив зависимость между различными признаками неблагоприятного детского опыта (такими, как жестокое обращение со стороны родителей или травля) и воспалением, физиологией стресса и/или эрозией теломер, мы, как и обычно, готовы будем оспорить свои первоначальные выводы. Например, в ходе приключения, посвященного биологическим механизмам, которые способствуют тому, чтобы пережитый в детстве опыт оказывал влияние на здоровье в зрелом возрасте, мы намереваемся сделать поправки на возможные отягчающие обстоятельства, связанные с самими участниками (например, их вес при рождении, их ИМТ и уровень их интеллекта), их родителями (например, депрессию, подход к воспитанию, жестокое обращение), а также семьей в целом (например, на социально-экономический статус). Таким образом мы дополним свои знания о зависимости между неблагоприятным опытом детства и здоровьем во взрослой жизни, к которым пришли в предыдущей главе.

Мы решили сосредоточиться на воспалении в каждом из трех исследований, поскольку до этого уже было обнаружено, что оно связано с возрастными заболеваниями. Воспаление – часть сложного биологического отклика тканей организма на пагубное воздействие, например патогены, поврежденные клетки или раздражители. Это защитная реакция с участием иммунных клеток, кровеносных сосудов и молекулярных медиаторов. Задача воспаления – устранять первопричину повреждения клеток, удалять некротические (мертвые) клетки и ткани, поврежденные как из-за первопричины, так и из-за самого воспаления, а также начинать восстановление тканей. Насколько бы благотворным ни было влияние воспаления в его первоначальном смысле, хроническое сильное воспаление означает, что с имунной системой что-то не так. Следовательно, сильное воспаление, на которое указывает, например, уровень C-реактивного белка в крови, свидетельствует о том, что у человека в дальнейшем может развиться атеросклероз, инсулинорезистентность/диабет, заболевания сердечно-сосудистой системы и нейродегенеративные заболевания (например, деменция), а также вносит свой вклад в развитие перечисленных состояний. Вполне разумно предположить, что детские невзгоды превращаются в возрастные заболевания под действием воспалений. В своих исследованиях, посвященных воспалению, мы в первую очередь сосредоточились на уровне С-реактивного белка, поскольку он наиболее очевидно указывает на то, есть ли у человека воспаление. По правде говоря, недавно Центры по контролю и профилактике заболеваний США и Американская кардиологическая ассоциация официально добавили воспаление к перечню обстоятельств, указывающих на риск развития сердечно-сосудистых заболеваний.

В первых двух исследованиях, посвященных воспалениям, мы изучили связи между неблагоприятным детским опытом (на основе наблюдений за участниками с течением лет) и воспалением (наличие которого мы выявляли, когда участникам было по тридцать два года). Неблагоприятные условия мы оценивали с трех сторон: по социальному классу; обращались ли с участником жестоко родители; по уровню социальной изоляции. Как и при изучении основного вопроса семнадцатой главы, мы оценивали социальный класс семьи, из которой происходили участники, по тому положению, что их родители занимали с рождения участников и до их пятнадцатилетия.

То, насколько сурово обращались с участниками в первое десятилетие жизни, мы оценивали так же, как описано в четырнадцатой главе, причем участников мы, основываясь на собранных о них в течение жизни данных, поделили на тех, кто суровому обращению не подвергался; тех, кто, вероятно, подвергался суровому обращению; и тех, кто подвергался жестокому обращению. Чтобы оценить социальную изоляцию, мы обратились к ответам на два вопроса, которые неоднократно задавали родителям и учителям, когда участникам было пять, семь, девять и одиннадцать лет. Мы спрашивали, «предпочитает ли ребенок работать сам по себе; проще ли ему в одиночку» и «вызывает ли ребенок у других детей неприязнь». Взяв у тридцатидвухлетних участников образцы крови, мы проверили, какой в ней содержится уровень С-реактивного белка.

По правде говоря, между обстоятельствами была выявлена зависимость «доза – отклик». Чем чаще и сильнее участник подвергался суровому обращению по шкале от «не подвергался» до «определенно подвергался жестокому обращению», тем сильнее у него наблюдались воспаления. Поскольку мы выяснили благодаря дополнительному анализу собственных данных, что воспаления в зрелости могут также быть связаны с низкой массой тела при рождении, мы сделали поправку на тех, кто мало весил при рождении. Оказалось, что и по тому, насколько сурово с человеком обращались, и по тому, насколько он был нелюдимым, возможно предсказать степень воспаления в начале четвертого десятилетия жизни, причем вне зависимости от массы тела при рождении.

На данном этапе было бы неплохо заглянуть в прошлое и развить мысль, которая представлена в семнадцатой главе, посвященной неблагоприятному детскому опыту. Вспомните, как мы оценивали опыт взросления ребенка на основе его «социального адреса», например социального класса, из которого он происходит, и сравните это с оценкой настоящего жизненного опыта, такого как жестокое обращение со стороны родителей. Повторим: пусть даже такие обстоятельства обычно связаны друг с другом, одно не обязательно подразумевает другое. Таким образом, даже если в неблагополучных семьях с детьми обращаются сурово чаще, чем в зажиточных, ребенок может подвергаться суровому обращению как в бедной, так и в богатой семье. Однако лишь напрямую оценив показатель наподобие уровня сурового обращения в детстве или уровня депрессии у матери, насилия в семье, черствости в воспитании, мы можем в той или иной мере уверенно заявить о том, правда ли ребенок подвергался влиянию неблагоприятного опыта детства. Показатели, связанные с социально-экономическим статусом, такие как социальный класс, лишь косвенно указывают на вероятность того, что происходило с ребенком во время взросления, а потому полагаться на них с полной уверенностью мы не можем. Полагаем, именно поэтому и оказалось, что тяжесть воспаления, с которой сталкивается взрослый человек, зависит от того, насколько сурово с ним обращались в детстве и насколько нелюдимым он был, однако при этом не зависит от социального класса, из которого происходит его семья.

Иные толкования

В ходе второго исследования, посвященного воспалению у тридцатидвухлетних участников, мы проверили, влияют ли на зависимость между жестоким обращением и уровнем воспаления иные обстоятельства. Мы решили по очереди сделать поправку на три вида обстоятельств, которые могли стать отягчающими в изучаемом вопросе. Мы вывели три этих вида на основе трех предположений о том, почему еще невзгоды, пережитые в детстве, подрывают здоровье в зрелости, в частности повышая вероятность воспалений. Во-первых, поскольку на выявленную зависимость могли влиять сопутствующие обстоятельства, мы оценили, сохранится ли она, если сделать поправку не только на массу тела при рождении, но и на социально-экономический статус семьи, из которой происходит участник, а также на уровень его IQ в детстве (в среднем по возрастам в семь, девять и одиннадцать лет). Такой подход позволил нам определить, может ли связь между суровым обращением и воспалением объясняться и другими сопутствующими обстоятельствами, кроме самого́ сурового обращения. Оказалось, что сопутствующие обстоятельства ни при чем. Пусть даже участники, с которыми дурно обращались, чаще в детстве подвергались влиянию сопутствующих обстоятельств, ими нельзя было полностью объяснить, почему, как мы определили, суровое обращение и воспаление связаны между собой. Таким образом, даже после поправки на обстоятельства, сопутствующие суровому обращению, уровень воспаления в зрелости все еще зависел от того, насколько сурово с участником обращались в детстве.

Во-вторых, обнаруженную зависимость можно было объяснить потрясениями, пережитыми уже во взрослой жизни. Другими словами, уровень воспаления в зрелости может зависеть от того, насколько сурово с участником в детстве обращались родители, поскольку дети, которые подвергаются суровому обращению, во взрослой жизни чаще занимают невысокие должности, страдают от депрессии и/или живут в постоянном напряжении. Опять же, мы сделали поправку на эти обстоятельства, чтобы определить, правда ли на уровень воспалений влияет опыт детства, а не зрелости. И снова иное толкование оказалось неверным. По правде говоря, мы пришли к тому же, что описывали в предыдущем абзаце. Несмотря на то что дети, с которыми сурово обращались, чаще во взрослой жизни испытывали стресс, уровень воспалений от него никак не зависел. Таким образом, уровень воспалений все равно зависел от того, насколько сурово с ребенком обращались в детстве.

