Путешествие Вениамина Третьего

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Ради бога! Дайте хоть помолиться перед смертью! — не своим голосом закричал во сне Сендерл и разбудил Вениамина.

Вениамин ни жив ни мертв соскочил со своей койки и, наспех ополоснув руки, подбежал к Сендерлу, посмотреть, что с ним.

На дворе уже светало. Кругом было тихо, слышалось лишь храпение спящих в доме. Каждый храпел на свой лад: кто гудел, как бандура, кто трубил трубой, один храпел отрывисто, другой протяжно, третий забирался куда-то высоко-высоко, срывался, отдуваясь, а заканчивал сердито, будто допытываясь чего-то. Все вместе составляли своеобразный оркестр, в котором носы, стараясь изо всех сил, исполняли концерт в честь знаменитых днепровицких клопов, с аппетитом пожиравших ночлежников и упивавшихся их кровью — еврейской кровью!

Днепровицы, очевидно, долгое время пасли своих клопов, своих людоедов, в этом треклятом подворье, в обособленном еврейском заезжем доме. Казалось, сюда приползли клопы со всех кварталов города, чтобы сосать еврейскую кровь…

Еврей, собиравшийся в Днепровицы, заранее мирился с мыслью, что ему за это придется расплачиваться своей кровью, что от этой взятки никак не отделаешься: «Кусай, мол, кусай, днепровицкий клопик, воняй, клопик, выводи свои кровавые письмена и убирайся ко всем чертям!»

— Чего ты так кричишь, Сендерл? — спросил Вениамин, подойдя к нему. — Верно, клоп больно укусил? Ужас сколько здесь клопов! Они мне всю ночь глаз сомкнуть не дали. Я только недавно уснул.

— Скорей, скорей бежим отсюда! — кричал, все еще не приходя в себя, Сендерл.

— Господь с тобой, Сендерл! Что ты говоришь?.. Ну что такого, если клоп укусил? На то он и клоп, а ты человек…

Сендерл некоторое время растерянно глядел на Вениамина, потом протер глаза и сказал со вздохом:

— Мне снился страшный сон! К добру ли это?

— Ну мало ли что приснится иной раз! — ответил Вениамин. — Мне тоже снилось, будто подползает ко мне гремучий змей, вглядывается в меня и спрашивает: «Это вы — реб Вениамин из Тунеядовки? Пойдемте со мною, пожалуйста, вон туда, там Александр Македонский со своим войском поджидает вас: он жаждет с вами познакомиться!» Я срываюсь с места, змей несется впереди, а я за ним. «Вы, не сглазить бы, стрелой летите, мне за вами никак не угнаться!» — кричит кто-то позади меня. Оборачиваюсь — передо мной Александр Македонский! «Государь мой!» — восклицаю я и хватаю его за руку. Жму ее, жму, но тут в нос мне ударяет нестерпимая вонь, вот-вот в обморок упаду. Просыпаюсь и чувствую — в руке раздавленный клоп… Тьфу, чтоб тебя!.. Сендерл, сплюнь три раза и забудь про сон. Что тебе снилось?

