Сакалиба (славяне) в исламском мире в раннее средневековье

Глава первая Поставка невольников-сакалиба в исламские страны

Прежде чем приступать к изучению истории невольников-сакалиба в исламском мире, следует выяснить, откуда и какими путями они попадали в мусульманские страны. Таких путей было несколько, причем каждый из них имел собственную историю и существовал в особых условиях. От того, откуда и как доставлялись невольники, зависело, какие сакалиба прибывали в тот или иной регион — евнухи, неоскопленные рабы, наложницы, дети. Выводы настоящей главы будут, следовательно, важны и для последующего изложения.

Изучение вопроса следует начать с работорговли в Германии раннего средневековья. Основанием для первоочередного обращения к германской истории служит то, что всякий раз, когда восточные авторы пытаются объяснить, откуда именно из Европы поступают рабы-сакалиба, последние предстают как пленники германцев. Ибрахим ар-Ракик сообщает, что франки воюют со славянами, порабощают их и продают в Андалусию; при этом славяне подвергаются оскоплению, каковую операцию выполняют купцы-иудеи, пользующиеся покровительством франков, и некоторые мусульмане (см.: часть I, гл. 2). Сведения ар-Ракика, как отмечено выше, относятся к германскому наступлению на восток. Повествуя о тех же событиях, Исхак аз-Заййат (вторая половина X в. — первая половина XI в.) пишет, что франки «воюют со славянами и берут их в полон (йухарибуиа ас-сакалиба ва йасбуна-хум)» [89, с. 259] или «воюют со славянами и обращают их в рабство (йухарибуна ас-сакалиба ва йастариккуна-хум)» [281, с. 33]. Ад-Димашки, основываясь на более ранних источниках, объясняет наличие рабов-сакалиба в мусульманском мире неудачными войнами, которые славяне вели с румами (в данном контексте — европейские христиане в целом) и тюрками (ат-турк, здесь — венгры) [70, с. 261][173]. Во времена, когда записывались эти сведения, военные столкновения германцев со славянами были обычным делом. Первое известное мне упоминание о встрече Каролингов со славянами на поле боя относится к 742 или 743 г., когда сыновья Карла Мартелла, Карломан и Пипин Короткий, разгромили у реки Лех баварского герцога Одилона и пришедших ему на помощь графа Аламаннии Титбальда, саксов, а также славян[174]. Для VIII в. источники фиксируют еще несколько столкновений франков со славянами. Ламперт и «Вайссенбургские анналы» упоминают о таких столкновениях под 766, 776 и 778 гг. [143, с. 16–17]. Между тем активность франков по отношению к славянам была пока невелика. Известны еще два случая вооруженных конфликтов франков со славянами — в 782 и 789 гг., — но в первом франки так и не дошли до славянских земель [45, с. 60, 61; 43, с. 70], а во втором поход против лютичей быстро завершился, едва лишь те признали над собой номинальный сюзеренитет франкского короля [171, т. 1, с. 17, 34, 44; 23, т. 2, с. 454; 45, с. 84—87; 43, с. 77–78].

Столь малая активность франков по отношению к славянам объясняется тем, что Каролинги в это время были заняты другими делами. В числе их главных противников были Баварское герцогство, Лангобардское королевство, Аварский каганат и саксы. Но к началу IX в. первые три из этих противников уже перестали существовать, а с сопротивлением саксов было навсегда покончено в 804 г., когда они были переселены за Рейн. Франки вышли на границы славянских земель, германский и славянский миры оказались лицом к лицу. Военные столкновения не заставили долго ждать себя: уже в 805 г. Карл, сын Карла Великого, нападает на чехов и ведет против них опустошительную войну; при этом погибает князь чехов Лех [45, с. 120]. В следующем году тот же Карл выступает в поход на другое славянское племя, сорбов, и разбивает их [45, с. 121]. Чехи и сорбы фигурируют в изданной в 807 г. хартии «Статьи о различных делах» («Capitula de causis diversis») как основные противники франков [162, т. 1, с. 136, № 49], однако захватнические устремления Каролингов направлены и против других народов: в 808 г. Карл отправляется с войском против смолян, глинян и лютичей [45, с. 125]. Впоследствии в боевые действия втягиваются все новые славянские народы. В 817 г. против франков восстают их бывшие союзники ободриты, и тогда же в Паннонии начинается выступление Людевита.

Отдельные походы VIII в., таким образом, сменяются в следующем столетии крупномасштабной экспансией. Одновременно мы видим еще два явления, которые нельзя не отметить. С одной стороны, в первой, восходящей к 846747 г. редакции своего трактата Ибн Хордадбех упоминает о невольниках-сакалиба, доставлявшихся в Машрик по Средиземному морю [134, с. 92; 228, т. 1, с. 63–64, 68–69], по всей вероятности, рахданитами (о них см. ниже), о торговых путях которых подробно говорится в другом фрагменте той же ранней редакции [134, с. 153]. Эти длинные торговые пути, разумеется, должны были к тому времени успеть сложиться, на что потребовались бы десятилетия, и потому начало торговли невольниками-сакалиба следует отнести как минимум к началу IX в. С другой стороны, именно к концу IX — началу X в. относится первое известное нам упоминание о слугах-сакалиба в мусульманской Испании (см.: часть III, гл. 2). К середине IX в. слуга-сакалиба уже регулярно появляются в источниках по Андалусии, а немного погодя мы столь же регулярно видим их и в Северной Африке. Попытки восстановления начальных этапов истории поставки невольников-сакалиба в исламский мир с неизбежностью приводят, таким образом, к хронологическому рубежу начала IX в. Объяснение этому факту заключается, видимо, в следующем: в начале IX в. войны начали давать первых пленников, и невольников-сакалиба стали отправлять на продажу в Андалусию. Ниже мы попытаемся рассмотреть, каким образом протекала эта работорговля.

Германское наступление на восток сопровождалось массовым порабощением славянского населения. Хороший пример дает нам в этом отношении Видукинд Корвейский (писал в 967 г.). По его словам, в 928–929 гг. Генрих I Птицелов (919–936) предпринял поход против славянских племен гаволян и гломачей. Овладев городом гаволян Бранибором (Бранденбург), он направился к городу гломачей Гане и после двадцатидневной осады взял его. Добыча, захваченная в городе, рассказывает далее Видукинд, была роздана воинам, а с пленниками поступили так: взрослых перебили, а юношей, девушек и подростков угнали в плен [225, с. 49]. Факт истребления взрослого населения не должен, однако, вводить в заблуждение: мы имеем и примеры иного рода. В 1003 г. Генрих II (1002–1024) осадил войска восставших против него баварских феодалов в крепости Амардела (или Мертала). Несмотря на то что мятежникам помогал Болеслав I Храбрый (992–1025), крепость вскоре сдалась. Баварских пленных Генрих отпустил на свободу, польских же велел обратить в рабство и раздать своим воинам[175].

Взятые в плен славяне продавались обычно работорговцам, следовавшим за войсками. Помимо скупки пленных у работорговцев были и другие возможности приобрести живой товар для последующей перепродажи. Не переходя границы, можно было, например, скупать крестьян у феодалов. У Титмара Мерзебургского (975–1018), например, мы читаем, что в 1009 г. маркграф Гунцелин был обвинен в том, что продал иудеям-работорговцам немало семей зависимых крестьян [201, с. 340–341]. О происхождении крестьян Титмар не упоминает, однако совершенно очевидно, что в таких случаях среди проданных в рабство было немало славян. В результате германского продвижения на восток многие славяне оказались под властью немецких феодалов; положение их немногим отличалось от положения пленников, и продавать их в рабство было возможно и даже вполне легко.

Для того чтобы приобрести невольников, работорговцы не обязательно должны были вступать в контакты с германскими феодалами или воинами. Невольников можно было купить и у самих славян. Войны между славянскими народами тоже давали немало пленных, которых затем можно было сбыть заезжим работорговцам. Славяне также имели обыкновение обращать своих пленников в рабство. Из «Жития св. Анскара» мы узнаем, что ободриты порабощали бежавших к ним от язычников христиан и, если не хотели оставить их у себя, продавали тем же язычникам или даже христианам [221, с. 72; ср.; 155, с. 35]. Весьма вероятно, что работорговля процветала и у соседних славянских народов. Описывая нравы обитателей островов Лаланд и Рюген (на последнем находился известный славянский храмовый комплекс в Арконе), Адам Бременский (ум. в 1085 г.) замечал, что они отличаются особой жестокостью — убивают пленников, которых другие продают в рабство [155, с. 245].

Помимо пленников, жителей приграничных областей и просто похищенных и уведенных в неволю людей, в рабство продавали и детей. Анскар (род. ок. 801 г., ум. в 865 г.), как мы читаем в его житии, покупал славянских и датских детей, чтобы сделать из них хороших христиан [221, с. 36, 71]. Не все, разумеется, руководствовались столь благородными целями, однако и в этой области были и спрос, и предложение. Некоторые дети попадали на рынки рабов, будучи похищенными[176], но были и такие, кого в рабство продавали собственные родители. Вениамин Тудельский (вторая половина XII в.) рассказывает, что жившие в Чехии евреи называли эту страну Ханааном из-за обычая местных жителей продавать своих детей в рабство [223, с. 65]. Насколько можно судить, особенно многочисленными были подобные случаи в голодные годы, когда родители стремились, с одной стороны, избавиться от лишних ртов в семье, а с другой — дать ребенку некоторую надежду на выживание.

Из перечисленных путей, по которым люди попадали в рабство, особую важность имел, очевидно, плен. Только бесконечные войны и набеги могли обеспечить число рабов, необходимое для широкомасштабной торговли. Поскольку пленников было много, они продавались дешево, что, несомненно, привлекало покупателей. Скупка крестьян или детей вряд ли могла обеспечить столько же «живого товара». Для феодалов крестьяне были источником дохода, и продавать их означало бы эти доходы уменьшать. В отношении детей работорговля действительно могла быть развитой, однако маловероятно, чтобы рабы-сакалиба, которых мы видим в восточных источниках, были в подавляющем большинстве угнаны в рабство детьми. Доставка рабов в Испанию предполагала долгий путь почти через половину Европы, возможно, по морю или по горным перевалам, а также, во многих случаях, предварительную операцию по оскоплению. Представим себе средневекового славянского ребенка, которому предстоит совершить такое путешествие. В пути его ждут непривычные климатические условия, естественные тяготы переходов, постоянное недоедание и, наконец, жестокость надсмотрщиков. Ибрахим Ибн Йа'куб отмечал, что славянам трудно преодолевать путь в Италию, так как они привычны к холоду и крайне плохо переносят южную жару [232, с. 337]. Если такое говорилось о взрослых, что можно сказать о детях? Естественно было бы считать, что юноши или взрослые, лучше детей переносившие тяготы пути и операцию по оскоплению, составляли, по меньшей мере, немалую часть тех рабов, которых мы видим в исламских странах.

На описываемом направлении работорговля, посредством которой славянские рабы попадали в исламский мир, велась преимущественно иудейскими купцами-рахданитами. О том, что они занимались работорговлей, говорится во многих средневековых документах. В одном еврейском документе IX в. речь идет о еврее, по-видимому, торговце, прибывшем в какой-то порт с рабами и малолетними скопцами, которые впоследствии были конфискованы портовыми властями [408, т. 1, с. 289]. Об иудеях-работорговцах говорит в середине того же столетия и Ибн Хордадбех, от которого мы узнаем, что рахданиты привозят на восток евнухов и прочих невольников, девушек и юношей [134, с. 153]. У Ибн Са'ида, ссылающегося на более ранние источники, мы читаем, что в правление андалусского эмира 'Абд ар-Рахмана И (822–852) какой-то иудей-работорговец проходил с приобретенными им в Галисии невольниками через Мериду [269, т. 1,с. 151]. Из IX в. до нас дошло и несколько официальных документов, дававших иудеям право торговать рабами во Франкском государстве, — привилегии, данные Людовиком Благочестивым (814–840) рабби Донату и Самуэлю [169, с. 309, № 30], лионцам Давиду и Иосифу [169, с. 310, № 31], сарагосцу Аврааму [169, с. 325, № 52]. Все документы содержат стандартную формулу: «разрешается покупать иноземных рабов и продавать в пределах нашего королевства», — употреблявшуюся, видимо, и в других подобных случаях. В начале X в. иудейские работорговцы упоминаются в таможенном установлении Раффельштеттена, содержание которого будет проанализировано ниже [162, т. 2, ч. 2, с. 252]. В X в. иудейские работорговцы также фигурируют как в восточных, так и в западных источниках. В начале XI в. мы видим, как они покупают крестьян у маркграфа Гунцелина, а зимой 1085 г. Юдита, мать польского короля Болеслава III Кривоустого (1102–1138), незадолго до своей смерти выкупает христианских рабов у иудейских работорговцев [171, т. 9, с. 445].

Рахданиты торговали не только невольниками. Ибн Хордадбех сообщает, что они ввозили в исламский мир также парчу, меха и мечи [134, с. 153]. Большое значение в деятельности рахданитов имела торговля тканями. В конце X в., как узнаем мы от ал-Мукаддаси, слово «рахданит» значило то же, что «торговец легкими хлопчатобумажными тканями» или «торговец бязью» [76, с. 30]. Но и торговля невольниками была для рахданитов важна, так как приносила значительные доходы. О том, какую прибыль получали работорговцы с каждого проданного мусульманам невольника, свидетельствует следующий расчет. Абу Хамид ал-Гарнати купил в Венгрии двух рабынь, одну за десять динаров, другую, девочку восьми лет, за пять. Десять динаров, по его сообщению, были обыкновенной ценой за рабыню; если же венгры совершали удачный набег, то рабыню или молодого невольника-румийца можно было приобрести всего за три динара [85, с. 30]. Рассказ Абу Хамида относится к середине XII в.; для более раннего времени данных нет, но можно предполагать, что невольники были тогда, во всяком случае, не дороже. На другом конце пути цены были совершенно иные. Ал-Истахри, рассказывая о вывозимых из Магриба товарах, свидетельствует, что за евнуха или наложницу, пусть даже без всяких полезных умений, давали тысячу динаров и более [219, с. 45]. Можно, конечно, считать это преувеличением, основанным на рассказе о щедрости какого-нибудь вельможи, не пожалевшего денег за понравившуюся наложницу. Между тем заслуживает внимания приводимый у Ибн Бассама (ум. в 1147/48 г.) отрывок из одного письма, написанного Ахмадом Ибн 'Абд ал-Мадиком Ибн Шухайдом, представителем знатного и весьма богатого андалусского рода[177]. Рассказывая о своем отце, Ахмад сообщает, что ал-Мансур, фактически правивший Андалусией в 978–1002 гг., послал его служить на восток страны. Через девять лет 'Абд ал-Малик вернулся, привезя с собой двести отборных невольников-сакалиба, цена на которых, замечает Ахмад, была в то время очень высока [251, ч. 1, с. 198]. Если цены на невольников казались очень высокими даже таким людям, как Ибн Шухайд, можно с уверенностью предположить, что на каждом привезенном в мусульманскую Испанию рабе торговцы зарабатывали немалые деньги.

Господствующее положение рахданитов в работорговле явилось следствием их общего преобладания в торговле исламского мира с Европой в раннее средневековье. Это преобладание основывалось на двух основных причинах. С одной стороны, в результате арабских завоеваний из международной торговли ушли многие греческие и сирийские купцы, бывшие дотоле главными конкурентами рахданитов. С другой — противостояние исламского мира и Европы привело, по крайней мере в VIII–XI вв., к резкому кризису торговли между европейскими странами и Востоком. У нас практически нет никаких сведений о том, что мусульманские купцы посещали Западную Европу, не говоря уже о том, что они проводили там стабильные торговые операции. Точно так же не многие европейцы отваживались направляться в исламские страны. Главной причиной тому было, видимо, отсутствие безопасности: во враждебной стране купец должен был постоянно беспокоиться за свою жизнь. Иудеи и в этом отношении были в лучшем положении: в мусульманских странах они пользовались статусом «людей договора» (ахл аз-зимма) и, следовательно, некоторой правовой защитой; в Европе, несмотря на спорадические преследования, они также могли жить и торговать. При этом иудей-купец из исламского мира, приехавший в Европу, мог рассчитывать на поддержку иудейских общин, разбросанных по различным европейским городам, и наоборот, иудеев-купцов из Европы принимали их соплеменники на Востоке. У христиан и мусульман это было развито меньше. В итоге иудейские купцы действовали в намного более выгодных условиях, чем все другие. Потому и стало возможным появление рахданитов, добившихся в IX–XI вв. преобладающих позиций в торговле Европы с исламским миром.

Занимаясь работорговлей на территории Европы, рахданиты, тем не менее, сталкивались с некоторыми проблемами. Наиболее трудная из них заключалась в позиции церкви, неизменно выступавшей против работорговли. Однако церковные иерархи выступали обыкновенно не против работорговли как явления, а против владения или покупки христианских рабов нехристианами. Раннесредневековые документы наглядно показывают, с каких позиций подходила церковь к вопросу о работорговле. В 538 г. синод в Орлеане запретил священникам выдавать христианских рабов, укрывавшихся от своих хозяев в церквах, их владельцам-иудеям и предписал выкупать их [163, т. I, с. 78]. В 541 г. другой синод, состоявшийся там же, ссылаясь, видимо, на предыдущее постановление, несколько расширил сферу действия последнего, предписав не выдавать иудеям их беглых христианских рабов не только если те укрывались в церквах, но и если просто бежали к христианам [163, т. 1, с. 94]. В 583 г. синод в Маконе постановил, что иудеи более не имеют права владеть христианскими рабами; рабы, находившиеся в услужении у иудеев к моменту выхода этого решения, подлежали выкупу [163, т. 1, с. 159]. Синод, состоявшийся в 626 или 627 г. в предместье Парижа Клиши, запретил христианам продавать своих рабов иудеям и язычникам [163, т. 1, с. 199]. Нарушившие этот запрет не допускались к причастию. Еще более решительную позицию занял Римский синод 743 г., установивший отлучение от церкви в наказание всякому христианину, продавшему раба или рабыню иудеям [163, т. 2, с. 32].

Об отношений церкви к работорговле мы узнаем не только из постановлений соборов. Немало интересных сведений содержится и в других документах, в частности, посланиях церковных иерархов. Вопроса о работорговле не раз касался папа Григорий I Великий (590–604). Решительно утверждая, что иудеи не имеют права владеть и торговать рабами-христианами (см., напр.: 168, т. 1, ч. 2, с. 464; т. 2, ч. 2, с. 22–23, 111), Григорий Великий упоминал и о невольниках-язычниках. Последние, однако, интересовали его главным образом в тех случаях, когда желали обратиться в христианство. Такие невольники, по мысли папы, должны были обрести свободу, причем здесь делалась интересная оговорка. Если пожелавший креститься раб оставался к тому времени у хозяина более трех месяцев, то есть определенно не предназначался для перепродажи, его следовало освободить. Невольники же, которых собирались перепродать (то есть, фактически, «живой товар» большой транзитной работорговли, предшественники сакалиба), подлежали выкупу христианами. Такой порядок, особо отмечал папа, был необходим для того, чтобы владельцы новообращенных рабов не считали, что несут убытки вследствие произвола [168, т. 2, ч. 2, с. 407–408].

Интересны и послания лионского епископа Агобарда, бывшего в первой половине IX в. одним из основных противников рахданитской работорговли. Позиция Агобарда, как она изложена в этих посланиях, практически не отличается от позиции его предшественников. Как и они, Агобард резко протестует против того, чтобы иудеи торговали христианскими рабами; наиболее ярко это проявляется в послании к Людовику Благочестивому от 826 или 827 г., где он подробно останавливается на работорговле [168, т. 5, с. 182–185]. В другом, на этот раз коллективном, письме, относящемся к тому же времени, Агобард и его единомышленники основываются на постановлении Маконского синода, фрагмент которого приводится дословно [168, т. 5, с. 185–199]. Внимание Агобарда сосредоточено на христианах, однако он, как ранее Григорий Великий, упоминает и о рабах-язычниках, также интересуясь ими в основном с точки зрения возможности их крещения. Основные идеи, высказываемые Агобардом, сводятся к следующему: необходимо пропагандировать христианство среди рабов и слуг [168, т. 5, с. 180–181], нельзя отказывать в крещении тем из рабов-язычников, кто того пожелает [168, т. 5, с. 165], епископы должны иметь возможность выкупать рабов у их хозяев [168, т. 5, с. 182]. При этом Агобард нигде не призывает к насильственной конфискации рабов у иудеев и прямо заявляет, что «не то утверждаем мы, что по мнению нашему сынов их (иудеев. — Д.М.) и рабов следует отнять от них силою, но что приходящим к вере от неверных не должно отказывать» [там же].

Различное отношение к рабам-христианам и язычникам особенно хорошо заметно у преемника Агобарда епископа Амулона: «…и да не служат им (иудеям. — Д.М.) христиане ни в городе, ни в деревне, — читаем мы у него, — но сами они с рабами-язычниками своими делают и добывают для себя все необходимое» [40, с. 171]. Сказанное Амулоном фактически значило, что иудеи могут беспрепятственно владеть рабами-язычниками, если у них не будет рабов-христиан.

Позиция церкви действительно представляла собой определенную препону работорговле. Между тем протесты церковных деятелей и даже постановления соборов не были в состоянии уничтожить ее как явление. Более того, они даже не имели такой цели. В основном церковь уделяла внимание рабам-христианам, весьма мало, как мы видели, интересуясь язычниками. Славянские рабы, бывшие почти поголовно язычниками, не могли особенно рассчитывать на защиту церкви. В том же случае, если проповедники пытались уговорить рабов принять христианство и обрести тем самым свободу, действовали королевские привилегии, запрещавшие обращаться к рабам с такими призывами. Каролингские монархи хорошо понимали, что занимавшиеся международной торговлей рахданиты представляют собою для них едва ли не единственный канал для связи с экономически передовым в то время Востоком, и всячески старались удержать их у себя. В «Деяниях Карла» Ноткера (род. около 840 г., ум. в 912 г.) упоминается занимавшийся, по всей видимости, международной торговлей иудей-купец при дворе Карла Великого [186, ч. 3, с. 16]. Раббн Донат и Самуэль рассказали Людовику Благочестивому, что их рабов призывают к крещению и уходу от владельцев, и королевская грамота недвусмысленно грозит санкциями тем, кто будет делать это в дальнейшем [169, с. 309]. Аналогичное положение включено и в привилегию, данную Давиду и Иосифу [169, с. 310]. О том, что Людовик Благочестивый был готов защищать рахданитов не только на словах, но и на деле, свидетельствует одно из писем Агобарда. Согласно Агобарду, посланцы Людовика Благочестивого, направленные в Лион для урегулирования конфликта между епископом и иудеями, с самого начала взяли сторону последних [168, т. 5, с. 182–183]. В другом письме Агобард жалуется, что попал в затруднение: если он будет отказывать рабам иудеев в крещении, то на него падет кара Божья, если же решится крестить их — последуют земные санкции [168, т. 5, с. 165]. Похожие привилегии существовали, видимо, и в последующие времена, ибо ар-Ракик, как мы видели, говорит, что иудеи-работорговцы пользуются покровительством франков.

Покровительствуя работорговле, Каролинги в то же время ставили на ее пути и препятствия. Им, разумеется, было известно, что поток рабов направляется в Испанию, Магриб и другие мусульманские страны. Продавать рабов мусульманам означало бы не только окончательно терять потенциальных новых христиан, но и содействовать усилению врага. Последнее было, очевидно, для Каролингов главным побудительным мотивом для введения серии ограничений на работорговлю. Ограничения предполагали, как правило, запрет на вывоз рабов с территории государства. Мы уже видели, что в жалованных купцам-рахданитам грамотах содержалось разрешение торговать рабами лишь в пределах Франкского королевства. Между тем первый такой запрет появился еще раньше, в марте 779 г., когда в Геристальский капитулярий было включено положение о том, что никто не имеет права продавать рабов за границу [162, т. 1, с. 51]. Приблизительно два года спустя аналогичный пункт появился в Мантуанском капитулярии [162, т. 1, с. 190]. Текст последнего документа, между прочим, весьма показателен. С одной стороны, невольники упоминаются наряду с оружием, и это ясно указывает, что рабы считались товаром, приобретение которого могло бы усилить врага в военном отношении. С другой стороны, речь идет о христианских и языческих невольниках, это наводит на мысль о том, что вывоз многочисленных пленников, захваченных в войнах на восточных границах Франкского государства (на тот период, очевидно, саксов), уже начался.

В середине IX в. (845–846 гг.) подобное постановление принял синод, состоявшийся в Мо (Париже). Его шестнадцатый пункт гласил:

«Купцы нашего королевства, христиане или иудеи, проходящие через столь многие поселения и города верующих и везущие невольников-язычников в войско неверных и наших жесточайших врагов, от чего жалкой смертью погибают рабы, которые, если бы их купили христиане, могли бы быть спасены, а огромное множество врагов королевства увеличивается, должны быть удержаны нашими благочестивыми князьями и принуждены продавать [невольников] в пределах владений христиан, чтобы Господь не разгневался на столь ужасную жестокость, открытое неверие и потерю душ, а силы врага не увеличивались» [163, т. 3, с. 124].

Процитированное постановление идет вполне в русле предыдущих решений. Стремление не допустить греховного деяния (отдача людей в руки мусульман) сочетается с более земной заботой о неусилении врага. Деятели церкви, таким образом, занимали те же позиции, что и светские правители.

Несмотря на то что решения, направленные против работорговли, принимались и церковными соборами, и светскими властями, на практике они были малоэффективны. Сам факт продолжения работорговли показывает, что либо не принималось никаких реальных мер для предотвращения вывоза невольников, либо работорговцы умело уходили от контроля. Не исключено, что было и то, и другое. С одной стороны, невольники представляли собой один из крайне немногих западных товаров, ценившихся на Востоке, и стремление получить за рабов золото или восточные товары вполне могло оказаться сильнее соображений, которыми руководствовались Карл Великий или собравшиеся в Париже епископы, с другой — раннесредневековые работорговцы вполне могли располагать большим арсеналом уловок, позволявших им довозить свой товар до Испании.

Каким образом невольники достигали Андалусии? Выше мы предположили, что в массе своей это были пленные, попадавшие в рабство в результате войн или набегов. Допустив это, логично заключить, что путь невольников в рабство начинался на границе между германскими и славянскими землями. Направляясь туда, работорговцы проходили, очевидно, через приграничные города — вероятно, те же, через которые западные купцы, согласно эдикту Карла Великого, держали путь в славянские земли — Бардовик, Магдебург, Эрфурт, Халльштадт, Форххайм, Бремберг, Регенсбург и Лорх (Эннс) [162, т. 1, с. 426]. В X в. в некоторых из этих городов уже торговали иудеи. Самой большой была, видимо, община в Магдебурге. Одна из хартий Отгона Великого, изданная в 965 г., ставит иудеев на первое место среди купцов города: Iudei vel ceteri ibi manentes negotiators… [166, т. 1, с.416]. Иудейские торговцы Магдебурга упоминаются впоследствии в одной хартии Оттона II (973–983), относящейся к 973 г. [166, т. 2, ч. 1, с. 38]. Магдебургские купцы, как явствует из другой хартии того же короля, изданной в 975 г., вели операции в землях не только христиан, но и язычников, под которыми, учитывая географическое положение Магдебурга, могли разуметься исключительно славяне [166, т. 2, ч. 1, с. 126]. В раннее средневековье работорговля занимала важное место в жизни Магдебурга, и Ф. Рериг не без основания говорил о ее существенном значении для города [585, с. 23].

От границы работорговцы направлялись, очевидно, в долину Рейна, где их ожидали прежде всего Кёльн, Майнц и Кобленц. Кёльн и Майнц упоминаются в той же хартии Отгона II от 975 г. как города, в которые заходят купцы, торговавшие в славянских землях [166, т. 2, ч. 1, с. 126]. Торговое значение Кёльна вырастает в X в. [585, с. 14]. В отношении Майнца мы имеем даже прямые указания на то, что этот город поддерживал торговые связи с мусульманским миром, в частности с Испанией. Кордовский мученик середины IX в., Евлогий, рассказывает в одном из своих писем, что его братья побывали в Майнце по торговым делам [69, с. 499–500]. Через столетие Майнц посетил Ибрахим Ибн Йа'куб. Даже если оставить в стороне упоминание Ибрахима о виденных им в этом городе саманидских монетах, отчеканенных в 301 г. х. (7 августа 913 — 26 июля 914 г.) и 302 г. х. (27 июля 914 — 16 июля 915 г.), ибо последние, скорее всего, попали в Майнц не из Андалусии, а с Востока, да притом, видимо, через третьи руки, никак нельзя игнорировать показание путешественника насчет того, что ему довелось увидеть там перец, имбирь, гвоздику и другие пряности из Индии [226, ч. 2, с. 409]. В Майнце уже в первой половине X в. была иудейская община: мы знаем, что в 937 г. местный епископ Фридрих хотел изгнать иудеев из города, если они не пожелают креститься [52, с. 53]. Неизвестно, осуществился этот замысел или нет, но в 1012 г. иудеи были-таки изгнаны из Майнца [171, т. 3, с. 81], хотя в 1054 г. упоминания об их присутствии в городе появились снова [426, с. 164]. Рахданиты вполне могли проходить через Майнц, где были бы приняты своими единоверцами. Наконец, есть прямое свидетельство о проходе невольников через Кобленц. Таможенное установление Кобленца, официально подтвержденное в 1104 г., содержит упоминание о рабах [100, с. 4]. Дата документа весьма поздняя, однако логика ситуации подсказывает, что можно согласиться с Ш. Верлинденом в том, что если не терминология, то хотя бы содержание документа отражает порядки намного более ранних времен [614, т. 1, с. 222]. Не исключено также, что рахданиты могли проходить и через Вормс; в одной хартии Генриха IV (1056–1106) от 1074 г. иудеи упоминаются прежде всех остальных торговцев города [215, с. 48], причем к этому году община должна была уже просуществовать некоторое время и быть довольно многочисленной, на что указывает упоминание об «Иудейских воротах» в одном документе вормсского епископа Адальберта от 1080 г. [215, с. 49].

На некоторых участках удается проследить путь работорговцев от приграничных городов до долины Рейна. В географии ал-Казвини содержатся сведения о достопримечательностях Зоста и Падерборна [226, ч. 2, с. 413 и 415 соотв.]. В анализе этих фрагментов, представленном выше (см.: часть 1, гл. 3), отмечается, что они в конечном счете восходят к рассказам андалусских путешественников, побывавших в обоих городах. Зост и Падерборн расположены совсем рядом друг с другом, и вполне вероятно, что они составляли этапы одного пути. Между тем упомянутая выше хартия Генриха IV от 1074 г. упоминаете числе городов, где с купцов собиралась пошлина, также Дортмунд и Гослар [215, с. 48]. От Гослара же Совсем недалеко до Магдебурга. Путь работорговцев, таким образом, мог проходить через Магдебург, Гослар, затем через Падерборн и Зост к Дортмунду, откуда было совсем близко до долины Рейна, прежде всего до Кёльна.

Из прирейнских городов работорговцы двигались в долину Мааса. Здесь на их пути стоял Верден — насколько можно заключить, один из крупнейших центров работорговли того времени. Верденские купцы поддерживали постоянные торговые связи с Испанией. В середине IX в. мы впервые видим верденцев отправляющимися в Испанию [171, т. 15, с. 511]. Столетием позже, в середине X в., некий верденец Эрменхард, знавший пути в Испанию, был проводником посольства Отгона Великого к кордовскому халифу 'Абд ар-Рахману III (912–961) [171, т. 4, с. 369], а Ш. Верлннден, ссылаясь на недоступную мне «Историю Вердена» Клуэ, сообщает, что в источниках сохранилось упоминание о некоем караване верденских купцов, вернувшемся из Испании [614, т, 1, с. 222]. Верденские купцы активно занимались работорговлей, причем, по сообщению кремонского епископа Лиутпранда (род. около 920 г., ум. в 972 г.), сами часто оскопляли рабов, которых затем везли в Испанию [152, с. 157].

Пройдя Верден, работорговцы устремлялись на юг. На этом отрезке маршрут их был, видимо, довольно стабилен. Согласно «Чудесам св. Бертина», верденские купцы ехали через Лангр [171, т. 15, с. 511]. По «Житию Иоанна Горцского», посольство Отгона Великого, направляясь в Кордову, также двигалось через Лангр, затем через Дижон и Лион [171, т. 4, с. 370]. На этом участке пути также можно найти следы работорговли. В Лионе жили упомянутые в грамоте Людовика Благочестивого Давид и Иосиф. Лионские торговцы, по сообщению Агобарда, сами продавали рабов в Испанию [168, т. 5, с. 185].

Из Лиона путь лежал далее на юг. Пройдя через Авиньон, работорговцы достигали Арля. Город Арль вел в описываемое время торговлю с Востоком, причем свидетельства о ней относятся уже к началу IX в. Со слов орлеанского епископа Теодульфа (ум. в 821 г.) мы знаем, что на рынках Арля можно было найти шелк, фимиам из Сабы, слоновую кость из Индии, бальзамы из Сирии, кожи из Кордовы и другие восточные товары [161, с. 500]. Иудейская община, где рахданиты могли найти прием, существовала и в Арле; ее следы видны и в IX [168, т. 5, с. 239], и в X в. [426, с. 156–158]. Купцы из Арля также не были чужды работорговле; согласно Агобарду, один из чудом вернувшихся на родину невольников был когда-то украден в Арле и продан в Испанию [168, т. 5, с. 185].

После Арля работорговцы с невольниками могли продолжать свой путь двумя дорогами. Одна из них вела к Марселю, где невольников могли посадить на корабли и отправить в Испанию по морю. Другая дорога шла в сторону Нарбонны. Следы иудейской общины можно обнаружить и в этом городе. О христианских рабах в услужении у иудеев Нарбонны говорятся уже в послании Григория Великого от 597 г. [168, т. 1, ч. 2, с. 464]. Община, видимо, существовала и позднее. Ссылаясь на иудейские предания, М. Ломбар рассказывает, что в 759 г., после отвоевания Нарбонны Пипином Коротким (751–768), город был разделен на три квартала, в одном из которых поселились иудеи. В 768 г. папа Стефан III (767–772) упомянул о нарбоннских иудеях в письме епископу этого города Ариберту [532, с. 201], а Агобард упрекал позднее епископа Нарбонны Нибридия в хорошем отношении к ним [168, т. 5, с. 199–201]. В 1063 г. папа Александр II (1061–1073) похвалил в своем письме епископа Нарбонны Вифреда за то, что тот не допустил преследования иудеев в городе [92, с. 43]. Нисба Нарбони часто встречалась у живших в средиземноморских странах иудеев [532, с. 201, прим. 1]. Нарбонна была тесно связана с побережьем, причем у нас, к счастью, сохранилось свидетельство того, что туда заходили суда восточных купцов. В «Деяниях Карла» Ноткер рассказывает, что однажды, когда Карл Великий был в порту Нарбонны, на горизонте неожиданно показались корабли. Местные жители не придали этому большого значения, посчитав, что речь идет об иудейских, африканских или британских (britannos — бретонских?) купцах. Карл же со свойственной ему прозорливостью распознал опасность и приказал готовиться к отражению нападения пиратов [186, ч. 3, с. 406]. Иудейские и североафриканские купцы посещали, таким образом, Нарбонну с торговыми целями, что считалось вполне привычным.

Из Марселя и Нарбонны невольников на кораблях переправляли в порты восточного побережья Андалусии. Среди последних следует выделить, прежде всего, Печину, расцвет которой наступил в X в. О том, что невольники привозились на кораблях в печинский порт, свидетельствует ал-Мукаддаси, согласно которому сакалиба подвергались оскоплению в каком-то городе, расположенном позади Печины и населенном иудеями, которые и проводили операцию [76, с. 242]. В этом городе исследователи признают, как правило, Лусену, население которой, как указывают источники, состояло почти исключительно из иудеев [408, т. 1, с. 308; 586, с. 141–142]. Путь, по которому следовали невольники на этом этапе, можно, таким образом, представить себе так: из Марселя или Нарбонны в Печину, затем в Лусену и уже оттуда, после оскопления, в Кордову. В X в. наряду с Печиной такими пунктами могли быть и другие портовые города восточного побережья Испании — Тортоса, Дения, Малага. Интересно отметить, что, когда в начале XI в. в мусульманской Испании началась смута, именно в этих городах было больше всего сакалиба и самые сильные их группировки (об этом см.: часть III, гл. 2).

Путь морем хоть и использовался купцами, но был связан с особыми трудностями. Прежде всего, купцов подстерегали андалусские и африканские пираты, промышлявшие в западном Средиземноморье. В IX в. они совершали нападения и на портовые города. В 838 г. мусульманские пираты разорили Марсель, в 842 г. — Арль. В 850 г. они снова появились около Арля, в 859 — в устье Роны, а в 860 — в Балансе. В 890 г. андалусцы создали свой знаменитый опорный пункт во Фраксинетуме (Ла Гард-Френе), просуществовавший до 973 г. и являвший собой постоянную угрозу как мореплавателям, так и сопредельным районам южной Франции, Италии и Швейцарии. Морские путешествия были, таким образом, небезопасны, и неудачливый работорговец рисковал поплатиться не только имуществом, но и жизнью.

Таким образом, в дополнение к тому соображению, что не все работорговцы имели возможность использовать суда, мы видим, что страх перед пиратами удерживал их от морских путешествий. Здесь, естественно, важность приобретала сухопутная дорога. Уже начиная с первых лет мусульманского господства в Испании до нас доходят сведения о том, что через пиренейские перевалы мусульмане вторгались в южную Францию, а затем франки — в Испанию. Пытаться помешать проходу войск было, конечно, рискованно, однако и менее защищенные путешественники, судя по источникам, также пользовались этой дорогой. В «Житии св. Леобы», написанном Рудольфом Фульдским в 30-х гг. IX в., читаем мы о каком-то больном испанце, который перешел через Пиренеи и, пройдя по Франции и Италии, добрался до Германии. Свое странствие путешественник закончил в Фульде, где и произошло исцеление [171, т. 15, с. 130]. В середине IX в. упомянутый выше Евлогий встретил в Сарагосе группу купцов из Франции [69, с. 499–500], видимо, прошедших через Пиренеи. В 859 г. монах Эдуард вернулся сухопутной дорогой из Кордовы во Францию, неся с собой реликвии трех католических святых [186, ч. 2, с. 98]. Несколько позже другой монах, Эльдрад, дошел до Испании через Прованс и Аквитанию [171, т. 7, с. 128]. Сходным образом двигалось в середине X в. и посольство Отгона Великого, о котором известно, что оно, пройдя через Францию, прибыло в Барселону, а оттуда через Тортосу направилось в Кордову [171, т. 4, с. 370–371]. Часть рабов-сакалиба тоже вели через Барселону; в одном подарке графа Барселоны андалусскому халифу ал-Хакаму II (961–976) было двадцать молодых евнухов-сакалиба [277, т. 4, с. 145].

Именно так, как представляется, выглядел путь, по которому полабские и поморские славяне, обращенные в рабство в результате пленения или каким-либо иным способом, попадали в Андалусию. Другой крупный центр работорговли находился южнее, в Чехии. О работорговле в средневековой Чехии впервые узнаем мы из уже упоминавшегося выше таможенного установления Раффельштеттена 903–906 гг. Есть, правда, основания полагать, что установление фиксирует порядки более ранних времен, поскольку его составители ссылаются на нормы, действовавшие при Людовике Немецком (843–876) и Карломане (876–880) [162, т. 2, ч. 2, с. 250]. Вообще о работорговле в установлении говорится довольно много, что указывает на ее важную роль в экономической жизни региона. Мы узнаем, что часть рабов привозилась туда с запада, из Баварии, на судах по Дунаю [162, т. 2, ч. 2, с. 250–251]. Наиболее интересен для настоящего исследования шестой параграф установления. В нем речь идет о славянских торговцах из Чехии и Руси[178], привозивших в Раффельштеттен и подунайские территории вокруг Линца воск, лошадей и Невольников [162, т. 2, ч. 2, с. 251]. Об истории работорговли на Руси мы поговорим позднее; сейчас же следует отметить, что положения Раффельштеттенского установления хорошо согласуются с данными нашего следующего важнейшего источника — сообщения Ибрахима Ибн Йа'куба. Путешественник относит к статьям чешского вывоза рабов, олово и меха, добавляя затем, что все, в том числе пшеница, рабы, лошади, золото и серебро, продается в Чехии по низким ценам [232, с. 332].

Наряду со славянскими в установлении упоминаются и иудейские купцы [162, т. 2, ч. 2, с. 252]. Они предстают здесь опять-таки как работорговцы, причем рабы являются единственной статьей их торговли, упомянутой в установлении. Из пункта о торговцах-иудеях можно сделать двойной вывод: во-первых, купцы-рахданиты в IX — начале X в. торговали в Баварии и Австрии, во-вторых, в документе говорится об иудеях не только из Баварии (de istapatria), но и из других местностей (de aliis partibus). Следовательно, местный рынок «живого товара» не стоял в стороне от основных путей работорговли.

Сведения, которые дает нам Раффельштеттенское установление, относятся ко второй половине IX — началу X в., информация Ибрахима Ибн Йа'куба — к середине X в. Важным центром работорговли была Чехия и в последующие времена. Известно, что знаменитый христианский мученик конца X в. Адальберт не принял титул епископа Праги, объяснив свой отказ в частности тем, что пражане продавали иудейским работорговцам христианских рабов и пленников, а он не имел возможности выкупить их из неволи[179], хотя и выделил специально для этого четверть своего имущества [171, т. 15, с. 1179].

Из Чехии торговые пути могли вести работорговцев в нескольких направлениях. Одно из них вело на север, где важным промежуточным пунктом был Магдебург, о роли которого в работорговле говорилось выше. Об использовании пути между этими городами мы знаем по рассказу Ибрахима Ибн Йа'куба. Двигаясь от Магдебурга, путешественник приводит следующий маршрут: Магдебург — Кальбе — Ниенбург — Галле, именуемый Ибрахимом «соляной копью иудеев»[180], — Вюрцен — Мост — Прага. Разумеется, этот путь мог быть использован и в обратном направлении. Довольно близко лежала и другая дорога — из Праги, через Усти-над-Лабем и Пирну. Усти-над-Лабем также был одним из перевалочных пунктов невольничьих караванов, о чем мы узнаем из таможенного установления 1057 г. [531, с. 70]. Попав в Пирну, работорговцы двигались далее, видимо, через МаЙссен и Вюрцен, достигая, как и в предыдущем случае, Магдебурга. Из Магдебурга же рабы отправлялись в Верден по рассмотренному выше пути.

Кроме Магдебурга основными торговыми партнерами Праги были Регенсбург, Пассау и в меньшей степени Нюрнберг [531, с. 65–67]. К расположенным на Дунае Регенсбургу и Пассау следует, видимо, добавить Лорх (Эннс), фигурировавший, как отмечалось выше, в эдикте Карла Великого как один из городов, через которые германцы поддерживали торговые отношения со славянским миром. Условия торговли в этой местности известны по уже упоминавшемуся выше таможенному установлению Раффельштеттена. Чешские и иудейские купцы направлялись через лесные массивы на юг, достигали Пассау или Раффельштеттена и либо оставались там, либо двигались далее. Немецкие торговцы, в свою очередь, приходили из Баварии и также могли двигаться дальше, в сторону Моравии. Путь, по которому двигались проданные в рабство в этой местности рабы, восстановить сложно: нет никаких документальных свидетельств, и историку остается уходить в область предположений. Весьма вероятно, что часть рабов двигалась в Германию, где присоединялась к основной массе невольников. Известно, что в 906 г. иудейским торговцам было запрещено направляться в Регенсбург через чешские леса и Пассау [594, с. 1]. Если купцы, как явствует из этого запрета, двигались на Регенсбург, то вполне логично заключить, что далее их путь лежал на запад.

Другую интересную схему предлагает Ш. Верлинден. По его мнению, невольники могли направляться не только на запад, но и на юг, через альпийские перевалы, в сторону Венеции. Венецианская работорговля представляет собой совершенно особое явление, и к его изучению мы обратимся ниже.

Венецианскую работорговлю следует рассматривать в общем контексте этого явления в Италии и бассейне Адриатического моря. Первые сведения о торговых связях Италии с мусульманским миром вообще и о работорговле в частности восходят уже к середине VIII в. В составленной Анастасией Библиотекарем (ум. в 886 г.) биографии лапы Захария (741–752) содержится рассказ о приезде венецианских работорговцев в Рим. Хронологические рамки этого события можно определить и точнее — автор помещает интересующий нас эпизод между рассказами об уходе в монастырь Карломана (746) и аналогичном поступке короля лангобардов Радельгиза (749). Согласно Анастасию, многочисленные венецианские торговцы скупали в Риме невольников и невольниц для последующей перепродажи в Африку. Рассудив, что продавать христиан в рабство мусульманам безнравственно, папа выкупил невольников и отпустил их на свободу [189, т. 3, ч. 1, с. 164]. Свидетельства о торговле между мусульманскими странами и Италией можно найти и для более раннего времени — в 724 г. паломник Виллибальд, будущий епископ Эйхштетта, видел в Неаполе судно, пришедшее из Египта [171, т. 15, с. 93].

Говоря о торговле раннесредневековой Италии с исламским миром, нельзя, разумеется, забывать о том, что время, в которое она велась, проходило под знаком постоянных рейдов флотов мусульманских правителей, а также пиратов на итальянское побережье. Первые нападения произошли еще в VII в.; наибольшего размаха деятельность корсаров достигла в IX в., когда мусульманам удалось создать ряд опорных пунктов в Италии. В 827 г. войска Аглабидов высадились на Сицилии, что стало началом длительной борьбы между мусульманами и Византией за этот остров. В конце IX в., после захвата Сиракуз (878) и Таурмины (902), мусульмане окончательно укрепились на Сицилии, которая на долгие годы (до конца XI в.) стала базой для их нападений на побережье. Ряд опорных пунктов был создан и на континентальной территории Италии. В 840 г. мусульмане овладели Бари, который на тридцать лет превратился в их основную цитадель в Италии. В 871 г. они были изгнаны из Бари германо-византийской коалицией, но в 875 г. появился еще более опасный форпост мусульман — Гарильяно, откуда до 915 г. исходила прямая угроза Риму. Набеги на Италию продолжались и после изгнания мусульман из Гарильяно, можно вспомнить в этой связи нападения на Орие (925), Геную (935) или Пизу (1005 и 1012). Действия мусульманских войск и корсаров оказывали, разумеется, крайне отрицательное влияние на экономическую жизнь Италии и, в частности, на развитие ее торговли. Европейские мореплаватели, выходившие в Средиземное море, могли в любой момент сделаться жертвами мусульманских пиратов, да и сами города не были застрахованы от разрушительных нападений последних. Прямых данных о потерях итальянской торговли в то время, конечно же, нет, однако можно предполагать, что часть торговцев становилась жертвой мусульманских пиратов, а другая часть вообще отказывалась от средиземноморской торговли, предпочитая ей другие, более безопасные зоны деятельности или занятия.

