Пьесы

А л е к с а н д р }

И о а н н }

И е р е м и я }

М и х а и л }

П а в е л } — семинаристы выпускного класса.

М а р и я — прихожанка, студентка.

Н и к о н — староста выпускного класса.

О т е ц В а с и л и й — ректор семинарии.

Н и к о д и м К р о х а — священник.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч }

О т е ц Я к о в }

О т е ц С е р г и й } — наставники семинарии.

П р о ф е с с о р к о н с е р в а т о р и и.

Н а д е ж д а }

В е р а } — подруги Марии, студентки.

М а с к а — олицетворение всех пороков.

Действие происходит в семинарии в наши дни.

ОТ АВТОРА

Работая над повестями «Когда отзвенел малиновый звон» и «Исповедь усопшего монаха», опубликованными в журналах и вышедшими затем отдельными изданиями, я внимательно изучал жизнь Одесской и Загорской духовных семинарий. Герои моих прозаических книг были молодые люди, окончившие в наши дни десятилетку, в большинстве своем способные, даже порой талантливые, но избравшие по самым разным причинам странное, неожиданное продолжение жизненного пути — поступление в семинарию. Повести привлекли внимание некоторых театров, последовали предложения перевести их содержание на сценический язык.

Так по просьбе Московского театра имени Гоголя я снова обратился к многослойной и весьма противоречивой жизни сегодняшних семинаристов. Естественно, что в предельно спрессованном жанре, каковым является драматическое произведение, трудно, практически невозможно всесторонне показать жизнь, учебный процесс, методику воспитания, царящие в духовном учебном заведении. Поэтому следует сразу оговориться, что эта пьеса не должна рассматриваться как произведение сугубо атеистического толка. Вера, Совесть, Духовность, Человечность — вот главный предмет исследования в пьесе. Хотелось, чтобы именно эта мысль и послужила ключом к сценическому решению. Однако место событий и сами участники событий выбраны автором, конечно, не случайно. Сегодня церковь делает все возможное, чтобы привлечь в духовные учебные заведения одаренную молодежь. По-разному складываются их судьбы: блестящая карьера, удел рядового служителя какого-нибудь прихода и — как один из возможных вариантов — духовное увечье, трагедия таланта, запоздалое прозрение.

В заключение несколько слов о возможных сценических прочтениях пьесы.

Московский театр имени Гоголя, работая над сценическим воплощением пьесы, максимально приблизил действие спектакля к реальной жизни современной духовной семинарии. Это прежде всего сказалось в художественном оформлении сцены, в деликатно-сдержанной эстетике, которая была строго соблюдена и в костюмах семинаристов, и в одеяниях отцов-наставников (художник Б. Бланк). Эмоциональная атмосфера спектакля, особенно в кульминационных мизансценах, создается прекрасной, выдержанной в духовно-церковном стиле музыкой (композитор В. Гроховский). Самым трудным в спектакле является воспроизведение голоса Иоанна. Композитор удачно заменил его лирически возвышенным звучанием трубы. Зритель активно принимает эту сценическую условность.

В пьесе заявлен образ Маски как олицетворение всех пороков, мнимый образ искусителя или искусительницы, подстрекателя или подстрекательницы к запретному деянию. Театр имени Гоголя в своем спектакле исключил этот образ. Однако автор считает, что если в театре, принявшем пьесу к постановке, есть пластичный актер или актриса, то образ Маски мог бы усилить смысловые акценты всего сценического действия.

Хотелось бы надеяться, что для богатой режиссерской фантазии это краткое вступление послужит лишь отправной точкой в прочтении пьесы.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Духовная семинария. Большая классная комната, внешне похожая на часть храма: иконы, кафедра, столы. Сцена еще затемнена. Издали наплывает тревожный перезвон колоколов. Луч света выхватывает М а с к у, она смотрит в зал, прислушивается к звону. Под аккомпанемент колоколов входят с е м и н а р и с т ы. Маска улыбается.

Высвечивается классная комната. За кафедрой ректор семинарии о т е ц В а с и л и й. Это высокий, статный, лет сорока мужчина, у него поставлен голос, он незаурядный оратор. Семинаристы слушают его лекцию с подчеркнутым вниманием. Маска сидит особняком, она как бы высматривает жертву, во время лекции подсаживается то к одному, то к другому семинаристу, ее присутствие чувствуют, но не видят, она зримо существует, лицедействует только для зрителей.

О т е ц В а с и л и й (заканчивая лекцию). Из всего сказанного вам, отроки, надлежит запомнить истину, проверенную многими веками: священник, в совершенстве владеющий искусством проповеди, во все времена был, есть и будет истовым глашатаем Христова учения, мудрым пастырем стада Господня. Его деяния угодны отцу небесному, его талантом держится и процветает святая матерь-церковь. Аминь. (Крестится.)

С е м и н а р и с т ы (хором). Аминь. (Крестятся.)

О т е ц В а с и л и й (взглянув на часы). В заключение хочу дать несколько практических советов. Для произнесения проповеди должна быть создана соответствующая атмосфера. В храмах не нужно прибегать к услугам электричества. Свеча, лампада, таинственный сумрак располагают к общению. Ваша проповедь должна быть обращена к сердцу верующего. В благолепии храма, в красоте богослужения он должен найти эстетическое удовлетворение. Не употребляйте иностранных слов. И главное — связывайте темы проповеди с жизнью. Красоте языка учитесь у проповедника раннего христианства Иоанна Златоуста. (Снова смотрит на часы.) Ну, а теперь я готов ответить на ваши вопросы.

П а в е л (подняв руку). Можно?

О т е ц В а с и л и й. Да, конечно.

П а в е л (встает). Сейчас верующие все чаще задают вопрос. Будет ли третья мировая, с коей и начнется господство желтого человека, как о том в Библии сказано?

О т е ц В а с и л и й. Вопрос не из праздных. И отвечать на него надо осторожно, уклончиво. Разные народы исповедуют разную веру. Их злые и добрые деяния зависят от идола, коему они поклоняются. Что касается православной церкви, то она всегда выступала и выступает в защиту мира и покоя.

И о а н н (подняв руку, встает). Во время воскресного богослужения к нам подошел интеллигентный старичок. Приложившись к руке отца Якова, чем выказал свою набожность, потом вынул из кармана список и зачитал имена зарубежных ученых, изобретающих ныне страшные виды оружия. Оказывается, многие из них верующие, посещают храмы, молятся каждый своему богу.

О т е ц В а с и л и й. На сей вопрос я отвечу позже.

И о а н н. Спасибо. (Садится.)

П а в е л (вставая). Грамотные прихожане интересуются, почему во многих приходах женщины прислуживают в алтаре? Ведь по законам церкви женщина не имеет права быть служителем религии.

О т е ц В а с и л и й. Не следует вдаваться в казуистику. Женщины составляют большинство верующих. Ныне духовное начало в семье принадлежит женщине. Она воспитывает детей. В ее руках будущее. И запомните, честная братия, в наши дни женщина может сделать для царства небесного больше, нежели десять мужчин!

И е р е м и я (вставая). В церковь все чаще заходит праздно любопытствующая молодежь. Во время проповеди задают каверзные вопросы. Такой, например: сколько световых лет до седьмого неба, где, как о том сказано в святом писании, расположена резиденция господа бога?

П а в е л (с места). Они жмут на нас с космических высот. Мол, межпланетные корабли, обследовав уже многие планеты, не обнаружили там божьего промысла.

А л е к с а н д р. Человек забрался на Луну. А мы его, как и в средние века, то соблазняем раем, то стращаем адом.

О т е ц В а с и л и й (со вздохом). Вопрос сей достоин внимания. Наука сорвала завесу со многих таинств, доступных разуму, коим Господь наделил человека. Ученые мужи зачастую высмеивают догматические истины святого писания, не постигнув их тайн. Вам же надлежит помнить, что истины веры недоступны для научного понимания. Ибо все они относятся к области сверхъестественного. Христианская религия основывается на святой Библии. Наука — на изучении природы. Библия и Природа — это две книги, написанные Творцом и предназначенные для чтения всему сущему.

И е р е м и я (радостно). Истинно так!

А л е к с а н д р (Иеремии). А если спросить тебя, кто кого породил?

И е р е м и я (недоуменно). При чем тут первороды?

А л е к с а н д р. Для уяснения истины. Если догматик породил демагога, то это одна истина. А если наоборот, то совсем другая.

О т е ц В а с и л и й (Александру). Был бы так находчив в постижении божьей премудрости.

Н и к о н. К какому человеческому чувству следует обращаться в проповедях?

О т е ц В а с и л и й. К совести. Она есть ахиллесова пята нынешнего века. Человек ищет истину, которая была бы выше мирских деяний. И вы обязаны своей проповедью помочь ему найти эту истину в вере.

А л е к с а н д р. Большинство людей веруют в реальную истину — в коммунизм. Торжество сей истины, как утверждают атеисты, исключает все беды человечества. Что мы должны противопоставить им?

О т е ц В а с и л и й. Кратковременность земного бытия и вечность царствия небесного. Это главный аргумент. Но преподнести его надо тонко. В качестве примера я прочту вам начало проповеди «Совесть и люди». (Иоанну.) Тут заключен ответ и на твой вопрос об ученых мужах, кои заняты поисками кратчайшего пути к всемирной погибели. Вам надлежит найти логическое продолжение сей проповеди. Попытайтесь с точки зрения православного вероучения доказать, что в жизни человека есть нечто более высокое, нежели земные блага. Итак, слушайте. (Встав в позу оратора, с пафосом.) «Удары набата. Охваченные страхом, люди устремились на площадь. А там, на возвышении, стояла женщина в черном. Чуть поодаль в таком же одеянии с горящими факелами толпились неведомые люди. Вид у всех был угрюм. Женщина открыла прекрасное лицо, и толпа замерла: так много душевных страданий было в ее чистом, величавом взоре. Через мгновение она заговорила голосом строгой судьи. (Изменив голос и еще более возвышенно.) «Люди, я — Совесть ваша! Устала я, изболелась. Вы попрали мое имя. Злобой, ложью и развратом вы унизили его. Терпение мое иссякло. Страдания мои невыносимы. Я пришла, чтобы факелом святой мести выжечь весь нечестивый человеческий род!» Толпа неистово возопила: «Пощади, о Совесть! Мы жить хотим!» Совесть тягостно вздохнула: «Люди! Вы безрассудные дети. Как же вы можете жить без меня? И можно ли бессовестное существование, в коем нет гарантии от насильственных убийств, обманов и унижений, именовать высоким именем — жизнь?» Из толпы выбежала прекрасная девушка. Простирая к Совести руки, она закричала: «Тушите факелы! Жизнь так прекрасна! Не убивайте ее. Человек создан, чтобы понять сладость любви, веселье пира…» Совесть грустным взором посмотрела на юное создание: «Прекрасный мотылек, веселое дитя! Хмель веселья и чад любви пройдут. Твоя красота, к прискорбию, вносит отраву в бессовестные души, но не зажигает в них чистого огня». На смену красавице вышел ученый муж: «Человек создан, чтобы исследовать свойства видимого мира, снять покров тайн с природы, овладеть ее силой». Совесть долго безмолвствовала. Лик ее стал печальней прежнего. «Знаю я тебя, о жрец науки. Я поднималась с тобой в дозволенную Богом высоту и спускалась в недра земли. Я возлагала на тебя лучшие надежды. Но и в тебе я горько обманулась. Знания вскружили тебе голову. И ты забыл мое имя. Ты предал его в угоду ложной славы. А лишившись совести, ты потерял право на постижение высшей тайны — смысла жизни и предназначения рода человеческого». (Взглянув на семинаристов.) Ну, а теперь, честная братия, кто из вас готов продолжить? Повторяю: острие сей проповеди должно быть направлено к душе и сердцу человека разуверившегося, уставшего от мирской суеты, запутавшегося в выборе веры, которая стала бы целью его земного существования.

Семинаристы переглядываются, никто не решается встать первым.

А л е к с а н д р. Позвольте мне. (Встает.) Из толпы вышел одержимый человек. Внешне он ничем не отличался от других. Разве только тем, что смотрел Совести прямо в глаза, что в позе его читалось высокое достоинство, что голос его звучал твердо, уверенно, обнадеживающе. (Подражая ректору.) «Совесть, я разделяю твою скорбь, — сказал он. — Многие люди погрязли в разврате. Алчность, эгоизм, ложное величие убили в них совестливое начало. Гордое имя человек, дарованное им матерью Природой, унижено, опорочено, нравственно и духовно растоптано. Пусть факелы святой мести уничтожат падшую часть рода человеческого. Я взываю к тебе от имени тех, кто сеет на земле добро, кто верует в торжество истины, кто свято чтит твое имя…»

Маска, уловив замаскированную крамолу, заулыбалась, подсела к Александру, но тот неожиданно сбился, запнулся.

…Как отзовется Совесть на призыв одержимого человека, я пока не знаю. Надо подумать… (Сел.)

О т е ц В а с и л и й. Похвально. Но коль твой «одержимый» человек ни разу не упомянул имени Творца, то Совесть без труда могла опознать в нем атеиста. А потому ответствовала бы ему словами пророка-безбожника, отлученного в свое время от церкви: «Освобождать и заступаться за людей силой — не должно, потому что этого нельзя и потому что пытаться делать добро насилием, то есть злом — глупо».

А л е к с а н д р. В моем варианте, над коим я все еще размышляю, Совесть вряд ли будет цитировать Льва Николаевича Толстого.

О т е ц В а с и л и й. Дай бог, чтобы твоя эрудиция не искусила твою веру.

И е р е м и я. Разрешите мне. (Встает, крестится.) Из толпы вышел священник. Вид у него был усталый, глаза полны слез, лик его отображал глубокую печаль! (Патетически.) «О Совесть, — взмолился он, — гнев твой справедлив! Но не спеши вершить правый суд свой. Выслушай меня. Дни и ночи я взываю к богу, чтобы ниспослал он прозрение заблудшим рабам своим. Да, человек возгордился, человек вознесся, человек забылся! Грех его велик. Но разве не сам господь завещал нам долготерпение? Разве не ближайший из его пророков изрек: согрешивший да покается, покаявшийся да прослезится и тем искупит великий грех свой. Так дай же нам, о Совесть, время для слез и молитвы, для искупления грехов наших». (Переводя дух.) «Я узнала тебя, святой отец, — сказала Совесть. — Ты один из немногих, кто еще не предал имя мое. Слова твои тронули сердце. Люди, я дарую вам время для искупления грехов ваших. Но помните: впереди ждет каждого из вас судный день, там спросится за все». Аминь. (Крестится.)

О т е ц В а с и л и й. Похвально, весьма похвально. (Иеремии.) Твое продолжение ближе к истине. Но в нем мало современной философии. Оно обращено в основном к душе верующего. А в храмах бывает добрая половина праздно настроенных прихожан, колеблющихся, стоящих на распутье. И люди эти гордые, грамотные. Откровенное назидание отпугнет их…

Раздается звонок, извещающий об окончании урока.

(Вынув часы.) Да, быстро время пролетело. Следующий урок у вас церковнославянский?

Н и к о н (встав). Истинно так, отец ректор.

О т е ц В а с и л и й. Через три дня мы снова встретимся. К этому времени отрокам Иоанну, и Михаилу и… (смотрит на Александра) Александру надлежит подготовить свой вариант окончания проповеди «Совесть и люди». Да поможет вам господь.

Семинаристы дружно встают, крестятся. Отец Василий выходит из класса.

П а в е л (Александру). Как он на тебя посмотрел, а?

А л е к с а н д р. Бог не выдаст — ректор не съест.

Н и к о н. Ты на рожон не лезь, Александр. Отец ректор всесилен. Он укрощал отроков и похлеще тебя.

А л е к с а н д р. Я не зверь, чтобы меня укрощать. (Подходит к Иоанну, шепчет ему на ухо.) Тебя ждет Мария, у нее какое-то богоугодное дело к тебе…

И о а н н (растерянно). Не искушай меня, Александр… умоляю…

А л е к с а н д р. Вольному воля, спасенному рай. Но другого такого случая может не представиться.

И о а н н (сомневаясь). Оно конечно… Ладно, я, пожалуй, пойду…

А л е к с а н д р. Я провожу тебя.

Уходят.

И е р е м и я (Никону). Снова подбивает Иоанна на какой-нибудь грех. Останови, пока не поздно.

Н и к о н. Я вам не нянька! (Идет к выходу, останавливается, строго.) Готовьтесь к уроку, а я пойду Сакердона Васильевича приглашу. (Уходит.)

Маска достает из ящика стала, где сидел Александр, транзистор, книги, подсовывает их Павлу.

П а в е л (включив транзистор, поднес к уху, весело). Братия! Смотрите. Вот откуда Александр черпает крамолу. Карманный подстрекатель. (Разглядывает книги.) А чтиво-то у него какое, господи. Взгляните, братия: Луначарский, богоотступник Осипов. (Показывает книги.)