— Тьфу, тьфу, тьфу! — послушно трижды сплюнул Сендерл и стал рассказывать свой сон: — Снилось мне, будто иду это я по улице и забрел куда-то далеко-далеко. Вдруг меня хватают сзади, бросают в мешок и несут-несут куда-то… Наконец принесли. Чувствую, кто-то развязывает мешок и закатывает мне оплеуху, да такую, что у меня сразу два зуба вылетело. «Это тебе покамест в задаток, — слышу я, — окончательный расчет будет потом!» Подымаю глаза — передо мною жена в повойнике, страшно сердитая, — глаза горят, изо рта пена брызжет. «Погоди-ка, погоди, сокровище мое! — шипит она усмехаясь. — Пойду принесу кочергу, тогда покажу тебе, сколь велик наш бог!» Только она пошла за кочергой, а я шмыг — и давай бог ноги! Бегу, бегу, прибегаю в какую-то корчму. В корчме темно, под ногами скользко, кругом ни души. Ложусь в уголке, глаза закрыл и сплю. И вот является мне во сне дедушка, реб Сендерл, царство ему небесное, грустный такой, с заплаканными глазами, и говорит: «Сендерл, дитя мое, не спи! Вставай, Сендерл, вставай! Беги отсюда, беги куда глаза глядят! Ты в опасности!» Хочу приподняться, но не могу с места двинуться, будто держат меня. Хватаюсь за голову, а на голове у меня бабий платок. Эге, оказывается, я вовсе не Сендерл, а, с позволения сказать, женщина, баба. Бороды и следа нет. На мне какая-то юбка, а живот болит, прямо невмоготу! «Ничего! — говорит кто-то. — Первые роды всегда чуточку трудноваты…» — «Ой, дяденька, дяденька, — кричу я не переставая, — ведь это мне не по силам! Мне дурно!» — «Затрещина по затылку в таких случаях очень помогает! Это сразу же приводит в чувство, — говорит дяденька и тут же начинает меня колотить. — Вот тебе за прошлое, и за настоящее, и за будущее!» — приговаривает он и вдруг исчезает. Ох, горе мое! Лежу это я, лежу, наконец, с божьей помощью, приподымаюсь и вскакиваю. Подбегаю к дверям — двери заперты. Стучу, стучу — напрасный труд! Вдруг двери сами распахиваются. Только я ногу на порог занес, как схватили меня разбойники и поволокли в какую-то пещеру. Выхватили нож, хотят зарезать. Подносят нож к горлу, но тут я как закричу: «Хоть помолиться дайте перед смертью!» Вот и весь мой сон, К добру ли это, Вениамин?

— Сплюнь, Сендерл, еще три раза, — посоветовал Вениамин, — и выкинь из головы свой сон. А если хочешь, вставай: уже день. Почитай псалмы.

Сендерл со вздохом поднялся и пошел умываться. Затем надел свой халат, достал Псалтырь в переводе на еврейский язык и, открыв псалом десятый, на котором остановился раньше, принялся читать с грустным напевом:

Напев стал еще печальнее и трогательней при чтении следующих стихов:

Когда Сендерл кончил читать Псалтырь, было уже совсем светло. Постояльцы встали. На столе клокотал большой самовар, все пили чай. Вениамину и Сендерлу налили по стаканчику горячего. Они подкрепились и повеселели.

Помещение, еще недавно служившее спальней, а затем чайной, сразу превратилось в молельню. Постояльцы закатали рукава и, обнажив руки — закопченные, гладкие, тощие, жирные, смуглые, белые, темные, всех оттенков и видов, — надели филактерии и талесы и начали молиться.

Наши благочестивые странноприимцы молились горячо, с ужимочками, с гримасами, с кривляньем, поджимая губы, как подобает истинным страдальцам и ревнителям веры. С господом богом они вели душевный разговор, называя его «Отец родной!», «Батюшка!». Молились, делая затяжные паузы, дольше всех. Помолившись, они налили себе по рюмочке. Сперва пригубили и почмокали. На носу у них выступили ярко-красные смородинки. Затем обратились к молящимся: «Лехаим! Лехаим!» Пожелали: «Да смилуется наконец всевышний над многострадальным народом израильским!» Закатили при этом глаза и, тихо вздохнув, опрокинули наконец рюмки. Ясно было, что это люди не простые, а богобоязненные, благочестивые, спасающие душу.

Между тем один из этих благочестивых ушел куда-то в город и задержался там часа на два. Когда он вернулся, приятель заглянул ему в сиявшее довольством лицо, и оба чему-то обрадовались. Они велели накрывать на стол и, прежде чем помыть руки перед едой, тщательно осмотрели кружку, как и полагается набожным евреям, затем пригласили и наших путешественников мыть руки и перекусить вместе с ними. За столом они были очень оживлены, расхваливали хозяйку за вкусные блюда и всячески выражали ей свое расположение. Пустились в общие разговоры, стали толковать о судьбах еврейского народа, о том, что пора ему наконец по-настоящему воспрянуть. Почему, за что такой народ, такой замечательный народ обречен на муки? Стали расхваливать евреев, восторгаться и превозносить их сметливость и проницательность.