И все же отношения между итальянскими городами и мусульманами не исчерпывались военными действиями. Источники рассказывают не только о противостоянии между ними, но и о многочисленных случаях пактов и совместных действий. В 813 г., например, послы, представлявшие интересы багдадского халифа, прибыли на Сицилию на коряблях венецианцев [168, т. 5, с. 98]. В 840 г., когда разгорелась борьба за власть в герцогстве Беневент между Раделькисом и Сиконольфом, обе стороны пригласили на помощь мусульман, которые в результате этого продержались в Беневенте до 856 г. [186, ч. 2, с. 58; 171, т. 3, с. 225–228, 246–250, 508 и далее]. В 877 г. коалиция Салерно, Неаполя, Гаеты и Амальфи, заключив мир с мусульманами, предприняла ряд грабительских набегов на район Рима [171, т. 3, с. 253, 524; т. 7, с. 608], причем правители Салерно отклонили предложение Византии о союзе против сарацин [171, т. 3, с. 253], а руководство Амальфи сначала не пожелало защищать папу Иоанна VIII (872–882), а затем просто обмануло его, взяв предлагаемые им деньги, но не отказавшись от союза с мусульманами и продолжив набеги [589, с. 31]. Союз Неаполя с мусульманами продолжался и далее: в 881 и 883 гг. неаполитанцы вместе с Гаетой и сарацинами совершали набеги на Рим и Беневент [171, т. 3, с. 255, 536], а в 888 г. мусульмане помогли Неаполю против Капуи [171, т. 3, с. 206]. Пакты с мусульманами заключали не только светские правители; из одного письма папы Иоанна VIII мы узнаем, что в союзе с сарацинами состоял епископ Капуи Ландульф [92, с. 34]. Случаи союза итальянских правителей с мусульманами видим мы и в X в. Так, сыновья свергнутого Отгоном Великим короля Италии Беренгария (950–961) обратились к мусульманам за помощью, собираясь выступить против немцев [437, с. 148]. Договоры с мусульманами были, как правило, тактического характера и долго не длились — например, в 899 г. Неаполь и Амальфи выступили против мусульман Гарильяно [171, т. 7, с. 615], — однако сам факт их заключения свидетельствует, что итальянские города не только противостояли мусульманам, но и сотрудничали с ними, а значит, вероятно, поддерживали торговые отношения.

Весьма интересные данные дает о торговле между мусульманами и христианами на Средиземном море один фрагмент из юридического трактата Ибн Сахнуна (середина IX в.), приводимый М. Талби в его истории Аглабидов. Он гласит:

«Что касается кораблей румов, захваченных в море, — будь то вблизи наших берегов или далеко от них — то есть две возможности.

Если эти корабли принадлежат купцам, ведущим торговлю с мусульманами, их захват незаконен, если только [корабли не находятся] в водах [христиан], направляясь не в исламские земли.

Если эти корабли используются для торговли с мусульманами, но никому не известны, их захват разрешен.

В то же время, если в открытом море захвачен корабль, идущий из земель франков или откуда-либо еще, и команда заявляет: «Мы находимся под защитой правителя Андалусии, которому платим подушную подать», — то есть две возможности: или они предъявят доказательства, подтверждающие их слова, или их корабли станут добычей.

Если они приведут доказательства, подкрепляющие их заявления и утверждения, всякий, кто покусится на их добро…» Далее текст обрывается. Талби добавляет по другой рукописи: «Если это честные люди, их не заставляют давать клятву; если же это люди, известные своим лукавством, они должны клясться»[181].

Талби справедливо отмечает, отталкиваясь от приведенного фрагмента, что деятельность мусульман, по крайней мере в теории, основывалась на определенных правилах [603, с. 535]. Как мы видим, считалось незаконным нападать на суда христиан, если купцы занимались торговлей с мусульманами или были подданными мусульманских правителей. Введение такой нормы, очевидно, преследовало цель привлечения христианских купцов на рынки Северной Африки. Учитывая, что привезенные из Европы рабы высоко ценились в мусульманском мире, можно заключить, что норма, отраженная в высказывании Ибн Сахнуна, распространялась и на работорговцев.

Таким образом, для развития торговли между мусульманскими странами и Италией существовали две существенные предпосылки — дружественные отношения между многими итальянскими городами и мусульманскими правителями, а также покровительство последних купцам, занимавшимся торговлей с исламским миром. Поэтому, даже несмотря на пиратство, торговля не останавливалась, что подтверждается источниками. Последний доаглабидский наместник Ифрикии Мукатил ал-'Акки поддерживал хорошие отношения с патрицием Сицилии и собирался послать ему медь, железо и оружие; факих Абу 'Амру ал-Бахлул Ибн Рашид, пытавшийся помешать этому, был брошен в темницу [280, т. 1, с. 338]. В начале IX в. венецианские торговцы уже ввозили во Франкское государство, по выражению Ноткера, «все богатства Востока» [186, ч. 3, с. 416]. В 828 г. два таких торговца, Боно из Маламокко и Рустико из Верчелли, торговавшие с Востоком, оказались волею судьбы в Александрии, откуда привезли на родину останки св. Марка [189, т. 12, ч. 1, с. 147]. Приблизительно через сорок лет амальфитанский купец Флорус торговал, вместе с группой земляков, в Северной Африке [590, с. 32–33], а в 942 г. его земляки появились и в Испании [120, с. 478].

Рука об руку с обычной торговлей шла и работорговля. Через несколько десятилетий после выкупа рабов папой Захарием (см. выше) о торговле невольниками упомянул в своем послании к Карлу Великому папа Адриан I (772–795). По словам папы, греки скупали невольников в лангобардских владениях, а затем перепродавали [189, т. 3, ч. 2, с. 220; 168, т. 3, с. 585]. Изложение Адриана кажется несколько тенденциозным. Зная решимость Карла бороться с вывозом рабов за пределы Франкского государства, папа стремится уверить его, что невольники поставляются мусульманам не из папских владений, и обвиняет во всем греков, но подвергать сомнению его сообщение о южной Италии нет никаких оснований. Следует лишь заметить, что Ш. Верлинден, очевидно, прав, считая, что в этой торговле участвовали не только греки из южной Италии, но и купцы из Неаполитанского графства, в частности из Амальфи [614, т. 2, с. 114]. В 836 г. пункт о работорговле был включен в договор между принцем Беневента Сикардом и графом Неаполя Андреа. Согласно договору, подданным графа запрещалось скупать лангобардских (т. е. беневентских) рабов и продавать их «за море», т. е. в мусульманскую Северную Африку [170, т. 4, с. 218–219]. Ко времени заключения договора аглабидские войска уже захватили часть Сицилии; покупатели невольников (мусульмане), таким образом, вплотную приблизились к продавцам, что не могло не стимулировать развитие работорговли. В 870 г. некий паломник видел в Бари два корабля, везших три тысячи невольников в Египет, и еще шесть кораблей, переправлявших шесть тысяч невольников в Триполи [577, с. 299]. Три года спустя папа Иоанн VIII призывал правителей Сардинии выкупать и освобождать невольников, которых брали в плен «язычники» (скорее всего, мусульманские пираты), а затем перепродавали на острове греки [92, с. 28].

Изложенные нами сведения не касаются непосредственно торговли невольниками-сакалиба. Юг Италии и Сардиния были слишком удалены от Центральной Европы, чтобы славянские невольники могли стать важной статьей вывоза. В то же время из приведенных примеров видно, что, несмотря на огромные опасности и риск, в Италии находились люди, отваживавшиеся поддерживать торговые отношения с мусульманским миром и, в частности, поставлять туда невольников. Среди таких людей были и торговцы невольниками-сакалиба — купцы из Венеции, к истории торговли которых мы сейчас и обратимся.

Венецианские работорговцы впервые предстают перед нами в середине VIII в., когда в Риме их застает папа Захарий. В следующем столетии работорговля Венеции продолжается, причем для этого времени уже можно выделить пути, по которым в город поступали невольники. Прежде всего, часть невольников венецианцы получали из соседних областей Италии. Понятие об этом мы получаем из серии договоров, заключенных в разное время между Венецией и франкскими, германскими и итальянскими королями. Первый такой пакт был заключен с Лотарем I (840–855) в 840 г. В части, касающейся работорговли, он, по-видимому, основывался на упомянутом выше Мантуанском капитулярии, запрещавшем вывоз невольников за пределы Франкского королевства. Согласно договору, венецианцы обязывались не покупать, не продавать и не перемещать попавших в рабство христианских подданных Лотаря (homines chrisiiani) таким образом, чтобы их сеньор терял над ними власть, а сами они попадали в рабство к язычникам. Человек, приведший таких невольников (здесь они именуются словом mancipia), подлежал, в случае обнаружения, выдаче франкским властям, а его имущество становилось вознаграждением доносчику. Выдаче подлежали и другие невольники, называемые в документе captivi и опять-таки mancipia; разница между этими категориями будет рассмотрена ниже. Особая статья договора устанавливала наказание за оскопление рабов: обвиняемый, если он не был в состоянии доказать свою невиновность, должен был либо откупиться, либо быть оскоплен сам [162, т. 2, ч. 1, с. 131, 132, 135]. Последний пункт показывает, между прочим, что и в Венеции рабы могли подвергаться оскоплению; венецианцы, видимо, также понимали, что мусульманам нужны евнухи для службы в гаремах.

Впоследствии подобные договоры заключались Венецией еще не раз: в 880 г. с Карлом Толстым (876/881–887) [162, т. 2, ч. 1, с. 138–142], в 888 г. с Беренгарием I [162, т. 2, ч. 1,с. 143–147], в 967 г. с Отгоном Великим [164, с. 32–36], в 983 г. с Отгоном II [164, с. 40–43], в 992 г. с Отгоном III (983–1002) [164, с. 45–46] и т. д. Договоры с Карлом Толстым и Беренгарием почти текстуально совпадают в пунктах о работорговле с договором 840 г., в договоре 967 г. остался только параграф о captivi, а в последующих соглашениях рабы не упоминаются вовсе.

О ком идет речь в выделенных пунктах? Homines christiani — христиане, подданные монархов, заключавших с Венецией договоры[182]. Этих монархов объединяет одна общая черта — все они заключали договоры, уже установив свою власть над Италией, например, Карп Толстый после похода 879 г., Оттон Великий после похода 962 г. и упрочения германской власти в Италии в середине 60-х гг. Беренгарий заключил договор как король Италии. Судя по всему, подданных упомянутых монархов венецианцы были в состоянии скупать сами, ибо по договору они обязуются этого не делать. Все это наводит на мысль о том, что homines christiani, упомянутые в договорах, происходили, по всей вероятности, из владений королей, находившихся недалеко от Венеции.

Сложнее ситуация с другой категорией — capitvi-mancipia. Судя по тексту, речь идет о людях, попавших в плен или похищенных, рассматриваемых договаривающимися сторонами и как пленники (capitvi), и уже как невольники imancipia). Интересна и роль венецианцев. В отличие от случая с христианскими невольниками, здесь создается впечатление, что они вообще не имеют отношения к торговле этими людьми. Они их не продают, не покупают и лишь обязуются выдавать работорговцев, если таковые обнаружатся в пределах их владений. То, что венецианцы подчеркнуто не имеют отношения к работорговле, показывает, что невольников приводили издалека, и что мы имеем дело с одним из ответвлений той большой работорговли, о которой говорилось выше.

Каким образом captivi направлялись в Венецию? Анализ этого направления работорговли можно найти у Ш. Верлиндена. Верлинден видит интересную возможность, по которой невольничьи караваны могли, дойдя до Лиона, сворачивать на восток, в сторону долины Рейна, в Швейцарию (где прохождение рабов зафиксировано в таможенном установлении Валенштадта 842–843 гг.), а затем через перевалы Септимер и Шплюген выходить к Венеции [614, т. 2, с. 126]. Путь этот, однако, существовал только до X в., ибо в договоре, заключенном Венецией с Отгоном Великим, рабы не фигурируют [614, т. 2, с. 136].

Признавая заслуги Верлиндена в деле реконструкции этого пути, не могу не высказать свою точку зрения на затронутую проблему. Существование пути, реконструкцию которого предлагает Верлинден, отрицать, разумеется, невозможно. Более того, на определенном этапе он даже мог приобрести известную важность — в связи с набегами мусульманских пиратов на Марсель, Арль, Баланс в первой половине IX в. путь из Лиона на юг становился небезопасным, и работорговцы должны были, очевидно, искать какие-то другие дороги, по которым рабов можно было отправлять в исламский мир. Именно в это время, кстати, рабы упоминаются в договоре Лотаря с Венецией и в таможенном установлении Валенштадта. Более того, я поддерживаю мнение Верлиндена об упадке этого пути в X в., правда, на основании несколько иных причин. Параграфа о христианских невольниках действительно нет в договоре Отгона Великого с Венецией, но, как говорилось выше, невольники, приводимые из отдаленных от Венеции районов обозначались скорее словами captivilmancipia, а эти категории рабов в договоре 967 г. упоминаются. Невольники, таким образом, все-таки поступали, однако на пути караванов стояло другое, не менее серьезное препятствие — андалусские пираты, обосновавшиеся в 899 г. во Фраксинетуме (Ла Гард-Френе). Их деятельность отнюдь не ограничивалась разбоем на морях; они нашли для себя ничуть не менее прибыльное занятие — грабежи на суше. Особенно свирепствовали пираты на альпийских перевалах. Флодоард (894–966) упоминает в своих анналах о перехвате пиратами на перевалах больших групп направлявшихся в Рим из Франции паломников под годами 921, 923, 929, 933, 939 и 951 [171, т. 3, с. 369, 373, 378, 381, 386 и 401 соотв.], а Родульф Глабр (первая половина XI в.) повествует о пребывании в плену у мусульман аббата клюнийского монастыря св. Майоля (954–994), захваченного во время своего возвращения во Францию и выкупленного на собранные монахами средства в 973 г. [171, т. 7, с. 54–56]. Если нападениям подвергались и монахи, то непонятно, что могло удержать разбойников от нападения на купцов, ведших к тому же с собой невольников. Более того, пираты из Фраксинетума предпринимали и дальние походы. Согласно некоторым источникам, они совершали набеги на приальпийские районы Франции, Прованс, регион Арля и даже на Бургундию [171, т. 7, с. 108], а документы, относящиеся к правлению Отгона Великого, рассказывают и о действиях разбойников в Швейцарии. В одном из писем короля, написанном в 940 г., говорится о постоянных грабежах мусульман в районе Хура, а в одном документе 955 г. церковь Хура упоминается как разрушенная сарацинами [166, т. 1, с. 113, 257 соотв.]. А так как Хур находится совсем рядом с Валенштадтом, можно заключить, что пираты имели реальную возможность угрожать переходу караванов работорговцев через западноальпийские перевалы. Набеги совершались и в другом направлении. Согласно Лиутпранду, разбойники из Фраксинетума дважды подходили к городу Аккуэ, расположенному немного юго-западнее Павии [152, с. 56, 103], т. е. при случае могли угрожать и Ломбардии. Оплот мусульманских пиратов во Фраксинетуме просуществовал до 975 г., и исходившая от него постоянная угроза не могла не сказаться на работорговле по направлению Франция — Венеция в X в. Упоминание о captivi-mancipia в договоре 967 г. с Венецией следует, видимо, объяснять другим: невольничьи караваны проходили восточнее.

Здесь вновь следует обратиться к работе Ш. Верлиндена. Выше уже говорилось, что, согласно этому ученому, часть невольников могла направляться из Центральной Европы не на запад, как остальные, а на юг, в сторону Венеции. Справедливости ради надо сказать, что идея о поступлении центральноевропейских невольников в Европу высказывалась еще более чем за сто лет до появления второго, посвященного, в частности, Венеции, тома труда Верлиндена: А. Ф. Гфререр в изданной в 1872 г. «Истории Венеции» писал, что рабы-сакалиба, служившие при дворе кордовских халифов, происходили из Венгрии или Краины и вывозились через Пулу [464, с. 273]. Использование этого пути для работорговли можно констатировать и на основе данных источников. После смерти славянского апостола Мефодия (885) некоторые его ученики были схвачены и проданы торговцам-иудеям, которые увезли их в Венецию [17, с. 4]. Однако именно Верлинден попытался восстановить пути, по которым вели невольников. Базируясь на данных о поселениях иудеев в Австрии, он вывел несколько маршрутов: из славянских земель, расположенных на территории нынешней Словении, в Фолькермаркт (бывший Forum Judaeorimi), оттуда в Клагенфурт и Филлах, а далее через Понтеббу и Озоппо к Венеции; из славянских земель, занимавших территорию нынешних Чехии и Словакии, в Вену, оттуда в регион Фолькермаркт — Клагенфурт — Линц и далее по первому маршруту; из Регенсбурга через Зальцбург и Теурнию к Венеции [614, т. 2, с. 122, 123]. Несмотря на то, что приводимые Верлинденом данные по еврейским поселениям относятся к более поздней эпохе, чем та, которая интересует нас в настоящем исследовании (в основном, к началу XI в., т. е. уже после связанных с первым крестовым походом погромов и миграций евреев), реконструированные им маршруты согласуются с данными других специалистов. Так, К. Бруннер в новейшей истории Австрии говорит о следующих маршрутах: из Аквилеи через перевал Плекен к Теурнии, Филлаху и Вирунуму, а оттуда через перевалы Качберг и Радштеттер Тауэрн к Зальцбургу; от Лайбаха, то есть Любляны (куда, заметим, вела старая римская дорога из Аквилеи) к Вирунуму, а оттуда к Лорху; от Аквилеи через Бирнбаумер Вальд на Лайбах, оттуда на Целею (Целье) и далее на Петтау (Птуй), где два различных пути вели в Венгрию, к Саварии (Сомбатхей) и в Штирию через Ляйбниц (Флавия София) [568, с. 203, 444]. Приводимые Бруннером маршруты могли использоваться и для торговли со славянскими землями. О контактах Зальцбурга со славянскими землями, видимо, через Пассау свидетельствует тот факт, что уже в IX в. епископ этого города Лиупрам (836–859) просил какого-то графа из пограничных земель прислать ему искусного еврейского врача, жившего среди славян [569, с. 324]. Лорх (Эннс), как говорилось выше, упоминается в хартии Карла Великого как город, через который проезжали направляющиеся в славянские земли торговцы. Наконец, важным центром торговли и работорговли была и Венгрия: после завоевания кочевниками-венграми Великой Моравии и их не прекращавшихся впоследствии набегов на рынок поступало все больше «живого товара», который продавался на юг [188, с. 132]. Особое значение имел, по Бруннеру, также путь из Регенсбурга и Аугсбурга на юг, через Инсбрук, перевал Бреннер, Боцен, Триент и Верону в северную Италию, что давало выход и на Венецию. Через Бреннер стали ходить уже во времена Людовика Немецкого, а впоследствии этот путь использовали и паломники, и королевские армии [568, с. 203, 204]. Эта дорога пролегала довольно далеко от районов, в которых свирепствовали разбойники из Фраксинетума; подчинение же северной Италии Отгоном Великим также сыграло, видимо, большую роль для безопасности путешественников.

Какое значение в обеспечении венецианских рынков невольниками имели рассмотренные выше торговые пути? По-видимому, для работорговли Венеции их роль была скорее второстепенной. Многие из них подвергались разбойничьим нападениям: на путях из Франции в Италию в течение почти всего X в. орудовали пираты из Фраксинетума, а на дорогах из Австрии в Италию в первой половине X в. бесчинствовали венгры. Отношение венецианских торговцев к рахданитам, ведшим эту торговлю, было скорее неприязненным. Дож Пьетро Кандиано II (932–939), например, обращался к королю Генриху I Птицелову и епископу Майнца с призывом запретить иудеям пользоваться всем, на чем есть изображение креста, — в частности, тканями и монетами [426, с. 193; 534, с. 37], а это нанесло бы страшный удар по их торговле. В 945 или 960 г., как мы увидим далее, в Венеции судовладельцам было запрещено брать иудеев на борт кораблей. Далее, я полагаю, что договоры венецианцев, о которых говорилось выше, имели на работорговлю большее влияние, чем многие готовы допустить. Согласно Верлиндену, то, что пункты о работорговле переходили из договора в договор, говорит о том, что на практике соглашения о выдаче работорговцев не выполнялись [614, т. 2, с. 126]. Но договоры заключались отнюдь не для того, чтобы воспрепятствовать работорговле; их задача состояла в том, чтобы регулировать отношения между Венецией и монархами, правившими в данный конкретный момент в сопредельных областях Италии. Включение в последующие договоры пунктов о работорговле, буквально заимствованных из предыдущих, свидетельствует, видимо, не столько о размахе работорговли, сколько о решимости венецианцев придерживаться в отношениях с данным правителем тех же принципов, что и с его предшественником, в том числе и в отношении работорговли. Поэтому не исключено, что положения договоров имели все-таки некоторое действие — в особенности если учесть, что договоры венецианцы заключали с мощными государствами, контролировавшими северную Италию, причем, как правило, первыми выступали с инициативой заключения договора. Логичнее ожидать от венецианцев скорее выполнения своих обязательств, чем постоянного их нарушения. Разумеется, вряд ли эти обязательства выполнялись полностью, но все же они были, вероятно, более действенными, нежели предполагает Верлинден.

То, что соглашения между Венецией и правителями Германии и Италии действовали, объясняет и поведение венецианских работорговцев, как мы видим его в источниках. Оставив в значительной степени торговлю ломбардскими и северными невольниками, первые из которых подпадали под действие заключенных городом соглашений, а вторые ввозились иностранцами, скорее всего, иудеями, венецианцы обратились к другому региону, способному поставлять много рабов — к отделенным от них Адриатическим морем славянским землям. Документальное свидетельство того, что именно последние составляли основной резервуар, из которого венецианские работорговцы получали невольников, содержится в анализируемом ниже акте 960 г. о запрете на работорговлю, в котором Далматия и Истрия предстают как основные поставщики рабов для Венеции [207, с. 20; 584, с. 371].Работорговля в это время процветала в южнославянских землях вследствие междоусобиц среди славян. Как и в балтийском регионе, продажа пленников была едва ли не самым удобным и доступным каналом получения золота и товаров. По К. Иречеку, «рабы продавались после каждой войны между племенами, а равно и после всякого успешного грабительского набега по суше и по морю» [401, с. 95], а от Константина Багрянородного мы узнаем, что в числе подарков, посланных сербскими князьями Мунтимиром, Строимиром и Гойником болгарскому хану Борису-Михаилу, первое место занимали два раба [14, с. 143]. Тот же автор упоминает, кстати, и о торговле между славянскими землями и Венецией, говоря, что последнюю посещали хорватские купцы [14, с. 139]. О происхождении ввозимых в Венецию невольников сведений мы почти не имеем; скорее всего, среди них встречались представители всех народов, населявших тогда территорию, которую мы сегодня назвали бы бывшей СФРЮ. Й. Хоффманн предполагает, что среди рабов особенно много было сербов [488, с. 167], но явно неправильно интерпретирует Константина Багрянородного: на самом деле, император, объясняя псевдоэтимологию слова «серб» (servus), говорит о том, что сербов ромеи называли так потому, что они служили когда-то византийским правителям [14, с. 141], а не о том, как считает этот ученый, что их продавали в рабство в города Далматии. Что касается продавцов живого товара, то среди них особое место занимали нарентане, известные своими пиратскими рейдами в Адриатике и нападавшие также и на сопредельные славянские народы. По мнению ряда историков, именно к нарентанам относится известный фрагмент хроники Андреа Дандоло (1306–1354), где автор говорит о венецианских купцах, которые, движимые алчностью, скупали невольников у пиратов и разбойников [590, с. 13; 488, 172; 189, т. 12, ч. 1, с. 158]. Скупка невольников была, судя по всему, важным каналом поступления новых рабов в Венецию, однако существовали и другие пути их приобретения. Венецианцы могли при случае и сами напасть на славянские корабли и земли и увести с собой пленников. Так, в 996 г. Бадоарио Брагадино, посланный дожем Пьетро Орсеоло II (991–1008) против хорватов, захватил остров Лиссу, а взятых при этом пленных отправил в Венецию [71, с. 153; 189, т. 12, ч. 1, с. 197]. Сходным образом, надо полагать, поступали и частные венецианские охотники за рабами, для которых восточное побережье Адриатики в условиях набегов мусульманских пиратов на центральные и южные районы Италии представляло собой менее опасную зону действий.

Кому поставляли венецианцы невольников? Сведения о торговле Венеции, да и вообще итальянских городов с Востоком, которыми мы располагаем сейчас, крайне неполны и по сути исчерпываются несколькими упоминаниями, которые для VIII и IX вв. приведены выше. Почти при всех упоминаниях контрагентом итальянцев выступает Северная Африка. Картина не изменяется и в X в. В 972 г., когда в Венеции были введены ограничения на торговлю с сарацинами, в порту были арестованы три корабля, из которых два отправлялись в ал-Махдиййу и один в Триполи [207, с. 28; 584, с. 374]. Между тем нет ни одного свидетельства торговых связей Венеции с мусульманской Испанией[183]; собственно говоря, и связи других итальянских городов с Андалусией не представляются особенно развитыми — амальфитанцы, например, появились в Испании лишь в 942 г., да и то не как работорговцы [120, с. 278, 285]. Приводимое свидетельство о том, что папа Пасхалий I (817–824) разыскивал угнанных в рабство христиан и обнаружил некоторых из них в Испании [150, с. 52], вряд ли можно считать доказательством существования торговых связей между Италией и мусульманской Испанией, так как невольники были скорее жертвами испано-мусульманских пиратов, предпринимавших в то время рейды на Сардинию и в другие районы Средиземноморья. Наличие сведений о торговле Венеции с Африкой и отсутствие таковых в отношении торговли с Андалусией, думается, вряд ли случайно. Исторический контекст, в котором развивалась торговля Италии с мусульманским миром в тот период, также говорит в пользу более тесных связей с Африкой. Данные о торговле между Италией и Северной Африкой появляются уже в середине VIII в., во время, когда Андалусия переживала период внутренних смут и хозяйственного упадка. В IX в. североафриканские мусульмане вторглись в Италию, создав себе ряд баз (Сицилия, Бари, Гарильяно), и заняли намного более сильные позиции в регионе, чем андалусцы. Отсюда следует, что связи венецианцев с североафриканцами появились раньше и имели лучшие условия для развития, чем предполагаемые связи венецианцев с андалусцами. Более того, венецианцы, разумеется, знали о вражде между испанскими Омейядами и правителями Африки — Аглабидами и впоследствии Фатимидами. Мне представляется весьма вероятным, что венецианцы могли не развивать отношения с мусульманской Испанией намеренно, понимая, что это приведет к ухудшению их отношений с более важными для них партнерами-североафриканскими и, возможно, сирийскими государствами. Такую мысль уже в начале XX в. выдвинул Х. Кречмайр. Анализируя фрагмент хроники Андреа Дандоло, где автор сообщает, что дож Пьетро Орсеоло II, придя к власти в 991 г., отправил посольства всем мусульманским правителям, чтобы продемонстрировать свое желание иметь с ними дружеские отношения, Кречмайр замечает, что имелись в виду, скорее всего, египетские Фатимиды и правители Алеппо, Дамаска и Сицилии, в то время как посольства в Кордову и Багдад могли и не посылаться [513, с. 129]. Учитывая исторические условия того времени, считаю предположение Кречмайра вполне оправданным.

Положение о том, что торговля и политика Венеции ориентировались на Северную Африку, означает применительно к нашему исследованию, что поток невольников, в том числе и сакалиба, направлялся из Венеции не в Андалусию, а в Магриб и Египет. Из этого, в свою очередь, вытекает, что Северная Африка имела по сравнению с Андалусией еще один канал поступления невольников-сакалиба — венецианский. Впоследствии это обстоятельство сыграет определенную роль в истории рабов-сакалиба в исламском мире, но к рассмотрению данного вопроса мы вернемся несколько позже.

Говоря о работорговле рахданитов, мы останавливались, в частности, на том, какие преграды стояли на ее пути и как их удавалось преодолевать или, лучше сказать, обходить. Меры против работорговли принимались и в Венеции. В 876 г. дож Орсо Партичипацио I (864–881), собрав ассамблею духовенства и народа, провозгласил, что венецианцам запрещается торговать рабами и даже брать их на борт кораблей под страхом строгих наказаний [189, т. 12, ч. 1, с. 159]. Другой декрет о запрете работорговли появился в середине X в. В отношении его датировки единого мнения у специалистов пока нет: издатели Г. Тафель и Г. Томас полагали, что речь шла о двух декретах, 945 и 960 гг. [207, с. 16, 17]; Й. Хоффманн, в свою очередь, говорит только о декрете 960 г. [488, с. 172, прим. 35]. Основой нового акта стал декрет 876 г., и авторы, среди которых следует выделить дожа Пьетро Кандиано IV (959–976) и патриарха Градо Боно, прямо ссылаются на этот документ, заявляя о своей решимости выполнять его положения. Задачей декрета ставилась полная ликвидация работорговли. Покупка и продажа рабов запрещалась, не разрешалось также брать невольников (как мы сказали выше, из Венеции, Истрии, Далматии и других местностей) на борт, перевозить работорговцев и иудеев, предоставлять грекам деньги для покупки рабов, а также продавать невольников грекам из Беневента [163, т. 6, ч. 1, с. 209–210; 207, с. 25–31; 584, с. 370–372].

Как и в славяно-германском регионе, особую роль в принятии декретов против работорговли играла церковь. Декрет 876 г. был издан под влиянием патриарха Градо Петра, а декрет 945/60 г. — патриарха Боно [464, с. 205–206]. Часто высказывается мнение, что Пьетро Кандиано IV, незадолго до 960 г. пришедший к власти, крайне нуждался в поддержке церкви и издал декрет о запрете работорговли, чтобы привлечь на свою сторону церковных иерархов [464, с. 272; 488, с. 174]. Влияние церкви прослеживается и в самом тексте декрета 945/60 г.: провозглашение запрета работорговли сопровождается фразой о том, что если венецианцы исправятся, то Всемогущий Господь простит им грехи. Думается, как и в славяно-германском регионе, в Венеции церковь интересовали прежде всего невольники-христиане. В тексте декрета 945/60 г. прямо не указывается, что речь шла о них, однако Андреа Дандоло, рассказывая о принятии этого документа, говорит о запрете торговли рабами-христианами (commercium de mancipiis christianis) [189, т. 12, ч. 1, с. 175].

Поскольку акцент делался на защите от неволи христиан, запреты особенно не затрагивали торговцев рабами-язычниками. Но это было не единственной лазейкой для продолжения работорговли. Согласно тексту декрета, венецианцы не имели права везти невольников далее Пулы, в Византию или другие места, если только речь не шла о выкупе самого себя, ситуации, когда городу мог быть нанесен значительный ущерб[184] или же когда рабов вывозили для нужд двора. Ситуация с выкупом вполне понятна, но два остальных исключения требуют пояснений. Обычно в историографии указывается несколько причин. С одной стороны, дож сам нуждался в рабах, которые могли быть использованы в его личной гвардии и на флоте, а также для работы на верфях, с другой — и это особенно важно для нас — он полагал, что полный отказ от поставок невольников, прежде всего мусульманам, может повлечь за собой ответные санкции последних, например, притеснения венецианских торговцев в арабских странах либо даже прямые нападения на Венецию или ее корабли [464, с. 275–276; 513, с. 110–111; 488, с. 178–179]. Рабы-сакалиба высоко ценились в исламских странах, и вряд ли мусульманские правители приветствовали бы одностороннее прекращение Венецией их поставок. Вывоз в мусульманские страны невольников, таким образом, продолжился, однако делали это теперь государство и те купцы, которые отваживались нарушать запрет. Работорговцев, действовавших по поручению дожа, и контрабандистов было, вероятно, меньше, чем до принятия декрета, поэтому мы вправе говорить о сокращении числа невольников, поставлявшихся венецианцами в исламские страны, но утверждать, что декрет 945/60 г. вообще покончил с вывозом рабов, в том числе и славянских, из Венеции, было бы неверно.

Заинтересованность Венеции в торговле с мусульманским Востоком побуждала венецианцев обходить и запреты на торговлю с мусульманами. Инициатива введения этих запретов исходила не от самих венецианцев, а от Византии, считавшейся сюзереном Венеции. Византийский император Лев V (813–820) запретил своим подданным отправляться торговать в Сирию и Египет. Венецианские правители поддержали этот шаг [207, с. 3], но уже через несколько лет венецианцы, как мы помним, вновь оказались в Александрии, откуда привезли на родину останки св. Марка. В 971 г., то есть во время наступления византийцев на Сирию, император Иоанн I Цимисхий (969–976) потребовал от венецианцев прекратить поставки мусульманам оружия и корабельного леса [207, с. 26–28; 584, с. 373–375][185], те согласились и даже арестовали в своем порту три готовых к отправлению в Африку корабля, однако мы знаем, что в 991 г. новый дож Пьетро Орсеоло II, придя к власти, сразу же направил посольства всем мусульманским правителям [189, т. 12, ч. 1, с. 193] (т. е., как говорилось выше, правителям Египта и Сирии). Кроме того, речь о невольниках в данном случае не заходила.

Итак, из Западной Европы в мусульманскую Испанию и Северную Африку невольники-сакалиба поставлялись двумя основными путями — через Германию/Францию и через Венецию. По какому из них поступало больше невольников? Единственным автором, попытавшимся дать на этот вопрос аргументированный ответ, был И. Грбек. Согласно этому ученому, пути доставки невольников-сакалиба были совершенно различны: в Андалусию привозили псевдославян, а в Фатимидское государство поступали подлинные славяне, которых продавали почти исключительно венецианцы. Никаких взаимосвязей между этими путями, по Грбеку, не существовало; наоборот, вражда между андалусскими Омейядами и Фатимидами привела к тому, что торговли между их государствами практически не было [491, с. 544–553].

Работа Грбека вышла в свет в 1953 г., и складывается впечатление, что на X в. он фактически экстраполировал положение дел своего времени, когда политическая разделенность Европы сопровождалась разрывом экономических, культурных и иных связей. Между тем ситуация в мусульманском Средиземноморье была иной. Средневековые сборники биографий ученых показывают, что люди могли свободно передвигаться между Испанией и Машриком, занимаясь самыми разными делами — от наук до торговли — и иногда подолгу задерживаясь в путешествиях. Фатимидский халиф ал-Му'изз (952–975) говорил о проезжавших через его владения андалусцах, что «они отправляются в путь и возвращаются, а мы не чиним никому из них препятствий и не удерживаем их» [299, с. 193]. В Андалусию, как свидетельствует Хасдай Ибн Шапрут, устремлялись купцы из всех уголков мусульманского мира [12, с. 60, 61]; без каких-либо видимых проблем там побывал и Ибн Хаукал, бывший сторонником Фатимидов. Нет оснований считать, что политическое противостояние испанских Омейядов и Фатимидов привело к разрыву торговых отношений между Андалусией и Северной Африкой, что, естественно, справедливо и для торговли невольниками-сакалиба. Средневековые авторы единодушно указывают, что главный путь доставки невольников этой категории в мусульманский мир лежал через Андалусию, откуда их вывозили в другие регионы. Ибн Хаукал считал, что все евнухи-сакалиба в мусульманские страны доставлены из Андалусии [279, с. 106]; в описании Магриба он указывает, что привезенные из мусульманской Испании невольники-сакалиба продаются затем в Машрик [279, с. 95]. Ал-Мукаддаси сообщает, что сакалиба привозят в Андалусию, оскопляют, а затем отправляют на продажу в Египет [76, с. 242][186]. Ар-Ракик также пишет, что сакалиба вывозятся из Андалусии в другие страны [41, т. 1,с. 92]. Мы, конечно, не можем утверждать, что все без исключения слуги-сакалиба, которые упоминаются в источниках, были привезены из Андалусии. Вместе с тем, приведенные цитаты ясно свидетельствуют, что андалусский путь был главным, а остальные — побочными.

Таким образом, главным источником невольников-сакалиба была для мусульманского мира Испания. В Андалусии эти рабы были в основном евнухами; мы не видим среди них ни женщин-наложниц, ни неоскопленных слуг. Поскольку Северная Африка получала таких невольников в основном из Испании, логично предполагать, что и магрибинские сакалиба были в большинстве своем скопцами.

Из Андалусии невольников-сакалиба везли в Магриб. Для Африки Ибн Хордадбех представляет их путь так: Марокко (Дальний Сус) — Танжер — Кайруан — Александрия [134, с. 155]. Именно на этом пути находим мы в дофатимидском Магрибе рабов-сакалиба в различных государствах. Двигаясь мысленно вместе с рахданитами с запада на восток, мы приходим в Накур. Эмиры Накура поддерживали хорошие отношения с испанскими Омейядами. После нападения на Накур норманнов в 244 г. х. (19 апреля 856 — 7 апреля 857 г.) андалусский эмир Мухаммад (852–886) выкупил у них двух накурских княжон; по мнению Э. Леви-Провансаля уже этого достаточно, чтобы убедиться в прочном и дружественном характере отношений Кордовы и Накура [522, т. 1, с. 248]. Брат эмира Накура Са'ида ибн Салиха (в правление которого мы и видим в Накуре сакалиба, см.: часть III, гл. 3) 'Абд ар-Рахман направился в Андалусию для борьбы с христианами и погиб в одном из походов [232, с. 766; 105, т. 1, с. 177]. Сыновья Са'ида после разгрома Накурского эмирата Фатимидами бежали в Кордову и затем боролись за восстановление своей власти с помощью андалусского халифа 'Абд ар-Рахмана III (912–961) [232, с. 771; 105, т. 1, с. 180]. Есть сведения и о торговых контактах. Ал-Истахри говорит о плаваниях из порта Накура в Альмерию [219, с. 38], ал-Бакри — о плаваниях в Малагу [232, с. 763]. В пользу того, что в Накур могли приходить рахданиты, говорит тот факт, что в городе тоже была иудейская община: одни из четырех ворот Накура назывались «иудейскими» (Баб ал-йахуд) [105, т. 1, с. 176].

Хорошие отношения с Андалусией поддерживали и правившие в Тахерте Ростемиды. В 227 г. х. (21 октября 841 — 9 октября 842 г.) ростемидский имам Афлах Ибн 'Абд ал-Ваххаб разорил и сжег построенный Аглабидами город ал-'Аббасиййу, после чего кордовский эмир 'Абд ар-Рахман II (822–852) послал ему в награду сто тысяч дирхемов [276, т. 4, с. 200]. Сын Афпаха Абу-л-Йакзан, по сообщениям источников, согласовывал с кордовским эмиром Мухаммадом свои решения по важнейшим вопросам [105, т. 2, с. 108]; речь, по всей вероятности, шла о координации действий во внешней политике. Сыновья ростемидских эмиров бывали при кордовском дворе [275, с. 130; 269, т. 1, с. 48]. Опять-таки есть и прямые указания на присутствие рахданитов. Ибн ас-Сагир сообщает, что в IX в. в Тахерте было их поселение [178, с. 46, 57].

Двигаясь дальше, мы приходим в Кайруан. На то, что рахданиты торговали в Кайруане, указывает, как мы видели, Ибн Хордадбех. Упоминания о рахданитах в Кайруане сохранились и в более поздних источниках [280, т. 2, с. 202], причем ал-Мукаддаси сообщает, что и в этом городе были «иудейские ворота» (Баб ал-йахуд) [76, с. 225].

Путь работорговцев не заканчивался в Кайруане. Они двигались дальше на Восток, причем к невольники-сакалиба, привозимым из Андалусии, прибавлялись сакалиба, доставляемые венецианцами. Насколько можно судить по данным источников, венецианская и итальянская торговля, включая, конечно, и работорговлю, была обращена к Тунису и Египту; далее на запад итальянцы не заходили. Рынками сбыта были для них в Тунисе Кайруан и ал-Махдиййа. Именно там они, очевидно, продавали своих невольников, часть которых затем оставалась в Магрибе, часть — вывозилась далее на восток, прежде всего в Египет. Туда же итальянские купцы доставляли часть своих невольников-сакалиба. В Египте, особенно при Фатимидах, этих рабов весьма ценили и часто включали в дары, которыми обменивались правители и вельможи. В 383 г. х. (26 февраля 993 — 14 февраля 994 г.) зиридский эмир ал-Мансур Ибн Булуггин (Йусуф) послал фатимидскому халифу ал'Азизу (975–996) в числе прочих даров пятнадцать рабов-сакалиба [288, т. 2, с. 279]. В 387 г. х. (14 января 997 — 2 января 998 г.) или 389 г. х. (23 декабря 998 — 12 декабря 999 г.) Ситт ал-Мулк, сестра недавно провозглашенного фатимидский халифом ал-Хакима (996–1021), сделала своему брату подарок, в котором, помимо прочего, были пятьдесят евнухов, из них десять сакалиба [288, т. 1, с. 15; 286, т. 1, с. 458 соотв.; ср.: 303, с. 68]. В 405 г. х. (2 июля 1014 — 20 июня 1015 г.) ал-Хаким получил еще десять рабов-сакалиба от зиридского эмира Бадиса Ибн ал-Мансура (сына ал-Мансура Ибн Булуггина) [105,т. 1, с. 261], наследник которого, ал-Му'изз, в 420 г. х. (20 января 1029 — 8 января 1030 г.) отправил двенадцать таких невольников в дар фатимидскому халифу аз-Захиру (1021–1035) [303, с. 69; 288, т. 2, с. 177]. В Египте, очевидно, раскупали большую часть привезенных сакалиба; оставшихся отправляли для продажи далее на Восток по пути, указанному Ибн Хордадбехом, — через ар-Рамлу в Багдад, Куфу и Басру.

Расцвет этой торговли пришелся, очевидно, на последнюю четверть X — начало XI в., когда мы наблюдаем значительное увеличение спроса на невольников-сакалиба. В Андалусии при ал-Хакаме II (961–976) и ал-Мансуре число сакалиба только при дворе измеряется сотнями; много их в это время и в фатимидском Египте. Наконец, некоторые данные говорят за то, что этих невольников стали охотнее покупать и в Машрике. Согласно ал-Мукаддаси, в связи с крушением границы (имеется в виду падение границы между мусульманскими землями и Византией в связи с наступлением, предпринятым в 60–70-е гг. X в. Никифором Фокой и Иоанном Цимисхием) румийские евнухи перестали поступать в Машрик [76, с. 242]. Полагаю вполне вероятным, что недостаток румийских рабов восполнялся расширенным ввозом сакалиба, которых мы увидим при багдадском дворе в то время. Под 364 г. х. (21 сентября 974 — 9 сентября 975 г.) ал-Макризи (1364–1442) делает следующую запись: «испросили [тогда] рабов-сакалиба у всех людей и взяли, заплатив» [288, т. 1, с. 223]. В роли покупателей невольников выступает, очевидно, фатимидский двор, о котором повествует ал-Макризи. Столь широкомасштабная («у всех людей»!) скупка определенно указывает на дефицит, возникший вследствие проявившейся неадекватности прежних каналов доставки невольников; напрашивается мысль, что исчезновение рабов-румийцев коснулось и фатимидского двора, который компенсировал их нехватку скупкой невольников-сакалиба.

Вскоре, однако, ситуация радикально меняется. Изучая историю слуг-сакалиба в мусульманской Испании и Северной Африке, мы видим интереснейшую закономерность. До конца первой трети XI в. упоминания о них встречаются довольно часто, затем все реже и уже не составляют целостной картины. Такая синхронность вряд ли может быть случайной; скорее всего, она свидетельствует о сокращении объемов работорговли.

В историографии эта проблема преподносится по-разному. Ш. Верлинден, например, не видел никакого перерыва в работорговле [614, т. 1, с. 221], однако следует учесть, что он работал в основном по европейским источникам и почти полностью игнорировал восточные. Ф. Рериг утверждал, что в XI в. работорговля прекращается, приводя в доказательство выступление Конрада II (1024–1039) против продажи церковных крестьян около 1030 г. [585, с. 23]. Другие ученые говорят о прекращении торговли именно славянскими невольниками, связывая это либо схристианизацией славянских земель [см.: 573, с. 62; 435, с. 206], либо со становлением сильных славянских государств, способных помешать вывозу рабов со своей территории [386, с. 120].

Насколько обоснованы подобные гипотезы? С тем, что в XI в. были приняты некоторые меры против работорговли, нельзя не согласиться. Уже в 1004 г. Генрих II (1002–1024) в грамоте, жалованной женскому монастырю в Фишбеке, запретил продажу живших на монастырских землях крестьян, будь то свободные, колоны, литы или крепостные [166, т. 3, с. 102]. В 1006 г. он же созвал синод, на котором подтвердил запрет на продажу христиан язычникам [201, с. 308–309], а в 1009 г. резко выступил против маркграфа Гунцелина, продавшего немало христианских семей работорговцам [201, с. 340–341]. В конце X — начале XI в. рынок Вердена был передан германскими императорами церкви[187], в результате чего, надо полагать, торговать в городе рабами-христианами стало намного сложнее. Наконец, в хартии, относящейся к 1028 или 1029 г., преемник Генриха Конрад II запретил продавать принадлежавших церкви крестьян (на этот документ ссылается Ф. Рериг) [166, т. 4, с. 176].

