Русуданиани

ГЛАВА 5. ЗДЕСЬ СКАЗ О ЦАРЕ БЕДНЯКОВ НОДАРЕ И СЫНЕ ЕГО ГВАРДЖАСПЕ

Я был еще безбородым отроком, когда мой отец поручил меня ученым мужам нашего царства: «Возьмите его, и, пока не вразумите его по воле своей, пока не обойдете с ним все страны и не обучите его всем языкам, до тех пор я не стану о нем справляться и вы не приводите его ко мне».

Повели меня и принялись обучать многому. Я же боялся, что, пока не вразумят меня по своей воле мои наставники, не увижу я своих родителей, и потому днем и ночью молил господа: «Отверзни мои уши и очи, исполни разум мой премудростью и добродетелью, дабы выполнил я твою волю и не кончил своих дней безутешным вдали от родителей».

Внял владыка мольбе неразумного, милостиво снизошел к моей просьбе, и с его помощью за один год изучил я множество наук, так что воспитатели мои удивлялись. Повели они меня тогда по разным странам, обучили всем языкам, изучил я всякие книги, кроме гадания по звездам и песку. Но, тайно наблюдая за звездами, я так наловчился, что ни одна из них не ускользала незамеченной. Но я робел и не признавался в своих знаниях. Когда учителя мои садились считать звезды и предсказывать судьбу, я не оставался среди них, чтобы не проговориться.

Прошли мы множество чужих земель. Не видевший их не поверит тому, что познал я на суше и на море. Наконец решили они возвращаться домой и сказали: «Давайте-ка попытаем судьбу — придем ли мы домой невредимыми и встретят ли нас родные и близкие в здравии и благоденствии?» Потом обратились они ко мне: «Отчего ты не слушаешь и не наблюдаешь, чтобы быстрей научиться всему?» Я засмеялся и ответил: «Вы ничего еще не сказали, чему же мне учиться?» Усадили они меня рядом с собой и молвили: «Читать ты умеешь, язык знаешь, смотри и разумей! То, что сейчас увидишь и услышишь, — это и есть лучшее и испытанное гадание!»

Сели они и заглянули в астролябию. Они молчал] а я, по неразумению и юношескому легкомыслию, не удержался и воскликнул: «О горе! Мы собьемся с пуп и заблудимся!» Поняли они, что овладел я наукой угадывать судьбу, и спросили меня: «Ты сейчас это узнал или прежде наблюдал за нами?» Я отвечал: «До сегодняшнего дня не занимался я этим». Обидно им стало, но они не подали виду, только дали мне гадательную книгу и сказали: «А теперь скажи, что с нами приключится после того, как мы собьемся с пути?» Поглядел я и сказал так: «Больше не будет у нас бед, кроме той, что мы заблудимся и попадем в неведомые места. Немного потрудимся в поисках верной дороги, а после заслужим много радости».

Оказывается, и они угадали то же самое, но мне сказали: «Не знаешь ты ничего и неведомо что говоришь! Как можем мы потерять дорогу домой!» Я отвечал на это: «Если предсказание мое не оправдается, делайте со мной что хотите! А если я окажусь прав, то из вас каждый даст мне по сотне золотых». Старцев, воспитателей моих, было шестеро, я же был один — их ученик.

Двинулись мы в путь и десять дней путешествовали мирно и безмятежно. На одиннадцатый день поднялся страшный ветер и такая пыль, что мы не могли разглядеть друг друга и едва различали голоса, двигаясь друг за другом, не разбирая дороги. Только об одном молили мы бога, чтобы оставил он нас в живых. Три дня не отличали мы света от мрака и не знали, на небе мы или на земле. Мы едва держались на ногах.

Когда господь сжалился над нами, буря утихла и чуточку прояснилось, мы увидели, что стоим среди бескрайнего поля. Не было видно ни звериных, ни птичьих, а не то что человеческих следов. Огорчились мы безмерно и, не имея сил двигаться дальше, остановились. Два дня отвели отдыху. Отыскали друг друга, благодарение богу, все было на месте — и люди, и кони, и груз. Благодарили мы создателя, что вышли невредимыми из великого испытания.

Сказали мне мои учителя: «Сбылись твои слова. Теперь еще раз проверим твою ученость». Я отвечал им: «Вы владеете всеми премудростями, и вы старшие надо мной; отчего же вы спрашиваете меня и доверяете моему слову?» Они сказали: «Давайте каждый вопрошать судьбу». Сели мы, и каждый пытал свою судьбу. Увидели мы, что находимся теперь под счастливой звездой. Собрались мы все вместе и обнаружили, что предсказания наши сходятся. Возрадовались все и спросили меня: «Куда идти?» Ничего мне не оставалось, как ответить: «Путь наш лежит на восток. Если выберемся на верную дорогу, то только там, другого выхода нет». За эти слова один из наставников стал попрекать меня: «Что за такой звездочет выискался среди нас, получается, один он дорогу знает, а мы не знаем!» Я ничего не ответил, ибо негоже пререкаться со старшими. Остальные стали совещаться: «Эти два проводника ввели нас в сомнение, куда же нам пойти?» Держали они совет, и сказал самый старший из всех: «Остается нам одно — выслать вперед человека, который разведает местность, а нам ждать здесь его возвращения». Обратился я тогда к тому старцу: «Как выдержим мы без воды и пищи в этой пустыне, пока они набредут на дорогу или след человеческий? Лучше двинемся на восток!»

Послушались они меня, погрузили поклажу и собрались в путь. Только тот мой противник заупрямился и сказал: «Я никогда не слушался невежд и не следовал их глупым словам. Отчего же теперь лезть мне в западню, следуя за недостойным человеком!» Но старший из нас стал выговаривать ему: «Из моего опыта я знаю одно: нет такого невежды, чьи слова — одно или два — не сбываются, а если же кто-то предскажет тебе истину и вразумит тебя дважды, надлежит того слушать как своего наставника. Ныне воспитанник наш говорит не столько из-за своей учености, сколько по внушению свыше, а тобой руководит злое сердце. Потому доверяем мы ему больше, чем тебе». Разобиделся на нас тот ученый муж и пошел на север.

Мы же доверились творцу и пошли на восток. За два дня миновали мы ту пустыню. Глядим, возвышается перед нами такая гора, дремучим лесом покрытая, что можно было про нее сказать: тянется она от одного края неба до другого и вершиной достигает облаков. Стали все упрекать меня: «Как нам эту гору обойти? Не может быть, чтоб в таком дремучем лесу не поджидала нас опасность!» Я же на господа уповал и видел во сне, что эта дорога не таит угрозы, а, напротив, принесет нам удачу. Потому отвечал я своим наставникам: «Нам надлежит благодарить судьбу, что выбрались мы из пустыни и спаслись от зноя. Войдем в тень и лесную прохладу, отыщем источник, а там будет видно, куда идти дальше». К вечеру мы добрались до луга, покрытого цветами. По лугу протекал холодный и чистый родник. Посреди луга был устроен мраморный водоем, вокруг стояли стеклянные сосуды с красным вином. Из центра бассейна било восемь фонтанов, они омывали сосуды, охлаждая вино. У бассейна стояла беседка, прекраснее которой глаз человеческий не видывал. Видел я много дивных дворцов, украшенных драгоценными камнями, но они не нравились мне так, как та беседка. На стенах ее разными красками были изображены люди, животные, птицы, деревья и цветы. Дивились мы фантазии и мастерству создателя этих чудес. По четырем углам возвышались колонны, внутри были вделаны ящички и дверцы, и хранилось там все, чего может пожелать душа человеческая: яства и плоды, столовая утварь в таком порядке и количестве, что, прибудь сюда царь с большой свитой, и ему всего бы хватило для пиршества, а не то что простым путникам!

Мы были измучены трудной дорогой, голодом и жаждой и очень обрадовались, увидев эту беседку. Но после удивились: «Откуда в столь пустынной и безлюдной

местности такая роскошь?» Огляделись мы и увидели по правую сторону от двери большой камень, на котором были выведены письмена на всех языках, какие только существуют на земле.

На всех языках написано было следующее: «Я был тем, кто покорил все страны своим мечом, все цари трепетали предо мной, целовали землю, по которой я ступал, платили мне дань и подать, которой не исчислить. Прожил я пятьсот лет в богатстве и довольстве, но умножились грехи мои, и не даровал мне господь дитя. И потерял я надежду, что смогу возвеличить себя и отечество, ибо состарился я и не было у меня ни сына, ни брата, ни другой родни, кого бы я смог вместо себя посадить на престол. Болело сердце мое оттого, что я одряхлел, и оттого, что был бездетен. Но был я заносчив и горд и виду не подавал, чтобы не радовать своих врагов. Втайне же я плакал и молил господа о помощи.

Прошел год, и собрались все, покорные моей воле. Поглядел я на мощь и славу свою, и пламя, горше и сильнее адского, охватило мой разум при мысли о том, что все это сгинет или достанется другому. Едва владел я собой. Еле терпел, пока приближенные мои разойдутся. Они тоже заметили, что я был грустен, и, расходясь, радовались: «Никак недуг старости царя одолел!» — передавали они друг другу радостную весть. Предо мной же старались казаться огорченными и говорили: «Все непокорные царю должны быть наказаны!» Не мог я больше глядеть на это, встал и направился к себе во дворец, уединился, запер двери и так сильно плакал, что образовались озера слез и сам я весь омылся слезами. Упал я там же без чувств. И посетило меня странное видение: встал надо мной некий человек, величественный и блистательный. Я испугался безмерно, а он сказал мне: «Не бойся! Бог внял твоим молитвам, дарует он тебе младенца-сына, но дни твои истекают, и жить осталось тебе не больше года, позаботься об этом!»

Вздрогнул я и проснулся. Огляделся, вокруг не было никого. Возблагодарил я судьбу и вышел с радостным ликом. Пригласил гостивших у меня царей и устроил пиршество, превосходящее все предыдущие. Но ничто не могло изгнать из моей души горьких размышлений. Думал я в сердце своем: «Если бог пошлет мне сына, я не доживу до той поры, когда он повзрослеет. Неизвестно даже, увижу ли я новорожденного. Что бы мне такое придумать, дабы не оставить младенца в руках стольких недругов и завистников?!»

Наутро велел я вельможам собираться на охоту. Чужеземные властители распрощались со мной, и я отправил их со многими дарами. Объехал я свои наследственные владения, обошел все горы и долы, овраги и ущелья, скалы и хребты. Днем я бродил, не зная усталости, искал, а ночью молился о том, чтобы продлилась моя жизнь и успел я найти убежище для наследника. Набрел я на эту безлюдную гору, которую никогда прежде не видел и от отцов и дедов не слыхал о ней. Не было человека, который раньше бывал бы здесь. Удивился я столь пустынной местности и подумал: построю-ка я на этой горе убежище для моего сына. […]

Прошли мы еще немного и увидели цветущий луг и родник. Сказал я своим спутникам: «Вот что искал я!» И рассказал о своем видении. Подтвердили они: «Раз ангел явился тебе с небес и указал дорогу, исполни желание твоего сердца». Велел я возвести эту беседку, где собрал все необходимое, а на камне написал это завещание, ибо жизни мне было отпущено богом совсем немного и я ждал появления на свет наследника. Если сын мой окажется достойным престола и сумеет управлять царством, сам он решит свои дела; если же нет и из-за грехов моих окажется он недостойным власти — будь он безногий или слепой, пока он роду моего, да пребудет здесь. Кто случайно на эту гору забредет — пусты тут будет и город, и царство, Эдем или райские кущи, — если он знает, что такое честь и меч, любит справедливость и власть — пусть ни ради богатства, ни ради дружбы и товарищества, ни ради похода и измены, — пусты не проходит мимо этой беседки, дабы не нарушать моего завета! Если усталый путник увидит эту обитель, пусть отдохнет в ней, поминая меня добром, и продолжит свой путь. Отныне, великие и возвысившиеся государи, друзья мои — высочайшие и нижайшие — доброжелатели и недруги! Кто исполнит это завещание, да претворятся, в жизнь все его желания и усилится его царство! Но если кто по гордыне или по злобе не исполнит моей последней воли, да сгинет его царство и да порадует он своих врагов! Да спросится с него на страшном суде! Я больше ничего не скажу, кроме того, что, ежели кто желает себе добра, пусть выполнит мой завет, иначе не избежать ему больших опасностей».

Засим стояла тысяча печатей разных царей и владетелей, побывавших здесь. […]

Подсчитали мы: тому, как беседку эту возвели, миновало семьсот лет. Удивились мы нерушимости этого завета. Как удалось это владельцу горы? А может, сыновья царя так же могущественны? Сказали тут мои наставники: «Если пойдем мы дальше, вдруг беду на себя накличем, но как уйти отсюда, ничего не узнав?» Я, правда, был при них учеником, но благодаря моему отцу они так почитали меня, что я мог всегда высказать, что желал. И я молвил: «Кому бы мы ни рассказали о том, всяк нас осудит, скажет: как вы могли, придя в такие диковинные края, ни начала [истории] не узнать, ни конца!» А они мне в ответ: «Из-за тебя попали мы сюда, возьмешь ли на себя нашу кровь, если мы погибнем?» Я же сказал: «Не дай господи, чтоб на мне лежала вина за вашу гибель! Если бог не хотел, чтоб мы увидели эту страну, зачем же он привел нас сюда?»

Ту ночь мы провели в беседке, а наутро, когда рассвело и солнце украсило мир, сели на коней и двинулись в путь, направились к той горе. […]

Тропа вывела нас в дремучий лес, такой густой, что птица там не пролетала. Два дня шли мы по лесу и вышли в долину, где увидели прекрасный сад и множество красивых домов, украшенных, подобно раю. Три дня путешествовали мы, счастливые и довольные, принимали нас ласково, и мы радовались встрече с добрыми людьми. Но спешили разузнать обо всем и мечтали повидать их повелителя. На третий день обратились мы с вопросом к одному разумному человеку: «Отчего отделились вы от целого мира и кто ваш государь?» Он ответил нам так: «Если вы не видели богатства и мощи наших царей и не слышали о них, то по дороге должны были прочесть завещание нашего царя (Арджаспа). После того как ангел предсказал ему рождение сына и скорую смерть, набрел он на эту гору, отобрал лучших мастеров, самых верных слуг и рабов, и под предводительством визиря — своего воспитателя — послал нас сюда. Восемь тысяч человек с семьями и пропитанием поселились здесь. Построили мы целый город и царский дворец. Через год прибыл сюда царь Арджасп и одобрил наши труды.

Тем временем свершилась воля божья, и родила государыня сына. Начались по всей стране торжества, подобающие такому событию. Прибывали многие иноземные владетели с дарами и поздравляли нашего царя. Через пять месяцев государь почувствовал, что расстается с жизнью. Жалел он сына своего малого и царицу. Призвал он их к себе и объявил о своей скорой кончине. А также собрал верных визирей и вельмож и взял с них клятву, что доставят они его сына сюда и здесь будут воспитывать и растить. «Ежели пропадет он — и вы с ним, себя не щадите, достойным вырастет — за все вам заплатит!» С этими словами покинул государь этот мир. Царицу с младенцем привезли сюда, пригнали, множество скота, доставили имущество и сокровища, собрали все лучшее, что было в царстве.

