Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Шестое путешествие 1835 г.

Закончив работу над «Калевалой», Лённрот с еще большим энтузиазмом продолжает начатое дело, значение которого он стал более ясно осо­знавать. В апреле 1835 года он совершает поезд­ку в восточную часть территории, занимаемой русскими карелами, о чем и рассказывается на следующих страницах. Из Кухмо он прошел че­рез Репола в Рукаярви, оттуда вдоль реки Чиркка-Кемь — в Юшкюярви, Ухтуа, Ювялахти и Вуоккиниеми и через Кианта вернулся до­мой. В приложении приводится несколько от­рывков из писем, по которым видно, что в кон­це августа 1835 года Лённрот побывал в Лапукка, что находится на русской стороне.

Кухмо, 12 апреля 1835 г.

Дорогой друг!

Минула уже целая неделя, как я выехал из Каяни, намереваясь до начала распутицы переправиться на рус­скую сторону. Распутица уже на носу, а я пока что не продвинулся дальше пасторского дома в Кухмо. Но себя я не виню за излишнюю медлительность, просто пришлось задержаться на несколько дней из-за одного тяжелоболь­ного. Кроме того, я поджидал свежую противоосповую вак­цину, чтобы отвезти ее в Россию. Эту вакцину просил у меня и устно и письменно священник из Репола. Но ску­чать здесь не пришлось. В начале недели я ходил с попа­ми, которые проводили кинкери в деревнях, расположен­ных вдоль границы с Россией. Там мне удалось записать несколько рун от крестьян, приехавших на кинкери с рус­ской стороны. Вторую половину недели в доме священни­ка Кухмо играли в карты с тремя попами, ленсманом из Соткамо, волостным писарем и пр. Но, как говорят, и хо­рошей свадьбе приходит конец, и теперь после обеда мне предстоит отправиться в путь в Репола. Началась распу­тица, дороги развезло, а до погоста Репола семь миль. Тем не менее надеюсь попасть туда так или иначе, хотя бы на лыжах. По-видимому, так и придется добираться, говорят, лошадь проваливается на каждом шагу. Так я за­ранее хочу поприветствовать тебя письмом, поскольку есть возможность отправить письмо с ленсманом из Соткамо до Каяни, откуда он перешлет его тебе. В прошлый раз я, кажется, забыл попросить тебя подправить заголовки к каждой руне, прежде чем печатать тексты. Если будет надобность, могу более пространно написать во вводной статье о поэтике рун. Хотел бы о поэтике написать по-шведски в газету «Helsingfors Morgonblad», но времени на все не хватает. Может быть, ты напишешь, а то наши гос­пода поэты, даже сам Ютейни, совсем отошли от настоя­щего стихосложения, не худо бы им напомнить об этом.

Как тебе нравится название «Калевала»[95]? Если хоти­те, можете и другое название дать. [...]

Кажется, я не все материалы отправил в архив, так как на листах со старыми рунами записаны и некоторые новые, а их я еще не сдавал.

На этом кончаю. Передавай привет всем и пиши мне, я же отвечу, как только вернусь из России. С дружеским братским приветом

Элиас Лённрот

В Рукаярви 21 апреля 1835-го, во вторник на святой неделе

В свадебном обряде патьвашка[96] нужен для того, чтобы злые люди не испортили отношений между молодыми. Он предохраняет их своей магической силой.

Несколько лет тому назад священников в России наде­лили землей. Но из них редко кто годится в хлебопашцы, а наемная сила обходится дорого — плата за работника сто рублей в год. Поэтому они отдают землю в аренду и за это получают третью часть урожая. Когда попов наде­ляли землей, им отводили лучшие поля и луга, не спра­шивая согласия тех, кто раньше обрабатывал эти угодья. Из-за этого в ряде мест некогда богатые крестьяне обед­нели. Но у них нет права жаловаться на несправедливое отношение к ним, ведь вся земля принадлежит царю, а за ними закреплено лишь право на возделывание земли, но не на владение ею.

В Рукаярви встают рано, около пяти-шести часов утра. Затапливается печь. В нее кладут большие круглые кам­ни, которыми потом нагревают пойло для коров. Возмож­но, в древности и пищу варили при помощи раскаленных камней. Вероятно, отсюда и произошло слово keittää (ва­рить), которое сначала, по-видимому, было kivittää (нагревать камнями, от kivi — камень). Позднее, видимо, прибегали к помощи плоских камней — плитняка, откуда и произошло слово pata (котел), т. к. варили на плитняке paaella. Так же от слова paasi (плитняк) произошел глагол paistaa (печь).