Но могли ли эти меры оказать реальное влияние на вывоз славянских рабов из Европы в мусульманскую Испанию? Войны германцев с балтийскими славянами по-прежнему давали многочисленных пленных. Мир с Польшей был заключен в 1018 г., но в 1028 г. Мешко II (1025–1034) напал на Майссен, в результате чего началась война, продлившаяся два года. В 40-х гг. XI в. Генрих III (1039–1056) боролся против князя Брячислава (1034–1055) в Чехии и Абы Шамуэля в Венгрии, а впереди были еще такие крупные события, как междоусобная война среди лютичей (1057–1058) и восстание ободритов, вспыхнувшее после смерти их христианского князя Готтшалька (1066). Саксонский герцог Бернард, вмешавшийся в междоусобицу лютичей вместе с ободритами и датчанами, увел в плен немало захваченных в боях славян[188]. Королевские же хартии касались в первую очередь церковных крестьян и христиан, но о судьбе славянских пленников мы не найдем в них ни слова. Тот же Генрих, как мы помним, обратил в 1003 г. в рабство плененных им поляков. Генрих IV (1056–1106), борясь с антикоролем Рудольфом в 1077 г., привлек на свою сторону чехов, которые брали людей в полон и продавали [171, т. 5, с. 434]. Он же в 1104 г. утвердил таможенное установление Кобленца, по которому налог на каждого купленного в городе невольника должен был составлять четыре денария [100, с. 4]. Иудеи Германии продолжали владеть рабами и заниматься работорговлей. В 1090 г. Генрих IV дал иудеям Шпайера жалованную грамоту, в которой, будто бы вновь обращаясь ко временам Людовика Благочестивого и Агобарда, постановил, что никто не имеет права крестить принадлежавших иудеям рабов, чтобы отлучить их от хозяев [218, с. 12]. В 1157 г. Фридрих I Барбаросса (1152–1190) издал, в котором, ссылаясь на ранее принятые акты, утвердил весьма похожие нормы: иудеям запрещалось иметь христианских рабов, но их рабов-язычников никто не смел крестить, с тем чтобы отобрать у хозяев [165, с. 227].

Продолжалась работорговля и в Центральной Европе. Тезис об установлении в этом регионе сильных государств, способных помешать работорговле, кажется мне несколько странным. Усилившиеся центральноевропейские государства начали борьбу между собой, и их войны выбрасывали на рынок все новые массы рабов. Рассказы о войне начала XI в. между Чехией и Польшей полны упоминаний об угоне людей в полон. В 1015 г. чешский князь Олдржих (1004/1012–1034), захватив город Бесниц, взял там в плен не менее тысячи человек, не считая женщин и детей [201, с. 420–421]. Через два года сын Болеслава Храброго Мешко, будущий король Мешко II, напав в отсутствие Олдржиха на Чехию, вернулся домой с бесчисленным множеством пленных (cum inmimerabili captivorum multitudine) [201, с. 472]. Тот же Олдржих, изгнав поляков из городов Чехии, приказал заковать своих многочисленных пленников в цепи и отправить в Венгрию на продажу [177, т. 9, с. 63]. Сходным образом с пленными поступали и далее: когда в 1039 г. послы чешского князя Брячислава, незадолго до этого взявшего Гнезно, явились в Рим, папа упрекнул чехов в том, что они обращают людей в рабство и продают, как скотину [177, т. 9, с. 71]. Несколько позже, в правление венгерского короля Саломона (1063–1074), чехи совершили набег на Венгрию, уведя оттуда большой полон; Саломон вскоре нанес ответный удар, вернувшись домой с не меньшим числом пленных [193, с. 365]. Польские хроники сообщают о взятии поляками пленников в Щецине [171, т. 9, с. 445], Моравии [171, т. 9, с. 448] и Поморье [171, т. 9, с. 449; 156, с. 73], а из древнерусских источников мы узнаем, что Болеслав Храбрый уводил полон и с Руси [11а, с. 243; 19, с. 104]. В некоторых случаях продажу человека за границу предусматривали правовые нормы: в Чехии, согласно указу Брячислава, продаже в Венгрию подлежал супруг, не пожелавший после конфликта вернуться в лоно семьи [171, т. 9, с. 68], в Венгрии продажа за границу была в некоторых случаях наказанием за воровство [200, с. 10, 18]. Ограничений на работорговлю не существовало практически никаких. Не знаю, где у Козьмы Пражского Ш. Верлинден обнаружил сведения об ограничении работорговли в Чехии в 1039 г. [614, т. 1,с. 221]; лично я, изучив это произведение, таковых в нем не обнаружил. Единственное известное мне ограничение содержится в указе венгерского короля Коломана (1095–1116), согласно которому иудеи не имели права покупать и продавать христианских рабов, а вывоз крепостных, рожденных в Венгрии (и венгров, и не-венгров) для продажи карался конфискацией двух третей имущества [200, с. 30, 32). Но и этот документ вряд ли способен пролить свет на интересующую нас тему: он относится к довольно позднему времени, главным поставщиком рабов в мусульманский мир Венгрия никогда не была, а кроме того, в тексте особо оговаривается, что положение насчет крепостных не касается невольников, привезенных из-за границы. В результате мы имеем ряд указаний на продолжение вывоза невольников за пределы Центральной Европы. В 1057 г. рабы (otroce) упоминаются в перечне товаров, вывозимых из Чехии [585, с. 23], жена польского короля Владислава III (1079–1102) Юдита выкупает перед своей смертью в 1085 г. многих христиан у иудеев-работорговцев [171, т. 9, с. 444], а посетивший в середине XII в. Венгрию Абу Хамид ал-Гарнати рассказывает о купленных там рабах (см. выше).

Несмотря на запреты, продолжалась и поставка мусульманам славянских невольников из Далматии. О том, что продажа в рабство в южнославянских землях продолжалась и в XI в., свидетельствует акт коронации хорватского короля Дмитрия Звонимира (1075–1088), в котором последний обязуется перед папским легатом Гебизоном выступать против торговли людьми [83, с. 104]. Славянские невольники, как и ранее, доставляются в Италию. В 1057 г. мы видим некую славянскую рабыню по имени Зита в Бари [66, т. 4, с. 75]. Купцы из Венеции и, надо думать, других итальянских городов по-прежнему доставляли мусульманам «живой товар».

Если работорговля в Европе продолжалась, обрыв пути, по которому рабы-сакалиба попадали в мусульманские страны, следует искать на другом конце, то есть в исламском мире или, точнее, в Андалусии, через которую, как мы видели, поступало большинство невольников-сакалиба. Какое явление во внутренней жизни мусульманской Испании могло повлечь за собой уменьшение числа слуг-сакалиба? Рискну высказать следующее предположение. Для истории андалусских сакалиба были характерны две особенности. С одной стороны, как мы видели, невольники-сакалиба были весьма дорогим товаром даже по меркам людей состоятельных; именно высокие цены делали долгие путешествия работорговцев рентабельными. С другой — главным покупателем рабов-сакалиба был халифский двор, который в период расцвета, т. е. в конце X — начале XI в., мог позволить себе приобретать многочисленных невольников. Но уже во второй трети XI в. ситуация была совершенно иной. В результате смуты 1009–1013 гг. и последовавших за ней борьбы за власть и междоусобиц великолепный халифский двор перестал существовать (об этих событиях см.: часть III, гл. 2). Дворы правителей удельных княжеств-та'иф, образовавшихся на развалинах халифата, располагали меньшими средствами и вряд ли нуждались в столь большом количестве слуг и евнухов. Невелик был, по всей вероятности, спрос на привозимых издалека дорогих невольников и у частных покупателей: они много потеряли в годы смуты, да и высокие налоги, ставшие одной из характерных черт того периода, не способствовали росту покупательной способности. Мне представляется, что в XI в. спрос на невольников-сакалиба в Андалусии упал, что повлекло за собой немаловажные последствия. Прежде всего, с падением спроса сократилось и предложение: работорговцу не было смысла проделывать длинное, сопряженное с затратами и риском путешествие для того, чтобы в конце не иметь возможности вознаградить себя выгодной продажей товара. Сокращение ввоза невольников-сакалиба (в Андалусию не могло не затронуть и Северную Африку, куда, как мы видели, сакалиба в большинстве своем ввозились из Испании. Именно этим, видимо, объясняется отмеченная выше синхронность сокращения числа упоминаний о невольниках-сакалиба в мусульманской Испании и Северной Африке. Ситуация в Северной Африке, правда, была иной — сколько-то невольников-сакалиба ввозили венецианцы, — но не много. Число сакалиба сильно сократилось, и, соответственно, количество упоминаний о них стало гораздо меньше.

Одновременно шел и другой немаловажный процесс. Место сакалиба занимали слуги и евнухи другого происхождения. На них постепенно переходило название сакалиба, чем, по всей вероятности, объясняется трансформация этого понятия, начавшаяся, как уже говорилось во Введении, во второй половине XI в.

В рассказе о славянских переселенцах было отмечено, что славяне, которых византийцы переселяли в Малую Азию или зачисляли в свои войска, попадали в плен к арабам и становились тогда невольниками-сакалиба. В силу того что столкновения арабов с Византией проходили в основном в Азии, такой канал доставки невольников-сакалиба следует признать свойственным в основном Машрику. В то же время иногда пленники попадали и в другие части мусульманского мира. Мансур ал-'Азизи (конец X в.) рассказывает в жизнеописании Джаузара (об этом источнике см.: часть III, гл. 3), что фатимидский халиф ал-Му'изз распорядился однажды сделать коврик для молитвы для нового раба-саклаби, взятого в плен во время сражения у рва [290, с. 88]. Сражение у рва (вак'ат ал-хуфра) произошло в 964 г., в нем фатимидские войска разбили при Раметте византийскую армию стратега Мануила. Наиболее полно об этом сражении рассказывает ан-Нувайри; из его рассказа мы узнаем, что в византийском войске, помимо греков были армяне, русы и язычники [298, т. 24, с. 371][189]. Учитывая, что в войсках русов, как показывают описания походов киевских князей на Константинополь, участвовали и варяги, и славяне [19, с. 23, 33], можно представить себе, что речь шла о каком-то славянском вожде, попавшем в плен в сражении[190].

Какую роль играл этот канал в доставке невольников-сакалиба в мусульманский мир? На разных этапах, кажется, она была разной. Славянские невольники стали попадать в плен к арабам уже во время арабских завоеваний. В VII и VIII вв. невольники-сакалиба поступали в мусульманские страны в основном по этому пути: в Малой Азии были людные славянские поселения, на которые арабы совершали набеги, а торговля рахданитов, венецианцев и русов (о последних речь пойдет ниже) еще не успела развернуться. Но в последующие времена невольников-сакалиба по нему поступало, очевидно, все меньше. Славянский элемент в Малой Азии постепенно поглощался греческим; немногочисленные новые переселения, о которых мы знаем, не могли поправить положение. Участие славянских контингентов в византийской армии носило скорее эпизодический, чем регулярный характер. Поэтому в Х и последующих веках контингент слуг-сакалиба пополняли лишь немногочисленные пленники, и то от случая к случаю.

Подобно славяно-германскому региону и восточному побережью Адриатики, Русь была одним из важнейших источников «живого товара» для средневековой работорговли. В исламский мир невольники из русских земель попадали разными путями, так как вывозились в нескольких направлениях — на запад, юг и восток.

Западное направление

О вывозе невольников из русских земель на запад мы уже говорили в связи с другими темами. Купцы, по всей вероятности киевские, привозили рабов на продажу в Подунавье; упоминание о них содержится в таможенном установлении Раффельштеттена. Далее невольников везли либо на запад, в Германию, либо на юг, в сторону Венеции. В обоих случаях невольники с Руси — если, конечно, их не успевали продать по пути — присоединялись к магистральным потокам поставки невольников в исламский мир, изученным выше.

Южное направление

Невольники, вывозившиеся с Руси на южном, или точнее южно-степном, направлении, были пленниками кочевников, совершавших грабительские набеги на восточных славян. Уже в описании северных народов неизвестного автора мы читаем, что венгры нападали на славян, брали их в плен, а потом продавали грекам из византийских анклавов в Причерноморье [132, с. 142–143; 313, с. 588; 175, ар текст, с. 22; 99, с. 65, 71, 108]. Кочевые народы, занимавшие южнорусские степи, сменяли друг друга, но набеги на Русь не прекращались. Печенеги, по сообщению Константина Багрянородного, могли нападать на земли росов и уводить в рабство их жен и детей [14, с. 38–39]. «Повесть временных лет» рассказывает, что печенеги появились на Русской земле в 915 г., а через пять лет князь Игорь уже воевал с ними [19, с. 31–32]. За печенегами в южнорусских степях появились гузы (торки русских летописей), за которыми, в свою очередь, последовали половцы. «Повесть временных лет» подробно рассказывает о половецких набегах и борьбе Руси со степняками. Взяв в 1093 г. город Торческ, половцы «запалиша и огнем, и люди раздѣлиша, и ведоша в вежѣ к сердоболем своимъ и сродником своимъ» [19, с. 147].

Вторжения кочевников воспринимались на Руси как нечто неизбежное; Владимир Мономах, убеждая своего брата Святополка и дружину выступить против половцев весной, выдвигал такой аргумент: степняки обязательно сами двинутся в поход на Русь весной, и лучше нанести упреждающий удар [19, с. 183, 190]. Борясь с кочевниками, русские воины не раз отбивали полон и возвращали людям свободу [19, с. 159, 185], но случалось это не всегда.

Для того чтобы захватить полон, кочевники не обязательно должны были идти в набеги. Источники показывают, что степняки устраивали нападения на направлявшихся по Днепру в Константинополь купцов-русов, подстерегая их возле порогов [14, с. 39, 51]. Именно там в 972 г. печенежский хан Куря напал на Святослава; последний погиб в сражении [19, с. 53]. В случае успеха кочевники захватывали в полон как русских воинов, так и невольников, которых русы, как мы увидим далее, везли на продажу в Константинополь.

К русскому полону добавлялись и пленники, взятые кочевниками в набегах на другие регионы. Объектом нападений степняков была, в частности, Болгария. Совершив в 895 г. по инициативе Византии поход на болгар, венгры продали своих пленников византийскому императору Льву VI (886–912) [185, т. 109, с. 763; 24, с. 116–117]. Несколько позже болгары, по словам Константина Багрянородного, были многократно побеждены и ограблены печенегами [14, с. 41], что, естественно, подразумевает и вывоз невольников.

Своих пленников кочевники сбывали иноземным купцам, которые затем увозили невольников в разные страны. В «Повести временных лет» мы читаем, что в результате половецких набегов «много хрестьянъ изгублено бысть, а друзии полонени и расточени по землям…» [19, с. 148]. Среди покупателей «живого товара» были, видимо, и мусульманские купцы. Ал-Мас'уди, повествуя о походе венгров и печенегов на Византию[191], сообщает, что вожди кочевников мобилизовали мусульманских торговцев, явившихся к ним из Хазарии, Дербента, Алании и других мест [291, т. 1, с. 136]. Из поездок к кочевникам такие торговцы могли приводить и рабов. В «Худуд ал-'Алам» сообщается, что в Закавказье (Азербайджан, Армения и Арран) привозили румийских, армянских, печенежских, хазарских невольников, но также и сакалиба [321, с. 108]. Последних, впрочем, ввозили в Азербайджан и по волжскому пути, через Хазарию (об этом см. ниже).

Какую роль играл южно-степной путь в поставке невольников-сакалиба в исламский мир? Два соображения представляются существенными для ответа на этот вопрос. С одной стороны, набеги кочевников на Русь не прекращались на всем протяжении средневековой эпохи, и источник невольников, следовательно, не иссякал никогда. В XIII в., после монгольских завоеваний, работорговля на этом пути приобрела такой размах, что он превратился в один из главных каналов поставки невольников в исламский мир. Между тем для поставки невольников-сакалиба в исламский мир в IX–XI вв. (т. е. в то время, когда мы видим слуг-сакалиба в источниках) южно-степной путь был, кажется, менее значим. Мы не можем с уверенностью утверждать, что поток невольников направлялся из южнорусских степей именно в исламский мир. Кочевникам было гораздо проще пригонять невольников на продажу в византийские анклавы Причерноморья, чем отправляться с ними на восток, в сторону Кавказа. Показателен случай, описанный в «Житии преподобного отца Евстратия, постника и мученика», входящем в состав «Киево-Печерского патерика». Во время набега половецкого хана Боняка на Киев (1096), говорится в «Житии», Евстратий попал в плен. Половцы продали его вместе с большой группой других невольников (всего их было пятьдесят человек) какому-то иудею, жившему в Корсуни [11а, с. 306]. Из мусульманских же торговцев только часть направлялась в южнорусские степи; многие предпочитали другой путь — волжский, о котором речь пойдет далее. Некоторая часть рабов-сакалиба, таким образом, попадала в исламские страны из южнорусских степей через Кавказ; в то же время не только таким путем невольников-сакалиба, привозили из русских земель в интересующую нас эпоху.

Восточный путь

Работорговля на восточном или волжском пути — часть более широкой темы, именно — торговли Руси с Востоком. Об этой торговле мы знаем по двум группам источников, именно: по сведениям, сохранившимся в письменных произведениях, и по кладам восточных монет, находимых в России, а также в странах Восточной Европы и Балтийского региона. Посмотрим, какой свет на историю работорговли могут пролить источники, принадлежащие к каждой из этих групп.

Для истории торговли Руси с Востоком в раннее средневековье особое значение имеет типология кладов восточных монет, разработанная P. P. Фасмером и В. Л. Яниным. Для монетных находок эти специалисты установили определенную хронологию. Согласно им, клады восточных монет, найденные на территории Руси, Восточной Европы и стран балтийского региона, относятся к следующим периодам: по Фасмеру — 1) 800–825 гг., 2) 825–905, 3) 905–960 и 4) 960–1012 [394, с. 478]; по Янину — 1) 70–80-е гг. VIII в. — 833, 2) 833 — начало X в., 3) 900–938, 4) 939 — конец X в. с внутренним рубежом 60-е гг. [400, с. 82–130][192]. У каждого из этих периодов есть своя специфика. В первый период весьма многочисленны монеты Халифата, отчеканенные в Африке, во второй — преобладают дирхемы из азиатских владений 'Аббасидов. Значительные изменения наблюдаются с началом третьего периода. Прежде всего, количество находимых монет увеличивается. Большую часть их составляют теперь дирхемы Саманидов, особенно Исма'ила (892–907), Ахмада Ибн Исма'ила (907–914) и Насра (914–933). Ареал находок охватывает теперь Смоленскую область, землю радимичей, район течения Днепра и Припяти. С 60-х гг. X в., однако, количество находимых монет резко сокращается, причем они практически не встречаются в землях вятичей и северян, а также в области Киева. Последние известные нам восточные монеты относятся к 1014 г. В кладах, относящихся к четвертому периоду, по-прежнему преобладают деньги саманидской чеканки, но к ним примешиваются монеты Бувейхидов и ряда мелких династий Ирана и Средней Азии [394, с. 478; 400, с. 82–130]. Сходная картина наблюдается и там, куда восточные монеты попадали через Русь, — в Скандинавии и Центральной Европе (см.: 405, 438, 439, 440, 441, 456а, 496, 503, 504, 505, 506, 534а, 598, 600, 601, 602).

Обратимся теперь к данным письменных источников. Первое упоминание о торговле Руси с Востоком находим мы у Ибн Хордадбеха. По его словам, купцы — норманно-русы, двигаясь по Волге, приходят в столицу хазар, откуда, заплатив кагану пошлину, направляются в Каспийское море. Там они могут зайти в любой порт по своему усмотрению; а иногда даже направляются в Багдад, перевозя товары на верблюдах. В столице Халифата русы отнюдь не теряются; зная, что христиане платят там меньшую пошлину, чем язычники, они выдают себя за христиан. Слуги-сакалиба в Багдаде служат им переводчиками [134, с. 154].

Рассказывая о торговле русов, Ибн Хордадбех не упоминает о невольниках. Однако они вскоре появляются в других источниках, и уже по первым упоминаниям можно составить представление о системе работорговли. Способом получения «живого товара» были войны и набеги, в ходе которых пленники обращались в рабов. В «Повести временных лет» мы читаем, что в 945 г., когда войска княгини Ольги взяли столицу древлян Искоростень, жители города были частью перебиты, частью — обращены в рабство и розданы военачальникам и воинам [19, с. 43]. Взятые таким образом пленные продавались потом за пределами Руси. Уже в конце IX в. неизвестный автор описания северных народов рассказывает, что русы на кораблях совершают набеги на славян, берут их в плен, а затем везут на продажу в Волжскую Булгарию и Хазарию [132,с. 145; 313, с. 591]. Несколько позже о работорговле русов упоминает и Ибн Фадлан, согласно которому, если они привозят на корабле невольников в Волжскую Булгарию, царь Алмуш забирает себе в виде пошлины каждого десятого раба [305, с. 145][193].

Из приведенных сведений видно, что невольников русы везли на продажу в Волжскую Булгарию или еще дальше, в Хазарию. Помимо процитированных выше авторов о торговых поездках русов в эти страны говорит также ал-Истахри [219, с. 226], которому позднее вторит Ибн Хаукал [279, с. 336]. В такие поездки купцы отправлялись на кораблях по нескольким путям. По одному из них русы спускались по Днепру в Черное море, плыли по нему в Азовское, поднимались вверх по Дону в место, где эта река подходит совсем близко к Волге, перетаскивали ладьи волоком и по Волге доходили до столицы Хазарии. Об этом маршруте рассказывает Ибн ал-Факих [67, с. 271]; по нему в 943/44 г. двигался флот русов во время похода на город Барда'а [291, т. 1, с. 114]. Другой путь шел от Ладоги к верховьям Волги и далее по этой реке в Булгар и Хазарию. К нему примыкал и путь по Оке, по которому можно было достичь места впадения этой реки в Волгу, а далее продолжить свой путь вниз по Волге к Булгару и столице хазар[194]. Со временем этот второй путь приобретал, очевидно, все большее значение. «Повесть временных лет» уже ничего не помнит о пути в Хазарию по Днепру и Дону, но сообщает, что из Руси по Волге можно дойти до Болгар и Хвалисов, а также в «жребий Симов» [19, с. 11]. Попасть в Булгар можно было и по суше, из Киева[195].

Прибывая в Волжскую Булгарию или Хазарию, русы обычно на некоторое время поселялись там. Ибн Фадлан, встречавшийся с купцами-русами в Булгаре, сообщает, что они строили себе дома из дерева, устраивая нечто вроде торговой колонии [305, с. 151]. В таких колониях русы дожидались своих торговых партнеров. В рассказе Ибн Фадлана купец-рус молится языческому идолу, прося послать ему сговорчивого торгового партнера, которому можно будет выгодно продать товар [305, с. 153]. Оседали русы и в Хазарии. По сведениям ал-Мас'уди, они, вместе с сакалиба, составляли целую прослойку населения хазарской столицы, причем у них был свой судья [291, т. 1, с. 112].

Торговыми партнерами русов выступали мусульмане. Уже автор описания северных народов знает, что если к волжским булгарам приходит судно с мусульманскими купцами, царь взимает с последних пошлину [132, с. 141]. О купцах из мусульманских земель, посещавших Волжскую Булгарию, говорит и ал-Мас'уди, хотя упоминание о них облекается у него в форму фантастического сообщения о царе сакалиба 'л.дире (см.: часть I, гл. 2). Еще более значительным было присутствие мусульман в Хазарии, где они составляли многочисленную общину. Согласно ал-Истахри, мусульман в столице Хазарии было десять тысяч человек, причем община имела тридцать мечетей [219, с. 218]. О многочисленной мусульманской общине говорят также Ибн Фадлан [305, с. 172] и ал-Мас'уди; последний замечает, что среди мусульман преобладали торговцы и ремесленники [291, т. 1, с. 112]. Насколько можно предполагать, жившие в столице Хазарии мусульмане происходили главным образом из прикаспийских областей. Ал-Истахри сообщает, что мусульманские торговцы направлялись в Хазарию из Аррана, Табаристана, Джурджана и Мидии [219, с. 217][196]. Но особая роль в этой торговле принадлежала, очевидно, хорезмийским купцам. Хорезмийцы также посещали Хазарию [219, с. 299] и составляли гвардию хазарского кагана [291, т. 1, с. 112]; кроме того, они поддерживали постоянные связи с Волжской Булгарией. По сообщению ал-Мас'уди, караваны непрестанно курсировали между Булгаром и Хорезмом [291, т. 1,с. 113]. В X в. хорезмийские купцы были главными торговыми партнерами приходивших в Булгар и Хазарию русов; на это указывает абсолютное преобладание саманидских дирхемов в находимых в России и других странах кладах восточных монет.

Среди товаров, которые хорезмийцы покупали у русов, были и невольники. Ал-Истахри сообщает, что в Хорезм пригоняли рабов-сакалиба и хазар [219, с. 305].

Продавая невольников, русы требовали за них деньги. В тексте описания северных народов, приводимом у Ибн Ростэ, мы читаем, что русы отдают меха за монеты, которые затем прячут в пояса [132, с. 145]. У Гардизи это сообщение звучит более категорично: русы и славяне продают свои товары исключительно за дирхемы [313, с. 586]. В повествовании Ибн Фадлана купец-рус молится о том, чтобы к нему явился покупатель с динарами и дирхемами [305, с. 153]. Восточные же купцы платили в основном серебряной монетой. Привозимые русами товары, прежде всего меха, высоко ценились на Востоке. Торговля с русами была поэтому весьма привлекательной для хорезмийских купцов, и этим объясняется, с одной стороны, непрерывное хождение хорезмийских караванов в Волжскую Булгарию, о котором говорит ал-Мас'уди, а с другой — огромное количество серебряных саманидских монет, находимых в России и за ее пределами.

Но здесь следует сделать одну существенную оговорку. Нарисованная выше схема торговли Руси с мусульманским миром иллюстрирует положение дел в первой половине X в. Именно к этому времени относятся источники, на которых она основывается, — описание северных народов, книги Ибн Фадлана, ал-Истахри и «Мурудж аз-Захаб» ал-Мас'уди. Но во второй половине X в. положение дел в работорговле меняется. Попробуем разобрать, в чем состояли эти перемены.

Во второй половине X в. мы видим в волжском регионе новых работорговцев, которые ранее в источниках не упоминались. Ибн Хаукал сообщает о хорасанских гази, которые приходят в Булгар и оттуда совершают набеги на сакалиба. Своих пленников они обращают в рабство и привозят затем в мусульманский мир (см.: часть I, гл. 2).

Анализ понятия гази применительно к Хорасану и Мавераннахру того времени был дан Н. Н. Негматовым. Согласно ему, отряды гази представляли собой добровольческие дружины, которыми командовали избранные самими их членами вожди. Эти отряды были практически полностью свободны в выборе области действий — они могли поступать на службу к тому или иному правителю, участвовать в войнах с кочевниками и т. д. Зачастую гази примыкали к народным восстаниям [375, с. 21]. Кажется вполне естественным, что такие практически независимые и неуправляемые отряды искателей приключений могли совершать набеги и на другие народы. Одни гази воевали с тюркскими кочевниками, другие — совершали набеги на славян.

В Булгар гази попадали, видимо, традиционным путем хорезмийских торговцев — караванным. Именно так, очевидно, следует толковать высказывание Ибн Хаукала о том, что территория, с которой шли хорасанцы, связана с землей сакалиба, — восточный автор имеет в виду существование прямого пути по суше. Но почему из Хорасана (и, видимо, из Хорезма) стали приходить охотники за невольниками?

Для ответа на этот вопрос следует принять во внимание ситуацию, сложившуюся на волжском пути во второй половине X в. В 965 г. Святослав совершил свой знаменитый поход на Хазарию. Были полностью разрушены Булгар, затем столица Хазарии и Семендер, хазарское владение на Кавказе, где правили родственники кагана. Разгром Волжской Булгарии и Хазарии имел, разумеется, важные последствия и для торговли. Прежде всего, мне представляется вполне естественным, что русы на какое-то время перестали приезжать в Булгар и Хазарию: они сами уничтожили те рынки, на которые когда-то приходили. Как говорилось выше, именно с 60-х гг. X в. количество восточных монет, находимых в России, Восточной Европе и странах балтийского региона, резко уменьшается. Через некоторое время, правда, торговые связи частично восстанавливаются. Найдено некоторое количество монет, относящихся ко времени после 965 г.; кроме того, ал-Мукаддаси в конце X в. сообщал, что из Булгара в Хорезм вывозятся, в частности, кольчуги и мечи [76, с. 325], которые, вероятно, поставляли русы. Между тем объем торговли русов по Волге сильно сократился, причем поток товаров, по-видимому, направлялся теперь только в Булгар. Хазарский каганат перестал существовать, а Волжская Булгария значительно ослабела. Столицу Хазарии постепенно снова начали заселять главным образом ее прежние обитатели. Но ситуация переменилась: уцелевшие хазары приняли ислам [76, с. 361], причем находились теперь под покровительством ширваншаха Мухаммада Ибн Ахмада ал-Азди [279, с. 336]. Для мусульманских купцов прикаспийских областей такое положение дел было благоприятным. У нас нет данных, что Святослав во время своего похода разорил мусульманские владения на Каспии; и местные купцы, следовательно, не понесли такого ущерба, как жители Хазарии, во всяком случае не должны были начинать с нуля. После похода и в Хазарии, и в Булгаре преобладали мусульмане, что, разумеется, способствовало мусульманской торговле. Купцы из Хазарии и Булгара действовали в гораздо менее выгодных условиях. В результате похода Святослава их экономические позиции были серьезно подорваны; многие, скорее всего, вообще потеряли свое состояние. К тому же в Хазарии и Волжской Булгарии не было залежей серебра. У местных торговцев, следовательно, его было намного меньше, чем у купцов из Ирана и Хорезма. Сокращение русской торговли и слабость Булгара и Хазарии привели к тому, что ведущая роль в торговле в бассейне Волги перешла к мусульманским, прежде всего хорезмийским, купцам. Согласно Ибн Хаукалу, хорезмийцы отправлялись за мехами в самые дальние страны [279, с. 398], т. е. достигали Булгара, а возможно, шли еще дальше. Ал-Мукаддаси приводит длинный и весьма впечатляющий список товаров, привозимых в Хорезм из Булгара [76, с. 324–325].

Вслед за торговцами на север устремлялись и охотники за невольниками. Со слов купцов им, конечно, было известно, что за Булгаром открывается огромная страна, где можно практически безнаказанно охотиться на людей. Выгода от этого была несомненной, и многочисленные гази вскоре стали отправляться в набеги на север. Ибн Хаукал особо подчеркивает, что набеги хорасанцев на сакалиба повторялись часто [279, с. 332].

Как проходили эти набеги и против кого они были направлены? Вопрос о смысле понятия сакалиба в данном случае затрагивался выше (см.: часть I, гл. 2), но рассмотрение его было отложено до изучения исторического контекста. Возвращаясь к нему сейчас, начнем с того, что исходным пунктом гази служил, как говорит Ибн Хаукал, Булгар. Мне представляется маловероятным, чтобы гази начинали охотиться на невольников совсем рядом с Булгаром: в этом случае конфликт с местными жителями был бы неизбежен. Далее, трудно представить себе, чтобы гази, оказавшись в чужой стране, отправлялись на поиски жертв в густой, незнакомый и полный опасностей лес. Более вероятно, что они шли по маршрутам купцов — так легче было найти ориентиры. Большую роль в этом отношении приобретал, разумеется, путь из Булгара в Киев. Гази могли следовать за купцами. Но от пределов расселения славян их отделяло десять дней пути. Конечно, нельзя поручиться, что все гази проделывали этот путь и достигали славянских земель. Их нападениям, разумеется, могли подвергаться и селения угро-финских народов. Думается, впрочем, что идея о нападениях гази на славян тоже имеет право на существование. Ибн Хаукал не говорит о нападениях гази на буртасов, под каковым именем на Востоке были известны угро-финские народы, к тому же некоторую роль должна была играть здесь и ситуационная логика. Если представить себе, что гази двигались по земле угро-финнов и нападали на них же, то они не могли не рисковать в любой момент подвергнуться нападению других угро-финнов, стремившихся освободить своих соплеменников. Но освобождать славян угро-финны вряд ли стали бы, тем более, что славяне все больше вытесняли их на восток. Поэтому логичнее всего предполагать, что гази, двигаясь по пути купцов, достигали пределов земель славян, нападали на их поселения и немедленно уводили невольников за границу. Там гази уже ничего не угрожало, и они могли спокойно продолжать свой путь до Булгара.

В конце X — начале XI в. положение вокруг волжского пути изменяется вновь. В это время мы видим падение Саманидского государства, в состав которого входил и Хорезм, прекращается ввоз на Русь восточных монет. Напомним, что последняя известная нам восточная монета, найденная на территории России, датируется 1014 г. Исходя из этих фактов, некоторые исследователи сочли, что торговля по Волге прекратилась вообще. Аргументы для обоснования этой точки зрения привлекались разные. Некоторые специалисты выдвигали геополитические доводы. В. Хайд видел причину прекращения волжской торговли в раздробленности Руси, насильственном обращении волжских булгар в христианство (?) и в падении государства Саманидов [482, с. 67–68]. А. А. Куник считал, что упадок торговли вызван крещением норманнов, после которого они отказались от длинных морских путешествий и разбоя, и вторжением в регион Нижней Волги и в Западную Азию многочисленных мелких тюркских орд, приведшим к хаосу на торговых путях [363, с. 125]. Б. Шпулер полагал первопричиной разрыва раздел земель бывшего Саманидского государства между Газневидами и Караханидами, повлекший за собой, по его мнению, изоляцию Мавераннахра от центров экономической жизни мусульманского мира [593, с. 17]. Аналогичного мнения придерживалась М. Булэ [483, с. 223]. Другие специалисты склонялись к тому, что ответ следует искать в сфере экономики. Т. Арне объяснял упадок торговли по Волге прекращением чеканки серебряных монет в мусульманских странах в связи с «серебряным кризисом» [405, с. 225]. В более развернутом виде эта концепция представлена в работе Р. Блэйка, который полагал, что прекращение торговли объясняется несколькими причинами. Согласно Блэйку, сокращение добычи серебра на востоке исламского мира повлекло за собой прекращение чеканки серебряных монет; те же монеты, которые уже перешли в руки русов, не могли вернуться в мусульманские страны из-за уничтожения Булгара и упадка его торговли с ними. В то же время в результате походов Махмуда Газневида торговля мусульманских стран обратилась в сторону Индии, куда начался отток серебра [418, с. 308–310].

Некоторые исследователи полагали, что торговля все-таки не остановилась. Г. Якоб [496, с. 51–53], а вслед за ним Т. Левицкий [527, с. 61] считали, что она хоть и понесла большой урон, но продолжалась, причем уже в форме натурального обмена. В последние годы эту точку зрения поддержал P. M. Валеев, выдвинувший идею о «безмонетном периоде» в торговле Волжской Булгарии [335, с. 37].

Попробуем представить себе, какое влияние могли оказать происшедшие в начале XI в. перемены на работорговлю. Я не склонен полагать, что торговые отношения между Русью и Волжской Булгарией были прерваны. В 1024 г., например, во время голода на Руси, люди закупали зерно у волжских булгар [19, с. 99–100]. Вместе с тем, существуют некоторые основания полагать, что работорговля в описываемое время пошла на убыль. Прежде всего, набеги хорасанских гази, судя по всему, приносили Востоку все меньше невольников. Киевское княжество подчиняло себе славянские племена, и совершать на них набеги становилось и труднее, и опаснее. С географической точки зрения наиболее вероятными объектами нападений хорезмийцев были вятичи, жившие по Оке. В 981 и 982 гг. князь Владимир предпринял два похода на вятичей, чтобы подчинить их своей власти [19, с. 58]. Сын Владимира Глеб был князем муромским [19, с. 83], из чего следует, что в те годы Муромская земля была уже подчинена Руси. В «Истории Российской» В. Н. Татищев приводит рассказ о торговом договоре 1006 г. между Волжской Булгарией и Русью[197]. Из текста следует, что для того, чтобы торговать по Оке и Волге без опасения, булгарам требовалось разрешение киевского князя. Отсюда, в свою очередь, можно заключить, что киевский князь контролировал торговые пути по Оке и, видимо, частично и по Волге. Владимир разрешает булгарам торговать только в городах, причем лишь с купцами; им запрещается объезжать села и скупать у их жителей товары. Если князь Владимир не собирался терпеть торговые поездки булгар к подчинявшимся ему славянам, то он тем более не потерпел бы вооруженные набеги хорасанских охотников за невольниками на земли вятичей. Иными словами, набеги хорасанцев все более сталкивались с организованным противодействием Русского государства и на каком-то этапе должны были прекратиться совершенно. Такое предположение подкрепляется и еще одним доводом. С 1001 г. Махмуд Газневид начал войны в Индии, продолжавшиеся более двадцати лет. Его походы открыли перед гази новую сферу приложения усилий. В набегах на Индию можно было раздобыть себе и рабов, и золото, и прочие богатства, причем намного больше, чем могли бы дать славянские земли. Мне кажется вполне логичным, что в начале XI в. многие гази изменили направление своих набегов и устремились в Индию.

Но выше говорилось, что рабы по волжскому пути поступали не только от гази. В первой половине X в. рабов продавали и русы. Изменилась ли ситуация в начале XI в.? За неимением источников ответить на этот вопрос крайне сложно. Думается, что продажа рабов русами могла продолжаться, но ее объемы вряд ли были велики. Мы видели, что русы требовали за рабов в основном деньги, серебряные дирхемы. С прекращением чеканки серебряных монет торговые партнеры русов лишались средств, которыми могли бы расплачиваться за невольников. Но у Руси был и еще один покупатель невольников — Византия. В X в., как свидетельствуют источники, из русских земель в Византию поступали невольники. Об этом, например, сообщает Константин Багрянородный [14, с. 49]. Княгиня Ольга во время своего визита в Константинополь обещала Константину прислать ему из Руси рабов, меха и воск, и император впоследствии напомнил ей об этом [19, с. 45]. Описывая жизнь в Переяславце на Дунае, князь Святослав говорит, что из русских земель туда доставляют рабов [19, с. 48]; последних везли и дальше, в Константинополь. Продажа русскими купцами невольников в византийской столице зафиксирована в источниках середины XI в. [354, с. 242]. Связи с Византией, очевидно, окрепли после принятия Русью христианства по византийскому обряду; кроме того, продажа невольников в Византии сулила намного большие экономические выгоды. Серебряный кризис не имел для пути «из варяг в греки» такого значения, как для волжского, поскольку в Византии ходила золотая монета. Продавая невольников, купец мог получить за них золотом и тут же закупить на него византийские товары. Соображения экономической выгоды должны были обратить русскую торговлю рабами в сторону Византии, и вполне логично предполагать, что со второго десятилетия XI в. русы постепенно перестают поставлять невольников мусульманским купцам.

Какое значение имеет изложенное выше для истории слуг-сакалиба в исламском мире? По этому поводу напрашиваются два замечания. Во-первых, ни русы, ни тюрки-кочевники не оскопляли своих пленников, а в отношении хорезмийцев Ибн Хаукал особо подчеркивает, что невольники, которых они пригоняли, не подвергались телесным увечьям [279, с. 106]. Наряду с мужчинами и юношами среди невольников были и женщины, а также, возможно, дети. В отличие от евнухов из славяно-германского региона и Чехии, готовых к поступлению на службу во дворец или в гарем правителя, невольники с Руси не были предметом роскоши (обычных неоскопленных рабов и наложниц хватало и без них), и потому работорговцы не предпринимали с ними длинных путешествий, подобных странствиям рахданитов. Поток невольников с Руси, следовательно, останавливался в Машрике и, очевидно, не шел далее на запад. Машрик, следовательно, располагал по сравнению с Андалусией еще двумя каналами ввоза невольников-сакалиба — именно, из византийской Малой Азии и с Руси. По этим каналам доставлялись не только скопцы, но и неоскопленные рабы и женщины, что, как будет показано ниже (см.: часть III, гл. 4), непосредственно сказывалось на истории сакалиба в Машрике.

Другое наблюдение касается хронологии. Южно-степной путь доставки невольников не переставал функционировать никогда и стал особенно процветать в монгольскую эпоху. Есть, следовательно, вероятность того, что удачливый исследователь обнаружит в источниках упоминания о сакалиба, относящиеся к более позднему времени, чем конец XI в. (время последнего упоминания о них, анализируемого ниже, см.: часть III, гл. 4). Вместе с тем, предполагаемое нами замирание работорговли на волжском пути совпадает по времени с кризисом германо-андалусского канала поставки невольников, что также согласуется с отмеченным в настоящей работе фактом постепенного исчезновения упоминаний о слугах-сакалиба из источников в XI в.

Глава вторая В мусульманской Испании

В настоящей главе мы начинаем рассмотрение истории слуг-сакалиба в различных регионах исламского мира. Оказавшись на чужбине в ином обществе, сакалиба вливались в него, становились его частью. Их судьбы неразрывно связаны с историей соответствующих стран. В ходе изложения мы не раз будем иметь возможность убедиться в том, что многие закономерности бытия слуг-сакалиба могут быть объяснены лишь на основе действительности той страны, где им волею судьбы пришлось оказаться. Сообразно с этим, повествование о слугах-сакалиба логично разбить на три части по регионам — Испания, Северная Африка и мусульманские земли Азии (Машрик), — применяя устоявшуюся в литературе периодизацию истории каждого из них. Для Испании, таким образом, можно выделить четыре периода, именно: 1) от арабо-берберского завоевания до воцарения 'Абд ар-Рахмана III (711–912); 2) правление 'Абд ар-Рахмана III (912–961) и его сына ал-Хакама II (961–976); 3) хаджибат, т. е. фактическое правление хаджиба ал-Мансура (978–1002) и его сыновей 'Абд ал-Малика ал-Музаффара (1002–1008) и 'Абд ар-Рахмана «Санчуэло» (1008–1009); 4) пора раздробленности, которую средневековые авторы называют временем «удельных княжеств (мулук ат-тава'иф)». В такой последовательности и будет рассматриваться история слуг-сакалиба в Андалусии.

Мы, наверное, так и не узнаем, когда и при каких обстоятельствах в мусульманской Испании появились первые рабы-сакалиба. Невольники, привезенные из Германии, упоминаются в источниках по истории Андалусии уже в VIII в. Из трактата неизвестного автора «Описание Андалусии» («Зикр Билад ал-Андалус») мы узнаем, что Карл Великий, снарядив посольство к первому омейядскому эмиру Кордовы 'Абд ар-Рахману I (756–788), послал ему в подарок, среди прочего, и одну рабыню; в Андалусии она получила имя Зухруф и в 154 г. х. (24 декабря 770 — 12 декабря 771 г.) стала матерью Хишама, взошедшего впоследствии на престол [206, т. 1, с. 124; см. также: 41, т. 1, с. 213]. Зухруф, правда, не именуется саклабиййа, однако ее появление при кордовском дворе замечательно тем, что на этом примере мы можем составить приблизительное представление о том, когда испано-мусульманские правители познакомились с привозимыми из далеких европейских земель невольниками.

Потребность в невольниках первые андалусские эмиры ощущали довольно остро. Омейяды еще совсем недавно установили свою власть над Андалусией, и для создававшегося двора нужны были слуги. Начались закупки рабов [116, т. 6, с. 5], а через некоторое время, в самом начале IX в., в источниках появляется и первое упоминание о сакалиба. Ибн Хаййан, копируя сведения Ахмада и 'Исы ар-Рази, записывает под 185 г. х. (20 января 801 — 9 января 802 г.), что евнух-саклаби Мансур погиб вовремя неудачного похода в Старую Кастилию [51, с. 16]. Примечательно, что дворцовый евнух Мансур упоминается у Ибн Хаййана первым в числе вельмож, погибших в ходе кампании. По всей вероятности, Мансура в поход отрядил правивший в то время эмир ал-Хакам I (796–822), желавший иметь во главе войск верного себе человека. В других источниках Мансур не упоминается, но, видимо, снискать столь высокое доверие эмира он мог, прослужив во дворце хотя бы десять лет. За неимением иных данных, появление слуг-сакалиба при кордовском дворе можно отнести приблизительно к 80-м гг. VIII в.

Мансур, по всей вероятности, был не единственным слугой-саклаби при дворе ал-Хакама I. Сакалиба вновь упоминаются в рассказах источников о «мятеже в пригороде» — крупном народном восстании против ал-Хакама, начавшемся 25 марта 818 г. в пригороде Кордовы Шакунде. У восточных авторов весьма популярна история о том, что ал-Хакам, наблюдая за боем с восставшими из своего дворца и уже не рассчитывая остаться в живых, приказал принести ему благовония, чтобы его труп впоследствии опознали по надушенным волосам и бороде. Ибн ал-Хатиб (1313–1374) сообщает в трактате «Деяния выдающихся людей» («А'мал ал-А'лам»), что за благовониями эмир послал одного из своих слуг-сакалиба [151, с. 15]. Такое упоминание может вызвать сомнения, поскольку, согласно некоторым источникам, эмир в эту минуту обратился к своему доверенному слуге, имя которого пишется в источниках как Й.зант или Б.зант (с точки зрения арабской графики, разница между этими написаниями незначительна) [51, с. 39; 230, с. 119; 239, т. 1, с. 45–46]. Имя слуги специалисты интерпретируют по-разному, соглашаясь, однако, в том, что он был христианином испанского происхождения[198]. Спорить с этой точкой зрения вряд ли правомерно, так как ни в одном источнике Й.зант/Б.зант не именуется саклаби. Тогда как же объяснить упоминание о сакалиба? Ответить на этот вопрос помогает текстуальный анализ. Рассказ, где фигурирует Й.зант/Б.зант, восходит к Ибн ал-Кутиййи (ум. в 977 г.), которого затем цитирует Ибн Хаййан, а через его посредство — Ибн ал-Аббар (1199–1260). Но в «ал-Муктабисе» Ибн Хаййана приводится и еще одна версия той же самой истории, в которой имя слуги не упоминается. Сравнение этих двух версий приводит к заключению, что Ибн ал-Хатиб пересказывает вторую, тогда как Ибн ал-Аббар сводит их воедино. Ибн ал-Хатиб, тем самым, не отождествлял Й.занта/Б.занта с сакалиба, а просто скопировал упоминание о безвестном евнухе. В то же время, зная по каким-то другим источникам, что при дворе ал-Хакама I служили сакалиба, он упоминает о них.