Закатилось солнце, умер государь, равный небесам. Остались мы здесь. На беду нашу, царевич не походил на своего отца, и осмелели наши враги, завладели нашими землями и городами. Ничего не осталось у нас, кроме этой горы, и то потому, что, кто бы ни доходил до беседки с завещанием, из уважения к памяти царя Арджаспа дальше не двигался, поставит под завещанием свою печать и молвит: «Да пребудет нерушимым его завет, пусть никто не посягает на владения царя бедняков». С тех пор мы живем так, как вы видите. Четыреста лет процарствовал сын Арджаспа. Теперь взошел на престол сын его Нодар, щедрый, доблестный, ратному делу преданный, исполненный добродетелей. Но пока он был юношей, визири и вельможи не позволяли ему мечом защищать свое отечество, а теперь он сам говорит: «Детей у меня нет, а мне и этих владений достаточно, зачем же мне других убивать и себя подвергать опасности!»

Поблагодарили мы того человека, а назавтра повел он нас по городу, и ничего не было лучше красоты и убранства того города. Всего там было в изобилии — чего только душа пожелает и язык произнесет. Бродили мы с утра до самого вечера и очутились подле царского дворца. Между нами и площадью оставалось еще три агаджи пути. Ночь мы провели там, а наутро послали человека с подобающими дарами известить царя Нодара о нашем прибытии. Царь обрадовался приходу гостей и велел нам явиться. Он сидел на площади с визирями и вельможами. Такой порядок соблюдался во всем, что всякий бы сказал: «Кто из великих государей может сравниться с ним!» В тот день мы пировали на площади.

На следующий день государь отправился в свой сад, и нас также пригласили на пиршество. Ничего прекраснее того сада я прежде не видывал. Царский престол стоял под чинарой, густая крона ее не пропускала ни дождя, ни солнца. Листва деревьев была столь густа, что их кроны образовали зеленую беседку. И сад был обширен, как целое царство, и нельзя было охватить его взором.

Царь сидел под той чинарой, и с ним восседали триста вельмож. Усадили и нас за трапезу. Прошло немного времени, и, взглянув вверх, царь увидел на дереве птичьи следы. Тотчас обратился он к рабу: «Погляди, что там такое, никогда здесь не бывало птиц, отчего же теперь встречают меня столь непочтительно!» Рассердился он на садовников. Когда слуга полез на дерево, с ветки слетел соловей. Доложили царю вельможи: «Ты прав, государь, мы тоже здесь никогда не видывали птиц, но садовник не виноват, птица, где хочет, там и садится. Следует удивляться, что на это дерево до сих пор не садились птицы, ведь ими полон ваш сад. Кажется нам, что это добрый знак».

Ничего не ответил царь. Сидели мы в том саду, пили, угощались, охотились. Утомленные, с удовольствием предавались отдыху, и еще хотелось нам узнать всю правду о царе и его царстве.

Через некоторое время получили мы весть о том, что царица забеременела. Поднялась тут великая радость в целом городе. Мы решили было уходить, но государь не отпустил нас, говоря, что приход наш оказался счастливым для него и, пока не получит он какую-либо весть, хорошую или дурную, нас не отпустит. Остались мы там.

Истекло девять месяцев. Родился мальчик, телосложением подобный льву, ликом — солнцу. Сорок дней праздновали рождение наследника. По прошествии же сорока дней государь загрустил.

Во время торжеств царь издал приказ: всем — гостям и местным жителям — находиться на площади и по домам не расходиться. Когда нас призывали, мы шли пировать во дворец, если же нет — веселились на площади. Такой стоял шум и гам, что можно было оглохнуть.

На сороковой день царь вышел хмурый, молчаливый, сел на престол, поникнув головой. Никто не смел расспрашивать его. Наконец не выдержало сердце визиря, подошел он к государю и обратился к нему, преклонив колена: «О царь, служил я отцу и деду твоему, давно уже при тебе нахожусь, но не видел я ни тебя, ни отцов и дедов твоих столь мрачными. Что тяготит тебя? Разве теперь время грустить, когда родился у тебя сын, равного которому ни у одного правителя не бывало. Если мы провинились в чем, спрашивай с нас построже, отчего не откроешь нам причину своей печали?»

Взглянул царь на визиря и промолвил: «Позови всех мудрых и ученых мужей нашего города и пришлых чужестранцев. Может быть, разрешат они мои сомнения. Я расскажу о том, что тревожит меня». Собрались мудрецы и философы, позвали и нас. И повел государь такой рассказ: «Этот сад я получил в наследство от своих предков. Любил я пировать там, и, когда входил под его сень, птицы своим дивным пением развеивали мою кручину. И только к моей чинаре никогда птицы не подлетали и на ней не гнездились. Недавно вы сами видели, что на ее ветвях сидел соловей. После того прошла неделя, и мы узнали о том, что царица беременна. Я счел появление птицы добрым знаком и три месяца не подходил к чинаре, чтоб не потревожить соловья. Когда сердце мое не выдержало, я пошел в сад и увидел, что соловей свил на моей чинаре гнездо. Я сказал царице: «Мой добрый вестник соловей свил гнездо». Она улыбнулась и ничего не ответила. Прошло еще немного времени. Когда во чреве ее зашевелилось дитя, я возрадовался и пошел в сад, чтобы поглядеть на соловья. Соловей меня не боялся. Я увидел, что птица откладывает яйца. После того забыл я и про сад и про соловья, тревожился об одной царице. Но исполнился срок, государыня родила сына, и только тогда я вспомнил о соловье, подосадовал на себя, что не навещал его так долго. Отправился я в сад и увидел в гнезде птенца, и тут мне доложили, что ожеребилась моя вороная кобыла. Велел я принести жеребенка и отправил его царевичу. А птенца завернул в платок и велел кормилице: «Появились они на свет в один день с моим сыном, следует их растить вместе». Отвечала она мне: «Пусть птенец остается в гнезде, пока не оперится и не окрепнут у него крылья». Я так и поступил, время от времени приходил поглядеть на гнездо, боялся, чтоб соловей не улетел. До сего дня птенец не покидал гнезда и голоса его я не слыхал. А сегодня, когда я вошел в сад, он сидел на краю гнезда. Трижды вскричал он, забил крыльями и обратился на север. Я не понимаю, что бы это могло значить, и хочу услышать ваше мнение».

Визирь сказал: «С самого начала тот соловей явился вестником добра — послал тебе господь сына. Громкий его крик — знак того, что вернет он вашему роду величие времен твоего деда». Все говорили разное: одни одно, другие другое, то, что было им приятно. И наконец, выступил наш предводитель и молвил: «Следует о том спросить у звездочетов, испытать судьбу!» — и указал на меня: «Вот добрый звездочет». Обиделся визирь: «Не шути надо мной, брат, я видел на своем веку много знаменитых звездочетов».

Тут в спор вмешался царь: «Кто разберется в этом деле и излечит печаль моего сердца, перед тем я в долгу не останусь, не так уж я беден!» Мой наставник поклялся царю: «Я не шучу, а правду говорю. Я учитель этого юноши, но он превзошел меня и знает больше моего».

Повинуясь государю, мы сели и стали по звездам читать судьбу царевича. Все узнали о нем и о том соловье. Много тяжких испытаний было ему написано на роду, и мы боялись о том докладывать его отцу. А царь думал, что мы еще не выполнили задания и потому к нему не являемся.

Прошла неделя. Визирь сказал: «Почему мы не приводим их и не спрашиваем, что сулит судьба нашему Царевичу?» Позвали нас, и мы пришли. Наставник мой был уже стар и из боязни не посмел ничего сказать. Я же сказал так: «Раз мы взялись за пророчество, лгать не следует, ибо не сегодня завтра ложь эта всплывет наружу. Я скажу все, что узнал, а государь, если пожелает, пусть снесет мою голову с плеч». На это царь ответил: «Братья, чего вы страшитесь? Добрая доля или злая ждет моего сына — вы мне только откройте правду, ведь не ваша в том вина, каждый получает по заслугам!» Я встал и доложил: «Государь, дурного ничего нет, бог послал тебе такого сына, какого никогда не было в вашем роду. Всем он хорош — и ликом, и станом, и сердцем. Вырастет он истребителем дэвов, искоренителем зла, сеятелем добра, но суждено ему вынести множество испытаний».

Понравились царю мои слова, и он сказал: «Сынок, не скрывай от меня ничего, говори все, как есть». Я отвечал: «Скрывать негоже, не один он для этого дела родился. В одну ночь с ним появились еще шестеро: соловей, жеребец Черная птица, Зеленый змей, Белый змей, Красный дэв и дочь царя Севера. Все четверо — суженые той девы: соловей и конь будут служить царевичу, а змеи и дэв — с ним враждовать. Птица будет приносить наследнику вести из дальних краев, а конь, боевой и быстрый, спасет его от многих опасностей. У соперников царевича таких помощников нет — они уповают на свои колдовские чары».

Спросил меня царь: «Какую пользу принесет моему сыну соловей? Как он сумеет предупредить его?» Я доложил: «По воле божьей царевичу ведом птичий язык. Когда соловей вскричал и обратился на север, это означало, что сын ваш, которому исполнится пятнадцать лет, отправится в те края, куда указал соловей. Столько битв и войн ждет его впереди, что и сам он потеряет надежду, а вы и вовсе сочтете его мертвым. Но вернется он к вам с такой славой и добычей, что обновит ваш трон и присоединит множество владений».

Спросил царь: «Назови мне все беды, какие его ждут, все битвы и сражения!» Я доложил: «Четырежды придется ему в бою так туго, что живым его никто не сочтет. Один раз, выпив зелье, потеряет он сознание на три дня, но господь спасет его».

Огорчился царь, долго сидел он, опустив голову. Но потом промолвил: «Что печалюсь я теперь понапрасну, через пятнадцать лет, может, и в живых меня не будет!» Но сказал я ему: «Ты проживешь сто лет, государь! Помни, как только сын твой начнет ездить верхом, не сажай его ни на какого жеребца, кроме как на Черную птицу! Не надевай ему сапог без тех четырех гвоздей, какими были подкованы сапоги твоего деда; с мизинца его не снимай дедовского кольца; когда пойдет он на дальнюю охоту, пусть не расстается с оружием своего деда. И если при нем всегда будет подвеска серьги государыни, никто ему не страшен — ни дэв, ни змеи».

Встал я и откланялся. Пожаловал мне царь неисчислимое множество драгоценных камней, золота и серебра, мулов, верблюдов и коней в полном снаряжении. Полученное мною в двадцать раз превышало наши убытки и дорожные расходы. Стали благодарить меня мои спутники: «Если бы не ты, нам сюда не попасть и не видеть этих даров!» Мы тревожились о том нашем строптивом спутнике, который ушел на север, и спешили разузнать, что с ним приключилось.

Распрощались мы с царем и, щедро вознагражденные, отправились в путь. Целый месяц шли мы не по той дороге, по которой направлялись сюда, шли на восток и пришли в большой город. Отдохнули два дня и стали расспрашивать всех встречных о нашем товарище. Куда ни приходили, повсюду расспрашивали, но ничего не могли разузнать. Дело было в том, что он раньше нашего прибыл в тот город и прятался от нас. Он, оказывается, видел нас и узнал, но мы его не узнали, он был поваром у того же человека, который нас приютил. Когда мы расспросили своего хозяина, он ответил нам следующее: «Кто бы ни пришел в наш город — путник ли, чужестранец, бедняк или богач, прежде всего его приводят ко мне. Если это бедный скиталец, я спрашиваю, что с ним случилось: или корабль потерпел крушение, или разбойники ограбили; возмещаю сторицей ущерб, понесенный пришельцем, и отпускаю его с миром. Если же человек пострадал по своей злобе или потому, что с друзьями не поладил, то оставляю такого у себя в батраках или же отдаю другим горожанам в работники.

Год назад появился у нас некий человек — его не назовешь ни юношей, ни старцем. Был он худ и истощен, наготу его едва прикрывал клочок чохи. Все тело его было истерзано и изранено. Едва-едва держалась в нем душа. Нашли мы его на берегу моря, и я, сочтя его мертвым, велел своим слугам: «Предайте его земле!» Но ответили они мне: «Как же хоронить его, когда он еще дышит!» Тогда дал я ему целебного зелья, накормил хлебом, привел в себя. Осторожно усадил на своего коня и привез в город. Целую неделю пробыл он у меня, не в силах вымолвить ни слова. Наконец, когда он немного пришел в себя, я спросил его: «Кто ты, несчастный?» Он ответил мне: «Не был я ни несчастным, ни бедным, а был знатным вельможей. Повздорил со своими товарищами, они пошли по одной дороге, я — по другой. Все, что имел, потерял, остался ни с чем».

И тогда я молвил ему: «Раз сбился ты с пути, потому что не послушался своих спутников, сколько бы товару я ни дал тебе, опять все потеряешь, потому оставайся у меня на кухне, пока не заработаешь на дорогу». Человек этот и ныне у меня».

Рассказ хозяина все нам открыл, но мы ничего не сказали в тот вечер. Отправился наутро наш предводитель на кухню, застал там беглеца и спросил его: «Как могло случиться, что ты потерял столько слуг и груза?» Он отвечал ему: «Счастье отвернулось от меня. Расставшись с вами, мы заблудились, то вверх шли, то вниз, блуждая в поисках дороги. Не набрели мы ни на человеческое жилье, ни на живую душу. Некоторые из спутников моих погибли, другие пропали. Иного выхода не было — принялись мы есть падаль. Пока были у нас лошади, верблюды и мулы, мы еще кое-как питались. Но вышел весь скот, погибли люди, и я остался один. Забрел я в глубокий овраг, такой, что глазом не охватишь. Шел, пока в ногах была сила. После сорока дней полз на четвереньках, как животное. Кормился травой и кореньями, росой смачивал губы, ничего иного во рту не держал. Бог смилостивился надо мной, и я добрался сюда. Когда вы прибыли, я сразу узнал вас, но стыдился показываться вам».

Выслушав его рассказ, я подошел к нему и упал ему в ноги, попросил прощения у него за то, что он перенес из-за меня столько испытаний. «Ведь если бы не мои слова, не повздорил бы ты с товарищами, — сказал я ему, — не пришлось бы тебе столько страдать».

Отвечал он мне: «Не твоя в том вина, а пострадал я из-за своего упрямства, если бы я тебя послушался, не приключилось бы со мной всего этого».

Поднялся я с рассветом, пошел к нашему хозяину, дал ему тысячу плури тайно от остальных и попросил отпустить повара: «Хочу доставить его на родину живым». Тот обрадовался и дал свое согласие. Передал я нашему предводителю коня, оружие и подобающую одежду с такими словами: «До сего дня по моему неразумению ваш товарищ считался пропавшим, ныне, раз господь оказал такую милость и я повстречал его живым, поднеси ему этого коня, оружие и одежду, чтобы с миром добрался он до дому».

Порадовал я наставника своего скромностью и добротой. Велел он мне: «Сынок, ты сам ступай и приведи его». Пошел я, отвел его в баню, обрядил, как ему подобало, посадил на коня и привел к товарищам. Вернулись мы благополучно на родину, разошлись по своим домам. Меня доставили к моему отцу искушенным в науках. Пребывал я в своем царстве, но не покидала меня тревога о юном царевиче.

Как сосчитал я, что миновало четырнадцать лет, упросил отца отпустить меня: «Негоже мне так долго дома сидеть, пойду я к наставнику своему». Снарядил меня батюшка, как подобает, и с почетом отправил в путь. А я не к наставнику своему направился, а к городу царя бедняков Нодара. Шел я долго и наконец прибыл туда. Узнав о моем приходе, царь обрадовался и тотчас призвал меня к себе.