— Чего только не умеет еврей! Все, чем гордится мир — телеграф, железная дорога и прочее и прочее, — все это давным-давно было известно евреям! Но все это пустяки! Главное в другом, главное в изюминке, в еврейской изюминке, — вот в чем вся сила!

Они обрушились на фармазонов, поносили новоявленных ученых, проклинали их, а вместе с ними и богопротивные школы, в которых еврейским детям внушают вольнодумство, где сидят они с непокрытыми головами!

— Скоро настанет время, когда знаток Мишны[35] будет на вес золота, а писцу, составителю прошений, будет грош цена! А то ведь до чего дожили! Хороши времена, нечего сказать!

В таком духе шла беседа. Потом завели разговор о путешествии наших героев.

— Желаем вам, — сказали они, — чтобы господь бог оказал вам свою милость и помог исполнить все, чего мы от вас ждем.

Вениамин был на седьмом небе от такого пожелания. К тому же он был, как говорится, слегка навеселе. Он разошелся и понес бог весть что.

— Знаете, реб Вениамин, реб Сендерл, — сказали гостеприимные хозяева, вставая из-за стола, — будем придерживаться наших простецких стародавних обычаев по примеру отцов наших. Давайте после дороги в баню сходим, косточки распарим. Вы сможете там и остричься и побриться — совсем другими людьми станете. А после бани примемся за свои дела. Право же, это будет лучше. Быть может, это не так уж по-современному и нынешним безбожникам покажется не ахти как хорошо, но мы люди не шибко ученые и будем вести себя так же, как и наши деды в старину.

Еврей никогда не отказывается от бани. Баня для еврея во сто крат привлекательнее, чем шинок для пьяницы, чем ручей для гусей и уток. Удовольствие, которое испытывает в бане еврей, вряд ли кому-нибудь другому понятно. Баня тесно соприкасается с религией еврея, с его внутренними переживаниями, с его семейной жизнью. Еврейская душа с места не двинется, ее не у просишь, не умолишь сойти с небес и влезть в материнскую утробу, пока не соблазнишь ее баней. Баня — главное агентство, центральная посредническая контора между небом и землей. Еще до рождения еврея, еще до того, как в нем забьется жизнь, о нем уже знают в этой конторе все — от банщика и банщицы до мозольного оператора и парильщицы. Добавочную душу[36] в субботу и в праздник еврей не почувствует в себе, пока не вымоется в бане. Без бани он какой-то заскорузлый, несвежий. Взгляните на еврея в пятницу, когда он пришел из бани, — он цветет, он помолодел на несколько лет, глаза у него искрятся, все чувства его обострены. Запах фаршированной рыбы и тушеной моркови благовонным фимиамом бьет в нос. Он нюхает, шмыгает и испытывает блаженство. Душа ликует, заливается соловьем, поет «Песнь песней», распаляется, и человек, преображенный, уносится в какой-то иной мир.

В баню еврей приходит, как на родину, как в свободную страну, где все равноправны, где он наравне со всеми свободно может достигнуть высшей ступени — забраться на верхний полок и взбодрить свою горемычную душу, хоть на часок расправить кости и скинуть с плеч обузу своих невзгод и тягот. Вот что значит баня для еврея!

Понятно поэтому, что предложение сходить в баню пришлось нашим путешественникам как нельзя больше по душе. Спустя несколько минут они без дальних сборов уже шли вместе со своими благонравными покровителями.

Вениамин и Сендерл представляли себе баню такой, какой она обычно бывает в еврейских местечках, — нелепым строением, мрачным, замызганным, где-нибудь на окраине, в овраге, так что добраться до нее можно только с трудом по узеньким трухлявым мосткам. Когда же наших путешественников привели к красивому трехэтажному зданию в центре города и сказали: «Вот она, баня», — они широко раскрыли глаза от изумления.

— Эх вы! — посмеивались над ними их благодетели. — Вот войдем туда внутрь, там вы увидите кое-что получше.