М и х а и л. Ты лучше скажи, зачем он их таскает с собой?

П а в е л. Наверное, его завербовали атеисты. Штирлиц среди божьих избранников.

М и х а и л. Разгадать бы, кому он служит: атеистам или отцу ректору?

П а в е л. А отцу ректору с какой руки?

М и х а и л. С той, которая проверяет нашу веру. Не тоскует ли кто по комсомольской романтике?

П а в е л. Так он же и отца ректора своими крамольными вопросами донимает.

И е р е м и я. Вам все хахоньки! Александр с умыслом глумится над нашей верой. Особенно над Иоанном.

П а в е л. Доложи ректору. Вознаградит.

И е р е м и я. У нас староста есть.

М и х а и л. А старосте, кажется, его вопросы нравятся.

П а в е л (слушая транзистор). Ну и дела! Космонавты снова вторглись во владения Всевышнего.

М и х а и л (потрясая Библией). Сия программа, как утверждает ректор, была предусмотрена еще Христом. (Цитирует.) И опутает землю железная паутина, и птицы с железными клювами будут кружить над ней…

И е р е м и я (перекрестившись, строго). Перестаньте богохульствовать! Цитируешь пророческие слова, а память у тебя худая.

П а в е л. А если и взаправду человек вознесется на седьмое небо? Приземлится в райских кущах…

И е р е м и я (зло). Гляди, как бы его в геенну огненную не занесло! Там спросится и за космос, и за бомбы… Входит Александр, замечает свой транзистор, книги.

А л е к с а н д р (подходит к кафедре, подражая кому-то из преподавателей, старческим голосом). Басурмане! Сыны во грехе зачатые и в муках рожденные! Вот ты (указывает на Михаила), отпрыск матери-блудодейки! Вынь руки из карманов! Урок небось не выучил. Богу с утра не помолился. А руки куда не след успел засунуть.

Семинаристы дружно хохочут. Александр, довольный успехом, снисходительно улыбается, вырывает у Павла транзистор, усаживается за стел, раскрывает книгу.

И е р е м и я. Опять богохульствующие книжки почитываешь?

А л е к с а н д р. Угадал, отче. Ибо рассказ, коим я утоляю вечную жажду познания, называется «Ведьма». Труд известного богохульника Оноре де Бальзака.

М и х а и л. Ведьма кого-нибудь совратила?

А л е к с а н д р. Великое множеству рабов божьих. И даже одного святейшего отца. (Листает книгу.) Вот послушайте его покаяние.

Входит Н и к о н.

Н и к о н. Сакердон Васильевич вызван к отцу ректору.

А л е к с а н д р (Никону). Ты не знаешь, чего наши наставники так всполошились?

Н и к о н. Не знаю. (Многозначительно смотрит на Александра.)

М и х а и л (Александру). Читай.

А л е к с а н д р (ломаясь). Если староста в кондуит мое прегрешение не занесет, то я, пожалуй, возьму грех на душу.

И е р е м и я. Бог тебе не простит, Александр.

А л е к с а н д р. А я ублажу его покаянием. В святом писании сказано: «На небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии…»

П а в е л. Будь ласков, Никуша. Разреши Александру взять грех на душу.

Н и к о н (махнув рукой). Ладно, греши. Может, это будет твое последнее прегрешение.

А л е к с а н д р. Последнее? А почему, собственно, последнее?

Н и к о н. Сны твои начинают сбываться. Недавно тебе снился Никодим Кроха. Снился?

А л е к с а н д р. Ну?

Н и к о н. Будто он явился в семинарию, чтобы отомстить отцу Якову за погубленный талант.

П а в е л. Это тот, у которого голос был лучше, чем у нашего Иоанна?

Н и к о н. Был, да весь вышел. Вот он и явился по чьей-то подсказке спасать Иоанна.

А л е к с а н д р (радостно). Как, Никодим, уже в семинарии?

Н и к о н. Я его не видел. Но тот, кто позвал его сюда, уйдет из семинарии вместе о богоотступником.

И е р е м и я (Александру). Допрыгался?

М и х а и л. А еще Александру снилось, будто одна из прихожанок соблазнила нашего голосистого Иоанна…

Н и к о н (перебивая, Александру). Где Иоанн?!

А л е к с а н д р. Наверное, у него рандеву с ведьмой.

Н и к о н. Опять какую-нибудь шуточку придумал?

А л е к с а н д р. Чего ты ко мне привязался?

Н и к о н. Кто подстрекает Иоанна петь псалмы на мотив мирских частушек?

А л е к с а н д р. Талант!

Н и к о н. Тогда объясни, зачем ты передал магнитофонную пленку с «талантливым» богохульством отцу Якову?

А л е к с а н д р. Я?! (Подходит к Павлу.) Твоя работа?

П а в е л (пятясь). Ты что? Вот тебе крест. (Крестится.)

М и х а и л. Представляю, какая будет потеха, когда святой старец узнает, чем занимается его духовное чадо в свободное от молитв время.

Н и к о н (Александру, строго). Не совращай парня. Если тебе здесь скучно, возвращайся в свое театральное училище.

М и х а и л. Его же оттуда вышибли. В нем умирает второй Станиславский.

А л е к с а н д р. Заткнись. (Никону.) Кто искренне верит, того не совратишь. А наши святоши Иоанн и Иеремия просто прикидываются. И я вам это докажу.

И е р е м и я (вскакивая). Меня можешь подозревать в чем угодно. Но Иоанна не тронь! Он как малое дитя…

Входит И о а н н. Он взволнован, глаза полны слез, никого не замечая, идет прямо к Александру, молча смотрит на него, затем садится, закрывает лицо руками.

А л е к с а н д р (подойдя к Иоанну). Не пришла? (Гладит его по голове.) Успокойся, Ваня. Все они такие. Вот и старик Бальзак то же самое про них пишет. Хочешь, я почитаю тебе его рассказ? (Ко всем.) Итак, слушайте, братия…

Семинаристы, окружив Александра, приготовились слушать. Иеремия, закрыв руками уши, уткнулся в святое писание. Иоанн сидит в той же позе.

Свет гаснет.

Просторный кабинет отца ректора. О т е ц В а с и л и й расхаживает по мягкому ковру, нетерпеливо поглядывает на дверь. В старинных полукреслах уже сидят срочно созванные о т ц ы н а с т а в н и к и.

О т е ц С е р г и й. Я давно предостерегал тебя насчет богохульника Александра. Развращает он отроков.

О т е ц В а с и л и й. Мы довели его до выпускного класса.

О т е ц Я к о в. Из-за одного ядовитого языка можно потерять стадо.

О т е ц С е р г и й. Он откровенно высмеивает то Иоанна, то Иеремию. И самое страшное: на стороне Александра большинство учеников.

О т е ц В а с и л и й. Потому-то я и не указываю ему на дверь.

О т е ц Я к о в. Ждешь, пока он превратит семинарию в Содом?

О т е ц В а с и л и й (пройдясь по кабинету). Вы упрекаете меня за светскую демократию. Я рад бы пресечь ее. Но кто же к нам пойдет? Недоросли? Недоучки? Церкви они не нужны. Сегодня надо полагаться на таланты. Хлопотно, конечно. Каждый ученик привыкает к демократии с детского сада. Он горд, тщеславен. В нем развито чувство собственного достоинства. Разве вы не видите, с какой неохотой они прикладываются к руке священника.

О т е ц С е р г и й. Попервости многие нос воротят. Но я не об этом.

О т е ц В а с и л и й. Вас раздражают атеистические диспуты? А я сознательно подстрекаю учеников к спорам. Их же с детских лет шпиговали атеизмом. Все мировоззренческие науки против Бога. Да и не только мировоззренческие. Весь уклад жизни современного человека — антирелигиозен. Семинарист, сравнивая библейские догмы с диалектическим развитием всего сущего, часто не находит той истины, которую ищет. Его обуревают сомнения. Нужна разрядка. Но какая? Можно пошептаться с товарищем. С двумя, с тремя. Окончательно запутаться. А не лучше ли высказаться вслух?

О т е ц Я к о в (сокрушенно). Вот до какого срама мы дожили. Может, лучше закрыть семинарию?

О т е ц В а с и л и й. К чему впадать в крайность. Надо быть гибче. Мы растим не просто будущих пастырей стада Господня. Нет. Слово «стадо» оскорбляет слух культурного человека. Полуграмотный верующий вымирает. Значит, надо держать курс на качество нового прихожанина. Надо знать его духовные запросы. Не страх и не горе ведут его нынче в храм. Он идет не поклоняться, а созерцать представление, размышлять.

О т е ц С е р г и й. Но церковь не театр.

О т е ц В а с и л и й (увлеченно). По существу — нет! А внешне приходы всегда были духовным театром. И лично я ничего в том страшного не вижу. Будущие духовные пастыри должны сочетать в себе магическое лицедейство, волю режиссера, талант художника.

О т е ц Я к о в. От твоего откровения богохульством пахнет.

О т е ц В а с и л и й. Церковь давно вступила в спор с мирским театром. Даже такой серьезный атеист, как Ленин, в свое время говорил, что, кроме театра, нет ни одного института, ни одного органа, которым мы могли бы заменить религию…

О т е ц Я к о в. Так вот почему ты за талантами гоняешься. То подавай тебе певца, то поэта, а то и недоучку режиссера. А ведомо тебе, что почти каждый талант по природе своей крамолен?

Входит С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Тяжелыми шагами проходит в угол, садится в кресло. Одет он в мирское — старомодный костюм, голову украшает ощетинившийся «ежик».

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Я, кажется, запоздал?

О т е ц В а с и л и й (озабоченно). Что нового, Сакердон Васильевич?

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (тяжело вздохнув). В семинарию сего дня пожаловал Никодим Кроха.

О т е ц Я к о в. Как?! Кто его позвал?

О т е ц С е р г и й. Сказывают, будто он рехнулся. Иначе как понимать его добровольное отречение от лучшего в округе прихода.

О т е ц В а с и л и й (строго). Чего скорбеть понапрасну? Все в руках божьих. (Глядя на Сакердона.) Я распорядился временно приютить его в одной из келий. Но он рвется к семинаристам. Хочет выступить перед ними. Надо как-то упредить.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. В погибели таланта Крохи виноваты мы все. (Отцу Якову.) Но больше других испоганил ему душу ты, Яков! Ты задушил в нем голос, убил песню. А каков в нем прорезался певческий талант!..

О т е ц Я к о в (привстав). Да как ты смеешь! Падение Крохи на твоей совести, искуситель ты этакий! Твои пагубные речи!..

О т е ц В а с и л и й. Не распаляйся понапрасну, отче! Сейчас надо думать о престиже семинарии.

О т е ц С е р г и й. Отец Василий прав. Надо как-то ублажить Кроху.

О т е ц Я к о в. Ублажить? Выпроводить, и немедля! А вместе с ним и того, кто надоумил его явиться сюда.

О т е ц С е р г и й. Я полностью согласен с отцом Яковом.

О т е ц В а с и л и й. Формально вы оба правы. В другое время и я бы указал ему на дверь. А как прикажете поступить с ним в храме, когда он, вместе с прихожанами, явится на вечернюю молитву? Он только и будет ждать того, чтобы на него указали перстом, выделили среди толпы и тем самым привлекли к его персоне внимание. Потом семинаристы будут искать встречи с ним.

О т е ц С е р г и й. И то верно. Как же быть?

О т е ц В а с и л и й. Взяв великий грех на душу, я пекусь не о себе, а о репутации богоугодного заведения. Кроха весьма слаб душой и телом. От духовного сана он еще не отрекся, — значит, за все его деяния и мы в ответе. Думаю, мирная беседа с ним, материальная помощь — и он уступит. (Вынимает из кошелька деньги.) Если он вдруг решится на слезное покаяние в греховных деяниях своих против матери-церкви, да еще в присутствии братии, что послужит им хорошим назиданием, то помощь можно удвоить или даже утроить. Главное, чтоб он потом в городе не вздумал остаться. Билет в любой конец света мы ему купим. (Протягивая Сакердону деньги.) Выручай, Сакердон Васильевич. Огради братию от тлетворного влияния Крохи. И тем самым отведи от себя подозрение, кое закралось в мою душу.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (встав). Что? Сперва надо убедиться, кто из нас более тлетворен! Давно над сим задумываюсь. Кажется, приспел час. (Уходит.)

О т е ц Я к о в. Как бы и он не взбунтовался.

О т е ц В а с и л и й (подумав). Ему поздно. Он сделает все, чтобы спасти репутацию нашего богоугодного заведения. (Вручая Сергию деньги.) Догони и передай их Сакердону. Вечером жду его с докладом.

Свет гаснет.

Классная комната. С е м и н а р и с т ы, обступив А л е к с а н д р а, слушают рассказ. М а с к а стоит на авансцене, улыбается. Входит С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч, его не замечают. С треском распахивается окно. М и х а и л, взобравшись на подоконник, никак не может отдышаться. Александр, прервав чтение, смотрит на него.

М и х а и л. Конец света, братия! Сунулся я было в дверь, а там баталия. Какой-то попик атакует отца Якова. Яков осеняет попика крестным знамением, а тот…

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (подходя к кафедре, строго). Так вот чем вы тешите праздный разум! (Михаилу.) Марш на место! Куда смотришь, староста!

Н и к о н (растерянно). Простите, учитель…

Семинаристы встают, замирают.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (стукнув кулаком, резко). Блуд и вожделение на каждой роже! А где кротость? Где почитание? (Александру.) Чего физиономию корчишь? Давай сюда книгу.

Александр передает книгу.

(Потрясая книгой.) Ведьма небось всех в блуд ввела? Драть вас некому и мне не дозволено. Из таких вот и вырастают бунтари. Садитесь. (После паузы.) Кто молитвы не одолел?

М и х а и л (встав). Я одолел, Сакердон Васильевич. Однако спросить охота…

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Про Никодима Кроху небось? Садись! Твое известие у всех в голове застряло. Теперь вам не до урока. Каждому охота на попика взглянуть. Не стройте постных физиономий. Я все вижу. Попик сей тоже был моим учеником. Я ткну вас носом в его деяния. А вы уж сами, сами! Особенно вы, Иоанн и Еремушка. Похожи вы чем-то на Кроху. Вглядитесь в него повнимательнее. И собратья ваши похожи на собратьев Крохи. Все повторяется, все…

Раздастся звон колокола. Все недоуменно переглядываются.

П а в е л. Конец света.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Что это?

А л е к с а н д р (подскочив к окну). Кроха на колокольню взобрался!

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Надо немедля урезонить его. Александр, Никон, Иоанн…

А л е к с а н д р (весело). Братия, за мной!

Семинаристы убегают, Маска спешит за ними.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (подойдя к окну). До какой крайности доведен человек. Запоздалое прозрение всегда похоже на помешательство.

Звон колоколов обрывается Входит о т е ц Я к о в, в руках у него портативный магнитофон.

О т е ц Я к о в. Любуешься проделками своего выкормыша! Что теперь подумают прихожане. Срамота. Уйми его! Иначе и тебе несдобровать.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Да ты, никак, угрожаешь?

О т е ц Я к о в. Угрожаю! Ты всегда потворствовал крамоле. Ты развратил Кроху. Теперь принялся за Иоанна. Вот доказательство. (Показывает магнитофон.) Тут все записано.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Не понимаю.

О т е ц Я к о в. Сейчас поймешь. (Крестится, нажимает на кнопку.) Слушай.

Церковный хор поет псалмы, среди множества голосов выделяется высокий, разливистый голос Иоанна. Сакердон Васильевич подходит к столу, присаживается, слушает. Псалмы обрываются, пленка прокручивается, и голос Иоанна под аккомпанемент гитары исполняет развеселую современную песню. Отец Яков неистово крестится, выключает.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (с восторгом). Голосист. Отчаянно голосист! Дай еще послушать.

О т е ц Я к о в. Ты что, спятил? Дальше там такое. (Крестится.) Богохульник Александр подыгрывает на гитаре, а Иоанн… (Крестится.) Язык не поворачивается.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Каким манером сия штуковина к тебе попала?

О т е ц Я к о в. Среди заблудших, впавших в грех, всегда найдется некто.

Входит М а с к а, останавливается у порога.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Некто, кто предаст заблудших?

О т е ц Я к о в. Кто достойно исполнит волю божию.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Ну а ты как намерен ее исполнить?

О т е ц Я к о в. Сперва изобличу Иоанна. Потребую от него исповеди. А дальше господь подскажет.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Ясно. Чего же ты хочешь от меня?

О т е ц Я к о в. Выпроводи из семинарии Кроху. Ты единственный, кого он почитает.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Ежели заблудшая овца прибилась к стаду, то пастух обязан позаботиться о ней.

О т е ц Я к о в. Взбесившуюся овцу отдай алчущему зверю, дабы спасти все стадо от проказы. А Кроха взбесился! Его словесный меч направлен против моего авторитета. Он обвиняет меня в своей погибели. Грозится вырвать из семинарии Иоанна.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Боишься?

