Путники в ночи

ПРОЩАЛЬНЫЕ СУВЕНИРЫ

Мы со Стрижом пришли к поезду проводить Игоря. Я подарил ему на память магнитные шахматы.

Стриж снял с пальца массивный перстень из нержавейки: держи, Игорек, я сам сделал!

Игорь в свою очередь вручил Стрижу небольшой карманный фонарик, а мне, как сельскому журналисту, авторучку.

Глаза у Стрижа были какие-то пустые, он вертел фонарик в руках, не зная, куда его деть.

Над вокзалом и всей округой шумели столетние тополя, посаженные графом Витте в день открытия этой железнодорожной ветки.

– Чего, дед, загрустил? – Игорь с вымученной улыбкой смотрел на

Прохора Самсоновича.

Тревожный августовский воздух, насыщенный запахами тленья, напоминал о братской могиле.

Подошел, скрипя тормозами, поезд, новенькие вагоны сияли на фоне дореволюционного вокзала и высокой водонапорной башни. И все же

Прохор Самсонович выглядел почему-то старше всех зданий, его массивная фигура тоже будто кренилась.

Из вокзала с башенками вышел дежурный в железнодорожной форме с блестящими пуговицами и новой красной фуражке. Раздался певучий звон бронзового колокола, на котором стоял год пуска железной дороги -

1884. Колокол считался музейным экспонатом, и, начищенный до блеска, ярко сиял. На ночь его снимали, чтобы не украли сборщики цветного металла.

Требовательный голос проводницы: занимайте ваши места!

Стриж поднес к глазам часы, взглянул на циферблат “Победы” и сказал, что его ждут во вторую смену. Кашлянул в кулак.

Прохор Самсонович собрался было протянуть Стрижу на прощанье веснушчатую ладонь, но передумал, его передернуло. Выпрямился, скрестил руки на животе – старинный начальственный жест, выражающий понимание и в то же время отчужденность.

Стриж, не шелохнувшись, смотрел на него.

– А ты тоже становишься седой, хотя был когда-то рыжий… – вздохнул старик, глядя на бывшего уголовника. Неожиданная догадка мелькнула в проницательных тусклых глазах. – Как тебя, понимаешь, зовут?

– Вася.

– А матушку твою как величают?

– Фросей звали, она умерла.

– Ну, ступай с богом, он нам всем судья!

– Вы же сами когда-то говорили, что Бога нет.

– Мало ли я что говорил… Иди своей дорогой, забудем всё плохое.

– Прощайте, Прохор Самсонович, я, как и обещал, уеду отсюда.

– Езжай, тебя здесь никто не держит.

– А я бы держался возле вас, будь вы настоящим отцом.

– Это как, понимаешь, понимать?

Стриж медленно повернулся, и, оскользываясь на гальке, побрел вдоль состава, на ходу коснулся вагона, оставив зеркальную линию на бахромчатом слое пыли.

Бывший Первый смотрел вслед Стрижу и облегченно переводил дух.

Стриж обернулся, крикнул:

– Ухожу от вас навсегда! Прощайте!.. А вы, Прохор Самсонович, вовсе мне не отец, если не можете остановить меня?..

– Иди своей дорогой! – бывший Первый смотрел на него с каким-то древним отточенным высокомерием, словно яд власти навсегда отравил его. – У каждого свой путь!

Глаза стального оттенка гневно мерцали под светлой фуражкой наркомовского образца.

– Вы скоро поймете, что были неправы! – кричал издалека Стриж, голос его был едва слышен. – Вы всю жизнь были неправы!

Старик вытянул шею, на секунду оцепенел:

– Как это, понимаешь, “неправ”? Что за глупости? Прочь с моих глаз, тунеядец!

– Зачем ты так с ним, дед? – Игорь поставил ногу на ступеньку вагона.

Прохор Самсонович придержал его за рукав:

– Я тебе, Игорек, буду писать письма, а ты отвечай, ладно? Конвертов тебе в сумку положил – пятьдесят штук!

Игорь отчужденно кивнул, махнул на прощанье ладонью, стараясь, чтобы и Стриж его увидел. Но тот не оглянулся, фигурка его скрылась за железнодорожными складами.

Поезд со скрипом тронулся, и, набирая скорость, исчез за лесополосой.

Я думал об Игоре. Вот он поднимается с полки.

“Куда?” – спрашивает охранник, сонно щуря глаза.

“В туалет…”

“Туалет открыт справа – иди туда. Там дежурит Иван…”

“Ладно…”

Игорь идет налево, в тамбур, наружная дверь открыта. Он сдергивает с загорелого пальца аляповатый нержавеющий перстень с кровяным камнем

– сувенир, сработанный Стрижом в тюрьме, выбрасывает его в черный вихрящийся воздух, уже по-осеннему холодный, вытирает ладонь о штаны, словно мальчишка, раздавивший гусеницу.

В поезд врывается холод, перед лицом грохочет мост, дышит ржавым железом. Мелькает изгиб реки с косматыми лозинами, щекочет ноздри запах осоки…