Затопив печь, начинают стряпать калитки, сульчины, пироги, блины и т. д. на целый день. Для калиток сначала раскатывают сканцы толщиной примерно в две линии[97], на которые накладывают начинку — кашу из ячневой кру­пы, сваренную на молоке. Края сканца загибают кверху и ставят калитки в печь. Для сульчины раскатывают сканцы еще тоньше, даже до пол-линии, и выпекают на углях. Они из пшеничной муки. Вынув из печи, стряпню смазывают квасом, а в середку калитки кладут еще сме­тану. Перед едой сульчины начиняют довольно густой пшеничной кашей, сваренной на молоке, и сгибают попо­лам. Кроме того, на обед, муркина[98], готовят еще мясную или рыбную похлебку, молочный суп, рыбу, мясо, творог, масло. Когда печь протопится, закрывают дымоволок на потолке и готовят кофе или чай и пьют по нескольку ча­шек подряд. Затем обед. После него до шести часов вече­ра ничего не едят, а там опять пьют чай, а затем ужинают. Время, когда топится печь, не из приятных, потому что низенькая изба наполняется дымом, то и дело приходится открывать двери, чтобы проветрить, и тогда становится холодно. Проходит три-четыре часа, прежде чем можно будет закрыть дымоволок. [...]

Только что пришел с танцев, или игрищ, кисат, как их здесь называют. Нанятая за два гроша с каждого юноши маленькая изба быстро заполнилась народом. В моем при­сутствии играли под русские песни тремя способами. Пер­вый называется шина. В нем, как и в кадрили, все стали парами. По две пары находятся в беспрестанном движении. По очереди то одна, то другая пара переходит с од­ной стороны избы на другую, обходя встречную пару, при­чем девушки проходят по центру, а парни обходят деву­шек справа. Это повторяется несколько раз и сопровожда­ется выходом каждого парня перед девушкой, которая все это время старается стоять неподвижно. Затем пары кру­жатся и отходят в сторону, а две другие, стоящие друг против друга, выходят танцевать им на смену. И так весь круг танцующих втягивается в танец, как в пурпури[99].

Кясиветелюс[100] также играли под русские песни. Здесь вперед выходит только одна пара. Парень и девушка ста­новятся друг против друга. Сначала кавалер берет, к при­меру, правой рукой девушку за левую руку, проходит с нею несколько шагов, находясь слева от нее. Затем меня­ет руку и ведет девушку обратно левой рукой за правую руку, находясь теперь справа от нее. Так они прохажива­ются несколько раз, и на этом танец заканчивается.

Третий танец называется круг. Сначала все встают в круг. Затем пары перемещаются с места на место: с одного конца переходят на другой, под поднятыми рука­ми танцующих проходят за круг, иногда оказываются спи­ной к кругу или выходят из круга, то вновь возвращаются в него. Все эти игры исполняются медленно, кроме первой, при которой чуть не стукаются лбами о воронец.

Игрище едва не закончилось печально. Явилась хозяй­ка с кочергой: «Что за разбойники ворвались в дом?» Оказывается, муж без ее ведома разрешил играть в доме. Ее увели, и игры возобновились, как только вернулись де­вушки, успевшие в испуге убежать на улицу. Иногда де­вушка приглашала парня в игру, а иногда — наоборот. Пары то и дело обменивались любезностями, как и во­дится на танцах. У меня была с собой флейта, и я стал наигрывать песни. Оказалось, что не было особой разни­цы в том, что играешь, плясали под любые песни. Мне сказали, что кроме этих есть еще много разных игр, кото­рые сегодня не игрались. Здесь не танцуют полек, контр­дансов и пр., которые танцуют у нас.