О т е ц Я к о в. Истинному христианину страшен только суд всевышнего.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. А суд совести?

Слышатся возбужденные голоса.

О т е ц Я к о в. Кажется, отроки возвращаются. Ты не потакай их любопытству, не потакай. От любопытства до крамолы рукой подать…

Вбегает А л е к с а н д р, за ним Н и к о н, И е р е м и я. Заметив отца Якова, застывают у порога, кланяются, чинно проходят на свои места.

И о а н н подходит к отцу Якову, целует его руку.

И о а н н. Благословите.

О т е ц Я к о в (перекрестив его). После вечерней молитвы зайди ко мне.

И о а н н (покорно). Слушаюсь, отец Яков.

Отец Яков уходит, семинаристы облегченно вздыхают, садятся.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (Александру). Ну?

А л е к с а н д р (вставая). Шаровая молния. Того и гляди взорвется.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (Никону). А ты чего скажешь?

Н и к о н. Нормальный человек тарарам поднимать не станет.

И е р е м и я. Взгляд у него какой-то…

И о а н н. Спасите его, Сакердон Васильевич. Отец Сергий грозился спровадить в милицию.

П а в е л. Туда ему и дорога!

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Что?! Кроху в милицию? (Идет к двери.) Я сейчас. (Никону.) Оставляю класс на тебя. (Уходит.)

М и х а и л. Ну и денек выдался.

П а в е л. Побольше бы таких. Благодать. (Александру.) Давай, Сашок, травани нам про Кроху. Говорят, ты все про него знаешь.

А л е к с а н д р. Без Сакердона не имею права. Я слово ему дал.

И е р е м и я. Боишься приврать лишку?

А л е к с а н д р. Боюсь, как бы ты и наш всеобщий любимец Иоанн не приняли мой рассказ на свой счет.

М и х а и л. Ваню обижать сегодня грех. Чего доброго, проговорится на исповеди у отца Якова. Потом держись.

И о а н н (обиженно). Исповедуюсь я часто. Однако никто из вас не пострадал.

М и х а и л. Сегодня тебе в компот насыпали соли.

П а в е л. Знаешь, кто это сделал?

И о а н н. Доносить на ближнего своего грех.

М и х а и л (вынимая из кармана яблоко). Святой ты у нас, Ваня.

Маска взяла яблоко у Михаила, положила перед Иоанном.

И о а н н (беря яблоко, искренне). Чье это яблоко?

М и х а и л (сдерживая улыбку). Наверное, твое. Кушай на здоровье.

И о а н н. Вместо компота? Спасибо. (Откусив, жует.) Горьковато малость…

Семинаристы давятся от смеха. Иоанн, зажав ладонью рот, выбегает из класса.

А л е к с а н д р. Чем оно нашпиговано?

М и х а и л (сквозь хохот). Перцем…

П а в е л. Может, он и правда святой?

М и х а и л. Другой бы чертом на людей смотрел. А он сейчас вернется и будет вместе с нами смеяться.

А л е к с а н д р. И все равно я не верю в такую набожность! (Заговорщически.) Знаете, братия, у меня созрела идея всерьез испытать его.

Н и к о н (резко). Хватит! Чего ты прицепился к нему?

И е р е м и я. Сатана в него вселился. Сам ни во что не верит и других баламутит.

А л е к с а н д р. Я не верю? Да, может, я самый верующий среди вас. Только вера, на мой взгляд, должна возвышать человека. Делать его гордым, сильным, великим!

Н и к о н. Ого куда хватил.

И е р е м и я. Гордыня ослепляет человека. Убивает в нем любовь и сострадание к ближнему.

А л е к с а н д р. Любовь и сострадание должны быть активными. Любить — значит отдавать всего себя людям. Всего до последней крохи: душу, сердце, талант. А ты что делаешь? Тебе природа дала талант поэта. Иоанну — талант певца. Мне… Ладно, про мой талант помолчим.

И е р е м и я. Не природа, а Всевышний!

А л е к с а н д р. Хорошо, Всевышний. Ну и что вы с этим даром делаете?

Н и к о н. Чего ты так радеешь за их таланты?

А л е к с а н д р. Хочу вернуть им веру…

Входят И о а н н и С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (разгневанно). Встать! (Все встают.) Кто из вас, крокодилово семя, совершил деяние? Кто подсунул Иоанну перченое яблоко? Отвечайте, ироды.

Все, опустив головы, молчат.

Молчите? (Никону.) В кондуит всех!

Н и к о н (покорно). Слушаюсь, учитель.

И о а н н. Пошутивший уже наказан, Сакердон Васильевич. Зачем же наказывать дважды.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Кто его наказал?

И о а н н. Гнев ваш и собственная совесть. Простите его. А я со своей стороны уже простил ему.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Ну, как знаешь. Гляди токмо, чтобы они тебе голову не отвернули.

Раздается звонок.

Не вышло у нас урока. Ступайте на перемену. С Крохой без моего позволения не встречаться. Языкам волю не давать. Чья очередь сегодня убирать храм?

Поднимают руки Александр, Иоанн, Павел, Михаил.

Не теряйте зря время. С Богом.

Все стоят, терпеливо ждут, когда Сакердон Васильевич выйдет из класса. Перекрестив семинаристов, учитель уходит Иоанн, погруженный в свои мысли, отдаляется от сотоварищей.

А л е к с а н д р. Павел, ступай в храм и затвори все окна.

П а в е л. Убирать будем при свечах?

М и х а и л. Что ты придумал?

А л е к с а н д р (оглядываясь). Послушай, Михаил, как ты относишься к Иоанну?

М и х а и л. Как к больному: не обижаюсь, но раздражаюсь.

А л е к с а н д р. Что тебя в нем раздражает?

М и х а и л. Многое. Но противнее всего — всепрощенство. Чего только мы над ним не вытворяли, а он улыбочкой отделывается. Чистейшей воды идиот.

А л е к с а н д р. Нет, брат, тут другое. Тут философия духовного превосходства. А вот на какой она почве произрастает: «Жития святых» или Достоевский, Толстой, Чернышевский?

М и х а и л. Глубоко пашешь. Ванино долготерпение замешано на корысти: семинария, постриг в черное монашество, академия и быстрое продвижение к высокому сану. Во имя этого он готов на все.

А л е к с а н д р. Сегодня мы проверим. Если и после этой экзекуции он не набьет мне морду, значит, мы оба ошибаемся. Значит, этот парень поставил перед собой такую цель, какая нам с тобой и во сне не снилась.

М и х а и л. Странный ты мужик, Сашка. Каждого из нас в лупу разглядываешь, в душу лезешь, а сам будто улитка.

А л е к с а н д р. Обо мне в другой раз поговорим. За храмом растет крапива и трава, похожая на крапиву. Нарви той и другой и сделай два одинаковых веника.

М и х а и л (весело). Догадался!.. (Мнется.) Как бы нам потом не влетело, а?

А л е к с а н д р. Если влетит, то только мне. Ждите меня в храме. А я займусь великим притворщиком.

Семинаристы уходят.

И о а н н (Александру). Ты у нас за старшего. Что мне делать?

А л е к с а н д р. Как всегда: вытирать пыль в алтаре.

И о а н н. Благодарю за честь.

А л е к с а н д р (подходя к Иоанну). Я хотел бы с тобой посоветоваться. С утра только этой мыслью занят.

И о а н н. Если тебя мучает совесть, то я тебя прощаю.

А л е к с а н д р. За что?

И о а н н. Как за что? За обман. Мария небось и не помышляла назначать мне свидание.

А л е к с а н д р. Эх, Ваня, Ваня. Плохо ты знаешь Евино отродье. Но с Марией я тебя еще сведу. Вот тебе крест. (Крестится.) Терзаюсь я совсем другим. И если бы не твой сегодняшний благородный поступок… Короче говоря, пойдем в храм. По дороге я все объясню. (Уходят.)

Свет постепенно гаснет, преображая класс в таинственный уголок храма. В храме темно и тихо. Только перед иконой Спасителя подмигивают две свечи и лампада. А л е к с а н д р и И о а н н встают на колени.

М и х а и л (встав на колени рядом с Иоанном). Веруешь ли ты, отроче, в святые наваждения?

И о а н н. Все, что свято, есть божий промысел.

А л е к с а н д р. Похвально. Так вот, значит, братия. Минувшей ночью то ли во сне, то ли наяву, не знаю, явился ко мне ангел-хранитель. «Ты, Александр, — сказал он тоном грозного судьи, — достоин геенны огненной. Но Господь прощает тебе грехи твои. Ибо грешишь ты по простоте душевной. Но есть среди братьев твоих один, возомнивший себя ангелом во плоти. Так знай, что думает Господь о нем: «Я изберу не того, кто печется только о спасении своей души, а того, кто берет грех на свою душу, спасая ближних».

М и х а и л (отвешивал земные поклоны). О Господи, прости и помилуй!

А л е к с а н д р (Иоанну). «А кто сей отрок, о Господи?» — спросил я. Ангел, ослепив меня сиянием, молвил: «Ты узнаешь имя его, если поступишь по совету моему. Ступай на утреннюю молитву. Первым подойди к иконе Спасителя. Кто будет вторым — тот и есть раб сей».

М и х а и л. Кто же из нас грешен?

А л е к с а н д р. Ангел уже было собрался улетать, но я вовремя спохватился: «А как же мне отличить, если их будет два?» На что он ответил, опять-таки мудрейшим советом: «После молитвы призови их во храм. Вручи по венику из крапивы. Пусть каждый окропит его святой водой. Потом обнажится до пояса и нанесет себе три удара. У того, кто грешен, тело покроется волдырями».

И о а н н. На кого из нас Господь указал перстом?

А л е к с а н д р (не сразу). На тебя и на Михаила. (После паузы.) Вы разом подошли к иконе Спасителя…

М и х а и л (снимая рубаху). На меня? Да я готов…

И о а н н (снимает рубаху). Я первым испытаю свою веру…

А л е к с а н д р. Я верю в твою непорочность. А вот за Михаила…

М и х а и л (решительно). Давай крапиву!

Иоанн, взяв веник, кропит его святой водой, читает молитву. Семинаристы встают друг перед другом на колени. После первого удара Иоанн едва сдерживает крик. Но, увидев, с какой стойкостью Михаил сдержал первый удар, он закусывает губу и стегает себя еще раз. С третьим ударом из его глаз катятся слезы. Теперь он плачет, не стесняясь собратьев. Ужасная боль и чувство греховности повергают его в крайнее отчаяние.

И о а н н (рыдая). О Господи! Прости раба твоего… Не отворачивай очей своих… Вечно буду славить имя твое…

М и х а и л (отнимая у Иоанна крапиву). Хватит!

А л е к с а н д р (озираясь). Сюда кто-то идет.

И о а н н. Пока не очищусь — не уйду. Грешник я великий…

В храме появляются М а с к а и С а к е р д о н.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Кто тут рыдает?

М и х а и л. Мы тут крапивой веру испытывали…

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (Иоанну). Ты истязал себя крапивой? (Осматривает его спину.) Господи, да у тебя кожа вздулась.

Маска подает Сакердону Васильевичу веники.

(Разглядев веники, Александру.) Твои проделки? (В сердцах, всем.) Как вы смеете осквернять храм?! (Иоанну.) Над тобой же смеются. Полюбуйся.

Иоанн, взяв веники, внимательно разглядывает их. Отроки смотрят на него, как могут смотреть нечестивцы на божьего избранника.

И о а н н (Александру). И впрямь подлог…

А л е к с а н д р. Да, Ваня, подлог… Я сделал это с умыслом. Тебе больно, обидно? У тебя трясутся губы. Ты ненавидишь меня, ненавидишь… Проснись, Ваня! Орудие мести в твоих руках. Отплати мне тем же. (Срывает с себя рубаху.) Ну, Ваня! Хлещи, хлещи меня!

И о а н н (подняв руку для удара, медленно опускает). Я не могу. Я не имею права пасть ниже тебя, Александр. Прости меня…

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (Иоанну). Что же мне с ними делать?

И о а н н (неожиданно благодушно). Не судите их строго. Ибо ждет каждого из них высший суд. Дайте же им время для слез и молитвы.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (растроганно). Деяния твои воистину достойны апостольского звания. (Семинаристам.) Вы, иродово племя, должны пятки у него целовать! Вон из храма, нечестивцы окаянные!

Свет гаснет. Сакердон Васильевич, обняв Иоанна, выводит его на авансцену. Маска следует за ними.

(Отечески.) Успокойся, сынок. Сколько раз говорил тебе, не доверяйся им. Люди без особого труда прощают друг другу пороки. Но достоинства, коими они не обладают, талант, благородство, чистоту помыслов — не простят. Попал в воронью стаю, упаси тебя бог менять черное оперенье на белое — заклюют. Так уж устроены люди-человеки.

И о а н н. Знаю, Сакердон Васильевич. Но я зарок себе дал… Я от всех своих выгод во имя людей отказался. Злом зло не исправишь. Думаете, мне легко, думаете, я не плачу, думаете, мне не обидно? Но я ничего с собой поделать уже не могу. Пробовал, прикидывался, а потом чуть в прорубь не кинулся — до того презрел самого себя. И сегодня с первого удара я разгадал их замыслы. Только остановить себя уже не мог. Тело мое горит, мне больно, но не совестно. А им совестно…

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (удивленно). Сколько тебя знаю, а ты впервой так разоткровенничался. Значит, ты сознательно свой крест несешь? (Заглядывает ему в глаза.) А от чего сейчас плачешь: от боли или от обиды?

И о а н н (сквозь слезы). Обиды я на них не держу… Я голос свой оплакиваю. Все мои грехи от него. Читаю молитву, а на уме вертится песня…

Наплывает веселая мелодия песни. Иоанн, прислушиваясь, неистово крестится.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Вылечить тебя может только собственный голос. Дай ему свободу.

И о а н н (испуганно). Что вы! Меня завтра же из семинарии выставят. Петь-то мне хочется в основном мирские песни.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Не знаю, Ваня, какой совет тебе дать. Сперва надо посоветоваться с одним человеком. Пойдем.

И о а н н. Кто он?

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Профессор консерватории.

И о а н н. Отец Яков не простит.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Сей грех я приму на себя. (Решительно.) Пойдем, сынок. Тут рядом, пойдем.

Маска улыбается.

Небольшое фойе. И о а н н и С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч подходят к открытой двери, озираются, слушают певца. Звучит современная песня.

И о а н н (прислушиваясь). Хорошо поет.

Голос внезапно обрывается. В фойе выглядывает П р о ф е с с о р. Это высокий, сухопарый старик, в очках, с небольшой клинообразной бородкой. Очень похож на отца Якова, только в цивильном костюме.

П р о ф е с с о р (Иоанну, строго). Вы, сударь, опоздали. Я экзаменую, от и до…

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (смутившись). Простите, профессор… Вы, наверное, меня не узнали?

П р о ф е с с о р (вглядываясь). Кого я вижу! Каким ветром, милейший? Неужто на старости лет решили пению обучаться?

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Что вы, профессор. Наша песня давно спета. Я хотел своего ученика… У него голос…

П р о ф е с с о р (разглядывая Сакердона). Решили его голосом искупить тот давний грех перед искусством?

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Тот грех я унесу вслед за женой моей в могилу.

П р о ф е с с о р. Значит, вы, как и я, в одиночестве жизнь коротаете?

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Ваша жизнь, ваша слава продлятся в учениках ваших.

П р о ф е с с о р. А ваша?

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Моя участь иная… Прозревший — проклянет, а ослепший — не вспомнит. (Указывая на Иоанна.) Вот моя последняя надежда.

П р о ф е с с о р (взглянув на часы). Времени у меня в обрез. Да и пианистка ушла. (Иоанну.) Тенор?

И о а н н (робко). Голос у меня высокий…

П р о ф е с с о р (улыбаясь). Высокий, говоришь? Тогда пойдемте.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (замявшись). Вы уж вдвоем. А я тут побуду. (Иоанну.) Ступай, сынок.

Профессор уходит в зал. Иоанн, перекрестившись, идет за ним. Сакердон Васильевич стоит у приоткрытой двери. Он заметно волнуется. Вскоре из зала доносятся тихие аккорды музыки. Затем они становятся звонче, разливистей. Сакердон Васильевич, оглядываясь на дверь, пытается перекреститься, но песня увлекает его.

(Заглядывая в зал.) Господи? Что же это такое происходит? Куда девалось его смирение? Он ожил. Но что это? Профессор плачет. (Отходя от двери.) Так он плакал и тогда. Значит, Ваня показался…

Из зала выходят потрясенный И о а н н и взволнованный П р о ф е с с о р.