В событиях 818 г. важнейшую роль сыграл созданный при ал-Хакаме отряд дворцовой стражи. По утверждению арабских источников, этот отряд состоял из пяти тысяч рабов (мамалик), три тысячи из которых были всадниками, а остальные — пешими. Эти два подразделения делились на сотни, у каждой из которых был свой командир. При дворе стражники получили прозвище «немые» (хурс) [206, т. 1, с. 125; 269, т. 1, с. 39; 298, т. 23, с. 374; 277, т. 4, с. 127; 41, т. 1, с. 220]. Такое прозвище, разумеется, указывает на то, что арабы и берберы не могли разговаривать со стражниками. Весьма соблазнительно было бы усматривать на этом основании в стражниках сакалиба. Так поступали, например, В. И. Ламанский [364, с. 243] и Ш. Верлинден [614, т. 1, с. 213–214], а в последние годы — П. Скэйлз [589, с. 134], однако прямое отождествление невозможно. В источниках хурс нигде не идентифицируются с сакалиба. Более того, дошедшие до нас сведения о составе отряда определенно противоречат такой идентификации. Толедский епископ Родерих (Родриго Хименес де Рада, род. около 1170 г., ум. в 1247 г.), написавший на основе сведений мусульманских авторов «Историю арабов», сообщает, что из пяти тысяч стражников три тысячи составляли христиане-ренегаты, а остальные были сформированы из евнухов [192, с. 262]. У Ибн Хаййана хурс именуются также гилман хасса (особый отряд вооруженных рабов). Вслед за этим мы читаем, что гилман хасса были в большинстве своем пленниками, взятыми арабами в районе Нарбонны; ал-Хакам унаследовал их от своего отца Хишама I (788–796) [51, с. 37, 38]. Видимо, основываясь на этих данных, Э. Леви-Провансаль писал, что хурс были невольниками из северной Испании и южной Франции [522, т. 1, с. 189]. Такое мнение представляется наиболее обоснованным; впрочем, мы не можем отрицать возможности того, что какие-то евнухи-сакалиба (которые, заметим, уже тогда служили при дворе) были среди стражников.

Правление преемника ал-Хакама I 'Абд ар-Рахмана II (822–852) вошло в историю мусульманской Испании как время благополучия и процветания. Если верить Ибн Са'иду, сумма налоговых поступлений в казну эмира достигала миллиона динаров [269, т. 1, с. 46]. Покупательная способность и двора, и населения выросла, и это, разумеется, способствовало развитию работорговли. Именно к середине IX в. относится упоминание о торговле рахданитов в труде Ибн Хордадбеха; в это же время мы находим упоминания о рабах-сакалиба и в андалусских источниках. Ибн Хаййан рассказывает, что они служили во дворце. Однажды, когда из какой-то провинции эмиру доставили деньги, он приказал рабам-сакалиба сложить все перед ним. Воспользовавшись тем, что эмир задремал, один из них незаметно стащил кошелек. Пропажа вскоре обнаружилась, и слуги стали обвинять друг друга в краже. Эмир, который видел, кто взял кошелек, не стал, однако, наказывать виновного и просто приказал отнести все деньги в казну [275, с. 90–91; 269, т. 1, с. 46; 230, с. 122–123; 105, т. 2, с. 91]. Согласно тому же автору, в 237 г. х. (5 июля 851 — 22 июня 852 г.) Касим ас-Саклаби был назначен на какой-то пост при дворе взамен другого раба, носившего титул «великий фата» (фата кабир), но не именуемого саклаби, Масарры [275, с. 17].

В конце правления 'Абд ар-Рахмана II рабы-сакалиба впервые приняли участие в борьбе придворных клик. В то время довольно остро стоял вопрос о престолонаследии. Претендентов на трон было двое — Мухаммад, которого считал своим преемником сам 'Абд ар-Рахман, и 'Абдуллах, другой сын эмира, рожденный от его любимой наложницы Таруб. Мухаммад пользовался поддержкой хаджиба 'Исы Ибн Шухайда; на стороне 'Абдуллаха стояли всесильный временщик евнух Наср[199], Таруб, а также многие дворцовые слуги и визири. Перед смертью 'Абд ар-Рахмана сторонники Мухаммада имели некоторое преимущество: во-первых, их главного противника, Насра, уже полтора года не было в живых — он погиб, выпив предназначавшийся эмиру яд, во-вторых, эмир ясно дал понять, что считает своим будущим наследником именно Мухаммада. Тем не менее сторонники Таруб были очень сильны, и борьба за престол, по существу, только начиналась.

Среди рассказов о событиях, последовавших за смертью эмира 'Абд ар-Рахмана (852), особой популярностью пользуется один, приводимый в трактате Ибн ал-Кутиййи «История завоевания Андалусии» («Тарих Ифтитах ал-Андалус»). Вкратце она сводится к следующему. После смерти эмира дворцовые слуги, скрыв новость от наложниц, чтобы ее не узнала Таруб, заперли ворота дворца и послали вестника к Мухаммаду. Переодевшись в женское платье, Мухаммад тайно прибыл во дворец и наутро предстал перед придворными уже на троне. Сторонники 'Абдуллаха, поставленные перед свершившимся фактом, даже не попытались оказать сопротивление [265, с. 91–95].

Хотя это сообщение Ибн ал-Кутийи используют многие историки, как средневековые, так и более современные, опираться только на него было бы неверно. В изложении Ибн ал-Кутиййи решающая роль в приходе Мухаммада к власти приписывается евнухам. Ибн Са'ид, пользовавшийся выдержками из труда Ибн ал-Кутиййи в трактате Ибн Хаййана, толковал эти события в том смысле, что «старшие слуги (ру'ус ал-хадам) решили передать власть от 'Абдуллаха Мухаммеду» [269, т. 1, с. 51]. То же самое читаем мы у Р. П. А. Дози: «все зависело теперь от выбора, который предстояло сделатъ дворцовым евнухам» [455,т. 1,с. 150].

Между тем роль евнухов в описании Ибн ал-Кутиййи выглядит несколько преувеличенной. Для того чтобы понять это, следует обратиться к другому источнику — трактату Ибн Хаййана, где также содержатся ценные сведения о роли сакалиба в данном эпизоде.

У Ибн Хаййана мы находим подробное описание человека, вставшего в ту критическую ночь во главе евнухов:

«Был у них старший, возглавлявший их, благоразумный человек[200], которого они называли Хабиб ас-Саклаби. Отличался он воздержанностью, достоинством, мягкостью и благоразумием, а также широтой знаний. Ходил он в паломничество, и сделался его образ жизни более благочестивым. Стали они (евнухи. — Д.М.) доверять ему, сделали над собою старшим и почитали. Сам же он склонялся к юному Мухаммеду и соглашался с хаджибом Ибн Шухайдом в том, что предпочтение должно быть оказано именно ему (Мухаммаду. — Д.М.). Тот же (Мухаммад. — Д.М.) узнал о [такой позиции Хабиба], доверился ему и полагался на его помощь» [275, с. 108].

Таким образом, саклаби Хабиб был в середине IX в. предводителем дворцовых евнухов. Сравнение текстов Ибн Хаййана и Ибн ал-Кутиййи показывает, что Хабиба, очевидно, следует отождествить с упомянутым у Ибн ал-Кутиййи Абу-л-Муфарриджем, причем Хабиб было, скорее всего, имя раба, а Абу-л-Муфарридж — его кунйа. Вероятнее всего, Хабиб выдвинулся на первый план среди евнухов в последний год жизни 'Абд ар-Рахмана II, после гибели Насра. Приведенный фрагмент ясно показывает, что Хабиб был сторонником Мухаммада и Ибн Шухайда. Далее Ибн Хаййан рассказывает, что Хабиб был доверенным лицом Мухаммада и обещал в случае смерти 'Абд ар-Рахмана II немедленно известить его об этом, привести во дворец и оградить от происков врагов. Более того, они даже договорились об особом пароле [275, с. 108].

Рассказ визиря Сулаймана Ибн Вансуса, приводимый затем Ибн Хаййаном, позволяет еще больше прояснить роль сакалиба в данном эпизоде. Визирь приводит слова матери одного из сыновей Мухаммада, ал-'Аси. По словам этой женщины, у Мухаммада были во дворце соглядатаи из числа слуг-сакалиба, которые регулярно сообщали ему о том, что там происходит [275, с. 108]. Таким образом, не один Хабиб, а сразу несколько слуг-сакалиба поддерживали Мухаммада. Дальнейший рассказ женщины вполне соответствует изложению Ибн Хаййана. Она, правда, сообщает, что рабы-сакалиба не сразу известили Мухаммада, но это объясняется тем, что сначала евнухи собрались на совет, о котором упоминает Ибн ал-Кутиййа, а затем и Ибн Хаййан.

Рассказ о совещании дворцовых слуг тоже весьма интересен. Первоначально большинство, ведомое двумя влиятельными слугами Са'дуном и Касимом, которого, видимо, следует отождествить с Касимом ас-Саклаби, упомянутым выше, склонялось к тому, чтобы поддержать 'Абдуллаха и Таруб, но положение изменила речь Хабиба. Его слова — если, конечно, то, что мы читаем у Ибн ал-Кутиййи соответствует тому, что он действительно говорил, — весьма показательны для понимания позиции, которую заняли дворцовые евнухи:

«Довожу до вашего сведения, что я согласен с вами и тоже благодарен нашей госпоже (Таруб. — Д.М.) за ее милость, однако если будет так [как вы говорите], от нас в Андалусии и следа не останется. Если кто-нибудь из нас пойдет по дороге и пройдет мимо людей, ОНИ обязательно скажут: «О Аллах, прокляни этих людей! Стали они заправлять делами мусульман и возвели на престол наименее достойного из известных им, оставив в стороне наилучшего из известных им». Вы знаете 'Абдуллаха, положение его и тех, кто его окружает. Клянусь Аллахом, если он приобретет хоть какую-то власть над вами и над мусульманами, то немало дурного произойдет и с вами, и с ними. А Аллах спросит вас и о них, и о вас самих» [265, с. 92].

Ибн Хаййан, приводящий рассказ Ибн ал-Кутиййи, вкладывает в уста Хабиба также следующие слова:

«И если начнется такое по почину нашему, то как бы не разрушили мы государственный строй, не повели себя не должным образом и не вызвали к себе ненависть людей» [275, с. 112].

Речь Хабиба нельзя воспринимать однозначно. С одной стороны, как союзник и агент Мухаммада он, естественно, старался склонить евнухов к тому, чтобы они поддержали последнего. С другой — нельзя не отметить, какие аргументы счел Хабиб наиболее весомыми, чтобы использовать их в критический момент. Мухаммад признается законным наследником престола, говорил он. 'Абдуллах будет всего лишь ставленником евнухов, те останутся в одиночестве и, более того, вызовут к себе всеобщую ненависть. Хабиб тем самым указал на одну очень важную закономерность — даже возведя на престол своего ставленника, евнухи не смогли бы править одни и нуждались бы в поддержке других влиятельных политических и социальных сил.

Данный эпизод сам по себе тоже подтверждает правоту Хабиба. Происшедшее явилось, по существу, реализацией давно существовавшего плана, согласно которому Хабиб обещал провести Мухаммада во дворец. Нельзя утверждать, что евнухи возвели Мухаммада на престол, — они просто пошли за одной из партий, побоявшись конфликта с другими, более мощными силами, в борьбе с которыми, скорее всего, потерпели бы поражение.

Хотя дворцовые слуги и помогли Мухаммаду взойти на престол, кардинальных изменений в их положении в правление этого эмира не произошло. Их роль по-прежнему ограничивалась службой во дворце.

Между тем Мухаммад, очевидно, не забыл, какую услугу оказали ему сакалиба. слуг-сакалиба мы неоднократно находим при его дворе, причем всякий раз источники отмечают, что они пользовались доверием эмира. Поздний компилятор ан-Нубахи (вторая половина XIV в.) упоминает о некоем Бадруне ас-Саклаби, который, по его словам, пользовался влиянием при дворе [182, с. 57]. Далее у того же автора мы находим еще более интересное упоминание о «первых среди [слуг]-сакалиба [эмира]» (вуджух сакалибати-хи) [182, с. 59], что дает основание предполагать, что рабы-сакалиба были в то время довольно многочисленны, причем в их среде уже начала проявляться некоторая иерархия, связанная, очевидно, с их положением при дворе.

В последней четверти IX в. мусульманскую Испанию охватила анархия. Арабская, берберская и испанская знать почти повсеместно вышла из подчинения эмира. Непрерывные мятежи имели самые отрицательные последствия для торговли. Купцов, везших товары, и в частности рабов, грабили чаще, чем раньше. Кроме того, гражданская война разорила население и двор. Ан-Нувайри замечает, что после того как знать вышла из-под власти эмиров, налоговые сборы перестали пополнять кордовскую казну. Некоторое время эмиры жили за счет ранее накопленных средств, но затем были вынуждены прибегнуть к займам [298, т. 23, с. 396].

Можно с уверенностью предполагать, что в такой ситуации спрос на привозимых издалека слуг, в частности на рабов-сакалиба, упал. В источниках, посвященных этому времени, рабы-сакалиба почти не фигурируют. Мне удалось обнаружить лишь два фрагмента, где о них заходит речь. Ибн ал-Фаради (ум. в 1013 г.) упоминает об 'Абд ар-Рахиме ас-Саклаби, служившем некоторое время при дворе, но затем оставившем службу, чтобы совершить паломничество [272, т. 1, с. 294, № 873; ср. 240, т. 3, с. 57, № 136]. Мы, к сожалению, не знаем, когда этот саклаби отправился в Мекку, — Ибн ал-Фаради сообщает лишь, что он вернулся и умер в Кордове во время правления эмира 'Абдуллаха (888–912), Другое упоминание встречается у Ибн Хаййана: в 287 г. х. (7 января — 25 декабря 900 г.) евнух-саклаби Бадр дал эмиру 'Абдуллаху совет, как расколоть коалицию двух наиболее опасных мятежников — 'Умара Ибн Хафсуна и Ибрахима Ибн Хаджджаджа [117, с. 130–131]. Эмир высоко оценил службу своего преданного слуги. Ибн Хаййан вскоре сообщает, что Бадр, которого он в этом месте именует Бадр Ибн Ахмад[201], сделался впоследствии хаджибом [117, с. 132]. Здесь, правда, Ибн Хаййан противоречит себе: в другом месте он замечает, что после отставки хаджиба Са'ида Ибн Мухаммада Ибн ас-Салима 'Абдуллах уже больше никого не назначал на этот пост, а Бадр исполнял обязанности хаджиба без официального назначения [117, с. 4].

Правление 'Абд ар-Рахмана III открывает новый период в истории мусульманской Испании. Главным достижением 'Абд ар-Рахмана III стало победоносное завершение гражданской войны в Андалусии и умиротворение страны. Купцам, двигавшимся по дорогам Андалусии, была наконец обеспечена безопасность; хорошие условия для торговли внутри страны способствовали быстрому развитию портов. С X в. начинается расцвет главного порта Андалусии — Альмерии.

Изменилось и положение двора. Власть эмира, принявшего в 929 г. титул халифа, распространилась на всю территорию Андалусии, и двор вновь стал получать денежные средства, поступавшие от сбора налогов. Ссылаясь на людей, которые собирали в Андалусии налоги, Ибн Хаукал пишет, что в 340 г. х. (9 июня 951 — 28 мая 952 г.) сумма налоговых поступлений в казну 'Абд ар-Рахмана III составляла без малого 20 млн динаров [279, с. 107][202]. Немалая часть этих средств тратилась на нужды двора, для которого был построен новый город — аз-Захра'.

Таким образом, при 'Абд ар-Рахмане III двор располагал намного большими возможностями для покупки рабов, в том числе и сакалиба, чем раньше. Но это было не единственной переменой; положение слуг также изменилось. 'Абд ар-Рахман все больше опирался на людей, верных лично ему. В его правление мы все чаше видим, как рабы и вольноотпущенники занимают различные посты на государственной службе.

Учитывая все это, мы можем предполагать, что в правление 'Абд ар-Рахмана III число дворцовых слуг-сакалиба увеличилось, они получили возможность занимать различные посты на государственной службе, а их богатство и влияние стали расти.

Подтверждения этой гипотезе мы находим в источниках. Согласно Ибн 'Изари, халифы, т. е. 'Абд ар-Рахман III и ал-Хакам II, заботились о том, чтобы слуг-сакалиба было больше [105, т. 2, с. 259]. Сведения о том, сколько конкретно сакалиба служило при кордовском дворе, противоречивы. Согласно Ибн 'Изари, в аз-Захре было 3750 слуг-сакалиба [105, т. 2, с. 232], а по утверждению неизвестного автора «Зикр Билад ал-Андалус» — 3950 [206, с. 166]. Наиболее подробное описание принадлежит ал-Маккари, который, к сожалению, вопреки своей обычной манере, не ссылается здесь на источники информации. Один из его источников оценивает численность слуг-сакалиба в аз-Захре в 3750 человек, другой — в 3787, третий — в 6087. Весьма интересно при этом, что немногим ранее ал-Маккари, опять-таки ни на кого не ссылаясь, приводит и другую цифру — 13750, относящуюся, однако, к фитйан, то есть ко всем дворцовым слугам без исключения [41, т. 1,с. 372–373]. Но доверять восточным авторам там, где они приводят точные цифры, весьма рискованно, и никак нельзя утверждать, что эти оценки — не преувеличение. Но наряду с приведенными цифрами, мы находим в источниках и другие данные. По словам Ибн 'Изари и Ибн ал-Хатиба, к концу правления ал-Хакама II во дворце служило немногим более 1000 сакалиба [105, т. 2, с. 259; 151, с. 60 соотв.], а у Ибн Халдуна мы читаем, что их в то время было и того меньше — 800 [277, т. 4, с. 147; ср. 41, т. 1, с. 257]. Такие оценки представляются более реалистичными. Конечно, в разные годы численность сакалиба была различной; видимо, она росла постепенно, по мере того как богател двор, и в правление ал-Хакама II составила от нескольких сотен до тысячи человек.

При 'Абд ар-Рахмане III мы вновь видим слуг-сакалиба при дворе. Одни обслуживали знаменитый прибор, позволявший устраивать оптические иллюзии [206, с. 164; 41, т. 1, с. 342], другие составляли свиту 'Абд ар-Рахмана, когда он выходил из дворца [120, с. 37]. Некий Талал ас-Саклаби, о котором по источникам больше ничего не известно, был дворцовым писцом [120, с. 8–9].

В правление 'Абд ар-Рахмана III сакалиба начинают занимать некоторые посты на государственной службе. Как уже отмечалось, 'Абд ар-Рахман III часто использовал своих вольноотпущенников и клиентов в государственных делах, и имена многих из них сохранились в источниках — Бадр Ибн Ахмад[203], Канд, Наджда[204], Афлах[205], Дурри[206], Тарафа и т. д. К сожалению, установить нисбы этих людей возможно лишь в очень немногих случаях, причем там, где мы в состоянии это сделать, становится очевидным, что перед нами не сакалиба. Тем не менее мы знаем и об одном человеке, носившем нисбу ас-Саклаби. Речь идет о Джа'фаре Ибн 'Абд ар-Рахмане ас-Саклаби[207]. О карьере этого человека при 'Абд ар-Рахмане III можно сказать лишь то, что присягу следующему халифу, ал-Хакаму II он принимал в качестве главного конюшего и управляющего мастерской, выпускавшей расшитую золотом парчу (тираз), производство которой было государственной монополией [41, т. 1, с. 250]. Ал-Маккари, от которого мы узнаем об этом, включает Джа'фара в число наиболее влиятельных дворцовых слуг.

Занимая посты на государственной службе, дворцовые слуги — рабы и вольноотпущенники — приобретали и политическое влияние. Весьма показателен в этом отношении следующий эпизод. Летом 947 или 949 г. в Андалусию прибыли византийские послы. Когда посольство приблизилось к Кордове, 'Абд ар-Рахман III выслал навстречу ему двух приближенных к себе евнухов, носивших титул «великий фита», Йасира и Таммама. «С выходом этих двух евнухов, — пишет далее ал-Маккари, — стало им (послам. — Д.М.) ясно, что ан-Насир[208] радуется им и оказывает им честь, так как фитйан были в то время большими людьми и его государстве, ибо устраивали свидания халифа и заведовали его гаремом, а султанский дворец был в их руках» [41, т. 1, с. 236][209]. В источниках Йасир и Таммам не именуются саклаби, однако можно предложить, что и некоторые из сакалиба стали при дворе влиятельными людьми. Их влияние, правда, было ограниченным; халиф мог расправиться с ними в любой момент. Так, мы знаем, что Йасир был в конце концов казнен 'Абд ар-Рахманом за поддержку сына халифа 'Абдуллаха, недовольного возвышением ал-Хакама [277, т. 4, с. 143].

Наиболее многочисленными и влиятельными сакалиба стали в период правления преемника 'Абд ар-Рахмана III ал-Хакама II. 16 октября 961 г., когда ал-Хакам II только вступает на престол, он с самого начала принимает у дворцовых слуг присягу на верность. Первыми ее приносят старшие евнухи во главе с Джа'фаром ас-Саклаби, среди которых немало сакалиба. Вслед за этим, когда в верности новому халифу клянутся визири и чиновники, они находятся рядом с ал-Хакамом, а другие сакалиба в полном вооружении охраняют залу, стоя перед остальными дворцовыми слугами [41, т. 1, с. 250]. Многочисленных сакалиба, принимающих участие в дворцовых церемониях, мы видим и в последующие годы правления ал-Хакама II [276, с. 199, 230].

При ал-Хакаме II некоторые сакалиба занимали важные посты при дворе и в государстве. Среди них прежде всего следует отметить все того же Джа'фара ас-Саклаби. Мы уже видели, что в момент принесения присяги он занимал должности главного конюшего и управляющего мастерской тираза. Но уже на второй день своего правления, 17 октября 961 г., ал-Хакам поручил Джа'фару сделать новую пристройку к соборной мечети Кордовы. Ибн 'Изари, от которого мы узнаем об этом, называет Джа'фара хаджибом и главнокомандующим (сайфдаула) нового халифа [105, т. 2, с. 233]. Правда, детали назначения Джа'фара хаджибом не вполне ясны. Под 351 г. х. (9 февраля 962 — 29 января 963 г.) тот же Ибн 'Изари записывает, что в этом году Джа'фар ас-Саклаби, великий фата, был назначен хаджибом [105, т. 23, с. 235]. За неимением дополнительной информации сложно сказать, как следует разрешить сложившееся противоречие. Основные версии в порядке уменьшения вероятности можно расположить следующим образом:

1. на первых порах Джа'фар исполнял обязанности хаджиба без официального назначения, которое состоялось лишь год спустя;

2. Ибн 'Изари, говоря о втором дне правления ал-Хакама, просто ошибается и «присваивает» Джа'фару должность, которую тот в действительности получил годом позже;

3. Ал-Хакам назначил Джа'фара хаджибом в первый же день своего правления, затем почему-то сместил его, но через несколько месяцев восстановил в должности, Джа'фар ас-Саклаби оставался хаджибом довольно долго. Ибн Хаййан рассказывает, что он занимал этот пост и в год своей смерти, т. е. в 360 г. х. (4 ноября 970 — 23 октября 971 г.) [276, с. 66]. Должность хаджиба была для Андалусии исключительно важна, и источники, думается, вряд ли умолчали бы, если бы ее занял новый человек. Но они ничего не сообщают ни о каких перестановках, и это подсказывает, что Джа'фар пребывал на посту хаджиба по меньшей мере с 962/63 по 970/71 г.

Наряду с Джа'фаром мы знаем и о некоторых других сакалиба, занимавших в этот период различные должности. Фа'ик ас-Саклаби заведовал мастерской тираза [276, с. 63, 66, 119]. Джаузар занимал пост главного сокольничего и хранителя драгоценностей халифа [276, с. 119]. Два человека, носивших имя Дурри ас-Саклаби, были казначеями, а Майсур ас-Саклаби — писцом.

Назначение слуг на более или менее важные должности при дворе, равно как и смещение, зависело от воли халифа. В источниках мы находим сведения о том, как дворцовые слуги-сакалиба отстранялись от должностей, которые они занимали. Но халиф все-таки не терял к ним доверия. Например, казначей Большой Дурри[210] и писец Майсур были сначала отстранены от своих должностей, а затем восстановлены в них[211]. Лишь Му'нис ас-Саклаби, заменивший Майсура, когда тот был отстранен от должности, так и не смог, кажется, вернуть к себе благосклонность халифа [276, с. 170].

Примеры того, что слуга-сакалиба были приближены к халифу и пользовались его доверием, можно обнаружить и в ином. Когда в конце 974 г. ал-Хакам заболел, первыми, кого он принял после длительного перерыва в занятиях государственными делами, стали Джа'фар ал-Мусхафи, который как визирь и градоначальник Кордовы был высшим должностным лицом страны, и наиболее влиятельные из евнухов-сакалиба [276, с. 204]. Когда же халиф выздоровел, Фа'ик, Джаузар и другие старшие евнухи сопровождали его в одном из первых его выездов 7 марта 975 г. [276, с. 212]. При этом халиф даже закрывал глаза на некоторые недостатки и проступки своих слуг. Рассказывая об отношении ал-Хакама к евнухи-сакалиба, Ибн 'Изари вкладывает в его уста такие слова: «Они преданные нам люди, надежные хранители гарема. Надо, чтобы подданные наши вели себя с ними мягко и обращались с ними ласково. Пусть они (подданные. — Д.М.) держатся подальше от их бесчестных дел: ведь мы не можем всякий раз порицать их» [105, т. 2, с. 259]. Милость халифа приобретала и материальные формы. Так, после смерти Джа'фара ас-Саклаби его дом ал-Хакам отдал Фа'ику, по выражению Ибн Хаййана, «чтобы поощрить его и оказать ему честь» [276, с. 66].

Близость к халифу и его доверие были, разумеется, основой влияния слуг-сакалиба при дворе. Между тем источники дают нам представление и о некоторых других важных слагаемых их могущества. Дворцовые слуги, в том числе сакалиба, владели солидными финансовыми средствами. Мы знаем, например, что служившие во дворце сакалиба могли вместе с государственными чиновниками снарядить за свой счет большой отряд тяжелой кавалерии [276, с. 48, 196]. Маленький Дурри подарил ал-Хакаму великолепное имение на берегу реки Гуадарроман, а затем устроил в честь халифа роскошный прием [276, с. 106].

Другой не менее важной составляющей влияния сакалиба при дворе стало то, что они всегда могли рассчитывать на многочисленных сторонников. Прежде всего, многие слуги состояли в прямом подчинении у главных дворцовых служителей. Когда ал-Хакам II только вступил на престол, эти люди, поклявшись ему в верности, взялись привести к присяге своих подчиненных [41, т. 1, с. 150]. Согласно Ибн 'Изари и Ибн ал-Хатибу, Фа'ику и Джаузару подчинялись также неоскопленные рабы, служившие за пределами дворца [105, т. 2, с. 259; 151, с. 60]. Кроме них главные слуги-сакалиба опирались и на своих клиентов, среди которых были довольно известные люди. Мы знаем, например, что Зийад Ибн Афлах, градоначальник аз-Захры и главный конюший, был клиентом Фа'ика.

В источниках по описываемому времени перед нами сложившаяся иерархия дворцовых слуг. Вершину пирамиды составляли двадцать слуг, наиболее приближенных к халифу [105, т. 2, с. 259; 151, с. 60]. Каждый из них носил титулы «великий фата» и «халифа», т. е. «особо приближенный к господину слуга». Из известных нам по именам людей к таковым относились сакалиба Фа'ик, Джаузар, Большой Дурри, Маленький Дурри и Майсур. Наиболее влиятельными среди них были Фа'ик и Джаузар, которых мы впоследствии видим вождями сакалиба.

Таким образом, в правление 'Абд ар-Рахмана III и ал-Хакама II в истории андалусских слуг-сакалиба произошли большие изменения. Заметно выросла их численность, им стали доверять все более важные посты во дворце и даже на государственной службе. Ведущие слуги-сакалиба, сосредоточившие в своих руках большие финансовые ресурсы и имевшие многочисленных сторонников, были людьми, особо приближенными к халифу. В конце правления ал-Хакама II они имели большое влияние при дворе, и не удивительно, что они приняли активное участие в политической борьбе, последовавшей за смертью этого монарха.

Халиф ал-Хакам II скончался 30 сентября 976 г.[212] Первыми о его смерти узнали Фа'ик и Джаузар, которым, как можно предполагать, донесли дворцовые слуги. Не объявляя пока о кончине халифа, Фа'ик и Джаузар уединились, чтобы обсудить ситуацию.

Главный вопрос, который, видимо, стоял перед евнухами, заключался в том, кто унаследует трон. Незадолго до смерти ал-Хакам привел слуг и государственных чиновников к присяге своему сыну Хишаму [105, т. 2, с. 249], однако новый наследник был к тому времени десятилетним мальчиком, еще проводившим время в играх[213] и не способным занять трон. Кроме того, при малолетнем халифе все важнейшие решения принимал бы визирь, то есть упомянутый выше Джа'фар ал-Мусхафи, который вполне мог попытаться устранить набравших большую силу дворцовых слуг. Вступление на престол Хишама было, таким образом, нежелательно. Посовещавшись, Фа'ик и Джаузар нашли другого кандидата на престол. В их представлении им стал ал-Мугира, младший и любимый сын 'Абд ар-Рахмана III от Муштак, наложницы, к которой этот халиф проявлял особое расположение в последние годы своего правления [120, с. 8]. Ал-Мугире в момент смерти 'Абд ар-Рахмана было десять лет [120, с. 16], в описываемое время, следовательно — двадцать пять. В отличие от Хишама, он сам был в состоянии править, и евнухи, оставаясь рядом с ним, могли бы влиять на его решения. При этом и Фа'ик, и Джаузар понимали, что в открытую выступать против воли ал-Хакама II невозможно; поэтому они решили, что ал-Мугира должен править до тех пор, пока Хишам не подрастет, а затем передать ему власть. Разумеется, и в этом случае они сохраняли бы свое влияние. Ибн 'Изари пишет, что «государство было бы в их руках» [105, т. 2, с. 260].

Избрав кандидата на престол, Фа'ик и Джаузар приступили к выполнению своих планов. Передними открывалась альтернатива — устранить возможных противников либо попытаться привлечь их на свою сторону[214]. Был избран второй путь — видимо, потому, что убийство евнухами визиря и провозглашение ими халифом своего ставленника вызвали бы слишком большое недовольство, — и Фа'ик и Джаузар послали за ал-Мусхафи. Когда визирь явился, они рассказали ему о своих планах. Ал-Мусхафи дал понять, что согласен, но, едва выйдя из дворца, собрал своих сторонников, чтобы обсудить с ними ситуацию. И ал-Мусхафи, и его сторонники понимали, что, приди к власти ал-Мугира, евнухи, действуя через него, неминуемо расправятся с ними. Было решено нанести упреждающий удар и ликвидировать ал-Мугиру. За это дело взялся Мухаммад Ибн Аби 'Амир (будущий ал-Мансур) и с успехом выполнил его.

Хишам был провозглашен халифом. Ситуация при дворе резко изменилась. На церемонии принесения присяги Фа'ик и Джаузар стояли рядом с Хишамом [239,т. 1,с. 258], но сторонники ал-Мусхафи уже тогда начали понемногу оттеснять их с ведущих позиций при дворе. Сам Джа'фар ал-Мусхафи был вскоре назначен хаджибом, его племянник Хишам — главным конюшим, а позднее визирем [239, т. 1, с. 258].

После воцарения Хишама отношения между сакалиба и ал-Мусхафи стали открыто враждебными. Фа'ик и Джаузар были, скорее всего, осведомлены о действиях ал-Мусхафи[215]; кроме того, сам ход событий ясно указывал на то, что визирь перешел в лагерь их противников. Но Фа'ик и Джаузар отнюдь не собирались сдаваться. По словам Ибн 'Изари, они начали налаживать связи с наиболее влиятельными людьми из дворцовых слуг (гилман) и неоскопленных рабов (фухула) [105, т. 2, с. 262], чтобы опереться на них в случае открытого столкновения.

Ал-Мусхафи, видимо, чувствовал, что Фа'ик и Джаузар враждебны ему. Желая проверить свои подозрения, он вновь и вновь подсылал к ним соглядатаев. Сведения, которые сообщили лазутчики, подтвердили его опасения. Очевидно, не без участия Ибн Аби 'Амира, ал-Мусхафи разработал план противодействия сакалиба. План заключался в том, что сакалиба следует изолировать, лишить их возможных союзников, а затем изгнать из дворца.

Первой мерой, предпринятой ал-Мусхафи, стал его приказ замуровать ворота дворца, известные как «Железные» (Баб ал-Хадид), через которые обычно проходили посланцы Фа'ика и Джаузара, направляясь к занятым вне дворца слугам. В результате сакалиба были вынуждены использовать главные ворота (Баб ас-Судда), которые контролировали сторонники нового хаджиба, и ал-Мусхафи получил возможность следить за переговорами своих противников, а в нужный момент, и перехватывать их посланцев.

Поняв, к кому Фа'ик и Джаузар могут обратиться за помощью, ал-Мусхафи попытался лишить их вероятных союзников. По его поручению Мухаммад Ибн Аби 'Амир стал всячески заигрывать с рабами-неевнухами, служившими вне дворца. Щедрыми подарками он привлек на свою сторону около пятисот человек; кроме того, его поддержали также берберы из племени Бану Бирзал, а несколько позже — и войско. Перевес сторонников ал-Мусхафи стал подавляющим, и, как отмечает Ибн 'Изари, «справиться с сакалиба ему (Мухаммеду Ибн Аби 'Амиру. — Д.М.) было уже довольно легко» [105, т. 2, с. 263].

Увидев, что они лишились союзников, Фа'ик и Джаузар прибегли к последнему остававшемуся у них средству борьбы — прямому обращению к халифу. На аудиенции у Хишама Джаузар попросил разрешения оставить службу и удалиться от дел. Джаузар ожидал, что Хишам попросит его остаться и тем самым продемонстрирует свою симпатию к сакалиба, но его расчет оказался ошибочным. Хишам спокойно отпустил его, и Джаузар вернулся к себе. Надежды сакалиба были обмануты, и они, как пишет Ибн 'Изари, стали разражаться угрозами и гневными речами [105, т. 2, с. 263].

После того как Хишам недвусмысленно показал, что судьба сакалиба ему безразлична, ал-Мусхафи и Мухаммад Ибн Аби 'Амир поняли, что могут наконец перейти в открытое наступление на своих противников. Следующий удар они, согласно источникам, нанесли по Дурри, которого, видимо, следует отождествить с Маленьким Дурри, служившим в последние годы правления ал-Хакама казначеем[216]. Дурри, насколько можно судить, стал после временного ухода Джаузара с политической сцены предводителем дворцовых слуг-сакалиба. Ибн 'Изари говорит о нем как о человеке недалеком и склонном к бунту [105, т. 2, с. 263]; очевидно, Дурри предлагал своим товарищам пойти на радикальные меры.

Для устранения Дурри Мухаммад Ибн Аби 'Амир прибег к хитрости. Он подговорил крестьян имения Дурри в районе Базсы пожаловаться на своего господина халифу, обещая им помощь. Крестьяне согласились и составили петицию. Ал-Мусхафи вручил ее Хишаму, который, в свою очередь, распорядился устроить суд и вызвал к себе Дурри и представителей крестьян.

Но суд был организован с единственной целью — расправиться с Дурри. В тот день, когда должен был состояться суд, во дворце были сосредоточены верные Мухаммаду Ибн Аби 'Амиру войска и перешедшие на его сторону берберы Бану Бирзал. Едва подойдя к дворцу, Дурри понял, какая опасность ему угрожает, и хотел повернуть обратно. Мухаммад Ибн Аби 'Амир лично попытался задержать его, и между ними началась схватка. Дурри оказался сильнее, но на помощь его противнику пришли берберы. Они начали избивать Дурри; тот потерял сознание и упал навзничь. Дурри доставили в его жилище, где он ночью скончался.

Инцидент с Дурри стал началом преследования слуг-сакалиба. Ал-Мусхафи и Мухаммад Ибн Аби 'Амир уже заранее подготовили для него почву, убедив Хишама и его мать Субх в том, что от влиятельных евнухов лучше избавиться. В тот же день, когда был сорван процесс над Дурри, Фа'ик и другие ведущие слуги-сакалиба были изгнаны из дворца; им было предписано не покидать своих жилищ. Новым старшиной дворцовых слуг был назначен некий Суккар, человек, верный ал-Мусхафи. Лишив своих противников возможности сопротивляться, Мухаммад Ибн Аби 'Амир начал преследовать их. «Отнял он у них огромные богатства и завладел большею частью оных, — пишет Ибн Хаййан. — Чтобы сделать это, он время от времени преследовал их писцов и близких (т. е. писцов и близких его противников. — Д.М.). Их постигли разные судьбы: кто был отправлен в ссылку, кто казнен, кого мучили долго, кого ниспровергали одним ударом, с кем расправлялись тайно, с кем — явно. И все они до последнего погибли очень быстро»[217].

В ходе преследований Фа'ика и Джаузара постигли разные судьбы. Фа'ик был сослан на Балеарские острова, где и умер [105, т. 2, с. 263]. Джаузар, как мы узнаем от Ибн 'Изари, пытался впоследствии продолжить борьбу [105, т. 2, с. 263]. Ибн 'Изари, очевидно, говорит о событиях 367 г. х. (19 августа 977 — 8 августа 978 г.), когда Джаузар вместе с небольшой группой сторонников попытался организовать заговор. Главная роль в заговоре отводилась самому Джаузару, который должен был убить халифа Хишама. Несмотря на то что Джаузар уже не служил при дворе, он тем не менее был еще вхож к халифу. Проникнув в отсутствие градоначальника аз-Захры Знйада Ибн Афлаха во дворец, Джаузар направился к покоям халифа. Случай помешал ему исполнить свой замысел: на пути Джаузара встал некий Мухаммад Ибн 'Арус, видимо, начальник стражи, который приказал арестовать его. Состоявшийся впоследствии суд не вынес никакого решения, передав право вынесения приговора халифу. Знйад Ибн Афлах, который до этого симпатизировал заговорщикам, делал теперь все, чтобы выслужиться перед ал-Мансуром, и предложил распять их. В нашем главном источнике по этим событиям — трактате Ибн ал-Аббара «Книга расшитой золотом одежды» («Китаб ал-Хулла ас-Сийара'»), где соответствующий фрагмент приводится на основании не дошедшего до нас труда Ибн Хаййана «История 'Амиридской державы» («Ах-бар ад-Даула ал-'Амириййа»), — ничего не говорится о том, какая судьба постигла Джаузара [239, т. 1, с. 278–280], но можно предполагать, что и его распяли вместе с остальными.

После подавления заговора Джаузара Мухаммад Ибн Аби 'Амир стал фактическим правителем Андалусии. Учитывая, что сакалиба были его политическими противниками, можно было бы предполагать, что с их присутствием в кордовском дворце будет покончено навсегда. Но данные источников свидетельствуют об обратном — рабы-сакалиба не только не исчезли, но даже стали более многочисленными. Ибн ал-Хатиб сообщает, что в построенном по приказу ал-Мансура дворцовом городе аз-Захире слуг-сакалиба получали все вместе ежедневно двадцать семь тысяч ритлей мяса [151, с. 102][218]. Такая оценка, разумеется, фантастична, так как — если учесть, что у ал-Маккари 13750 дворцовых слуг получали тринадцать тысяч ритлей мяса ежедневно [41, т. 1, с. 372–373], — предполагает существование огромного числа сакалиба. Но в описаниях дворцовых церемоний времен ал-Мансура слуги-сакалиба упоминаются, причем арабские авторы не упускают случая подчеркнуть их многочисленность. Согласно Ибн ал-Хатибу, когда 4 сентября 993 г. в аз-Захиру прибывает король Наварры Санчо II Абарка (970–994), сакалиба вместе с вусафа' стоят, встречая высокого гостя, в длинной шеренге, протянувшейся от двери залы, где должен был пройти прием, до ворот дворца [151, с. 74]. В описании приема, устроенного однажды ал-Мансуром для византийских послов, мы встречаем упоминание о тысяче слуг-сакалиба [41, т. 2, с. 58].

Каким бы скептическим ни было наше отношение к приводимым Ибн ал-Хатибом и ал-Маккари цифрам, следует признать, что слуги-сакалиба при дворе ал-Мансура оставались многочисленными. Видимо, ал-Мансур, борясь с вождями сакалиба, не собирался уничтожать всех дворцовых слуг. По Ибн ал-Хатибу, когда Фа'ик и Джаузар были удалены из дворца, ал-Мансур предложил оставшимся сакалиба выбор — последовать за попавшими в опалу вождями или присоединиться к нему. Большинство сакалиба стали служить ал-Мансуру [151, с. 61]. Сведения Ибн ал-Хатиба вполне согласуются с показанием Ибн 'Изари, у которого мы читаем, что после удаления из дворца опальных евнухов положение начало стабилизироваться, и сакалиба, успокоившись, стали служить ал-Мансуру, хотя некоторые из них участвовали впоследствии в заговоре Джаузара [105, т. 2, с. 264]. Мы знаем также, что сакалиба продолжали служить и в казне, откуда, как сообщает Ибн Хаййан, выносили богатства по тайному приказу Субх [251, ч. 4, с. 61; см. также: 41, т. 2, с. 64]. Кроме того, многие слуги-сакалиба, которых мы видим во дворце при ал-Мансуре, были приобретены уже в период хаджибата. После расправы с Фа'иком и Джаузаром уклад дворцовой жизни не изменился; двор оставался таким же пышным и великолепным, а со временем расцвел еще больше. Должно быть, рабов-сакалиба закупали в большом количестве и при ал-Мансуре; новые слуги ничего не знали о Фа'ике и Джаузаре, но зато были верны хаджибу и в силу этого не опасны для него. Кроме того, ал-Мансур, пользовавшийся в Андалусии неограниченной властью, мог без труда подавить любое выступление во дворце с помощью верных ему войск, а также берберских или негритянских отрядов. Так ал-Мансур смог устранить с политической сцены Субх, бывшую когда-то его покровительницей.

Таким образом, ал-Мансур без каких-либо опасений окружал себя слугами-сакалиба. Одни из них перешли на его сторону после падения Фа'ика и Джаузара, другие были куплены уже при нем. В источниках упоминания о служивших ал-Мансуру сакалиба довольно многочисленны. Согласно Ибн Хаййану, рассказы которого приводят Ибн 'Изари и ал-Маккари, слуги-сакалиба были в непосредственном окружении ал-Мансура (105, т. 2, с. 290–291; см. также: 41, т. 1, с. 268]. В другом фрагменте мы встречаем упоминание об одном саклаби — щитоносце ал-Мансура, пользовавшемся его расположением [105, т. 2, с. 289; 41, т. 1, с. 267]. Хаджиб не боялся давать сакалиба важные поручения. Установив над Андалусией свое господство, ал-Мансур, видимо опасаясь появления антихалифа и мятежа, приказал членам рода Омейядов не покидать Кордовы. Следить за ними он поручил слугам-сакалиба [151, с. 77]. Некий Талха ас-Саклаби управлял оружейной мастерской в аз-Захре, второй по значению в Андалусии [151, с. 101].

Оставив на некоторое время в стороне сакалиба, следует сказать, что при ал-Мансуре, который, установив в мусульманской Испании диктаторскую власть, опирался прежде всего на людей, преданных лично ему, часто не арабов, а берберов или взятых в плен испанских христиан, политическая роль фитйан резко возросла. Семь «великих фата» пользовались большим влиянием. Позиции фитйан еще более укрепились при сыне и наследнике ал-Мансура 'Абд ал-Малике ал-Музаффаре, при котором число великих фата возросло с семи до двадцати шести, а их жалование было намного увеличено [151, с. 103]. Более того, им удалось на некоторое время фактически отстранить от власти визиря 'Ису ал-Йахсуби, заменив его человеком из своей среды — неким Тарафой, которого, видимо, следует отождествить с Тарафой, упомянутым Ибн ал-Хатибом в его списке наиболее влиятельных фата [151, с. 104].

Ибн 'Изари, от которого мы знаем о Тарафе, пишет его нисбу как ас-Сикилли (сицилиец, применительно к рабу — привезенный с Сицилии) [261, с. 24–26]. Мы впервые сталкиваемся здесь с проблемой выбора между написаниями сикилли и саклаби, которые в арабской графике почти одинаковы. Этот выбор ставит перед исследователем трудноразрешимую задачу, сложность которой усугубляется вероятностью ошибки переписчика, и, как мы увидим на примере истории сакалиба в Северной Африке, решение всякий раз оказывается разным. Примером может послужить упоминание о некоем фата по имени Ра'ик в сборнике биографий андалусских ученых, составленном Ибн Башкувалем (1101–1183). В первом издании трактата (1882) Ра'ик именуется ас-Сикилли [30, т. 185–186, № 418]. Во втором издании (1966) эта нисба исправлена на ас-Саклаби [252, с. 185, № 422], но затем, в другом фрагменте, Ра'ик вновь предстает как невольник с Сицилии [252, с. 674, № 1489]. Изучение таких спорных нисб требует максимальной осторожности. Некоторые ученые полагают, что мы имеем здесь дело с ошибкой переписчика, исказившего оригинальное написание ас-Саклаби [619, с. 47; 122, с. 31–32; 546, с. 326]. Но то, что такое написание встречается в тексте дважды, показывает, что дело здесь вряд ли в небрежности писца. Учитывая, что среди слуг ал-Музаффара встречались представителя разных народов, попавшие в Испанию различными путями, думаю, что исключать появление нисбы ас-Сикилли неправомерно. Пока не обнаружены новые источники, пропивающие свет на эту проблему, остается считать Тарафу слугой, попавшим в Андалусию с Сицилии.

Влияние фитйан было не безгранично. Хаджиб мог по-прежнему не только назначать их на должности, но и смещать или казнить по своему усмотрению. Восприняв чрезмерное усиление Тарафы как угрозу своему положению, ал-Музаффар отправил его в ссылку на Балеарские острова, а позже подослал к нему убийц. Впоследствии он казнил и визиря ал-Йахсуби, который убедил его устранить Тарафу.

