Сад Поммера

XXII

Из-за угла трактира выезжают сани, запряженные парой, с бубенчиками.

Инспектор народных школ едет в Яагусилла.

Господин инспектор с его пышущими щеками упакован в толстые одежды, он словно вещь в себе.

В воротах старой школы он велит кучеру придержать лошадей и думает: входить во двор, взглянуть на недостроенный дом, этот заметанный снегом призрак, или не входить. Нет, он все же не войдет — ноги будут в снегу.

Он замерз в дороге и сердится, что пришлось предпринять поездку в это неуютное время года.

Вернее, он вынужден был предпринять ее, потому что последнее письмо-прошение было таким странным и…

Он наверняка схватит насморк, если не кашель.

Школа у них вроде где-то в крестьянской избе… Да, надо проехать еще подальше, к тому хутору, где новый дом.

И он уже видит, что поодаль, во дворе, кружат дети, бросают снежки и с гамом гоняются друг за другом.

Он на верном пути.

Бубенцы звенят на всю деревню. Школьный барин едет! Школьная комната становится вдруг как потревоженный улей, полный гула и скрытой тревоги! Держитесь теперь те, кто не выучил назубок уроки!

Первым делом инспектор греется у горячей печи. Особенно худо пришлось в дальней поездке рукам и ногам. Его верхняя одежда — большое зимнее пальто с каракулевым воротником и, тоже из каракуля, высокая шапка — лежит на столе под окном. От них пахнет зимой, длинной дорогой и еще каким-то чужим сладким запахом, названия которому тут не могут подобрать.

Поммер затапливает плиту на кухне, потому как господин инспектор выразил желание согреться стаканчиком чая, если это возможно.

Почему же невозможно? Поммер посылает Ээди Рунталя в Яагусилла к Кристине — за чаем, сахаром и вареньем.

Ну и мерзляк, думает мальчишка и надевает шапку.

Разговор идет только на русском языке. Высокий чин пьет чай, повернувшись боком к огню. По крайней мере удастся избежать кашля, а насморк — господь с ним.

— А столы и скамьи здесь, в классной комнате, сами сделали? — спрашивает он.

— Да, сами, — почтительно отвечает Поммер. — Сделали с одним бывшим учеником.

— И ваш ученик знает столярную работу? — удивляется инспектор.

Поммер невольно усмехается.

— Да, знает немножко…

— Это прекрасно, очень хорошо, что школа не отчуждает детей от труда.

Дети впервые в жизни слышат живой государственный язык, — такой, как он должен звучать. Когда им удается понять что-то в простом разговоре, их схватывает радость открытия. Но их уши и без того все схватывают, это тоже надо, пожалуй, сказать.

Поммер говорит об учебной работе, такой сложный разговор детям не понятен.

Однако они видят, как кивает инспектор. Им кажется, что кивает он слишком часто. Он вообще-то располагает к себе каким-то своим дружеским обликом; греется у печи долго и основательно, хотя сегодня вовсе не такой холодный день.

Когда инспектор получил изрядную порцию тепла снаружи и изнутри, начинается урок. По расписанию следует русский язык. Инспектор садится на скамейку рядом с Эрсилией Пюви, — место это пустует, — и раскладывает перед собой свои бумаги.

Вначале Эрсилия не решается даже взглянуть на чужого человека, но когда Поммер дает классу сочинение, девочка исподтишка, вся сгорая от любопытства, бросает взгляд на чиновника, который, скрипя пером, тоже что-то пишет рядом с нею, положив локоть на стол, в очках и с непроницаемым, почти злым выражением лица.

Чудно: что он там царапает! Порой вычеркивает несколько слов и пишет два-три взамен. Если бы они писали так неряшливо, каждый день получали бы нагоняй. Почерк у человека, от которого так празднично пахнет, тоже не бог весть что. Какой-то очень неразборчивый, путаный, как блошиные пятна. Если бы у нее, Эрсилии, был такой дрянной почерк, были бы неприятности дома, потому как ее отец твердо взялся воспитать из дочери человека тонкого обхождения, швею или что-то подобное. У кого негодный почерк, тот не сможет и аккуратно шить, у того и пальцы тупы и неуклюжи, как зубья от грабель, говорит отец.

Наконец Поммер велит всем читать по-русски из книги, как просил инспектор. К радости учеников, учитель велит им читать и пересказывать старые, хорошо выученные главы, которые они помнят почти наизусть.