Когда я пришел, государь восседал на престоле и по правую руку от него сидел безбородый отрок, чья красота поразила меня. Походил он на венценосный кипарис. Глаза его [быстротой и проницательностью взгляда] могу я уподобить только бегущему джейрану или боевому соколу, готовому к нападению. Шея и грудь его походили на высокую гладкую скалу. Плечи и руки мощью были подобны платану, а ловкостью — льву. Сидящий, походил он на высокую башню, обнесенную оградой, на ногах стоящий — головой достигал облаков и доблестью был равен тигру, изготовившемуся к прыжку.

Удивился я и поразился таким достоинствам юноши, склонившись царю, подошел я к царевичу, но он опередил меня, сбежал с престола и обнял меня. Я приложен к его руке, он же назвал меня своим братом. При виде меня царь немедля сообщил мне: «Это мой сын, и он таков, как ты предсказывал, но что дальше с ним будет, не знаю». Благословил я царя и молвил: «Да не коснется его дурной глаз и сердце завистника! Такому богатырю, охраняемому господом, не повредят ни колдовские чары, ни кровные враги».

Царевич так полюбил меня, что ни на миг не расставался со мной: ни на охоте, ни на пиру, даже отдыхая, он не отпускал меня от себя. Расспрашивал меня о разных странах, о том, что случалось с путниками в дороге. Не отлучался от царевича и соловей: то на одно плечо сядет, то на другое, щебечет, ни есть ему не дает, ни пить, ни в мяч играть, ни охотиться. Все торопил он его, оказывается, пускаться в путь, но царевич не хотел расставаться с родителями и не слушал соловья.

Смотрел я на это и замечал, что соловей ведет себя так, как я предсказывал, поэтому не удивлялся, а дивился достоинствам юного царевича, тому, как сидел он в седле и стрелял из лука. Если расскажу я, как благороден и быстр был его конь, вы не поверите, был он могуч и высок, но Гварджасп в мгновение ока, как молния, взлетал в седло. Конь его мчался, копытами не касаясь земли и не оставляя за собой следов. Столь искусно играл в мяч царевич Гварджасп, что любой другой игрок рядом с ним казался неискусным. Стрелы, подобной его стреле, не было даже у Ростома[61], а дротика такой длины и вовсе никто не видывал! Для острия его все одно — пробивать мясо или кость. Плетью истреблял царевич львов и тигров, а о другом зверье и говорить нечего. Любил меня Гварджасп, да и я привязался к нему и думал: «Останусь ли я жив, если расстанусь с ним!»

Целый месяц пробыл я при нем неотлучно, не расставаясь с ним ни днем, ни ночью. Но соловей все громче щелкал и призывал царевича в дорогу. Я знал, в чем дело, но, не желая разлуки с юношей, ничего ему не говорил.

Однажды вечером сидели мы наедине во дворце и рассуждали о мирских делах. Подлетел к Гварджаспу соловей и, словно во гневе, то в одно ухо ему что-то щебечет, то в другое. Я спросил его: «Отчего ты так приручил этого соловья, что он не дает тебе покоя?»

Заплакал царевич и отвечал: «Пусть на того падет мой грех, кто наслал его на меня! Будь я рожден под счастливой звездой, разве имел бы я визирем птицу? Случалось ли такое с кем-нибудь из детей адамовых?»

Я сказал с улыбкой: «А разве ты понимаешь птичий язык, чтоб соловей мог давать тебе советы?» Ответил царевич: «Лучше бы не понимать! Но, к несчастью, понимаю». Я-то знал заранее судьбу Гварджаспа, но нарочно расспрашивал его. А он продолжал: «Хвалит он мне дочь царя Севера. Много женихов у нее, говорит он, если успеешь — тебе достанется, опоздаешь — много испытаний перенесешь и не добьешься красавицы! А как мне дом покинуть? Ведь родители еще не насытились любовью ко мне. Если же огорчу их, что хорошего сделает для меня господь?» Я молвил на это: «Господь одобрит твою любовь к родителям, но, когда такой юноша, как ты, с отважным сердцем пускается на поиски своей суженой, он должен забыть обо всем! Поскольку нет другого выхода, как только отправляться на Север, лучше поспешить. Родители твои снесут недолгую разлуку, и ты немного потерпи ради красавицы-солнца». Отвечал мне царевич с грустью: «Если я возьму тебя с собой, царь заметит это и вовсе не отпустит меня, а один я не пойду».

Я тоже был опечален, ибо знал, что впереди его ожидает много бед, но знал я и то, что та дева на роду ему была написана и, если не отправится он за ней, будет еще хуже. Потому сказал я ему: «Клянусь тобой, я и мгновения не могу без тебя вынести, но судьбу твою я еще прежде предсказал царю, и, если я сейчас пойду с тобой, он разгневается на меня. Ты-то вернешься победителем, но меня вовек не допустят к тебе и моя нога не ступит в твои владения. Ты отправляйся в путь; когда же наступит срок, я распрощаюсь с государем, будто собрался домой, а сам последую за тобой». — «А откуда ты знаешь, куда я пойду?» — удивился царевич. Я отвечал: «Дорога в Северное царство мне хорошо известна, и страну эту я видел, богата она и прекрасна. Может, теперь прибавилось или убавилось там чего, этого я уже не знаю».

Я знал, что исполнено то царство колдовских чар, но Гварджаспу говорить о том не стал: молод он еще, духом надет. На том сговорились мы и сговор скрепили клятвой.

Наутро Гварджасп повел меня к царю и стал за меня просить: «Отпусти его домой, отец. Но прежде я хочу испытать себя, состязаясь с ним». Царь удивился: «Как намерен ты испытать себя?» Ответил царевич: «Он говорит, что не по мне те подвиги, что он предсказывал, ибо не видел он меня облаченным в доспехи, вы ведь тоже меня в доспехах не видели. Может, не гожусь я никуда в этом деле, в остальном же я не плох. Ему же разрешите уйти, когда он захочет».

Молвил царь: «Сегодня пусть останется Гив, насладимся пиршеством, а завтра может идти».

Сели мы пировать. Болело у меня сердце за Гварджаспа, тревожился я о нем, а свою жизнь ценил я не больше соломы, и не жаль мне было погибнуть вместе с ним!

И еще глядел я на любовь отца и сына и, предчувствуя их скорую разлуку, дрожал как осиновый лист, и государь то и дело вопрошал меня: «Отчего не весел ты? Я сегодня же отпущу тебя, если царевич, источник жизни моей, согласен, чтобы ты ушел».

Щедро одарил меня государь, облачил в подобающие одежды, остальное передал свите и моим слугам. Привели мне коня в царской сбруе. Поднесли два блюда с драгоценными камнями, и молвил царь: «Два сына у меня — Гварджасп и ты. Мои владения и богатства принадлежат как ему, так и тебе. Не запаздывай с возвращением». Я поблагодарил царя с низким поклоном и покинул дворец. Гварджасп крикнул мне вслед: «До завтра не уходи, побудь со мной!» Всю ночь, до утра, пробыл я в покоях царевича. Спросил он меня: «Я поступлю так, как велит мне мой визирь-соловей, а ты что намерен делать?» Поклялся я Гварджаспу: «Никогда не подведу я тебя. Пока я не увижу тебя на родине, восседающим на троне, не желаю видеть даже своих родителей! Но в том беда, что конь твой в один день двадцатидневный путь одолевает, а мой за ним никак не поспеет». Пообещал мне царевич доставить такого же быстрого коня, но я отказался: «Все равно я с тобой не поеду, боюсь я царя, а также движение наших планет не совпадает, и как бы не принес я тебе вреда. Я последую за тобой, буду наблюдать за всем, что произойдет в пути».

На том и порешили. Оделся царевич и пошел к своей матушке. Ласкался он к ней, как малое дитя, то за шею обнимал, то к груди прижимался. Удивилась царица: «О свет очей моих, давно ты не был со мной так нежен, как дитя малое!» Отвечал Гварджасп: «Что тут удивительного, разве я больше не малое твое дитя?» Сказала на это обрадованная государыня: «Не для того я сказала так, чтобы тебя обидеть. Будь тебе хоть сто лет, пока я жива, ты для меня младенец! А ныне, когда тебе всего лишь пятнадцать, и подавно!»

Пока царевич прощался с матерью, прилетел соловей и стал его торопить. Вскочил Гварджасп и пошел к дверям, но птица заставила его вернуться. Серьга царицы лежала в нише на полке, юноша снял с нее подвеску, положил в карман и вышел.

Вошел он в сокровищницу. Облачился в дедовские доспехи, которые никто не видел после его смерти, ибо не появлялся человек, которому были бы они впору. Взял Гварджасп меч, вложил его в ножны, надел на голову шлем, взял в руки булаву, срезал с дедовских сапог каблуки, спрятал их в карман, пошел к отцу и сказал со смехом: «Погляди, как подошли мне доспехи моего деда, оказывается, недурной я молодец!»

Поглядел царь на сына и изумился его красе и мощи. Прослезился он, благословляя царевича: «Да отведет от тебя всевышний дурной глаз, да возьмет тебя под свою защиту, да пошлет тебе силу одолеть недругов и с честью выйти из жестоких испытаний! Разве достоин я такого счастья, что дожил до того дня, когда вижу тебя таким героем! Теперь же сними все это, не утруждай себя». На это молвил Гварджасп: «Нет, государь! Клянусь, не тяжко мне носить доспехи, вели коня Черную птицу облачить в дедовскую сбрую. Хочу я поглядеть, впору ли она ему!»

Принесли конскую сбрую, так пришлась она коню впору, будто для него была сделана. Снова велел царь сыну переодеться, но тот стал просить его, целуя ему руки: «Вели взнуздать коня, хочу я сесть в седло, проверить, справлюсь ли я с ним!» Позволил ему царь и это, снял с пальца кольцо и передал сыну: «Пусть и оно будет твоим. Оседлал Гварджасп коня, играючи взмахнул булавой, заткнул ее за пояс и взялся за копье.

Дивились царь и его приближенные, как ловко он владел оружием и управлял скакуном. Вдруг царевич стегнул коня плетью — и был таков.

Пока было время вернуться — ждали его, но, поскольку он не появлялся, сели на коней и стали его искать. нигде не нашли. Тогда разнеслась по городу весть, что царевич пропал и оправдалось предсказание звездочета. Выбежала царица с плачем и горестными криками. А я облачился в доспехи, сел на коня, подаренного Гварджаспом, и отправился по его следам. Так ехали мы друг за другом пятнадцать дней. Царевич, мучимый голодом, потерял уже надежду на встречу со мной. Спешился он в пустынной и безлюдной местности и стал ругать соловья и проклинать себя: «Отчего я поверил тебе и пошел за тобой!»

Тут как раз я и подоспел. Взглянул на меня царевич, радостно улыбнулся и кинулся мне навстречу, обнял меня и молвил: «Ты хозяин своего слова и истинный мой брат!» Рассказал мне Гварджасп, что, кроме голода, ни на что он не жалуется. У меня был с собой один хлеб и немного вина. Поев и попив, царевич развеселился и стал расспрашивать, что было в городе после его побега. Я сказал, что меня там уже не было — не хотел я его огорчать.

Тот день и ту ночь мы провели вместе. Наутро царевич обратился ко мне: «Я думал, что мне предстоит более трудный путь. Пятнадцать дней я иду, а ни одного зверя не встречал и никакой опасности. Для чего же я облачился в эти боевые доспехи?» — «Так полагается путнику», — отвечал я. «Все можно вынести, — сказал Гварджасп, — но как стерпеть голод, когда вокруг нет ни зверя, ни птицы?!» Сказал я ему: «Сегодня ты прибудешь в город, прекрасней которого нет на земле, называется он Зеленым. Там найдешь много дворцов и зданий, приют и пищу». Я давно не был в Зеленом городе, но помнил, что был он богат и славен. Не знал я, что поселился в нем Зеленый змей, разорил и покорил его.

Обрадованный моими словами, царевич пустился в путь, и я вслед за ним. Поднялся я на невысокий холм, смотрю: внизу расстилается зеленый луг и по нему протекает ручей; а царевич коня пустил попастись, сам снял доспехи — шлем и кольчугу — и с непокрытой головой привольно раскинулся на солнышке. Соловья не было видно. Я подумал: «Если я спущусь, он и сегодня задержится, а это для путника негоже». Остался я на месте и стал наблюдать за ним. Подлетел к царевичу соловей, вскочил ему на плечо и стал что-то говорить. А Гварджасп стал громко его попрекать: «Что ты привязался ко мне, для чего привел меня сюда? Где я и где битва! И что за чудище такое — змей Зеленый? Ты предо мной виновен и пред моими родителями, ибо втянул меня недоброе дело!» Но соловей не оставлял царевича в покое: то отсюда подлетит, то оттуда, то клювом за одежду уцепится, то громко закричит. Заставил он все же Гварджаспа подняться и сесть на коня.

Только облачился тот в доспехи, как надвинулась на него такая черная туча, что ничего не стало видно. А соловей кружит вокруг и щебечет: «Бей его! Не бойся, будь тверд! Здесь молодость тебе не поможет, уповай на свою силу и смекалку. Не думай, что это туча, это змей-колдун. Пришпорь коня и нацель свой лук, иначе свалится он тебе на голову». Рассердился царевич: «Куда мне стрелять, если я ничего не вижу!» Соловей отвечал: «Не время теперь гневаться, не мешкай, пускай стрелу в эту тучу!»

Взялся царевич за лук, натянул тетиву и выпустил стрелу с такой силой, что и до меня донесся звук. Потом он пришпорил коня и быстрее стрелы проскочил под тучей. Зарычал змей, словно гром, и свалился наземь. Туман рассеялся, и я увидел змея с разбитой головой. Был он пятнист, словно радуга, стрела торчала в его груди, вонзившись до самых лопаток; оскалив пасть, преследовал он царевича, изрыгал брань вместе с пламенем. Вскричал соловей: «Метни в него булаву назад, через плечо!» Помянул господа Гварджасп, метнул булаву — и, попав змею прямо в лоб, размозжил ему череп. Опрокинулся тот навзничь с таким грохотом, словно обрушилась огромная скала. Выхватил царевич меч, хотел ему отсечь голову, но тот жалобно взмолился: «Я свое получил, сжалься надо мной! Ступай своей дорогой, один я у матери».

Смилостивился Гварджасп и отпустил его. Соловей тотчас налетел на него: «Ты еще не знаешь его коварства! Он сейчас же исцелится и пустится за тобой в погоню; если тут тебе не смог навредить, там за все отплатит». — «Тогда ты ответишь за его гибель!» — сказал царевич.

Змей молвил: «Будь проклято твое рождение и рождение этой птицы! От меня ты спасся, но она вовлечет тебя в еще более опасные дела!»

Подскочил к змею рассерженный Гварджасп и отсек мечом ему одну руку от самого плеча. Молвил ему Зеленый змей: «Не заносись, я тоже был неплохим молодцем, но слишком понадеялся на свою силу и смекалку — и вот что со мной случилось! Выслушай меня, раз не дожил я до исполнения желания моего сердца, лучше тебе доверю, чем открою своим соперникам. Знай, что Белый змей превосходит меня десятикратно и в силе и в хитрости. Ни он, ни я на самом деле никакие не змеи. Оба мы — добрые молодцы, но взяли за правило: с врагом сражаться в змеином облике. Белый змей ныне поджидает меня в своем городе, глаз не спускает с дороги. Если подоспеешь ты туда в такое время, когда он спит и змеиная кожа на дворе висит, еще сумеешь с ним справиться, а если не завладеешь ты кожей, не думай, что силой руки либо оружием ты повредишь ему!»