П р о ф е с с о р (взволнованно). Милейший! Послушайте! Нет, вам не понять. И все же вы постарайтесь. Я умоляю вас. Молчите! Перед вами нет больше семинариста. Но есть талант! (Иоанну.) Уважайте мои седины! Отныне ваш голос не принадлежит вам. Да, да! Не удивляйтесь. Давайте-ка я еще раз вас поцелую. (Целует.)

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Спасибо вам, профессор…

П р о ф е с с о р (перебивая). Я тридцать лет искал его. Слышите вы, коварнейший из людей! Я поседел. А вы, выдающий себя за истинного художника, держите в затворничестве соловья. Не позволю! Да и бог, если он, конечно, есть, не простит…

И о а н н. Без бога и нас бы с вами, рабов его, не существовало.

П р о ф е с с о р (словно споткнувшись). Хорошо, что вы меня так… Однако я не его раб. Я раб Таланта! (С отчаянием.) Нет, вы, кажется, этого не поймете. А жаль. (Вглядываясь в Иоанна.) Значит, я снова столкнулся с аномалией. Печально. (После паузы.) Позвольте рассказать вам притчу. Случилось это давно. Тогда я был еще молод. Однажды, теперь уже не помню каким ветром, занесло меня в Софийский собор. Из глубины зала гремел бас. По колориту я равных не встречал. Протиснувшись сквозь толпу молящихся, я наконец увидел молодого человека. Примерно ваших лет. Зачарованный, я слушал его до окончания богослужения. (После паузы.) В тот же день я предложил ему свои услуги. Вскоре ой научился управлять голосом. И тут случилась беда. Он влюбился. Избранницей его была женщина удивительной красоты и неслыханной набожности. Так мой ученик оказался перед выбором. Или мир искусства, где его ждали слава Шаляпина, или фанатичная избранница. Он предпочел второе. Я не осуждаю его. И по-человечески понимаю. Но скажите мне! Что сталось бы с нашей культурой, если бы Собинов, Шаляпин, Козловский оказались в плену религиозного фанатизма? Не отвечайте сейчас же. Подумайте. И, умоляю вас, не советуйтесь с духовным наставником. Если и есть человек, который даст вам трезвый совет, — он перед вами. (Сакердону.) Дайте же ему совет. (Иоанну.) Прощайте, голубчик. (Уходит.)

И о а н н. Так это были вы, Сакердон Васильевич?..

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Я, сынок… Голосу нужен простор, высота. А я обрезал ему крылья…

И о а н н. Как же мне быть?

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Не знаю, Ваня, выбирай дорогу сам. Хочешь парить — лети. Хочешь ползать — терпи.

И о а н н. Я должен посоветоваться с отцом Яковом.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Нет, Ваня! Он тебе не советчик. Ты сам хозяин своей судьбы.

И о а н н. Что вы такое говорите? Хозяин моей судьбы Господь. (Направляется к выходу.)

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Ваня! Постой, сынок… (Хватается за сердце.)

И о а н н. Что с вами?

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Пройдет. (После паузы.) Ты видел Кроху?

И о а н н. Видел.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Ради тебя он сюда явился. А виноват во всем я. Послал пленку с твоим голосом. Вот она душу ему и перевернула.

И о а н н (удивленно). Не понимаю?

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Убили мы в нем песенную душу. Я из корысти руку приложил. Из церковного хора не хотелось отпускать. А отец Яков и того дальше пошел: вздумалось ему разлучить Кроху с мирской песней. И разлучил… Духовная музыка, церковное пение мелодичны. Но они зовут к смирению, покаянию. Голос будто в золотую клетку попадает.

И о а н н. Зачем вы на себя наговариваете? Целомудреннее отца Якова я не встречал человека. Он не мог причинить Крохе зла.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Ваня, сынок, доверься моим сединам. Вырывайся из его липкой паутины. За три года он почти умертвил тебя. Отроки над тобой откровенно потешаются. Вон и сегодня экзекуцию с крапивой устроили.

И о а н н. Над моей доверчивостью и в школе потешались. Ну и что? От всех самых страшных пороков человека можно вылечить только верой в человека. Так говорила моя первая учительница Ольга Павловна. Она часто сокрушалась, что человек завел Красную книгу, чтобы заносить в нее убывающие виды животных. Но никак не догадается завести такую же книгу, чтобы заносить туда катастрофически забываемые лучшие качества мыслящих существ. И среди многих качеств она особенно выделяла у мужчин дух рыцарства, у женщин — стыдливость. А в общении людей — доверчивость.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Как же твой голос в школе-то не заметили?

И о а н н. Отчего не заметили? Заметили. Из-за голоса я в немилость и попал. Уроки пения у нас по совместительству вела астрономша. Жена завуча школы. Слуха никакого, а невежества хоть отбавляй. Я отказался ходить на ее уроки. Она потащила меня к директору. Тут-то я и обидел ее.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Каким образом?

И о а н н. Сказал ей правду. Она обозвала меня безголосым козлом. Директор и завуч тоже учинили мне выговор. Одна только Ольга Павловна поцеловала меня. За это непедагогическое поведение она схлопотала выговор. Чтобы проверить, есть ли у меня голос, я пошел к руководителю церковного хора. Другого авторитета поблизости не оказалось. Так я стал солистом церковного хора. В школе, конечно, переполох. Вцепились в меня, да так крепко, хоть кричи караул. Я и закричал — ушел из хора. Но голоса моего никто не услышал. До выпускного класса я был притчей во языцех. Все можно было снести, если бы не одна обида. Только про нее позвольте мне умолчать. Я и так наболтал вам лишку. Как бы к вечерней молитве не опоздать. Да и к исповеди у отца Якова надо приготовиться. Пойдемте, Сакердон Васильевич.

Сакердон Васильевич встает, Иоанн берет его под руку, молча направляются к выходу. Маска следует за ними.

Высвечивается келья отца Якова. Небольшая комната, стены увешаны иконами. Аскетическая обстановка: кровать, два табурета, тумбочка. О т е ц Я к о в стоит на коленях, неистово молится, кладет земные поклоны. Входит И о а н н, опускается на колени, молча молится, кланяется. Отец Яков пытается встать, Иоанн помогает ему. Молятся стоя. Отец Яков берет Евангелие, подходит к Иоанну, крестит его. Поцеловав крест и Евангелие, Иоанн покорно наклоняет голову, отец Яков накрывает ее епитрахилью. Начинается исповедь. М а с к а стоит в стороне.

О т е ц Я к о в. Ты стоишь перед Творцом. Открой ему душу. Я лишь видимый свидетель твоего поколения. Скажи, не являются ли тебе сны, кои распаляют плоть?

И о а н н (с чувством). Святой отец! Тяжко мне. Как ночь, так наваждение. (Закрывает лицо руками, издали наплывает мелодия песни.) Слышится мне собственный голос. Будто стою на сцене. И пою не гимны святой матери-церкви, а мирские песни. И внемлют мне не сморщенные прихожанки. А царственно разодетые красавицы… Сегодня я без твоего позволения посетил профессора консерватории.

О т е ц Я к о в (испуганно). Ты с ума спятил?!

И о а н н (виновато). Я не хотел… Против моей воли вышло… Сакердон Васильевич настоял…

О т е ц Я к о в. Искуситель! Немедля доложу отцу ректору. (Иоанну, ласково.) Твою душу раздирают сомнения. Молодость, пора цветения. Кто из нас через эти искушения не прошел. Но ты крепись, сынок, крепись. Тебе, за твой голос, сулят золотые горы, деньги, славу. Велик соблазн. Не каждый устоит. А ты отвернись и тем возвысся над всеми. Ты призван не развлекать, не развращать, но духовно совершенствовать человека. Семинарию ты почти одолел. Ты выдержал многие искушения и подготовил себя к постригу. А там не за горами и духовная академия. Туда много званых, но мало избранных. Тебя, с твоим стоицизмом, я уже вижу в числе избранных. Мужайся, сынок, и готовься к новым испытаниям.

И о а н н. В храме, за молитвой, в твоей келье я чувствую себя успокоенным, уверенным. А как только оказываюсь среди братии, начинаю рассуждать о смысле жизни…

О т е ц Я к о в. Жизнь наша, сынок, — порханье мотылька. Полет падучей звезды. Миг по сравнению с вечностью. Творец дал человеку все. А дьявол не дал людям ничего. Он подсовывает им на каждом шагу искушения. Ибо что такое науки и искусство? Благодаря искусству большая часть человечества погрязла в разврате. А что делает дьявол при помощи науки? Он толкает весь род людской к пропасти. К всемирным войнам, к самоубийству. Но настанет день, сын мой! Господь во гневе отвернется от человека. О, то будет страшный час! То будет конец света!..

И о а н н (с испугом). Не продолжай, отец! Грех свой я искуплю. Постом и молитвою. А голос свой я задушу!

О т е ц Я к о в (устало). Я верю тебе. И буду молиться за тебя. И еще я призван небом уберечь тебя от величайшего греха: осквернения с женщиной. Ибо сей грех есть путь ко всем прочим грехам. Святой Тертуллиан так и изрек: «Женщина — первопричина гибели человечества, она есть дверь, ведущая в ад».

И о а н н. Воистину так!

Свет медленно гаснет. В темноте слышен голос Иоанна, повторяющего слова молитвы. И вдруг перезвон колоколов заглушает молитву. На авансцене А л е к с а н д р и М а р и я.

Появляется И о а н н.

А л е к с а н д р (Марии). А вот и наш соловей. (Иоанну.) Эй, отче! Тебя можно на минутку?

И о а н н (нерешительно). Можно…

А л е к с а н д р. Это новая прихожанка святой юдоли — Мария.

И о а н н (склонив голову). Очень приятно…

М а р и я. Вы, наверное, торопитесь? У меня к вам небольшая просьба… Мне на несколько дней надо позаимствовать святое писание. Ваш друг… (Запнувшись, в сторону Александра.) Ваш собрат сказал, что у вас есть Евангелие. Хотя я там не все понимаю, но душа требует…

И о а н н (с радостью). Кто посмеет отказать страждущему? В святом писании так и сказано: «Жаждущую душу напой водами». Я мигом принесу вам Евангелие. (Быстро уходит.)

А л е к с а н д р (Марии). Надеюсь, теперь я заслужил ваше доверие?

М а р и я. Да, спасибо вам. Что я должна сделать?

А л е к с а н д р. Спасите его!

М а р и я. Не понимаю?..

А л е к с а н д р. Его готовят к постригу в монахи. Как только совершат обряд… (Оглядывается.) Если он пострижется, напялит на себя черный балахон — прощай голос. Он будет обречен на вечное одиночество.

М а р и я. Как, в наши дни?.. Вы меня разыгрываете?

А л е к с а н д р. Спасти его может только любовь, брак… Или, как у нас говорят, осквернение с женщиной…

М а р и я. Простите, но почему вы обращаетесь с этой странной просьбой именно ко мне?

А л е к с а н д р (оглядываясь). Я давно за вами наблюдаю. Вы даже креститься не умеете, значит, не веруете. Вы остаетесь в храме только тогда, когда поет Иоанн. Он не смотрит на вас, но чувствует ваш взгляд. Голос его становится звонче. А когда вы не приходите, он жадно ищет вас среди прихожан. Вчера я разыграл его, сказал, что вы ждете его за оградой семинарии…

М а р и я. Иоанн пошел?

А л е к с а н д р. Долго мучился, но все же пошел.

М а р и я. Если вы не обманываете, то скажите, а разве нельзя спасти его каким-нибудь другим способом?

А л е к с а н д р. Можно. Например, убить, отравить, повесить. Все остальное я испробовал. Даже такое, о чем и говорить совестно. Боюсь, что скоро за мои старания меня вышибут из семинарии. И тогда уж ему никто не поможет.

М а р и я. Странно, такой голос и вдруг… Вы думаете, я могу? Его из семинарии, наверно, и на аркане не вытащить.

А л е к с а н д р. Я помогу. Пригласите его к себе, в кино, в парк.

М а р и я. Ради его голоса…

А л е к с а н д р. Он идет. Не буду мешать. (Уходит.)

Появляется И о а н н, вслед за ним идет М а с к а.

И о а н н (протягивая Евангелие). Постигайте себе в утешение Божью премудрость, в тайне сокровенную, во имя отца и сына и святого духа… (Крестит Марию.)

М а р и я (после паузы). Позвольте мне иногда обращаться к вам за разъяснением некоторых тайн.

И о а н н (с готовностью). Я слуга Господа. И толковать его учение — мой долг.

М а р и я. В таком случае я приглашаю вас к себе в гости. С друзьями, конечно. Завтра воскресенье.

И о а н н (замявшись). Спасибо, но у нас тут строго…

М а р и я. Знаю. Но завтра у меня день ангела. Придут подруги. Они, правда, в церковь не ходят… Вот вы и побеседовали бы с ними.

И о а н н. Не знаю, право. День ангела человек справляет не часто. Я посоветуюсь…

М а р и я. Так я жду вас. (Уходит.)

Иоанн смотрит ей вслед, шепчет молитву, крестится. Маска смеется. Появляется Н и к о д и м К р о х а — это высокий, худой, лет тридцати священник.

К р о х а (взволнованно). Ваня, наконец-то я встретил тебя!

И о а н н (обернувшись, испуганно). Господи, как вы меня напугали…

К р о х а (протягивая к нему руки). Ну, поздравляю, соловей-пташечка!

И о а н н (не понимая, пятится). С чем?

К р о х а. Слушал я тебя сегодня в храме и плакал. Милый мой! С твоим голосом надо немедля поступить на выучку к профессору. Немедля, Ваня! Я знаю, мне Сакердон рассказал…

И о а н н. Отец Яков запретил. И с вами разговаривать на эту тему он тоже не велел…

К р о х а (решительно). А ты плюнь! Плюнь на всех! Ты, братец, пой. Пой так, чтобы Бог и черт перед твоим голосом на колени встали. А человек, как я нынче, слезой умылся. Люди разучились плакать. Нет слез — нет любви. Эх, вернуть бы мне голос…

И о а н н (пятясь). Простите… Отец Яков, вы знаете, он строгий, он мой духовник… Я слово дал ему… Извините, ради Бога… (Убегает.)

К р о х а. Эй, Ваня! Подожди, соловушка. (Сокрушенно.) Убежал. К главному я, кажется, неуклюже подступился. Напугал его. Яков позаботился. Иоанн шарахается от меня как от прокаженного. Но я довершу дело!..

Свет гаснет.

Большая комната. Очень похожа на класс в семинарии, только здесь две двери: одна с улицы, другая внутренняя, столы сдвинуты в ряд, накрыты зеленой скатертью. Видимо, это красный уголок при жэке. Внутренняя дверь открыта. Входит М а р и я. Она принаряжена, в руках самовар.

М а р и я. Девочки, несите чашки и блюдца. (Ставит самовар.) Пирог тоже можно подавать.

В е р а (внося посуду). Они что, даже вина не употребляют?

Н а д е ж д а (внося пирог). Кажется, Мария влюбилась в святого трезвенника.

М а р и я. Глупости. Слышали бы вы его голос. Ой, девочки, как услышу, так сердце замирает.

В е р а. Значит влюбилась.

М а р и я. Страшно даже самой себе признаться.

Н а д е ж д а. Как ты оказалась в церкви?

М а р и я. Случайно. Проходила мимо, дай, думаю, загляну. Услышала его голос и обомлела. Он, кажется, тоже меня заметил. Вот так целый месяц и глазели друг на друга. А вчера нас познакомили.

В е р а. Кто?

М а р и я. Семинарист. Бойкий такой. Спасите, говорит, его от пострига в монашество. (Выглядывает в окно.) Идут. (Девушкам.) Ложки, вилки, ножи! И магнитофон из моей комнаты прихватите.

Девушки дружно убегают. Входят А л е к с а н д р, Н и к о н, И е р е м и я, П а в е л, М и х а и л, все в цивильных костюмах.

А л е к с а н д р (весело). Принимайте гостей, хозяйка!

М а р и я (радостно). Входите, входите… (Запнулась, выглянула в дверь.) А где же ваш… собрат?

Н и к о н. Дошел с нами до двери, а потом вернулся.

А л е к с а н д р. Сейчас придет. (Оглядывая стол.) Чаек — это хорошо! Это совсем по-домашнему.

М а р и я (с тревогой). А вдруг он не придет?

Стук в дверь.

Входите!

Входит И о а н н.

И о а н н (взволнованно). С днем ангела вас, Мария. (Вручает букет цветов.) От имени всех моих собратьев. (Целует руку.)

М а р и я. Ой, какой же вы внимательный.

И е р е м и я. Разрешите преподнести вам стихотворный экспромт. (Читает.)

М а р и я (растроганно). Вы доведете меня до слез. Спасибо.

И о а н н (разглядывая комнату). Келья у вас какая-то… Извините, комната.

М а р и я. Моя комната рядом. А это у нас красный уголок. Иногда мы тут отмечаем дни рождения.

В е р а (вбегает). Мария! А у твоих гостей… (Заметив семинаристов.) Здравствуйте…

Семинаристы кланяются.

