Путешествие Вениамина Третьего

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Э-гей! Вьо! Вьо! — хрипло кричал возница с облучка своей повозки, проезжая по самой оживленной улице города Глупска. Он чуть не наскочил на двух женщин, стоявших посреди мостовой с сумками, полными всякой снеди: мясом, редисом, луком, чесноком. Женщины поверяли друг дружке свои секреты, изливали душу так громогласно, что их можно было услышать за версту.

Женщины разбежались в разные стороны и остановились, чтобы издали, через дорогу, закончить разговор. Они кричали нараспев, стараясь заглушить визг и скрип телег, крытых фургонов и возов с дровами, длинной вереницей тянувшихся по улице и перегородивших на долгое время дорогу пешеходам.

— Хасе-Бейля! Значит, вечером придешь к гадалке? Я там буду со своим… Твой тоже придет, он просил передать, что там будет весело. Приходи, глупенькая, останешься довольна! Ну как же, Хасе-Бейля, придешь?

— Моя хозяйка, чтоб она сгорела, хочет меня сегодня заставить хлеб замесить и крупу перебирать. Но я как-нибудь отделаюсь и приду. Только пусть это будет в секрете. Прошу тебя, Добриш, никому об этом не говори!

— Погоди-ка, Хасе-Бейля, погоди! Черт твою хозяйку не возьмет, если обед поспеет часом позже. Она хочет жрать? Пусть ее черви жрут! Да, я совсем забыла! Не просеивай так мелко муку! Мучнице не нравятся твои отруби. Сколько тебе осталось от сегодняшней покупки?

— Ах, сорванец какой! Держите его, жулика! Это что еще за мода — хватать? Чтоб тебе живот схватило!

— Что случилось, Хасе-Бейля? Чего ты кричишь?

— Воришка, понимаешь! Чуть сумку из-под рук не утащил! Хорошо, что я вовремя спохватилась.

— Смотри-ка, смотри, Хасе-Бейля, что это там за толпа? Опять, наверное, горит где-нибудь. Уже второй пожар сегодня! До вечера еще несколько пожаров может случиться.

— Не звонят. Был бы пожар, звонили бы.

— Погоди-ка, вон идет маклерша, а я у нее спрошу. Симе-Двося! Симе-Двося! Что это за беготня?

— Не знаю, право! Может быть, Нехаме-Гися знает. Нехаме-Гися! Дорогая, что это там за сборище? Ваши утки так кричат, что ничего не разберешь. Годл сегодня родила, она у вас этих уток заберет. А куры у вас есть? Да, утки очень жирные. Яйца сегодня — не подступись! Что же это там за суматоха?

— А я знаю? Какие-то красноликие… Слышу, кричат: «Красноликие! Красноликие!»

— Что? Прибыли красноликие израильтяне? Боже мой! Надо сбегать посмотреть на них! — выпалили все разом и кинулись бежать.

— Ура! Гремучий змей!.. Дракон!.. Ура, красноликие израильтяне! — надрывалась в толпе орава мальчишек.

«Красноликие израильтяне» — это были наши путешественники, Вениамин и Сендерл, которые после события, приключившегося с ними в Тетеревке, прибыли в Глупск и за неделю-другую успели стяжать себе славу и здесь. Многие богобоязненные евреи прямо-таки восторгались ими так же, как тем сапожником, в котором глупские обыватели вдруг узрели чудо творца.

Толця и Трайна, небезызвестные в Глупске благочестивые старухи, ежедневно к вечеру наряжались в субботние платья и повойники и отправлялись за город встречать мессию. Они-то и были теми счастливицами, которые однажды незадолго до наступления темноты удостоились встретить за городской заставой наших путешественников, прибывших в добрый час из Тетеревки в Глупск. С первого же взгляда обе кумушки поняли, кого им бог послал. Удивленно переглядываясь, Толця и Трайна подталкивали одна другую в бок. «Ну, Трайна! Ну, Толця! — шушукались они между собой. — А ведь чуяло сердце, что это не обыкновенные люди!»

Толця и Трайна нарадоваться не могли на наших героев. Они обе словно помолодели. Сердца их ликовали, когда они слушали рассказы Вениамина и Сендерла об их путешествии, они умиленно переглядывались и улыбались: «Ну, Трайна!.. Ну, Толця!..»