Все изложенные выше сведения относятся к слугам-сакалиба при дворе. Это не означает, разумеется, что нигде, кроме двора, слуг-сакалиба в Андалусии не было. Невольников-сакалиба приобретали все, кто имел достаточно средств. Обилие упоминаний о сакалиба в юридических документах (см. приведенные во Введении фрагменты из трактата Ибн ал-'Аттара) показывает, что такими слугами владело немало андалусцев. Главными покупателями слуг-сакалиба выступали, очевидно, представители знати. Ибн Бассам сохранил для нас в своем трактате письмо Ахмада Ибн 'Абд ал-Малика Ибн Шухайда, потомка знатного андалусского рода[219]. Отца Ахмада ал-Мансур направил служить на восток Андалусии, в Тудмир (Мурсию) и Валенсию. Проведя там девять лет, Ибн Шухайд вернулся в Кордову, привезя с собой двести отборных невольников-сакалиба [251, ч. 1, с. 185]. Служили сакалиба, разумеется, и в других домах, главным образом, — ввиду дороговизны этих невольников — богатых.

При первых двух 'Амиридах слуги-сакалиба были многочисленны и верны хаджибу. Ал-Мансур и ал-Музаффар, в свою очередь, ценили их преданность и стремились сохранить ее. Весьма интересны в этом отношении слова ал-Мансура, сказанные им незадолго до смерти. Как гласят источники, ал-Мансур призвал к себе своих гуламов и обратился к ним со следующей речью:

«Подумайте о вашем положении. Берегите милость Аллаха, подчиняясь брату и господину вашему 'Абд ал-Малику. Да не ослепит вас блеск Омейядов и обещания тех, кто требует от них, чтобы они разметали вас. Подумайте о том, как эти люди и их сторонники в Кордове ненавидят вас. После смерти моей не будет у вас более заботливого предводителя, чем сын мой. Должны вы забыть о междоусобицах и быть все вместе, как один человек. Если будет так, никто вас не победит»[220].

Приведенная цитата показывает, что ал-Мансур пытался убедить своих слуг не поддаваться на посулы Омейядов и их сторонников и всегда сохранять верность 'Амиридам. Такое поведение фитйан выглядело бы вполне логичным. Обязанные своим возвышением лишь 'Амиридам, фитйан, разумеется, были наиболее лояльной к хаджибом частью элиты. Учитывая это, можно было бы ожидать, что в период крушения режима хаджибата фитйан и, в частности, сакалиба будут выступать как последовательные сторонники 'Амиридов и борцы за их реставрацию.

Но произошло как раз обратное. В феврале 1009 г., когда 'Абд ар-Рахман, брат ал-Музаффара, ставший после его смерти хаджибом, был с войском в Галисии, в Кордове началось антиамиридское восстание. Хишам II был низложен, а халифом под тронным именем ал-Махди провозгласили Омейяда Мухаммада Ибн 'Абд ал-Джаббара. Узнав об этом, 'Абд ар-Рахман немедленно прервал поход и двинулся на Кордову, но в пути сподвижники начали покидать его. Согласно Ибн 'Изари, первым, кто изменил хаджибу, был Вадих, вольноотпущенник ал-Мансура, бывший в то время командующим Верхним пограничным районом с центром в Мединасели [261, с. 69].

В истории мусульманской Испании описываемого периода Вадих, пожалуй, — одна из наиболее загадочных фигур. Сведения о ранних этапах его биографии настолько противоречивы, что утверждать что-либо с уверенностью довольно сложно. Ибн Хаййан в одном месте называет его евнухом [251, ч. 2, с. 27], но в другом упоминает об оставленных им детях и их матери, которые жили после его гибели на севере Андалусии под покровительством набиравшей тогда силу династии Зуннунидов [251, ч. 4, с. 143]. Далее, многие авторы именуют Вадиха ас-Саклаби [251, ч. 2, с. 38 (цитата из Ибн Хаййана); 322, с, 19; 78, с. 21; 239, т. 2, с. 7; 202, с. 161][221], ноу Ибнал-Асира мы читаем, что ал-Мансур «воевал, покорил многие из неприятельских земель, и наполнилась при нем Андалусия добычей и рабами, из которых составил он большую часть своего войска. Таким человеком был Вадих ал-фата и другие известные люди, которых знали как 'амири» [248, т. 7, с. 369]. Данный фрагмент можно было бы интерпретировать как указание на то, что Вадих — пленник, приведенный ал-Мансуром из одного из походов на север Испании, но это, в свою очередь, противоречит показанию Ибн ал-Хатиба, который в одном фрагменте именует Вадиха ал-Хаками, то есть слугой халифа ал-Хакама II [151, с. 114]. Если верить Ибн ал-Хатибу и предполагать, что Вадих начал службу при дворе в правление ал-Хакама II, то фата уже вряд ли мог быть пленником ал-Мансура: походы последнего пришлись на более позднее время.

Из сложившегося таким образом затруднительного положения есть два выхода. Можно предположить, что изложенные выше сведения относятся на деле к двум разным людям. В числе 'амиридских «великих фата» Ибн ал-Хатиб называет двух человек по имени Вадих [151, с. 104]; Ибн 'Изари говорит о «Большом Вадихе», что, как мы видели в случае с Дурри, предполагает и существование «Маленького». Можно представить себе, что один из двух слуг был евнухом-саклаби, другой — неоскопленным невольником-испанцем. Но такая интерпретация породила бы больше проблем, чем разрешила, так как разделить этих персонажей практически невозможно, а источники при рассказе о событиях, последовавших за свержением 'Амиридов, именуют Вадиха саклаби. Лучше поэтому все-таки попытаться примирить противоречия в источниках и найти решение, удовлетворяющее всем их показаниям. Если пойти по этому пути, то Вадих предстает перед нами как раб, а затем вольноотпущенник саклаби, служивший сначала ал-Хакаму II, а затем ал-Мансуру. Приведенные слова Ибн ал-Асира следует, видимо, понимать в том смысле, что при ал-Мансуре число рабов и невольников в мусульманской Испании возросло; одним из них был Вадих. В нем, следовательно, не обязательно видеть невольника-испанца; Ибн ал-Асир просто хочет сказать, что он был одним из рабов, которые при ал-Мансуре стали многочисленными и влиятельными. Что же касается оставленных Вадихом детей и их матери, то последнюю Ибн Хаййан называет xyppaтy-ху, то есть «его свободной женщиной». Такая характеристика лучше всего подошла бы к вольноотпущеннице: она уже лично свободна (хурра), но все еще связана с бывшим господином. Перед нами, таким образом, бывшая рабыня Вадиха и ее дети. Последние могли быть и приемными детьми Вадиха; впрочем, согласно некоторым сведениям, операция по оскоплению не всегда достигала цели, и некоторые евнухи сохраняли способность к деторождению [76, с. 242].

Своей карьерой Вадих был обязан ал-Мансуру. Первые упоминания о нем связаны с походом 997–999 гг. в Магриб против ставшего тогда врагом ал-Мансура Зири Ибн 'Атиййи. К тому времени, по сведениям неизвестного автора трактата «Предметы гордости берберов» («Мафахир ал-Барбар», 1312 г.), Вадих был уже «великим фата», наместником Верхнего пограничного района и одним из наиболее близких и доверенных слуг ал-Мансура [202, с. 161]. Борьбу против Зири Вадих вел вместе с присланным ему на помощь 'Абд ал-Маликом ал-Музаффаром. После победы Вадих в августе-сентябре 999 г. был отозван из Северной Африки и вернулся в Мединасели [105, с. 252; 202, с. 172; 277, т. 7, с. 32]. Согласно некоторым авторам, впрочем, Вадих оставался в Магрибе дольше. По сведениям Ибн Аби Зар'а (ум. около 1320 г.), Вадих был отозван в Испанию ал-Музаффаром вскоре после смерти ал-Мансура [46, с. 68]. Ан-Насири, следующий в своем изложении за Ибн Аби Зар'ом, уточняет, что это произошло в 393 г. х. (10 ноября 1002 — 29 октября 1003 г.) [296, с. 199]. По рассказу Ибн ал-Хатиба, пребывание Вадиха в Северной Африке закончилось еще позднее, в 397 г. х. (27 сентября 1006 — 16 сентября 1007 г.) [312, с. 160]. Эта дата, однако, ошибочна, ибо Ибн 'Изари сообщает, что в 393 г. х. и 395 г. х. (18 октября 1004 — 7 октября 1005 г.) Вадих принимал участие в походах ал-Музаффара на Леон, Кастилию и Каталонию [261, с. 5–6, 11–12 соотв.]. Отвергая версию Ибн ал-Хатиба, мы одновременно не можем определенно предпочесть какую-либо одну из двух дат — 999 или 1002/03, поскольку в обоих случаях Вадих мог принимать участие в походах ал-Музаффара.

Вернемся к событиям, последовавшим за антиамиридским выступлением в Кордове. Вскоре 'Абд ар-Рахмана покинули и сакалиба. Когда хаджиб дошел до Манзил Хани, последнего этапа на пути к Кордове, дезертирство его сторонников приняло характер повального бегства. Именно тогда, как сообщает Ибн 'Изари, берберы, а затем андалусцы и «вожди 'амиридских сакалиба», оставили лагерь хаджиба [261, с. 71][222].

Таким образом, перед решающей битвой 'Абд ар-Рахмана покинули почти все его сторонники. Именно поэтому сражения не было. 'Абд ар-Рахман был взят в плен высланным против него отрядом и убит.

Итак, слуги 'Амиридов, в том числе и сакалиба, спокойно отвернулись от хаджиба, человека, от которого зависело их положение в государстве. Их побудительные мотивы могли быть разными, однако следует учесть, что на тот момент 'Амириды и их клиенты не испытывали большой симпатии к 'Абд ар-Рахману. Широко распространенная история о том, что 'Абд ар-Рахман отравил своего брата ал-Музаффара, чтобы прийти к власти [248, т. 7, с. 370], сделала многих 'Амиридов его врагами. В нее верила и мать ал-Музаффара ад-Далфа, которая, стремясь отомстить хаджибу за гибель сына, повела с Омейядами переговоры о выступлении. С ней солидаризировались и многие 'амиридские клиенты. Один из них, которого Ибн 'Изари называет Бушра [261, с. 53], а Ибн ал-Хатиб — Бишр [151, с. 109] (оба автора дают ему нисбу ас-Саклаби), вел по поручению ад-Далфы переговоры с Омейядами.

Бушра/Бишр попал в кордовский дворец еще юношей. Вначале он служил у Омейядов, затем — у 'Амиридов, а в описываемое время был клиентом ад-Далфы. 'Абд ар-Рахман был для него, видимо, лишь убийцей ал-Музаффара, и потому Бушра/Бишр с легкостью присоединился к его противникам. Многие имели и личные причины ненавидеть 'Абд ар-Рахмана — мы знаем, что в начале его правления немало чиновников и знатных людей подверглись преследованиям [261, с. 38]. Кроме того, нельзя упускать из виду и еще одно важнейшее обстоятельство, касавшееся не только 'Амиридов и их клиентов. 'Абд ар-Рахман вынудил Хишама назначить его наследником престола, чем нарушил общепринятую норму, согласно которой трон мог занимать лишь Омейяд, и поэтому стал в глазах общества узурпатором.

Таким образом, режим 'Абд ар-Рахмана был лишен поддержки даже в среде 'Амиридов и пал после первого мятежа. Слуги-сакалиба также примкнули к выступлению — сразу, как Бушра/Бишр, или позже, как многие другие.

Устранение 'Абд ар-Рахмана с политической сцены было вполне приемлемо для многих 'Амиридов. В дальнейшем, однако, события стали развиваться совсем не так, как они желали. Ал-Махди предпочитал опираться на поддержку городских низов Кордовы. Цитируя ранние источники, Ибн 'Изари пишет: «Он создал войско из простонародья и людей различных занятий. Он приблизил их к себе и предпочитал их 'амиридским слугам и берберам, к которым относился плохо» [261, с. 82]. Городская чернь, в свою очередь, разграбила кордовский дворец и аз-Захиру. Даже ад-Далфа' потеряла часть своего имущества, и, судя по всему, дворцовые слуги тоже изрядно пострадали.

Но сакалиба все еще оставались во дворце. Когда ал-Махди вошел в аз-Захиру, визири и слуги-сакалиба, находившиеся там, попросили его дать им официальные гарантии безопасности (аман). Ал-Махди согласился [298, т. 23, с. 413], и слуги-сакалиба получили возможность еще некоторое время находиться при дворе. Но новый халиф, как уже говорилось, не питал к людям 'Амиридов никакой симпатии. 28 марта 1009 г. ал-Махди, почувствовав себя достаточно сильным, выслал из Кордовы большую группу 'амиридских клиентов, в том числе и сакалиба [261, с. 77][223]. Вскоре настал и черед дворца. 13 апреля того же года дворец закрыли, Хишама изгнали оттуда, а его наложниц и слуг-сакалиба конфисковали [261, с. 77]. Последние, по-видимому, были затем распроданы; Ибн 'Изари сообщает, что сам ал-Махди купил себе одного [261, с. 80]. Разумеется, ни о каком влиянии слуг-сакалиба на нового халифа не могло быть речи.

'Амиридские клиенты попытались бороться. Некоторые из них примкнули к выступившему против ал-Махди Хишаму Ибн Сулайману [261,с. 79; 151, с. 113], однако он потерпел поражение. Другие после высылки из Кордовы бежали на восток Андалусии и укрепились там.

Положение в Андалусии стало еще более сложным, когда в июне 1009 г. берберы провозгласили новым халифом Сулаймана, принявшего тронное имя ал-Муста'ин. Между двумя халифами началась борьба за власть, и бывшие 'амиридские слуги, в том числе и сакалиба, оказались в обоих лагерях. Вадих поспешил признать ал-Махди. Хаджиб 'Абд ар-Рахман был убит 4 марта 1009 г., а уже 7 марта в Кордову пришло письмо Вадиха, в котором он заверял ал-Махди в своей поддержке [298, т. 23, с. 418]. Ал-Махди послал Вадиху богатые дары и, по сообщению источников, назначил его командующим всем пограничьем [261, с. 77; 298, т. 23, с. 418]; это известие следует, видимо, трактовать в том смысле, что ал-Махди подтвердил существующие полномочия Вадиха.

Последующие действия Вадиха подтвердили, что он был искренен, встав на сторону ал-Махди. Когда ал-Муста'ин с берберами подошел к Мединасели, Вадих отказался выступить посредником в его переговорах с ал-Махди. Более того, Вадих попытался с помощью находившихся в лагере ал-Муста'ина 'амиридских фитйан устранить его, но покушение не увенчалось успехом [261, с. 85–86]. Вслед за этим Вадих вытеснил берберов в пустынную зону, где им пришлось некоторое время оставаться практически без провианта.

Но это был последний успех Вадиха. Берберы, заключив в июне-июле 1009 г. союз с графом Кастилии Санчо Гарсиа (995–1017), перешли в наступление, и Вадих, потерпев поражение, бежал в Кордову. Однако берберы вскоре сами направились к столице и 5 ноября разбили при Кантише войска Вадиха и ал-Махди. После этого поражения Вадих спешно бежал в Мединасели[224].

Достигнув пограничной зоны, Вадих продолжил борьбу. Он написал пребывавшему теперь в столице ал-Муста'ину, что признает его власть и хочет уйти на покой. В источниках такой поступок справедливо характеризуется как уловка, на которую Вадих пошел для того, чтобы усыпить бдительность ал-Муста'ина [261, с. 93; 298, т. 23, с. 423]. Ал-Муста'ин, поверив Вадиху, подтвердил его полномочия. Но Вадих оставался союзником ал-Махди, который после взятия Кордовы берберами бежал в Толедо. Собрав войска, они призвали на помощь правителей Барселоны и вновь выступили на Кордову. В июне 1010 г. Вадих и ал-Махди разгромили войска ал-Муста'ина при' Акабат ал-Бакар и вскоре вошли в столицу.

В это время на сцену вновь выступают бывшие 'амиридские слуги. К сожалению, мы не очень хорошо осведомлены о том, что они делали на начальном этапе борьбы между ал-Махди и ал-Муста'ином. Из источников мы узнаем лишь, что их вожди — Хайран и 'Анбар — были вначале в лагере ал-Муста'ина. Нисба 'Анбара нам неизвестна; что касается Хайрана[225], то практически все мусульманские авторы именуют его ас-Саклаби [251, ч. 1, с. 453, 527, ч. 2, с. 17 (фрагменты, восходящие к Ибн Хаййану), ч. 3,с. 10; 36, с. 16; 252, с. 39, № 75; 261, с. 120, 126, 166; 41, т. 1, с. 90, 317]. У Ибн ал-Хатиба мы читаем, что «с юношеских лет и уже в то время, когда он сам стоял у власти, [Хайран] превосходил всех подобных себе неустрашимостью и деятельностью» [151, с. 211], из чего, кажется, можно заключить, что Хайран был привезен в Кордову и начал служить при дворе еще юношей. Личные качества Хайрана обеспечили ему быстрое продвижение наверх, и при ал-Музаффаре он входил в число двадцати шести «великих фата» [151, с. 103]. Ал-Маккари пишет, что при ал-Мансуре Хайран был наместником Альмерии [41, т. 1, с. 102]. Хотя такое мнение принимается иногда в исторической литературе [455, т. 3, с. 315; 583, с. 92], оно не представляется оправданным. Ал-'Узри, который перечисляет всех правителей Альмерии конца X — начала XI в., не упоминает ни о каком правлении Хайрана в городе до 1014 г. [36, с. 82]. Говоря о правлении Хайрана и расцвете Альмерии в это время, ал-Маккари, кажется, рассказывает, по существу, о времени раздробленности (мулук ат-тава'иф), когда Альмерия, в которой правил Хайран, действительно процветала.

Вернемся теперь к событиям в Кордове. Прибыв вместе с потерпевшим поражение ал-Муста'ином в Хативу, Хайран и 'Анбар в скором времени написали ал-Махди, прося принять заверения в признании его власти и определить в число своих сторонников. Ал-Махди согласился, и оба слуги вскоре прибыли в Кордову [248, т. 7, с. 372; 261, с. 97; 192, с. 273]. Вместе с ними, как можно предполагать, в столицу приехали и другие бывшие 'амиридские слуги.

Что могло двигать Хайраном, 'Анбаром и их товарищами-фитйан? Отвечая на этот вопрос, следует, очевидно, попытаться представить себе политическую позицию бывших 'амиридских слуг и клиентов. Хотя они приняли свержение хаджиба 'Абд ар-Рахмана, новые правители Андалусии вряд ли устраивали их. Ал-Махди, как уже говорилось, относился к 'амиридским клиентам плохо и выслал их из Кордовы. Ал-Муста'ин вряд ли представлял собой лучшую альтернативу: он опирался на берберов, и фитйан быстро поняли, что при его режиме они вряд ли будут иметь какое-то влияние. Их союз с ал-Муста'ином вряд ли был прочным — вспомним, что они в союзе с Вадихом даже попытались организовать покушение на него. Теперь же Хайран, 'Анбар и их сторонники, окончательно убедившись в том, что ни один из двух людей, именовавших себя халифами, не может быть их союзником, приняли решение сыграть самостоятельную роль.

Для того чтобы принять участие в политической борьбе, бывшие 'амиридские слуги прежде всего должны были найти подходящего кандидата на престол, воцарение которого приняли бы в стране. Таким человеком стал для них Хишам. Слабый и как политик и как человек, Хишам, бывший последним халифом, правившим перед мятежами, оставался для многих единственным законным правителем страны. В то же время восстановление власти Хишама давало 'амиридским клиентам надежду на реставрацию омейядского режима с большим и пышным двором и влиятельными дворцовыми слугами и евнухами. Именно восстановление власти Хишама и Омейядов и стало политической целью бывших 'амиридских слуг и сакалиба в описываемое время.

Итак, фитйан во главе с Хайраном ас-Саклаби прибыли в Кордову. Их пребывание в столице Д. Вассерштейн считает кратким визитом [619, с. 65], но такое мнение не представляется оправданным. По словам Вассерштейна, бывшие 'амиридские слуги покинули столицу еще до того, как войска ал-Махди и ал-Муста'ина сошлись в новой битве при Гвадияро, однако, как явствует из источников, фитйан и сакалиба приняли участие в сражении, а затем продолжали защищать столицу от берберов. Согласно ан-Нувайри, среди погибших в битве при Гвадияро был и Му'мин ас-Саклаби [298, т. 23, с. 424]; рассказы источников о последующих событиях показывают, что фитйан и сакалиба оставались в Кордове и далее.

Во всех источниках, рассказывающих о приезде фитйан в Кордову, особо подчеркивается, что они прибыли отнюдь не для того, чтобы защищать ал-Махди. Согласно Ибн ал-Асиру, заявив о своем признании власти ал-Махди, фитйан лишь пошли на хитрость, желая убить его [248, т. 7, с. 372]. Нечто подобное читаем мы и у Ибн 'Изари, по словам которого фитйан ненавидели ал-Махди за узурпацию власти и гонения на Хишама и 'Амиридов [261, с. 96–97].

На первых порах ни Хайран, ни другие фитйан не отваживались выступить против ал-Махди в открытую. Но по мере того как позиции ал-Махди становились слабее, а недовольство его режимом нарастало, фитйан постепенно склонялись к мысли о необходимости решительных действий. Престиж ал-Махди более всего страдал от неудач в борьбе с берберами. 21 июня 1010 г. войска ал-Махди и Вадиха были наголову разбиты берберами при Гвадияро. Каталонцы, которых Вадих, как говорилось выше, пригласил для борьбы с ал-Муста'ином, после этого покинули Кордову. Ал-Махди предпринял еще один поход, который закончился полным провалом, так как кордовцы испытывали панический страх перед берберами. После этого боевой дух защитников Кордовы упал окончательно.

После неудачного похода у Хайрана и других фитйан и сакалиба появился новый союзник — Вадих. Войдя в Кордову после сражения при 'Акабат ал-Бакар, ал-Махди сделал Вадиха своим хаджибом, причем Родерих Толедский особо отмечает, что именно Вадих распоряжался всеми делами, а ал-Махди правил лишь номинально [192, с. 273]. Согласно источникам, в лагерь противников ал-Махди Вадиха привело отвращение к многочисленным злоупотреблениям, совершенным в ходе последнего неудачного похода, и его неприятие ненависти ал-Махди к 'Амиридам [261, с. 99; 298, т. 23, с. 425]. Такую интерпретацию можно принять, хотя она оставляет место для мысли о том, что, возможно, у Вадиха были более глубинные причины отвернуться от ал-Махди. Маловероятно, чтобы Вадих стал осуждать ненависть ал-Махди к 'Амиридам только после неудачного похода против берберов. Скорее всего, Вадих никогда не принимал ее в своем союзнике, но долгое время заставлял себя мириться с ней, считая, что только ал-Махди способен управлять государством так, как ему, Вадиху, это нужно. Неудачи в борьбе с берберами показали Вадиху, что ал-Махди не в состоянии покончить с мятежом и обеспечить восстановление централизованного государства. Разочаровавшись в своем союзнике, Вадих был теперь готов повернуть против него.

Итак, Вадих и 'амиридские фитйан были готовы заключить союз. Кто выступил с этой идеей первым? Э. Леви-Провансаль считал организатором заговора Вадиха [522, т. 2, с. 315], но такая точка зрения, кажется, не находит подтверждения в источниках. Насколько можно судить по рассказам средневековых авторов, инициатива заговора принадлежала Хайрану и фитйан. По Ибн ал-Асиру, они склонили Вадиха на свою сторону [248, т. 7, с. 372]. Родерих Толедский рассказывает об этом еще подробнее, говоря, что арабы и прибывшие из Хативы евнухи, собравшись, приняли решение убить ал-Махди и затем предложили Вадиху союз [192, с. 273]. Вадих, который, как мы видели, был уже внутренне готов поддержать заговорщиков, согласился.

Заговорщики выступили в последней декаде июля 1010 г.[226] Вадих и другие 'амиридские фитйан проскакали по улицам Кордовы с криками «Повиновение — только Хишаму ал-Му'аййаду!», затем захватили ал-Махди и, устроив в присутствии Хишама некое подобие трибунала, убили его.

После убийства ал-Махди халифом был провозглашен Хишам. Вадих стал его хаджибом. С формальной точки зрения, 'амиридские фитйан и сакалиба имели теперь, пожалуй, самые сильные позиции за всю свою историю. Они составляли окружение халифа, слабого и зависимого от них, а один из них был хаджибом, т. е. фактическим правителем, и главнокомандующим. При этом то, что престол занимал Хишам, давало надежду на реставрацию государства Омейядов, к чему стремились фитйан.

Но на пути реализации замыслов фитйан и сакалиба стояли берберы. Вадих послал им отрубленную голову ал-Махди и предложил подчиниться Хишаму, однако ал-Муста'ин отказался, и война продолжалась. Власть Хишама и Вадиха, какие бы титулы они ни носили, не простиралась дальше стен Кордовы, жизнь в которой становилась все тяжелее.

Постоянный страх перед берберами и резкое ухудшение условий жизни в столице подорвали престиж Вадиха. Понимая, что в военном отношении кордовские ополченцы уступают опытным воинам-берберам, он попытался вновь вступить в переговоры с ал-Муста'ином. Посланник Вадиха, однако, был убит кордовскими воинами, остановить которых не могли ни Хишам, ни его новый хаджиб. Престиж Вадиха после этого пал еще ниже, и воины в открытую выказывали неуважение к нему. Когда же кордовцы решились наконец предпринять отчаянную вылазку, Вадих, понимая, чем это может кончиться, попытался бежать (к берберам, согласно ан-Нувайри [298, т. 23, с. 428], или в пограничный район, если верить Ибн ал-Хатибу [151, с. 118]), но Хишам, узнав об этом, приказал казнить его. Вадих был убит кордовскими воинами.

После гибели Вадиха, однако, положение не изменилось. Берберы продолжали осаждать Кордову. 'Амиридские фитйан и сакалиба заключили союз с кордовцами и обороняли город [261, с. 106][227], но силы были неравны, и после двухлетней осады Кордова пала.

18 апреля 1013 г. Сулайман ал-Муста'ин вошел в халифский дворец. Хишам был вынужден отречься от престола в его пользу. Берберы одержали победу, однако фитйан все еще рассчитывали продолжить борьбу. Собравшись у ворот Баб ас-Судда, они попытались в последний раз обратиться к Хишаму. Сначала фитйан предложили ему направиться в аз-Захру, чтобы попытаться собрать остатки войска, но он отказался. Тогда фитйан предложили бежать в Хативу, чтобы провозгласить там Хишама халифом и продолжить борьбу. Тот, однако, отказался вновь. Потеряв надежду привлечь на свою сторону Хишама, фитйан бежали на восток Андалусии [151, с. 119–120].

Вождем фитйан по-прежнему был Хайран ас-Саклаби. Согласно Ибн ал-Хатибу, Хишам возвысил его и назначил старшим над слугами-сакалиба [151, с. 210]. Думается, именно Хайрану принадлежала идея последнего обращения к Хишаму. Вообще Хайран — одна из наиболее замечательных фигур описываемого периода. Он сплотил вокруг себя сакалиба и создал государство-та'ифу, в котором они играли ведущую роль. В то же время он был одним из наиболее решительных и последовательных сторонников воссоздания омейядского государства в Андалусии. Деятельности Хайрана следует поэтому уделить особое внимание.

Как уже говорилось, после взятия Кордовы берберами Хайран и другие 'амиридские фитйан бежали из города. Посланная за ними погоня настигла их, и в начавшемся бою Хайран был тяжело ранен. Лишь случай помог ему избежать гибели. Посчитав Хайрана мертвым, берберы ушли, а его подобрал какой-то путник. Путник этот доставил Хайрана в свое жилище в Кордове и некоторое время тайно от всех лечил. Восстановив силы, Хайран отблагодарил своего спасителя и бежал на восток Андалусии [248, т. 8, с. 98; 192, с. 277].

В те же края бежали и многие другие фитйан. Восток страны казался им привлекательным потому, что был более развит в экономическом отношении и богат, а кроме того, именно туда на кораблях привозили новых невольников. Призвав их к себе и завладев богатствами городов востока Андалусии, можно было продолжать бороться с берберами.

Оказавшись на востоке, Хайран повел переговоры с уже укрепившимися там бывшими 'амиридскими фитйан[228], которым предложил отдать ему какую-нибудь крепость на границе с территориями, бывшими под контролем берберов, чтобы создать в этой зоне нечто вроде буфера. Они согласились, и Хайрану была отдана Ориуэла. В том, когда это произошло, источники несколько расходятся. Ал-'Узри сообщает, что Хайран ас-Саклаби овладел Ориуэлой и Тудмиром в 403 г. х. (23 июля 1012 — 12 июля 1013 г.) [36, с. 16], но по хронологиям Ибн Халдуна и ал-Калкашанди (1355–1418), восходящим, очевидно, к одному источнику, это произошло в 404 г. х. (13 июля 1013 — 1 июля 1014 г.) [277, т. 4, с. 162; 284, т. 5, с. 253]. Думается, правда, что противоречия между этими датировками невелики — Хайран покинул Кордову поздней весной или ранним летом 1013 г., и некоторое время, разумеется, должно было уйти на переписку с фитйан и занятие крепости. По-видимому, Хайран обосновался в Ориуэле летом 1013 г.

Ориуэла с ее мощными укреплениями вскоре стала оплотом Хайрана в его борьбе с берберами. Усиление Хайрана вызвало беспокойство у ал-Муста'ина, и он отправил против Ориуэлы отряд под командованием Мусы Ибн Марвана Ибн Худайра. Но берберы были разбиты, а Муса взят в плен. Хайрану эта победа дала многое и в политическом отношении — угроза Ориуэле была ликвидирована, и в моральном — впервые берберы потерпели сокрушительное поражение. Хайран распространил свою власть на Мурсию и стал готовиться к захвату Альмерии[229].

Альмерией в то время управлял другой человек, носивший нисбу ас-Саклаби, — некий Афлах[230]. Афлах, по-видимому, принадлежал к тем 'амиридским сакалиба, которые после высылки из Кордовы сразу направились на восток Андалусии, чтобы обосноваться там, Согласно ал-'Узри, Афлах начал править в Печине и Альмерии уже в 400 г. х. (25 августа 1009 — 14 августа 1010 г.), деля власть с неким 'Абд ар-Рахманом Ибн Рувайшем. Впоследствии, однако, между соправителями произошел конфликт, закончившийся поражением и гибелью Ибн Рувайша. Одержав победу, Афлах сделал своей резиденцией Альмерию, куда в 402 г. х. (4 августа 1011 — 22 июля 1012 г.) переселились жители Печины [36, с. 82–83].

На этом этапе Афлах делил власть с неким Ибн Хамидом, но вскоре, после новой междоусобицы, изгнал и его. По сообщению ал-'Узри, на стороне Афлаха выступили рабы (абид) [36, с. 83]. Ибн Хамид бежал в Ориуэлу и смог заинтересовать Хайрана планами завоевания Альмерии. 2 июля 1014 г. Хайран с войском вышел из Мурсии. Вскоре его войска осадили Альмерию, но сторонники Афлаха оказали упорное сопротивление. Только овладев цитаделью, Хайран смог установить свою власть над городом. Афлах и два его сына были убиты, а их трупы брошены в море [36, с. 83][231].

Овладев Альмерией, Хайран сделал ее столицей своих владений. Туда были переведены его войска. В Альмерии же хранилась и казна Хайрана, куда были добавлены сокровища Афлаха. Впоследствии Альмерия стала столицей государства-та'ифы Хайрана.

Но в 1014 г. Хайран еще не помышлял о создании собственного государства. Он все еще стремился к реставрации Омейядского государства, и Альмерия нужна была ему, скорее, как база для дальнейшей борьбы. Установив над ней свою власть, Хайран был готов к новой схватке с ал-Муста'ином и ждал лишь удобного случая, чтобы выступить против него. Такой случай ему скоро представился.

Когда ал-Муста'ин разделил Андалусию между своими сторонниками, наместником Сеуты был назначен Идрисид 'Али Ибн Хаммуд. Амбиции 'Али не позволяли ему довольствоваться ролью наместника города. Уничтожив в Сеуте сторонников ал-Муста'ина, 'Али заявил о непризнании его власти и стал собирать войска для похода на Кордову.

Стремясь обрести сторонников, 'Али объявил, что располагает письмом от Хишама. По словам 'Али, Хишам просил его помочь вновь обрести престол или отомстить за него ал-Муста'ину, в награду за что назначил своим наследником. 'Али хорошо знал, кто может поддержать его начинание. Он написал Хайрану, сослался на письмо Хишама и предложил ему заключить союз. Хайран согласился и пригласил его в Андалусию. 'Али вскоре прибыл в Альмунекар, где его ждал Хайран. К ним присоединились гранадские берберы, и союзники летом 1016 г. выступили в поход на Кордову.

На первых порах им сопутствовал успех. Разбив войска ал-Муста'ина в решающем сражении, они вошли в Кордову. Хайран сразу же начал искать Хишама. Средневековые авторы особо отмечают, что Хайран стремился найти Хишама живым [251, ч. 1, с. 41; 248, т. 8, с. 99; 250, с. 359; 261, с. 121]. Но надеждам Хайрана не суждено было сбыться. Найти Хишама ему не удалось, а вскоре были обнаружены останки человека, в котором признали халифа.

Результаты победы над ал-Муста'ином были, таким образом, неодинаковы для 'Али и Хайрана. 'Али, объявленный наследником Хишама, был единственным претендентом на престол. Хайран оказался в положении проигравшего: поскольку Хишам считался теперь погибшим, надеяться на восстановление власти халифа более не приходилось.

'Али провозгласили халифом. Хайран, в свою очередь, стал, по выражению Ибн ал-Хатиба, «подозревать 'Али Ибн Хаммуда и остерегаться его» [151, с. 130]. Скорее всего, Хайран полагал, что 'Али использовал его, чтобы прийти к власти, и в любой момент может попытаться от него избавиться. Отношения между союзниками становились все напряженнее. 'Али даже собирался организовать покушение на Хайрана [248, т. 8, с. 99; 261, с. 121–122], но тот успел бежать. 'Али послал за ним погоню, однако Хайрану с помощью сторонников — особенно Зухайра [151, с. 130] — удалось укрыться в своих владениях.

Вернувшись в Альмерию, Хайран на некоторое время прекратил попытки восстановить государство Омейядов. Узнав, что в его владениях Ибн Хазм (994–1064), автор известного трактата о любви «Ожерелье голубки» («Таук ал-Хамама»), и его товарищ Мухаммад Ибн Исхак призывали к реставрации Омейядов, он распорядился бросить их в тюрьму и выпустил лишь через несколько месяцев при условии, что они покинут Альмерию [273, с. 156]. Этот факт можно, видимо, объяснить тем, что у Хайрана на тот момент не было подходящего кандидата на престол, и, понимая, что идею реставрации Омейядов другие могут использовать намного лучше, чем он, решил до времени ничего не предпринимать. Но впоследствии такой кандидат для Хайрана все же нашелся. Им стал 'Абд ар-Рахман IV, правнук халифа 'Абд ар-Рахмана III. Хайран провозгласил его халифом под тронным именем ал-Муртада и начал готовиться к новому походу на Кордову.

Между тем в самой столице тоже произошло событие, связанное с сакалиба. В марте 1018 г. 'Али Ибн Хаммуд, недавний союзник Хайрана, был убит своими слугами, тремя молодыми сакалиба. Их имена сохранил для нас только Ибн Бассам, у которого они называются Мунджих, Лабиб и 'Аджиб [251, ч. 1, с. 101][232]. Согласно Ибн Бассаму, который, видимо, копирует здесь сообщение Ибн Хаййана, все трое принадлежали сначала кордовским Омейядам, а 'Али купил или конфисковал их, войдя в Кордову [251, ч. 1, с. 100][233]. Новый хозяин приставил их к своему гарему и сделал особо приближенными к себе слугами. Учитывая это, мы должны признать, что мотивы, побудившие сакалиба убить 'Али, не вполне понятны. По словам Ибн Бассама, 'Али презирал их [251, ч. 1, с. 100], однако речь здесь может идти не о самодурстве хозяина, а о вполне обычном пренебрежении господина к евнухам. Конечно, многие, в том числе и кордовские Омейяды, бывшие хозяева Мунджиха, Лабиба и 'Аджиба, и Хайран и его сторонники имели все основания ненавидеть 'Али, однако никаких сведений о заговоре, в котором сакалиба отводилась бы роль исполнителей, источники нам не дают. Более того, согласно Ибн ал-Хатибу, кроме троих слуг обвинять никого ни в чем не стали [151, с. 129].

Убив 'Али, слуги скрылись. Согласно источникам, двух из них впоследствии схватили и покарали распятием [192, с. 279; 151, с. 129]. Одному, следовательно, удалось скрыться, и его так и не нашли.

В 409 г. х. (20 мая 1018 — 8 мая 1019 г.) Хайран и ал-Муртада вышли с войсками из Альмерии и направились к Кордове. По пути к ним присоединились союзники — Мунзир Ибн Йахйа ат-Туджиби с войсками Верхнего пограничного района, Сулайман Ибн Худ и каталонцы. Ал-Муртаду, однако, не устраивала роль ставленника Хайрана, и он попытался освободиться от его опеки, оперевшись на правителя Валенсии Мубарака[234]. Такие устремления ал-Муртады, разумеется, не понравились Хайрану и его союзнику Мунзиру. Решив избавиться от слишком независимого претендента на трон, они втянули его в войну с гранадскими берберами, а затем покинули во время решающего сражения [251, ч. 1, с. 456–457; 261, с. 125; ср.: 248, т. 8, с. 100]. После ухода Хайрана и Мунзира войска ал-Муртады были разбиты, а сам он бежал. Но Хайран твердо решил устранить его. Посланные Хайраном люди убили ал-Муртаду в Гуадисе, где он скрывался, и привезли его голову в Альмерию.

Ал-Касим Иби Хаммуд, пришедший к власти в Кордове после гибели 'Али, проводил иную, чем его предшественник, политику по отношению к укрепившимся на востоке Андалусии 'амиридским фитйан. В отличие от 'Али, он стремился замириться с ними, пусть даже ценой территориальных уступок. Зухайр ас-Саклаби, о котором речь пойдет ниже, получил от ал-Касима Хаэн, Калатраву и Баэсу. Ал-Касим написал и Хайрану, «желая снискать его милость и расположение». Получив послание ал-Касима, Хайран направился в Кордову на переговоры [248, т. 8, с. 100].

Источники, к сожалению, не сообщают, о чем говорили ал-Касим и Хайран в Кордове. По мнению Э. Леви-Провансаля, ал-Касим подтвердил права Хайрана на Альмерию, и между ними был заключен мир [522, т. 2, с. 322]. Это предположение кажется вполне оправданным.

После поражения ал-Муртады политика Хайрана заметно изменилась. Видимо, разочаровавшись в союзе с Омейядами, он более не предпринимал попыток восстановить их государство. Когда после гибели ал-Муртады его брат Абу Бакр Хишам Ибн Мухаммад предложил 'Амиридам сотрудничество в деле реставрации Омейядов, они, в том числе и Хайран, отказались [261, с. 127; 151, с. 131]. Более того, сама Кордова стала представлять для Хайрана намного меньший интерес. Жить ему оставалось еще десять лет, но за все это время он лишь дважды пытался овладеть ею. Эти действия, однако, несравнимы с его прежней активностью. Летом 1021 г., когда сын 'Али Ибн Хаммуда Йахйа переправился в Андалусию, чтобы выступить против ал-Касима, Хайран написал ему, предлагая союз, но Йахйа, по совету своего брата Идриса, отказался [41, т. I, с. 318]. Во второй раз Хайран предпринял поход на Кордову в 1026 г., когда в городе не осталось правителя. Его союзником стал тогда правитель Дении Абу-л-Джайш Муджахид (1009–1044), другой 'амиридский фата, не относившийся к числу сакалиба и не носивший нисбу ас-Саклаби. Но поход был явно не подготовлен. Ни Хайран, ни Муджахид так и не смогли выдвинуть кандидата на престол, что резко контрастирует с их начинаниями в прежние годы. Рассказы, приведенные в источниках, наводят на мысль о том, что Хайран и Муджахид выступили в поход просто потому, что возможность овладеть Кордовой была слишком заманчивой, чтобы упускать ее, и плохо представляли себе, что будут делать в случае победы. Все то время, что союзники провели в Кордове, было потрачено впустую. Более того, в конце концов между Хайраном и Муджахидом начались разногласия, перешедшие вскоре в открытый конфликт, и их союз распался. 12 июня 1026 г. Хайран после месячного пребывания в Кордове покинул город. Через некоторое время из Кордовы уехал и Муджахид [248, т. 8, с. 103–104; 261, с. 143–145; 192, с. 281].

Перестав заниматься кордовскими делами, Хайран сосредоточился на Альмерии, положение в которой было сложным. В 411 г. х. (27 апреля 1020 — 16 апреля 1021 г.) 'амиридские фитйан по настоянию Муджахида признали формальное главенство над собой внука ал-Мансура 'Абд ал-'Азиза Ибн 'Абд ар-Рахмана. Хайран присоединился к ним, но сделал это явно против своей воли. В Альмерии он собирался быть полновластным хозяином и не желал терпеть конкурентов. Вскоре Хайран заявил, что более не признает верховенство 'Абд ал-'Азиза. Решение Хайрана задело интересы Муджахида. Правитель Дении выступил в поход и разбил войска Хайрана, который был вынужден на время покинуть Альмерию. Нуждаясь в марионеточном, но формально легитимном правителе, которого можно было бы противопоставить 'Абд ал-'Азизу и использовать как знамя борьбы, Хайран призвал на помощь другого внука ал-Мансура — Мухаммада, сына ал-Музаффара. Когда же опасность миновала, Хайран посчитал, что от Мухаммада можно наконец избавиться. 28 июля 1021 г. Хайран с войсками подошел к Альмерии и без боя овладел городом. Мухаммад сопротивлялся еще около года, но Хайран вынудил его бежать сначала в Мурсию, потом в Ориуэлу, а затем вообще покинуть пределы та'ифы и искать убежища у Муджахида [151, с. 193–194; 277, т. 4, с. 161–162].

Восстановив свою власть в та'ифе, Хайран приступил к претворению в жизнь своих идей в отношении государственного строительства. Мы уже видели, что его идеалом было сильное централизованное государство с большим и играющим активную роль в политике двором. Попытки воссоздать такое государство в Андалусии потерпели неудачу, и теперь Хайран пытался претворить в жизнь этот план в Альмерии. Здесь он добился большего успеха. Ибн ал-Хатиб справедливо отмечает, что в Альмерии Хайран «вновь обрел то, чего лишился»[151,с. 211].

При Хайране в Альмерию со всех концов стали съезжаться бывшие 'амиридские слуги. Ибн 'Изари говорит даже, что в Альмерии собрались тогда все 'амиридские слуги, как евнухи, так и не-евнухи [261, с. 166]. Важное место занимали среди них и сакалиба. Ибн Хаййан, очевидно не без оснований, называл Альмерию «государством 'амиридских сакалиба» [239, т. 2, с. 117].

Во время правления Хайрана Альмерия переживала пору расцвета. Строились укрепления, было налажено водоснабжение [36, с. 82–83; 151, с. 211]. В восточных источниках Хайран характеризуется положительно, хотя для андалусцев он был не только одним из одиозных «князей раздоров и мятежа» (мулук ал-фитна), но и чужеземцем, несколько раз пытавшимся захватить власть в стране. Довольно интересны в этой связи следующие строчки Ибн ал-Хатиба:

«Правил он хорошо. <…> Правителем был он справедливым и хорошо относился к подданным… Воздвиг он в Альмерии вечные памятники и немало сделал известных хороших дел. Провел он воду в город и обустроил дивный источник. При нем в строительстве, мощи и распространении благодеяний достигла Альмерия того, что стало известным. Великодушия был он умеренного и потому не был известен щедростью, однако и не порицаем. Из достоинств были ему присущи ум, храбрость и осмотрительность, а смелость сочеталась в нем с мудростью и предприимчивостью. На войне прибегал он более всего к хитрости, уловкам и обману… Хоть и был он великим правителем, жизнь вел скромную и много [почетных] имен себе не присваивал. Не давал он себе ни одно из тех имен, которыми соревновались друг с другом правители той эпохи из числа князей раздоров и мятежа, а называл себя лишь халифа и великий фата» [151, с. 211–212][235].

В последние годы жизни Хайран часто болел, иногда месяцами. Чувствуя приближение смерти, Хайран позаботился о назначении преемника. Им стал другой саклаби — Зухайр[236], служивший в свое время у ал-Мансура. Предположение Х. А. Тапиа Гарридо о том, что Зухайр командовал тогда дворцовой стражей, неприемлемо [614, с. 185][237], не вполне вероятно, что уже в период хаджибата он принадлежал к наиболее влиятельным дворцовым слугам, — Ибн ал-Хатиб называет его в числе «великих фата» [151, с. 103]. Зухайр был другом Хайрана с давних пор, и, как говорилось выше, спас его от посланных 'Али Ибн Хаммудом преследователей. Хайран называл Зухайра своим братом и назначил его наместником Мурсии. Впоследствии, когда ал-Касим Ибн Хаммуд попытался заручиться расположением 'амиридских фитйан, Зухайр получил в управление Калатраву, Баэсу и Хаэн.

К власти в Альмерии Зухайр пришел в день смерти Хайрана, 1 июля 1028 г. [151, с. 215–216]. Перед смертью Хайран сделал все, чтобы его наследником стал именно Зухайр, — вызвал его из Мурсии в Альмерию, а затем в присутствии визиря Ибн ал-'Аббаса назначил своим преемником [199, т. 1, с. 525–526]. Власть Зухайра, однако, признали не все. Некий фата Мусаллам поднял мятеж в Ориуэле, и Зухайр был вынужден полгода держать его там в осаде [36, с. 83]. Победа, в конце концов, осталась за Зухайром, и он распространил свою власть на всю обширную территорию та'ифы.