М а р и я. Моя подруга Вера.

Входит Н а д е ж д а, в руках у нее магнитофон.

А вот еще одна моя подруга — Надежда.

Н а д е ж д а (застенчиво). Здравствуйте. (Спотыкается, едва не роняет магнитофон.)

И е р е м и я. Осторожно. Давайте я вам помогу.

Н а д е ж д а. Спасибо. Он не тяжелый.

А л е к с а н д р (сняв со стены гитару, Иоанну).

И е р е м и я (осуждающе). Перестаньте куражиться.

П а в е л (Иеремии). Прочти девушкам свои стихи.

М а р и я. Вы поэт?

И е р е м и я. Такое высокое звание не по моим способностям.

М и х а и л. Скромняга.

М а р и я (разливает чай). Угощайтесь, будьте как дома.

А л е к с а н д р (помогая Марии). Ваши подруги случайно не интересуются жизнью в раю?

Н а д е ж д а. Интересуемся. (Включает магнитофон, прислушивается к музыке.) Вам танцевать разрешается?

П а в е л. В Библии об этом не сказано.

Н а д е ж д а (танцуя). Скажите, а Бог вас не накажет?

П а в е л (танцуя). Он добрый. Он очень похож на нашего Никона.

Н и к о н (пьет чай). Не подхалимничай. Вот возьму и запишу твое прегрешение в кондуит.

А л е к с а н д р (перебирая струны, подходит к Иоанну). Споем, что ли?

М а р и я. Спойте, Ваня…

И о а н н. Не называйте меня так…

М а р и я. Почему?

И о а н н. Ваш голос похож… Нет, нет. Лучше пусть Александр расскажет про жизнь в раю.

М а р и я. Вы можете спеть что-нибудь церковное.

И о а н н. Не могу… Я слово дал отцу Якову…

В е р а (откровенно разглядывая семинаристов). Странно. Даже не верится…

М и х а и л (Вере). Что именно?

В е р а. Я вас представляла совсем другими. Не от мира сего, что ли… А вы такие земные, симпатичные, даже веселые.

Н и к о н. Мы бываем разные.

И е р е м и я. Чаще мы бываем печальные.

В е р а. Почему?

И е р е м и я. От чувства собственной греховности. От праздности и разврата, творящихся вокруг нас.

М и х а и л. Сейчас Иеремия прочтет вам проповедь «Нравственность и Бог».

М а р и я (Иеремии). Вы заговорили о чувстве греховности, а мне почему-то вспомнились строфы из Байрона.

А л е к с а н д р. Ого! Вы читаете на английском?

М а р и я. В переводе.

И е р е м и я. Какие именно строфы?

М а р и я. В вольном переводе они звучат примерно так: «Но в чем мы виноваты? Почему я должен пасть за грех, не мной свершенный. Иль от другого жертвы ждать за этот таинственный и безымянный грех, весь состоявший только в жажде знанья?»

И е р е м и я. Жажда знанья — это самое страшное искушение, ведущее человечество к погибели.

В е р а (удивленно). Вы серьезно?

Н и к о н. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Н а д е ж д а (включая магнитофон, Никону). Вы танцуете?

Н и к о н. Боже упаси.

М а р и я (Иоанну). Почему вы такой грустный?

И о а н н. Я не грустный. Просто непривычно как-то, и разговора у нас не получается…

М а р и я. Это, наверно, оттого, что мы еще как следует не познакомились.

В е р а. Давайте начнем с именинницы. Мария в этом году заканчивает пединститут, будет преподавать историю в старших классах. Я — будущий преподаватель литературы. Надежда — географии. Вот и все.

Н а д е ж д а. Теперь вы про себя расскажите.

Н и к о н. Если коротко, то мы, как и вы, будем учить людей добру, вере, совестливости.

И е р е м и я. Я не согласен с тобой. Мы, в отличие от них, будем нравственно и духовно совершенствовать человека.

В е р а (с обидой). Значит, мы в школах будем калечить, а вы в своих храмах лечить? Так?

И е р е м и я. Позвольте на ваш вопрос ответить вопросом. У нас сейчас трудно найти малограмотного человека. Однако откуда берутся хамы, невежды, хапуги? Кто учит людей нравственной распущенности, вседозволенности, бесстыдству?

А л е к с а н д р (Вере). Вот как он вас.

М и х а и л. Братья и сестры! Во имя мирного и приятного чаепития предлагаю переменить тему разговора.

П а в е л (Надежде). Включайте ваш магнитофон.

М а р и я (взглянув на Иоанна). Извините, но я, как будущий историк, не могу не ответить на вопрос вашего товарища. (Иеремии.) Пороки, о которых вы говорите, порождены не нашим временем. Можно, конечно, спорить, больше их стало или меньше. Но в том, что они так живучи, виновата, к сожалению, и церковь.

И е р е м и я. Если вы хотите процитировать Маркса, Ленина и других атеистов, то не трудитесь, — мы их знаем.

М а р и я. В таком случае я вынуждена обратиться к кому-нибудь другому. (Подумав.) К Вольтеру, например.

Н и к о н. Разве еще при жизни он не был отлучен от церкви?

М а р и я. Но за что? Если вот за это обличение, то давайте подумаем, на чьей стороне была правда. (Цитирует.) «…Злодей, у которого сильные страсти в слабой душе, часто сбивается с пути уверенностью в прощении, отпускаемом священником. Каким бы огромным множеством преступлений вы ни были осквернены, исповедуйтесь мне, и все будет прощено вам в силу подвигов человека, который был в Иудее много веков тому назад».

И е р е м и я. Ваш пример не нов и не убедителен. Вольтер обличал католическую церковь. Священник православной церкви во время покаяния согрешившего старается разбудить в нем совесть, чувство виновности.

В е р а. Развитое чувство виновности еще не есть гарантия высокой порядочности.

Н и к о н. Вы не правы. Замечательный педагог нашего времени Сухомлинский на сей счет сказал следующее: «Чувство вины — благородное чувство воспитанного человека. Не переживает вины только дурак и дремучий нравственный невежда».

Н а д е ж д а. А вы ловко используете нашего Сухомлинского.

Н и к о н. Не будем предъявлять друг другу счеты. Вы тоже кое-что заимствовали из святого писания.

А л е к с а н д р. Стоп! В демагогии мы поднатасканы крепче. Давайте не будем заманивать девушек в словоблудное болото.

М и х а и л. Александр прав. Времени у нас в обрез, а вы затеяли скучный разговор.

И е р е м и я (упрямствуя). Ты, Александр, не будь щедр за чужой счет. Ты обвинил меня и Никона в словоблудстве. А где доказательства?

А л е к с а н д р (стучит себя по голове). Здесь.

И е р е м и я. Не слишком ли ты самонадеян?

А л е к с а н д р. Ты хочешь, чтобы я положил тебя на лопатки? Хорошо. Допустим, что Вольтер для тебя не авторитет. А как ты относишься к богослову Иоанну Златоусту?

Н и к о н (пытаясь пресечь спор). Нашли место для спора. Прекратите!

А л е к с а н д р. Извини, староста. Я процитирую только одно из поучений упомянутого богослова. (Цитирует.) «Ты грешен? Не отчаивайся. Скажи богу твоему: «согрешил я». Что за труд в этом? Какая скука, какая тягость сказать одно слово: согрешил я!.. Ничего иного от тебя не требуют… Скажи слово, объяви грех служителю божию, признайся во грехах и скажи: «согрешил я», — и ты разрешишься от греха…»

П а в е л (Иеремии). Ну и уел он тебя, Ерема.

М а р и я. Выходит, обличение Вольтера касается и православной церкви?

И е р е м и я (сдержанно). После запрета старосты я, к сожалению, не имею права продолжать с вами спор. (Александру.) А с тобой мы еще поговорим.

В е р а (Никону). Жаль, что они у вас такие послушные. Я уж было тоже приготовилась вставить цитату.

Н и к о н. Пожалуйста, вставляйте. Только людям, исповедующим разную веру, никакой цитатой друг друга не переубедить.

В е р а. И все же я рискну. Помните, к какому выводу после всех мытарств приходит гётевский Фауст? (Цитирует.)

(Забыла продолжение.) Ой, девочки, помогите.

И е р е м и я (продолжая).

В е р а. Спасибо. Вот уж не думала, что вы так хорошо знаете «Фауста».

И е р е м и я. Наш долг изучать все произведения, в коих слабый человеческий разум пытается проникнуть в непостижимую тайну вечности.

М а р и я. Как неожиданно вы всё поворачиваете.

И е р е м и я. Почему? Я исхожу из признаний самого Фауста. А он говорит погрязшему в горделивых заблуждениях человеку: слепец, не носись с мечтами, не ищи равных за облаками, не воспаряй мечтою в вечность, твои познания ограничены тем, что можно взять рукою.

М и х а и л (восторженно). Ай да Ерема!

П а в е л. Ловко вывернулся.

В е р а (задетая за живое). А мне кажется, Фауст пришел к другому выводу: смысл бытия надо искать в реальной жизни, в самом человеке, в постоянном научном постижении тайн природы. Поэтому он так пророчески заключает. (Цитирует.)

Н и к о н. Красивая тирада. Но вдумайтесь в ее противоречивый смысл. Где бой — там кровь, смерть, насилие. Там есть победитель и побежденный. Свобода победителя оборачивается рабством для побежденного. Как же быть с вашим пророческим девизом: свобода, равенство, братство?

М а р и я. Но так можно поставить под сомнение любую истину.

Н и к о н. Согласен. Ибо человек, вступивший в борьбу с Истиной, которая превыше его разума, обречен на поражение.

По мере обострения спора Иоанн все внимательнее вглядывается в Марию. С ним что-то происходит, к нему то и дело подходит Маска.

И о а н н (взволнованно). Мария… извините меня великодушно… Позвольте еще раз поздравить вас с днем ангела. Спасибо за угощение. Но мне пора в семинарию…

А л е к с а н д р. Ваня, у нас еще уйма времени.

М а р и я (спохватившись). А как же наша беседа? Вы обещали помочь мне в постижении божьей премудрости…

И о а н н. В другой раз, Мария. Простите… Меня ждет отец Яков… (Почти убегает.)

Н и к о н. И нам, братия, пора.

П а в е л. Ваня, наверно, испугался спора.

М и х а и л. Заспешил на исповедь, чтобы поскорее очиститься от крамолы.

Н а д е ж д а. Я все время за ним наблюдала. Странный он какой-то у вас.

М а р и я. Не странный, а загадочный, как все одаренные люди.

Н и к о н (прощаясь). Рады были познакомиться с вами. Заходите в нашу церковь. (Марии.) Сегодня вечером загадочно-одаренный Иоанн, кажется, в последний раз будет солировать в нашем хоре. Спасибо за чай, за радушие. До свидания.

Кланяясь, семинаристы уходят. Маска разводит руками, вздыхает, плетется следом.

Свет гаснет.

Отдаленный перезвон колоколов. Наплывает мелодия церковного хора. Луч света выхватывает на авансцене коленопреклоненного И о а н н а, он усердно молится.

И о а н н (взволнованно). О Господи! Грешен я! Душу мою терзают сомнения. Разум не повинуется воле моей, искушает веру мою. Так сниспошли мне силы, укрепи дух, удержи от падения. (Крестится, кладет земные поклоны.)

Высвечивается вся сцена. За кафедрой — о т е ц В а с и л и й, чуть поодаль — С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч , о т е ц Я к о в, А л е к с а н д р, вдали высвеченные прожекторами К р о х а, П р о ф е с с о р и М а р и я. М а с к а, как всегда, держится особняком. Все молча, в застывших позах смотрят на Иоанна, который продолжает беззвучно произносить молитву.

О т е ц В а с и л и й (Иоанну). Из всего сказанного вам, отроки, надлежит запомнить истину, проверенную многими веками: священник, в совершенстве владеющий искусством проповеди, во все времена был, есть и будет истовым глашатаем Христова учения, мудрым пастырем стада Господня.

Иоанн продолжает молиться.

П р о ф е с с о р (взволнованно, Сакердону, который оглядывается). Милейший! Послушайте! Нет, вам не понять. И все же вы постарайтесь. Я умоляю вас. Перед вами нет больше семинариста. Но есть Талант! Я поседел. А вы, выдающий себя за истинного художника, держите в затворничестве соловья. Не позволю! Да и бог, если он есть, не простит!..

Иоанн шепчет молитву, отвешивает земные поклоны.

О т е ц Я к о в (Иоанну). Твою душу раздирают сомнения. Но ты крепись, сынок, крепись. Тебе за твой голос сулят золотые горы, деньги, славу. А ты отвернись и тем возвысся над всеми…

Иоанн продолжает молиться.

К р о х а (запальчиво). А ты плюнь! Плюнь на всех! Ты, братец, пой. Пой так, чтобы Бог и черт перед твоим голосом на колени встали. А человек, как я нынче, слезой умылся. Люди разучились плакать. Нет слез — нет любви…

Иоанн молится, он устал, но продолжает молиться.

А л е к с а н д р (с отчаянием). Я сделал это с умыслом! Тебе больно, больно? У тебя трясутся губы, ты ненавидишь меня, ненавидишь! Проснись, Ваня! Орудие мести в твоих руках. Отплати мне тем же. Ну, Ваня! Хлещи же меня, хлещи!

Склонившись в поклоне, Иоанн плачет.

М а р и я (протягивая к нему руки). А как же наша беседа? Вы обещали мне помочь в постижении божьей премудрости…

И о а н н (сквозь слезы). О Господи! Все говорят, все искушают, рвут душу на части. А ты молчишь… (Плачет.)

Свет гаснет.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Под приглушенно тревожный перезвон колоколов высвечивается классная комната. За кафедрой — С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Урок подходит к концу, с е м и н а р и с т ы возбуждены. М а с к а тоже улавливает запах крамолы.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (в сердцах). Второй урок вы мне срываете! Вместо изучения церковнославянского, коего никто из вас не знает, мы обсуждаем деяния Никодима Крохи. А все почему? Да потому, что в душе каждого из вас червь сомнения ворочается. Вот и не дает он вам покоя. Совет мой таков: немедля ступайте на исповедь, слезно покайтесь в грехах ваших, коленопреклоненно просите Господа об избавлении от крамольных мыслей.

И о а н н (вставая). Скажите, Сакердон Васильевич, а если я уговорю Никодима Кроху слезно покаяться в содеянном, вернуться в свой приход, с него могут снять навет богоотступника?

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (подумав). Позволь напомнить тебе евангельскую притчу о Мытаре и Фарисее. Оба они вошли в храм помолиться. Фарисей с гордостью благодарил Бога, что живет достойно, строго исполняет все его заповеди, что он «не таков, как прочие люди». Мытарь же, «ударяя себя в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне, грешнику!» Мытарь очистился от грехов, потому что смиренно каялся перед Богом. А Фарисей хотя и вел праведный образ жизни, но из-за гордости, сознания нравственного превосходства, желания уравнять себя со святыми благословения от Господа нашего не получил.

А л е к с а н д р (вставая). Если вы сравниваете Никодима Кроху с Фарисеем, значит, вы…

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (перебивая). Никого я ни с кем не сравниваю! Сия притча принадлежит святому Луке, глава восемнадцатая, стих десятый — тринадцатый. (После паузы.) Священник Никодим Кроха, искушающий ныне ваше любопытство, сам многие годы внушал верующим, что люди на земле временные гости, странники, бродящие в потемках на чужбине и тоскующие по своей истинной отчизне — небу. Что главной целью всех верующих должно быть спасение души для жизни загробной. Добившись от верующего смиренного покаяния, внушив ему чувство собственного ничтожества и бесконечной вины перед Богом, он понуждал терзаемого сомнениями человека на исповедь. Исповедуя, он каждодневно повторял слова Иоанна Златоуста: «Плачь и разрешишь свой грех. Трудно ли это? Я ничего больше не требую, как только плакать о своем согрешении. Я не говорю тебе: измеряй глубокие моря, избирай себе пристани или путешествуй, отправляйся в далекие неведомые страны, теряй деньги, вверяй себя свирепым волнам; — я что говорю? Только плачь о грехе…» Но однажды на Кроху снизошло озарение! Он содрогнулся! Мозг его лихорадочно заработал и восстал!..

Раздается звонок, извещающий об окончании урока. В классе напряженная тишина, все с недоумением смотрят на учителя. Маска даже приподнялась.

(Продолжая.) Чем все это кончилось, вы уже знаете. Ступайте на перемену… (Быстро уходит.)

И е р е м и я (с подозрением). Что это с ним? Вместо осуждающего слова «помутнение» вставил слово «озарение».

П а в е л. По-моему, он скорей оправдывает, чем осуждает Никодима.

М и х а и л. И притча про Фарисея подана с подтекстом.

Н и к о н (строго). Не смейте подозревать учителя!

И е р е м и я. Странная у тебя позиция, староста.