Все девушки были одеты кто в красные, кто в белые рубахи, поверх которых — юбки с выкроенными вместе либо пришитыми к ним лифами, если можно так назвать две полоски, или лямки, шириной в два или более дюйма, перекинутые через плечи[101]. Волосы у каждой были запле­тены в косу, от косы вдоль спины висела шелковая лента, длиной в пол-локтя и шириной в полтора дюйма[102]. Голова была повязана косынкой, предварительно сложенной в полосу шириной в четыре с половиной дюйма, как обычно мужчины складывают свои шейные платки. Ею об­вязывали голову, начиная со лба, а сзади под косой завя­зывали на один узелок. Любой, увидев этих девушек, под­твердил бы, что они были нарядно одеты. Да и на лицо недурны, правда, некоторые из них были рябые, зато дру­гие по-настоящему красивы. К тому же они скромно вели себя, что меня особенно порадовало. Парни были одеты по-разному. У некоторых брюки заправлены в высокие голенища сапог. У иных верхняя часть носков с узором — паголенки — отвернута на голенища. Рубашка, синяя либо красная, приспущена на штаны. Поверх рубашки у одних кафтан, у других полушубок. У кого шейный платок, а кто и без него. Лишь один парень был в сюртуке, но он и тан­цевал все время с дочерью попа.

Рукаярви, 22 апреля, среда, 1835 г.

Теперь осталось пустить кровь одному больному и можно отправляться из этой большой деревни дальше. Здесь не удалось записать ни слова, ни полслова. Ухожу, как некогда Вяйнямёйнен уходил из Туонелы, но где мне отыскать Антеро Випунена, чтобы пойти к нему и найти нужные слова?[103] Не побоялся бы, если бы пришлось идти хоть по остриям иголок. Осталось записать причитание от одной женщины, если она согласится его исполнить, так как опасается, как бы не было дурных последствий от этого.

Дом священника в Кианга, 1 мая 1835 г., в пятницу

22 апреля, в среду, отправился из Рукаваара, унося с собой добрые воспоминания о том, как меня там прини­мали. Но тщетно я пытался отыскать там руны. Лишь в последний день записал от женщин несколько причита­ний, да и то не особо значительных. Я уже и раньше пы­тался записывать причитания, но все безуспешно. Похо­же, они очень древние, так как в них есть совершенно немыслимые слова, которых не понять ни с первого, ни со второго раза. А если начнешь переспрашивать, то испол­нительница, как и записывающий, перезабудет половину, и поэтому не удается записать все полностью. На свадьбе причитывают по девушке-невесте, покидающей отчим дом, на похоронах — по покойнику и т. д.

Из Рукаваара прошел 13 верст до хутора Екко дерев­ни Тийкши, оттуда до Келловаара 20 верст, затем в Чиркка-Кемь — 7, Юшкюярви — 43, Нурмилахти — 40, Луусалми — 10, Ухтуа — 30, Ювялахти — 15, Вуоккиниеми — 30, Чена — 5, Кивиярви — 25 верст, затем 6 верст до Вийанки, 4 — до Хюрю, 10 — в Пуссила и 50 — до Кианта.

Переночевал в Екко. Затем дошел до Келловаара. Там записал несколько рун от одной старухи — сестры Архиппы из Латваярви[104]. Пополудни продолжил путь по реке Кемь в сторону Юшкюярви. Опасаясь, что лед уже тонкий, со мною поехали двое провожатых: сын упомянутой стару­хи со своим дядей. Ночью поспали немного в лесной из­бушке и снова отправились в путь, я проспал в санях всю дорогу. Затем был весьма приятно разбужен песней. В сле­дующей избушке я два часа записывал песни от сына старухи — Симаны, а под вечер мы были уже в Юшкю­ярви.

Каяни, 8 мая 1835 г.

Дорогой друг!