Владения Зухайра простирались от Альмерии до границ Кордовы, от Хативы и Баэсы до границ Толедо. Опираясь на мощь своей та'ифы, Зухайр попытался овладеть Кордовой. 14 июля 1034 г. он взял город, но в следующем году был вынужден покинуть его в связи с конфликтом с правившими в Севилье 'Аббадидами. Созданная при участии Зухайра антиаббадидская коалиция на первых порах имела успех, но затем распалась. Более того, входившие в нее гранадские берберы стали врагами Зухайра. Зухайр предпринял против них поход — правда, скорее для демонстрации силы. После неудачи переговоров эмир Гранады Бадис (1038–1073) понял, что столкновения не избежать, и 4 августа 1038 г. организовал внезапное нападение на лагерь Зухайра. Застигнутый врасплох, Зухайр, тем не менее, попытался сопротивляться. Вперед был выслан отборный отряд Хузайла ас-Саклаби, составленный из бывших 'амиридских клиентов и сакалиба. Ибн Хаййан, говоря о Хузайле, именует его халифат Зухайр [251, ч. 1,с. 658; 261, с. 170; ср.: 199, т. 1, с. 526–528, 151, с. 217], что в данном случае следует, видимо, интерпретировать как «доверенный подчиненный Зухайра». По всей вероятности, Хузайл считался будущим преемником Зухайра — точно так же сам Зухайр прежде был ближайшим соратником и преемником Хайрана.

Но несмотря на все усилия, войско Зухайра было разбито. Погибли и он сам, и Хузайл, и многие сакалиба, и 'амиридские клиенты. Поражение Зухайра ознаменовало собой конец государства фитйан и сакалиба в Альмерии. Составлявшие его правящую верхушку фитйан и сакалиба были истреблены, и в дальнейшем упоминания о них уже не встречаются. Сама Альмерия, оставшаяся без главы, вскоре стала владением правителей Валенсии.

Заканчивая рассказ о сакалиба в Альмерии, следует сказать, что и о Зухайре средневековые авторы отзываются с похвалой[238]. Соборная мечеть Альмерии была при нем расширена. Ибн ал-Хатиб приписывает Зухайру также постройку мечети в Биджайе [199, т. 1, с. 526], однако, скорее всего, имеется в виду не Биджайа, а Баджджана, то есть соседняя с Альмерией Печина.

Помимо Альмерии, мы видим сакалиба еще в нескольких княжествах-та'ифах. Так, некоторые сакалиба принадлежали к правящей верхушке Валенсии. Почти сразу после падения государства 'Амиридов власть в Валенсии захватили Мубарак и Музаффар, бывшие рабы, которых средневековые авторы нигде не называют сакалиба[239]. На службе у них находились самые разные люди из бывших слуг 'Амиридов. «В самом начале их правления, — пишет Ибн Хаййан, — к ним присоединились люди их круга из клиентов мусульман, а также сакалиба, франков и басков» [251, ч. 3, с. 16; 261, с. 160]. Один из таких сакалиба — Лабиб ас-Саклаби — был правителем Тортосы, одного из крупнейших городов та'ифы.

В отношении Лабиба в современной историографии наблюдается небольшая путаница. В своих комментариях к третьему тому трактата Ибн 'Изари Ф. Маильо Сальгадо оспаривает утверждение Ибн 'Изари и Ибн ал-Хатиба о том, что Лабиб был первым правителем Тортосы [122, с. 188, прим. 1016]. Сходное мнение высказывает и Д. Вассерштейн [619, с. 96]. Ссылаясь на монетные находки, эти ученые выдвигают также следующие положения: 1) Ибн Халдун и ал-Калкашанди называют первым правителем Тортосы не Лабиба, а другого бывшего слугу, Мукатила (277, т. 4, с. 163; 284, т. 5, с. 255–256]; 2) Лабиба следует идентифицировать с Набилем, четвертым правителем Тортосы, сдавшим в 452 г. х. (6 февраля 1060 — 25 января 1061 г.) город сарагосским Худидам [122, с. 188, прим. 1126].

Согласиться с версией Маильо Сальгадо — Вассерштейна довольно трудно. У ал-Калкашанди и Ибн Халдуна история правителей Тортосы почему-то начинается с 433 г. х. (31 августа 1041 — 20 августа 1042 г.), а о том, что происходило до этого, ничего не сообщается. Далее, не совсем понятно, почему мы должны отвергать подробные, основанные на данных Ибн Хаййана рассказы Ибн 'Изари и Ибн ал-Хатиба и предпочитать им краткие, очевидно, взятые не из оригинальных источников сообщения Ибн Халдуна и ал-Калкашанди. Ибн Халдун, например, искажает имена почти всех правителей Тортосы, и их список выглядит у него так: Бакайа — Йа'ла — Шабил. Кроме того, не очень понятно, какая графическая ошибка могла превратить Лабиб в Набил, в то время как имя Лабиба упоминается во многих произведениях и всегда пишется одинаково [251, ч. 3, с. 20; 261, с. 163–164, 302; 151, с. 226].

Единственное указание, способное подкрепить идею Маильо Сальгадо — Вассерштейна, дает Ибн Башкувал. Согласно ему, некий фата Лабиб (опять-таки, Лабиб, а не Набил) умер около 460 г. х. (11 ноября 1067 — 30 октября 1068 г.) [252, с. 476, № 1029], что согласуется с датировкой Маильо Сальгадо. Но информация, которую дает Ибн Башкувал, очень путана, особенно в том, что касается дат. Ибн Башкувал сообщает, что некий Лабиб женился на Радийи, вольноотпущеннице 'Абд ар-Рахмана III, и в 353 г. х. (19 января 964 — 6 января 965 г.) отправился вместе с ней в паломничество. Радийа умерла в 423 г. х. (19 декабря 1031 — 6 декабря 1032 г.) в возрасте ста семи лет [252, с. 693–694, № 1534]. Лабиб, таким образом, должен был прожить самое меньшее сто двадцать лет. Вероятность такого долголетия, однако, крайне мала, что делает ссылку на Ибн Башкувала аргументом сомнительной ценности. Кроме того, в Андалусии XI в. был, разумеется, не один Лабиб. Мы уже не раз видели, что имена рабов могли совпадать — например, Дурри. Речь, таким образом, вполне может идти о двух или даже нескольких людях, носивших имя Лабиб. Кроме того, если Ибн Башкувалу известны имя жены и дата паломничества Лабиба, трудно объяснить, почему этот автор ничего не говорит о правлении Лабиба в Тортосе, т. е. о самой важной и замечательной странице его биографии. Все это наводит на мысль о том, что однозначно отождествлять Лабиба Ибн Башкувала с правителем Тортосы неправомерно.

Есть и другие основания полагать, что Лабиб правил в Тортосе в начале периода раздробленности. Почти все упоминания о Лабибе относятся ко второму и третьему десятилетию XI в. Так, согласно Ибн ал-Хатибу, когда правитель Сарагосы Мунзир Ибн Йахйа (1017–1023) напал на Тортосу, он изгнал из нее Лабиба. Лабиб обратился за помощью к Мубараку. Войска Мубарака нанесли поражение Мунзиру и восстановили в Тортосе власть Лабиба [151, с. 226]. Сообщая об этом, Ибн ал-Хатиб не указывает года, но мы знаем, что Мубарак, оставшийся после смерти Музаффара единственным правителем Валенсии, умер в мае 1017 или 1018 г. После его смерти жители Валенсии пригласили Лабиба править у них. Лабиб согласился, но его курс на союз с графом Барселоны вызвал недовольство жителей города. Они изгнали Лабиба, после чего против своего правителя поднялись и жители Тортосы [251, ч. 3, с. 20; 261, с. 163–164]. По другой версии, представленной в хронике княжеств-та'иф неизвестного автора, изданной в виде приложения к третьему тому трактата Ибн 'Изари, Лабиб делил власть в Валенсии с Муджахидом. Впоследствии Муджахид изгнал Лабиба, и тот вернулся в Тортосу [261, с. 302]. Далее показания источников расходятся. Согласно Ибн Бассаму, цитирующему Ибн Хаййана, жители Тортосы восстали против Лабиба [251, ч. 3, с. 20][240]; Ибн 'Изари обходит этот фрагмент Ибн Хаййана стороной [261, с. 164] и просто сообщает, что Лабиб правил в Тортосе, а после него к власти пришел Мукатил [261, с. 224]. Думается, Лабиб и далее правил Тортосой, а Мукатил пришел к власти уже после его смерти.

В рукописи трактата Ибн 'Изари Мукатил именуется ас-Сикилли. Издатели, однако, поправляют это написание на ас-Саклаби [261, с. 219]. Сведения, которыми мы располагаем относительно этого человека, довольно скудны. Мы знаем только то, что он был евнухом [261, с. 224].

Если считать, что датировка, данная Ибн Халдуном и ал-Калкашанди правильна, то Мукатил пришел к власти в 433 г. х. (31 августа 1041 — 20 августа 1042 г.) и правил Тортосой до 445 г. х. (23 апреля 1053 — 11 апреля 1054 г.) [277, т. 4, с. 163; 283, т. 5, с. 255–256].

После смерти Мукатила мы уже не видим в Тортосе сакалиба. Городом, правда, по-прежнему правили 'амиридские фитйан — Йа'ла и Набил, однако сведений о сакалиба источники уже не дают.

Последним городом, где сакалиба были многочисленны и оказывали влияние на политическую жизнь, была Малага. История сакалиба в Малаге связана с деятельностью Наджи ас-Саклаби[241], который, очевидно, входил прежде в число «великих фата» ал-Музаффара [151, с. 104]. В 1036–1042 гг. Наджа' был одним из наиболее влиятельных политических деятелей княжества, в котором правили Хаммудиды. Став наместником Сеуты, Наджа' тем не менее сохранил влияние и в Малаге, и мы знаем, что он два раза переправлялся в Испанию, чтобы обеспечить приход к власти нужного ему представителя Хаммудидов. Влияние Наджи стало настолько сильным, что в конце 1042 г. он попытался покончить с Хаммудидами и установить в та'ифе режим своего единоличного правления. Наджа' двинулся с войсками на Малагу, но в пути был убит своими союзниками, берберами-баргвата, видимо, связанными с Хаммудидами[242].

Наиболее подробные сведения о событиях в Малаге мы черпаем у ал-Хумайди (род. около 1029 г., ум. в 1095 г.). Из рассказа этого автора хорошо видно, что Наджа' во многом опирался на сакалиба. Переправляясь из Сеуты в Андалусию, Наджа' оба раза поручал править городом своим доверенным людям из сакалиба; в 1042 г. он, собираясь в поход на Малагу, «призвал к себе сакалиба откуда только мог» [322, с. 30, 31]. После гибели Наджи бывшие с ним сакалиба бежали и об их дальнейшей судьбе нам больше ничего не известно.

Источники сохранили для нас отрывочные упоминания о сакалиба и в некоторых других городах Андалусии. У правителя Альбаррасина Абу Мухаммада Хузайла (1012–1045), которому Ибн Хаййан посвящает хвалебный фрагмент, служили во время противостояния ал-Махди и ал-Муста'ина и, видимо, позже евнухи-сакалиба [251, ч. 3, с. 112]. В конце 1031 г. сакалиба все еще оставались в кордовском дворце; мы видим их в окружении последнего омейядского халифа Андалусии Хишама III ал-Му'тадда (1027–1031) [251, ч. I, с. 527]. В августе 1039 г., когда был убит правитель Сарагосы Му'изз ад-Даула Мунзир (1029–1039), несколько евнухов-сакалиба стояли рядом с ним. После убийства Мунзира они бежали [251, ч. 1, с. 185; 261, с. 178]. Наконец, мы знаем, что сакалиба служили и Бадису, зиридскому правителю Гранады, упомянутому выше [199, т. 1, с. 449].

Упомянутые в этих фрагментах сакалиба малочисленны. Халиф Хишам, например, остался в декабре 1031 г. всего с тремя слугами-сакалиба. Хузайл собрал шестьдесят сакалиба; очевидно, приблизительно столько же было и у правителя Сарагосы Мунзира. Согласно источникам, общее число гуламов Мунзира, т. е. и сакалиба и не-сакалиба, лишь немногим превышало сотню [251, ч. 1, с. 187; 151, с. 197].

Малая численность сакалиба подсказывает, что их появление почти во всех упомянутых городах следует объяснять стечением обстоятельств. Хузайл, как мы узнаем от Ибн Хаййана, был довольно богатым человеком и не жалел денег на покупку рабов. Одних наложниц у него было сто пятьдесят, причем за одну из них он без колебаний отдал три тысячи динаров [251, ч. 3, с. 112]. Покупая рабынь, он, естественно, приобретал и евнухов, в частности, сакалиба. При дворе Зиридов сакалиба упоминаются только в процитированном выше фрагменте; то, что он относится ко времени правления Бадиса, наводит на мысль, что упомянутые в нем сакалиба — пленники, взятые в битве с Зухайpoм[243]. Людьми из войска Зухайра вполне могли быть и сакалиба, служившие Мунзиру. Ибн ал-Хатиб сообщает, что гуламы, окружавшие правителя Сарагосы, были приобретены лишь совсем недавно [151, с. 197]; сопоставление дат битвы между Бадисом и Зухайром (1038) и убийства Мунзира (1039) подсказывает, что гранадские берберы могли продать часть своих пленников, несколько десятков которых приобрел вскоре правитель Сарагосы. Пожалуй, только при кордовском дворе присутствие евнухов-сакалиба вполне закономерно. Двор, пусть не такой пышный, продолжал существовать, и сколько-то евнухов-сакалиба по-прежнему оставалось при нем.

Во второй половине XI в. упоминания о слугах-сакалиба в мусульманской Испании становятся еще более редкими. Евнухов-сакалиба мы видим на помпезной церемонии, устроенной Йахйей ал-Ма'муном, зуннунидским правителем Толедо (1043/44–1075), по случаю обрезания его внука (и будущего преемника) Йахйи [251, ч. 4, с. 129][244]. Обнаруживаются слуг-сакалиба и в Севилье, в правление последнего 'Аббадида Мухаммада ал-Му'тамида (1069–1091), о чем свидетельствует приводимое во Введении высказывание его придворного поэта Ибн ал-Лаббаны. Наконец, мы имеем два упоминания о сакалиба в Гранаде. Последний зиридский правитель гранадской та'ифы 'Абдуллах (1073–1090) особо останавливается в своих воспоминаниях на обстановке в городе накануне его сдачи альморавидам (сентябрь 1090 г.), характеризуя отношение к предстоящей капитуляции различных социальных и придворных групп. Говорит он и о слугах-сакалиба, которых, что следует отметить, ставит в один ряд с рабами-инородцами ('абид а'ладж), а не с упомянутыми в том же фрагменте дворцовыми евнухами [145, с. 151]. Когда же 'Абдуллах выходит из города навстречу вождю альморавидов Йусуфу Ибн Ташфину, чтобы официально передать ему власть над та'ифой, несколько слуг-сакалиба шагают впереди эмира [84, т. 2, с. 9].

Упоминаний о слугах-сакалиба в мусульманской Испании (за исключением разобранного во Введении упоминания о правителе Балеарских островов Мубашшире) в источниках более не встречается[245]. Дальнейшее восстановление их истории невозможно, и потому сейчас нам, скорее, следует вновь окинуть взором нарисованную выше картину, чтобы сделать некоторые общие замечания.

В общем виде история андалусских сакалиба выглядит следующим образом. Андалусские сакалиба — практически исключительно евнухи; мы не видим в Испании ни одного неоскопленного слуги-саклаби (гипотетическое исключение может составлять только правитель Альмерии Афлах) и ни одной невольницы-саклабиййу. Первое упоминание о слугах-сакалиба в источниках относится к самому началу IX в., можно предполагать, что их появление в Андалусии пришлось на последние десятилетия VIII в. Присутствие слуг-сакалиба заметно, в основном, при дворе, где прослеживается на всем протяжении IX — начала XI в. Время от времени появляются и упоминания о слугах-сакалиба во владении частных лиц. Наиболее многочисленными были слуги-сакалиба в периоды процветания Андалусии, когда двор и иные покупатели могли позволить себе приобретать много привозимых издалека рабов. Такую ситуацию мы наблюдаем во второй половине X — начале XI в. После распада централизованного испано-мусульманского государства историю сакалиба в отдельных та'ифах удается проследить до начала 40-х гг. XI в. После этого число упоминаний о сакалиба резко сокращается (для всей второй половины XI в. — лишь четыре фрагмента), а затем они пропадают совсем. Такое явление логичнее всего объяснить заметным сокращением числа слуг-сакалиба в мусульманской Испании; этот вопрос подробно разобран в предыдущей главе.

Служа при дворе, сакалиба приобретали политическое влияние и принимали участие в борьбе за власть: сначала после смерти ал-Хакама II в 976 г., затем после свержения 'Амиридов в 1009 г. Следует отметить, что в обоих случаях сакалиба выступали солидарно. Источники по событиям 976 г. показывают нам сакалиба как единую силу. В 1009–1013 гг. сакалиба, оказавшись первоначально в лагерях политических противников, затем сплотились ради воссоздания Омейядской державы, которое дало бы им возможность восстановить утерянное влияние при дворе. Солидарность сакалиба проявилась и в период раздробленности, когда они, собравшись в нескольких та'ифах, образовывали сплоченные группировки. Хайрана в Альмерии поддерживали сакалиба, одного из которых — Зухайра — он назначил своим преемником. Зухайр, в свою очередь, опирался на другого саклаби — Хузайла, а часть отборного отряда в его войске составляли сакалиба. Наджа', переправляясь из Африки в Малагу, всякий раз ставил править Сеутой сакалиба. В 1042 г. он, собираясь в поход на Малагу, специально пригласил сакалиба откуда только мог. Сакалиба, таким образом, очевидно, осознавали свою общность и всегда стремились держаться вместе и помогать друг другу.

Между тем в ходе политической борьбы сакалиба постоянно терпели поражения. Привести к власти своих ставленников — сначала ал-Мугиру, затем Хишама и ал-Муртаду — не удалось, Зухайр уступил в борьбе Бадису и погиб в бою, а Наджа' так и не смог стать единоличным правителем малагской та'ифы. Размышляя над причинами этих поражений, мы должны прежде всего отметить, что сакалиба противостояли намного более сильные и могущественные противники. В 976 г. Фа'ик, Джаузар, Дурри и их сторонники имели дело с Мухаммадом Ибн Аби 'Амиром, будущим ал-Мансуром, великолепным мастером придворных интриг, который, в конце концов, устранил со своего пути всех политических противников, на каких бы высотах они ни находились. В 1009–1013 гг. сакалиба вместе с воинами кордовского гарнизона и ополченцами оказались лицом к лицу с намного превосходившими их числом да и воинским умением берберами. Численное превосходство было на стороне берберов и в 1038 г., впрочем, тогда их успеху способствовала и внезапность нападения. Но причины неудач сакалиба следует искать и в них самих, и здесь на ум вновь приходят процитированные в начале главы слова Хабиба ас-Саклаби. Слуги, даже самые влиятельные, говорил он, не способны править одни: они слишком малочисленны и не имеют достаточного авторитета. Мы все время видим, что сакалиба, участвуя в политической борьбе, ищут союзников — будь то неоскопленные дворцовые слуги, жители Кордовы или даже берберы, — когда нужно противостоять 'Аббадидам. Но поиск союзников отнимал время, и потому противоположная сторона постоянно владела инициативой. Более того, союзники сакалиба в любой момент могли повернуть против них. Фа'ик и Джаузар предложили ал-Мусхафи союз — он тотчас же повернул против них, они апеллировали к халифу — но тот был уже на стороне хаджиба. Вадиха убили кордовские воины, Наджу — бывшие в его войске берберы. 'Али Ибн Хаммуд нуждался в Хайране только для того, чтобы установить в Кордове свою власть, и попытался избавиться от него, едва лишь достиг своей цели. Ал-Муртада попытался сделать то же самое, но с меньшим успехом. В этом, пожалуй, заключается самая драматичная закономерность истории андалусских сакалиба: ни в чем не нуждались они так, как в союзниках, но ничто не подводило их так часто, как ненадежность тех, с кем они были вынуждены идти на альянс.

Глава третья В Северной Африке

История слуг-сакалиба в Северной Африке имеет свои особенности. Сюда — в отличие от Андалусии — эти невольники попадали не только из Германии и Франции, но и из других мест — главным образом из Венеции. Кроме того, в отличие от своих андалусских собратьев, североафриканские сакалиба были рассеяны по разным государствам, где играли неодинаковую роль. Все это осложняет изучение истории предмета и затрудняет ее периодизацию.

В основном интересующие нас сведения касаются Аглабидского и Фатимидского государств. Поэтому естественным рубежом в истории североафриканских сакалиба следует, очевидно, считать 909 г. — дату падения Аглабидов и основания Фатимидского государства в Тунисе. Таким образом, с точки зрения периодизации в истории североафриканских и андалусских сакалиба много общего — ее внутренний рубеж приходится в обоих случаях на начало X в.

1. В государстве Салихидов

Одно из первых упоминаний о сакалиба в Северной Африке связано с государством Салихидов, эмиратом, известным также по названию своей столицы — Накура (ал-Хусайма). События, в связи с которыми слуги-сакалиба появляются в источниках, произошли в самом начале правления эмира Са'ида Ибн Салиха. Хотя история Салихидов известна по многим источникам, при определении ее хронологии возникают немалые трудности. На какие годы пришлось правление эмира Са'ида? К власти он пришел после смерти своего отца, Салиха Ибн Са'ида. В созданном в 278 г. х. (15 апреля 891 — 2 апреля 892 г.) географическом трактате «Книга стран и поселений» («Китаб ал-Булдан») ал-Йа'куби утверждал, что Салих Ибн Са'ид в это время все еще стоял у власти [132, с. 357], но материалы источников этого автора относятся, кажется, к более раннему времени. По другим источникам, эмир Салих умер намного раньше. Согласно Ибн ал-Хатибу, это произошло в зу-л-ка'да 262 г. х. (29 июля — 26 августа 876 г.) [312, с. 172], а Ибн Халдун указывает еще более раннюю дату — 250 г. х. (13 февраля 864 — 1 февраля 865 г.) [106, т. 1, с. 283]. Отдать предпочтение какой-либо из этих датировок затруднительно[246]. При имеющихся у нас сведениях было бы наиболее оправданным предполагать, что Са'ид Ибн Салих пришел к власти в 60–70-х гг. IX в.

Наиболее полный рассказ о событиях, последовавших за приходом к власти Са'ида Ибн Салиха, находим мы у ал-Бакри:

«Когда его (Са'ида Ибн Салиха. — Д.М.) положение укрепилось и упрочилось, к нему пришли их (Салихидов. — Д.М.) рабы ('абид) сакалиба и попросили дать им вольную. Он же сказал им: «Вы — наше войско и рабы (джунду-на ва 'абиду-на); [более того], вы — как свободные люди, не наследуют вас и не разделяют. Почему же просите вы освободить вас?» Они же стали настаивать, но он отказался. Тогда повели они себя грубо, поставили над собой брата его 'Убайдуллаха и дядю его ар-Ради, носившего кунйу Абу 'Али, и напали с ними на дворец. Са'ид же с придворными слугами (фитйан) и женщинами стал отбиваться от них, взойдя во дворце наверх, и они потерпели поражение. Тогда же восстал против них простой люд, и прогнали их в деревню за городом, известную как «деревня сакалиба». Они же укрепились там и [защищались] семь дней. Са'ид же собрал [войско], выступил к этой деревне и победил их после жестокой борьбы» [232, с. 768][247].

Процитированным фрагментом исчерпываются имеющиеся сведения о сакалиба в государстве Салихидов. Тем не менее он наводит на некоторые размышления. Прежде всего, заметим, что сакалиба не были приобретены Са'идом Ибн Салихом. Ибн ал-Хатиб говорит о «сакалиба его отца», т. е. Салиха Ибн Са'ида. Обращение Са'ида Ибн Салиха к сакалиба также свидетельствует, что они к тому моменту уже некоторое время служили Салихидам. Отсюда присутствие сакалиба в Накуре можно констатировать уже с середины IX в.

Са'ид Ибн Салих в процитированном фрагменте называет сакалиба «войском и рабами» Салихидов. Речь, следовательно, идет о рабах, составлявших гвардию эмира. Это не значит, что сакалиба не могли быть евнухами — при ал-Хакаме I в Андалусии евнухи составляли значительную часть дворцовой гвардии хурс. Если учесть, что сакалиба Накура почти наверняка были привезены из Андалусии[248], вероятность того, что это евнухи, очень велика. Салихиды, таким образом, набирали их как дворцовых слуг и составляли из них стражу. Негритянской гвардии мы в Накуре не видим совершенно; можно, очевидно, предполагать, что функции дворцовой стражи выполнял отряд сакалиба.

Сакалиба жили в Накуре в отдельном поселении — деревне сакалиба[249]. Именно туда они отступили, когда их выбили из города; естественно заключить, что они сразу направились к своим жилищам, а не стали нападать на какую-то соседнюю деревню. То, что у сакалиба было свое особое поселение, указывает на их многочисленность. Кроме того, будь они малочисленны, им вряд ли удалось бы в течение недели сдерживать атаки войск эмира. Конечно, рискованно называть даже приблизительные цифры, но представляется, что сакалиба вполне могло быть больше сотни — возможно, несколько сот человек.

Сакалиба просят только что взошедшего на престол эмира освободить их. Это можно трактовать по-разному, но наиболее вероятно следующее объяснение. Освобождение раба по завещанию хозяина (тадбир) было обычным явлением в мусульманской жизни. Салих Ибн Са'ид вполне мог написать в завещании, что дает сакалиба вольную. От Ибн 'Изари мы знаем, что именно фитйан помогли Салиху одержать победу над выступившим против него его братом Идрисом [105, т. 1, с. 177]. Ибн 'Изари, правда, говорит вообще о слугах (фитйан), однако среди таковых, вероятно, были и сакалиба. В благодарность за верную службу Салих мог освободить их по своему завещанию. Если такое предположение верно, то поведение сакалиба легко объясняется: зная, что прежний хозяин дал им вольную, они готовы были идти так далеко, как потребуется, вплоть до свержения эмира, чтобы перестать быть рабами.

Сакалиба действуют как монолитная, организованная сила. Они размещены в одном поселении (деревне сакалиба), вместе предположительно получают вольную, вместе же сражаются за свое освобождение, тогда как остальные фитйан, как видно из процитированного фрагмента трактата ал-Бакри, поддерживают эмира. Происшедшее, таким образом, явилось восстанием сакалиба, которые, как и в Андалусии, выступали заодно.

После описанного эпизода мы уже не видим сакалиба в Накуре. Са'ид Ибн Салих перебил всех выступивших против него, за исключением ар-Ради [312, с. 174; 106, т. 1, с. 283], и мы не можем сказать, закупал он впоследствии невольников-сакалиба или нет. Правление Са'ида в Накуре закончилось в 917 г., когда город был захвачен войсками Фатимидов.

2. В государстве Ростемидов

О сакалиба в государстве Ростемидов говорить, пожалуй, труднее всего. До нас дошло лишь одно упоминание о сакалиба — в созданной в начале X в. Ибн ас-Сагиром истории ростемидских имамов Тахерта. Со слов некоего Сулаймана, вольноотпущенника судьи Мухаммада Ибн 'Абдуллаха, Ибн ас-Сагир рассказывает, что к судье однажды пришла женщина в сопровождении слуг-саклаби. Согласно автору, этот эпизод произошел в правление имама Абу-л-Йакзана (892/93 — 895/95) [178, с. 42].

Судить по одному эпизоду о сакалиба в Тахерте не представляется оправданным. Поэтому единственный вывод, который мы вправе сделать, — в конце IX в. в Тахерте можно констатировать присутствие сакалиба.

3. В государстве Аглабидов

В рассказах источников, посвященных Аглабидскому государству, упоминания о массовых закупках рабов относятся уже к правлению первого эмира династии, Ибрахима I Ибн ал-Аглаба (800–812). Не желая зависеть от влияния стоявших в Ифрикии войск, Ибрахим построил себе укрепленный дворец (ал-Каср ал-Кадим) и начал закупать невольников — прежде всего, для дворцовой стражи. Собрав достаточное количество рабов, он поселился с ними во дворце [149, с. 234; 301, с. 222; 105, т. 1, с. 92–93; 298, т. 24, с. 102].

Источники ничего не сообщают о происхождении купленных Ибрахимом рабов. М. Талби считает их неграми [603, с. 136], что вполне вероятно. Между тем вскоре появляется и первое упоминание о сакалиба. В 817 г., после смерти 'Абдуллаха I (812–817), эмиром стал Зийадатуллах I (817–838). Придя к власти, новый эмир попытался устранить своих политических противников, и некоторые военачальники подверглись преследованиям. Действия Зийадатуллаха привели к ряду мятежей, первый из которых был поднят неким Зийадом Ибн Сахлем, носившим кунйу Ибн ас-Саклабиййа[250], в 207 г. х. (27 мая 822 — 15 мая 823 г.). Мятежники, однако, были разбиты войсками эмира, причем многие из них погибли.

О Зийаде Ибн Сахле более ничего не известно, и потому сказать что-либо о том, по какой причине он именовался «сыном саклабиййи», практически невозможно. Единственное соображение, правда, гипотетическое, заключается в следующем. Мы увидим в следующей главе, что в конце VIII — начале IX в. славянские рабыни продавались на невольничьих рынках Машрика. Зийад Ибн Сахл был, кажется, сыном одной из таких рабынь. Строить дальнейшие догадки бесполезно: невольницу могли привезти в Магриб, но нельзя исключать и другой вариант — Зийад появился на свет в Машрике и лишь затем на каком-то этапе был направлен служить в Северную Африку.

После этого эпизода сакалиба надолго исчезают из источников. Со слов Ибн Хордадбеха мы знаем, что в первой половине IX в. невольников-сакалиба привозили в Кайруан, однако долгое время источники обходят их молчанием. Следующие упоминания о сакалиба относятся ко времени правления Абу Исхака Ибрахима II Ибн Ахмада (875–902). В 264 г. х. (13 сентября 877 — 2 сентября 878 г.) фитйан этого правителя попытались устроить мятеж, и лишь вмешательство населения Кайруана помогло эмиру сохранить власть. Потеряв доверие к слугам, Ибрахим казнил их и взамен купил других рабов.

«Он отдал распоряжение о покупке рабов, — пишет ан-Нувайри, — и они были приобретены в большом числе. Он взял их на службу, дал им одежду и ходил с ними в походы, в которых они проявили храбрость, стойкость и силу» [298, т. 24, с. 129][251].

Некоторые из новоприобретенных рабов были сакалиба. Мы знаем это по тому, что через несколько лет Ибрахим, приняв на веру слова придворного звездочета о том, что его убьет дворцовый раб, приказал казнить фитйан.

«В 278 г. х. (15 апреля 891 — 2 апреля 892 г. — Д.М.), — читаем мы у ан-Нувайри, — Ибрахим узнал, что группа его слуг и сакалиба хочет убить его и его мать, и он перебил их всех до последнего» [298, т. 24, с. 129].

Рассказ ар-Ракика ал-Кайравани, возможно, несущий на себе отпечаток унаследованного от шиитских проповедников крайне негативного отношения к Аглабидам [603, с. 308–309], дополняет картину истребления сакалиба некоторыми подробностями. По словам ар-Ракика, сними (как, впрочем, и с остальными слугами) Ибрахим расправился со свойственной ему изощренной жестокостью. Одних сакалиба сбросили с крыши дворца, а затем оставили умирать на земле. Других Ибрахим приказал запереть в каком-то здании, рассчитывая, что они умрут от голода. Но сакалиба и смертью своей бросили эмиру вызов. В доме, где их заперли, нашли они меч; один из них перебил им остальных, а затем нанес смертельный удар и себе. Эмир, по словам ар-Ракика, был немало разочарован тем, что его план, по которому сакалиба обрекались на медленную и мучительную смерть, не осуществился [323, с. 211–212].

Об истреблении Ибрахимом фитйан говорят и другие авторы. Упоминания об этом событии мы встречаем также у Ибн 'Изари и в «Китаб ал-'Уйун». Последние два источника, правда, относят это событие к 279 г. х. (3 апреля 892 — 22 марта 893 г.) [105, т. 1, с. 122–123; 315, с. 132].

В рассказах источников о правлении Ибрахима II обнаруживаются еще два интересных эпизода, в которых фигурируют сакалиба. Один из них связан с факихом Абу-л-'Аббасом Ибн Талибом. Занимая в 880/81–888 гг. должность главного судьи Кайруана, Абу-л-'Аббас осудил злоупотребления Ибрахима и был смещен с должности и брошен в темницу, где впоследствии замучен по приказу эмира. Ибрахим, любивший, как мы видели, подвергать своих противников унижениям и мукам, несколько раз вызывал Ибн Талиба из тюрьмы, устраивая ему диспуты с другими, угодными ему факихами. Один из них, Хамдис ал-Каттан, будучи приглашен на диспут, неожиданно попросил слова и во всеуслышание заявил, что воля Аллаха выше приказа эмира.

«Тогда, — повествует Хамдис, рассказ которого приводит в своем сборнике биографий «Упорядочение познаний и приближение путей к знанию о выдающихся ученых маликитского толка» («Тартиб ал-Мадарик ва Такриб ал-Масалик ли Ма'рифат А'лам Мазхаб Малик») судья 'Ийад (1083–1149), — фата Б'лаг встал и в гневе направился ко мне, чтобы разделаться со мной, однако эмир сказал ему что-то на "языке сакалиба" (би-с-саклабиййа), и он остановился» [280, т. 2, с. 210].

Очень похожий эпизод произошел через несколько лет с другим факихом, который в источниках обычно именуется Ибн ал-Банна'. Этот человек занимал некоторое время должность судьи одного провинциального города, но конфликт с местной знатью привел к его смещению. Наместник города отправил Ибн ал-Банна' в столицу Аглабидов Раккаду, где он должен был предстать перед судом эмира. Во время суда «Ибн ал-Банна' ясно изложил свои мысли и разоблачил возведенную на него хулу. Ибрахим тогда поднял голову и сказал фата Б. лагу на "языке сакалиба" (би-с-саклабиййа): «Я вижу, этот человек (он имел в виду Ибн ал-Банна') считает нужным, чтобы калансувва (головной убор. — Д.М.) судьи (он имел в виду Ибн 'Абдуна[252]) была снята и надета на его голову». Вслед за этим он определил его писцом к своему судье 'Исе Ибн Мискину» [289, т. 2, с. 158–159; 50, с. 372][253].

Говоривший на «языке сакалиба» слуга Б.лаг был, разумеется, саклаби. По обнаруживающимся время от времени в источниках упоминаниям можно составить некоторое представление о его карьере и роли при дворе. Согласно Ибн ал-Аббару, Б.лаг однажды не пустил поэта Бакра Ибн Хаммада ат-Тахарти к Ибрахиму, объяснив, что эмир проводит время со своими наложницами [239, т. 1, с. 173]. В 267 г. х. (12 августа 880 — 31 июля 881 г.), когда на Аглабидское государство напал сын Ахмада Ибн Тулуна ал-'Аббас, Б.лаг был послан с большим войском к Триполи, чтобы вместе с главнокомандующим Ибн Курхубом ударить по нападавшим [285, с. 246; 626, ч. 3, с. 58]. Судья 'Ийад сообщает, что в самом начале правления Ибрахима Б.лаг, фигурирующий уже как вольноотпущенник эмира, удерживал своего повелителя от немедленной расправы с упомянутым выше Ибн Талибом [280, т. 2, с. 196]. Наконец, имя Б.лага помещалось на чеканенных при Ибрахиме монетах [603, с. 351, прим. 4]. Суммируя показания источников, можно заключить, что Б.лаг начал служить Ибрахиму еще до его прихода к власти. Уже в первые годы правления эмира он, как мы видели, был доверенным слугой, причем не рабом, а вольноотпущенником. Кроме того, придя к власти, Ибрахим сделал Б.лага кем-то вроде андалусского хаджиба. Б.лаг охранял покои правителя, неотлучно находился подле него, готовый уничтожить любого смутьяна, а также выполнял особые, ответственные поручения, в том числе и связанные с командованием войсками.

О том, что мог представлять собой язык, на котором эмир общался с Благом, мы поговорим в главе 5, посвященной культуре сакалиба. Применительно же к аглабидскому двору важно отметить две вещи. С одной стороны, маловероятно, чтобы эмир стал учить чужой язык из-за одного-единственного раба. Следовательно, сакалиба при дворе Ибрахима были многочисленны и сохраняли свой язык. С другой стороны, интересно также, почему эмир взялся за изучение языка. Очевидно, прежде всего, чтобы при разговоре со слугами его слова оставались непонятными для всех остальных. Кроме того, зная почти маниакальную подозрительность Ибрахима, можно предложить и иное объяснение: постоянно опасаясь заговора, эмир хотел знать о своих слугах как можно больше, чтобы быть лучше подготовленным к отражению возможной угрозы.

Как закончилась жизнь Б.лага — неизвестно. Возможно, и он был казнен вместе с остальными сакалиба, если, конечно, дожил до этого времени. Для замены казненных слуг были куплены рабы-негры. Их было, как считают Ибн 'Изари и Ибн Халдун, пять тысяч [105, т. 1, с. 123; 277, т. 4, с. 123], что, разумеется, гораздо правдоподобнее, чем явно нереальная цифра ан-Нувайри — сто тысяч [298, т. 24, с. 131–132]. Между тем расправа Ибрахима с сакалиба не положила конец их присутствию при аглабидском дворе. Мы знаем, что сакалиба служили преемнику Ибрахима эмиру 'Абдуллаху II (902–903). 27 июля 903 г. этот эмир был убит своими слугами — евнухами [300, с. 152] сакалиба [248, т. 6, с. 415; 282, т. 1, с. 230; 239, т. 1, с. 175; 32, т. 2, с. 304; 277, т. 4, с. 205]; согласно всем процитированным авторам (кроме не называющих число убийц ан-Ну'мана и Ибн Халдуна), их было трое, по Ибн 'Изари и Ибн ал-Хатибу — двое [105, т. 1, с. 134; 312, с. 37]. Сын 'Абдуллаха Зийадатуллах, которому принесли голову убитого эмира, разгневался и приказал немедленно казнить евнухов[254].

Зийадатуллах III (903–909) был последним аглабидским эмиром. Восстание берберов-кутама, приведшее, в конце концов, к созданию Фатимидского государства, набирало силу, и в 909 г. Зийадатуллах был вынужден оставить свою столицу Раккаду и бежать на восток. Фатимидский судья ан-Ну'ман (ум. в 974 г.) рисует впечатляющую картину отъезда эмира:

«Он (Зийадатуллах. — Д.М.) отобрал из рабов своих (мин абидихи), евнухов/слуг (хадам[255]) сакалиба, тысячу человек и опоясал каждого из них кушаком с тысячью динаров внутри, ибо боялся соединять все ноши со своими деньгами в одну» [300, с. 234; ср.: 105, т. 1, с. 167; 298, т. 24, с. 147; 312, с. 43; 235, с. 41].

Слова о тысяче слуг-сакалиба, разумеется, нельзя воспринимать буквально. Прежде всего, сакалиба были не единственными слугами, сопровождавшими Зийадатуллаха. Кроме того, цифра, как и многие другие, представляется явно завышенной. Вместе с тем заслуживают внимания два факта: во-первых, сакалиба, очевидно, было довольно много, во-вторых, именно на них, как на наиболее доверенных слуг, пал выбор Зийадатуллаха.

О судьбе слуг Зийадатуллаха, ушедших с ним на восток, в источниках сохранилась некоторая информация. Когда караван остановился в Египте, какой-то гулам украл тысячу динаров и скрылся. Покинув Египет, Зийадатуллах остановился в Рамле. Там местные аристократы предложили эмиру продать им рабов, но он отказался. Затем в ар-Ракке местный мухтасиб обвинил Зийадатуллаха в том, что он занимается с евнухами развратом. В конце-концов евнухи сакалиба были проданы, и больше мы о них уже ничего не знаем [300, с. 266–267; 298, т. 24, с. 152].

До сих пор речь шла исключительно о сакалиба, служивших при дворе. Между тем в государстве Аглабидов мы встречаем и слуг-сакалиба в частном владении. Один раб-саклаби служил упомянутому выше судье Кайруана Ибн Талибу. Рассказ, в котором упоминается этот слуга, можно найти у ал-Малики (ум. в 1047/48 г.) и 'Ийада [289, т. 1, с. 380–381; 280, т. 2, с. 201–202 соотв.]; оба авторы по нескольку раз пишут саклаби, и это чтение следует, очевидно, предпочесть предлагаемому более поздним автором ад-Даббагом (1208/09 — 1296/97) варианту сикилли [234, с. 171][256]. Небезынтересно отметить, что саклаби этого рассказа характеризуется как гулам, а у 'Ийада страницей ранее гулам определенно противопоставляется хадиму как нескопец — скопцу; фа иштара ла-ху хадиман ва гуламан [280, т. 2, с. 200]. По крайней мере, двое саклаби служили знаменитому шиитскому проповеднику Абу 'Абдуллаху; о них речь пойдет в рассказе о сакалиба в Фатимидском государстве.

1. В дофатимидском Египте

История сакалиба в дофатимидском Египте важна не только как самостоятельный объект исследования. слуг-сакалиба широко использовались в Фатимидском государстве и до перемещения его центра в Египет, и после. Переехав в Египет, фатимидский двор удалился от мусульманской Испании, бывшей главным поставщиком невольников-сакалиба. Между тем, как мы увидим далее, при фатимидском дворе в Каире оставалось много слуг-сакалиба. Встает вопрос: использовали ли фатимидские халифы Египта сакалиба потому, что продолжали придерживаться старой практики, или потому, что это было распространено в Египте и до них, и они переняли местную традицию?

Сторонником идеи о преемственности в этом отношении между дофатимидскими правителями Египта и Фатимидами выступает Б. Дж. Бешир. По его мнению, у Ихшидидов были составленные из сакалиба войска, которые Фатимиды впоследствии унаследовали и взяли на свою службу [416, с. 41].

Наши сведения о сакалиба в дофатимидском Египте весьма скудны. Только у Ибн Са'ида, на которого ссылается Бешир, мы встречаем упоминания о нескольких сакалиба на службе у Ихшидидов.

«Были у него многочисленные гуламы и свита, — пишет Ибн Са'ид о Мухаммаде Ибн Тугдже ал-Ихшиде (935–946), — а первенство среди них имели Большой Бадр, Шадин ас-Саклаби, Мунджих ас-Саклаби, Кафур Негр, Фатик не-евнух, Бушра и другие. Когда же приказал он взять под стражу 'Умрана Ибн Фариса, назначил он хаджибом своего гулама Фатика ар-Руми» [125, с. 14].

Не думаю, чтобы на основании упоминаний о двух гуламах можно было делать вывод о наличии войск. Мухаммад Ибн Тугдж оставил после себя три тысячи гуламов, однако то были негры, румийцы и потомки рабов [125, с. 44]. В войске ал-Ихшида служили многочисленные гуламы-тюрки. О Кафуре (966–968) мы также читаем в источниках, что он брал в войско негров, тюрок, румийцев и потомков рабов [298, т. 28, с. 55; 286, т. 2, с. 27; 271, т. 4, с. 6]. При этом по крайней мере один из двух саклаби, упомянутых Ибн Са'идом, Шадин, был приобретен не ал-Ихшидом; немного ранее он упоминается как гулам 'аббасидского визиря Абу-л-Фадла Ибн Джа'фара [125, с. 14]. Можно представить себе, что визирь подарил или продал Шадина ал-Ихшиду.

Таким образом, у ал-Ихшида были не войска, составленные из сакалиба, а самое большее несколько гуламов, приобретенных иногда случайно и входивших в свиту из людей разного происхождения. Эти люди, в том числе и двое саклаби, не столько служили во дворце, сколько сопровождали ал-Ихшида и выполняли его поручения [125, с. 28, 33, 37]. Шадин служил впоследствии преемнику ал-Ихшида Оногуру (946–960); в начале 946 г. он командовал карательными войсками, посланными против наместника ал-Ашмунайна [285, с. 312].

Других данных о сакалиба в дофатимидском Египте нет. Нельзя, конечно, на этом основании напрочь отрицать их присутствие; можно вспомнить показание Ибн Хордадбеха о том, что невольников-сакалиба везли из Андалусии в Машрик через Египет. В то же время при дворе правителя сакалиба, по-видимому, были малочисленны и растворялись в общей массе рабов, среди которых больше всего было негров и румийцев. Приобретать многочисленных невольников-сакалиба египетский двор стал лишь с фатимидских времен.

2. В Фатимидском государстве

Первые сведения о рабах-сакалиба на службе у Фатимидов относятся к тому времени, когда их государства еще не существовало. Как говорилось выше, двое саклаби служили проповеднику и фактическому основателю государства Абу 'Абдуллаху Шииту. Об одном из них мы читаем в сборнике биографий «Сады для душ в [рассказе о] разрядах ученых Кайруана и Ифрикии» («Рийад ан-Нуфус фи Табакат 'Улама' ал-КаЙраван ва Ифрикийа») ал-Малики. Говоря о факихе Са'иде Ибн ал-Хаддаде, ал-Малики упоминает о его встрече с Абу 'Абдуллахом:

«Шиит сказал саклаби: "Если люди соберутся, впусти их ко мне". Когда Са'ид Ибн ал-Халдад явился, он (саклаби. — Д.М.) разрешил ему войти. Но едва он вошел, [Абу 'Абдуллах] сказал саклаби: «Разве не говорил я тебе: если соберутся люди, впусти их?» Саклаби ответил: "Вот все, кто пришел, а я выполнил то, что ты мне приказал"… Саклаби сделал так потому, что ему понравились слова Са'ида, да пребудет над ним милость Аллаха. Тот саклаби был мусульманином. Впоследствии Шиит казнил его за то, что он похвалил Са'ида» [289, т. 2, с. 63].