Наконец, мы проверили, не влияет ли на выявленную зависимость поведение: различный уровень воспаления у тридцатидвухлетних участников мог объясняться тем, что у людей, с которыми в детстве плохо обращались, чаще наблюдались проявления метаболического синдрома (например, избыточный вес, высокое кровяное давление или высокий уровень холестерина), склонность к курению; они реже занимались спортом и чаще неправильно питались. Мы еще раз сделали поправку на иные обстоятельства – на этот раз в попытке понять, влияет ли на связь между уровнем сурового обращения со стороны родителей и уровнем воспаления в зрелости то, как вел себя повзрослевший участник. Этого объяснения также оказалось недостаточно, чтобы разорвать связь между исследуемыми обстоятельствами. Как и в двух предыдущих случаях, несмотря на то, что у людей, с которыми в детстве обращались сурово, здоровье и отношение к нему в зрелости было хуже, этим нельзя было объяснить связь между плохим обращением и уровнем воспаления. Даже с поправкой на отношение к собственному здоровью уровень воспаления участника зависел от того, насколько сурово с ним обращались в детстве.

По правде говоря, даже когда мы сделали поправку на три предположения разом, а не по отдельности, связь между суровым обращением и воспалением сохранилась. Участники, с которыми в детстве обращались жестоко, сильнее страдали от воспаления, и это нельзя было убедительно объяснить иными обстоятельствами, условиями и закономерностями, которые на первый взгляд могут быть связаны как с дурным обращением со стороны родителей, так и с уровнем воспаления в зрелости.

Воспаления в детстве

Когда мы проверяли, возможно ли иначе объяснить связь между суровым обращением в детстве и уровнем воспаления в зрелости, то закономерно задались вопросом: проявлялось ли воспаление, обнаруженное у участников в зрелости, годами ранее? Другими словами, можно ли было еще в детские годы участников предвидеть, воспаление какого уровня будет наблюдаться у них в зрелом возрасте? Или влияние сурового обращения на здоровье проявляется с отсрочкой? К сожалению, мы не могли ответить на этот вопрос в рамках данидинского исследования, поскольку не проверяли, наблюдается ли у участников воспаление, когда те были детьми (в 1970–1980-е годы). По правде говоря, новозеландский проект был запущен еще задолго до того, как исследователи в области человеческого развития увлеклись влиянием опыта детства на здоровье. Если вы помните, мы неоднократно упоминали о случаях, когда ученые спохватываются слишком поздно и данных, нужных для того или иного исследования, им уже никак не собрать.

К счастью, мы могли ответить на поставленный вопрос благодаря исследованию E-Risk, которое было запущено позже. В первой, девятой и десятой главах мы говорили, что в исследовании E-Risk с пяти до восемнадцати лет участвовало около тысячи пар британских близнецов. В его рамках мы в том числе оценили уровень С-реактивного белка в крови участников, когда им было по двенадцать лет. Кровь для анализа мы брали из пальца. Кроме того, в течение первого десятилетия жизни участников мы оценивали, насколько жестоко с ними обращаются. Однако мы решили не останавливаться на этом и также оценили подверженность двенадцатилетних участников депрессии: мы просили участников заполнить стандартную анкету, в которой спрашивали об их эмоциональном состоянии.

На основе того, насколько жестоко обращались с участником в детстве и насколько он был склонен к депрессии, мы вывели четыре группы детей, после чего проверили, есть ли зависимость между уровнем воспаления в начале второго десятилетия жизни и тем, к какой группе принадлежит ребенок. Первая группа состояла из детей, которые жестокому обращению не подвергались и депрессией не страдали; вторая включала детей, которые подвергались жестокому обращению, однако у которых не наблюдалось депрессии; дети из третьей группы испытывали депрессию, однако не подвергались жестокому обращению; а представители четвертой группы и подвергались жестокому обращению, и находились в депрессии. Оказалось, что у детей, которые подвергались жестокому обращению и находились в депрессии, наблюдался самый высокий уровень С-реактивного белка, причем очевиднее всего их показатели отличались от показателей детей, которые не подвергались влиянию ни одного из двух обстоятельств. Примечательно, что дети, на которых влияло или только дурное обращение, или только депрессия, по С-реактивному белку в двенадцатилетнем возрасте были на том же уровне, что и те, кто не подвергался воздействию указанных обстоятельств вовсе. Важно отметить, что повышенный уровень воспаления у представителей группы «двойного риска», которые и подвергаются жестокому обращению, и страдают от депрессии, нельзя объяснить множеством других обстоятельств, пусть и однозначно связанных с воспалением: например, социально-экономическим статусом семьи, полом, зиготностью (то есть тем, разнояйцевыми или однояйцевыми были близнецы), температурой тела или соотношением талия/бедра.

По итогам трех исследований, посвященных воспалению, два из которых были основаны на данных, полученных в ходе данидинского исследования, а еще одно – на материале исследования E-Risk, мы подтвердили предположение о том, что воспаление – один из механизмов, из-за которых невзгоды, пережитые в детстве, могут переходить в возрастные заболевания, причем развиваться они могут с детства и до самой зрелости. На следующем этапе своего приключения мы обратили внимание на физиологию стресса.

Второй биологический механизм, о котором мы расскажем здесь, вдохновлен работой, описанной в девятой главе (о последствиях травли). Напомним: благодаря исследованию E-Risk мы обнаружили, что дети, которых травили до двенадцати лет, чаще сталкивались с эмоциональными и поведенческими проблемами, были сильнее склонны к самоповреждению, а в возрасте восемнадцати лет – к набору избыточного веса. В итоге мы решили сосредоточиться на таком признаке стресса, как снижение выработки кортизола[18]. Многочисленные теоретические и практические труды указывали на то, что стресс в раннем возрасте может влиять на психическое и физическое здоровье через гипоталамо-гипофизарную ось, связывающую нервную и эндокринную системы.

Гипоталамо-гипофизарная ось отвечает как за адаптивный, так и за дезадаптивный отклик на стресс. Адаптивный отклик заключается в том, что в организме при стрессе относительно быстро повышается уровень кортизола (гормона, который является одним из конечных продуктов активации гипоталамо-гипофизарной оси), а затем постепенно снижается. Благодаря этому вы пугаетесь, когда слышите громкий шум, или резко поворачиваете, чтобы избежать аварии. Адаптивный отклик позволяет нам резко напрячься, справиться с неожиданной напастью или внезапной опасностью и выжить. Когда мы оправляемся от испуга, уровень кортизола, который до этого подскочил, довольно быстро возвращается к исходному уровню.

Однако если человек подвергается воздействию внезапных и неподвластных ему источников стресса часто, у него вырабатывается привыкание, из-за чего уровень кортизола при столкновении с потрясением повышается незначительно или не повышается вовсе. В сущности гипоталамо-гипофизарная ось перегружается, истощается и больше не работает должным образом. Вот как на это смотрит Меган Ганнар, психолог из Миннесотского университета. Представьте, что у вас есть новая или почти не использованная резинка для волос. Когда вы растягиваете ее, она возвращается к первоначальному размеру. Но что будет, если растягивать ее постоянно, пусть даже в пределах прочности? Со временем она потеряет прежний вид. Примерно так и притупляется чувствительность к стрессу. Если человек подвергается стрессу редко, у него каждый раз подскакивает уровень кортизола, а потом, когда опасность оказывается позади, снижается. Однако если человек подвергается стрессу постоянно, уровень кортизола в минуту опасности у него повышается незначительно или не повышается вовсе. По крайней мере, на это указывают теоретические и практические исследования по данному вопросу.