Толця штопала им носки, Трайна чинила рубахи, пришивала тесемки, и обе чувствовали себя счастливыми, как в годы юности, когда они были невестами.

Словом, в Глупске наших героев оценили по достоинству. Да и где же еще, как не в Глупске, могли бы понять и оценить таких людей?

В Глупск, в Глупск ступайте, сыны Израиля! Зря вы, чудаки этакие, пропадаете, как нищие, и глохнете за печью в местечковых молельнях. В Глупск, черт возьми! Там найдете вы себе равных! Там вас дожидаются ваши Толци, ваши Трайны, там жаждут встречи с вами тысячи благочестивых евреев, тысячи безгрешных душ, там вы можете расти, там воспрянете духом, там найдете вы и почитателей и покровителей, там вы заживете по-настоящему!..

В Глупск, черт вас побери, в Глупск!..

Вот как Вениамин описывает этот город.

«…Когда прибудете в Глупск по Тетеревской улице, извольте сначала перепрыгнуть через лужу, затем через вторую, а чуть подальше — через третью, самую большую, в которую, с вашего позволения, стекаются мутные воды из канав и помои со всех хозяйских дворов. Эти потоки несут с собой много всякого добра, каждый день недели определенного цвета и запаха, так что по внешнему виду лужи нетрудно определить, какой именно сегодня день. Если, например, в лужу текут ручейки, желтые от песка, которым чистят полы, и несут они с собой рыбью чешую, куриные лапки и головы, клочья шерсти и куски обгорелых копыт — знайте: сегодня пятница! Берите веник и ряшку и отправляйтесь, извините, в баню! Если же ручейки несут яичную скорлупу, очистки лука, кожуру редьки, печеночные сухожилья, селедочные хвосты и обглоданные мозговые кости, — поздравляю вас, сыны израилевы: это день субботний! Празднуйте его в свое удовольствие! Кушайте на здоровье кугл![30] Если же ручейки еле-еле движутся, волокут обгорелые комья каши, засохшие куски теста, рваную тряпку, расползшуюся мочалку, — значит, сегодня воскресенье. Водовоз еще не привез воды, еле-еле удалось нацедить из бочки последние остатки и кое-как вымыть субботние горшки и макитры. Так и в каждый из остальных дней недели лужа выглядит и пахнет по-иному.

Благополучно перебравшись и через эту лужу, вы, уважаемые, пройдете мимо кучи мусора, оставшейся на память от сгоревшего домишка. На вершине кучи стоит обычно корова, которая, подобно странствующему проповеднику, спокойно жует жвачку, шлепая губами, и безразлично поглядывает на евреев, что носятся внизу как угорелые — с палками, тросточками и зонтами. Корова то потянет ноздрями, то вздохнет по-коровьему, точно, глядя на этих людишек, она и впрямь вздыхает и сетует на судьбу свою, что попала она, бедняга, в еврейские руки… Когда минете эту кучу, идите все прямо и прямо. Может случиться, что вы, упаси бог, грохнетесь на острые камни развороченной мостовой, — встаньте, прошу вас, если сможете, и, поскольку ногу вы себе не сломали, продолжайте путь, пока не попадете на некое подобие площади. Тут на площади вы найдете то, чем дышит Глупск, самую его суть.

Если имеются основания Тетеревскую улицу назвать желудком Глупска, то эту площадь мы с полным правом можем считать его сердцем, бьющимся неустанно день и ночь, — тут средоточие его жизни. Здесь помещаются магазины, лавчонки, ларьки и знаменитые рундуки, в которых ремесленники сбывают всякого рода остатки: куски материи, тесьму, шнур, бархат, обрезки меха. Здесь царит вечная сутолока, всегда пол но людей. Евреи снуют, толкаются, а на них со всех сторон напирают дышла или оглобли пароконных извозчиков. Врачи уверяют, что при вскрытии у глупских евреев нетрудно обнаружить либо дышло, либо оглоблю. Однако особенно полагаться на глупских врачей нельзя — здесь гораздо большую роль играют знахари.