Молвил царевич: «На все воля божья, а так я не думал тебя убивать! Теперь уже ничего тебе не поможет, потому скажи мне всю правду: где висит змеиная кожа и какая она из себя. А о том, одолею я Белого змея или нет, не спрашивай! Тот, кто помог мне с тобой справиться, его и подавно покорит».

Отвечал Зеленый змей: «В городе тебе опасаться некого. Все мечтают от него избавиться, но боятся его. Ты выйдешь на площадь, никто не заговорит с тобой. У входа во дворец привязаны два дракона. Меж ними стоит тахта, и на ней лежит шкура, похожая на белую снежную гору. Если убьешь драконов, сумеешь похитить шкуру. Если помилуешь меня — не враг я тебе, если же нет — постарайся, чтоб Белый змей не торжествовал над моей бедой».

Молвил Гварджасп: «Твоя болтовня тебе не поможет, и в живых я тебя не оставлю!» Взмахнув мечом, он отсек змею голову. Тут рассеялись чары, и увидел царевич: лежит перед ним такой богатырь, что сердце сжималось при мысли о его гибели. Спустился я с холма, поздравил Гварджаспа с победой и возблагодарил небо за то, что неопытный юнец справился с таким богатырем, да еще исполненным колдовских чар!

Прибыли мы в город Зеленого змея, был он богат и прекрасно разубран, но жителей нигде не было видно, все прятались от поганого чудовища. Вскричал царевич: «Эй, горожане, выходите, присмотрите за своими домами, погиб ваш угнетатель, вы свободны!» Вышли из тайного укрытия человек десять, увидев нас, возблагодарили они господа и благословляли меня и Гварджаспа.

Спросил тут у Гива его отец: «За что же горожане благодарили тебя, если ты никакой помощи не оказал своему побратиму?» Отвечал Гив: «Не помог я ему не потому, что робел или не имел сил, но знал я, что мое вмешательство только повредит ему — такая у него была судьба. А жители Зеленого города еще раньше знали меня, обрадовались они моему прибытию и стали жаловаться на свою долю».

В ту ночь мы отдохнули и получили от горожан богатые дары. Наутро собрался вокруг нас весь городской люд, благословляли все царевича и восхваляли его: «По милости твоей избавлены мы от беды; давно уже мы своих домов не видели, десять лет прячемся в ямах и подземельях. Только тогда выходили оттуда, когда змей покидал город, и то, боясь, как бы не застал он нас врасплох, выставляли мы сторожей. Ныне свободна наша земля от его колдовских козней. Мы твои покорные слуги, приказывай — повинуемся!» Царевич отвечал на это: «Ничего мне от вас не надо, идите занимайтесь своими делами и к моему возвращению приведите город в порядок. Я скоро вернусь!» Они благословили его, воздали ему хвалу.

Пожелали счастливого пути: «Пусть все враги ваши будут повержены, так же как был повержен угнетатель и разоритель наш Зеленый змей!»

Утром отправился царевич в путь, а вечером и я двинулся вслед за ним. На второй день нагнал я его. Шли мы дальше вместе, тешились веселой беседой. Победивший и одолевший врага царевич ликовал и спешил встретиться со своей суженой.

К вечеру подошли мы к Белому городу. Был он обширен и прекрасен, дома были высоки и прочны, дворцы роскошны и искусно построены. Я и прежде бывал в этом городе и помнил много добра от его жителей, и потому теперь мои глаза наполнились слезами.

Как наступил рассвет, вымыл царевич руки и лицо, вознес господу мольбу о победе. Взял две стрелы и поехал в город. В мгновение ока достиг он площади, где увидели нас драконы — лазутчики змея. «Неужто господь прислал его нам на помощь», — со смехом говорили они. Быстрее молнии пустил царевич обе стрелы — остались драконы с разверстыми пастями, не могли даже лапой пошевелить, так что вреда они никакого принести не могли. Конь Черная птица подскочил к змеиной шкуре, схватил ее зубами и, изорвав в клочья, пустил по ветру. Тут проснулся Белый змей и говорит своему рабу: «Дурной сон мне привиделся; выйди погляди: никак Зеленый змей пришел и похитил мою кожу!»

Раб вернулся и доложил господину: «Драконы убиты, шкуры нет на месте. Змея Зеленого не видно, но стоит некто на площади, похоже, что это человек на коне. Но ни людей таких, ни коней я никогда не видывал. Седок достигает головой облаков, а конь подобен черной горе». Горько вздохнул [колдун] и сказал: «Знаю я, кто это. Богатырь этот убил Зеленого змея, а тот, без сомнения, раскрыл мою тайну и научил его, как похитить змеиную кожу и меня одолеть! Иначе он этого узнать не мог».

Другого выхода не было — облачился он во все белое, оседлал белого коня, повесил на плечо белый лук, взял в руки белое копье. Выехал на площадь и стал браниться, поигрывая копьем: «Какому дураку и невежде жизнь надоела, зачем он явился во владения мои и убил моих драконов? Чего тебе надо от меня? Думаешь, если убил одного неразумного змея, то и меня так легко одолеешь? Ежели не желаешь себе зла, ступай туда, откуда пришел! Если же нет — позаботься о гонце, чтоб известил он родителей о твоей смерти!»

Гварджасп стоял молча и наблюдал за противником. Он не спешил. Чувствовал, что, не надеясь на колдовскую силу, змей старается запугать его угрозами. Крикнул он тогда ему: «К чему пустая болтовня! Дни твои сочтены, падешь ты от моей руки! Ибо хочу я избавить людей от твоих колдовских козней!»

Услышав такие дерзкие речи, колдун разъярился, отложил копье, взялся за лук и обрушил на Гварджаспа дождь стрел. Заспешил и Гварджасп, пришпорил коня Черную птицу, увернулся от стрелы, подъехал к змею со спины. Тот увидел, что царевич неуязвим для стрел, и метнул в него копье. Тем временем Гварджасп сбоку наскочил на него и замахнулся мечом. Выхватил меч и змей, и бились они безжалостно. Кольчугу царевича никакое оружие пробить не могло. Добрый панцирь и на колдуне был, но меч Гварджаспа пронзил его и сильно поранил плечо. Выронил змей меч, отбросил тогда и царевич оружие, схватились они врукопашную. Змей надеялся на свое колдовство, а Гварджасп — на свою силу. Схватка их походила на столкновение гор. Долго сражались они, а потом прибег змей к волшебным чарам и внезапно исчез вместе с конем.

С удивлением глядел я на это. Подлетел к царевичу соловей: «Ты думаешь, этот колдун исчез? Разве ты не видишь — туманом стелется он над землей. Перебьет он ноги твоему коню, сбросит тебя с седла и придавит. Ты нацелься своим копьем, авось попадешь и не только колдовство из него выбьешь, но и поганый дух!» Подобрался туман к Гварджаспу, но не успел он обволочь ноги коня, как царевич нацелился копьем и пронзил нечистому грудь. Вскочил на него конь Черная птица и стал топтать его четырьмя копытами. Враг только сумел схватить его своими могучими руками и так сжал, что у коня затрещали ребра. Добрался он и до ноги Гварджаспа, но, хотя и не сломал ее, причинил ему сильную боль. Тут соловей подсказал царевичу: «Не сдавайся из-за пустячной боли! Стукни булавой колдуна по голове, а коня огрей плетью, чтоб забыл он о помятых боках и прибавил скорости!»

Достал Гварджасп свою тяжелую булаву, размахнулся, но в голову змею не попал, зато угодил в плечо, так что тот сразу разжал руки и выпустил Черную птицу. Конь едва держался на ногах. Огрел его царевич плетью, и тот, собрав последние силы, отскочил в сторону. Затем задрожал он и стал валиться наземь. Едва Гварджасп успел соскочить с седла, как конь его пал замертво. Заплакал тут царевич горючими слезами и стал попрекать соловья: «Будь ты проклят, негодный! Для того покоя ты мне не давал! Если погибнет мой конь, я и тебя убью, и сам в живых не останусь!» Тут обратился я к Гварджаспу: «Не гневайся, гнев приносит только вред, а не пользу. Пойдем поглядим, если колдун еще жив, может, научит он нас чему, как змей Зеленый научил». Подошли мы к Белому змею. Лежал он навзничь, не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой, и походил на поверженный платан с поникшими ветвями. Грудь и плечи его были подобны снежной горе. Видимо, господь невзлюбил его за колдовские чары, иначе смертному с таким богатырем ни за что бы не справиться. Раскрыл он глаза, увидел Гварджаспа и заговорил: «Я получил по заслугам, а теперь постарайся, заклинаю тебя, чтобы светило земли, утренняя заря, моя погубительница — дева Тумиан не досталась бы злому, поганому дэву». Отвечал на это царевич: «Нечистый! Если ты так пекся обо мне и не хотел, чтобы красавица досталась дэву, зачем убил моего коня?» Усмехнулся колдун: «Пока была у меня сила, не скрою, и тебе гибели желал, и твоему коню, но ныне я умираю, а никто, кроме тебя, той девы недостоин! Садись на моего коня — зачем тебе Черная птица!» Конь Белого змея был, подобно хозяину, исполнен колдовства, и змей надеялся, что, раз он сам не сумел справиться с Гварджаспом, так хоть конь отомстит ему. Но не тут-то было! Отвечал ему царевич: «Будь проклят и ты и тот, кто сядет на твоего коня! Он, как и ты, колдун, ибо на глазах моих стал невидимым!»

Застонал тогда Белый змей: «Бог отвернулся от меня. Пришла погибель моя, тщетны все мои старания, не сумел я и конем соблазнить его! К чему теперь пустая болтовня! Слушай: есть у меня одно снадобье, достань его, дай выпить Черной птице. Сдери с меня кожу, оберни коня, он согреется и исцелится. Выколи мои глаза, один пришей к одному плечу, второй — к другому. Когда дэв выльет на тебя кипящий дождь — вреда не принесет. Собери мою желчь и ею промой глаза, иначе дэв напустит такого пару, что ты ослепнешь. А желчь моя не только тебе, но и любому слепцу поможет. Перстень надень на мизинец, он поможет тебе пройти мимо недремлющей стражи, и дэвы увидят тебя дэвом, драконы — драконом, никто не угадает, что ты человек. Если проявишь с ними такую же силу, как со мной, им с тобой не справиться никакими чарами».

С этими словами [колдун] испустил дух. Сначала мы искали целебное снадобье, которым он велел исцелить коня. Наконец отыскали в его волосах коробочку размером с яйцо рябчика. Достали то, что в ней было, растерли и дали испить коню. Конь разве что дышал, а так совсем как мертвый валялся. Вышли тут горожане, поздравили царевича с победой, осыпали его множеством самоцветов и жемчугов, поднялось веселье, но мы не слышали ничего, горюя по коню. Содрали мы со змея кожу, обернули ею коня. Утром опять напоили снадобьем. Он все еще лежал, а к полудню встал на ноги и заржал, как обычно. Возрадовались мы, а царевич заторопился в путь.

Но стали горожане его упрашивать: «Сегодня еще отдохни у нас, ты много сил потратил в жестокой битве, дай и коню своему передохнуть!» Остались мы в Белом городе. На рассвете отвели нас в баню и поднесли Гварджаспу множество чистых и мягких одежд. Был среди них один кафтан: на правом плече драгоценными камнями было вышито солнце, на левом — луна, на груди сверкал рубин, а вокруг него жемчуга. Пояс и кинжал были усыпаны изумрудами и алыми яхонтами. А также поднесли ему царский венец, своим сиянием освещавший тьму. Молвили горожане царевичу: «В подношениях наших ты не нуждаешься, ибо все завоевал своим мечом. Принесли мы тебе эти дары, чтоб ты не подумал, будто в нашем городе нет сокровищ, достойных тебя. Окажи нам милость, осмотри хоть одну из сокровищниц и опечатай ее своим перстнем, дабы всяк знал, что мы твои подданные!»

Гварджасп не хотел задерживаться, но я сказал ему: «Так нельзя, на эти города никто не нападал из страха перед колдунами, а когда прослышат про гибель, их разорят и расхитят все, если не будет знака ничьей власти. И случится с ними то же, что случилось с вашим царством».

Послушался меня Гварджасп. Пошли мы в мраморный дворец, осмотрели его, после увидели хрустальную башню, верхушкой достигавшую облаков, в которой хранились бесчисленные сокровища. […] Сломал царевич прежнюю печать и поставил свою.

Выполнив наказ Белого змея, мы тронулись в путь. Двенадцать дней мы шли, никого не видя, мирно, весело, без тревог и опасностей. Ночью спокойно спали, днем ехали, не встречая препятствий. На тринадцатое утро, когда царевич спал, соловей куда-то улетел, а через два часа вернулся, разбудил Гварджаспа и что-то ему сказал. Вскочил Гварджасп, достал гвозди из дедовских каблуков, подковал ими коня, глаза змея нашил на плечи поверх кольчуги, промыл глаза желчью, надел на мизинец заветный перстень и сказал мне: «Простимся! Сегодня прибудем мы к Красной скале, там я встречусь с Красным дэвом, кто знает, что ждет меня!» Я молвил в ответ: «Пока я жив, с тобой не расстанусь, что бы ни случилось!» — «Но если дэв нашлет на нас кипящий ливень, — возразил царевич, — меня спасут глаза Белого змея, а с тобой что станется?» — «Что бы со мной ни сталось, — упорствовал я, — тебя не покину!» Сколько ни упрашивал меня Гварджасп, я все же настоял на своем. Красную скалу я знал, находилась она неподалеку, но дэва того не видел и ничего о нем не ведал.

Мы пошли, а Красная скала, оказывается, служила пристанищем тому дэву. Забравшись повыше, он спал. Когда мы подошли, дух человеческий донесся до него, он проснулся и, увидев нас, столкнул вниз огромный камень. Глянули мы на валун и подумали: «Теперь нам конец!» Но добрый конь Черная птица остановил скатывающуюся на нас громаду передними копытами; раздался треск, словно выстрелило заряженное ружье. Затем стал он бить по камню задними ногами, подкованными волшебными гвоздями, и раздробил его в пыль и прах. Так тот камень и не докатился до нас. Царевич не подпускал меня близко, я наблюдал издалека. Образ всех святых, с которым я не расставался с детства, достал я из-за пазухи и повесил сверху, другого защитника и покровителя я не желал.

А тот поганый стоял на скале и смотрел. Увидел, что обвал никакого вреда нам не принес, подул и выпустил ядовитый пар, который затмил само солнце и все вокруг сделал невидимым. А царевичу все нипочем, он только взад-вперед на своем коне ездит и посмеивается: «Чары твои, дэв, тебе не помогут, спускайся и покажи, каков ты молодец!» Рассвирепел дэв, заревел, как гром небесный, вскричал: «Кто ты такой, что посмел явиться в мои владения! Птицы сюда не залетают из страха предо мной, и крокодилы из моря головы не высовывают, а ты кто таков?! Если я спущусь, развею твой прах по ветру! Если и одолел ты кого недостойного, то рядом со мной он не больше мухи. Ударю тебя разок кулаком, дух вон выпущу, не думай, что с оружием против тебя выйду!»

А Гварджасп крикнул в ответ: «Я ничем не знаменит, и нет на земле никого слабее меня, но суждено тебе погибнуть от моей руки. К чему пустые угрозы? Спускайся сюда, если же от страха ты плохо видеть стал и дороги не сыщешь, я сам к тебе поднимусь!»