Поскольку травля – большой стресс, мы решили проверить, насколько повысится уровень кортизола у участников исследования E-Risk, когда мы подвергнем их стрессу нарочно. Для этого мы воспользовались двумя проверенными и действенными приемами: последовательное решение задач на слух и социальный стресс-тест Триера; все, что делали участники, мы записывали на видео. Для начала мы попросили участников решать на слух математические задачи – поскольку писать было нельзя, это вызывало стресс, а то, что за участником тем временем наблюдали со стороны, давило на него лишь сильнее.

Социальный стресс-тест Триера направлен на то, чтобы заставить участника выступить перед слушателем. Двенадцатилетним участникам необходимо было рассказать незнакомцу, который нарочно сидел с бесстрастным лицом, о самом неприятном событии, которое они пережили в школе. В обоих случаях дети знали, что их снимают на видео, и это должно было дополнительно их напрягать.

Чтобы оценить, насколько участники невосприимчивы к стрессу, мы собрали у каждого по пять образцов слюны и отправили их в лабораторию для анализа на уровень кортизола. Слюну дети пропускали через соломинку в небольшой контейнер. Первые два образца мы собрали за двадцать минут и за две минуты до того, как дали участникам решать в уме математические задачи, третий – сразу после этого, а последние два – через двадцать пять и тридцать пять минут после того, как те начали выполнять задания.

Благодаря этому мы смогли построить график, который отражает, каким был уровень кортизола у детей до, во время и после воздействия стресса и тем самым представить, как со временем менялся уровень кортизола в их организме. Основываясь на описанных выше предположениях, мы выдвинули гипотезу: у детей, которых травят сверстники, отклик на стресс будет менее бурным, чем у остальных, а значит, уровень кортизола в их слюне будет повышаться незначительно.

Чтобы, если наше предположение подтвердится, проверить себя, мы сосредоточились на подвыборке из однояйцевых близнецов (у которых гены совпадают на 100 %), которые, согласно свидетельствам матерей (собранным, когда участникам было семь, десять и двенадцать лет), подвергались разному уровню травли. То есть мы брали только тех близнецов, среди которых, как в случае Джошуа и Джека (о них мы говорили в 9-й главе), один подвергался травле, а другой – нет. Таким образом мы, можно сказать, делали скидку на наследственность каждого из подвергающихся травле близнецов. Если бы у близнецов, которые подвергаются различному уровню травли, наблюдались различия в выбросе кортизола, это нельзя было бы объяснить наследственностью – у однояйцевых близнецов одинаковый генотип, а потому причина была бы исключительно во влиянии внешней среды.

Кроме того, было важно, чтобы у однояйцевых близнецов, из которых один подвергался, а второй не подвергался травле, был одинаковый уровень кортизола в слюне перед началом заданий. К счастью, так оно и оказалось. Теперь, обнаружь мы, как и предполагали, хоть какие-то различия в уровне кортизола, их не удалось бы списать на уровень кортизола до испытаний, направленных на проверки чувствительности к стрессу. Сравнив близнецов между собой, мы обнаружили, что у близнецов, которые травле не подвергались, после решения задач в уме уровень кортизола ожидаемо повышался, а затем, после испытаний, снижался; у вторых близнецов, которые травле подвергались, такого же выброса кортизола не наблюдалось (см. Диаграмму 18.1). Другими словами, у вторых близнецов отклик на стресс притупился. По правде говоря, благодаря испытаниям мы выявили обратную зависимость «доза – отклик» между степенью травли и уровнем кортизола. Чем чаще, дольше и сильнее ребенок подвергался травле, тем меньше его организм отзывался на стресс. Как сказала бы Меган Ганнар, «резинки» таких участников растягивали настолько часто, что те потеряли былой вид.

Несмотря на то что в своем подходе (сравнение однояйцевых близнецов, среди которых один подвергается, а другой не подвергается травле) мы по умолчанию сделали поправку на наследственность, оставались иные возможные объяснения выявленной в ходе второй части биологического приключения зависимости, и их необходимо было проверить. Во-первых, близнецы могли подвергаться разному уровню травли в силу индивидуальных различий. Что, если один близнец подвергался, а другой – не подвергался травле, потому что при рождении у них наблюдалась разная масса тела? Или из-за того, что у них был разный уровень IQ и/или они сталкивались с разными эмоциональными и поведенческими проблемами? Однако выяснилось, что дело не в этом. Кроме того, обнаружилось, что выявленная связь не зависит от того, насколько ласково к каждому из близнецов до пяти лет (и до того, как их начали травить в школе) относилась мать, и насколько суровому обращению подвергались (если подвергались) оба ребенка. Другими словами, различия в уровне кортизола, обнаруженные между близнецами, подвергавшимися разному уровню травли, нельзя было объяснить этими процессами. Кроме того, разницу в уровне кортизола нельзя было объяснить индексом массы тела (ИМТ) близнецов, временем их полового созревания и тем, занимались ли они травлей сами, а также стресом и отрицательными переживаниями, которые они испытали, когда решали задачи в уме. Это означало, что выявленную зависимость нельзя было объяснить ни сопутствующими издевательствам обстоятельствами, ни различиями в том, насколько близко к сердцу близнец воспринимал необходимость решать задачи в уме. Получается, второй механизм, из-за которого невзгоды детства (в нашем случае травля) отражаются на организме, – это физиология стресса.

Исследователи довольно много размышляли о том, можно ли назвать притупленный отклик на стресс адаптивным. Считается, с его помощью все еще развивающийся мозг защищается от пагубного влияния кортизола, уровень которого в ином случае был бы повышен постоянно. Однако даже подобный опыт не проходит бесследно. Изменения в уровне основных химических посредников, связанных со стрессом, таких как кортизол и катехоламины[19], позволяют подстраиваться под перемены во внешней среде. Однако если уровень кортизола перестает повышаться в минуты невзгод, это пагубно влияет на физическое и психологическое здоровье. Все потому, что у человека с низким уровнем кортизола хуже работает внимание, рабочая память и отклик на поощрения и наказания. Более того, из-за того, что кортизол влияет на силу и продолжительность воспалений, его пониженный уровень может привести к гиперактивности иммунной системы и, как следствие, к увеличению вероятности возникновения аутоиммунных заболеваний.

В общем, даже если и есть смысл в том, чтобы не отзываться на непрерывный стресс постоянным повышением уровня кортизола, это все равно отражается на здоровье человека.

ДИАГРАММА 18.1. Средний уровень кортизола за двадцать пять минут до и через тридцать пять минут после стресс-теста, наблюдаемый у монозиготных близнецов, среди которых один подвергается травле, а другой – не подвергается. По И. Уэлет-Морен, А. Денизу, Л. Боуз, С. Шакур, Э. Амблеру, К. Парианте, Э. Пападопулосу, А. Каспи, Т. Моффитт и Л. Арсено (2011 г.). A discordant monozygotic twin design shows blunted cortisol reactivity among bullied children. Journal of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry, 50, 574–582, figure 1. Воспроизведено с разрешения издательства Elsevier.

Развитие, мягко говоря, изменчиво и многогранно, причем что социальное, что эмоциональное, что когнитивное, поведенческое или биологическое. Именно поэтому в своем биологическом приключении мы решили обратить внимание не только на то, как с неблагоприятным опытом детства связаны воспаления и стресс, но и на другие механизмы, способные перевести переживания детства в проблемы со здоровьем. В итоге мы обратились к такому явлению, как теломеры, а точнее эрозия теломер, то есть их укорачивание с течением времени.