О другом саклаби на службе у Абу 'Абдуллаха рассказывается в воспоминаниях Джа'фара, хаджиба первого фатимидского халифа ал-Махди (909–934). Рассказывая о взятии войсками Абу 'Абдуллаха Сиджильмассы (909), Джа'фар упоминает о следующем эпизоде:

«Увидев, что отряд (воины Абу 'Абдуллаха. — Д.М.) приближается к дому, мы вышли к ним и обнаружили среди этих людей евнуха-сакляби, к которому, как мы заметили, они относились с большим почтением и обращались за приказами. То был гулам Абу 'Абдуллаха Бушра, известный как ал-Икиджани, которого [Абу 'Абдуллах] в тот день подарил ал-Махди. Абу 'Абдуллах купил Бушру в Икиджане, местечке в землях племени кутама, где он поселился, когда приехал в эту страну… Бушра спросил, как нас зовут, и мы представились. Затем мы спросили, как его имя, и он назвал его, сказав: «Слава Аллаху, стал я теперь одним из ваших людей, ибо Господин Вождь — так величали Абу 'Абдуллаха в землях кутама — подарил меня господину нашему ал-Махди»[257].

Бушру нельзя отождествлять с саклаби, упомянутым в предыдущем фрагменте. Последний был казнен по приказу Абу 'Абдуллаха, а Бушра, как мы увидим, пережил своего бывшего господина. К сожалению, мы ничего не знаем о ранних этапах карьеры Бушры, однако, должно быть, началась она не в Икиджане. Икиджан был удаленным местом, где Абу 'Абдуллах разбил свой лагерь, и маловероятно, чтобы там существовал рынок рабов. Между тем сам Бушра утверждал, что Абу 'Абдуллах купил его именно в Икиджане. Думается, неизвестный прежний хозяин Бушры приобрел его в Кайруане, где был рынок рабов [55, с. 307; ср.: 495, с. 207], а затем привез в Икиджан. Там Бушра и стал слугой Абу 'Абдуллаха.

Бушра был, видимо, первым саклаби на службе у Фатимидов. Он участвовал в церемонии провозглашения 'Убайдуллаха ал-Махди халифом [55, с. 307], а впоследствии, как мы увидим далее, служил и ал-Махди, и следующему фатимидскому халифу ал-Ка'иму (934–945). Между тем пока мы видим в источниках лишь его одного. Интеграция сакалиба в Фатимидское государство еще только предстояла.

Как мы видели в рассказе о сакалиба в государстве Аглабидов, Зийадатуллах, покинув Раккаду, взял с собой лишь избранных слуг. Многие слуги, следовательно, остались в Раккаде; среди них были негры, наложницы и, что особенно важно для настоящего исследования, некоторые сакалиба. После отъезда Зийадатуллаха охваченные страхом слуги начали разбегаться [300, с. 236–237]. Войдя в Раккаду, Абу 'Абдуллах приказал собрать всех дворцовых слуг. По некоторым, хотя и не заслуживающим полного доверия, сведениям, чернокожие рабы были перебиты [108, с. 8; 105, т. 1, с. 150][258]; об остальных ничего не сообщается, но они, видимо, получили приказ оставаться в Раккаде и ждать приезда ал-Махди. Когда же 'Убайдуллах приехал из Сиджильмассы в Раккаду, сакалиба вместе с другими рабами привели к нему, и он определил каждого на службу [290, с. 35].

Таким образом, в отношении сакалиба наблюдается преемственность между Аглабидским и Фатимидским государствами. сакалиба продолжали служить во дворце, причем принадлежали к наиболее приближенным к ал-Махди слугам. Так, они занимали должность носителя солнцезащитного зонта (сахиб ал-мизалла), имевшую в фатимидском ритуале особое значение, так как зонт был одним из символов халифской власти[259]. Мы знаем, что над головой ал-Махди солнцезащитный зонт носил Мас'уд ас-Саклаби, которого впоследствии сменил Гурс ас-Саклаби [34, с. 13; 108, с. 17].

Подобно аглабидскому Б.лагу, фатимидские сакалиба не только служили во дворце, но и выполняли различные ответственные поручения за его пределами. Однажды ал-Махди направил одного из сакалиба разрешить спор между берберами-кутама по поводу земельных участков [290, с. 37]; в другой раз какой-то саклаби был послан набирать людей в войско, причем имел все необходимые полномочия и разрешение применять в случае необходимости силу. Миссия, однако, закончилась неудачей [289, т. 2, с. 381–382].

Служба сакалиба в государстве состояла не только в выполнении ими особых поручений. Иногда они занимали и различные посты в администрации. Так, в 314 г. х. (19 марта 926 — 7 марта 927 г.) Сабир ас-Саклаби, вольноотпущенник одного аглабидского вельможи, был назначен наместником Кайруана взамен Насима, слуги, нисба которого неизвестна [105, т. 1, с. 191].

В первые годы истории Фатимидского государства сакалиба играли важную роль в командовании войсками и особенно флотом. В 920 г. Сулайман ас-Саклаби[260] был назначен одним из командующих флотом, посланным на помощь действовавшему в Египте фатимидскому войску. Эта эскадра, однако, была разбита флотом, прибывшим в Египет из Тарсуса, а Сулайман попал в плен. Его провели по Александрии, после чего он, по одним сведениям, умер в тюрьме [248, т. 6, с. 501; 298, т. 23, с. 55; 277, т. 4, с. 39; 288, т. 1, с. 71], а по другим — был послан в Багдад и казнен там по приказу 'аббасидского халифа ал-Муктадира (908–932) [158, с. 45–46; 311, с. 72–73].

Другие сакалиба вели фатимидские эскадры против Италии. Мас'уд, очевидно, бывший носитель солнцезащитного зонта, взял Санта-Агату[261]. В 315 г. х. (3 марта 927 — 24 февраля 928 г.) Сабир, упомянутый выше, напал с флотом на итальянское побережье [105, т. 1,с. 192][262]. В 316 г. х. (25 февраля 928 — 13 февраля 929 г.) Сабир предпринял еще один поход на Италию, взяв контрибуцию с Салерно и Неаполя, а затем вместе с мусульманскими войсками Сицилии успешно действовал в Калабрии, овладев, в частности, Таранто [105, т. 1, с. 193; 39, с. 170; 298, т. 24 с. 368; ср.: 248, т. 7, с. 25]. Отдохнув на Сицилии, Сабир в 317 г. х. (14 февраля 929 — 3 февраля 930 г.) снова выступил в поход на Калабрию [105, т. 1, с. 194; 39, с. 170].

Интересные данные о морских походах Сабира сообщает поздний, но прекрасно осведомленный исмаилитский автор Идрис ал-Кураши (саййиду-на Идрис, ум. в 1468 г.). Согласно ему, Сабир покинул ал-Махдиййу в июне-июле 928 г. и не возвращался до конца 930 — начала 931 г. [311, с. 71]. Флот Сабира, очевидно, все это время базировался на Сицилии, где отдыхали после набегов воины и хранилась добыча.

Не менее значимой была и роль сакалиба в войске. Слуга-саклаби Майсур ас-Саклаби, например, в 323 г. х. (11 декабря 934 — 29 ноября 935 г.) совершил поход в Магриб [300, с. 332; 232, с. 812, 845; 105, т. 1, с. 209; 46, с. 90–92; 298, т. 24, с. 115; 277, т. 4, с. 40]. В 324 г. х. (30 ноября 935 — 18 ноября 936 г.) он вернулся в Кайруан [277, т. 4, с. 40].

Столь широкое привлечение сакалиба к военным и государственным делам мы видим впервые. Что заставило ал-Махди так часто прибегать к их помощи? Ответ на этот вопрос заключается, видимо, в том, что 'Убайдуллаху после прихода к власти было жизненно необходимо наладить нормальное функционирование государственного механизма. Система управления при ал-Махди и первых Фатимидах отличалась большой централизованностью, видимо, не только потому, что доктрина имамата предполагала абсолютную власть имама в политике, как отмечает Ф. Дашрауи [442, с. 298], но и потому, что ал-Махди, оказавшись со сравнительно немногочисленными сторонниками во главе целой страны, население которой исповедовало ислам совершенно иного толка, не мог не сосредоточить всю власть в своих руках. Однако для того чтобы приводить свои решения в исполнение, ал-Махди, разумеется, нужны были абсолютно преданные ему люди. Но людей не хватало. Даже на берберов-кутама после мятежей, последовавших за убийством Абу 'Абдуллаха Шиита, полностью полагаться было нельзя. Ал-Махди оставил на службе многих аглабидских чиновников [442, с. 127], создал гвардию из негров и румийцев [300, с. 303; 310, с. 65; 312, с. 51]. Использовал он, разумеется, и дворцовых слуг, в частности сакалиба. Чуждые и местному населению, и берберам-кутама, они были всецело преданы халифу. Заметим, что сакалиба, служа во дворце, были постоянно на виду у ал-Махди, и он имел возможность лично проверить их способности и деловые качества, убедиться в их искренности и преданности. Первоначально ал-Махди, видимо, давал дворцовым слугам разовые поручения, затем стал назначать их на посты в войске и администрации, а также на флоте.

Назначение слуг-сакалиба на различные посты за пределами дворца практиковалось и в последующие годы. Довольно важным этапом в этом отношении стало участие сакалиба в борьбе против восстания

Махлада Ибн Кайдада (Абу Йазида) в 944–947 гг. Уже на начальном этапе войны двое слуг-саклаби, Бушра и Майсур, командовали высланными против повстанцев войсками. В августе-сентябре 944 г. отряды Бушры и Майсура вышли из ал-Махдиййи. В начавшейся вскоре борьбе Бушру и Майсура ждали разные судьбы. Бушра со своими войсками занимал позиции возле Баджи и, когда отряды Абу Йазида приблизились, вступил с ними в бой. Восставшие, однако, одержали победу, и Бушра отступил в Тунис, а затем в Сусу. Закрепившись там, он смог разгромить крупный отряд восставших. Между ноябрем 944 и началом февраля 945 г. Суса была взята сторонниками Абу Йазида; источники, к сожалению, не сообщают, какую роль сыграл Бушра в этих событиях. Возможно, он еще до этого ушел в ставку халифа; следующее по времени упоминание о нем относится к зу-л-ка'да 334 г. х. (4 июня — 2 июля 946 г.), когда он находился с новым халифом Исма'илом ал-Мансуром (945–952) в Кайруане [311, с. 182]. 12 декабря 946 г. он принял участие в сражении при Маккаре. В первой половине следующего года Бушра, судя по всему, оставался с ал-Мансуром; 22 августа 947 г. он, вместе с другим слугой-саклаби — Кайсаром, — был послан против отдельных отрядов мятежников[263].

Менее удачливым полководцем оказался Майсур. Некоторое время он с войсками стоял между ал-Махдиййей и Кайруаном. Когда Абу Йазид взял Кайруан, Майсур двинулся против него. 2 ноября 944 г. Майсур проиграл решающее сражение и был убит берберами из племени Бану Камлан, заключившими тайное соглашение с Абу Йазидом.

В рассказах источников о борьбе фатимидских халифов со сторонниками Абу Йазида упоминаются и некоторые другие сакалиба. Саклаби Тарик сопровождал халифа ал-Мансура, и тот, как мы знаем, остановился однажды в его палатке, когда в начале 335 г. х. (2 августа 946 — 22 июля 947 г.) фатимидские войска вошли в земли берберов-санхаджа [108, с. 29]. Впоследствии, видимо, в середине шавеала того же года (май 947) он вместе с другим слугой-саклаби, Васифом, был послан против крепости Кал'ат Шакир. Крепость вскоре пала, после чего ал-Мансур вновь призвал к себе Тарика, а Васиф был послан против Кал'ат 'Укар, которой ему также удалось овладеть [311, с. 244–247]. Кайсар ас-Саклаби взял Гадируан [108, с. 32; 311, с. 244], а затем вместе с другим слугой-саклаби, Шафи', принимал участие в осаде Кал'ат Кийана [311, с. 244]. По сообщению ал-Макризи (1364–1442), под Кал'ат Кийана был и другой слуга-саклаби, Хафиф [158,с. 156]. Следующее упоминание о нем относится к сафару 336 г. х. (22 августа — 22 сентября 947 г.), когда он вместе с другим слугой-саклаби, Масруром, привел ал-Мансуру подкрепления, набранные из берберов-кутама [158, с. 172; 108, с. 30]. Впоследствии Масрур сопровождал ал-Мансура на пути в Тахерт и был назначен наместником этого города [158, с. 172][264].

До нас дошли весьма интересные сведения о том, откуда привезли Тарика и Кайсара. В одном источнике конца X в. мы читаем, что при Исма'иле ал-Мансуре несколько слуг-сакалиба подверглись однажды наказанию; то были Кайсар, Музаффар, Тарик и другие сакалиба из Булгара [290, с. 41][265]. Первое побуждение, конечно, — видеть в этих людях невольников из Волжской Булгарии, но такую трактовку нельзя считать единственно возможной. Писавший в середине X в. ал-Истахри, как отмечалось выше (см.: часть I, гл. 2), называл Дунайскую Болгарию Булгар ад-Дахили. Применение названия Булгар к Дунайской Болгарии можно встретить и у других авторов [310, с. 123, 142, 143, 148, 205, 206; 248, т. 7, с. 423; 271, т. 4, с. 118]. Отождествление Булгара этого фрагмента с Дунайской Болгарией представляется более вероятным. Прежде всего, рабы с Балканского полуострова поставлялись в Африку (об этом см.: часть III, гл. 1), тогда как невольникам из Волжской Булгарии для того, чтобы попасть в Магриб, надо было проделать намного более долгий путь и, наверное, не раз сменить владельцев. К тому же, сами дунайские болгары, как отмечалось выше, пытались наладить контакты с Фатимидами[266]. Поэтому более вероятно, что Тарик, Кайсар и Музаффар были невольниками из Дунайской Болгарии, хотя нельзя, конечно, безоговорочно отвергать и возможность альтернативной трактовки.

Наряду с сакалиба, упомянутыми выше, в рассказах источников упоминается и еще один слуга, сведения о котором не вполне ясны, а иногда даже противоречивы. Ибн Хаммад (1150–1230) и ал-Макризи именуют его М.дам (видимо, Мудам) [108, с. 23; 148, с. 153, 173], Ибн ал-Асир — М.зам [248, т. 7, с. 199][267], Ибн Халдун — М.рам [277, т. 4, с. 44], а у Идриса мы видим форму Кидам, которую Ф. Дашрауи интерпретирует как Кудам [311, с. 177, 203, 215, 261, 291; 442, с. 191][268]. Есть затруднения и в определении нисбы. И. Грбек, писавший в начале 50-х гг., считал, что варианты сикилли и саклаби одинаково возможны [491, с. 555]; следует оценить его прозорливость, поскольку на тот момент были опубликованы только труды Ибн Хаммада, Ибн ал-Асира и Ибн Халдуна, из которых первый вообще не указывает нисбу, а остальные пишут сикилли. Между тем в последующие годы были изданы и другие важные источники — «Большая следующая история» («Ат-Тарих ал-Кабир ал-Мукаффа») ал-Макризи и «Наилучшие известия» («'Уйун ал-Ахбар») Идриса, где об интересующем нас слуге также заходит речь. Ал-Макризи пишет саклаби, а Идрис — саклаби с долгим вторым алифом, что исключает возможность путаницы. Но открытие новых источников отнюдь не снимает проблемы: написание саклаби встречается в трудах более поздних авторов.

Обычное предпочтение более ранних источников в данном случае не совсем оправданно. Трактаты Ибн ал-Асира и Ибн Халдуна так же компилятивны, как и сочинения ал-Макризи и Идриса, и основной вопрос состоит скорее в том, кто имел в своем распоряжении лучшие источники. В этом отношении предпочтение следует, кажется, отдать ал-Макризи и Идрису. Как показывают данные выше ссылки, Ибн ал-Асир и Ибн Халдун упоминают о слуге лишь по разу, причем последний явно ошибается, считая, что в 335 г. х. (2 августа 946 — 22 июля 947 г.) М.рам был назначен наместником ал-Махдиййи. Это утверждение противоречит и данным других источников[269], и логике, так как ал-Мансур назначил слугу наместником, когда покидал Кайруан, и, следовательно, должен был оставить кого-то управлять именно этим городом. В то же время ал-Макризи упоминает о Мудаме дважды, а Идрис и того больше — пять раз. Очевидно, ал-Макризи и Идрис имели в своем распоряжении более подробные источники, и, следовательно, доверять лучше той нисбе, которую указывают они. Разумеется, было бы предпочтительнее иметь более ранние данные.

Первое упоминание об интересующем нас слуг-саклаби относится к 10 июня 946 г., когда он во главе людей, называемых ал-маркусиййун[270], защищает ворота Кайруана Баб Асрам [311, с. 177]. Когда в августе того же года повстанцы были отброшены от города, ал-Мансур, отправляясь преследовать их, назначил его наместником Кайруана; именно в этой связи говорят о нем Ибн ал-Асир и Ибн Халдун, а до них — Ибн Хаммад [248, т. 7, с. 199; 277, т. 4, с. 44; 108, с. 23 соотв.; ср.: 158, с. 153; 311, с. 203]. На посту наместника Кайруана слуга оставался, по-видимому, больше года. 11 декабря 946 г. он направил ал-Мансуру донесение об умонастроениях в Кайруане [311, с. 215], а халиф в августе 947 г. послал ему реляцию об окончательной победе над повстанцами [108, с. 31; 311, с. 261]. Думается, саклаби вполне справлялся с возложенными на него обязанностями. Мы незнаем ни о каких волнениях в Кайруане; кроме того, слуга выполнил и приказ халифа о постройке нового дворца ал-Мансуриййи [158, с. 173; 311, с. 291].

В ходе борьбы Фатимидов со сторонниками Абу Йазида произошел и еще один эпизод, который никак нельзя обойти вниманием. 27 или 28 марта 947 г. ал-Мансур внезапно напал на лагерь повстанцев в горах и разгромил их. Одержав победу, его воины сразу бросились грабить лагерь врага и захватили огромную добычу. Видя это, ал-Мансур, как пишет ал-Макризи, «приказал группе сакалиба убивать всякого, у кого найдется хоть что-то из добычи, ибо они (воины. — Д.М.) увлеклись грабежом, покинули его (халифа. — Д.М.) и рассеялись, так что с ним (халифом. — Д. М.) осталась лишь горстка людей» [158, с. 157; ср.: 311, с. 232].

Данный фрагмент открывает новую грань в истории фатимидских сакалиба. Мы видим, что в борьбе против Махлада Ибн Кайдада принимали участие не только несколько слуг-саклаби, командовавших войсками по поручению халифа, но целый отряд их. Этот отряд был достаточно многочислен и силен, чтобы остановить грабеж, а состоявшие в нем люди пользовались большим доверием халифа, судя по тому, что он поручил им карать своих собственных воинов.

Это первое известное мне упоминание о наличии в Фатимидском государстве особого отряда сакалиба. Некоторые ученые полагают, что такой отряд появился раньше. По мнению Л. А. Семеновой, например, славяне составляли основную часть созданной ал-Махди гвардии рабов [386, с. 118]. Ф. Дашрауи отождествляет сакалиба с упомянутыми выше маркусиййун, а при описании сражения под Кайруаном 5 июня 946 года говорит, что халиф дрался как лев, ведя в бой свою славянскую гвардию [442, с. 190]. Думается, однако, что говорить о «славянской гвардии» применительно к данному периоду не вполне справедливо. Ал-Махди, как мы уже видели, составил гвардию рабов из негров и румийцев, и 'абид, которых мы встречаем в рассказах источников об этом времени, никак нельзя отождествлять с сакалиба. Что касается утверждения Дашрауи, то оно построено на описании сражения у Кайруана в трактате Идриса, но последний говорит лишь, что с халифом осталось «двадцать всадников из числа его евнухов», один из которых, саклаби, держал над его головой солнцезащитный зонт[271].

Приведенные примеры говорят о том, что в оценке роли отряда сакалиба в фатимидском войске легко допустить ошибку. Поэтому следует крайне осторожно подходить к этому вопросу и говорить о сакалиба только там, где они действительно упоминаются в источниках. Но в источниках ничего не говорится об участии особого отряда сакалиба в боевых действиях; единственное упоминание о нем приведено выше. Эти факты подсказывают следующее видение роли сакалиба: они составляли свиту халифа и все время находились рядом с ним. Халиф же мог дать отдельным слугам-саклаби какие-то поручения или сформировать из них особый отряд, опять-таки для выполнения специальных задач. В военном отношении сакалиба, таким образом, можно охарактеризовать как вооруженную свиту; мы вернемся к этому вопросу при рассказе о сакалиба в Египте.

По словам И. Грбека, борьба с Абу Йазидом стала для сакалиба «лучшей военной школой и испытанием их верности и деловых качеств» [491, с. 554]. Испытание они прошли довольно успешно. Ни один слуга-саклаби, как можно судить на основании данных источников, не изменил Фатимидам; кроме того, сакалиба доказали, что им можно доверять и довольно сложные задания, например, командование войсками. Именно этим, очевидно, объясняется присутствие сакалиба в дальнейшем при фатимидском дворе, где они продолжали занимать важные должности.

Среди сакалиба, служивших Фатимидам в описываемый период, следует указать, прежде всего, на человека по имени Джаузар. Изучение истории сакалиба, да и вообще слуг в Фатимидском государстве, немыслимо без обращения к его биографии. Джаузар начал служить Фатимидам сразу после вступления 'Убайдуллаха ал-Махди в Раккаду, и его долгая карьера придворного оборвалась только в 973 г., когда он умер, направляясь вместе с халифом ал-Му'иззом (952–975) в Каир. С именем Джаузара, таким образом, связан весь тунисский период истории Фатимидского государства. К тому же мы очень хорошо осведомлены о карьере этого человека — главным образом благодаря его писцу и протеже Абу 'Али Мансуру ал-'Азизи, составившему его жизнеописание[272]. Тем самым мы можем судить о Джаузаре не по отдельным эпизодам, а по довольно полному и связному рассказу современника, к тому же знавшего его лично.

О том, что Джаузар принадлежал к сакалиба, мы узнаем от него самого. В 973 г., когда ал-Му'изз во время переезда в Каир посетил уже смертельно больного Джаузара, тот, по сообщению присутствовавшего при этом Мансура, сказал: «Клянусь Аллахом, ваш раб ('абд) недостоин по своему положению того, что вы для него сделали, ибо я — лишь раб-саклаби, инородец ('абд саклаби а 'джами), и нет у меня иной добродетели, кроме того, что я раб ваш, повинующийся вашему праведному руководству» [290, с. 144]. В другом фрагменте, относящемся к более раннему времени, Мансур пересказывает содержание записки Джаузара к ал-Му'иззу: «И он (Джаузар. — Д.М.) говорит, что он — саклаби, инородец, не имеющий ни родственников, ни детей» [290, с. 131]. Саклаби именует Джаузара и ал-Макризи [158, с. 303].

Карьера Джаузара при фатимидском дворе началась сразу после вступления 'Убайдуллаха ал-Махди в Раккаду[273]. Мы уже видели, что бывшие слуги Аглабидов были тогда приведены к ал-Махди, и он определил их на службу. Среди этих слуг был и юный Джаузар. Согласно записанному Мансуром рассказу Джаузара, его направили служить в казну [290, с. 35], причем уже тогда считалось, что его ожидает блестящая карьера [290, с. 46]. Действительно, Джаузар начал быстро продвигаться по службе уже в правление ал-Махди.

Восхождение Джаузара началось со следующего эпизода. Как упоминалось выше, однажды ал-Махди направил какого-то слугу-саклаби уладить споры о земельных участках между берберами-кутама. Вернувшись, слуга рассчитывал получить денежное вознаграждение, но халиф лишь благословил его. Выйдя от халифа, слуга казался столь разочарованным, что Джаузар не преминул спросить его, в чем дело. Слуга ответил, что получил благословение халифа, но предпочел бы этому десять динаров. Джаузар тотчас предложил ему продать это благословение за двадцать динаров. Слуга согласился [290, с. 37–39].

Расчет Джаузара оказался верен. В Фатимидском государстве людей, признававших его правителей истинными имамами, способными давать благословение, ценили намного больше остальных. Демонстрация преданности со стороны Джаузара не осталась незамеченной. Узнав о том, что произошло, халиф наградил его сотней динаров и дорогой одеждой, но еще важнее было то, что Джаузара заметили. «С того времени, — рассказывает Мансур, — его (Джаузара. — Д.М.) дела шли все лучше, а положение при дворе становилось все выше» [290, с. 39]. Джаузар начал быстро подниматься над другими дворцовыми слугами. Первое важное поручение он получил в 910 г., когда управлял дворцом во время одного похода будущего халифа ал-Ка'има [290, с. 39][274]. Через несколько лет, в 314 г. х. (19 марта 926 — 7 марта 927 г.), когда упомянутый выше Насим был смещен с поста наместника Кайруана, держать его под стражей было поручено Джаузару [105, т. 1, с. 191].

В правление ал-Ка'има (934–945) начался новый этап в карьере Джаузара, который был назначен главным казначеем, заведующим складами тканей и одежды и, что особенно важно, посредником между халифом и его приближенными — сафиром [290, с. 39][275]. Должность сафира, как указывает Ф. Дашрауи, была исключительно важной. Сафир был ближайшим помощником халифа, и в этом смысле его положение напоминало положение 'аббасидского визиря (в описываемое время поста визиря в Фатимидском государстве не существовало). Кроме того, все контакты халифа с приближенными устанавливались через Джаузара, и это делало его подобным андалусскому хаджибу. Таким образом, оставаясь формально дворцовым слугой и не принадлежа к чиновничеству, Джаузар фактически занимал высшую государственную должность и был человеком, наиболее приближенным к халифу [442, с. 306].

Джаузар пользовался полным доверием фатимидских халифов. Лишь ему, например, было открыто имя будущего наследника ал-Ка'има [290, с. 40]. Когда же ал-Ка'им почувствовал приближение смерти, он наказал своему преемнику ал-Мансуру милостиво относиться к Джаузару. Мансур ал-'Азизи так передает их диалог: «Оставляю я тебе, — говорит ал-Ка'им, — бедного Джаузара (Джаузар ал-мискин), а ты заботься о нем, чтобы не унижали его после меня». «О господин мой, — отвечает ал-Мансур, — разве Джаузар не из нашего общества?» «Это правда, — говорит ал-Ка'им, — ибо любезен он душе моей» [290, с. 44; см. также: 311, с. 158].

При наследнике ал-Ка'има ал-Мансуре Джаузар продолжал занимать высокое положение при дворе. Во время борьбы Фатимидов против Абу Йазида ему было доверено важное поручение. Отправляясь в мае 946 г. на войну с Абу Йазидом, ал-Мансур назначил Джаузара наместником ал-Махдиййи и других подвластных себе территорий и передал ему ключи от всех сокровищниц [290, с. 44]. Согласно Идрису, Джаузар был наделен властью решать все вопросы [311, с. 158]. Когда после разгрома восстания ал-Мансур вернулся в ал-Махдиййу, Джаузар вышел ему навстречу [290, с. 52]. Халиф между тем вскоре переехал в недавно построенную ал-Мансуриййу, а Джаузар остался наместником ал-Махдиййи[276]. При этом статус его изменился: после победы над Абу Йазидом ал-Мансур дал Джаузару вольную, и тот сделался его вольноотпущенником [290, с. 51]. Будучи наместником ал-Махдиййи, Джаузар по-прежнему был наделен большими полномочиями; в одном из своих посланий к нему ал-Мансур пишет, что он должен был быть осведомлен обо всем, что делалось в ал-Махдиййи и в близлежащих местностях и принимать решения по всем вопросам. Контекст показывает, что речь шла прежде всего об обеспечении порядка [290, с. 69–70].

Высокое положение Джаузар занимал и при ал-Му'иззе, преемнике ал-Мансура. У Мансура ал-'Азизи мы читаем, что Джаузар переселился к ал-Му'иззу в ал-Мансуриййу, где жил в его резиденции «Морская обитель» (Дар ал-Бахр). Там Джаузар занимался в основном тем, что принимал донесения чиновников, разбирал их и передавал халифу [290, с. 85–86]. Очевидно, Джаузар выступал в той же роли, которую играл еще при ал-Ка'име, — в роли сафира, то есть управляющего дворцом и одновременно посредника между халифом и его подданными.

Джаузар пользовался расположением как ал-Мансура, так и ал-Му'изза — даже если сделать поправку на то, что рассказывающий об этом Мансур ал-'Азизи изображает своего патрона исключительно в положительных тонах. Халиф ал-Мансур послал однажды Джаузару в подарок тысячу динаров новой чеканки [290, с. 60]. Имя Джаузара появлялось в те годы на тканях тираз [290, с. 55, 88]. Ал-Му'изз во время переезда в Каир зашел к Джаузару в Адждабиййе, обнял и, с похвалой отозвавшись о его заслугах, попытался ободрить, призвать сопротивляться болезни [290, с. 143–144].

Джаузар служил фатимидским халифам более шестидесяти лет. Столь долгая карьера сама по себе была бы для любого придворного замечательным достижением, однако Джаузар на протяжении почти всего этого времени управлял дворцом. Объяснение такого успеха следует искать в личных качествах Джаузара, главным образом в его безграничной преданности халифам. Джаузар всегда стремился показать, что служит Фатимидам не потому, что он их раб, а потому, что действительно считает их имамами и достойными правителями, разделяет их убеждения. В начале своей карьеры Джаузар не поскупился и заплатил двадцать динаров за благословение халифа. Исмаилитской доктрине он следовал и далее, и в его жизнеописании мы читаем, что однажды ал-Му'изз направил ему на ознакомление трактат, содержавший суждения имамов по богословским вопросам [290, с. 85]. Другой не менее важной чертой поведения Джаузара было его обыкновение советоваться с имамами по всем вопросам[277]. Фатимидские халифы знали, что Джаузар не предпримет ничего без их позволения; кроме того, любое принятое решение приобретало больший вес, так как исходило от имама.

Влияние Джаузара при дворе определялось, разумеется, прежде всего его близостью к халифам. Но были и другие факторы. Джаузар располагал большими финансовыми средствами. Речь идет не только о том, что Джаузар долгое время заведовал казной; он и сам был богат. Мансур изображает своего покровителя бескорыстным человеком, готовым оставить все блага жизни во имя служения халифам. Между тем иногда он помимо своей воли показывает, каким было состояние Джаузара. Мы узнаем, например, что Джаузар посылал халифам большие суммы денег по меньшей мере дважды — один раз десять тысяч динаров [290, с. 47], затем сто двадцать две тысячи [290, с. 92][278]. Далее Мансур, описывая нестяжательство Джаузара, говорит, что у того было лишь одно земельное владение, подаренное ал-Махди [290, с. 99]. В другом месте, однако, Мансур, вспоминая разговор с ал-Му'иззом, сообщает, что наследство, оставленное Джаузаром, оценивалось в сто тысяч динаров, не считая одного икта' и многих земельных владений, видимо, принадлежавших к категории мулк [290, с. 147]. Однажды, когда Джаузару грозила потеря одного из этих владений, он обратился за помощью к халифу [290, с. 121]. Представляя Джаузара бессребреником, Мансур пишет, что земельные владения приносили ему мало дохода, однако тут же сообщает, что он занимался также торговлей [290, с. 99]. Наследство Джаузара было не очень большим в сравнении с тем, что оставляли после себя некоторые другие придворные[279], но и он обладал крупными финансовыми средствами.

При дворе у Джаузара было много сторонников. Как дворецкому ему подчинялись все служившие там слуги и евнухи, но многих связывали с ним и узы клиентелы. За долгие годы многие из придворных стали клиентами Джаузара. К концу жизни Джаузара число его клиентов достигло четырехсот [284, т. 3, с. 357; 286, т. 2, с. 5; 271, т. 4, с. 51]. Они составляли особую группу (та'ифу), называвшуюся джаузариййа, и продолжали служить при дворе и после смерти Джаузара.

Кроме Джаузара во дворце в этот период служило немало других слуг-сакалиба. Как и в прежние времена, им давались различные поручения за пределами дворца. Так, Мансур ап-'Азизи сообщает, что однажды некоему слуге-саклаби было поручено привести во дворец рабов из племени зувайла. В том же фрагменте говорится, между прочим, что этот саклаби совершил какие-то злоупотребления на землях, бывших собственностью Джаузара [290, с. 104]. Согласно тому же источнику, слуга-саклаби Балах выполнял какое-то задание в Фундук Райхан и тоже допустил там какие-то злоупотребления [290, с. 89]. Как и ранее, сакалиба участвовали в наборе войска. Раби' ас-Саклаби был послан в Фундук Райхан набирать моряков для фатимидского флота [290, с. 122]. Других слуг-сакалиба направили однажды работать в казну [270, с. 41].

Среди сакалиба, служивших ал-Мансуру и ал-Му'иззу, было, помимо Джаузара, еще несколько человек, занимавших видное место при дворе, в войске и в администрации. Хафиф, упомянутый в рассказе о борьбе Фатимидов с Абу Йазидом, занимал должность хранителя ширмы (сахиб ас-ситр) [270, с. 41] или ответственного за организацию встреч халифа с ходатаями (встречи эти обычно проходили за ширмой, чем и объясняется название должности). Как приближенный слуга халифа Хафиф исполнял и его особые поручения. Мы знаем, например, что однажды ал-Му'изз послал его к старейшинам берберов-кутама, чтобы узнать, не согласятся ли они на введение дополнительных налогов [270, с. 41–42; 286, т. 1, с. 352]. Фарадж ас-Саклаби в 951 г. был послан с эскадрой на Сицилию; совместно с известным фатимидским флотоводцем Хасаном Ибн 'Али ал-Калби он совершил нападение на побережье Италии [39, с. 174; 277, т. 4, с. 45; 158, с. 185][280]. В 971 г. ал-Му'изз послал его в Кайруан за местным губернатором Джа'фаром Ибн 'Али [298, т. 24, с. 165–166][281].

Особое место среди фатимидских сакалиба того времени занимают два человека — Кайсар и Музаффар. Службу при дворе они начали еще в годы правления ал-Ка'има [290, с. 41]; Кайсар, как мы видели, принимал затем активное участие в борьбе против Абу Йазида. При ал-Мансуре Кайсар и Музаффар занимали видное место среди дворцовых слуг; при ал-Му'иззе каждый из них сделал еще шаг к вершинам власти. Кайсар, получивший от халифа вольную и ставший его клиентом, в 342 г. х. (18 мая 953 — 6 мая 954 г.) был назначен наместником Багайи [277, т. 4, с. 46][282], а немного погодя — наместником земель, расположенных к западу от Кайруана [277, т. 4, с. 47; 243, с. 63]. Музаффар в 345 г. х. (15 апреля 956 — 3 апреля 957 г.) стал начальником конницы и наместником земель, лежавших к востоку от Кайруана [277, т. 4, с. 47; 243, с. 63][283]. Согласно Ибн Зафиру (род. в 1169 или 1171 г., ум. в 1216 г.), Кайсар и Музаффар пользовались расположением ал-Му'изза и большим влиянием при его дворе [34, с. 22].

Но в 349 г. х. (3 марта 960 — 19 февраля 961 г.) халиф отдал распоряжение о казни Кайсара и Музаффара. Ал-Макризи связывает это со следующим эпизодом:

«Кайсар и Музаффар, двое саклаби, занимали высокое положение при ал-Мансуре и ал-Му'иззе. Музаффар слишком вольно обращался с ал-Му'иззом, ибо учил его писать, когда он был ребенком. Случилось так, что однажды он (Музаффар. — Д.М.) рассердился, и ал-Му'изз услышал, как он сказал какое-то слово на языке сакалиба. Оно показалось ему подозрительным, и ал-Му'изз взялся за изучение языков. Начал он с берберского языка и изучил его, затем язык румийцев, затем язык негров, а затем обратился к языку сакалиба. Попалось ему в нем это слово, и оказалось, что это ругательство. Все время помнил об этом ал-Му'изз, пока не казнил их» [288, т. 1, с. 104][284].

Приведенную выше историю очень легко объявить выдумкой, призванной прикрыть более глубинные причины казни наместников. Действительно, если Музаффар был казнен лишь потому, что в гневе обронил резкое слово, за что тогда лишили жизни Кайсара? На этот вопрос рассказанная ал-Макризи история не в состоянии дать ответ. Между тем данные источников показывают, что у этой истории есть реальная подоплека. Судья ан-Ну'ман, создавший целый свод воспоминаний о встречах и беседах с первыми фатимидскими халифами, свидетельствует, что ал-Му'иззу действительно приходилось слышать от Музаффара довольно неприятные высказывания, в том числе об исламе и пророке Мухаммаде. Так, положения исламского вероучения Музаффар назвал «выдумками арабов»[285]. Не берусь утверждать, что это были именно те слова, после которых ал-Му'изз затаил злобу на своего слугу. Но из рассказа ан-Ну'мана явствует, что Музаффар действительно открыто высказывался против ислама, причем его слова западали ал-Му'иззу в душу. Халиф не мог забыть Кайсара и Музаффара даже после их казни. В одном фрагменте сборника воспоминаний ан-Ну'мана мы читаем, как ал-Му'изз снова проклинает Кайсара [299, с. 560], в другом — сообщает, что Музаффар явился ему во сне [299, с. 463].

Личные мотивы, однако, не исключают мотивов политических. Согласно Ибн Халдуну, Кайсар и Музаффар «установили свое господство в государстве [ал-Му'изза]» [277, т. 4, с. 47]. В отрывке из воспоминаний ан-Ну'мана, приведенном в примечании 285, ал-Му'изз порицает Кайсара и Музаффара за чрезмерное властолюбие. Логично предполагать, что ал-Му'изз опасался, что получившие слишком большую власть слуги попытаются однажды избавиться от него и править с помощью марионеточного халифа.

Что касается языка, на котором Музаффар произнес свою роковую фразу, то, пожалуй, только Х. И. Хасан полагал, что это был некий «сицилийский язык» [643, с. 93][286]. Принимать это утверждение вряд ли стоит. Мы знаем, что Музаффар был не сицилийцем, а рабом, привезенным из Болгарии, или, — что, как отмечалось выше, менее вероятно, — из Волжской Булгарии. К тому же сицилийского языка не существовало, a lingua franca арабские авторы без сомнения назвали бы румиййа. Румиййа упоминается при перечне изученных ал-Му'иззом языков, но она отличается от саклабиййа. Таким образом, фраза Музаффара, очевидно, была сказана на каком-то славянском языке, точнее говоря, смеси славянских наречий, на котором служившие при дворе ал-Му'изза славяне общались между собой.

В 953/54 г., когда Кайсар стал правителем западной части Фатимидского государства, другой слуга, Афлах, был назначен наместником Барки и сопредельных территорий [243, с. 63]. Именовать Афлаха саклаби следует, видимо, с большой осторожностью, ибо из всех источников он называется так только в одном — у ал-Макризи [158, с. 29, 331]. За годы наместничества Афлах скопил довольно крупное состояние. В 969 г., когда направилось войско во главе с Джаухаром в Египет, Афлах, по приказанию халифа, должен был встретить его пешим. Этот приказ, однако, задел гордость Афлаха, и он предложил Джаухару пятьдесят тысяч динаров за разрешение не делать этого [158, с. 29, 331]. Впоследствии, когда ал-Му'изз сам направился в Египет, Афлах снабжал его кортеж и войска продовольствием, лошадьми и снаряжением. По-видимому, Афлах был одним из наиболее доверенных сановников ал-Му'изза. В 975 г. его, в числе немногих приближенных, халиф, умирая, допустил к себе. Кроме Афлаха здесь были Джаухар, Йа'куб Ибн Йусуф Ибн Килпис и еще один слуга-саклаби из Болгарии — Тарик, о положении которого при дворе, разумеется, достаточно высоком, источники ничего не сообщают [288, т. 1, с. 229][287]. На посту наместника Барки Афлах оставался и после смерти ал-Му'изза, причем в источниках вновь говорится о его богатстве. В 369 г. х. (29 июля 979 — 16 июля 980 г.), например, он послал халифу ал-'Азизу (975–996) подарок, в который входили сто сундуков с монетами [288, т. 1, с. 249].

Кроме Кайсара, Музаффара, Афлаха и Тарика ал-Му'иззу служил человек, происхождение которого столь же неясно, сколь велики его заслуги перед Фатимидский государством, — полководец Джаухар.

Обращаясь к источникам за сведениями о происхождении Джаухара, мы получаем следующую картину:

Ибн Зулак (919–997): Джаухар ас-Сикилли… известный как румийский писец [259, с. 64];

Ал-Куда'и (ум. в 1062 г.): Джаухар по происхождению румиец (Асл Джаухар руми) [39, с. 197];

Ибн Хаййан: Джаухарар-Руми [276,с. 155];

'Ийад: Джаухар ас-Саклаби [280, т. 2, с. 302];

Ал-Курти (сер. XII в.): …румийского происхождения… [270,с. 101];

Ибн Васиф Шах: полководец Джаухар ас-Сикилли [254, с. 42];

Ибн Хаммад: …а этот Джаухар румиец… (ва Джаухар хаза руми) [108, с. 40];

Ибн ал-Асир: Джаухар, гулам его (халифа ал-Му'изза. — Д.М.) отца ал-Мансура, а он — румиец [248, т. 7, с. 309];

Сибт Ибн ал-Джаузи (1186–1257): полководец Джаухар, раб-румиец [256, с. 81];

Ибн ал-Аббар: сикилли [239, т. 1,с. 291];

Ибн Халликан (1211/12–1282): сицилиец, полководец Абу-л-Хусайн Джаухар Ибн 'Абдуллах, известный как румийский писец [278, т. I. e. 325];

Ибн 'Абд аз-Захир (1223–1292): Джаухар, гулам румийского племени (Джаухар вахува гулам руми ал-джинс) [235, с. 138];

Ибн 'Изари: Джаухар был гуламом его (халифа ал-Му'изза. — Д.М.) отца Исма'ила. По происхождению он румиец (ва аслу-ху руми) [105, т. 1,с. 221];

Неизвестный автор трактата «Мафахир ал-Барбар» (1312): Джаухар ар-Руми [202, с. 130];

Ибн Аби 3ар' (ум. около 1320 г.): Джаухар ар-Руми… [46, с. 55]; Ан-Нувайри: Джаухар ар-Руми [298, т. 28, с. 166];

Абу-л-Фида' (1273–1331): Джаухар — румийского племени (Джаухар руми ал-джинс) [32, т. 2, с. 498];

Ибн Касир (1300–1373): румийский полководец [264, т. 11, с. 266]; в другом фрагменте — армянского происхождения (аслу-ху ар-маии) [264, т. II, с. 266];

Ибн Халдун: Джаухар ас-Саклаби, писец [185а, с. 321]; ас-Сикилли, писец… [277, т. 4, с. 46];

Ибн Дукмак (ум. около 1406 г.): саклаби или сикилли[288]; саклаби [77, с. 35];

Ал-Макризи: сицилийский писец [286, т. 2, с. 273][289]; Абу-л-Хасан Джаухар, сицилийский полководец [288, т. 2, с. 4]; Джаухар ас-Сикилли, Джаухар Ибн 'Абдуллах полководец Абу-л-Хасан ас-Саклаби ар-Руми (Sic!) [158, с. 327];

Ибн Тагрибирди (1409–1470): румийский полководец и писец… [271, т. 4, с. 24, 28, 55];

Ас-Суйути (1445–1505): Джаухар, сицилийский писец [308, т. 2, с. 251]; румийский полководец [308, т. 1, с. 599];

Ибн Ийас (1448–1524): сицилийского племени (сикилли ал-джинс) [80, с. 189; см. также: 80, с. 184];

Лев Африканский (1493/94–1552): славянин по имени Джаухар (Esclavon du пот de Geohar) [130, т. 1, с. 19];

Ибн Захира (XVII в.): Джаухар ас-Саклаби [258, с. 180].

Источники, особенно ранние, недвусмысленно говорят о румийском происхождении Джаухара. Более того, сочетание сикилли и руми намного более естественно, чем саклаби и руми. Для историков XIX в. это имело решающее значение в выборе между саклаби и сикилли. М. Амари, например, писал, что Джаухар — «сицилиец из христиан» [404, т. 2, с. 282], причем «… в этом случае сомнений быть не может, так как руми вполне мог быть сицилийцем, но не славянином» [404, т. 2, с. 282–283, прим. 1]. Сходным образом рассуждал позднее Ф. Вюстенфельд; «Абу-л-Хасан Ибн 'Абдуллах ар-Руми, то есть римского или греческого происхождения, ибо в более точном обозначении чтение сикилли, сицилиец, представляется более предпочтительным, чем саклаби, славянин [627, с. 100].

Взгляд на Джаухара как на сицилийского невольника, был в исторической литературе общепринятым до начала 50-х гг. XX в. Но в 1953 г. И. Грбек выдвинул альтернативную идею: следует предпочесть чтение ас-Саклаби ар-Руми. Доводы Грбека сводятся вкратце к следующему.

1. Джаухар вряд ли мог быть сицилийцем, так как арабские правители не брали в войско представителей покоренных ими народов, опасаясь, что в случае восстания они могут перейти на сторону повстанцев;

2. к тому времени, когда Джаухар был привезен в Африку, Сицилия уже давно была завоевана арабами. Сицилийцы, следовательно, считались «людьми договора» (ахл аз-зимма), и обращать их в рабство было нельзя;

3. при Фатимидах многие сакалиба занимали высокие посты в государстве; более вероятно, следовательно, что на высокую должность назначили бы славянина, а не сицилийца;

4. некоторые поздние авторы считают Джаухара выходцем из Далматик, уроженцем Эпидавра [491, с. 569–571].

На основе таких рассуждений Грбек предложил следующую гипотетическую реконструкцию двойной нисбы Джаухара: «Когда Джаухар молодым рабом был привезен в Африку, его как выходца из византийских земель нарекли Руми. Когда он попал к рабам, которые поголовно были славянами, те быстро распознали, что он — не византиец, а один из их собратьев, только родом из мест, находившихся под господством Восточной Римской Империи (Византии. — Д.М.). По этой причине ему дали правильную нисбу Саклаби, но и первоначально данная (нисба. — Д.М.) осталась, обозначая страну происхождения. В отличие от нее нисба Саклаби указывала на его национальность» [491, с. 569].