Инспектор слушает внимательно, держа руки на столе, лишь изредка делая черным пером замечания на листе бумаги. Сбитый с толку двумя жалобами и прошением, теперь он должен решить сам, как на самом деле усваивают дети в Яагусилла государственный язык.

Но когда Поммер вызывает Эрсилию и она проворно вскакивает, и берет книгу, аккуратно обернутую в бумагу, из книги выскальзывает засушенная незабудка и падает прямо под нос инспектору, на испятнанную будто вороньими следами бумагу.

Эрсилия краснеет, ладони ее делаются влажными, глаза испуганно моргают. Откуда взялся здесь этот цветок, он лежал все время в песеннике… Помилуй боже, что теперь будет?

Инспектор берет цветок, вертит его за стебель, разглядывает плоский венчик… Заметив, что девочка смутилась, он подбадривает ее улыбкой и кладет цветок между собою и ею.

На уроке арифметики инспектор приходит в класс и устраивает для старших испытание: каковы они в устном счете и могут ли отвечать по-русски.

Могут, куда им деваться. Считают в уме, думают на родном языке и переводят ответ на государственный. Ответ, правда, не приходит сразу, как обычно, но у инспектора время есть, он никого не подгоняет и не грозит проволокой от лампы, как Поммер. Инспектор вообще человек более медлительный, вялый, чем их школьный наставник, дети замечают это сразу, так что испытание проходит для них нетрудно. Особенно хорошо отвечает Юку Краавмейстер.

Поммер стоит поодаль и подбодряет детей глазами. Ведь и инспектор такой же человек, хотя он и приехал из города в санях с бубенцами и говорит на другом языке. И ему послано это письмо с прошением, которое написано в волостном правлении!

Он — судья — испытывает детей Поммера, и он напишет все, что здесь увидит и услышит. И его устами заговорит справедливость — справедливость призванных и облеченных властью. Да, но разве не учился у Поммера арифметике и слову божьему и сам Краавмейстер? Ведь из его, Поммера, уст услышал он слово о любви к человеку, и все же он, не моргнув глазом, предал в вехмреском трактире своего учителя…

Поммер кивает после каждого верного ответа.

Инспектор заканчивает урок и складывает бумаги.

А незабудку инспектор вовсе и не трогает, она остается на столе.

Вечером инспектор соглашается, чтобы Поммер отвез его на станцию к поезду. Учитель прилаживает к саням спинку, запрягает лошадь и расстилает на ноги городскому господину толстое покрывало. Здоровье прежде всего.

Инспектор сидит в углу саней, с поднятым воротником. Резкий ветер швыряет в лицо снег, взвихривает белые поля вдоль дороги. Поскорей бы добраться до теплой станции, был бы там горячий чай, впрочем, на маленькой станции, небось, нет даже буфета. Придется ждать, пока доедешь до Юрьева. Только бы не схватить кашель.

Что ему делать с этим хмурым человеком, что правит лошадью рядом с ним? Ученики владеют языком не лучше и не хуже, чем везде, все точно так же, как во всех школах его округа, — сквозь государственный язык звучит родной, изучение государственного языка принимается как принуждение, что таковым, конечно, и является. Разве он, например, русский, стал бы добровольно говорить на немецком или китайском? Само собой — нет. Но с малыми народами дело другое… Несколько лет назад местные газеты воевали во всю против онемечения, теперь же, после реформ, они попрятались как от дождя под стреху — перед фактом твердой воли царя слить воедино местные народы с великороссами и тем самым позитивно разрешить вопрос остзейских провинций на веки веков.

Он спрашивает у Поммера, далеко ли еще до станции; пальцы его ног коченеют, несмотря на покрывало. Недалеко, отвечает учитель, вот проедем один холм, лес позади останется, а там и станция будет видна.

Знает ли этот человек о прошении или не знает, думает инспектор и пытается прочесть это по лицу учителя, насколько позволяют вьюга и темень. Однако замкнутое спокойное лицо человека не отражает ничего. Лица эстонцев, с ними просто беда, — никогда не узнаешь, о чем думают люди. И инспектору вспоминаются истории об индейцах, именно такими их и описывают — замкнутыми и затаенно злыми.

Что думает Поммер, на что он надеется, если знает? Почему не заводит об этом разговор? Или, может, считает, что инспектор совершает свою обычную поездку?