Что такое теломеры? Чтобы ответить на этот вопрос, стоит вспомнить, что наши тела непостоянны, то есть все время меняются. Допустим, рецепторы сетчатки, благодаря которым вы читаете эти слова, – это уже не те клетки, которые помогали вам читать в прошлом, а в будущем вы будете воспринимать зрительную информацию через уже обновленные клетки. Это происходит потому что клетки меняются: существующие погибают, а их заменяют новые, возникшие благодаря самоудвоению старой клетки, то есть ее делению. Каждый раз, когда клетки обновляются, концы хромосом – теломеры – укорачиваются. Теломеры – как концы шнурков, благодаря которым те не распускаются. Представьте, что каждый раз, когда вы заново завязываете ботинки, концы шнурков становятся короче; со временем они вовсе пропадают, и шнурки распускаются. Именно это и происходит с хромосомами. Клетка может обновляться только ограниченное количество раз, и после того, как предел[20] достигнут, теломеры больше не защищают конец хромосомы, из-за чего клетка погибает.

Из-за этого некоторые воспринимают теломеры как «биологические часы», которые отражают возраст клетки: чем короче теломеры, тем старше клетка и, следовательно, тем старее с точки зрения биологии человек. Свидетельства того, что теломеры с возрастом укорачиваются, безусловно указывают на то же. Кроме того, у взрослых, страдающих возрастными заболеваниями, теломеры короче, чем у их здоровых сверстников. Однако для нашего приключения важнее всего то, что у людей, которые в детстве переживают больше невзгод, теломеры короче, чем у их сверстников. Поразительно, однако исследования даже подтверждают зависимость длины теломер от потрясений, пережитых в первый же день рождения. У новорожденных, чьи матери во время беременности испытывали больше стресса, теломеры короче, чем у других! Судя по всему, невзгоды ускоряют биологическое старение клеток человека еще до его рождения.

Одно дело – обнаружить, что на длину теломер в детстве или зрелости влияет неблагоприятный опыт, и совсем другое – связать неблагоприятный опыт с самой эрозией теломер, то есть с их укорачиванием. Если бы нам удалось это сделать, то мы доказали бы, что невзгоды ускоряют старение, а если бы эрозия теломер была связана и с состоянием здоровья человека, то мы обнаружили бы еще один биологический механизм, с помощью которого невзгоды детства «проникают под кожу» человека и влияют на его физическое здоровье. Поэтому мы решили не просто проверить, зависит ли от количества потрясений длина теломер в определенном возрасте, а изучить (в рамках исследования E-Risk), можно ли по количеству насилия, которому участник подвергался в детстве, предсказать, насколько короче станут его теломеры с пяти до десяти лет. Мы предполагали, что у детей, которые подвергались насилию сильнее, эрозия теломер будет происходить стремительнее.

Чтобы как можно точнее оценить то, насколько сильно ребенок подвергался насилию, мы использовали данные, полученные в ходе бесед с матерями участников исследования E-Risk, которые проводили, когда близнецам было пять, семь и десять лет. В ходе длительной беседы у матерей спрашивали, бывали ли в семье случаи насилия, которое могло проявляться в трех видах. Домашнее насилие включало в себя случаи, когда мать или ее партнер склонялись к одному из двенадцати видов поведения, например пинали партнера или угрожали ему ножом. Подвергался ли ребенок травле, мы решали на основе честных рассказов матерей (о них мы говорили в 9-й главе). Считалось, что ребенок подвергается травле, если сверстники говорили им что-то грубое и обидное; высмеивали его, обзывали и унижали; устраивали ему бойкот, нарочно его не замечали и никуда не звали; били, пинали или толкали ребенка; запирали его в кабинете; очерняли его имя и распространяли о нем слухи; как-то еще его обижали.

О том, подвергался ли ребенок физическому насилию, мы судили на основе многочисленных данных, собранных наблюдателями, которые посещали дома участников, и предоставленных матерями во время подробного опроса о подходах к воспитанию. Считалось, что с ребенком жестоко обращаются, если мать хотя бы раз в неделю била его так сильно, что оставались следы или синяки; если ребенка неоднократно избивал взрослый сводный брат; если отец, напившись, бил ребенка в порядке вещей, «просто чтобы унизить»; если ребенка часто шлепал парень его матери, а также прикасался к нему с сексуальным подтекстом. Как и в данидинском исследовании, специалисты разъясняли матерям участников: если окажется, что ребенок проживает в неприемлемых условиях, об этом придется сообщить в службу опеки. По правде говоря, когда они посещали дома участников, то напоминали об этом дважды. Получается, если мать рассказывала, что жизнь ребенка под угрозой, она тем самым открыто просила исследователей вмешаться. В таком случае они вместе с матерью отправлялись к семейному врачу (в Соединенном Королевстве каждому ребенку назначается тот или иной врач) и сообщали о происходящем. В итоге за дело брался человек, которого знали в семье и который отвечал за жизнь ребенка. Так мы и оставались послушны закону, и не действовали наперекор родителям, и не нарушали собственных нравственных представлений. Может показаться, что матери из страха разоблачения, наоборот, должны были умалчивать случаи насилия, однако мы задавали им вопросы по этому поводу несколько раз (когда участникам было пять, семь, десять и двенадцать лет), а потому рано или поздно они настолько к нам привыкали, что выкладывали все как на духу. За много лет мы таким образом вмешались в жизнь нескольких семей, однако в итоге ни одна не вышла из исследования.

Собрав разнообразные данные о том, были ли участники подвержены домашнему насилию, травле и жестокому обращению в детстве, мы вывели совокупную величину, которая отражала общий уровень насилия, которому подвергался участник. Около половины детей не подвергались насилию, около одной трети подвергались одному виду насилия, а чуть более 15 % – двум и более.

Чтобы измерить длину теломер участников в возрасте пяти и десяти лет, мы с помощью ватной палочки собирали образцы их клеток с внутренней стороны щеки. Мы привезли образцы в лондонскую лабораторию, где извлекли из них ДНК и измерили длину теломер.

ДИАГРАММА 18.2. Связь между уровнем насилия в семье и длиной теломер участника в возрасте от пяти до десяти лет. По И. Шалеву, Т. Моффитт, К. Сагден, Б. Уильямсу, Р. Хаутс, А. Денизу, Дж. Миллу, Л. Арсено и А. Каспи (2013 г.). Exposure to violence during childhood is associated with telomere erosion from 5 to 10 years of age: a longitudinal study. Molecular Psychiatry, 18, 576–581, figure 2.

Пришло время проверить, зависит ли эрозия теломер (то есть их укорочение) в течение пяти лет от уровня насилия, которому подвергался ребенок. Оказалось, что зависит. У детей, которые подвергались воздействию двух и более видов насилия, в сравнении с детьми, которые подвергались насилию одного вида или вообще не подвергались насилию, наблюдалась ускоренная эрозия теломер в возрасте от пяти до десяти лет (Диаграмма 18.2). Зависимость сохранилась, даже когда мы сделали поправку на множество обстоятельств, которые могли стать «третьими переменными» – мы уже упоминали их: например, пол ребенка, индекс массы тела и физическое здоровье, а также социально-экономическое положение семьи. Иначе говоря, укорочение теломер зависело от насилия, которому подвергался участник, невзирая на все остальные обстоятельства.

Несмотря на то что наши предшественники уже подтвердили связь между неблагоприятным детским опытом и длиной теломер – в определенном возрасте – мы первыми изучили, как насилие влияет на скорость эрозии теломер. Таким образом, мы первыми подтвердили предположение о том, что психологическое и физическое насилие влияет на эрозию теломер с течением времени. Поэтому разумным будет заключить, что у детей, которые подвергались двум или более видам насилия, клетки, говоря биологическим языком, стареют быстрее, чем у сверстников. В следующей главе мы подробнее поговорим о том, почему люди начинают стареть в разном возрасте и стареют с разной скоростью.