В передней наших героев поразил крашеный пол, устланный дорожками. Им казалось, что они попали в волшебный замок из «Бовы-королевича» и «Тысячи и одной ночи». Вот сейчас их встретят принцессы, царевны, и заживут они, наши герои, в свое удовольствие! Однако вместо принцессы к ним подошел солдат с нашивками и честь честью предложил им раздеться.

— Раздевайтесь, пожалуйста! — обратились к ним благочестивые покровители. — А мы тем временем пойдем уплатим за баню. Будьте спокойны, вы здесь получите хорошую парную баньку!

Раздевшись, Вениамин и Сендерл прихватили с собою свою одежду, которую намеревались, как водится, пожарить в тепле. Дюжиной смен белья в своем гардеробе они не располагали. По нескольку недель кряду носили одну сорочку. Понятно, что их, бедных, покусывало, и прожарить белье было прямо-таки необходимо. Но солдат отобрал у них вещи и повел в комнату, уставленную скамьями. За большим столом на стульях сидели хорошо одетые господа. Вениамин и Сендерл озирались по сторонам, не понимая, где тут подают пар и где им придется потеть.

— Чи тут жидовский баня? — спросил Сендерл, когда Вениамин толкнул его в бок и велел немедленно узнать, где они находятся.

Один из сидевших за столом господ приблизился к нашим голым путешественникам и осмотрел их с головы до ног. Они стояли вытянувшись, тощие, изможденные — кожа да кости. Господин заговорил с ними по-русски.

— Сендерл, что он там такое говорит? — спросил Вениамин.

— Ни слова не понимаю! — ответил Сендерл, пожимая плечами. — Ну и язык! Что-то все твердит: билет, билет…

— Ах, глупенький! — сказал Вениамин. — Что же тут непонятного? Это банщик, он требует билет. В такую баню пускают только по билетам. Скажи ему, что те евреи уже заплатили за нас.

— Як же, пане, тые вже дали туточка за… за… — начал было Сендерл и вдруг запнулся, точно подавился, и никак не мог договорить того, что хотел сказать.

— За билет, пане… Як же… пане, заплатил! — пришел на помощь Вениамин и разъяснил по-своему, коротко и ясно, в чем дело.

Господин, который подошел к нашим путешественникам, махнул рукой, и их тотчас же ввели в другую комнату, в которой, как они предполагали, им надлежит хорошенько попотеть.

Когда спустя некоторое время Вениамина и Сендерла вывели на улицу, их трудно было узнать, до того они изменились: бритые, без бороды и пейсов, с застывшими, точно стеклянными глазами. На лбу у них выступили крупные капли холодного пота, лица помрачнели. Понурив головы, сгорбившись, дрожа всем телом, шли наши странники, сопровождаемые солдатами.

Небо заволокла черная туча. Молния на мгновение осветила шагавших. Гром грянул так сильно, что все вздрогнули. Налетел вихрь, пыль закружилась в воздухе, подхватывая мусор, солому, листья, клочки бумаги. Все завертелось в безумной пляске, взмывая все выше и выше. Испуганное стадо с ревом и мычанием ринулось с пастбища, точно за ним гналась стая голодных волков. Ураган неистовствовал, сверкала молния, гремел гром, — казалось, всевышний разгневался на грешную землю со всем, что на ней творится, и, схватившись за голову, сверкал горящими очами, грохотал громовым голосом. Раздался последний раскат грома, и с неба, как слезы, упали первые крупные капли дождя, смешавшиеся с каплями пота и кровавыми слезами на лицах наших бедных, злосчастных путешественников…

Увы, Вениамин и Сендерл и не догадывались, что не только в пустыне опасно путешествовать из-за диких чудовищ, гремучих змей и хищных зверей, которые там водятся. Они не знали, что именно здесь, в наших краях, их подстерегает величайшая опасность!

Вениамин и Сендерл предприняли свое путешествие в то тяжелое, мрачное время, когда еврей ухищрялся поймать своего же собрата, чтобы сдать его в солдаты, спасая от рекрутского набора своих или чужих детей.

Увы, бедные наши путешественники и не подозревали, что они уже находятся в пустыне, среди дикарей и хищников, и что те два набожных и благочестивых еврея и есть гремучие змеи!