А л е к с а н д р (встав за кафедру). Братия! Предлагаю учинить коллективную исповедь! Кто есть кто? Согласно церковному ритуалу, начнем с азов. (Изменив голос.) Не забыл ли кто из вас первейшую заповедь: аз есмь господь бог твой?

С е м и н а р и с т ы (хором). Грешны, батюшка.

А л е к с а н д р. А не входил ли кто в соблазн, оставляя в небрежении вторую заповедь: не сотвори себе кумира и всякого подобия?

С е м и н а р и с т ы. Грешны, батюшка.

Н и к о н. Хватит разыгрывать комедию!

М и х а и л. Почему комедию? Поисповедоваться нам друг перед другом не мешает.

И е р е м и я. А в чем исповедоваться? Что было до семинарии, от того мы отреклись, забыли, замолили.

А л е к с а н д р. Кто забыл, а кто исподтишка вспоминает.

Н и к о н. Опять хочешь всех взбаламутить?

П а в е л. Порой мне кажется, что из нас выйдут отменные лицедеи.

А л е к с а н д р. Будем считать, что искушение исповедью уже началось. (Павлу.) Продолжай, сын, мой.

Н и к о н. Прекрати! Иначе я вынужден буду доложить отцу ректору.

А л е к с а н д р. Постой. Ты согласен с Павлом, что все мы тут немножко лицедеи? Давай проверим. Если, к примеру, вы безгрешны, если вас ничто не мучает и совесть ваша кристально чиста, тогда почему мои шутки вас беспокоят? Почему все мои затеи, рассказы, представления вас так задевают? Вы кидаетесь на меня с кулаками. Да потому, что бичевание лицедеев и лицемеров — вот суть моих несовершенных экспромтов.

М и х а и л. Да, Сашка прав. (Никону.) У нас, к примеру, ты староста. А в школе тебя из комсомола вытурили.

П а в е л. Ну, ну! Без подозрений, Михаил. Его вытурили, а меня вообще не приняли. Общественно пассивная личность! Ну и что? В семинарию я не собирался. Так вышло. В другие учебные заведения меня не приняли. Из-за характеристики. С горя я даже напился, зашел в церковь. Старушки на коленях стояли, богу молились, а я плакал. Плакал от горькой обиды на людей. Меня заметили, привели к священнику. Он был ветхий старикашка. Но такой отзывчивой души, такого внимания, такой доброты я даже у родной матери не замечал. Через два месяца, с легкой руки отца Григория, я оказался среди вас. И не жалею.

А л е к с а н д р. Видишь ли, вот это и называется кривой дорожкой попасть в семинарию. А при чем тут вера? Одного обида, другого неудача, а третьего…

И е р е м и я. Неправда!

М и х а и л. Послушай, Ерема! До семинарии тебя, кажется, Серегой величали? И был ты отпрыском знатных предков.

И е р е м и я (перебивая). Ты в мое прошлое не суйся! Ясно?

М и х а и л. Не кипятись. Дорога сюда у всех разная. Я, например, попал в семинарию по семейным традициям. Батя решил: сыну священника прямая дорога в патриархи.

И е р е м и я. Не кощунствуй! Таким, как ты, высокий сан заказан!

М и х а и л. Это почему же? Я свое прошлое не скрываю…

И е р е м и я (зло). Да, я отрекся от родителей! Но ты слышал от меня хоть одно худое слово?

М и х а и л. Ну, разве ты себе это позволишь! Ты сам себе на уме, Ерема. И хитер ты как никто.

И е р е м и я. Зато ты языкаст! В семинарию тебя привела корысть. Ты хочешь иметь хороший дом, машину, дачу.

М и х а и л. Да, в семинарию меня привела в этом смысле корысть. Да, я хочу иметь хоромы, машину, дачу и еще кое-что. И это «кое-что» — главнее всего прочего. Мой отец священник. Но его энциклопедические знания, его философские воззрения я не мог сравнить ни с кем, ни с одним учителем в школе. А почему? Да потому, что у него есть время для самосовершенствования. Он свободен, он независим. Когда он, седой, высокий, статный, идет по станице, на него заглядываются все, даже моложавые безбожницы. Чувство высокого предназначения, обособленности, загадочной притягательности — вот что привлекает меня в моем будущем сане. Да и кто из нас об этом не мечтает? Значит, и мне не возбраняется. Вот так-то, братия!

Н и к о н. Возбраняется! И мечтать и болтать тоже.

А л е к с а н д р. Никуша мечтает о самом захудалом приходе.

Н и к о н (Александру). Замолчи! Тебе мало Еремы и Иоанна?

А л е к с а н д р. Я, конечно, замолчу, если ты все-таки расскажешь, за что тебя вытурили из комсомола?

Н и к о н (в сердцах). Да, я пострадал за веру! Сейчас многие парни носят на шее разные побрякушки. У нас в десятом была мода на крестики. Другие прятали. А для меня это был символ веры, и я выставлял напоказ. И довыставлялся. Меня стали разубеждать. Чем настойчивее они это делали, тем сильнее я утверждался в вере. И не жалею. Я с отличием закончу семинарию. Я поступлю в духовную академию. Я стану доктором богословия!

А л е к с а н д р. Ну, а дальше?

Н и к о н (после паузы). Не знаю…

М и х а и л (Никону). Я верую в твою звезду, Никуша.

И е р е м и я. Чтобы веровать, надо иметь в душе веру.

М и х а и л. По-твоему, в моей душе сквозняк гуляет?

Н и к о н (строго). Прекратите!..

А л е к с а н д р. Точно подмечено. Ерема смотрит в корень. Чтобы веровать, надо иметь в душе веру. (После паузы.) Мне порой кажется, что мы замуровали себя. А жизнь на лихой тройке мчится мимо.

Н и к о н. Кто тебя неволит?

И е р е м и я. Ему не хочется уходить одному. Вот он и баламутит нас.

П а в е л (Иоанну). Чего ты все время молчишь? Всех вроде любишь, жалеешь, но как-то молча.

А л е к с а н д р. Он, наверно, обиделся на меня за вчерашнее.

М и х а и л. Ваня, кажется, влюбился.

А л е к с а н д р. Мария в восторге от твоего голоса, Ваня. Она так и сказала мне: с его талантом можно утонуть в море славы.

М и х а и л. Я бы на твоем месте, Ваня, предпочел утонуть в океане поклонниц.

П а в е л. Неужто тебе не хочется хотя бы на язычок попробовать дурманящего зелья со сладким названием «слава»?

А л е к с а н д р. Если ты равнодушен к мирской славе, то отдай свой талант прихожанам! Пускай хоть старушки наслаждаются твоим голосом.

И о а н н. Слава. Талант. Слова-то какие. Сверху позолота, а внутри ложь. Слава — это порок! Страшнейший из всех пороков. Она есть первейшая губительница таланта.

П а в е л. Лихо!

И о а н н (вставая, взволнованно). Я искренне вам говорю. Что побуждает человека возвыситься над себе подобным? Что? Жажда славы. И жажда эта неутолима. Возвысившийся над друзьями жаждет возвыситься и над врагами. Достигший вершины стремится приблизить к ее подножию весь свой род. Так рождается племенная рознь.

М и х а и л. Стоп, Ваня! Ты начал о славе, а свернул к племенной розни.

И о а н н. Все взаимосвязано. И не оговорился. Слава убивает в таланте любовь. А без любви талант способен творить только зло. Ослепленные славой таланты ведут человечество к погибели.

Некоторое время все смотрят на Иоанна словно оглушенные.

А л е к с а н д р. Убил, сразил, растоптал. Вона, оказывается, какие глобальные мысли роятся в твоей голове. А с виду и не подумаешь. Тираду ты, конечно, выдал ого-го! Только прореха в ней имеется. Ты ратуешь за любовь. Но любовь без истины — фиговый листок. Тогда почему же ты боишься истины?

И о а н н. Я?!

А л е к с а н д р. Ты! Кроха проделал сотни километров, чтобы сказать тебе истину. А ты от него бегаешь. Довел человека до крайности. Сейчас он заперся в храме и грозится устроить пожар.

И о а н н. Что ты говоришь? Кроха из-за меня заперся в храме. (Убегает.)

Н и к о н (Александру). Что ты наделал?

И е р е м и я. Я задержу Иоанна. (Убегает.)

Н и к о н (Александру). Верни его. Верни, иначе тебе несдобровать!

П а в е л (Александру). Послушай, Александр. Всех нас ты наизнанку вывернул. А сам с усам. Тебя-то каким ветром сюда занесло?

А л е к с а н д р. Сквозняком затянуло.

М и х а и л. Агент ноль-ноль три ноля. Слуга бога и дьявола.

П а в е л. За что тебя вышибли из театрального училища?

А л е к с а н д р. Никто меня не вышибал.

Н и к о н. Ему вежливо указали на дверь.

А л е к с а н д р (Никону). Я пострадал, как и ты, за веру! Мне казалось, что искусство — бальзам от всех пороков. Эту веру мне внушил руководитель школьной самодеятельности. Он открыл во мне любовь к искусству. Он помог поступить в училище. Первые дни я молился на своих учителей. Их лавры, высокие титулы, почтенный возраст… На студентов старших курсов я смотрел как на божьих избранников. Но вскоре все переменилось. От того, как и чему меня обучали мои учителя, от их допотопных нарядов, от титулов и званий разило нафталином. Среди учеников даже выпускных курсов оказалось немало откровенных бездарей. Вот тут-то я и решил испытать целительную силу искусства. Я сочинил сатирическую трагикомедию. Самые смелые, самые талантливые студенты согласились участвовать в спектакле. Репетировали мы тайно. На одном из экзаменов решили показать вместо отрывков из «Ревизора» трагикомедию «Храм Мельпомены». С какой обличительной страстью, с какой искренностью мы высмеивали рутинерство, пресмыкательство. В зале творилось что-то невообразимое. Смех, аплодисменты, свист. Многие учителя и студенты узнали себя. Экзамен с треском провалился.

П а в е л. И тебя выставили из института.

А л е к с а н д р. Нет, потребовали показать отрывки из «Ревизора». Оценив ситуацию, я сказал: к сожалению, даже гоголевский «Ревизор» не в силах что-нибудь исправить в нашем училище.

Н и к о н. Теперь ты решил испытать целительную силу искусства на нас?

А л е к с а н д р. Не на всех. Только на тех, кто верует или способен поверить в воскрешающую силу искусства.

Александр молча выходит из класса. На авансцене он неожиданно сталкивается с о т ц о м В а с и л и е м.

О т е ц В а с и л и й. Тебя выставили из класса?

А л е к с а н д р. Нет. Меня послали вернуть убегающих от себя.

О т е ц В а с и л и й. Лукаво мудрствуешь, отрок.

А л е к с а н д р. Я ученик своих учителей.

О т е ц В а с и л и й (строго). Дерзи, да знай предел! Опять над Иоанном и Иеремией потешаешься? Говорят, вчера ты довел их до слез.

А л е к с а н д р. Слезами веру не укрепишь.

О т е ц В а с и л и й (срываясь). Оставь их в покое! Иначе я вынужден буду указать тебе на дверь.

А л е к с а н д р. Свято место не бывает пусто.

О т е ц В а с и л и й. Ну, высмеял ты учителей. С собратьями разыграл балаган. На себя колпак напялил. А дальше что?

А л е к с а н д р. Не знаю. (После паузы.) Иеремия заплакал, — значит, до него дошло. Иоанн наконец-то заговорил, и у него мысль заработала.

О т е ц В а с и л и й. Почему ты привязался именно к ним?

А л е к с а н д р. Наверно, потому, что они талантливее других. И еще потому, что они — это я! Они — это Кроха! Они — это многоликая жизнь! Сплав истины и лжи! Взлет и падение! (Убегает.)

Появляется о т е ц Я к о в, следом М а с к а.

О т е ц Я к о в (возбужденно). Неслыханная новость. Сакердон с ума спятил. Сперва сравнил Кроху с Фарисеем. А потом объявил, что на умалишенного Кроху снизошло озарение. Теперь нам не удержать отроков от встречи с этим крамольником.

О т е ц В а с и л и й. Кто тебе донес? Иоанн покаялся?

О т е ц Я к о в. В том-то и закавыка, что Иоанн молчит.

О т е ц В а с и л и й. Подвергшийся искушению еще не искушенный. Не будем предаваться панике. Тем паче что среди пасомых овец есть твое око.

О т е ц Я к о в. Но сей мерзкий богохульник посягает на твой авторитет!

О т е ц В а с и л и й. Авторитет, как и вера, множится и крепнет через сомнение. Сакердон зашел, конечно, далеко. Я поговорю с ним. Но пока в наших стенах находится Кроха, накалять атмосферу не советую.

Уходят. Маска остается, она кого-то ждет. На авансцене появляются А л е к с а н д р и И о а н н.

И о а н н (взволнованно). Как бы они не упрятали Кроху в сумасшедший дом.

А л е к с а н д р. Сакердон Васильевич выручит. Он в ловких руках отца ректора незаменимая палочка-выручалочка.

И о а н н. Почему отец Яков так упрямствует против нашей встречи с Крохой?

А л е к с а н д р. Потому что твой отец Яков в свое время разлучил Кроху с песней. Вынул из него душу, а без души — сам знаешь…

И о а н н (перебивая). Александр! Не искушай мою веру в людей… Умоляю тебя…

А л е к с а н д р. Хорошо, не буду.

И о а н н (прислушиваясь). Что это?

Наплывает мелодия песни.

Опять наваждение.

А л е к с а н д р. Что с тобой творится, Ваня? В глазах все время слезы, по ночам…

И о а н н. И ты слышал?

А л е к с а н д р. Слышал. Сегодня ночью ты несколько раз принимался петь. А потом звал куда-то Марию.

И о а н н. О Господи!

А л е к с а н д р. Влюбился ты, брат, в Марию. Другой причины не вижу.

И о а н н. Муторно на душе. Отец Яков… Отец ректор со своей проповедью. А тут еще Кроха…

А л е к с а н д р. Слушай, Ваня. А Мария не заболела?

И о а н н. Как заболела?

А л е к с а н д р. Она со вчерашнего дня не приходит в храм.

И о а н н. Да, сегодня ее в храме не было.

А л е к с а н д р. Я бы на твоем месте навестил ее.

И о а н н. Не могу я, Александр. Отец Яков слово с меня взял. Да и боюсь я. Уж больно ласково она имя мое произносит.

А л е к с а н д р. Ну и что?

И о а н н. Так произносила мое имя одна девушка… До выпускного класса я боялся девчонок. А перед экзаменами взял и влюбился. Она на Марию была похожа. Красавица, глаз не отвести! Голос ей мой нравился. Она мне так и сказала. Ты высоко взлетишь. Только имя у тебя какое-то несовременное — Ваня, Ванечка, Иванушка. Так и прет дурачок из бабушкиной сказки. Хочешь пользоваться успехом у девочек — смени имя. Обид на людей я не держу. А эта зацепилась в памяти.

А л е к с а н д р. Надо было тебе, как Иеремия, взять другое имя.

И о а н н. Иеремия отрекся от родителей и от имени, которым они его нарекли. А я хоть и сирота, но чту и буду чтить память о тех, кто даровал мне жизнь.

А л е к с а н д р. Благородно. Но как быть с Марией?

И о а н н. Сходи к ней, Александр. Узнай, почему она в храм не приходит.

А л е к с а н д р. Ладно, схожу, узнаю, а дальше что?

И о а н н. Век тебе буду обязан. А ей скажи, что я… Нет, просто передай мой поклон.

Александр уходит. Появляется И е р е м и я. Маска разогналась было за Александром, но потом раздумала, осталась.

И е р е м и я. За какие деяния ты ему обязан?

И о а н н. Больную Марию он согласился навестить.

И е р е м и я. Ах, он согласился навестить. Какое великодушие.

И о а н н. Не любишь ты его, Еремушка.

И е р е м и я. А за что его любить? За то, что он все время спектакли разыгрывает? Нас с тобой высмеивает. Я видел, как он с Крохой шептался. Наверно, на тебя натравлял. Думаю, и Мария в заговоре с ним…

И о а н н (переживая). Не говори про нее худого слова.

И е р е м и я (удивленно). Да ты, никак?..

И о а н н (сквозь слезы). Тяжело мне, Еремушка. С одной стороны — отец Яков. С другой — Мария. А тут еще Кроха… Прости, помолиться мне надо… (Уходит.)

И е р е м и я. Ну и круговерть. И все он, он…

Затемнение.

И о а н н (крестясь, шепотом). О Господи! Прости земные грехи мои и призови душу мою. Я всегда был верным твоим слугою. Я нес людям свет твоего учения. Ибо так было угодно воле твоей…

Входит М а с к а, у нее в руках конверт. Она прислушивается к молитве Иоанна.

Зачем же ты испытываешь меня? Зачем наполнил мою душу греховной жаждой? Пошли мне, Господи, благословение на достойную кончину…

Маска кладет на пол конверт, улыбается.