Последние слова разъярили дэва, зарычал он так, что земля содрогнулась, взметнулся, как пламя, сполз с горы, как облако, и обволок нас огненным поясом. Закручинился я: «Под силу ли человеку справиться с таким колдуном?» — «Не бойся, — успокаивал меня царевич, — ему нас не одолеть!» Метнул он булаву туда, где словно алое море колыхалось, и угодил дэву в голову, расшиб ему лоб. Взревел тот и стал изрыгать пламя, словно факел. Оберегая коня, Гварджасп спешился и подскочил к дэву, размахивая мечом. Отсек он ему правую руку от самого плеча, дэв ослабел, но все-таки левой рукой выбил у царевича меч. Сошлись они в рукопашном бою: ни один одолеть не мог, ни другой, три часа так яростно бились они, что у обоих кровь из-под ногтей потекла. Крикнул я тогда Гварджаспу: «Не видел я никогда прежде, чтобы ты столько времени с израненным врагом возился! Считай, что его уже нет в живых — без головы он и без руки. Никак, поребячиться тебе захотелось, но теперь не время для шуток, и нечего с ним так долго бороться!»

Устыдился Гварджасп, распалился от гнева, попросил силы у господа и ответил мне: «Я ждал, что ты мне на помощь придешь, потому так долго тянул. Но раз усомнился ты в моей силе — гляди!» С этими словами он издал клич, поднял Красного дэва над головой и ударил оземь так, что земля содрогнулась, и [чудовище] испустило дух.

Но иссякли силы и у Гварджаспа. Ослабел он от потери крови и от поганого дэвьего духа. Опустился он на землю без чувств, а я стал горько оплакивать его. Но вскоре я вспомнил о снадобье, что дал нам Белый змей, напоил им царевича и смазал все его раны. Вскочил царевич, как тигр, и бросился бежать, чтобы уйти подальше от того колдуна и его скверны.

И сказал мне Гварджасп: «Не хочу я быть в этой одежде, дай мне ту, что мне в Белом городе поднесли». Отвечал я ему: «Не пришло еще время для того наряда, облачись пока в мое платье». Снял я с него одежду, выбросил ее, одел его в свое платье. Потом накормил его ужином, и ту ночь отвели мы отдыху, ибо, по нашему разумению, больше нечего нам было бояться и не ждали мы никаких сражений. Желали мы лишь отдыха. Два дня отдыхали мы там, а на третий, как только солнце разорвало черную рубаху ночи и рассыпало алые розы, веселые и довольные, сели на коней и пустились в путь.

Ехали мы с миром пять дней, а на шестой прибыли к границам царя Пахпура, в страну прекрасную, населенную сладкоречивыми жителями, которые полюбили Гварджаспа, хвалили его, дивились мощи его тела и красе лика и сообщили своему государю: «Прибыл юноша-герой, исполненный красы, еще безбородый, пустившийся в путь из-за любовного недуга. Прибыл он с одним лишь слугой в ваши владения». Обрадовался царь Пахпур, решил, что прибыл жених, и сказал так: «Если это такой добрый молодец, [то он мне подходит], у меня девять дочерей, посажу всех девятерых, пусть выберет себе по вкусу». Повелел он своим вельможам встретить нас и доставить во дворец.

Отвели нас во дворец царя Пахпура, стоящий в саду из роз, щедро угостили. На другой день пригласил нас к себе сам царь Пахпур, встретил так, что лучше не бывает, поднес множество драгоценных и редкостных даров и молвил Гварджаспу: «Отныне мой дом и мои земли принадлежат тебе, и я не пожалею для тебя своей головы». Гварджасп ответил: «С сего дня я буду покорным твоим слугой». На третий день нарядила царица своих девятерых дочерей и пригласила Гварджаспа. Стал я царевича наставлять: «Знаю я, чего хотят царь с царицей, но тебе это не подойдет, твоя судьба ждет тебя впереди, и невеста у тебя уже есть. Если пленит тебя краса этих дев и поймут они, что ты влюблен, или уговорят тебя стать мужем одной из них, плохо тебе придется, ибо царь Пахпур враждует с царем Севера. Он хочет женить тебя на одной из своих дочерей, чтобы ты стал его сыном, управлял его царством, пошел походом на его недруга и отомстил за него. Но поскольку ты пойдешь против судьбы, победы тебе не добиться, и ты сам погибнешь, и всех погубишь». Спросил меня тогда Гварджасп: «Что же мне делать? Я теперь в их руках, вдруг они меня не отпустят?» Я дал ему такой совет: «Ты не говори, что разыскиваешь свою суженую, скажи, что у тебя есть дело и, когда вернешься, дашь царю ответ. Мы же, как рассветет, сядем на коней и поедем.

Если они попытаются нас схватить, мы тоже постараемся не оплошать».

На том и порешили. Повели Гварджаспа ко двору. Как увидел он красавиц, обо всем позабыл. Украшали они дворец, как звезды ночное небо, ланиты их походили на сад роз, а тела их подобны были трепещущему тополю. Во время пира Гварджасп быстро опьянел, и я увел его, вдвойне хмельного, — от любви и от вина. Запер я его и сам лег у дверей. Всю ночь провел он, плача и стеная: «Где еще я найду такую красу! Кто расстанется с ними, должен либо со скалы кинуться, либо утопиться!» В ту ночь ничего больше я не говорил ему.

Дал я ему испить лекарства, чтобы разогнать хмель, а наутро спросил его: «Как ты намерен поступить? Изменишь ли луне, рожденной для тебя господом?» Отвечал он мне: «Не дай господь, чтобы любовь к ней покинула мое сердце! Но что делать, вдруг она не так красива, как дочери царя Пахпура?» Сказал я на это: «Так ли она красива, прекраснее их или хуже — это твоя судьба, сказал ты не то, что следует». Промолвил Гварджасп шутливо: «Быть может, для себя ты этих красавиц бережешь?» Я в ответ проговорил: «Pie это мне на роду написано, чтобы я сам свою судьбу решал. Что станется с моими родителями, если я буду скитаться в поисках супруги!»

Пока мы так шутили, прибыл посыльный от царя и передал то, что поручил ему Пахпур: «Сын мой Гварджасп! Я уже стар, и дни мои сочтены. Нет у меня сына, которому оставил бы я престол и свои владения. Но есть у меня дочери, которых ты своими глазами' видел. Выбери из них ту, что тебе по душе, возьми ее в жены и властвуй над моей землей. Если захочешь — буду я тебе отцом, а ты мне — желанным сыном. Не захочешь — не стану докучать тебе, уйду, скроюсь с глаз твоих, оставлю тебе все свое добро, буду за тебя бога молить».

Усмехнулся Гварджасп и на меня поглядел: «Слышишь?» — «Слышу, — отвечаю, — воля твоя, поступай как знаешь!» Сказал он послам: «Братья, вместо меня скажите царю так: «Не затем я сюда прибыл, чтоб добиться власти и выбрать невесту. Судьба моя в руках божьих и в руках моих родителей. Восседай с миром на своем престоле и не уступай его другому. Впереди ждут меня испытания, в которых я должен показать себя. Пока не испытаю я свою силу и доблесть, не успокоюсь! Когда я буду идти обратно, если пожелаете, буду служить вам, как слуга. Если же не останусь в живых — царствуйте вечно! С этим я ухожу, а вы пребывайте с миром».

Отправив гонцов, мы стали снаряжаться в путь, опоясались саблями, повесили щиты, в руки взяли мечи, за полы заткнули палицы. А царь Пахпур, получив ответ Гварджаспа, собрал визирей на совет: «Если мы станем удерживать их силой — ничего, кроме вреда, себе не принесем. Пусть едут на север — там ждут их Черный дэв и лев, а также драконы и дэвы. Если одолеет их всех царевич и вернется невредимым, может, сам исполнит наше желание. Если же нет — мы к тому времени подготовимся, как следует, чтобы задержать его». На том сошлись царь и визири. Пообещали мы посетить их царство на обратном пути и отправились в дорогу.

Шли мы девять дней и очутились в огромном поле, таком, что взором его не охватишь. Не видно было вокруг ни холмов, ни скал, ни деревьев. Затужили мы, но делать нечего, еще три дня брели без пути, без дороги. На четвертый день увидели белый камень, окруженный зеленью. Подошли ближе, видим — беломраморный бассейн, в который, журча, сбегал чистый родник. Над бассейном возвышалась башня, обошли мы вокруг — ни окон не обнаружили, ни дверей. И тогда царевич сказал: «Что мы даром теряем время! Напьемся лучше воды и отдохнем!» Согласился я с ним; отпустили мы коней попастись, сами умылись, закусили, как подобало путникам, царевич скинул тяжелые доспехи и лег спать. Я сел сторожить у его ног.

Улетел соловей и вскоре возвратился, так спешил, что чуть крылья не сломал от быстрого полета. Сел он на плечо Гварджаспу, то с одной стороны подскочит, то с другой, то клювом теребит, но разбудить его не смог. Тогда подлетел он к роднику, захватил воды и окропил царевичу грудь и лицо. От холодной воды Гварджасп вскочил и набросился на соловья: «Будь ты неладен, опять мне спать не даешь! Теперь-то чего ты меня будишь?» Тот отвечал: «Сейчас не время отдыхать, вставай, одевайся!»

Встал царевич, только сунул руку в архалук, прилетел ворон, сел на ту мраморную башню и закаркал. Поглядели мы: идет огромный Черный дэв и носом поводит, принюхивается. Царевич даже одеться не успел и стал соловья попрекать: «Почему раньше меня не разбудил, что я теперь в одной рубашке делать буду!» А соловей в ответ: «Чем все время на меня сердиться, лучше о себе позаботься, метни в него стрелу, а я после расскажу тебе о нем». Делать было нечего, ибо дэв был совсем близко. Опустился царевич возле камня на одно колено, натянул тугую тетиву, выпустил стрелу и угодил Черному дэву в грудь. Тот перевернулся и упал замертво.

Соловей сказал: «За то ты меня попрекал, что я заставил тебя одним выстрелом дэва уложить?! Теперь гляди, этот ворон собирается взлететь, не пожалей и для него одной завалящей стрелы!»

Удивился Гварджасп: «Чем он тебе мешает?» Соловей ответил: «Бога ради, не отпускай его живым!» Пока беседовали они, ворон взлетел и два или три раза каркнул. Нацелился царевич — и даже пуха вороньего не стало видно.

Потом мы сели там же, царевич посадил соловья к себе на колени и начал с ним беседовать: «Почему ты заставил меня убить ворона?» Соловей ответил: «На того ворона я таил досаду больше, чем на дэва. Хоть и был дэв грозен с виду, но на деле был он трусом и очень тебя боялся. Потому и шел он, принюхиваясь, чтобы, почуяв твой дух, избежать встречи с тобой. Завидев дэва, ворон окликнул его: «Эй ты, черный, как и я сам, чего ты принюхиваешься?» Дэв отвечал: «Говорят, пришел богатырь-царевич из страны бедняков, истребитель дэвов и драконов, на него-то и боюсь я наткнуться». А ворон на это и говорит: «Эх ты, негодный трус! Ступай быстрей, царевич лежит в одной рубахе, спящий, он легко тебе в руки достанется. Только дай мне за это его правый глаз!» Он натравил на тебя дэва, хотел, чтобы Черный дэв тебя убил, а твое светлое око ему на съедение отдал!»

Улыбнулся царевич, погладил птицу и сказал: «Даже брат не сделал бы для меня столько, сколько ты, даже самый верный слуга!»

Заметили братья рассказчику: «Брат, получается, что и ты изучил соловьиный язык?» Гив ответил: «Не понимал я птичий говор, но, когда Гварджасп беседовал с соловьем, столь приятны для слуха были их речи, что я не мог оторваться — слушал, а после царевич разъяснял мне все подробно». Вмешалась тут Русудан: «Брат, не прерывай сказа, я жду не дождусь, когда мать с сыном повстречаются». И стал Гив рассказывать дальше.

Ту ночь мы провели там же. Только мы легли, как царевич вскочил и окликнул меня: «Гив, ты спишь?» — «Бодрствую», — отвечаю. «Вставай, — говорит, — я очень странный сон видел. Будто подошел ко мне юноша, у которого только-только борода пробилась, и сказал: «Что же ты, добрый молодец, лежишь тут безмятежно! Я тоже был малый не промах, но погубила меня беспечность. Здесь находился мой город и дворец, осталась одна башня. Надеялся я на свою силу и ничего не страшился, тешился и веселился привольно. Но разгневался на меня господь и наслал на меня льва — яростнее дракона, сильнее дэва, страшнее огня. Напал он на меня спящего и погубил, будто я никогда солнечного света не видывал. Теперь ты сам видишь, во что превратился мой город, ничего не осталось, кроме этой башни, и в ту вход замурован, ибо устроил там лев себе убежище. Вставай, иначе ты погибнешь, как и я, из-за своей беспечности».

Выслушал я Гварджаспа и ободрил его: «Если господь дал тебе такую силу, что ты одной стрелой поразил дэва и одним ударом булавы свалил дракона, что тебе сделает лев?!» Тотчас оделся царевич, облачился в доспехи, подвел я ему коня, дал в руки палицу и копье. До рассвета ждали мы свершения сна.

Еще не рассвело и солнце не взошло, когда земля содрогнулась так, что мы подумали, будто наступил конец света. На нас двигался лев, величиной превосходивший слона. Царевич вскочил, перепрыгнул через бассейн и оказался за спиной у льва. Когда он заметил нас и собирался прыгнуть, царевич опередил его и вонзил ему в грудь свое копье. Лев лапой сломал рукоятку копья, но наконечник остался внутри, однако он как ни в чем не бывало яростно накинулся на врага. Тогда царевич метнул в него палицу, но не попал в такое место, чтобы сильно его поранить. Тут лев, разъяренный, подскочил, опрокинул царевича и начал терзать его клыками и топтать. Царевич только и успел, что прикрыть лицо щитом, одной рукой размахивал он саблей, и ничего не оставалось ему другого, как положиться на крепость своей кольчуги.

Увидев, что хозяин обессилел, подскочил конь Черная птица и несколько раз копытами ударил льва, но тот не отпускал Гварджаспа. Тут и я подоспел, ударил льва мечом по голове. Гварджасп лежа тоже размахнулся и отрубил ему правую лапу. Черная птица вскочил льву на спину, чуть не переломил ему хребет, но и тогда чудище не выпустило юношу. Только после того как конь впился льву в загривок, разжал он когти. Вскочил царевич, словно тигр, напали мы на льва с обеих сторон, стали рубить его безжалостно, отплатили ему за все.

Пока мы с ним не расправились, Гварджасп не чувствовал боли, но он был сильно помят и изранен львом. Я раздел его и увидел, что его белое тело похоже на синьку и страшно распухло, грудь и шея растерзаны. Потемнело у меня в глазах, и отчаялся я вернуть его к жизни. «Что ты печалишься, брат? — спросил меня Гварджасп. — Скажу тебе правду: ни с дэвом, ни со змеями мне так туго не приходилось. Немного недоставало мне, чтоб испустить дух. Если бы не конь, быть мне покойником! Теперь же хотя опасность миновала, но все кости у меня перебиты и весь я измят так, что шагу ступить не могу».