В целом благодаря описанному в этой главе приключению мы подтвердили все свои предположения и тем самым расширили собственные знания о том, как невзгоды детства влияют на здоровье человека в зрелости (о чем начали говорить в 17-й главе). Мы получили первые свидетельства в пользу своих предположений, когда обнаружили, что уровень С-реактивного белка в крови тридцатидвухлетних участников данидинского исследования соотносится с количеством невзгод, с которыми они сталкивались в детстве. Что важно, обнаруженную связь между невзгодами и воспалением нельзя было объяснить другими обстоятельствами, даже связанными напрямую с воспалением. В первом исследовании, посвященном воспалениям, мы подтвердили, что жестокое обращение и социальная изоляция в детстве указывают на уровень воспаления в зрелости, даже с поправкой на низкую массу тела при рождении. Во втором исследовании оказалось, что по тому, насколько жестоко в детстве обращались с человеком, можно предсказать, насколько сильное воспаление у него обнаружится в зрелости, причем это не зависело ни от иных неблагоприятных обстоятельств, которые окружали человека в детстве, ни от уровня стресса, которому он подвергался в зрелости, ни от его собственного отношения к здоровью. В третьем исследовании, связанном с воспалением (уже в рамках исследования E-Risk, а не данидинского) мы обнаружили, что сочетание жестокого обращения и депрессии в детстве увеличивает вероятность воспаления в зрелости, причем даже с поправкой на обстоятельства, которые на первый взгляд кажутся отягчающими. Третье исследование, связанное с воспалениями, было крайне важным, поскольку благодаря ему выяснилось, что уже к двенадцати годам заметно, как на здоровье сказываются неблагоприятные обстоятельства взросления.

С тех пор как мы опубликовали итоги исследований, посвященных воспалению (показателем которого был уровень С-реактивного белка), успел появиться новый тест, позволяющий выявлять воспаления через часть системы активации плазминогена – рецепторов урокиназы. Теперь мы смогли обнаружить, что у тех участников данидинского исследования и исследования E-Risk, которые в детстве переживали неблагоприятный опыт, в зрелости наблюдается повышенный уровень рецепторов урокиназы; по правде говоря, когда мы свели показатели по рецепторам урокиназы и C-реактивному белку, связь между неблагоприятным воздействием и уровнем воспалений усилилась в три раза. Это показывает, что итоги нашего приключения до сих пор не устарели, и, объединив старый показатель с новым, можно еще точнее предсказывать необходимый исход.

Не менее важно то, что другая работа, проведенная в рамках исследования E-Risk и сосредоточенная на физиологии стресса и длине теломер, показала: травля и насилие связаны с притуплением отклика на стресс и ускоренной эрозией теломер соответственно, причем вновь с поправкой на иные обстоятельства. Эти заключения (как и заключения о том, что предпосылки будущих воспалений наблюдаются у людей уже в двенадцатилетнем возрасте) примечательны тем, что показывают: влияние неблагоприятного опыта проявляется с возрастом не внезапно, а постепенно. Уровень воспалений повышается постепенно; восприимчивость к стрессу развивается постепенно; эрозия теломер происходит постепенно. В исследованиях предшественников, да и в нашем собственном исследовании, где мы изучали связь между неблагоприятным опытом детства и воспалением у трицатидвухлетних участников, этот вопрос не освещался.

Стоит выделить еще четыре обстоятельства. Во-первых, даже несмотря на то, что мы неоднократно обнаруживали связь между невзгодами в детстве и проблемами со здоровьем в зрелости, которая не зависела от иных обстоятельств, изученные исходы не возникали в ста случаях из ста. Например, у некоторых участников, которые в детстве подвергались пагубному воздействию, не наблюдалось повышенного уровня воспалений или ускоренной эрозии теломер, а у тех, кто рос в относительно благополучных обстоятельствах, подобные исходы порой обнаруживались. Мы не стали проверять, почему так выходило, однако это явно заслуживает дальнейшего изучения. А пока мы можем просто в очередной раз повторить, будто заклинание, слова, которые звучали здесь уже не раз: никакой исход не предопределен; можно указывать лишь на вероятность тех или иных последствий.

Во-вторых, пусть даже наблюдения и подтвердили наши предположения о том, что посредником между неблагоприятным опытом детства и проблемами со здоровьем в зрелом возрасте может быть воспаление, показателем которого является повышенный уровень С-реактивного белка; физиология стресса, дезадаптивный отклик на который сопровождается сниженным уровнем кортизола; и ускоренное биологическое старение, на которое указывает усиленная эрозия теломер, мы до сих пор не доказали этого окончательно. Прежде чем убедиться, правда ли воспаление, притупленный отклик на стресс и/или эрозия теломер связывает детские невзгоды с возрастными заболеваниями (такими, как диабет), необходимо дождаться, пока участники исследования E-Risk и участники данидинского исследования повзрослеют. Как терпеливым садоводам, нам вновь придется ждать: мы посадили деревья, однако собрать урожай удастся, только когда те вырастут.

В-третьих, заключения, к которым мы пришли, вызывают новые вопросы о том, как невзгоды детства превращаются в проблемы со здоровьем в зрелости. Связаны ли изученные нами биологические события друг с другом? Вполне возможно, что стресс влияет на уровень воспаления, которое, в свою очередь, ускоряет эрозию теломер. Как бы правдоподобно это ни звучало, дальнейшая работа с данными об участниках данидинского исследования показала: различные показатели биологического старения, по крайней мере выявленные на основе сведений о тридцативосьмилетних участниках, не связаны друг с другом. Будет ли наблюдаться то же самое, если обратиться к сведениям о малолетних участниках?

Как бы то ни было, вполне вероятно, что неблагоприятное детство и здоровье в зрелости связываются между собой не только через те механизмы, которые изучили мы. Дело в том, что, скорее всего, биологические события влияют друг на друга в совокупности. Читатели уже наверняка успели усвоить, насколько многогранно человеческое развитие. Поэтому мы в первой главе и сравнивали его с погодой. Мы и другие исследователи, чьи работы посвящены связи между детским опытом и здоровьем в зрелости, во многом лишь делаем первые шаги навстречу истине.

Четвертое – и, возможно, наиважнейшее обстоятельство на самом деле повторяет то, что мы говорили еще в начале главы, а потому просто напомним читателю о том, как можно было бы применить те выводы, к которым мы пришли в ходе своей работы. Если дальнейшие исследования покажут, что изученные нами события – воспаление, притупление отклика на стресс и эрозия теломер – и вправду связывают между собой детский опыт и возрастные заболевания, то полученные знания возможно будет применить к жизни. Представьте себе, что будет, если детей, подростков или даже взрослых, чье детство было нелегким, научатся фармакологически – или даже поведенчески – исцелять таким образом, что в будущем у них не будет воспалений, притупленного отклика на стресс и/или ускоренной эрозии теломер – а может, все это и вовсе удастся обратить вспять. Мало того, что это само по себе звучит увлекательно, так еще и способно принести пользу обществу, а потому не упомянуть об этом нельзя. Благодаря подобным исследованиям можно выявлять людей, которым помощь необходима в первую очередь. Другими словами, даже если подобные работы поначалу казались оторванными от действительности, мы смеем надеяться, что в будущем их положение изменится.

19. Старение – быстрое и медленное

Жизнь забавна, как и время, – а точнее, наше восприятие времени. Помните, как в детстве вам не терпелось вырасти: пойти в школу, дольше не спать, научиться водить машину или поехать в институт? Время будто нарочно шло медленно. Казалось, чтобы повзрослеть и обрести новые возможности, необходима целая вечность.

А теперь мысленно перенеситесь во вторую половину жизни, если вы до нее еще не дожили. Точнее, представьте, что вам тридцать или сорок лет: средняя продолжительность жизни современного американца составляет семьдесят восемь лет. Кто в таком возрасте спешит стать старше? При этом, чем старше мы становимся, тем быстрее движется время, а потому стареем мы как будто быстрее, чем взрослеем. «Как так вышло, что мне уже сорок, пятьдесят или даже шестьдесят? – недоумевают многие из нас. – Я вот только нашел работу, впервые уволился, завел детей. Когда я успел достичь вершины карьерной лестницы? Почему мои дети так быстро завели собственных детей? Я ведь совсем недавно ходил к ним на утренники и концерты».