(Испуганно озираясь.) Что это? Господи, да что бы то могло значить? Так и есть, от Марии. (Читает.)

Г о л о с М а р и и. Здравствуйте, Ваня! Болезнь не позволяет мне посещать церковь. Если бы вы знали, как мне хочется спросить Вас обо всем непонятном. Будьте же так снисходительны, навестите меня. Мне кажется, увидев Вас, я сразу почувствую себя лучше. Приходите сегодня же, сразу после получения этой записки. Умоляю Вас! Представьте, что я стою перед Вами на коленях…

Услышав голос Марии, Иоанн преображается, его лицо выражает радость, издали наплывает мелодия песни. Голос Марии неудержимо влечет Иоанна к себе. Он, как заколдованный, идет на этот голос, погружаясь постепенно в темноту.

Слышны раскаты грома. Шум дождя. Постепенно высвечивается большая комната Марии. В правом углу икона Богородицы, в центре — круглый стол, заставленный всякой снедью. Слева видна дверь на кухню. В комнате М а р и я и В е р а.

М а р и я (выглядывая в окно). Зачем я написала ему такое глупое письмо?

В е р а. Ой, подруженька, что-то я тебя не пойму. В кого ты из них влюбилась: в Александра или в этого голосистого?

М а р и я. При чем тут Александр?

В е р а. Но действуешь-то ты по его сценарию. И письмо писала под его диктовку.

М а р и я. Ну написала, а теперь стыдно.

В е р а. А за икону не стыдно?

М а р и я. И за икону стыдно.

В е р а. Так сними ее. И просто, без лишнего маскарада объяснись с ним. Если он не отпетый фанатик, то поймет.

М а р и я. Александр говорит, что без маскарада ничего не выйдет. Я эту икону всего на один вечер выпросила. (Выглядывая в окно.) Дождь-то будто из ведра льет.

В е р а. Допустим, из семинарии ты его вырвешь, а дальше что?

М а р и я. Дальше у него консерватория, сцена, слава!

В е р а А у тебя?

М а р и я. Не знаю… Я тоже буду учить детей…

В е р а. Вскружит ему слава голову. Бабы-то на голосистых мужиков будто осы на мед кидаются. И останешься ты, девонька, у разбитого корыта.

М а р и я. А если я его люблю? Если по ночам мне голос его снится… Вскакиваю среди ночи и давай по комнате метаться, горю вся, уши закрываю, а избавиться не могу.

В е р а. Значит, ты всерьез заболела, Машенька…

М а р и я (выглядывая в окно, радостно). Господи! В такой-то ливень. (Спешит к двери.) Входите, учитель…

Входит И о а н н, он промок до последней нитки.

И о а н н (стесняясь своего вида). Простите… Дождь на улице… Вот я и того… (Вере.) Вечер добрый…

В е р а (смущенно). Здравствуйте…

М а р и я. Не смущайтесь, будьте как дома. Снимайте ваши одежды… Ах, боже, что я такое говорю. Как же быть? Идите в ванную. Как только одежды отожмете… так сразу закутайтесь в простыню…

И о а н н. Может, мне лучше вернуться в семинарию?

М а р и я. Господи, да вы, никак, дрожите?.. Ну конечно! Снимайте все. Иначе я примусь сама раздевать вас…

И о а н н (испуганно). Упаси Господи! Где ваша ванная?

М а р и я (беря его за руку). Пойдемте.

Уходят.

В е р а (удивленно). Что с ней творится? Ее просто не узнать.

Спровадив Иоанна в ванную, М а р и я тут же возвращается.

М а р и я (растерянно). Пришел… Как же мне теперь быть?

В е р а. Не знаю, подруженька, не знаю, но боюсь за тебя…

Появляется И о а н н, закутанный во все белое.

И о а н н (стеснительно). Мне можно войти?..

М а р и я (всплеснув руками). Ой, вы похожи на святое видение. Присядьте пока на диван.

И о а н н (пятясь к двери). Что вы… Я лучше постою…

М а р и я. Раз вы попали в мою обитель, то я обязана спасти вас от неминуемой простуды. Вы не стесняйтесь.

И о а н н. Я совсем не стесняюсь… Я ведь того, мужчина… Да и поздно уже…

М а р и я (удивленно). Господи! Какой вы, право! А я-то думала, вы взираете на меня как на сестру во Христе.

И о а н н (тоном учителя). Во Христе Иисусе, Мария.

М а р и я. Пусть будет по-вашему. Вы, можно сказать, мой духовник. А у вас вон какие думки в голове…

И о а н н. Что вы, Мария! Кроме братской любви, я в мыслях ничего не держу… Я опасаюсь, как бы мое вынужденное облачение в сии одежды не было кем-нибудь превратно истолковано…

М а р и я (взглянув на Веру). А кому тут толковать? Вера заглянула ко мне на минутку. Пока ваше одеяние просохнет, давайте перекусим.

В е р а. Мне пора… До скорого свидания. (Уходит.)

И о а н н. Мария, я не употребляю скоромного… (В сторону двери.) Она небось в мыслях осуждает меня?

М а р и я. Нет, не осуждает. (Наливает вина.) В писании говорится: «Вино веселит сердце человека». Так давайте выпьем по единой чарочке кагорчика за Христово учение.

И о а н н (уступая). За учение Христово грех, конечно, не выпить. Тем паче что вы угощаете меня кагором, а сей напиток есть кровушка Христова. (Морщится, но все же пьет, быстро закусывает.) Однако, Мария, в писании есть и такие слова: «Не хлебом единым жив будет человек, но великим словом, исходящим из уст Божьих».

М а р и я. Я об этом знаю. Разрешите задать вам несколько вопросов по Библии.

И о а н н (продолжая закусывать). Спрашивай, сестра…

М а р и я. Помните, вы сказали, что Господь более благосклонен к монахам, чем к женатым священникам?

И о а н н. Я и сейчас готов повторить то же самое.

М а р и я. Тогда как же понимать заповедь отца небесного людям: «Плодитесь и размножайтесь»?

И о а н н. Заповедь обращена к женскому полу. Ибо Творец изрек ее после искушения Евою Адама.

М а р и я. Но одна женщина выполнить ее не может.

И о а н н (растерянно). Истинно так, Мария…

М а р и я (наступая). Вы как-то убеждали меня, что любовь между мужчиной и женщиной великий грех. А в писании есть такое наставление: «Более же всего имейте усердную любовь друг к другу, потому что любовь покрывает множество грехов».

И о а н н (поучительно). Духовная любовь, Мария. Господи, как же без меня тут заблуждались.

М а р и я. Вы уж, Ваня, простите меня грешную… В прошлый раз вы собирались рассказать мне о празднике Благовещения.

И о а н н (воспрянув духом). Этим праздником мы вспоминаем начало искупления человечества. Благовестие, сделанное пресвятой деве Марии архангелом Гавриилом, о ее непорочном зачатии и предстоящем рождении Христа-Бога.

М а р и я. Как же это?..

И о а н н (увлеченно). Видите ли, всякий человек рождается от хотения мужа. А сие есть порок. Что же касается девы Марии, то у нее все произошло от Духа Святого, снизошедшего на нее. И это чудо знаменовало собой явление в мир стоящего выше пророков. Да, вот послушайте, как в стихах это звучит: (Читает.)

М а р и я (наполняя рюмки). Вы так выразительно читаете стихи. Давайте выпьем за непорочное рождение Христа.

И о а н н (боясь прогневить бога, крестится). Если за рождение, то я, пожалуй, не откажусь. (Перекрестившись, пьет.)

М а р и я (пересев с табурета на диван, удивленно). Чего вы дрожите? (Наполняет рюмки.) Надо выгонять хворь! Вам лучше всего до седьмого пота изойти. Терпите, Ваня.

И о а н н. Поздний час уже. Братия небось после полуночницы ко сну отошла. А я, что тот Ной, прикладываюсь к сей мерзкой бутылке. (И вдруг сквозь слезы.) Господи, лучше бы я исполнил замысел свой… Зачем ты даровал рабу своему сию минуту казни?

М а р и я (будто ужаленная). Вы хотели умертвить себя?

И о а н н. Письмо твое остановило меня… Голос твой показался мне голосом истины, веры. Я, как малое дитя, обманулся твоей красотой, Мария. Я спешил на исповедь, а пришел на искушение… Учитель прав: средь людей трудно найти человека, но еще труднее зажечь факел веры в душе красавицы…

М а р и я (потрясенная). Значит, вы разгадали мой обман?.. Вы осуждаете меня?

И о а н н. Ты не виновата, Мария… Надо мной многие потешаются… И они не виноваты. Со стороны я, наверное, кажусь недоумком, а может, и того хуже… Вот и подстрекаю людей к разным соблазнам. Человеку трудно удержаться, чтобы не высмеять себе подобного…

М а р и я. Но я не собираюсь, у меня и в мыслях не было желания высмеять вас… Все это не мое… Все это обман, ложь, но все это не мое. Меня научили, мне подсказали… (Сквозь слезы.) На душе у меня совсем другое… Мне стыдно вам в этом сознаться, но я люблю вас, Ваня… И не как сестра во Христе, а как грешная женщина… (Плачет.)

И о а н н (встав на колени, смотрит на икону, крестится). Господи, зачем ты снова испытываешь меня? Я стоял уже на пороге спасения… Теперь ты видишь ее слезы… Грешен я, о Господи! Лиши меня жизни, веры, всех щедрот своих, но я люблю ее.

Свет гаснет.

В классе заметное оживление. С е м и н а р и с т ы переглядываются, нетерпеливо ерзают на табуретках. С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч некоторое время молча смотрит в пространство, затем, словно очнувшись, набрасывается на учеников.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (сердито). Чего у вас такие масленые рожи? У, коты! Радуетесь грехопадению ближнего своего? Ну разве можно называть вас духовными братьями. (После паузы.) Каждому небось охота знать, где сейчас Иоанн? На покаянии у отца ректора. Другой бы на его месте руки умыл, а он испрашивает разрешения на брак. Отец ректор, конечно, согласится. Чего ухмыляетесь? Кто из вас способен на такое деяние?

П а в е л. Говорят, отец Яков занемог?

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Слег, бедолага. Но Бог не оставит его…

Входит о т е ц В а с и л и й, следом за ним робко переступает порог И о а н н. Семинаристы дружно встают, каждый старается не смотреть на Иоанна. Появляется торжествующая М а с к а.

О т е ц В а с и л и й (строго). Садитесь! (Сакердону.) Я прерву ваш урок на две-три минуты. (Семинаристам.) По семинарии поползли слухи, будто один из лучших учеников отрок Иоанн, не испроси благословения у своего духовника и разрешения у меня, самовольно отлучился из стен нашего богоугодного заведения. (Смотрит на Александра.) Тот, кто распространяет сии слухи, заведомо возводит хулу на собрата своего. Ибо Иоанн, посетив с моего позволения занемогшую рабу божью Марию, вынужден был выслушать исповедь ее. Слезное покаяние заблудшей овцы, жажда прильнуть пересохшими губами к источнику веры не могли не тронуть струны отзывчивого сердца отрока Иоанна. Движимый возвышенно-благородным чувством сострадания, на кое способен только человек, готовящий себя к постригу, он, естественно, не мог прервать затянувшееся покаяние, чем и объясняется его позднее возвращение в семинарию.

И о а н н (растерянно). Простите, отец ректор, но я…

О т е ц В а с и л и й (Иоанну). Садись на свое место! (Сакердону.) Продолжайте урок. (Направляется к двери.)

Семинаристы встают.

(Возвращается.) Сегодня, после утреннего богослужения, ко мне подходили семинаристы с жалобой, что отцы наставники не разрешают им встретиться с бывшим священником Никодимом Крохой. Сей запрет, по их разумению, якобы вызван тем, что мы опасаемся, как бы крамольные речи Никодима не повлияли на ваше шаткое умонастроение. (Вопросительно смотрит на Александра.) В народе есть пословица: волков бояться — в лес не ходить. Если первый встречный, к тому же, как это ни горестно признавать, духовно заблудший человек, может поколебать ваши убеждения, то скорбеть и презирать надо не пороки искусителя, а греховную сущность и ложное усердие самого искушенного. (Сакердону.) Ваш бывший воспитанник дожидается за дверью. Надеюсь, вы сумеете представить его отрокам, дабы никто из них впредь не смел сомневаться в нашем великодушии.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (растерянно). Я что-то плохо соображаю… Вчера у Крохи случился сердечный приступ. Врач настаивал немедля уложить его в больницу…

О т е ц В а с и л и й (перебивая). Врач настаивал на одном, а семинаристы и сам Кроха настаивают на другом. Выбирайте. (Перекрестив семинаристов.) С Богом! (Уходит.)

Семинаристы, перекрестившись, молча смотрят на растерянного учителя. Входит К р о х а. Одет он скромно, волосы взлохмачены, движения замедленные, но неуверенные, нервные. Семинаристы внимательно разглядывают его.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (отечески). Входи, сынок… Как твое здоровье?

К р о х а (приветливо). Здравствуйте, Сакердон Васильевич!

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Здравствуй… Проходи, садись.

К р о х а. Вы лучше посадите ваших учеников. А я, с вашего позволения, буду говорить с ними стоя.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (семинаристам). Садитесь. Вот вы и добились своего. Видите, человек едва на ногах держится. (Крохе.) Говори, сынок.

Семинаристы садятся. Кроха некоторое время внимательно их разглядывает.

К р о х а. Действия мои, коими я старался привлечь ваше внимание к своей особе, видимо, настолько унизили мое человеческое достоинство, что даже отец ректор счел за благо разрешить вам встречу со мной. В ваших глазах я читаю удивление, сострадание и осуждение. Каждый из вас по-своему, наверно, прав…

И е р е м и я (вставая). Простите, я даже не знаю, как обращаться к вам. Но, судя по вашему вступлению, вы трезво оцениваете свое положение. Поэтому я хочу сразу спросить вас: на какой высоты авторитет вы собираетесь опираться, вступая с нами в разговор о вере? (Садится.)

К р о х а. О вере? Нет, я пришел говорить с вами не о вере, а о таланте. И тут я, как все одержимые люди, могу опираться только на свою выстраданную убежденность.

И е р е м и я (вставая). Мне хотелось бы знать, что вы, в вашем нынешнем положении, считаете выстраданной убежденностью?

К р о х а. Моя убежденность заключена в том, что человек есть самый зрелый, самый совершенный плод матери Природы. Не боги породили человека, а человек своим талантом, своей фантазией породил богов.

Н и к о н (вставая). Извините. Эта «истина» провозглашена атеистами давно. Но вы, как священник, вряд ли станете отрицать, что в наши дни многие даже самые талантливые люди заняты богоискательством.

К р о х а. Не стану. Ибо человек, особенно одаренный, извечно занят поиском самого себя.

Н и к о н. Простите. Если вы являете человека, который в отличие от нас грешных уже нашел себя, то подумайте, какова цена вашему «прозрению».

А л е к с а н д р (возмущенно). Это удар ниже пояса!

К р о х а (Никону). Больно, но справедливо. Я нашел себя слишком поздно. Именно это обстоятельство подтолкнуло меня к решительным действиям. Несколько дней я домогаюсь встречи с Иоанном, но он прячется от меня… А я хочу на собственном примере…

И о а н н (взволнованно). Сакердон Васильевич, я дал слово отцу Якову. Разрешите мне удалиться…

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Я не могу поступить против воли отца ректора. (Крохе.) Говори, сынок.

К р о х а. Вы, Сакердон Васильевич, тоже приложили руку к моей судьбе. Помните, как я метался в агонии? Почему вы не спасли меня? У вас жестокое сердце, учитель… Я… я…

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (боясь услышать жестокий приговор). Не произноси страшных слов! Только не из твоих уст…

К р о х а (жестко). Уходите в мир! Идите к людям, проживите остаток дней достойно звания человека.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (обреченно). Я дал клятву умирающей жене…

К р о х а. Вы дали жене клятву. Я, в свое время, дал клятву фанатику. (Вглядывается в Иоанна.) Иоанн, вы хотите знать, что сталось с моим голосом? Мне, как и вам, всегда хотелось петь. А священнику петь мирские веселые песни заказано. Вот я и топил песню в вине. Чем больше я заливал ее, тем неудержимее она рвалась на свободу. Среди ночи я убегал в лес и там давал ей волю. Рвал глотку до изнеможения. Потом неделями хрипел и плакал…

И е р е м и я (вежливо). Значит, вы в свой талант веруете больше, чем в Бога?

К р о х а (Иеремии). Детство мое прошло в религиозной семье. Веру в Бога я впитал с молоком матери. Но жизнь излечила меня. Прихожане помогли выпутаться из липкой паутины. Наивными, казалось бы, вопросами они заставляли меня еще и еще раз вдуматься в противоречия святого писания. И я искренне ломал голову. Церковь требовала от нас нравственной чистоты. Но почти на каждой странице «Жития святых» смакуются всевозможные пороки.

