Рапорт из Штутгофа

32. 10 МАРТА

Мы вышли из лагеря и свернули в Навиц. Снег хлестал по лицу. Ничего не было видно, и нам приходилось лавировать между грузовиками и повозками, которые в любой момент могли двинуться в путь. Пьяные немецкие солдаты кричали нам вслед ругательства и били отставших прикладами. Когда мы свернули на шоссе, появился — Чёрный; он был пьян, едва держался на ногах и громко ругался. Он двинул прикладом двух заключённых, которые недостаточно проворно освободили ему дорогу.

На шоссе фельдфебель скомандовал «стой», чтобы, хоть немного привести колонну в порядок. Мы подравнялись, но ненадолго, так как через минуту сошли с шоссе на тропинку, которая бежала вдоль железнодорожного полотна. Здесь можно было идти лишь в колонну по два, и ни о каком равнении уже не было речи. Справа темнел еловый лес.

Думаю, что у каждого здесь мелькнула мысль о бегстве. Вскоре мы услышали стрельбу в конце колонны. Были отчётливо видны вспышки огня, сопровождавшие каждый выстрел. Я не знаю, скольким заключённым удалось бежать, но один мой хороший друг, русский майор танковых войск, после этого исчез. Как-то он сказал мне, что сбежит при первом же удобном случае.

Примерно в полночь мы прошли через большой город, названия которого я не помню. На дороге стояли сотни немецких грузовиков, миномётов, танков и пушек, которые, по-видимому, застряли здесь надолго. Солдаты бегали взад и вперёд или просто сидели, ожидая дальнейших распоряжений. Мы лавировали между всей этой техникой и, наверное, могли бы легко удрать, но никто на это не решился, так как со всех сторон были немецкие солдаты.

Мы двигались всю ночь и к рассвету вышли на шоссе между Лемборком и Гдыней. Здесь тоже стояли сотни немецких повозок, танков, грузовиков и самоходных орудий. Два соединения непобедимой немецкой армии отступали с такой поспешностью, что столкнулись на развилке дорог и образовали гигантскую пробку. Теперь офицеры громко переругивались, выясняя, кто кому уступит дорогу. Фельдфебель всё время торопил нас. Ведь в любой момент могли появиться русские самолёты и разбомбить это беспорядочное скопление людей и машин.

Мы всё время слышали у себя за спиной гром пушек и разрывы снарядов. Через несколько километров шоссе повернуло на север и стало круто взбираться вверх. Вдоль шоссе одна за другой стояли тяжело нагруженные повозки. Лошади скользили, падали и уже не могли подняться. У обочины лежали трупы заключённых, у каждого была рана в затылке. Значит, перед нами шли другие колонны. А потом мы узнали, что и следом за нами шли колонны заключённых. Почти все они погибли. Эсэсовцы использовали их в качестве прикрытия от наступающих русских войск.

На склоне горы застрял большой фургон. У него сломалось колесо. Возле фургона стояло типичное семейство восточнопрусских крестьян: муж, жена, девочка-подросток и мальчишка лет десяти. Немного поодаль лежала женщина, уткнувшись носом в снег. Её голые ноги распухли и почернели от холода. Это была еврейская рабыня, принадлежавшая этому семейству. Она умирала, а хозяева поглядывали на неё равнодушно и чуть-чуть боязливо. Когда на следующий день мы стали свободными людьми и возвращались обратно, на этом же самом месте мы увидели её труп.

С колонной поравнялась лёгкая бричка, стараясь обогнать нас. В бричке ехали женщина и мужчина, который сидел на месте кучера с винтовкой между колен и хлыстом в руке. Заключённые были слишком измучены, чтобы обращать внимание на его крики. И лишь после того, как он пустил в ход свой хлыст, ему наконец дали дорогу.

Где-то позади раздался страшный грохот.

— Это не пушки, это разрывы снарядов, — сказал Фюглен, подходя ко мне. Ведь он воевал ещё в Испании и разбирался в военном деле.

Навстречу на мотоцикле промчался мальчишка из гитлерюгеида с двумя нацистскими девицами на заднем сиденье и автоматом на шее. Он наверняка спешил остановить наступление русских. «Хайль Гитлер!»

— Ты заметил, что немецкие солдаты вечно спорят: никто не хочет нести пулемёт, — сказал Ове.

И действительно, теперь ни у кого не было желания таскать пулемёты.

Около И часов утра мы свернули в маленькую деревушку. Она называлась Швезлин. Здесь уже почти не осталось жителей.

Фельдфебель приказал нам остановиться возле школы, а сам пошёл позвонить по телефону. Мы тем временем улеглись на каменную ограду или прямо на дорогу. Голодные, больные и измученные, мы больше не могли ступить ни шагу. На нас не осталось ни одной сухой нитки, а обувь совершенно развалилась.

— Мы идём в Пуцк. Там нас посадят на судно, — сказал один поляк, который выведал это у фельдфебеля. — До Пуцка минимум пятьдесят километров, и мы должны покрыть их за сегодняшний день без единой передышки.

Мы все отдавали себе отчёт в том, что это смерть. Никто из нас не мог бы преодолеть такое расстояние. И, кроме того, мы всегда опасались эвакуации по морю, ибо знали, что это означает.

Из школы вышел фельдфебель и коротко заявил, что мы временно остаёмся здесь. А он попытается устроить нас на ночь.

Где-то совсем рядом снова загрохотала артиллерия. Фельдфебель взглянул на часы и заторопил нас. Колонна заключённых прошла через всю деревню. Полил дождь. Мы вошли во двор большого хутора, который соединялся с другим хутором. Посовещавшись со своими помощниками, фельдфебель отправил почти половину заключённых наверх, на сеновал. Забирались они туда довольно долго, так как одновременно их надо было всех пересчитать. Когда последний заключённый исчез на сеновале, крышка люка захлопнулась, а внизу встал часовой.

Теперь фельдфебель заглянул в хлев. Там стояли лошади. И тут случилось нечто совершенно невероятное: фельдфебель подозвал кого-то из обитателей хутора, велел им вывести лошадей и вычистить хлев. Затем по полу была разбросана солома. Всё это время мы стояли во дворе под дождём. Ове и я изо всех сил прижимались к стене, чтобы с крыши на нас не капала вода. Вдруг мы увидели, как украинский шарфюрер, явно чем-то озабоченный, подошёл к фельдфебелю. Тот достал карту, и они изучали её несколько минут, изредка поглядывая на часы. Потом фельдфебель, как бы успокаивая, похлопал его по плечу, и украинец вышел из ворот.

Раздался громкий взрыв. Мы с Ове отскочили от стены. Фельдфебель посмотрел на нас и улыбнулся. Когда заключённые входили в хлев, он пересчитывал их медленно и громко. Потом двери закрылись и во дворе был выставлен часовой.