Кроме того, некоторые из нас чувствуют себя старыми раньше времени, в то время как другие – наоборот. «Господи, скорее бы пенсия, – думают некоторые пятидесятилетние люди, – я устал до невозможности; не нужны были бы деньги – уволился бы». А другие люди, намного старше, даже не думают идти на пенсию и, неизвестно откуда черпая силы, которым бы подростки позавидовали, катаются на лыжах, идут в походы и/или ездят на велосипеде при каждом удобном случае.

А еще некоторые из нас – напомним, что мы сейчас представляем себя в тридцати-, сорока– или пятидесятилетнем возрасте – так не похожи на сверстников внешне и ведут себя иначе. Почему у одной женщины яркий взгляд, гладкая кожа и сияющие волосы, а другая женщина того же возраста выглядит на несколько лет старше? Дело в макияже и прическе? Наблюдая за тем, как взрослые участники данидинского проекта приходят примерно каждые пять лет в исследовательский отдел, мы невольно задумались над всеми вышеперечисленными вопросами и наблюдениями.

Причем задумались мы довольно внезапно – когда участникам было по тридцать восемь лет. Двое из них, Оливер и Майкл, примерно одновременно прибыли к нам на целый день, чтобы поучаствовать в беседе, пройти проверку на физическое состояние и когнитивную деятельность, сдать анализ крови, пройти осмотр у стоматолога и терапевта и пережить еще много чего, чтобы мы в очередной раз собрали сведения о людях, за которыми наблюдали уже почти четыре десятка лет. Мы поверить не могли, что и Оливеру, и Майклу тридцать восемь лет. У Оливера горели глаза, улыбка была безукоризненной, густых волос седина коснулась только у висков, и шагал он быстро, расправив плечи и высоко подняв голову. Майкл, напротив, по сравнению с ним был бледным, зубы у него были желтыми, а некоторые и вовсе отсутствовали, и шагал он, весь седой, медленно, ссутулив плечи. Если не знать, что эти мужчины – ровесники, которые родились с разницей в несколько недель, можно было счесть, что Майкл существенно старше Оливера.

Подобные наблюдения наряду с исследованиями, которые команды ученых проводят по всему миру, заставили нас задуматься: почему одни люди стареют, в физическом и биологическом смысле, быстрее других? В итоге мы отправились в финальное для этой книги приключение в области человеческого развития, связанное с тем, как опыт детства влияет на здоровье в зрелом возрасте. Думаем, понятно, почему нам, людям средних лет, очень хочется изучить этот вопрос. Джей Белски сорок лет подряд по четыре-шесть раз в неделю проплывает по миле, чтобы обрести здоровую старость (и не следить за питанием). Авшалом Каспи строго следит за тем, что ест, в основном питаясь корнями, стеблями, листьями и стручками. Терри Моффитт ест торты, красит волосы в рыжий и читает романы о пожилых людях, которые счастливо проводят свою старость. А Ричи Поултон с нетерпением ждет новой возможности разобраться в запутанных политических событиях Новой Зеландии и с воодушевлением наблюдает за игрой «All Blacks», знаменитой новозеландской сборной по регби!

Как и прежде, мы осознали, что данидинское исследование как нельзя лучше подходит для изучения скорости старения. У нас было большое преимущество перед другими исследователями, которые задавались теми же вопросами: нам не пришлось полагаться на воспоминания стареющих участников о прошлом, поскольку мы и без того собрали достаточно сведений об их жизни с течением лет. В очередной раз повторим, что такие данные точнее, поскольку воспоминания крайне ненадежны – и мы не раз это доказывали. Вспомните семнадцатую главу, в которой мы рассказывали, как сравнили то, что взрослые участники вспоминали о детстве и юности, и то, что мы сами собрали, пока они были детьми и подростками. Разница была налицо. Некоторые люди смотрели на свое детство и юность сквозь розовые очки, будто забыв о тяготах и невзгодах, которые пережили, а другие тем временем все видели в мрачном свете, преувеличивая свой неблагоприятный опыт.

Определить, правда ли одни взрослые люди стареют быстрее других, почему так происходит и чем это чревато, важно не только с точки зрения науки. Приключение, о котором мы рассказываем в этой главе, особенно важно, потому что к 2050 году количество людей от восьмидесяти лет и старше по всему миру увеличится более чем в три раза – их будет почти четыреста миллионов человек! А из-за того, что население стареет, растет доля людей с заболеваниями и инвалидностью. Начиная с пятого десятилетия жизни у человека стремительно накапливается все больше хронических заболеваний, включая диабет, болезни сердца, слабоумие и ожирение. Чтобы люди реже болели и денег на лечение уходило меньше, лучше увеличивать продолжительность не жизни, а здоровой жизни, то есть жизни без болезней и инвалидностей.

Можно решить, что задаваться вопросом о скорости старения нам было рановато – участникам тогда только стукнуло тридцать восемь. Однако к проблемам, связанным со старением, стоит обращаться заранее, в относительно молодом возрасте. Если мы будем ждать, пока люди постареют, и только тогда начнем выяснять, почему кто-то постарел быстрее остальных (а исследователи обычно так и делают), то будет поздно – старость уже придет. Как мы увидим, возрастные изменения накапливаются в организме до сорока лет и по состоянию органов к этому возрасту уже можно понять, с какими болезнями человек столкнется в старости. Если ждать, пока участникам исполнится шестьдесят, семьдесят или восемьдесят лет, можно упустить ранние намеки на те заболевания, которые могут возникнуть позднее.

Чтобы получить представление о скорости старения, мы разделили свое приключение на четыре этапа. На первом этапе, основываясь на различных данных о здоровье тридцативосьмилетних участников, мы разделили их на тех, кто с биологической точки зрения старше и кто моложе. На втором этапе мы использовали данные, которые собрали за предыдущие двенадцать лет, и оценили, насколько быстро участники старели с двадцати шести до тридцати восьми лет. Так мы собирались определить, правда ли взрослые участники исследования, которые были биологически старше своих сверстников в тридцать восемь лет, с двадцати шести лет, если не с более раннего возраста, старели стремительнее. Мы предполагали, что так и было. На третьем этапе мы собирались отвлечься от показателей физического здоровья и оценить, насколько сильно у тридцативосьмилетних участников проявляются признаки старения в когнитивной и двигательной деятельности, после чего – определить, зависят ли они от биологического возраста участника. Другими словами, связаны ли между собой, если речь идет о старении, физическое здоровье, психология и поведение? Мы подозревали, что связаны. Наконец, на четвертом этапе мы собирались проверить, зависит ли то, насколько быстро человек стареет, от опыта детства, и вновь, как и положено исследователям в области человеческого развития, возвратиться к истокам исследуемых исходов. Для этого мы подняли данные о том, из какого социального класса происходит участник, насколько тяжелым было его детство, каким был уровень его здоровья, интеллекта и самообладания в детстве, а также как долго жили его бабушки и дедушки. Любой, кто дочитал книгу до этих строк, уже догадался, что мы ожидали обнаружить связь между неблагоприятным опытом детства и скоростью старения.

Первым делом нам необходимо было вывести совокупную величину, которая отражала бы скорость старения в зрелости, а потому мы решили исключить из исследования одиннадцать участников, у которых уже наблюдались возрастные заболевания, такие как диабет 2-го типа, инфаркт миокарда и инсульт. Мы поняли, что эти случаи сильно исказят итоги анализа. Пожертвовав небольшой частью выборки, мы свели вместе десять показателей, которые оценивали, когда участниками было тридцать восемь лет, и вывели величину, позволяющую оценить особенности биологического старения каждого участника. В частности, в нее мы включили уровень сахара в крови (гликогемоглобина), емкости легких (форсированную жизненную емкость легких, ФЖЕЛ), работу почек (уровень креатинина), работу печени (уровень азота мочевины, альбуминов и щелочной фосфатазы), иммунокомпетентность (уровень антител к цитомегаловирусу IgG), воспаление (уровень С-реактивного белка), артериальное давление (систолическое) и уровень общего холестерина. Мы выбрали эти показатели, поскольку исследование, которое провела группа наших предшественников, показало: каждый из них сам по себе повышает вероятность преждевременной смерти.