Возродилась в моем сердце надежда, сказал я: «Ты скоро оправишься, ты не ранен, а ушибы быстро заживут. Хоть бы скорей набрался ты сил, чтобы поглядеть логово льва». Ответил Гварджасп: «Сегодня я не могу, а завтра постараюсь!» Но я знал, что назавтра царевичу станет хуже, ибо был он сильно изувечен: раны от львиных когтей зияли, будто отверстия от гвоздей. Потому я сказал: «Попытайся, может, сегодня ты поднимешься. Если и завтра мы останемся здесь, слишком задержимся». […]

Пять дней провели мы там, царевич оправился, и мы снова пустились в дорогу. Десять дней мы благополучно шествовали и прибыли в Северное царство. Оказывали нам гостеприимство в той прекрасной стране, восхищались Гварджаспом, восхваляли его, расспрашивали, куда мы идем. Узнав же, что мы направляемся за красавицей, стали говорить нам: «Если желаете себе добра, сейчас же возвращайтесь туда, откуда пришли, иначе погибнете, а красавицы все равно не добьетесь». Обиделся Гварджасп на такие речи. «Что это за люди, которые не признают человека, а верят в силу дэвов и колдунов!» Я успокаивал его: «Не гневайся на слова недостойных людей, откуда им знать, что готовит тебе движение планет».

Достигла молва царского двора: «Прибыл просить руки царевны такой юноша, равного которому нет на земле. Ни дэвы, ни драконы перед ним не устоят, а из смертных никто не в силах сразиться с ним!» Царские звездочеты давно предсказывали, что прибудет такой герой, и царь понял, что Гварджасп и есть суженый его дочери. Послал он нам навстречу знатных вельмож, и встречали нас с великими почестями, но мы знали, что еще не одна битва ждет нас впереди. Целый месяц шли мы по Северному царству. Наши спутники ничего не говорили о дэвах и драконах, но мы еще от Белого змея знали про них, а соловей улетал спозаранку и приносил нам вести о том, что должно случиться вечером.

Подошли мы к обиталищу красавицы. По пути расставлены были недремлющие стражи — дэвы и драконы. Когда нам оставалось одолеть расстояние в три дня пути, увидели мы вдали такое пламя, что сказали: земля горит! Полетел туда соловей, вернулся и сообщил: «Сначала встретил я девятерых дэвов, столь страшных и грозных, что способны они поглотить всю землю и от их рева вот-вот небо обрушится на земную твердь. На другой дороге стоит семеро драконов, изрыгающих пламя, которое вы отсюда видите, от их шипения можно оглохнуть. Город страдает от их рева и свиста. Все пребывают в страхе».

Огорчили нас эти вести, но делать было нечего, кроме как положиться на господа и виду не подавать. Шли мы два дня к тому городу. На третий день, на заре, встал царевич, облачился в доспехи, надел на палец кольцо, что Белый змей ему дал, взял с собой восемнадцать стрел, а мне велел: «Ты подожди меня здесь, если бог помилует меня, я скоро вернусь, если же не приду — не мешкай, ступай своей дорогой!» Отвечал я на это:

«Я раньше тебя знал, как сложится твоя судьба. Отчего говоришь пустые слова? Ступай, я последую за тобой, зачем мне оставаться здесь!»

Когда мы приблизились настолько, что увидели дэвов и до нас донесся их рев, подобный грому и наводящий на людей ужас, Гварджасп соскочил с коня и велел мне оберегать его, а сам пошел пешком. Змей нам, оказывается, сказал правду: перстень делал царевича невидимым. Спрятался Гварджасп за большим деревом, выпустил первую стрелу, выбил одному дэву оба глаза, размозжил ему череп, и тот свалился замертво.

Стали дэвы по сторонам оглядываться — никого не обнаружили. Повернули своего убитого товарища, увидели стрелу и сказали: «В этом городе такой стрелы ни у кого нет, никто вроде не приходил, так что же с ним случилось?»

Пока дэвы рассматривали стрелу и судили-рядили, что это, Гварджасп направил свой лук, несущий им погибель, и выпустил вторую стрелу, которая вонзилась второму дэву в грудь и вышла через лопатку. Третьему [дэву] оторвало руку, четвертому он угодил в шею. Удивленные дэвы попрекали друг друга, ссорились, не понимая, в чем дело. Он ранил всех девятерых так, что они не могли сражаться. От их рева и стона содрогался весь город, казалось, небо обрушилось на землю. Выбежали горожане и дивились, как запросто истреблял Гварджасп чудищ. Дэвы колотили друг друга с криком: «Ты это был, нет, ты!» А царевич кого мечом поразит, кого копьем, кого булавой, словно они были [слабыми] людьми, а он — [богатырем]-дэвом. Потом сложил он свое оружие, сел на коня, и мы отправились туда, где поджидали нас драконы. В тот день царевич удовольствовался тем, что совершил, и драконы против нас ничего не замышляли, так как переживали за дэвов. К вечеру мы увидели, как впереди занялось пламя, которое изрыгали драконы, и услышали рев и ужасный крик. Царь и все горожане вышли на крыши домов, чтобы наблюдать за битвой. От драконов исходило такое пламя, что можно было подумать, будто в городе пожар, и от огня факелов было светлее, чем днем. Царевич сказал мне: «Не подходи близко, иначе они тебя увидят!» А сам вышел вперед. По ту сторону собралось семь драконов, шипели они, яростно свистели, гневались игрозились: «Пришелец жалкий, ничтожный, явился и дэвов истребил, но с нами ему не справиться! Пусть хоть шаг сделает — мы растерзаем его! Никто не унизится до битвы с ним». Они были очень обижены за дэвов.

Тем временем обрушил царевич, победивший дэвов, на драконов дождь стрел и всех семерых тяжело ранил. Они не поняли, отчего это произошло, упали в огонь и погибли.

Поднялось в городе веселье, раздались звуки музыки. В ту ночь не произошло более ничего. Наутро явились визири и царские советники, передали поздравления царя, поднесли дары. В тот день царевич был утомлен и не смог посетить государя. Вымылся он в бане, [хорошенько] отдохнул, а назавтра облачился в те одежды, что ему пожаловали в Белом городе, вычистил коня своего Черную птицу и его сбрую, взял чоган и вышел на площадь. Государь и его приближенные наблюдали за ним с крыши. Послал к нему царь человека: «Тебе следовало ко мне явиться, а после уже с моего позволения на нашей площади играть в мяч!»

На это Гварджасп возразил: «Таково мое правило — я должен или воевать, или охотиться, или в мяч играть. Соперников я не обнаружил, чтобы с ними сразиться, охотиться в городе нельзя. Спозаранку к царю являться не след. Чем же мне заняться? Если есть у вас добрые витязи, пусть схватятся со мной, а я не пленник, чтобы сидеть взаперти и без вашего приказания никуда не выходить!»

Передали царю эти слова, выслушал он их и сказал: «Что поделаешь? Мне не справиться с тем, кто ни одного дэва и дракона не упустил! А кто может состязаться с ним в силе? Лучше пусть поступает по-своему, может, хоть в игре в мяч кто-нибудь превзойдет его!»

Было у царя три сына, закаленных и мужественных, искусных в игре в мяч. Призвал он их, избрал двадцать других знатных юношей, тех, что половчее, и приказал им: «Если вы не победите его и не унизите его гордыню, не будет мне покоя. Покажите, на что вы способны. Постарайтесь не уступать ему мяча».

Вышли они, снаряженные для игры в мяч, с чоганами в руках, поклонились Гварджаспу и начали игру. Обратился к ним царевич: «Ежели я буду играть по-своему, вас обижу, а если вам буду уступать, себя осрамлю». Те юноши, уверенные в себе, отвечали: «В игре не заботятся о любезности. Каждый должен показать, на что способен». Гварджасп засмеялся: «Раз вы намереваетесь играть в полную силу, как же мне себя показать!» Я сказал ему: «Ты очень утомлен и измучен битвами, не трать силы, знаешь ведь, что не одолеешь их в игре».

Когда началась игра, Гварджасп сразу завладел мячом, а они могли только смотреть [на мяч]. Жители города дивились его ловкости. До полудня противники тщетно гонялись за ним. Прислал царь человека с наказом: «Довольно играть, теперь пусть предстанет предо мной». Спешился Гварджасп и, поигрывая чоганом, явился к царю. Тот пригласил его сесть и устроил достойное пиршество. Ночь отвели мы отдыху.

Утром вызвал Гварджасп вельмож и отправил их к царю просить руки его дочери. Пошел и я с ними, доложили мы царю обо всех злоключениях Гварджаспа и о том, от каких колдовских чар избавил он его дочь и все царство. Отвечал нам царь: «Три сына у меня, но больше всех дорожу я единственной дочерью. Ежели заболеет она и для ее исцеления понадобится мне поступиться сыновьями, не пощажу я всех троих. Она — утеха моего сердца, душу мою просветляющая. Так легко не уступлю я ее никому!» Я возразил: «Нелегко достается Гварджаспу царевна. Вот уже год, как покинул он своих родителей и поныне не знает, живы ли они. Бросил без присмотра царство, ни днем, ни ночью не знал отдыха, не расставался с оружием, сражался с дэвами и каджами и весь изранен в битвах. Освободил он вас и вашу дочь от нечисти поганой, им бы вы не смогли отказать. Так кому же лучше отдать дочь — им или Гварджаспу, герою несравненному?»

Молвил государь: «Разве я порицаю зятя? Весьма по нраву он мне, и люблю я его больше родного сына, но здесь он не останется, и я его не стану удерживать, ибо ни он моим сыновьям не подчинится, ни они ему не покорятся, и зародится меж ними вражда. А если уедет с ним моя дочь Тумиан и будет вдали от меня, на расстоянии целого года пути, жизнь мне будет не в жизнь!» Сказал я на это царю: «Не говори так! Гварджасп не уйдет, не добившись своего, и меж вами возникнет раздор».

Услышав от меня такие дерзкие речи, сказали визири: «Негоже деве без мужа оставаться, а лучшего зятя нам не сыскать!»

Царь отказывать нам не стал, а молвил так: «Я без своей дочери решить не могу, завтра покажу ей жениха, если полюбит она его — соглашусь, без ее же согласия и воли замуж ее не отдам!»

Удовлетворились мы таким ответом, знали, что такого жениха они не отвергнут.

Вернулись мы к Гварджаспу, и со смехом сказал я ему: «Завтра красавица поглядит на тебя, постарайся ей понравиться, чтобы она тебя не отвергла, иначе все труды твои пропадут даром». Ответил царевич: «Не понимаю! Смотрины невестам или женихам устраивают в этой стране? Все одно — приглянусь я ей или нет, никуда ей от меня не уйти».

На следующий день приготовились царица с дочерью и устроили пир в своем дворце, пригласив нас и многих, вельмож. Я еще раньше предсказывал, что его отравят, и теперь не отлучался от него в страхе, чтоб его не погубили. Начали из рубиновых чаш пить прекрасное вино, слушать певцов и музыкантов. Гварджасп так понравился царевне, что она глаз с него не сводила. А царевич опьянел от вина и любви. Просил я его и на арабском и на индийском языке, но не мог уговорить его уйти. Когда подали фрукты, захмелевший царевич, заглядевшись на красавицу, поранил себе руку, нарезая апельсин. Потекла кровь, но он ничего не замечал. Увидела это девушка, вскрикнула и бросилась к матери: «Хочешь убей меня, хочешь в живых оставь, но я за этого невежу не пойду. Он даже не замечает того, что с ним происходит, так чего же мне от него ждать!» Никак не могли ее успокоить. Потом царица стала ей что-то нашептывать на ухо, успокаивать, а Гварджаспу послала чашу вина: «Не обижайся, царевна — совсем дитя, капризна и своевольна, не удивляйся ее выходкам». Я был так раздосадован [поведением девушки], что не понял, какое вино подали царевичу, а он был так хмелен, что даже не заметил гнева красавицы, а к вину и вовсе приглядываться не стал. Выпил и тут же упал без чувств. С помощью слуг принес я его в наши покои, закрыл за собой дверь, кинулся к нему и увидел, что он не проявляет никаких признаков жизни. Стал я плакать и бить себя по голове. Но потом сказал себе: «Ежели не суждена ему смерть, то от этого яда он не умрет. Не дать ли мне ему заветное снадобье?» Растер я подвеску царицы, матери Гварджаспа, развел в воде и влил царевичу в рот. Стал он теплее, сердце забилось чаще, застонал он горько. Спросил я, что у него болит и почему он стонет. Ответил он: «Не видишь разве — сердце мое разорвалось! Неужто не можешь мне помочь?» А чем я мог ему помочь? Давал понемногу испить того снадобья и богу молился. Но не становилось царевичу лучше.

Так миновало три дня. Плакал я, сидя над своим повелителем, он же лежал на спине и ничего не слышал. Решил я тогда дать ему снадобье, полученное от змея. От первого глотка заметался он, как безумный, а от второго лишился чувств и похолодел. Я горько плакал и проклинал себя. И решился дать ему третий глоток. Через некоторое время Гварджасп вздрогнул, изо рта его выползло пять настоящих змей. Тот, кто не видел всего этого сам, не поверит в то, что с ним произошло.

Привстал царевич, провел рукой по глазам, огляделся по сторонам и проговорил: «Что это случилось со мной? Разве не только что я был в царском дворце, передо мной сидела красавица и мы веселились?! Неужто я так опьянел, что не заметил, как оттуда ушел, а сам обессилел так, будто проболел целый год?» Рассказал я ему обо всем, показал тех змей. Попросил он: «Дай мне еще какого-нибудь зелья, может, полегчает мне. Ничего не поделаешь, от судьбы своей не уйдешь! Такова, значит, моя доля».

Растворил я остаток снадобья, дал ему выпить, но в тот день Гварджасп не поднялся с ложа. Тайком приходили лазутчики, спрашивали, жив ли он еще. На пятый день встал царевич, оделся и вышел из своей опочивальни. Созвал он визирей и вельмож, показал им змей и спросил: «В чем провинился я пред вашим государем, за что хотел он отравить меня? Ничего дурного я не делал, кроме того, что из дружелюбия к нему самому и из любви к его дочери покинул своих родителей и бежал из родных краев. Целый год я сражался с чудищами, угрожавшими ему. Если угодно было ему отомстить за их гибель, отчего не сказал мне об этом прямо или отчего не отпустил меня в мое царство?! Я здесь один, а вас — целое царство, неужто не справились бы вы со мною? К лицу ли государю отрава? Сказали бы прямо, что дэв или змей больше подходит вам в зятья, чем я, ибо колдун колдуна лучше понимает, тогда не стал бы я добиваться вашей царевны. Вы хотели моей смерти, но господь спас меня от ваших козней, вы еще заплатите за то, что хотели меня отравить, а ныне не желаю я дочери вашей, а вас видеть и вовсе не хочу!»

Передали слова Гварджаспа северному царю. Тот стал попрекать свою жену: «Зачем ты это сделала? Чем он тебе не понравился? Он дэвов и драконов одолел, чем же могло ему повредить твое колдовство? Осрамила ты себя и свою дочь. Я не знаю, как ему ответить, а воевать с ним не могу. Ты и твоя дочь отвечайте ему сами!»

На это молвила царица: «Женщины вашего рода все неудачливые, их невежество никогда не приносило им добра. Он, как увидел ее, голову потерял. При чем же тут я? Мне ничего другого не оставалось, как дать ему выпить немного отравы. Убивать я его не собиралась, только хотела немного успокоить».

Делать было нечего! Послал царь вельмож с извинениями: «В случившемся я не повинен. Тебе и самому ведомо: женщины неразумны, дочь моя по молодости испугалась, когда ты руку порезал, а матушку ее дьявол попутал — не гневайся на нас, смерти твоей она не желала!»