На площади то и дело раздаются выкрики: «Вот горячие пышки!» Повсюду шныряют оборванные мальчуганы и дико взывают: «А вот гречаники!», «А вот чеснок, лук!». Здесь в предвечерний час можно между делом улучить минутку и помолиться, здесь же во всеуслышание произносят молитву, приуроченную к новолунию, а потом кричат каждому проходящему: «Мир вам, дяденька!»

Тут стоят носильщики, подпоясанные толстыми веревками, отставные солдаты, торгующие старыми голенищами и потертыми шинелями, старьевщики, промышляющие рваными штанами, кафтанами, ватниками и другим тряпьем. Посреди площади стоит пан сторож и со смаком уплетает кусок булки, полученной в субботу за оправку свечей, он откусывает очень бережно, чтобы ни крошки не упало наземь. Снуют карманники в поисках добычи. Откуда-то выбегает грязная, растрепанная девица и ревмя ревет, хрипло вымаливая милостыню, хватает за полы прохожих и так орет, как если бы ее резали и грабили. Ватага озорников улюлюкает и бегает за помешанным в измятой шляпе, напевающим грустные полуеврейские, полупольские песенки. Поодаль стоит парень с каким-то ящиком. Люди смотрят в глазок, а парень приговаривает свое заученное: «А вот Лондон — аглицкая столица, папа римский едет верхом прокатиться. Он в красных штанах щеголяет, а народ перед ним шапку ломает!.. А сейчас перед вами Наполеон со своим войском идет войной на прусские страны, а пруссаки разбегаются, как тараканы! А вот картина третья: девица с султаном едет в карете. Великий визирь держит кнут, а кони бегут. Вдруг лошадка как вскинулась, карета опрокинулась, султан со своей милашкой полетел вверх тормашками! Султан не может встать, а девица хочет удрать! Ну, хватит! Насмотрелся за грош! Следующий!..»

Длинными рядами сидят торговки, окруженные корытами, в которых полным-полно чеснока, огурцов, вишен, крыжовника, красной смородины, китайских яблочек, мелкой груши. В стороне скособочилась ветхая будка на курьих ножках, без окон и дверей, в которой, по рассказам седовласых старцев, некогда помещался солдат-будочник. Весь город бегал тогда смотреть на это чудо. Возле будки, которой здесь гордятся, словно старинной крепостью, под навесом из нескольких прогнивших дощечек, покрытых рогожей и соломой и опирающихся на четыре искривленных столба, восседает торговка Двося. Вокруг нее корыта. При ней постоянно большой горшок с тлеющими углями. Зимой она весь день сидит над ним, как наседка на яйцах, лишь время от времени вытаскивая его, чтобы раздуть угли и достать из золы печеную картошку.

Старинная, распространенная в народе легенда повествует о том, что часть евреев, которых царь Соломон отправил на кораблях в Землю Офир за золотом и всякими заморскими товарами, по разным причинам не вернулись обратно. Они открыли в Индии богатые лавки, крупные конторы, набрали в долг у тамошних немцев много товаров, заключили выгодные сделки. Долгое время они жили припеваючи. Впоследствии, однако, колесо фортуны повернулось в обратную сторону, — купцы наши обанкротились и вынуждены были удрать. Некоторые погибли в пустыне, другие, благополучно перебравшись через границу и сев на корабли, поплыли по Пятогниловке, которая в то время впадала в море. Плыли они, плыли, но однажды вдруг поднялась страшная буря, волны вздымались до небес, корабли были разбиты, а людей выбросило на берег. Эти люди и построили тут город и назвали его Глупском.

Исследователи старины, которые по мудрости своей великой способны из ничего мускатный орех сотворить, подхватили эту легенду и постарались при помощи тысячи ухищрений доказать, что в ней есть доля истины. Доказательства, которые они приводят, таковы.

Во-первых, форма домов в Глупске какая-то дикая, старинная, как много тысячелетий тому назад, когда люди ютились в шатрах и прозябали в логовищах. И в самом деле: в Глупске много домов, напоминающих логовища и лачуги дикарей. И внешний вид домов, и расположение их говорят о том, что они не ладят между собой: «Ты, мол, забрался вглубь, а я тебе назло хочу высунуться вперед! Ты стал поперек, а я стану наискосок! Тебе хочется крылечко, а мне — лестницу: кому нужно, тот не хвор и вскарабкаться! Ты что-то уж слишком высоко поднял свою дырявую крышу, а я свою нарочно надвину… Ты мне не указчик! А кому не нравится, тот пусть не смотрит». Словом, все это указывает на древние, стародавние времена.