С тех пор как я около месяца тому назад отправил тебе письмо из Кухмо, я почти все время пробыл на рус­ской стороне от границы. Сначала из Кухмо прошел 7 миль до села Репола, затем — 12 до Рукаярви, оттуда — 8 в Юшкюярви, далее — 8 в Ухтуа, оттуда — 1 ¹/₂ в Ювялахти, затем — 3 в Вуоккиниеми и там — 3 в Кивиярви, откуда наконец вернулся на свою сторону. Кроме перечисленных мест заходил по пути в несколько мелких деревень, пройдя за пять недель всего 80 миль. Рун записал в разных местах целую книгу. Они могут послужить дополнениями и поправками к «Калева­ле», но я пока еще не успел определить, что куда отнести. Пожалуй, лучше все-таки напечатать то, что уже подго­товлено, а со временем добавить все, что еще удастся собрать. Потому что если сейчас начать дорабатывать, то это задержит издание прежних. Я всегда считал, что чем дальше от границы, тем больше рун, но теперь убедился, что это не так. В Рукаярви — погосте, расположенном при­мерно в десяти милях от Белого моря, руны исполняются очень редко, а оттуда в сторону побережья они, по слу­хам, исчезли почти полностью. В этих краях русские песни совсем вытеснили финские[105]. Когда мы от Рукаярви подни­мались вверх по реке Кемь к Юшкюярви, то по дороге в некоторых деревнях, а также в самом Юшкюярви мне спели немало рун. В Ухтуа я повстречал прежде мне не­знакомого мужчину по имени Ямала[106], который сначала обещал за пять рублей петь целый день с утра до вечера, но увидев, что карандаш в моей руке двигается быстрее, чем он ожидал, решил переиграть. Теперь он брался спеть двадцать рун подлинней за ту же плату и остальное, что припомнит, за добавочную оплату. Так я и записывал целый день только от него. Рядом сидел мальчуган и пос­ле каждой руны делал отметку на палке. Уже стемнело, когда Ямала спел обещанное количество рун, а на другой день до полудня я записывал от него же руны покороче. Когда я кончил, собрались деревенские девушки, которые начисто освободили мой карман от двадцатикопеечных монет. Таким образом, здесь и в других деревнях я запи­сал довольно много рун. Если бы у меня было время, я с удовольствием отправился бы вновь вдоль границы до самой Лапландии, хотя вряд ли удастся выбраться туда раньше следующего года. После этого мне хотелось бы направиться в другую сторону, вдоль границы вплоть до Ладожского озера. Пограничные районы все же наиболее богаты песнями.

В прошлый раз я писал, что мне хотелось бы совер­шить более продолжительную поездку за счет Академии[107], и ты посоветовал мне написать прошение канцлеру, но, подумав и взвесив все еще раз, я решил отказаться от этого. И не потому, что считаю такую поездку бесполез­ной, но, если даже она окажется удачной, я все же сомне­ваюсь, смогу ли я сделать столько, чтобы оправдать из­держки. А если не смогу, то станут говорить, что я бес­полезно трачу казенные средства. Лучше поехать на свои деньги, тогда, если даже потрачу их впустую, меня никто за это не упрекнет. Так что решил совсем выбросить из головы эту затею, но хотелось бы, чтобы кто-нибудь дру­гой был отправлен в поездку с таким заданием. Это было бы нужное для Финляндии дело. [...]

Как ты находишь объяснение, полученное нынче мною относительно слова Сампо[108], по которому Сампо обознача­ет всю нашу Землю, а из-за звездного неба оно получило второе название — «пестрая крышка?» По-моему, недурно, особенно если вспомнить его первоначальное название у лопарей sabme, которое у финнов легко переиначилось в sampo. По этой версии все войны за Сампо являлись бы отражением завоеваний финнами лопарских земель. [...]

Кианта, 30 августа 1835 г.

После того как писал тебе последний раз, я направил­ся в Россию, где посетил деревню Лапукка по ту сторону границы. Заморозки почти везде погубили урожай, так что ячмень, к примеру, скосили косами и даже не обмолотили. Видать, для них будущий год будет очень тяжелым. Хоть на пожогах и сохранилось кое-что, но этого так мало, что зерна не хватит даже на семена. Может, на той стороне дела обстоят лучше. Эту неделю еще похожу с попами на кинкери, а затем не задерживаясь вернусь через Пуоланка. Через неделю, вероятно, покину эти края.

Каяни, 18 сентября 1835 г.

Мой дорогой брат!

Только что вернулся домой через Кианта, Пуоланка, Хюрюнсалми с русской стороны, где странствовал около шести недель и прошел в общей сложности шестьдесят миль. Благодарю тебя за те три письма, которые пришли за время моего отсутствия. Слова, которые ты просишь объяснить в «Калевале», я подыскал и постараюсь отпра­вить этой почтой. Присылай и впредь поболее, я постара­юсь объяснить, что знаю. За последнюю поездку опять накопилось несколько сот новых пословиц и загадок. Как только перепишу их, сразу же вышлю их тебе или твоему брату в Оулу. Пробовал упорядочить загадки лучшим об­разом, чем у Ганандера[109], у меня оказалось сотни полторы новых, кроме того, нашлись более удачные варианты неко­торых старых. [...]