Ответил Гварджасп: «Если небольшого пореза они так испугались, то что было бы с ними, если бы видели они те раны, что я получил в дороге, сражаясь со всякой нечистью! Почему же не пришлось им по вкусу мое мужество и пренебрежение к боли? Ведь если бы я кричал: «Помогите!» — проявил бы слабость, свойственную лишь женщинам».

Стал я тут Гварджаспа увещевать: «Напрасно гневаешься, царевич! Судьбы не избежать ни тебе, ни им. Они согласны отдать тебе дочь. Пусть только попадет она в наши руки, а там видно будет — отвергнет ли царевна тебя!»

Но Гварджасп стоял на своем: «Не желаю — и дело с концом!» Северный царь начал умолять его: «Не срами меня, не губи, недостойна моя дочь такого позора! Ежели тебе не нужна она, то и я отказываюсь от нее — убью обеих: и мать и дочь».

Засмеялся я и [шутя] сказал царевичу: «Когда ты ради них жертвовал собой, они оказали тебе прекрасную встречу, а если из-за тебя он убьет жену и дочь — вы еще крепче подружитесь! Не упорствуй, такую красавицу тебе не отыскать, не осуждай ее за детский каприз. Если из-за новой суженой тебе предстоит еще столько же испытаний, то ты состаришься, зачем тогда тебе любовь?»

Улыбнулся Гварджасп: «Что-то прежде времени ты меня состарил! Сейчас я хоть и молод, а уже разочарован в любви. Зачем мне страдать из-за такой неблагодарной!» Он долго упорствовал, но в конце концов сдался: «Пусть отдадут мне дочь, не желаю я, чтобы они устраивали свадьбу, и видеть никого из них не хочу!» Не посмел противоречить ему царь, ибо знал, что в бою не одолеет его. Начали собирать приданое. А мы послали гонца в Белый город, чтобы там готовились к свадьбе, и попросили поставить шатры для ночлега.

Вынесли такое приданое, что земле было тяжко и поле размером в три дня пути не могло всего вместить. Десять дней выносили одни только сокровища и казну. Но Гварджасп не стал и смотреть на них, пока не вывели невесту.

Погрузили бесчисленное приданое, облачили царевну в роскошные наряды, водрузили ей на голову алмазный венец, посадили в паланкин, такой, что казалось, будто сидит она в стеклянной коробке. Паланкин несли три брата, а впереди шествовал царь. Не выказывали они обиды, но дева Тумиан лила слезы, что жемчуг. Но эти слезы не могли скрыть ее красу! Эти слезы и грусть так красили ее, как дождь — цветущий сад и как бутон розы — утренняя роса. Скатывались перлы по луноподобному лику, по пурпурным устам на хрустальную грудь. При виде ее забыл Гварджасп все свои муки, посветлело у него на сердце, лицо расцвело розой. Приветливо заговорил он с тестем и шуринами. Потом подошел к паланкину и молвил: «Я тысячу раз со смертью встречался, но испытания, перенесенные ради тебя, кажутся мне такой же радостью, как если бы с родичами сидел я за пиром. Что тяготит тебя, что тревожит, отчего ты плачешь? Ныне пора веселья, а не слез. Избавил я тебя от многих колдунов, один из них непременно бы увел тебя, а сейчас тебе без труда достался такой супруг, как я!»

Сели мы на коней, двинулись в путь. Царь с сыновьями и свитой поехал нас провожать, прошел с нами десятидневный путь, веселясь и пируя. Только говорилось, что свадьбы не справляют, а пиры следовали один за другим, пышнее любой свадьбы! И обратился Гварджасп к тестю с такой речью: «Прости мне, царь, мою грубость! Могу ли я, заполучив в жены прекрасную Тумиан, не быть твоим верным слугой! Стал ты мне отныне ближе моих родителей. Но был я весьма утомлен и измучен и потому разгневался на царицу за то, что отвергла она меня и обрекла на смерть. Отныне буду служить тебе верой и правдой».

Царь в ответ низко поклонился: «Случилось это по неразумению нашему и дьявольскому наущению, это будет нам вечным позором и укором, вам же не следует просить прощения. Свою вину мы же и искупим, вы успокойтесь, отныне мы будем вашими верными рабами».

Молвил Гварджасп: «Не говори так, царь! Господь не допустит, чтобы таил я против вас зло. Тревожусь я, что заставил тебя покинуть трон. Возвращайтесь, а нам оставьте одного сына, пусть он развлечет сестру, пока она не помирится со мной, ибо очень обижена она на меня, пусть узнает, что я за человек».

Наутро распрощался царь с дочерью, оставил при ней младшего брата, которого Тумиан любила больше всех и с которым отцу легче было расставаться. Пообещал царю Гварджасп: «Если будет на то ваша воля, женю я юношу на дочери царя Пахпура, ибо у того нет сына и все царство его достанется зятю. Если не пожелает он добром, все равно добуду это царство силой. Вознагражу я его усилия». Обрадовался царь и сказал: «Поступай по своему усмотрению, сын мой — твой раб, хочешь — убей его, хочешь — помилуй». […]

На том расстались мы с северным царем, а царевич послал гонца к царю Пахиуру: «Обещал я посетить тебя, ныне иду в твое царство, веду для тебя зятя. Покажи, чего стоит твоя отцовская любовь ко мне!»

Получив известие о женитьбе Гварджаспа, обезумел царь Пахпур от досады: кричал, бранился, никакого ответа не дал гонцу. Тот вернулся к царевичу и доложил обо всем. Не испугавшись угроз, мы продолжали путь. Заслал царь Пахпур к нам лазутчика; тот, оглядев войско и свиту, поспешил назад и сообщил своему повелителю: «Ежели желаешь мира и покоя себе и всему царству, не думай вступать с ним в борьбу! Тебе с ним не справиться. Не тот он, что был раньше, не похож на прежнего, как я не похож на тебя». […]

Задумался Пахпур, созвал визирей на совет, сказал им: «Если выступлю против Гварджаспа, боюсь, как бы вместо пользы ущерба не получить. Но и трусом быть — хуже смерти». Отвечали визири: «Сражаться с таким героем бессмысленно. Лучше пошлем к нему посла, поздравим с благополучным прибытием, затем упрекнем его, что забыл он нас и пренебрег родством с нами, а после пригласим его к тебе и предложим ему нашу дружбу». На том и порешили.

Сначала помянул он имя господа, а потом написал: «Шлем мы привет славному витязю, равному царю, герою и голиафу[62], явленному господом для истребления зла и укрепления добра, а затем поздравляем и выражаем радость по поводу победы над могучим врагом и избавления от колдовских чар! Одержанные вами победы заставили вас забыть о наших скромных заслугах, и вы не выполнили своего обещания. Однако мы остаемся твоими верными слугами и покорны тебе. Ты сообщил мне, что нашел для меня хорошего зятя, зачем мне он, если не исполнилось мое заветное желание! Если удостоюсь я радости лицезреть вас, то о зяте я и не вспомню!»

Послал царь свое письмо со знатным вельможей. Тот, подскакав к нам, спешился, поклонился до земли и подал послание Гварджаспу. Удивились мы такому любезному письму после угроз и брани: «Может, обманывают они нас и замышляют измену?» Сказал царевич послу: «Если бы я не хотел видеть вашего повелителя и не помнил о его благодеяниях, я бы не пришел сюда и не привел с собой прекрасного и доблестного юношу, не стал бы разлучать его с родителями. Желаю я извиниться перед Пахпуром и отблагодарить его за заботу. Сидя в седле, я не могу написать письмо, потому передай все это на словах». Посол снова поклонился до земли и поспешил назад.

Когда до города осталось три дня пути, сам государь вышел нам навстречу. Спешился царь Пахпур, спешился и Гварджасп, ради Гварджаспа сошел с коня и младший сын царя Севера, иначе он не стал бы этого делать — ведь они еще не состояли с Пахпуром в родстве. Обнялись они с Гварджаспом, как отец с сыном, поцеловались. Потом Гварджасп взял руку брата прекрасной Тумиан, подвел к Пахпуру и сказал: «Вот, государь, привел я для тебя зятя, люби его и жалуй!» Ничего не сказал царь, только улыбнулся в ответ и пригласил нас во дворец.

Вышла встречать Тумиан царица с девятью дочерьми. Велела Тумиан казначею принести лучшие украшения и драгоценности, поднесла их самой красивой из царевен, посадила ее рядом с собой и молвила: «Будь верной супругой моему брату, никогда не разлучайся с ним! Для первой встречи подношу я тебе эти скромные дары, но если сочетаетесь вы, не пожалею для вас всех своих владений!»

Вечером Пахпур устроил роскошное пиршество, а утром царь с царицей прислали человека с наказом: «У нас никогда не было ни мысли, ни желания помириться с царем Севера и породниться с ним, но, как видно, воли божьей не избежать и не все человеку поступать по-своему. Ныне же свершилось это по твоей воле, и вместо себя ты его нам жалуешь, но больше мы не допустим, чтобы ты нас обманул и сделал посмешищем для врагов. Если решили вы породниться с нами, оставьте моего зятя здесь, чтобы вверили мы ему свою жизнь и все царство. Иначе, пока ты доберешься до своей страны, уладишь там все дела, пока снова сюда возвратишься, я умру, и что мне тогда за польза от твоего прихода!»

Гварджасп настаивал на том, чтобы забрать с собой брата Тумиан, они не соглашались, так как были уже напуганы. Тогда я сказал: «Знаю, как невтерпеж юноше сочетаться с красавицей. Пока мы здесь, давайте сыграем свадьбу». Послушался меня царевич, а шурин его горячо меня поблагодарил. Семь дней длилось свадебное торжество, передали жениху все владения […], а мы заспешили дальше. Как только миновали мы границы царства Пахпура, встретили нас жители Белого города, до самых городских ворот стелили нам под ноги золотую парчу, осыпали нас по дороге драгоценными камнями.

Когда подошли мы к воротам дворца, вышла нам навстречу почтенная женщина, знатнейшая из знатных, мать правителя Белого города, держала она в руках два венца, которые своим сиянием затмевали солнце. Пока возлагала она венцы на головы Гварджаспа и Тумиан, другие женщины осыпали их сластями. […] Стали стекаться вельможи, приглашенные на торжество, собрался весь город, и справили свадьбу, столь пышную, что даже не слыхивал я о подобной и глазами своими не видывал. […] Семь дней и ночей пировали не вставая. […]

Прошло семь дней, и велел Гварджасп всем разойтись и отдохнуть. Когда хмель рассеялся, пожелал он осмотреть — сокровищницы. Отвечали ему: «Сначала извольте снять вашу печать, ибо ключи от других сокровищниц хранятся в этой башне». А мы до тех пор считали, что они ту казну тратят, поэтому их не благодарили. Когда увидели мы, что печать на той башне не тронута и ключи [от других сокровищниц] лежат в ней, удивились, что столько они на свадьбу потратили. Мы взяли ключи от пятисот сокровищниц и раздали неисчислимые богатства. […]

После призвал меня к себе Гварджасп и спросил: «Что скажешь ты, Гив, если велю я собраться всем властителям, прежде покорным нашему роду?» Я отвечал: «Боюсь, вдруг усомнятся они в твоей мощи и ослушаются. Ты не сдержишь гнева, а сейчас не время идти на них походом. Не проучишь их вовремя, глядя на них, осмелеют и другие. А если задумаешь их проучить, свадьбу и поход соединить нельзя. Поэтому лучше поступить так: пошлем вперед купцов, пусть они всем расскажут, как ты могуч, и правители, прослышав о том, поспешат явиться к тебе с дарами, а те, кто не покорится, еще пожалеют об этом! Пусть явятся туда, где хранится завещание царя Арджаспа». […]

Поблагодарил царевич меня за совет, выбрали мы умных, почтенных людей, а сами стали собираться в путь. Как вышли мы из Белого города, на другой же день встретились нам жители Зеленого города. От великой радости походили они на умалишенных. Увидели мы, что убранство улиц и площадей превосходит все, виденное нами прежде. Было оно настолько же прекраснее убранства Белого города, насколько день прекраснее ночи. Встречали нас повсюду музыкой и пением, окуривали благовониями. Дорога была вымощена серебряными плитами. Молодых усадили на престол, усыпанный драгоценными камнями. И каждый камень был ценой в целый город, а венца и вовсе я описать не в силах! […]

Усадили молодых на престол, возложили на их головы венцы, и стали приходить женщины и приносить дары — драгоценные кувшины, блюда, чаши, всяческую столовую утварь. Женщины были закутаны в покрывала так, что не мог я разобрать, молоды они или стары, красивы или безобразны. И сказал я себе: «Колдовство это все — не иначе!» Услышали это евнухи и молвили: «Новоявленный богатырь-палаван, государь наш Гварджасп избавил нас от колдовских чар, просто наши женщины не показывают мужчинам лица. Они боялись, как бы государь не разгневался на них, поэтому принесли все это, а сами ушли». Вслед за женщинами стали приходить остальные жители Зеленого города — знатные и простые, приносили они богатые дары и восхваляли Гварджаспа. А евнухи пересчитывали и записывали все подношения.

Наконец началось пиршество. Потчевали нас такими яствами, что и до сих пор не забыл я их вкуса. Когда мы насладились едой и питьем, раздались дивные звуки музыки и пение. Сколько ни озирался я по сторонам, ни музыкантов, ни певцов не видел. Заметив мое удивление, спросили меня евнухи: «О чем беспокойство ваше? Неужели удивляют вас пение и игра наших музыкантов?» Отвечал я им: «Их пению дивимся мы не более, чем жужжанию мух в роще, но одного понять не могу: не привидения же они, где они сидят, что их не видно, — во дворце или снаружи?» Рассердился тут евнух, старший над слугами, и молвил: «Ты такими колдунами нас сделал, что и город, и всех, кто в нем, по-твоему, наш государь должен сжечь. Если бы это сказал Гварджаси, было бы неудивительно, ибо город наш ему незнаком, но ты ведь бывал здесь и прежде, когда же находил ты тут колдовство?!» С этими словами отдернул он одну из занавесей, и увидели мы, что за нею сидят луноликие женщины, поют и играют. Пояснил мне евнух, что, когда на пиру присутствуют мужчины, музыкантши скрываются от них за занавесью, а когда пируют женщины, они выходят, поют и танцуют. […]

Понравилось это Гварджаспу, улыбнулся он и спросил: «А нельзя ли, чтобы сейчас вышли танцовщицы?» Передал я его слова евнуху: «Много стран мы видели и много царских дворов, но нигде такого нет, чтоб музыкантши скрывались от гостей. Раз господь поручил вас нам, придется и вам поступать по нашим обычаям». Старший евнух ответил мне: «Твое слово — для нас не закон, но если это воля царя, мы, прах от его ног, не смеем ослушаться!» Крикнул он девам: «Приказ царский — выходите!»

Они, оказывается, давно прислушивались к нашему разговору и покрыли лица чем-то белым и прозрачным, так что они нас видели, а мы их лиц нет. Стали они выходить попарно с пением и плясками. У каждой пары был свой наряд, усыпанный драгоценными камнями, и все играли на разных инструментах. Столь дивное было зрелище, что не заметили мы, как пролетело три дня, не отличали мы дня от ночи. Выходили все лучшие и лучшие плясуньи и музыкантши, и устали мы есть, пить и на них глядеть. Велели мы убрать столы и решили осмотреть сокровищницу.