Во-вторых, обычаи жителей. До сих пор тут еще сохранились обычаи, ведущие свое начало от идолопоклонников, среди которых в былые времена жили предки обитателей Глупска. Письмо и счет здесь не в ходу, так что все общинные дела, дела разных товариществ и братств ведутся без всякой записи, а руководители их ни перед кем не отчитываются.

В-третьих, касты. Люди делятся здесь на касты так же, как некогда в Индии. Например, каста хапунов — самая главная, простирающая свою властную руку над всеми. Затем каста укрывателей, заступников, которые действуют заодно с хапунами, всячески отстаивая их интересы, за что получают от них определенное жалованье и даровое мясо. Каста наводчиков, которые направляют других на скользкий путь, а сами изворачиваются и выходят сухими из воды. Эти делятся на банкротов — людей светских, знающих толк в торговле, и ханжистов — особ духовного звания, сведущих в вопросах религии. Наконец, имеется еще каста глупо-трусо-безъязыко-нищих. Это просто бедняки, смиренно подчиняющиеся всем остальным кастам и вечно за них отдувающиеся. На этих все шишки и валятся.

Наконец, в-четвертых, — монета, которую нашли однажды, когда раскапывали греблю! Одна сторона монеты была сильно стерта — еле-еле можно было различить на ней что-то вроде лоскута от фартука, нацепленного на палку, а снизу — подобие корыта, из которого торчали изображения человеческих голов. На другой, почти гладкой стороне монеты с трудом можно было разглядеть старинные древнееврейские квадратные буквы, над которыми многие ученые ломали себе голову и делали всяческие догадки — каждый на свой лад. Одни предполагали, что начальная и последняя буквы первого слова вовсе не буквы, а следы стертого рисунка, каких-то завитушек. А без них слова этой надписи означают «Древо и ветвь», на что якобы указывает шест с тряпкой, изображенные на монете. Другие объясняли надпись совсем по-иному и тем самым взбудоражили весь мир.

Наконец нашелся человек с ясным умом, узревший во всей этой надписи не что иное, как начальные буквы слов, означающих: «Иудеи Индии, прибывшие в Глупск и осевшие на реке Пятогниловке». А корыто с головами и шест с тряпкой изображают корабль с парусами и пассажирами. Этот ученый сочинил по этому поводу очень толстую книгу, в которой обращается к людям с призывом взяться за очистку реки, ибо там, по его мнению, наверняка будут найдены памятники старины, раскрывающие истину о происхождении глупских евреев. Но жители Глупска не решаются очищать реку. То, что навалено здесь с давних времен, говорят они, должно так и оставаться, человеческому глазу не следует заглядывать в тайники прошлого…

В самом городе имеется примерно тридцать — сорок луж, считая в том числе и пастбища. Все они соединяются пещерами с недрами Пятогниловки и в определенные сроки, особенно перед пасхой, разливаются необычайно, покрывая улицы такой глубокой жидкой грязью, что даже у рослых жителей Глупска шапки в эту пору бывают забрызганы.

В темные ночи Глупск освещается единственным небольшим фонарем. Охраняют город два будочника. Тем не менее прохожие по ночам все же частенько падают, сворачивают себе шеи, ломают хребты. А воры в Глупске тоже орудуют, несмотря на охрану. Отсюда следует, что уберечься от напасти вообще невозможно, ибо чему быть, того не миновать. И никакие человеческие ухищрения тут помочь не могут.

«А потому, — говорит Вениамин, — нужно закрыть глаза и положиться на милость божью, уповая, что он повелит своим ангелам оберегать нас и окружить заботой. И волос с головы человека не упадет без божьего соизволения! К примеру, — поясняет Вениамин, — может ли быть более сохранное место для филактерий и талеса, чем то, которое я выбрал? Я положил их в синагоге на полке. Надежнее места как будто и не сыщешь! И все же, когда бог не пожелал сберечь, их и отсюда утащили вместе с остальными нашими вещами!»