И е р е м и я (вскакивая). Простите, учитель, но я не могу слышать злостного навета на святую матерь-церковь!

А л е к с а н д р (одергивая). Заткни уши! (Крохе.) Нам бы хотелось знать самую изначальную причину. Ведь кроме таланта у человека есть еще и совесть.

К р о х а (не сразу). Первейшей из причин, взбунтовавшей мою совесть, является таинство исповеди. Священнику порой приходится выслушивать такое, что волосы встают дыбом. Кто только не приходит к нему на покаяние. И воры, и злодеи, и блудницы. Нам строжайше наказано облегчать души грешников. Строго хранить тайну исповеди. Слушаешь иного прихожанина и думаешь: «По тебе, братец, давно тюрьма истосковалась». Но вместо того чтобы преступник терзался, чтобы совесть мучала его за совершенные злодеяния, мы великодушно снимаем с него это бремя. «Прощаются тебе грехи». Иди, мол, свинствуй дальше. Церковь простит любой грех. Мы как бы подстрекаем его на новое преступление. Больше: мы являемся соучастниками многих злодеяний. Пусть даже невольными.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (испуганно). Что ты несешь? Ты возводишь хулу на матерь-церковь! Бог навсегда отвернется от тебя!

К р о х а (страстно). Ерунда! Бог не может отвернуться от образа и подобия своего. Он растворен в нем. Он плоть, кровь и дух его.

И о а н н. Выходит, каждый из нас почти Бог?

К р о х а (твердо). Да, Ваня! Сама Библия утверждает, что человек создан по образу и подобию Творца. Значит, каждому из нас дано право сказать: «Я — творец. Я — всемогущ! Я — венец сущего! Мне подвластно все: земля, небо, планеты Вселенной. Я призван царствовать. Мой жезл — разум, талант, совесть!»

И о а н н (крестясь). В вас взбунтовалась гордыня!

Н и к о н. Вы посягаете на основу основ христианской веры!

А л е к с а н д р. А как же быть с утверждением святого писания, где говорится: человек есть червь, овца в стаде, раб, слуга Бога?

И о а н н. Да, как быть?

К р о х а. Человек всегда боялся собственного разума. Не доверял силе своего таланта. Искусственно ограничивал свою свободу. Религия только узаконила патологические слабости человека. Но истинная вера и сон разума — несовместимы! Чтобы верить, надо знать. Абстрактная вера есть ложь, самообман, невежество!

И о а н н (привставая). Что вы говорите?! Отними у человека веру, и он превратится в бесстыдное животное.

К р о х а (с вызовом). Нет, Ваня! Снимите с человека цепи раболепства, и он воспарит. Не гните его к земле. Не унижайте, не опутывайте догмами. Ибо всякая догма есть величайшее зло! Она убивает творчество! Порождает крамолу, тормозит движение. А только в вечном движении заключена суть разума бытия!..

И о а н н (крестясь, пятится к двери). Я к отцу Якову… Он ждет меня… он не здоров… (Убегает.)

Кроха делает несколько неуверенных шагов вслед за Иоанном, судорожно ловит ртом воздух, опускается на колено, слезы катятся по щекам.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (подхватывая его). Встань, сынок… Он недостоин твоих слез, твоих страданий… (Пытается поднять, семинаристам.) Откройте окна! Ему нужен глоток свежего воздуха…

Издали наплывает перезвон колоколов, все будто застыли, прислушиваясь. Маска подходит к иконе, зажигает свечу, берет ее в руки, выходит на авансцену. Свет медленно гаснет.

Ночь. Большая комната, вдоль стен стоят кровати. В красном углу висит икона. Входят А л е к с а н д р и И е р е м и я. Маска по-прежнему стоит на авансцене, смотрит на горящую свечу.

И е р е м и я (возбужденно). Ты видел! Божья кара настигла его в самый крамольный момент.

А л е к с а н д р. Помолчи. (Снимает верхнюю одежду.) Человек богу душу отдает, а ты торжествуешь.

И е р е м и я. Не богу, а черту. Потому, наверное, так долго мучается.

А л е к с а н д р (оглядываясь на дверь). Послушай, Ерема. Зачем ты все время разыгрываешь из себя святошу-фанатика? Ну, на годы учебы тебя хватит, а дальше?

И е р е м и я. Ты ждешь моей исповеди?

А л е к с а н д р. Я жду, когда ты найдешь самого себя.

И е р е м и я. Искать надо не мне, а тебе.

А л е к с а н д р. Хорошо. Давай поищем вместе. Я помогу тебе, а ты мне…

Маска, уловив крамолу, входит в комнату, ставит на стол свечу. Появляется М и х а и л.

М и х а и л. Врач говорит, что жизнь Крохи висит на волоске.

А л е к с а н д р. А где Иоанн?

М и х а и л. В храме. Стоит на коленях перед иконой Спасителя и плачет. Вид у него будто у чокнутого.

И е р е м и я. Нашкодил, вот и замаливает грехи. Пусть скажет спасибо отцу ректору, что он спас его репутацию.

А л е к с а н д р. Ты уверен, что отец ректор спасал репутацию Иоанна?

Входят Н и к о н и П а в е л.

Н и к о н (раздеваясь). Велено всем помолиться богу и отойти ко сну.

А л е к с а н д р. А как же Кроха?

Н и к о н. Мы теперь ему не поможем. Его жизнь в руках Всевышнего.

П а в е л. Тяжело на душе, и откуда он свалился на нашу голову?

И е р е м и я. Кто-то из нас его позвал. А вот кто?

А л е к с а н д р (с вызовом). Допустим, что я!

И е р е м и я. Ты?! (После паузы.) Впрочем, чему я удивляюсь. Только кто дал тебе право? Кто?!

Н и к о н. Не кипятись. Завтра отец ректор потребует от Александра продолжения проповеди «Совесть и люди».

И е р е м и я. Он будет, как всегда, предлагать крамольные варианты, а мы промолчим?

А л е к с а н д р (спокойно). А ты не молчи. Если ты не пощадил родителей, то почему бы тебе не предать и собрата своего?

И е р е м и я (подходя к Александру). За что ты презираешь меня?

А л е к с а н д р. За ложное усердие. С виду ты святее патриарха. А в душонке кромешный ад. Вот и юродствуешь, сиротой прикидываешься.

И е р е м и я (нервно). Я не прикидываюсь! От родителей я ушел давно. Сразу после того, как они стали на моих глазах изменять друг другу. Я не вынес, я закончил с золотой медалью школу и убежал от них в другой мир… Передо мной были открыты двери институтов. Но я предпочел семинарию…

А л е к с а н д р. Почему?

И е р е м и я (с вызовом). В отместку родителям!

А л е к с а н д р. Тут-то собака и зарыта! Месть никогда не перерастает в веру. По себе знаю. Твоя набожность — дырявая ширма. Ты поэт, Ерема. И хороший поэт. Я читал твои стихи. Ты восторгаешься красотами мирской жизни. Пишешь о любви, о космосе…

И е р е м и я (потрясенный). Ты шпионил за мной?!

А л е к с а н д р. Шпионил! Я знаю, где ты прячешь «крамольную» тетрадь. Ты написал отличную поэму. Но ты трус, ты не доверяешь собственному призванию. Если ты одержим идеей нравственно и духовно совершенствовать человека, то настоящий поэт на этом поприще может сделать гораздо больше, чем самый истовый пастырь стада Господня.

И е р е м и я. Замолчи! Я вырву тебе язык!

А л е к с а н д р. Сперва вырви себе! Ты накинулся на Кроху, что он сравнивает человека с Богом. А сам о чем пишешь? Вот строки из твоей поэмы «Конец света». (Цитирует.)

Н и к о н. О ком это он?

А л е к с а н д р. О последней женщине земли. В религиозном экстазе слуги господни уничтожают все Евино племя. И наш Ерема подводит черту. (Читает.)

П а в е л (удивленно). Вот те и на!

Н и к о н. «Себе подобному великому творенью»? Хорошо.

И е р е м и я (сквозь слезы). Бог вам не простит! Вы подвергаете меня искушению. Вы пытаете, вы распинаете мою веру!

А л е к с а н д р. Довольно разыгрывать фанатика, Ерема. Если твоя тетрадь попадет к отцу ректору, то…

И е р е м и я (Александру). Ты уже предал меня.

А л е к с а н д р. Пока нет. Но ты сам предаешь себя? Каждый день предаешь! Страшнее этого предательства ничего на свете нет. Вот что я в газете вычитал. Послушайте. (Достает газету, читает.) «Мне двадцать два года. Я студент из Франции. Пока существует атомно-нейтронная угроза человечеству, пока множат свои ряды фашисты, пока расисты убивают своих собратьев, я не могу, я не имею права на пассивное миросозерцание. Я должен, я обязан действовать. С этих страниц я хочу обратиться к своим ровесникам: массовое увлечение алкоголем, наркотиками, религиозным дурманом — это дезертирство с поля боя политических сражений, это самопредательство! Вы предаете не только себя, но и свое будущее, будущее планеты Земля!..»

П а в е л. Самопредательство. Страшное слово.

А л е к с а н д р. Страшнее не придумаешь. (Иеремии.) Почитай свою поэму, Ерема. Ты ведь тоже озабочен будущим нашей планеты.

Н и к о н (Александру). Перестань казнить его.

П а в е л. Сашка прав. Давай, Ерема, где твоя крамольная тетрадь?

И е р е м и я. Спроси у шпиона Александра.

А л е к с а н д р (подходя к иконе). Так и быть, братия, я, с разрешения Еремы, почитаю вам его поэму «Мысль человека».

Маска достает из-за иконы тетрадь, вручает ее Александру.

П а в е л (разыгрывая Иеремию). Какое святотатство! Хранить крамольную тетрадь за святой иконой. Этого ни Бог, ни отец ректор тебе не простят.

А л е к с а н д р (открыв тетрадь, читает).

П а в е л (восхищенно). Во дает!

А л е к с а н д р (продолжая).

И е р е м и я (срываясь на крик). Я ненавижу вас! Я думал, вы… Нет, вы не братья! (Вырывает тетрадь у Александра. Хлопнув дверью, убегает.)

Семинаристы молча переглядываются.

Н и к о н. Ну что, ты этого добивался?

А л е к с а н д р (после паузы). Если Иеремия и Иоанн поверят в свой талант, то и мне здесь делать больше нечего…

Н и к о н. Ну и уходите! На ваше место придут другие.

А л е к с а н д р. Ты, к сожалению, прав. Сюда будут приходить до тех пор, пока человек не осознает, что он есть, как говорит наш Ерема, «соцветье всех начал». Путь к постижению собственного «я», видимо, самый трудный.

М и х а и л. Кроха убедил тебя, что ты есть Бог!

А л е к с а н д р. Да, убедил! Я — Бог! Я — Черт! Я — змий-искуситель! Хочу — творю добро. Хочу — зло. Мне все подвластно. Могу любить! Могу ненавидеть. Могу страдать от боли другого. Или хохотать над трагической участью собрата по вере. Во мне столько же человека, сколько и зверя. Мне надо жало гада и крылья птицы. Во мне заложен созидатель и разрушитель. Продолжатель рода и убийца!

Н и к о н. Чтобы обуздать в себе убийцу, надо верить в Бога!

А л е к с а н д р. Нет! Человек должен верить в человека. Только эта вера спасает человечество от самоуничтожения.

Н и к о н. Человек без воли свыше никогда этого не поймет.

А л е к с а н д р. Поймет. Для того ему и дарована самая тяжкая ноша.

Н и к о н. Какая?

А л е к с а н д р. Разум!

Н и к о н. Ты встал на кривую дорожку Крохи!

А л е к с а н д р. Моя дорога прямая. Кроха восстал против конкретного обидчика. А если я взбунтуюсь, то… (Резко махнул рукой.)

Н и к о н. Ты замахнешься на самого Господа?

А л е к с а н д р (с вызовом). На всех богов! На все религии мира! На всех и вся, кто встал на пути человека к постижению величайшей истины!

Н и к о н (настороженно). Какой?

А л е к с а н д р. Собственной сущности. Вершин своего духовного могущества и глубин животного ничтожества. Из этих противоположных начал создан венец природы. За ним, а не за богами право выбора. И от этого выбора сейчас зависит все!

Н и к о н (строго). Довольно. Я не желаю тебя слушать.

П а в е л. Хватит про человека. На душе и без того… Расскажи лучше что-нибудь веселенькое.

А л е к с а н д р. Вот тебе доказательство нашей многоликости. Люди корчатся, страдают от душевных мук, а нам подавай развлечения. Мы равнодушны к добру и злу. Равнодушие — вот ахиллесова пята века!..

Маска неожиданно заулыбалась, потом, направляясь к авансцене, засмеялась вслух, потом стала хохотать все громче и громче.

Входит С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч. Его никто не замечает. Держась за сердце, он прислоняется к двери, прислушивается к хохоту.

С а к е р д о н В а с и л ь е в и ч (задыхаясь). Смейтесь, дьяволы! Ну! Чего вы не хохочете вместе с Сатаной?! Вы его ближайшие пособники!.. Вы довели человека до сердечного удара… (Сквозь слезы.) Так смейтесь же! Торжествуйте! Но сперва выслушайте мое обличительное слово… (Покачнувшись, медленно приседает на пол.)

Семинаристы словно бы застывают в немых позах. Сакердон Васильевич пытается встать, но силы ему отказывают, и он, обхватив голову руками, плачет.

А л е к с а н д р (срываясь на крик). Он должен жить, он обязан жить! (Убегает.)

На авансцене И о а н н, волосы взъерошены, он стоит на коленях.

И о а н н (сквозь слезы). Господи! На меня снизошло озарение. Кроха подсказал мне окончание проповеди отца ректора «Совесть и люди». Завтра я прочту… завтра я потрясу всех! (Вглядываясь в глубину сцены.) Что это? Опять наваждение? Я воочию вижу три духовные начала…

Из глубины сцены, словно привидения, медленно выплывают т р и ж е н с к и е ф и г у р ы в темных накидках. Иоанн неистово крестится.

Вот они: Совесть, Истина, Вера. Совесть похожа на Марию. Сколько скорби в ее лице. А Истина и Вера на…

Появляется А л е к с а н д р, впервые вид у него удрученный, он потрясен.

А л е к с а н д р. С кем ты тут разговариваешь? (Разглядывает Иоанна.) Что с тобой?

И о а н н (заговорщически). Тихо. Поклонись им.

А л е к с а н д р. Кому?

И о а н н. Совести, Истине и Вере. Поклонись, пока они не растворились во мраке.

А л е к с а н д р (приложив руку ко лбу Иоанна). У тебя, кажется, горячка.

И о а н н (шепотом). Давай покаемся в наших грехах. Ты видишь, они в трауре. Печальнее всех Совесть. Боже, как она похожа на Марию. (Кланяется.) О три великих начала! Простите нас грешных…

А л е к с а н д р (невольно опускаясь на колени). Ваня, прости меня, если можешь. Я виноват перед Крохой. Я пригласил его во имя спасения Таланта. И, кажется, достиг цели. Но какой ценой! Ему плохо, Ваня, очень плохо… А спасенный ценою жизни — вечный должник Совести… Прости меня, Ваня…

И о а н н (крестясь). Кажется, ты на истинном пути к прозрению. Твое признание тронуло их сердца.

Видения, сняв темные покрывала, предстают в ослепительно белых одеяниях. Появляется растерянная М а с к а. Она пытается заслонить белые видения.

Смотри, они снимают траурные покрывала.

Наплывает торжественная мелодия.

Я слышу их голоса. Они поют гимн Надежды. Боже мой! Я не могу сдержаться! Я отрекаюсь от клятвенного слова! Я хочу петь!.. (Встает, улыбается, поет.)

Голос Иоанна сливается с мелодией гимна.

На сцену выходит встревоженный о т е ц В а с и л и й, следом за ним появляются о т е ц С е р г и й, Н и к о н, П а в е л, М и х а и л. Маска помогает отцу Василию встать на кафедру, он произносит, видимо, обличительную речь в адрес Александра. Отец Сергий и семинаристы Никон, Павел, Михаил истово крестятся. Вскоре на сцене появляются П р о ф е с с о р и о т е ц Я к о в, они спорят о судьбе Иоанна. Профессор садится за белое пианино, аккомпанирует гимну Надежды. Отец Яков опускается на колени перед иконой, молится. Маска выводит из-за кулис И е р е м и ю и смертельно уставшего С а к е р д о н а В а с и л ь е в и ч а. В руке у Иеремии «крамольная» тетрадь, он что-то записывает в нее. Сакердон Васильевич, остановившись между отцом Василием и поющим Иоанном, так и застывает как бы на распутье. Тем временем черный задник, на фоне которого игрался спектакль, начинает медленно раскрываться, сцену заливает ослепительно белый свет.