Еще пять дней провели мы за осмотром казны и сокровищницы, а после взяли с собой двести лучших музыкантш и снарядились в дорогу. […]

Шли мы под счастливой звездой, соловей летал за вестями и предупреждал нас обо всем. Так добрались мы до луга, где находился камень с завещанием царя Арджаспа. Когда оставалось нам три дня пути, пришли мы к большой горе, поднялись на нее и увидели, что вся долина полна людей. Призадумались мы, кто бы это мог быть. Послали человека все разузнать. Вернулся он в сопровождении послов. Te долго лежали ниц перед Гварджаспом, после встали в смиренной позе, ожидая приказаний. Велел я им: «Изложите, братья, поручение ваших повелителей!» Те снова преклонили колена, завязали на шею платки[63], поцеловали ноги коня Гварджаспа и умоляли помиловать их патронов: «Бог свидетель, неповинны мы в том, что великий [Арджасп], равный небесам, не доверил нам свою супругу и наследника, укрыл их где-то и мы не могли их разыскать. Когда государь скончался, чтя его завещание, мы не осмелились нарушить царский завет и не пошли в те горы, чтобы узнать что-либо или послужить им. Ныне же, получив весть о прибытии молодого царя Гварджаспа, мы явились сюда и ждем приказаний — предстать перед вами или ждать на месте встречи. Благодарим мы создателя, что старое дерево дало новые ростки и обновился престол ваших предков!»

Приятно было это Гварджаспу, и спросил он: «Что ты скажешь?» Отвечал я ему: «С тобой и так войска трех царей, если придут еще пять государей, как они все пройдут? Лучше пусть ждут тебя там, но отчего ты не извещаешь родителей о своем прибытии?» Сказал мне на это царевич: «Если я пошлю к отцу незнакомого человека, боюсь, он еще больше разволнуется и его может хватить удар. Если же сам пойду — на дороге те цари с войском стоят, задержат меня. Тебя стыжусь побеспокоить, но лучше тебя никто этого поручения не выполнит». Отвечал я: «Боюсь, как бы не разгневался на меня твой батюшка и не пропали бы даром мои труды». Сказал он: «Пока жив Гварджасп, не появится на земле человек, который бы мог на тебя разгневаться, а уж об отце моем и говорить нечего!»

Что поделаешь! Отправился я как гонец в дорогу и прибыл в город царя Нодара. Город был погружен в великую печаль, не встретил я ни одного жителя, который не проливал бы слез и не был бы облачен в траур. При виде меня собрались все горожане и стали оплакивать исчезновение Гварджаспа. Молвил я им: «Не плачьте, братья, под такой звездой он рожден, что господь еще укажет ему путь». Сообщили визирю о моем прибытии. Визирь тотчас доложил царю Нодару: «Приехал Гив, велите привести его, может, предскажет он еще что-нибудь, прежние пророчества его сбылись». Обрадовался государь: «Видеть Гива для меня столь же отрадно, как если бы я увидел Гварджаспа».

Прислал [царь] за мной двух или трех вельмож:

«Приходи, не мешкай!» Я и так шел быстро, а тут и вовсе заспешил. Прибыл я во дворец, поклонился царю, велел он мне сесть, стал расспрашивать о сыне и тут не удержался и заплакал. «Не плачь, государь, — сказал я ему — наследник еще не родился, когда я предсказал его судьбу. Теперь скажу тебе, что все сложилось к лучшему: покинул он отчий кров, чтобы вернуться со славой и величием, которые многократно превосходят славу твоих предков». Молвил на это Нодар со слезами: «Горе мне, сынок! Пока я жив, взирал бы на Гварджаспа, а богатства его мне не нужны! Я весь свой город отдам, лишь бы хоть раз увидеть царевича живым!» Стал я увещевать царя: «Если доверяешь мне еще, выслушай: вскоре прибудет сюда твой сын, снискавший величие и богатство. Сними эти траурные одежды и возблагодари небо».

Стал заклинать меня государь именем божьим: «Правду ты говоришь или хочешь холодными словами затушить мой пламень?» Я же поклялся страшной клятвой, что молвлю истину и, если бы не боялся, что он лишится разума, поведал бы ему все до конца. Все это говорил я очень спокойно, чтоб не убить его нежданной радостью.

Когда царь услышал это, лик его расцвел, подобно розе, и молвил он: «Тот, кто пережил потерю, переживет и обретение! Скажи мне все, что знаешь». И тогда рассказал я обо всех приключениях Гварджаспа. Обнял меня государь и сказал: «Сегодня ты вернул меня к жизни, ты — спаситель моего сына, все мои сокровища и этот город отныне принадлежат тебе, ибо не нужно мне ничего, я всего достиг и могу отойти от мира. Небольшая это награда для тебя, но больше ничего у меня нет!» Поблагодарил я Нодара с низким поклоном: «Сейчас не время тебе покидать престол, ибо идут сюда многие иноземные цари и гости, ты прими их, как следует, я же по твоей милости ни в чем не нуждаюсь».

Вышел тотчас царь из своих покоев и сообщил всем радостное известие. Поднялось в городе веселье и ликование. А что с царицей случилось — я вам передать не могу! От чрезмерного счастья не могла она ни стоять, ни сидеть, ни дома оставаться, не знала, что ей делать.

Отпросился я у царя: «Позволь теперь мне уйти, ибо, пока я не вернусь, Гварджасп не двинется с места». — «Ступай, — молвил Нодар, — а послезавтра я выйду следом за тобой». […]

Гварджасп был наготове и дожидался меня. Двинулись мы всем станом. Как увидели те пятеро царей, что передние отряды Гварджаспа растянулись на два дня пути, а тех, что сзади шли, и вовсе не счесть, изменили они свои враждебные намерения и сказали: «Если юноша, выросший в дремучем лесу и в одиночестве покинувший дом, добился такого могущества и столько покорил царств, что же говорить о его отце?» Смирили они гордыню свою и, словно рабы, предстали перед Гварджаспом.

Когда они приблизились и мы увидели друг друга, цари спешились и, почтительно опустив руки[64], двинулись ему навстречу. Гварджасп же с коня не сошел. Тогда цари, подойдя ближе, пали ниц и трижды били челом оземь. Гварджасп даже головы не поднял и не взглянул на них. И сказал я ему, улыбаясь: «Новый государь сурово встречает своих подданных! Тебе только двадцать лет, а они уже состарились, царствуя. Ты видишь, как смиренно стоят они пред тобой, отчего не приветствуешь их?» Засмеялся царевич в ответ: «Ты мне ничего не говорил, я же думал, что так будет лучше».

Тут государи подошли совсем близко и хотели приложиться к ногам коня, на котором сидел Гварджасп. Тогда царевич спешился, не позволил им так унизиться, протянул им руку для поцелуя и велел сесть на коней. Трижды повторил он приказ, и только после того оседлали они своих скакунов. Дивились цари красе и мощи Гварджаспа, говорили друг другу: «Государь Арджасп был хорош собой и исполнен всяческих совершенств, но нельзя сравнить его с нынешним правителем: равного этому нет на земле и не будет впредь!» Благословляли они его и восхваляли.

Прибыли мы на стоянку, там ждал Гварджаспа роскошный шатер, в котором он провел ночь. Наутро явились цари и сказали: «Прежде чем отправиться к своему батюшке, пусть посетит царевич свои владения. Пусть он не думает, что они разорены в отсутствие владыки, мы все содержали в порядке и желаем вверить [эти владения] новым владельцам. Если же Гварджасп пойдет к отцу, тот уступит ему венец и престол, и останется он с молодой женой в диких горах и лесах».

Отвечал на это царевич: «Сначала я должен посетить те места, где я родился и вырос, и пусть мой город бедняков узнает о милости божьей».

Убедившись, что Гварджасп непреклонен, спросили его цари, когда он снимется с места. «Сегодня, — ответил Гварджасп, — но вам не следует беспокоиться, ибо сперва мне надлежит показать вам свое гостеприимство, а после уж — ваш черед». Возразил я царевичу: «Сейчас ты в гостях у царей, а вот когда прибудешь в свой город и воссядешь на престол, тогда и будешь хозяином». — «Нет, — сказал Гварджасп, — в городе бедняков отец мой властвует и повелевает, и хозяином будет он. Значит, мне опять не удастся показать, насколько я щедр!» — «Из-за этого не печалься, — утешил я царевича, — послушайся старших!» — «Ладно, — согласился он, — поступайте, как вам будет угодно!» И порешили цари, что все по очереди, каждый в свой день, будут ублажать юного государя.

Через три дня мы услышали звуки труб и барабанов — это шел царь Нодар со свитой. Бросились пятеро государей к Гварджаспу с мольбой: «Мы не смеем перед вашим батюшкой и слова молвить, заступитесь за нас перед ним». Успокоил их Гварджасп: «Не бойтесь! Я тоже до сих пор считал вас виновными, но, раз вы поспешили изъявить свою покорность, прощаю вам все, и отец мой попрекать никого не станет». С благодарностью удалились цари: «Без государева приказа мы не посмеем предстать перед ним!»

Тем временем приблизилось войско царя Нодара. Гварджасп соскочил с седла и бросился к отцу. Тот тоже поспешил сойти с коня, но не проделал и трех шагов, как Гварджасп уже обнимал его колени. Поднял отец сына, расцеловал его. «Явь это или сон?!» — воскликнул он. Два часа не разнимали они объятий. Наконец я вмешался: «Негоже стоять здесь, пошли в наш стан, и там насладитесь долгожданной встречей». Сказал на это Гварджасп: «Я провинился перед отцом, ибо своим уходом поверг его в печаль. Я не могу объяснить ему всего, потому пусть Гив испросит для меня прощение, а также заступится за государей, явившихся с повинной».

Встал я на колени перед царем и поведал обо всем без Утайки. Отвечал Нодар: «Сын мой Гив! Никого и ни в чем я не виню. Я только одного хочу: глядя на моего сына, радоваться, чтоб после спокойно расстаться с миром, а вы поступайте, как знаете!»

Пошел я и привел всех пятерых царей, пали они ниц перед государем, и каждый высыпал на него по блюду золотых монет. Отправились мы на стоянку и расположились на отдых.

На четвертый день устроил царь пир и щедро одарил всех, а на пятый — старейший из царей по имени Сакал пригласил нас к себе и удивил всех роскошью и щедростью. Недоброжелатели его косо поглядывали на все и перешептывались: «Отчего же не быть ему щедрым, когда присвоил он сокровищницы царя Арджаспа и теперь растрачивает чужие богатства!» Слышал эти разговоры и Гварджасп, но с приговором не спешил. Наутро явился к царевичу сам Сакал и молвил: «Может быть, государь думает, что расточаю я сокровища его деда. Но бог свидетель, что казны ваших предков я и в глаза не видел! Я не прикасался ни к чему, что принадлежало вашему деду, и во дворце его не сиживал, и хлеба там в рот не брал. Разве только в одном я виновен — что умножил богатства, принадлежавшие вашему роду. Отец мой, пока был жив, только о том и думал: может, придет такое время, когда в роду Арджаспа появится герой, который прославит престол и венец свой и оценит нашу честность и преданность. Умирая, он завещал мне, чтоб, если даже с голоду мне умереть придется, не смел я касаться царских сокровищ. Ныне пусть поглядят государи — Нодар и молодой Гварджасп — на свои богатства!» Поблагодарили цари Сакала за верную службу и заторопились в свой город.

Не вытерпела и царица столь долгого ожидания, покинула дворец и вышла встречать сына. Доложили о том царю Нодару: «Государыня, как безумная, выбежала из покоев и вскоре прибудет сюда!» Огорчился Нодар, обратился к сыну: «Жизнь моя Гварджасп, матушка твоя не дождалась нас и вот-вот явится. При виде тебя она не удержит слез и при всем народе осрамит меня на старости лет».

Услышав это, царевич вскочил на коня и исчез, подобно молнии.

Завидев царицу, Гварджасп соскочил с седла и бросился к ней. Она же, узнав его, вскрикнула и едва не упала с коня, сын подоспел и схватил ее в объятия: «Матушка, мною измученная! Вели слугам избить меня до смерти за то, что я доставил тебе столько горя!» Как услышала государыня голос сына, словно из мертвых восстала, очнулась, обняла его и покрыла поцелуями с головы до ног. «Я провожу тебя домой, — сказал Гварджасп, — здесь тебе находиться не след и в стан наш являться не стоит». Царица упорствовала: «Пока не увижу свою невестку, никуда отсюда не уйду!» Но Гварджаспу удалось убедить ее, и она вернулась во дворец и стала готовиться к встрече, украсила замок, сад и площадь. Все горожане вышли встречать Гварджаспа и Тумиан. Восемь дней справляли свадьбу во дворце, пять дней — в саду и неделю — на площади. Радость взирать на них можно сравнить лишь с райским блаженством, тешились они и пировали.

В один прекрасный день я вдруг затосковал, уединился в своих покоях, и привиделся мне дурной сон. Встал я поглядеть на звезды и увидел, что вы здесь пребываете в глубокой печали. Огорчился я и сказал в сердце своем: «Если отпрашиваться у Гварджаспа, он все равно меня не отпустит, но и здесь я оставаться дольше не могу, ибо грозная беда нависла над моими близкими».

Прикинулся я больным, стали навещать меня цари и вельможи, созвали лекарей и целителей, стали те о недуге моем гадать. Гварджасп сказал: «Неудивительно, что Гив заболел. И камень бы не вынес тех испытаний, что за эти пять лет выпали на его долю. Был разлучен со своими родителями и горя хлебнул больше моего, потому мне надлежит поделиться с ним всем, что у меня есть. Другого лечения ему не надо!»

Тяжкая печаль залегла у меня на сердце, и отвечал я ему так: «Не надо мне от тебя ничего, кроме твоего благоденствия». Обнял меня Гварджасп и ласково молвил: «Брат, не печалься, пока я жив, все богатство мое и я сам принадлежим тебе! Я заставлю тебя убедиться в правдивости моих слов. Хочешь — женю тебя на дочери царя Пахпура! Хочешь — из городов, которые я завоевал, выбери любой и царствуй в нем! Все готов я поделить пополам с тобой, сыграем твою свадьбу, и отпущу тебя с миром на родину».

Не пришлись мне слова царевича по душе, ибо сердце мое стремилось домой и задерживаться я не хотел. Подумал я: «Один у меня выход — бежать!» Когда все ушли, обратился я к моим верным слугам: «И вас я пленил, и себя самого; в такую ловушку попал, откуда не выбраться иначе как только бежать». Велел я трем слугам держать коней наготове. Как стемнело, мы сели верхом и поехали. Никто не подозревал о моих намерениях, иначе ни за что бы мне от них не уйти! Днем и ночью мы ехали, не зная отдыха. Когда подъезжали к дому, встретил я купцов, и поведали они мне о том, что приключилось с Русудан, и доложили, что родители мои отправились к ней. Повернул я коня и снова двинулся в путь. Прибыл сюда. Давно наблюдаю я за вашим горем, о таком слыхом я не слыхивал и подобного не видывал.

Рассказал я вам эту историю, чтобы ты, сестра, рассудила свое дело и поступала так же, как терпеливые родители Гварджаспа. Спроси отца нашего и матушку, как вели они себя в разлуке с нами. Послушайся их. Не радуй своим горем дьявола!

И сказал шестой брат по имени Оман: «Того, о чем я расскажу, я сам не видел, но слышал эту историю из уст человека, прошедшего через горькие испытания. Я встретился с ним, когда он был уже царем, и он сам поведал мне о своих злоключениях».

И рассказал Оман следующее: