Крошка сын к отцу пришел… Но отца он не нашел…

Любая схема сужает исследуемый материал, подчас доводя его до карикатуры. Очевидно: схемы примитивизируют жизнь, хотя можно допустить, что и жизнь часто напоминает карикатуру на схему.

Было предпринято немало попыток изложить нашу недавнюю историю в виде системы оппозиций, в структуре мифов, в рамках противоборства символов, полемики парадигм и прочих расхожих и растрепанных фигур, призванных передать уникальный смысл произошедшего. Все точки зрения оказывались верны, равно как и анекдотически ущербны в своей приблизительности. Это издержки любого стандарта, тем более такого как классификация.

Следует признать: у нас нет языка и понятийного аппарата, чтобы концептуализировать мир, который еще не умер. Субъективность подхода и оценок объективно сужает оперативное поле любой проблемы, делает исследуемый материал случайным, выборочным.

Не будем и мы исключением, предложим еще один приблизительный вариант прочтения недавнего прошлого, переходящего в настоящее, ограничимся при этом задачей выяснить историю преемственности поколений в аспекте эволюции идей, образа жизни, религиозных предпочтений.

Теория поколений появилась в 1991 году в США. Ее основатели – экономист-демограф Нейл Хоув и литератор-историк Уильям Штраус – обратились к древнему конфликту поколений и обнаружили тенденции, по-новому, применительно к социальной культуре конца ХХ века, освещающие вопрос, почему с древности «отцы» поругивают детей, пытаясь реабилитировать патриархальную мудрость, а «дети» смеются над вялой волей отцов.

На Западе феномен поколенческой идентификации ощущается предельно остро. Это не случайно. Запад имеет в запасниках сексуальную революцию, хиппи, 1968 год – совсем не российские явления. Обсуждение проблемы «что обещалось и что вышло» – в немалой степени попытка ответить на вопрос «что ждать от завтрашнего дня».

Представители старших поколений пытаются осознать свое время, осмыслить себя-случившихся.

В общем виде конфликт отцов и детей выглядит примерно так: дети почти всех времен и почти всех народов однажды начинают переживать обычный период подросткового бунтарства, в процессе которого во всю глотку орут о том, что их никто не понимает, они мечтают: дожить до законного совершеннолетия, а потом – ищи-свищи! Уж тогда-то они оставят в мире свой след, и сделают они это так, что никому мало не покажется – широкоэкранно, полномасштабно, грандиозно, по-голливудски. Глядя на детей, отцы вспоминают ушедшую молодость. И сквозь сентиментальные слезы орут: «Наследства лишу!»

Культура традиционно решала возрастные противоречия, намекая на то, что конфликт, безусловно, наличествует, но пройдут годы, и юноша-страстотерпец непременно превратится в подобие своего отца, станет таким же раздражительным брюзгой, как и его родитель. Вспомним хороший, но архаичный по идеям фильм К. Шахназарова «Курьер», герой которого убежденно произносит: «Мы перебесимся и будем, как вы».

В конце XX века стало понятно: уже никакое поколение не будет похоже на своих отцов. Для этого утверждения есть вполне объективные предпосылки.

Одно из основных заблуждений современности заключается в том, что мы мыслим категориями постиндустриального общества, а живем в эпоху сервисных технологий, когда комплекс проблем (социальных, геополитических, психологических и т. д.) преимущественно решается с высокой долей научного и информационного обеспечения, когда сформировался рынок услуг, широчайший по спектру и сложности. Современный мир включает в себя многообразный ассортимент услуг – от простейших (шопинг, мобильная связь, электронные переводы денег) до сложнейших комплексов типа космических и военных разработок. В совокупности все это отличает современное общество от вчерашнего, условно постиндустриального.

В научном сознании конца ХХ века постепенно выкристаллизовалась и была доказана мысль, что дети, достигнув возраста своих родителей, думают, чувствуют, совершают поступки совершенно иначе, принципиально не так, как отцы. Они исповедуют качественно другую систему ценностей.

Ученые выстроили концепцию поколений и теорию смены поколений. В кратком виде она выглядит примерно так:

1923–1943 годы рождения – молчаливое поколение;

1943–1963 годы рождения – поколение беби-бумеров;

1963–1984 годы рождения – поколение Х;

1984–2000 годы рождения – поколение Y (популярные варианты: поколение Сети; поколение Миллениума);

2000–2020 годы рождения – поколение Z, о котором пока мало что известно.

Можно, конечно, обратиться к литературным построениям (В. Пелевин «Generation „П“», романы Д. Коупленда о поколении Х и проч.), но в силу их метафорической приблизительности и точечности они не совсем удобны для классификационных задач.

Путеводители уцелевших

Один из ведущих представителей молчаливого поколения Сол Беллоу рассматривает беби-бумеров: «Мы впали в крайнее безобразие. Когда видишь, как страдают эти новоиспеченные индивидуальности под гнетом вновь обретенной праздности и свободы, это сбивает с толку».

Недоумение Беллоу объясняется Роменом Гари: «Наше общество изнурило себя, осуществляя мечты прошлого. Когда американцы полетели на Луну, все кричали, что начинается новая эра. Ошибка – эра просто закончилась. Постарались осуществить мечты Жюля Верна: девятнадцатый век… Двадцатый век не подготовил двадцать первый: он растратил свои силы, удовлетворяя девятнадцатый».

Литературные представители молчаливого поколения Запада способны наполнить хичкоковскими нюансами даже беседу о расписании поездов, но в чем им не откажешь, так это в отменной самоиронии: «Жискар д’Эстен как-то сказал по радио: „Вещи уже не будут такими, как прежде“. Все французы поняли. Он говорил о портняжном метре»; «Геронтология – наука довольно молодая».

Герой Скотта Туроу размышляет о своем поколении – поколении беби-бумеров: «Взгляд на шестидесятые – это чаще всего взгляд на шторм, который налетел и скрылся; ураган, который постепенно растерял всю свою силу, растаял, как весенний снег. Убытки подсчитали, и ущерб давно ликвидирован. И все же кое-что от той эпохи досталось в наследство последующим поколениям. Прежде всего молодежный стиль, мода на молодость. Она выражается во многом: то ли в оборотах речи – использовании слова „вроде“ или вездесущего „приятель“, – то ли в рваных джинсах, волосах до плеч, похожих на испанский бородатый мох. То ли в риске беспорядочных половых связей, употреблении наркотиков и рок-н-ролле».

Майкл Фрейн в «Путеводителе уцелевшего» выводит «фундаментальную дилемму» бумеров, мечтающих о самобытности, но скатившихся до уровня отцов: «Оказавшись неспособными преобразовать мир, многие из нас решили обзавестись семьями, в надежде создать более совершенный порядок дома. И дети нам были нужны скорее как союзники в этом деле. Таким образом, шестидесятые стали девяностыми, связанными вместе мотивом обожания детей. И в результате невозможно найти поколение, которое было бы так абсолютно не подготовлено к неизбежному осознанию того факта, что мы уподобились собственным родителям».

Р. Асприн ставит диагноз ушедшей эпохи хиппи – «беби-бумеров»: «Шестидесятые годы прославились тем, что в ту пору огромные орды молодых людей ушли из-под крова родительских церквей в лоно „земных“ религий. Пришло распевание мантр, ушел христианский катехизис, а непрерывный бой ритуальных барабанов стал желаннее любой из глупых органных месс Баха. Жизнь протекала под лозунгом: „Да-здравствует-все-что-только-есть-племенное-и-этническое!“ И в некоторых случаях это было совсем неплохим оправданием для того, чтобы в поисках Единственного Истинного Пути надрызгаться в стельку или в стельку же накуриться травки. Вот только ни в коем случае не следовало умничать и упоминать о том, что лозунг „цель оправдывает средства“ уходит корнями в писания святого Иеронима».