И, как и большинство ученых, мы в очередной раз основывались на работе предшественников – совсем как в исследовании, которое описывали в двенадцатой и тринадцатой главе, где мы пользовались итогами GWAS, чтобы начать собственные генетические изыскания. Позвольте еще раз, как раз кстати, вспомнить строчку из стихотворения «Обращение к Господу в час нужды и бедствия» английского поэта Джона Донна, которое было написано в 1624 году: «Человек не как остров, не просто сам по себе; каждый человек – часть континента, часть целого».

Когда мы, воспользовавшись своей величиной, оценили состояние здоровья каждого из участников исследования, показатели красиво расположились в виде колокола, на обоих концах которого оказались те, кто наиболее сильно отличается друг от друга по состоянию. Тех, кто стареет особенно быстро или особенно медленно, было немного, в то время как гораздо больше людей старели с обычной скоростью. Мы выяснили, какая скорость считается обычной, благодаря другому исследованию, которое уже упоминали выше и в рамках которого и была выведена величина, отражающая состояние здоровья участников. Поскольку в том исследовании участвовало много людей разного возраста, мы могли воспользоваться им, чтобы определить биологический возраст каждого из наших тридцативосьмилетних участников – мы сравнивали их показатели со среднестатистическими показателями людей различного возраста. Итак, «внутренний» (то есть биологический) возраст Оливера составлял тридцать четыре года, а в теле Майкла обитал сорокасемилетний мужчина. Лишь некоторые тридцативосьмилетние участники были биологически моложе тридцати лет, однако больше было тех, кто, как Майкл, был биологически старше сорока пяти лет; биологический возраст большинства составлял от тридцати пяти до сорока лет.

Напомним, что на втором этапе мы собирались определить, были ли участники биологически старше сверстников потому, что старели быстрее. Мы предполагали, что так и есть. Чтобы проверить это предположение, мы вывели еще одну сложную величину, которая отражала биологическое старение и включала в себя восемнадцать показателей. Каждый из них мы измеряли и на более ранних этапах данидинского исследования, когда участникам исследования было по двадцать шесть лет и по тридцать два года, и впоследствии, когда им было по тридцать восемь лет. Таким образом, мы взяли из кладовой данных все показатели, которые в этих трех возрастах измеряли повторно. Семь из восемнадцати показателей, вошедших в совокупную величину, совпадали с теми, что были в составе вышеописанной величины, отражающей состояние здоровья: уровень гликилированного гемоглобина, объем форсированного выдоха, уровень креатинина, азота мочевины, среднее артериальное давление и общий уровень холестерина. К ним мы добавили еще десять показателей: состояние кардиореспираторной системы (уровень максимального потребления кислорода), соотношение талия/бедра, соотношение объема форсированного выдоха за одну секунду и форсированной жизненной емкости легких (ОФВ1/ФЖЕЛ), индекс массы тела, уровень липопротеина (а), жиров, наличие пародонтита, число лейкоцитов, уровень липопротеинов высокой плотности (то есть «хорошего» холестерина) и соотношение аполипопротеина B100 и A1. Последним показателем, который входил в состав величины, была длина теломер (о которых мы говорили в 18-й главе) лейкоцитов, которая отражает длину концевых участков хромосом в ДНК. Напомним, что теломеры укорачиваются каждый раз, когда клетка делится, и, как следствие, с возрастом становятся короче.

С новой величиной (и с тремя ее значениями – по одному на каждый возраст) на руках мы пошли проверять, будет ли то, насколько участник биологически старше сверстников (судя по предыдущей величине, составленной из десяти показателей), соотноситься с тем, насколько быстро он старел с двадцати шести лет (судя по второй величине, собранной уже из восемнадцати признаков). Наше предположение оказалось верным: чем быстрее старел человек, то есть чем сильнее ухудшилось состояние (по множеству показателей) участника с двадцати шести до тридцати восьми лет, тем больше был его биологический возраст к тридцати восьми годам. Не стоит и говорить, что Оливер в течение десяти лет старел значительно медленнее, чем Майкл.

Таким образом, мы определили, что разница в старении у людей наблюдается уже во время перехода от молодости к зрелости, если не раньше. Получается, выше мы были правы, когда заявляли, что о старении стоит задумываться еще до наступления старости. Полученные свидетельства – повод задуматься: будут ли люди, которые к тридцати восьми годам постарели сильнее (как Майкл), в будущем стареть еще быстрее сверстников, которые стареют медленнее (как Оливер)? И если будут, то сократится ли из-за этого их жизнь? Чтобы разобраться в этом вопросе, мы переходим к третьему этапу своего приключения.

Напомним, что на третьем этапе мы намеревались определить, обнаружатся ли у участников, которые быстрее постарели с точки зрения здоровья, признаки ускоренного старения с точки зрения нейробиологии и моторики. Чтобы проверить это, мы выяснили, тяжело ли участникам, например, подниматься по лестнице и заниматься спортом, а также насколько за последние двадцать лет ухудшились их умственные способности. Второй показатель мы оценивали по уровню IQ – связанные с ним тесты мы проводили, когда участникам было семь, девять, одиннадцать, тринадцать и тридцать восемь лет. Кроме того, мы сфотографировали тридцативосьмилетних участников, чтобы проверить, наблюдаются ли признаки ускоренного старения на их лицах. Далее мы попросили участников самостоятельно оценить состояние своего здоровья, а также с помощью сложных оптометрических инструментов изучили кровеносные сосуды в их глазах.

ДИАГРАММА 19.1. Соотношение между биологическим возрастом и скоростью старения, а также различными показателями физического здоровья в зрелости. По Дж. Белски, А. Каспи, Р. Хаутс, Х. Коэну, Д. Коркорану, А. Денизу, Х. Харрингтон, C. Изрейлу, М. Левин, Дж. Шеферу, К. Сагден, Б. Уильямсу, А. Яшину и Т. Моффитт (2015 г.). Quantification of biological aging in young adults. PNAS, E4104-E4110, figure 5.

Вспомнив, к каким выводам мы приходили до этого, вы вряд ли удивитесь, что головной мозг и другие части тела сверстников с различным биологическим возрастом оказались разными. Во-первых, те участники исследования, которые в тридцать восемь лет были биологически старше, хуже справились с проверкой на подвижность (Диаграмма 19.1). Им тяжелее было держать равновесие, орудовать мелкими предметами (что мы проверяли с помощью доски со специальными выемками), а также они чаще что-то роняли. Эти свидетельства согласуются с тем, как участники сами оценивали свое состояние. Те, кто был биологически старше, утверждали, что им труднее подниматься по лестнице, ходить на расстояния больше километра и заниматься спортом. Физическое состояние участников соотносилось и с тем, как участники оценивали свое здоровье: те, кто был биологически старше, заявляли, что здоровье у них слабее.

У тех, кто биологически был старше, хуже работало не только тело. Итоги теста на IQ, который они выполняли в тридцать восемь лет, у них также были хуже. Все потому, что с семи до тридцати восьми лет у них сильнее ухудшилась умственная деятельность (Диаграмма 19.2). Конечно, участники исследования до сих пор помнили и применяли то, чему обучались в молодости, однако те, кто старел быстрее, обрабатывали сведения значительно медленнее.

ДИАГРАММА 19.2. Соотношение между биологическим возрастом и скоростью старения, а также конитивными способностями в зрелости. По Дж. Белски, А. Каспи, Р. Хаутс, Х. Коэну, Д. Коркорану, А. Денизу, Х. Харрингтон, C. Изрейлу, М. Левин, Дж. Шеферу, К. Сагден, Б. Уильямсу, А. Яшину и Т. Моффитт (2015 г.). Quantification of biological aging in young adults. PNAS, E4104-E4110, figure 6.

Двухмерные фотографии кровеносных сосудов сетчатки, которые мы сделали с помощью специального оптометрического оборудования, указывают примерно на то же, что отражено на двух нижних графиках Диаграммы 19.2. Однако, чтобы разобраться в полученных данных, необходимо знать, что суженные артериолы (которые доставляют обогащенную кислородом кровь из легких в глаза) повышают вероятность инсульта, а расширенные венулы (которые выводят из легких кровь, насыщенную углекислым газом) – слабоумия.

У тридцативосьмилетних людей, которые по биологии уже были стариками, обнаружились и суженные артериолы, и расширенные венулы, поэтому они были сильнее склонны как к инсульту, так и к слабоумию!

Наконец, со всем вышеописанным соотносились и фотографии лиц. Мы попросили специальных людей оценить лица (не улыбающиеся) тридцативосьмилетних участников – и тем, кто биологически был старше, дали больше лет. Чтобы оценка обрела вес, поясним: эти «специальные люди» были студентами Университета Дьюка в США и не знали об участниках ничего – в том числе и что они одного возраста.

Далее мы обратили внимание на важнейший для нас вопрос: влияет ли на скорость старения опыт детства? Чтобы выяснить правду, мы обратились к показателям, о которых говорили в предыдущих главах – за одним исключением. Итак, мы сосредоточились на социальном классе семьи, откуда происходил участник, неблагоприятном детском опыте, с которым ему пришлось столкнуться, здоровье участника в детстве, уровне его IQ и самообладания в детстве, а также добавили такой показатель, как длительность жизни бабушек и дедушек, то есть наибольший возраст, до которого удалось дожить кому-то из бабушек или дедушек участника.

Наши ожидания оправдались. Все участники исследования, чьи бабушки и дедушки жили относительно недолго; которые выросли в семье из более низкого социального класса, чаще в детстве переживали неблагоприятный опыт; у которых уровень IQ и самообладания был ниже, на третьем и четвертом десятилетии жизни старели быстрее (см. Диаграмму 19.3). По правде говоря, обстоятельства не только ускоряли старение каждое само по себе, но и взаимоусиливались в совокупности: когда мы свели все обстоятельства в одну сложную величину, точность прогнозов по скорости старения значительно возросла.

Чтобы изучить связь между опытом детства и скоростью старения под другим углом, мы разделили участников на три группы: в первую мы определили примерно 15 % участников, которые старели медленнее остальных, во вторую – 15 % участников, которые старели быстрее остальных, а в третьей оставили те 70 %, которые старели с умеренной скоростью.

Таким образом, судя по всему, вероятность ускоренного старения зависит от тех показателей неблагоприятного детского опыта, что мы перечислили. Мы говорим про вероятность, поскольку, опять же, не можем ничего предсказывать со стопроцентной уверенностью. Итак, очевидно, что есть люди, которые стареют не так быстро, хотя детство у них было тяжелое. В то же время есть и те, кто стареет быстрее, хотя рос в относительно благоприятных условиях. Нам еще только предстоит определить, какие обстоятельства приводят к таким несоответствиям, повышая устойчивость или, наоборот, уязвимость участников. Как мы уже отмечали ранее, исследования в этом направлении позволят понять, как замедлить или, возможно, даже обратить вспять старение, которое у кого-то происходит быстрее, чем хотелось бы.

ДИАГРАММА 19.3. Соотношение между обстоятельствами взросления, детским опытом, а также уровнем благополучия и скоростью взросления в зрелости. По Дж. Белски, А. Каспи, Х. Коэну, У. Краусу, С. Рамрахе, Р. Поултону и Т. Моффитт (2017 г.). Impact of early personal-history characteristic on the Pace of Aging, Aging Cell, 16 644–651, figure 2. CC-BY.

Свидетельства, которыми мы поделились, указывают на то, что старение начинается задолго до того, как приходит старость. Даже к тридцати восьми годам, примерно к середине жизни обычного американца, некоторые люди уже биологически старше других. Дело в том, что уже в молодости (в середине третьего десятка лет, если не раньше) можно заметить, кто стареет быстрее. Не менее примечательно то, что биологическое старение сказывается на множестве показателей. У тех, кто биологически старше, быстрее ухудшаются физические и умственные способности; кроме того, эти люди выглядят старше. Сильнее тревожит то, что, судя по состоянию кровеносных сосудов в глазах, у тех, кто биологически старше, повышена вероятность слабоумия и инсульта.

Лечение вышеописанных состояний дается дорого – в смысле что денег, что сил, что времени; что для отдельных людей, что для семей, что для общества в целом. Вот почему ускоренное старение является или по меньшей мере, должно являться серьезной проблемой для всех. На основе наших заключений можно было бы выявлять тех, кто стареет быстрее, задолго до того, как это станет очевидным, и тем или иным образом замедлять их старение. Конечно, мы еще не знаем, возможно ли повлиять на скорость старения таких людей или даже обратить его вспять. Однако очевидно то, что такой подход принесет пользу – людям, их близким и обществу в целом.

Мы не только выявили разницу между теми людьми, которые стареют быстрее и медленнее, но и обнаружили, как со скоростью старения соотносится опыт взросления. Если вспомнить, к каким выводам о связи между опытом детства и здоровьем в зрелости мы пришли в прошлой главе, то итоги, которыми мы делимся здесь, не покажутся удивительными. Тем не менее примечательно то, что мы сумели связать скорость старения на протяжении двенадцати лет (с двадцати шести до тридцати восьми лет) не только с неблагоприятным детским опытом, но и со слабым здоровьем или низким уровнем интеллекта в детстве. Напомним, что связь между обстоятельствами взросления и биологическим старением имела накопительное действие: каждый новый источник пагубного влияния усиливал предыдущий.

И вновь нам кажется, что мы вправе заявить: мы пришли к вышеописанным открытиям только благодаря огромным вложениям – своим, коллег, спонсоров и, конечно же, участников. Иначе нам не удалось бы провести многостороннее перспективное исследование с участием жителей, родившихся в течение года в целом городе, с их раннего возраста и до самой зрелости (и мы надеемся, что продолжим сотрудничать с ними и дальше). Например, мы ни за что не выявили бы снижения умственных способностей участников с возрастом, если бы использовали ретроспективный подход. Если бы мы просто оценивали уровень интеллекта участников или просили их оценить свое здоровье, не собирая биологические данные задолго до того, как они принесли эмпирические плоды, нам не удалось бы обнаружить, что ускоренное биологическое старение начинается еще на третьем десятке лет жизни – а может, и раньше (см. 15-ю главу). И если бы мы изучали не целое поколение новорожденных, а, например, выборку из тех, кто готов участвовать в исследовании за просто так, нам не удалось бы столь уверенно распространить итоги своих изысканий на все население Данидина.

Стоит еще раз подчеркнуть: те, кто запустил исследование Данидина так много лет назад, даже не представляли, что мы в итоге проведем такую работу – и другую, о которой говорится в предыдущих главах. Достаточно вспомнить хотя бы то, что ускоренное старение в начале 1970-х, когда население промышленных западных стран значительно отличалось от современного, не особенно кого-то волновало. Кроме того, в то время биология не была развита настолько, чтобы мы могли обратиться к тем показателям, которые способны измерить сегодня. И только благодаря тому, что наши предшественники в рамках данидинского исследования вырубили деревья, вспахали землю и высадили семена, мы сумели теперь, как следует удобрив почву, собрать плоды и приготовить из них многочисленные блюда, которые читатели могут попробовать, прочитав эту книгу.