Нет, Поммер не спрашивает. Он ни перед кем не в долгу, скорее — напротив. Он встретил инспектора с само собой разумеющимся достоинством, будто это его сослуживец, но не более того.

Кто этот Поммер все-таки? Какое из прошений ближе к истине? Прошлогоднее или нынешнее?

По-своему этот старый учитель заслуживает уважения. Как уютно обставлен его старый хуторской дом! Направляясь в Яагусилла, он не надеялся увидеть что-либо подобное. Сгоревшая школа, маленькая и бедная волость, чего тут ожидать, думал он. Но на самом деле дело далеко не так уж плохо, да, если воздать должное истине. Скипятили даже чай… а этот маленький, милый цветок, незабудки в книге, все это так приятно.

Да, Поммер опытный учитель, знает свое дело. Жаль только, что не православный. С православными школами трудности, как раз в них обучение государственному языку на гораздо более низком уровне, чем в школах лютеранских, как это ни странно.

Что скажет директор народных школ в Риге, когда услышит о новом прошении? Прошлым летом он, инспектор, уже получил головомойку, когда тянул время и ничего не предпринимал, чтобы отстранить учителя, который не знает как следует государственный язык, хотя есть на то предписание министерства народного образования и вдобавок еще жалобы, посланные с места. Эти болваны из Яагусилла не стали ждать и послали прошение в Ригу. Нет ничего хуже, чем рвение дураков, которые не знают, как надо вести дело. И чего они добились? Директор все равно переслал дело ему, разумеется, вместе с нравоучением. А теперь эти хуторяне отшлепали новое прошение, в котором отказались от своих же прошлогодних жалоб. Меньше чем за год черное вдруг превратилось в белое! Почему же они не послали письмо директору в Ригу? Была бы, пожалуй, польза… Хотя вряд ли, но во всяком случае директор увидел бы сам, что с этими крестьянами не так уж легко вести дела, как он, небось, думает.

Что же случилось с этим Поммером, если они его то ненавидели и проклинали, то вдруг воспылали к нему любовью, — так что Иегова сразу, за ночь, будто сменил гнев на милость? Неужели все только в том, что был закрыт трактир?

Он посмотрел и сравнил в городе эти прошения. Даже подписи те же, что в прошлом году… Прибавилась роспись какого-то Патсманна и три крестика, которые раньше, на жалобе, не стояли.

Кого однажды очернили, того трудно разукрасить в светлые тона; для того, чтобы поднять униженного, нужны смелость и уменье. Особенно в наше время. В библейские времена это было, пожалуй, сделать проще.

Что скажет директор в Риге?

Инспектор снова поворачивает голову к своему вознице и смотрит в скуластое лицо учителя. Сменить учителя в школе — дело вовсе не такое простое. Кто знает, какой человек придет на его место! Вдруг окажется, что это молодой нигилист и безбожник, с которым попадешь в еще худший переплет, чем с этим простодушным стариком. И какая польза будет от того, что этот молодой бегло говорит на государственном языке и на диво чисто произносит шипящие звуки, если он во всех отношениях неблагонадежный и глядит, куда бы подложить бомбу или адскую машину. Боже избави! И ему, инспектору, отвечать за все перед директором!

Вдалеке, на ровном поле, показалась станция.

Лучше принять решение в Юрьеве, в кабинете, где ничто не мешает. Хотя он и начальник и самостоятелен в своих решениях, — по крайней мере в том, чтобы уволить учителя, — нельзя это делать в дороге, под вой метели, когда рядом тот самый учитель.

Инспектор дружески пожимает на прощанье руку Поммера.

— До свиданья.

Когда Поммер на обратном пути проезжает мимо хутора Луйтса, учителя пробуждают от мыслей идущие в темноте ему навстречу какие-то тени.

А вдруг это школьники, думает он и поднимает воротник тулупа. Надо, чтобы его не узнали. Посмотрим, поздороваются ли вежливо с путником, как я их учил?

Дети приближаются, о чем-то громко разговаривают. Это Ээди Рунталь и юный Краавмейстер.

Посмотрим, думает Поммер.

— Добрый вечер! — говорит Ээди Рунталь, дойдя до лошади учителя, и слегка отводит ногу в сторону.

— Добрый вечер! — повторяет и Юку Краавмейстер.

Поммер кашляет и с удовольствием гладит бородку. Поздоровались, сукины дети!

Но, возможно, дети узнали его лошадь, у мерина нет тулупа, чтобы спрятаться под воротник до ушей.