Героиня Йена Пирса с печалью рассматривает наследников: «Мне ужасно жаль молодых. Что их жизнь по сравнению с нашей? Куда ни пойди, всюду одинаковые заведения быстрой еды, которые, кажется, придумали в Канзасе и теперь распространили по миру. Во времена моей молодости все стоило невероятно дешево, найти работу легко, а заграница была настоящей заграницей. И люди были доверчивыми. Ведь теперь редко в церквах нет видеокамер. Наблюдают, как вы совершаете коленопреклонение, на всякий случай. Я рада, что провела молодость в период, когда цивилизация достигла высшей точки развития. Мне, разумеется, не удается досидеть до конца этого спектакля, но, уходя, я не стану сожалеть, что упускаю что-то интересное. Разве только… Да, с конца пятидесятых до конца шестидесятых жизнь была восхитительной. Возраст плюс избирательность памяти приукрашивают прошлое, но все равно это был короткий период, когда богатство еще не означало безвкусицу, свобода не опускалась до уровня потакания своим желаниям, а жажда свежих впечатлений не сводилась к постоянному поиску новизны».

После такого пассажа героиня должна засмеяться смехом, у которого нет возраста, и поправить бретельку лифчика, как это сегодня модно у девочек-подростков, и добавить: «Чувствовать возраст – это означает, когда тебя выталкивают из уютного…. – Здесь героиня должна задуматься, затем засмеяться сдавленным смехом: – Надо же, забыла принять за обедом лекарство от склероза. Ну конечно же… гнездышка».

Что поделать, память начинает отказывать старшим из поколения беби-бумеров.

Ситуация с конфликтом поколений в отечественной культуре несколько иная. В последние годы обострились настроения «кризисного возраста», под грифом которого работают все – от 20-летних до 60-летних. В прошлое канули сетования писателей-деревенщиков о дурной необратимости города и прогресса. Так или иначе, молодежь покусывает принципы стариков, которые устало огрызаются.

Следует сделать немаловажные оговорки.

Любая четкая классификация полевого материала предельно обобщает явления реальности, мифологизирует их, поэтому на долю исследователя выпадает задача работать с мифами, не учитывающими общий объем анализируемых социально-поколенческих текстов, включающих часто поверхностное и игнорирующих концептуально значимые явления.

Западные модели, портретирующие конфликт поколений, не совсем корректны для освоения и описания отечественного материала, отмеченного специфическими конфигурациями. Например, социальная и культурная картина поколений, нарисованная плакатным пером Советского Союза и размашистой кистью России последних десятилетий, отличается от ситуации, сформировавшейся на Западе. В этом смысле мировая классификация применительно к российским реалиям грешит очевидным игнорированием домашних российских катастроф.

Мой адрес: Советский Союз

К ситуации в нашей стране схема, предложенная западными социологами, неприменима в силу множества причин, связанных, прежде всего, с отличиями исторического процесса. То, что на Западе именуется молчаливым поколением, у нас правильнее было бы назвать поколением победителей. Рожденные в 1915–1925 годы прошли войну, победили фашизм. Другая сторона проблемы заключается в том, что в советской социосистеме они обречены были остаться «молчаливыми».

Следующее поколение, так называемые шестидесятники (неоднородная по возрасту страта объединяет людей 1920—1940-х годов рождения, чья юность и зрелость пришлись на 1960-е), тоже в определенной мере ощущали себя победителями – на их молодость выпали переломные моменты нашей истории: смерть Сталина, ХХ съезд партии, «оттепель». Авторство этих событий принадлежало не им, однако «шестидесятники», почувствовав себя частью ключевого момента советской истории, отчасти приписали себе результаты почти всех позитивных идеологических и культурных сдвигов. На развалинах культа Сталина они основали свой культ победителей. Однако в этом процессе они сыграли вспомогательную роль озвучивателей того, что происходило в рамках дозволенного. Поэтому в той же системе классификационной приблизительности их можно назвать бета-победителями.

Очевидно, что номинация беби-бумеров не менее метафорически условна, хотя в нашей стране она отмечена очевидной целостностью. К примеру, на Западе история беби-бумеров включает май 1968 года, движение хиппи, социальный взрыв популярности рок-культуры, интенсивные эксперименты с наркотиками с целью расширения сознания и т. д. В Советском Союзе было не до психоделики и молодежных протестов. Поколение покорно следовало по указанной партией стезе.

Невозможно описать точные возрастные рамки поколений, их границы подвижны. Поколение Х, к примеру, следует дробить на тех, чье детство прошло в Советском Союзе, и на тех, кто воспитывался в перестроечные времена. Старшие представители поколения Х тяготеют к социокультурным тенденциям беби-бумеров, младшие близки к поколению Y. Соответственно, в отечественной реальности стыки между поколениями размываются на 5–6 лет.

Еще одно немаловажное замечание. Отечественный режим общественной кооперации включает в себя «стыковочные», или «переходные», поколенческие типы. Молодые люди, исповедующие рутинные типы ценностей, основанные на уголовно-патриархальной морали, проповедуют идею «быть как все», «чтобы как у людей». Эмблемы успешного мира обитания со временем меняют лишь технологические параметры: «Волга» – «БМВ», квартира в панельном доме – коттедж, ковер «Березка» – «умный дом». Данные представители поколения Y мало отличаются от своих отцов и демонстрируют эффективные по стойкости и убедительности формы межпоколенческой кооперации. Подобные способы организации взаимоотношений между эпохами вполне достаточны для совместного добывания корма и благ, но они недостаточны для производства новых моделей вживания в изменяющийся мир. Иными словами: человек с аграрно-ремесленной психологией пользуется всеми благами общества услуг, даже не задумываясь, какие ментальные обязательства на него накладывает современность. При этом, следует отметить, указанной аграрно-ремесленной психологии и соответствующего образа жизни оказывается вполне достаточно, чтобы строить крепкий быт, невзирая на ветры перемен.

После Второй мировой войны стартовал бум рождаемости, который длился почти 20 лет. Сейчас самые старшие из беби-бумеров отправляются на заслуженный отдых.

В послевоенное время благодаря изменениям в структуре обществ и научно-технической революции, произошедшей в сфере социальных услуг, разрыв между поколениями стал необратимым. Раньше авторитет отца базировался на обретенном опыте, теперь ребенок мог возразить: «Для чего мне патриархальный опыт?»

Дисфункция – это когда коммуникация на хрен никому не нужна

В последние десятилетия создалась уникальная ситуация, она отлична от предшествующей истории человечества и пресекает какую-либо попытку отождествить поколения, связать их идеей преемственности. Новые поколения приходят в мир, в котором уже не действуют стандарты предшествующих поколений.

Говоря о современности, необходимо начать с действующих социальных игроков. Итак, «конфликт» поколений Х и Y. Сразу же напрашивается оговорка: слово «конфликт» при всей своей традиционности не очень удачно, так как не совсем точно отражает отношения между поколениями. Поэтому от него следует отказаться, подобрав более точные аналоги, к примеру, «коммуникативный консенсус» или «межпоколенческая дисфункция».

Поколение Х (им сейчас от 30 до 50 лет) родилось в Советском Союзе. Еще раз следует сделать необходимую поправку: рожденные в брежневскую эпоху отличны от тех, кто появился на свет на заре перестройки.

Игреки (те, кому сейчас 17–25) в разных странах более похожи друг на друга, чем представители поколения Икс. Они читают одни и те же книжки, и фильмы у них, и комиксы те же, и гаджеты. Они воспитаны на «Гарри Поттере», Интернете, одинаковых рекламных слоганах, следуют общим стилям и течениям моды, работают в одних и тех же транснациональных корпорациях, исповедуют близкие, если не тождественные, модели поведения.

Между отечественными старшими и младшими Иксами обнаруживается коммуникативный зазор, связанный, прежде всего, с политическими обстоятельствами и соответственно с процессом социализации. Старшие представители поколения Х учились в школе, были октябрятами-пионерами-комсомольцами, поступали в институт, работали по распределению, потихонечку делали карьеру. Многие вступили в партию, добивались тех или иных профессиональных результатов к 35–40 годам. Младшие Иксы активно включились в товарно-денежные отношения.

Если старшие представители поколения Х на первое место ставили работу, вознаграждение и социальный результат, младших прежде всего интересуют индивидуальный успех. В этом смысле они ближе к Игрекам.

У поколения Х было модно рассуждать, что работа – это способ самовыражения, который должен приносить удовольствие, дурно работать только ради денег. Младшим Х и Y требуется работа отчасти интересная, но с большой зарплатой.

Кому не помнится похвальба поколения Х о том, что некто получил два или три высших образования. Поколение Х любило учиться. За счет государства любило получать знания, искать себя. Советский Союз предоставлял для этого все возможности. Сегодня поколение Y любит получать образование, которое нужно для исполнения конкретной работы.

Вузы Советского Союза давали образование, избыточное, отчасти идеологизированное, но системное. Большая часть современных российских вузов вместо образования выдает дипломы.

Знания – лучший подарок

Знания в Советском Союзе были возведены в степень культа. Библиотеки украшали наивные просветительские афоризмы: «Знание – сила», «Книга – лучший подарок», усеченный ленинский призыв «учиться, учиться и учиться» воспринимался хоть и с иронией, но как аксиома. Люди читали книжки, толстые журналы, продолжали развиваться с той или иной степенью добросовестности. Они посмеивались над идеологическими клише, но так или иначе святые аспекты истории, пусть и задействованные идеологией (великие победы, подвиги старшего поколения) воспринимались как очевидные.

Конфликты «отцов» и «детей» в нашей стране обострялись с рождением новых социально-культурных и цивилизационных инициатив. К примеру, строительный бум 1960-х – массовое прощание советских семей с коммуналками и переезд в отдельные квартиры – повлек за собой обострение непонимания между поколениями. В коммуналке казалось, что неприятелями являются соседи, в отдельной квартире обозначился новый расклад вражеских сил – среди близких, родственных душ, которых еще недавно объединяла борьба с соседями.

Кстати, через некоторое время (лет через двадцать, когда запамятовались подробности коммунальной жизни) она перешла в ностальгическую лирику и прозу, принявшиеся истово идеализировать тему коллективного сосуществования, и обросла соответствующими мифами («все было общим – праздник и беда», «человек на виду», «взаимопомощь и поддержка» и т. п.). Мифы эти – воспоминания о патриархальном укладе жизни, который, как показывает реальность, хорош в качестве идеала и неприемлем в конкретной цивилизационной жизненной практике.

Следующий всплеск конфликта выпал на 1970-е. Поначалу советская культура увлеклась модным трендом – вундеркиндами, которые на самом деле оказались уже отмершей персонификацией конфликта между физиками и лириками, этими страстными поклонниками технического прогресса и песенок «про солнышко лесное».

В 1974 году В. Тендряков в культовой тогда повести «Ночь после выпуска» описал драму социализации младших беби-бумеров. Отчетливо звучит мотив социально-психологического противостояния поколению бета-победителей. Один из основных упреков, который виден уже с высоты десяти годов XXI века: по наследству старшие не передали инструменты выживания в обществе, при этом наградив повышенной способностью к саморефлексии, в новых условиях оказавшейся более травматической в период «оттепели». Подростки попытались выйти из роли статистов предлагаемой старшими утопии и уподобились разгребателям грязи. Кстати, собственной. И в то же время наследственной.

Авторитарный дизайн книжного поколения беби-бумеров мало меняется со временем. Договороспособность беби и старших Иксов с современностью невелика, они продолжают жить в режиме идеи первенства книжной буквы и приоритетности содержательности над изображением.

Старшие Иксы – последнее поколение, воспитанное книжной культурой. Визуалы Игреки и Зеты с молоком времени впитали первичность Голливуда и Интернета.

Загрузка...