Грбек изложил свою точку зрения столь убедительно, что ее приняли очень многие исследователи. Л. А. Семеновой рассуждения Грбека казались «наиболее обоснованными» [386, с. 119, прим. 47]. К. Э. Босуорт в седьмом томе нового издания «Энциклопедии ислама» следует за Грбеком и говорит о Джаухаре, что «его неясную нисбу следует, очевидно, интерпретировать как ас-Саклаби» [458, т. 7, с. 879]. Того же мнения придерживается и Ф. Дашрауи [442, с. 312], В некоторых случаях следование Грбеку приводит к весьма курьезным результатам. Издатели посвященной Северной Африке части трактата Ибн ал-Хатиба «Деяния выдающихся людей» («А'мал ал-А'лам») A. M. ал-'Аббади и М. И. ал-Каттани, пытаясь примирить противоречащие друг другу мнения Грбека и Амари, утверждают, что Джаухар был славянином, но к Фатимидам попал с Сицилии [312, с. 43–44, прим. 1]. М. Х. Му'нис во втором томе «Энциклопедии ислама» сначала называет Джаухара ас-Сикилли, но затем, уже по ходу изложения, заявляет: «Можно сделать вывод, что Джаухар был вольноотпущенником Фатимидов, славянского происхождения» [458, т. 2, с. 494].

Чтобы разобраться в вопросе о происхождении Джаухара, рассмотрим сначала аргументы Грбека. Лично мне они не кажутся столь убедительными, чтобы подходить к ним некритически. Например, первый аргумент (см. выше) имеет смысл лишь в том случае, если бы рабы, взятые в плен на Сицилии, оставались там же. Согласен, что в случае восстания местных жителей против мусульман, рабы-сицилийцы могли бы присоединиться к своим землякам. Вместе с тем, непонятно, на чью сторону Джаухар мог бы перейти в Северной Африке, где восстание сицилийских христиан было невозможно, а местные жители в случае мятежа вряд ли стали бы обращаться за помощью к рабам своих противников — Фатимидов. В борьбе против Абу Йазида Фатимиды использовали всех своих невольников — и негров, и румийцев, и сакалиба, — но никто из них не изменил халифам. Применительно к данному вопросу, следовательно, происхождение Джаухара не играет никакой роли — будь он славянином или сицилийцем, в случае восстания в Северной Африке он все равно встал бы на сторону Фатимидов.

Второй аргумент Грбека заключается в том, что сицилийских христиан нельзя было обращать в рабство, поскольку они считались «людьми договора». Но на острове то и дело вспыхивали военные действия, и тогда мусульмане без зазрения совести брали пленных и обращали их в рабство. В январе 963 г. жители Таурмины, потерпев поражение от мусульман, вымолили себе пощаду только ценою обращения в рабство [248, т. 7, с. 275]. Кроме того, сомневаюсь, что все пираты или охотники за людьми строго соблюдали положение о статусе «людей договора».

Третий аргумент. Трудно понять, почему Джаухар обязательно должен оказаться саклаби на том основании, что Тарик, Джаузар, Кайсар, Музаффар и некоторые другие приближенные халифа были слугами-сакалиба. Рабов привозили в Северную Африку из разных мест; каждого из них судьба могла забросить куда угодно, и обобщения в этом плане вряд ли возможны. Сакалиба среди рабов составляли меньшинство, и при дворе были, естественно, слуги и иного происхождения.

Четвертый аргумент. Утверждение, что Джаухар был выходцем из Эпидавра, принадлежит некоему Бьяджо Бениль-Аккуа. Его книга до нас не дошла, и мы знаем о ней только по упоминанию в истории Рагузы Джакомо Луккари, относящейся к началу XVII в. [153, с. 8] (Грбеку сведения Бениль-Аккуа были известны в пересказе В. Мажуранича [545, с. 131]). Делать серьезные выводы на основании таких данных представляется мне не вполне оправданным: за более чем шесть столетий исторические факты обрастали всевозможными легендами, особенно попадая от арабов к европейцам или наоборот. Луккари, например, рассказывает о Джаухаре, что тот был полководцем халифа Кайруана Кайма и изгнал из Египта некоего халифа Амара [153, с. 8, 128]. Но даже если предположить, что Джаухар был взят в плен в Далматии, это еще не значит, что он славянин. В начале X в., когда Джаухар попал в плен, население прибрежной полосы Далматии в немалой своей части оставалось латинским. Заметим, что почти все восточные авторы называют Джаухара руми, а Бьяджо Бениль-Аккуа, считая его уроженцем Эпидавра, не утверждает, что он славянин. И если верить в гипотезу о далматинском происхождении Джаухара, мы вправе видеть в нем скорее латиноязычного далматинца, нежели славянина.

Перейдем теперь к интерпретации двойной нисбы Джаухара. По мнению Грбека, как мы видели, саклаби указывает на национальность Джаухара, руми — на предполагаемую родину. Между тем приведенные выше цитаты из восточных авторов свидетельствуют о том, что этническую принадлежность Джаухара передавало именно слово руми. Ал-Куда'и, ал-Курти и Ибн 'Изари считали, что Джаухар был человеком румийского происхождения. Ибн 'Абд аз-Захири позже Абу-л-Фида' полагали, что Джаухар — раб румийского племени. Две нисбы, указывавшие на этническую принадлежность, Джаухар, конечно, вряд ли мог иметь. И здесь следует отметить, что нисба саклаби обозначала только национальность, принадлежность к народу сакалиба, и не имела территориального соответствия. Принять чтение саклаби, следовательно, означает утверждать, что в мусульманском мире Джаухара считали и славянином, и румийцем одновременно. Как будет показано на некоторых примерах в следующей главе, такое теоретически возможно. И все же более вероятно, что вторая нисба указывала на территорию, откуда Джаухар попал в Северную Африку. Здесь на первый план вновь выходит чтение сикилли. Грбек, как мы помним, отвергал его, так как при таком чтении Джаухар, по его мнению, сделался бы христианином, одним из «людей договора», человеком, юридически защищенным от обращения в рабство. Но нисба сикилли далеко не обязательно должна была обозначать сицилийских христиан — в арабских источниках она, как правило, дается мусульманам с Сицилии. Следует заметить, что нисба, особенно в тех случаях, когда она не переходила от отца к сыну, а давалась конкретному человеку, часто обозначала место или область, откуда он прибыл. Абу 'Абдуллах Шиит, например, приехав в Магриб, стал именоваться ал-Машрики, то есть человек, прибывший из Машрика [300, с. 79]. Применительно к рабам нисба сикилли могла, следовательно, означать «привезенный с Сицилии», вне зависимости от того, где тот или иной человек попал в неволю. А так как именно через Сицилию, бывшую базой мусульманских пиратов, шел в Северную Африку поток невольников из Италии, Джаухар вполне мог быть румийским пленником арабов, привезенным с Сицилии.

Источники дают нам некоторые факты, подтверждающие это предположение: Джаухара привез в Северную Африку Сабир [108, с. 40; 34, с. 23; 105, т. 1, с. 221; 158, с. 27]. Дошедшие до нас сведения о Сабире представлены выше. Сабир ас-Саклаби в конце 20-х гг. X в. совершил три морских похода на побережье Италии и из каждого привозил многочисленных пленных. Флот Сабира базировался при этом на Сицилии, и вновь захваченных невольников, очевидно, свозили именно туда. Источники не сообщают, что Джаухар был одним из этих невольников, но иного на основании имеющихся у нас данных мы не можем предполагать. Таким образом, построения Грбека фактически разваливаются, а Джаухар предстает перед нами скорее как итальянский или византийский невольник, взятый мусульманами в плен во время одного из пиратских набегов на итальянское побережье и привезенный затем в Тунис через Сицилию.

Несмотря на то что Джаухар не принадлежал к сакалиба, установление его нисбы довольно важно для настоящего исследования. Как мы видим, за различием между сикилли и саклаби скрывается нечто более существенное, чем разница в написании. Нисбу сикилли правильно дали рабу-румийцу. Нисба, следовательно, действительно отражала происхождение раба; ее присвоение не было случайностью.

В конце правления ал-Му'изза видное место в Фатимидском государстве занимали слуги-саклаби Раййан и Нусайр. Первое упоминание о Раййане восходит к самому началу правления ал-Му'изза; тогда он с отрядом войска был послан восстановить порядок в городе Теудалис [290, с. 89; 220, с. 131]. По окончании похода Джаузар обвинил Раййана в злоупотреблениях, но того взял под защиту сам халиф. В 345 г. х. (15 апреля 956 — 3 апреля 957 г.) Раййан был назначен наместником Триполи Ливийского; при нем город был укреплен и со стороны моря, и со стороны суши [191, с. 240][290].

Нусайр тоже впервые упоминается в самом начале правления ал-Му'изза. Когда провозглашенный халифом ал-Му'изз уехал в ал-Мансуриййу, а Джаузар вскоре последовал за ним, Нусайр был назначен наместником ал-Махдиййи [290, с. 86]. Впоследствии Нусайр служил в государственной казне, а затем, судя по всему в 969 г., ал-Му'изз назначил его наместником Триполи [290, с. 118–119]. На этом посту Нусайр добился больших успехов. Согласно приводимому Мансуром ал-'Азизи высказыванию ал-Му'изза, всего за год он превратил бедную провинцию в богатую.

Дальнейшие упоминания о Раййане и Нусайре относятся ко времени борьбы Фатимидов за овладение Сирией. В 363 г. х. (2 октября 973 — 20 сентября 974 г.) Раййан принимал участие в боевых действиях против карматов и изгнал их из ал-Махаллы и ее окрестностей [298, т. 24, с. 149–150; 158, с. 363]. В следующем, 364 г. х. (21 сентября 974 — 9 сентября 975 г.) он был послан в поход с заданием восстановить власть Фатимидов в сданном до этого византийцам Триполи Сирийском. 16 января 975 г. Триполи был взят. Некоторое время Раййан управлял городом, но затем по приказу ал-Му'изза с военной силой направился в Дамаск, на помощь фатимидским войскам, которые были изгнаны оттуда в результате народного восстания. Поход оказался успешным, и власть Фатимидов над городом была восстановлена.

В начале 975 г. в Сирию вступило другое фатимидское войско, под командованием Нусайра. Целью похода был Бейрут. Нусайр взял город, но затем должен был оставить его, чтобы отбить нападение византийцев на Триполи. На первых порах Нусайр действовал довольно успешно, однако затем византийцы, заключив союз с тюркским военачальником Афтегином, начали новое наступление. Нусайр выступил против них, чтобы защитить Бейрут, но потерпел поражение и был взят в плен [298, т. 28, с. 150–151; 277, т. 4, с. 51; 288, т. 1, с. 218–222].

Оригинальную версию этих событий представляет в трактате «Клад жемчужин и собрание наилучшего» («Канз ад-Дурар па Джами' ал-Гурар») ад-Давадари (ум. в 1331 г.). Согласно ему, Нусайрждал врага в Бейруте, но, когда Иоанн Цимисхий и Афтегин подошли к городу, ему стало ясно, что врага не сдержать. Иоанн Цимисхий направил жителям Бейрута послание, в котором заявлял, что желает лишь взять в плен Нусайра, и предлагал им капитулировать. Посчитав, что безнадежной битвы можно избежать лишь таким образом. Нусайр сдался [235, с. 170–171].

В трудном положении был в то время и Раййан. Афтегин подступил с войсками к Дамаску, и местная знать согласилась сдать ему город. Раййан понимал, что Дамаск не удержать; в то же время он беспокоился за судьбу Триполи, которому угрожали византийцы. В конце концов он оставил Дамаск и вернулся в Триполи. Укрепившись и городе, он продолжил борьбу. Когда Иоанн Цимисхий попытался овладеть Триполи, Раййан выступил против него, нанес ему поражение, и византийцы, понеся большие потери, отступили.

С этого времени мы более не имеем сведений ни о Раййане, пи о Нусайре. Фатимидскими войсками, действовавшими далее против Афтегина, командовал Джаухар. Раййан, возможно, был отозван назад в Египет и служил при дворе. Что касается Нусайра, то его дальнейшая судьба окутана мраком. Мы незнаем, был ли он казнен византийцами, или умер в тюрьме, или был выкуплен Фатимидами. Только новые данные могут пролить на это свет[291].

В рассказах средневековых авторов о правлении ал-'Азиза (975–996) и ал-Хакима (996–1021), то есть периоде конца X — начала XI вв. мы находим много информации о сакалиба. Держать слуг-сакалиби, как показано выше (см.; часть III, гл. 1), вошло тогда в обыкновение. Больше всего сакалиба по-прежнему было при дворе. О таких дворцовых слугах ал-Макризи говорит под 415 г. х. (15 марта 1024 — 3 марта 1025 г.) [288, т. 2, с. 145]. Ранее, под 381 г. х. (20 марта 991 — 8 марта 992 г.) у Ибн Са'ида упоминаются сакалиба, служившие привратниками [270, с. 105].

Сакалиба сохраняли свои должности, связанные с церемониалом. Наиболее заметной была среди них должность носителя солнцезащитного зонта (сахиб ал-мизалла). Мы помним, что эту должность слуги-сакалиба занимали еще в правление 'Убайдуллаха ал-Махди. Кто-то из них держал зонт над головой халифа ал-Мансура в 946 г. [158. с. 147]. Слуга-саклаби Шафи' был носителем зонта у ал-Му'изза [288, т. 1, с. 138][292], в каковом качестве принял участие в хутбе этого халифа и Каире [286, т. 1,с. 451].

После Шафи' мы некоторое время не знаем ни одного носителя зонта. Слуга-саклаби по имени Райдан (в другом написании — Зайдан) был носителем зонта при халифе ал-'Азизе [288, т. 1, с. 291]. После смерти ал-'Азиза он, как показывают источники, продолжил выполнять эти обязанности. Когда 15 октября 996 г. ставший теперь халифом малолетний ал-Хаким вступил в Каир, Райдан держал солнцезащитный зонт над его головой [271, т. 4, с. 123]. Двадцать пятого апреля 997 г. Райдан сопровождал ал-Хакима во время одного из выездов; помимо саклаби рядом с халифом находились визирь Ибн 'Аммар и евнух Барджаван — влиятельнейшие люди в Фатимидском государстве того времени [288, т. 2, с. 9]. Должность носителя зонта Райдан сохранял до 393 г. х. (10 ноября 1002 — 29 октября 1003 г.) [298, т. 28, с. 177; 231, с. 282; 277, т. 4, с. 271].

Следующим носителем зонта стал Музаффар ас-Саклаби. На эту должность он был назначен в ноябре 1003 г. [288, т. 2, с. 48] и занимал ее в течение всего периода правления ал-Хакима. Мы знаем, что, когда ал-Хаким при загадочных обстоятельствах исчез, Музаффар был одним из тех, кто 17 февраля 1021 г. отправился разыскивать его [108, с. 51; 278, т. 4, с. 382; 298, т. 28, с. 194]. Солнцезащитный зонт Музаффар носил впоследствии над головой халифа аз-Захира (1021–1035) [см.: 38, с. 170, 185, 202, 220; 288, т. 2, с. 159, 169].

Уделом сакалиба была, в значительной мере, и упомянутая выше должность хранителя ширмы (сахиб ас-cитp). В 395 г. х. (18 октября 1004 — 7 октября 1005 г.) ее занимал Мас'уд ас-Саклаби [287, с. 16], в 405 г. х. (2 июля 1014 — 20 июня 1015 г.) — Гади ас-Саклаби [288, т. 2, с. 106], а впоследствии — Насим ас-Саклаби. Как сахиб ас-cитp Насим упоминается в источниках в начале 1021 г., когда он участвовал в поисках исчезнувшего ал-Хакима [108, с. 51; 278, т. 4, с. 382], и в 415 г. х. (15 марта 1024 — 3 марта 1025 г.) [38, с. 176, 221; 288, т. 2, с. 155, 157].

Среди сакалиба, служивших в то время в фатимидском дворце, особое место занимал Мухтар ас-Саклаби. Первое известное мне упоминание о нем относится к 368 г. х. (9 августа 978 — 28 июля 979 г.) и принадлежит Ибн ал-Каланиси (ум. в 1160 г.). В изображении этого автора Мухтар предстает как саклаби и дворецкий (сахиб ал-каср) [114, с. 19]. В 380 г. х. (31 марта 990 — 19 марта 991 г.), согласно ал-Макризи, Мухтар вместе с 'Али Ибн 'Умаром Ибн ал-'Аддасом возглавлял похоронную процессию после смерти Йа'куба Ибн Киллиса [286, т. 2, с. 7]. В другом месте ал-Макризи сообщает, что Мухтар устроил в Каире сад, и называет его опять-таки дворецким [286, т. 2, с. 20, 36]. Других сведений о жизни Мухтара, к сожалению, нет. Известно только, что к весне 1005 г. Мухтара уже не было в живых, ибо открывшуюся тогда знаменитую библиотеку «Обитель науки» (Дар ал-'Илм) разместили в его доме [286, т. 1, с. 459].

Карьера Мухтара была связана с дворцом и в этом отношении походила, кажется, на карьеру Джаузара. Другие сакалиба выполняли важные миссии за пределами дворца. Так, в 988 г. Мунир ас-Саклаби[293], гулам Йа'куба Ибн Киллиса, был послан с войском в Дамаск. Наместник Дамаска, тюрок Бекджур, был врагом Ибн Киллиса. Мунир изгнал Бекджура из Дамаска и 31 октября 988 г. вошел в город, однако впоследствии, в результате интриг придворных, уже против него была послана карательная экспедиция. Проиграв в конце 991 г. решающее сражение, Мунир попал в плен, был с позором проведен по Дамаску, а затем отправлен в Египет, где халиф помиловал его [114, с. 30, 40–41; 310, с. 221; 298, т. 28, с. 160; 231, с. 267; 277, т. 4, с. 54; 288, т. 1, с. 259; 307, с. 105].

Другим военачальником, вышедшим из рядов сакалиба, был Фа'ик ас-Саклаби. Первые упоминания о нем относятся ко времени правления ал-'Азиза. В 381 г. х. (20 марта 991 — 8 марта 992 г.) он был послан к Хамданиду Са'д ад-Дауле с требованием освободить детей Бекджура [114, с. 38; 298, т. 26, с. 156]. Уже в это время Фа'ик принадлежал к числу особо приближенных к халифу слуг[294]. В 387 г. х. (14 января 997 — 3 января 998 г.) он во главе флота был послан против города Тир, жители которого подняли восстание против Фатимидов [310, с. 241]. Морской поход Фа'ика оказался успешным, было захвачено несколько кораблей византийцев, которые помогали восставшим. По-видимому, способности Фа'ика как флотоводца не остались незамеченными: Барджаван, бывший фактическим регентом при малолетнем халифе ал-Хакиме, назначил его вскоре командующим флотом [288, т. 2, с. 18].

В период правления ал-Хакима некоторые из слуг-сакалиба были довольно влиятельными людьми при дворе и в государстве. В первую очередь следует указать на Райдана, носителя солнцезащитного зонта. Влияние Райдана в первые годы правления ал-Хакима объяснялось тем, что он по своей должности имел постоянный доступ к халифу; это было тем более важно, что контакты последнего с внешним миром контролировал могущественный евнух Барджаван. Именно Райдан подал ал-Хакиму идею убить Барджавана, и он же в 1000 г. претворил ее в жизнь, заколов евнуха кинжалом в халифском саду [278, т. 1, с. 244; 298, т. 28, с. 174–175; 277, т. 4, с. 59; 288, т. 2, с. 25–26].

После гибели Барджавана Райдан стал одним из наиболее влиятельных придворных. Когда в марте 1000 г. погиб военачальник Джайш Ибн ас-Самсама, и сын через несколько месяцев привез в Каир его завещание, документ был передан именно Райдану, который и вручил его халифу [158, с. 369; 288, т. 2, с. 33]. Сам ал-Хаким, как представляется, очень ценил Райдана. В 391 г. х. (1 декабря 1000 — 19 ноября 1001 г.) Райдан получил от халифа вольную и стал его клиентом [288, т. 2, с. 39]. Судя по некоторым данным, Райдан владел какой-то собственностью в Каире. Уал-Макризи мы встречаем упоминания о «саде Райдана» [286, т. 2, с. 138).

Карьера Райдана прервалась в 393 г. х. (10 ноября 1002 — 29 октября 1003 г.), когда он был казнен по приказу ал-Хакима. Наиболее вероятной датой казни кажется 19 зу-л-хиджджа (19 октября 1003 г.), которую мы находим у ан-Нувайри и ал-Макризи [298, т. 28, с. 177; 286, т. 2, с. 139 соотв.]. Другая дата, приводимая Ибн Халликаном, — начало 393 г. х. [278, т. 1, с. 244] — представляется менее вероятной по следующей причине. Музаффар, сменивший Райдана на посту носителя зонта, получил назначение в ноябре 1003 г. Между тем функции сахиб ал-мизалла были столь важны для фатимидского церемониала, что этот пост не мог долго оставаться вакантным. Что касается причины казни Райдана, то ал-Макризи видит ее в том, что он присвоил себе деньги, предназначенные для выплаты отправлявшимся в Магриб войскам, в результате чего те остались без жалованья и вскоре потерпели поражение [288, т. 2, с. 34]. Некоторые ученые принимают это объяснение на веру [411, с. 126–127], однако следует заметить, что присвоение денег Райданом произошло в 1000/01 г., а его казнь — в 1002/03 г. Столь длительный разрыв во времени наводит на мысль, что у ал-Хакима были и другие основания казнить Райдана. Думается, казнь Райдана следует скорее связывать с манерой ал-Хакима периодически избавляться от людей, набиравших власть. Что же касается приписываемого Райдану казнокрадства, то оно, очевидно, стало лишь официальным предлогом для расправы с ним.

Важное положение в государстве занимал и следующий за Райданом носитель солнцезащитного зонта — Музаффар. В августе 1013 г. он по решению ал-Хакима был назначен главой обоих отделений полиции (высшей и низшей шурты) и мухтасибом взамен уволенного с этих должностей чернокожего раба Гайна [288, т. 2, с. 100]. Другое упоминание о Музаффаре как о главе полиции восходит к 405 г. х. (2 июля 1014 — 20 июня 1015 г.) [270, с. 65].

Видное место занимал при дворе ал-Хакима и еще один слуга — Йанис. Называть Йаниса саклаби можно только с большими оговорками, поскольку в источниках его нисба пишется по-разному. Для ал-Мусаббихи (977–1029), Ибн ал-Каланиси и Ибн ал-Асира [286, т. 1, с. 387, т. 2, с. 196; 114, с. 55; 248, т. 7, с. 482 соотв.][295] Йанис был саклаби, но Ибн Муйассар (ум. в 1278 г.), Ибн 'Абд аз-Захир и Ибн Халдун [37, с. 178; 284, т. 3, с. 363; 277, т. 4, с. 57 соотв.] именуют его сикилли[296]. У ат-Тиджани и ал-Макризи Йанис в одних фрагментах называется саклаби [191, с. 218; 288, т. 2, с. 5, 17, 34], в других — сикилли [191, с. 181; 286, т. 2, с. 16; 288, т. 1, с. 267]. Предпочтительнее кажется вариант саклаби. Он встречается в дошедших до нас произведениях ранних авторов (ал-Мусаббихи, Ибн ал-Каланиси), тогда как вариант сикилли мы видим только в выдержках писателей более позднего времени. На Ибн Халдуна же в вопросах установления нисбы полагаться довольно рискованно, так как в булакском издании его трактата «Книга поучительных примеров и сборник рассказов от начала до конца об истории арабов, инородцев, берберов и их современников из числа обладателей высшей власти» («Китаб ал-'Ибар ва Диван ал-Мубтада' ва-л-Хабар фи Аййам ал-'Араб ва-л-Барбар ва Ман 'Асарахум мин Зави ас-Султан ал-Акбар») все подобные нисбы пишутся как сикилли даже в тех случаях, когда речь идет о сакалиба (см.: 277, т. 4, с. 45 (М. рам, Фарадж), 61 (Музаффар)). Поэтому сказать что-либо определенное трудно, но на настоящем этапе исследований Йаннса, пусть с оговорками, можно считать саклаби.

Абу-л-Хасан Йанис был евнухом. Первые упоминания о нем в источниках восходят ко временам халифа ал-'Азиза. Согласно ал-Мусаббихи, сообщение которого дошло до нас в передаче ал-Макризи, в 380 г. х. (31 марта 990 — 19 марта 991 г.) Йанис был начальником низшего отделения полиции (аш-шурта ас-суфла) [286, т. 1, с. 387]. К 386 г. х. (25 января 996 — 13 января 997 г.) относятся два упоминания о том, какой пост занимал Йанис в тот момент, когда пожар уничтожил стоявший на рейде фатимидский флот. Оба фрагмента принадлежат перу ал-Макризи, но один из них противоречит другому. В трактате «Поучение праведников в истории фатимидских имамов-халифов» («Итти'аз ал-Хунафа' би Ахбар ал-А'имма ал-Фатимиййин ал-Хулафа») Йанис именуется командующим полицией (мутавалли аш-шурта) [288, т. 1, с. 290], но в книге «Назидание и поучение в рассказе о местах и памятниках» («Ал-Мава'из ва-л-И'тибар фи Зикр ал-Хитат ва-л-Асар») он предстает как наместник Каира, управлявший городом в отсутствие ал-'Азиза. В качестве начальника полиции в «ал-Мава'из ва-л-И'тибар» упоминается другой слуга-саклаби — Мас'уд, о котором речь пойдет ниже [286, т. 2, с. 195–196]. Судя по всему, информация, представленная во втором из указанных источников, в большей степени со ответствует действительности. Фрагмент в «ал-Мава'из ва-л-И'тибар» восходит к современнику описываемых событий ал-Мусаббихи. Более того, в другом месте ал-Макризи говорит, что халиф ал-'Азиз назначил Йаниса наместником Каира [286, т. 2, с. 16], очевидно, когда покидал город и направлялся в войска. Но долго оставаться наместником Каира Йанису не пришлось. Вступив на престол в том же году, ал-Хаким назначил его управляющим дворцом. Вместе с этим назначением Йанис получил и ценный подарок [286, т. 2, с. 16; 288, т. 2, с. 5].

Другой подарок, состоявший из золотой колесницы, пяти тысяч динаров, а также многочисленных лошадей, одежд и рабов, Йанис получил в 388 г. х. (3 января — 22 декабря 998 г.) в связи со своим назначением наместником Барки.

Назначение Йаниса в Барку стало следствием его борьбы с Барджаваном, который, будучи наиболее влиятельным придворным, в итоге добился устранения своего противника из дворца. Наместником Барки Йанис оставался до 390 г. х. (13 декабря 999 — 30 ноября 1000 г.), когда погиб, пытаясь отобрать Триполи Ливийский у Зиридов [277, т. 4, с. 59; 288, т. 2, с. 34–37].

В государственной администрации был занят и другой слуга-саклаби — Мас'уд. Карьера Мас'уда была тесно связана с историей фатимидской полиции. Как отмечалось выше, впервые Мас'уд упоминается как глава полиции в 386 г. х. (25 января 996 — 13 января 997 г.) [286, т. 2, с. 195–196]. Видимо, эту должность он сохранял за собой и в первые годы правления ал-Хакима. Между тем под 388 г. х. (3 января — 22 декабря 998 г.) ал-Макризи записывает, что слуга-саклаби Худ был назначен начальником низшего отделения полиции [288, т. 2, с. 17]. Под командованием Мас'уда, видимо, осталось высшее отделение, и, возможно, именно как начальник такового он в 390 г. х. (13 декабря 999 — 30 ноября 1000 г.) опечатал дом убитого Барджавана [114, с. 56; 298, т. 28, с. 174]. Затем, в том же году, Мас'уд был назначен главой всей полиции — возможно, это была награда за поддержку убийства Барджавана. Худа халиф отстранил от должности [288, т. 2, с. 36].

Будучи главой полиции, Мас'уд выполнял и особые поручения халифа. В источниках он иногда называется «меченосцем» [114, с. 59 (сайфи); 278, т. 1, с. 244 (саййаф)], т. е. палачом. Мас'уд действительно выполнял иногда функции палача. В 392 г. х. (20 ноября 1001 — 9 ноября 1002 г.) он по приказу ал-Хакима казнил Фахда Ибн Ибрахима, бывшего писца Барджавана, а затем 'Али Ибн 'Умара Ибн ал-'Аддаса, главного сборщика поземельного налога (сахиб ал-харадж) [114, с. 59, 61]. В 393 г. х. (10 ноября 1002 — 29 октября (003 г.) Мас'уд по приказу ал-Хакима казнил Райдана ас-Саклаби [278, т. 1, с. 271].

В 394 г. х. (30 октября 1003 — 17 октября 1004 г.) Мас'уд перестал быть палачом. Согласно Ибн ал-Каланиси, на этот пост был назначен некий Джа'фар ас-Саклаби [114, с. 62], о котором более ничего неизвестно. Вполне возможно, это событие следует связывать с новым назначением Мас'уда, ибо в 395 г. х. (18 октября 1004 — 7 октября 1005 г.) он упоминается уже как хранитель ширмы. Но и на этом посту он выполнял специальные поручения халифа. В том же году в Египте поднялись цены. Мас'уд установил фиксированные цены на зерно и сурово наказывал тех, кто не выполнял его распоряжения [287, с. 15–16]. Проводить такие мероприятия, с формальной точки зрения, должен был не хранитель ширмы, а рыночный пристав (мухтасиб), в компетенцию которого входил надзор за торговлей и ценами. Мас'уд, очевидно, действовал по указанию халифа, от которого и получил необходимые полномочия.

Последние упоминания о Мас'уде не позволяют составить определенное представление о его дальнейшей судьбе. Согласно ал-Макризи, в апреле-мае 1006 г. он все еще был хранителем ширмы [288, т. 2, с. 72].

Между тем у того же автора мы несколькими строчками ниже читаем, что Мас'уд и Худ были отстранены от руководства полицией [288, т. 2, с. 73]. Наконец, под 399 г. х. (5 сентября 1008 — 24 августа 1009 г.) Ибн ал-Каланиси сообщает, что Мас'уд, вновь называемый здесь меченосцем, казнил по приказу ал-Хакима наместника Дамаска Хатегина [114, с. 65]. Иной информацией о Мас'уде мы, к сожалению, не располагаем.

Другой слуга-саклаби, занимавший пост хранителя ширмы, Гади, также выполнял особые поручения халифа. Как и Мас'уд, он время от времени выступал в роли палача. Так, в 405 г. х. (2 июля 1014 — 20 июня 1015 г.) он по приказу ал-Хакима казнил главного судью Египта Малика Ибн Са'ида, подозреваемого в симпатиях к сестре халифа Ситт ал-Мулк, с которой ал-Хаким был тогда в весьма натянутых отношениях [288, т. 2, с. 106–107].

Одно поручение стало для Гади роковым. В 1020 г. ал-Хаким отдал Каир на разграбление войскам, состоявшим из негров. Когда через некоторое время халиф решил прекратить беспорядки, Гади ас-Саклаби[297] был послан с войсками усмирять чернокожих бойцов. Гади выполнил поручение, но увиденное в городе так потрясло его, что, вернувшись к ал-Хакиму, он заявил, что даже византийский император, войди он в Каир, не допустил бы такого. Придя в ярость, ал-Хаким немедленно приказал казнить его.

В период правления ал-Хакима в государственной администрации служили и другие слуги-сакалиба. Майсур ас-Саклаби был в 388 г. х. (3 января — 22 декабря 998 г.) назначен наместником Триполи Сирийского [286, т. 2, с. 285; 288, т. 2, с. 18; см. также: 114, с. 50–51]. Худ, который, как мы видели, занимал высокие должности в полиции, был в 404 г. х. (13 июля 1013 — 1 июля 1014 г.) наместником Барки [288, т. 2, с. 104][298].

Говоря о служивших в фатимидском Египте сакалиба, нельзя обойти стороной и вопрос о происхождении Барджавана. С. Лэйн-Пул и И. Грбек считали Барджавана славянином [516, с. 124; 491, с. 575]. Между тем источники сообщают о Барджаване противоречивую информацию. Единственное упоминание о Барджаване как о слуге-саклаби встречается у ал-Макризи [286, т. 2, с. 12]. Но тот же автор дает Барджавану еще две характеристики. В одном месте ал-Макризи, следуя за Ибн Халдуном, называет Барджавана белым евнухом [286, т. 2, с. 3; ср.: 277. т. 4, с. 57; 114, с. 55; 248, т. 7, с. 482], в другом — дает ему нисбу ас-Сикилли [286, т. 2, с. 285]. Но этим противоречия отнюдь не исчерпываются. По Ибн Халликану, Барджаван был негром [278, т. 1,с. 244]. Ввиду того, что многие другие авторы считают Барджавана белым, утверждение Ибн Халликана можно было бы рассматривать как ошибку, навеянную, возможно, аналогией со знаменитым ихшидидским слугой Кафуром, но и в кратком сообщении неизвестного автора, опубликованном в 1990 г. 'У. 'А. Тадмури в приложении к истории Йахйи Антиохийского, мы читаем, что Барджаван был чернокожим [310, с. 463].

Таким образом, Барджаван мог быть решительно кем угодно — и саклаби, и сицилийцем, и негром. Поскольку все приведенные выше сведения восходят к довольно поздним источникам, довольно трудно заключить, кем именно его следует считать. Можно сделать лишь следующее замечание. Один из наиболее видных деятелей своего времени, Барджаван упоминается во многих источниках, причем средневековые авторы довольно подробно рассказывают о нем. Между тем его нисба указывается лишь в двух случаях, а многие писатели ограничиваются лишь словами о цвете его кожи. Такое противоречие можно объяснить только предположив, что большинству историков нисба Барджавана вообще была неизвестна. Почему? Ответ на этот вопрос, видимо, дает ал-Макризи. Согласно ему, Барджаван был воспитан во дворце ал-'Азиза [286, т. 2, с. 3]. Таким образом, Барджаван попал во дворец еще ребенком. Его происхождением, очевидно, никто не интересовался, а сам он, скорее всего, не мог объяснить, откуда его привезли. Нисбы, подобной той, которую носили многие другие слуги, в частности, сакалиба, у него просто не было, и потому большинство авторов указывают лишь цвет кожи. При этом никто из процитированных авторов не видел Барджавана своими глазами; противоречия в отношении цвета кожи объясняются, видимо, тем, что вокруг него, как и вокруг многих других видных деятелей, ходило немало легенд и слухов. Вопрос о нисбе Барджавана остается, таким образом, открытым и решить его можно только с помощью новых источников. Безусловно, Барджаван мог быть и славянином, но заявлять об этом с уверенностью нет никаких оснований.

При фатимидском дворе Барджаван, бесспорно, был выдающейся личностью. В 997–1000 гг. он по существу правил государством, будучи фактическим регентом при малолетнем ал-Хакиме. Но следует ли считать всевластие Барджавана правлением дворцовых слуг, в частности сакалиба? Для ответа на этот вопрос надо принять во внимание ряд соображений. Прежде всего, ал-Хакима нельзя считать ставленником дворцовых евнухов — каким стал бы, например, ал-Мугира в Андалусии, взойди он на престол, — так как престолонаследника незадолго до смерти определил халиф ал-'Азиз, по воле которого его сыну ал-Хакиму была принесена присяга. Далее, ал-Хаким был не таким человеком, чтобы долго оставаться игрушкой в руках приобретшего большое влияние евнуха; он казнил его при первом удобном случае. Кроме того, Барджаван, как и другие дворцовые слуги, участвовавшие в политической жизни, нуждался в надежных союзниках. Помощь тюркских гуламов помогла ему одержать победу над берберами-кутама и их вождем визирем Ибн 'Аммаром. На поддержку тюркских и дейлемских гуламов Барджаван ориентировался и далее, создав из них трехтысячный особый отряд [114, с. 54]. Действия Барджавана показывают, что он стремился не восстанавливать против себя ни одну из могущественных политических сил Фатимидского государства. Тюркам и дейлемитам вернули должности и жалование, отобранные ранее Ибн 'Аммаром [286, т. 2, с. 3; 288, т. 2, с. 13]. Потерпевшим поражение в борьбе за власть берберам-кутама и некоторым военачальникам были даны официальные гарантии безопасности (аман) [114, с. 49]. Видные военачальники Хусайн Ибн Джаухар (сын Джаухара ас-Сикилли)[299] и Джайш Ибн ас-Самсама получили важные назначения: первый стал главнокомандующим (ка'ид ал-куввад), второй был послан с войском в Дамаск [298, т. 28, с. 172]. Власть Барджавана, таким образом, покоилась на политическом равновесии, при котором ни одна из крупных политических сил (прежде всего берберы-кутама и тюркские гуламы) не имела оснований открыто выступить против него.

Здесь стоит спросить, каково было отношение сакалиба к Барджавану. Всевластие Барджавана никак нельзя интерпретировать как правление именно сакалиба. Принадлежность самого Барджавана к сакалиба, как мы видели, весьма сомнительна. Ближайшие сторонники Барджавана к сакалиба не относились. Шукр, вместе с которым Барджаван действовал против Ибн 'Аммара, нигде не называется саклаби; известно, что он был чернокожим, состоял одно время на службе у Бувейхидов, а затем перешел к Фатимидам [310, с. 197; 277, т. 4, с. 56]. Писец Барджавана Фахд Ибн Ибрахим принадлежал к египетским христианам [286, т. 2, с. 3–4; 288, т. 2, с. 14]. Не именуется саклаби и Айман (в другом написании — Йумн), побратим Барджавана, назначенный наместником Газы и Аскалона [286, т. 2, с. 285; 288, т. 2, с. 14 соотв.][300]. Что же касается сакалиба, то двое наиболее влиятельных из них были скорее противниками, чем сторонниками Барджавана. Йанис боролся с Барджаваном за влияние при дворе, но проиграл и был вынужден покинуть не только дворец, но и Египет. Райдан подсказал ал-Хакиму идею убийства Барджавана и претворил ее в жизнь. В то же время некоторые сакалиба — Майсур, Фа'ик и Худ — получили при Барджаване высокие назначения. О подоплеке этих назначений источники ничего не говорят, и мы не можем с точностью сказать, какие цели преследовал Барджаван. Скорее всего, он, с одной стороны, продвигал на важные посты угодных ему людей, с другой — рассчитывал привлечь к себе и остальных сакалиба. Вместе с тем, информация, которой мы располагаем, не позволяет заключить, что именно сакалиба были опорой Барджавана.

Выше речь шла об отдельных слугах-сакалиба. Между тем источники говорят нам о том, что сакалиба могли действовать и вместе, как особый отряд. Процитированные во Введении фрагменты показывают, что сакалиба входили в фатимидское войско. Вопрос о роли сакалиба в войске Фатимидов применительно к магрибинскому периоду истории династии разобран выше; рассмотрим теперь положение дел в последующее время.

Заняв в 969 г. Египет, Джаухар, по свидетельству источников, разместил каждый корпус своего войска в особом квартале [298, т. 28, с. 130]. Список кварталов, восходящий к Ибн 'Абд аз-Захиру, приводят ал-Калкашанди и ал-Макризи [284, т. 3, с. 357–359; 286, т. 2, с. 3–20]. Отдельного квартала сакалиба там нет[301]. О том, где жили сакалиба, мы узнаем от ал-Макризи:

«Улица (дарб) сакалиба — в квартале Зувайла, называемая по имени сакалиба, составлявших один из корпусов (тава'иф) войска во времена фатимидских халифов. Была у них община (ва хум джама'а)» [286, т. 2, с. 43; см. также: 271, т. 4, с. 52].

Итак, сакалиба не имели своего квартала и занимали улицу в чужом. В то же время отдельный квартал был выделен джаузариййи, упомянутой выше группе клиентов Джаузара ас-Саклаби [284, т. 3, с. 357; 286, т. 2, с. 5]. Как мы видели, джаузариййа насчитывала четыре сотни. Сакалиба вряд ли было больше; скорее всего, их число измерялось двумя-тремя сотнями.

Для войска это — небольшой отряд, который в случае войны вряд ли сыграл бы важную роль. Но, изучая источники, мы нигде не видим, чтобы отряд сакалиба реально участвовал в боевых действиях. Восточные авторы дают нам примеры совсем иного рода. В 977 г., когда побежденный Афтегин направлялся к лагерю халифа ал-'Азиза, его сопровождали слуги, сакалиба, а также фатимидские военачальники и магрибинцы [114, с. 19]. В 1000 г., после убийства Барджавана, Хусайн Ибн Джаухар выставил на улице караул из сакалиба, которые не давали людям приближаться к нему и к его дому [288, т. 2, с. 30]. В «ат-Тарих ал-Кабир ал-Мукаффа» ал-Макризи называет этих сакалиба таррадун, то есть боевыми всадниками [158, с. 408]; это наводит на мысль о том, что сакалиба могли действовать и как конная часть. В 1021 г., после исчезновения ал-Хакима, Насим ас-Саклаби с евнухами и сакалиба[302] взял под контроль дворец. Вслед за этим Насим вместе с сакалиба направился к Ибн Дуввасу, берберскому вельможе, которого обвиняли в убийстве халифа, и казнил его [288, т. 2, с. 127–128; 158, с. 417]. В 1024 г. Насим и сакалиба казнили казначея Мухсина Ибн Бадваса, который подозревался в организации заговора [38, с. 76, 221] или просто пал жертвой придворной борьбы [288, т. 2, с. 158]. 12 февраля 1025 г., когда чернокожие рабы попытались ворваться в залу, где со своими приближенными должен был пировать халиф аз-Захир, сакалиба выгнали их [38, с. 201–203; 288, т. 2, с. 167–168]. Сакалиба, таким образом, составляли отряд дворцовой гвардии, выполнявший особые поручения халифа или, в зависимости от случая, высших сановников государства.

В первые годы после гибели ал-Хакима упоминания о сакалиба еще часты. Когда отсутствие халифа затянулось, трое слуг-сакалиба — именно: Музаффар, Хатти (в другом написании — Хади или Хазийй) и Насим — отправились искать его [248, т. 8, с. 128; 278, т. 4, с. 382; см. также: 108, с. 51]. Впоследствии все трое продолжали служить при дворе. Музаффар в 415 г. х. (15 марта 1024 — 3 марта 1025 г.) по-прежнему занимал пост носителя солнцезащитного зонта [38, с. 179, 220; 288, т. 2, с. 159, 164], причем почетно именовался «Блеск государства» (Баха' ад-Даула) и «Великолепие государства» (Джамал ад-Даула) [288, т. 2, с. 159, 164]. Насим был хранителем ширмы и одновременно палачом [288, т. 2, с. 125]; мы уже видели, что он, действуя во главе группы сакалиба, казнил нескольких видных чиновников. В 415 г. х. он сопровождал халифа во время выезда [38, с. 180; 288, т. 2, с. 159]. О Хатти ал-Мусаббихи, очевидно с его слов, ал-Макризи сообщают под тем же годом, что он боролся с преступностью в Каире, не останавливаясь перед самыми жесткими мерами [38, с. 209, 235; 288, т. 2, с. 170]. Мы, к сожалению, не знаем, действовал ли он в качестве главы полиции, градоначальника Каира, или же просто выполнял особое поручение халифа. Кроме них в первые годы правления аз-Захира в источниках упоминаются еще несколько сакалиба — Саббух ас-Саклаби, бывший в 414 г. х. (26 марта 1023 — 14 марта 1024 г.) начальником полиции [38. с. 32], Абу-л-Байан ас-Саклаби, служивший писцом у Ситт ал-Мулк [105, т. 1, с. 281], Маусуф ас-Саклаби, защищавший в 1025 г. х. Алеппо от войск Салиха Ибн Мирдаса, но взятый в плен и впоследствии казненный [310, с. 392–400; 244, с. 222–230; 288, т. 2, с. 171], и Бади' ас-Саклаби, о должности которого мы практически ничего не знаем [38, с. 168; 288, т. 2, с. 154].

Начиная с 30-х гг. XI в. упоминания о сакалиба в Фатимидском государстве становятся все более редкими. По именам мы знаем лишь двух слуг-саклаби — Тарика и Джаухара (их, разумеется, не следует путать с Тариком ас-Саклаби и Джаухаром ас-Сикилли, о которых речь шла выше). Тарик в 440 г. х. (16 июня 1048 — 4 июня 1049 г.) был назначен наместником Дамаска[303]. Правление его, правда, продолжалось недолго. Уже 16 июня 1051 г. в Дамаск был направлен новый наместник [114, с. 85]. В 452 г. х. (6 февраля 1060 — 25 января 1061 г.) на эту должность был назначен другой слуг-саклаби, Джаухар. Правление Джаухара тоже длилось недолго. Согласно Ибн ал-Каланиси, Джаухар прибыл в Дамаск 28 декабря 1060 г., но умер 17 апреля следующего года [114, с. 90].

Довольно сложно определить, какова была дальнейшая судьба отряда дворцовой стражи. От Ибн Ийаса нам известно, что при ал-Хакиме квартал Зувайлы был отдан под поселение иудеям [80, с. 198]. сакалиба, по-видимому, там уже не было. После 20-х гг. XI в. сакалиба действуют вместе лишь один раз, когда в 1058 г. принимают участие в убийстве визиря халифа ал-Мустансира (1035–1094) ал-Йазури, заподозренного в тайных сношениях с Тогрул-беком [37, с. 16][304]. Ведет их при ном некий палач Хайдара, который не называется саклаби.

Приблизительно к тому же времени относится упоминание о сакалиба в войске Фатимидов у персидского путешественника Насер-э-Хосрова (1003–1088), прожившего в Египте несколько лет, начиная с 1047 г. Сведения Насер-э-Хосрова, однако, резко отличаются от всего того, что известно о фатимидских сакалиба по другим источникам. В своем описании египетских войск Насер-э-Хосров упоминает о некоем особом подразделении, составленном из детей правителей различных стран (горух-э-малекзадеган ва падишахзадеган); в него входили представители высоких родов из Магриба, Йемена, «страны румийцев», «страны сакалиба», Нубии, Эфиопии, Дели, Грузии, Дейлема, страны тюрок и других. Это подразделение было особой, элитной частью и не входило в состав войска [194, с. 47]. Трудно сказать, кого имеет в виду Насер-э-Хосров под детьми вельмож сакалиба, но они определенно никак не связаны с теми слугами-сакалиба, которых мы видим при дворе: рабов не стали бы включать в подразделение, составленное из юношей столь высокого происхождения.

Неоднозначны и сведения о сакалиба в фатимидском войске, восходящие к Ибн ат-Тувайру (1130–1221). О войске при Фатимидах этот автор говорит в двух фрагментах, дошедших до нас в передаче поздних компиляторов. В одном фрагменте Ибн ат-Туваир дает классификацию корпусов (та'иф) фатимидского войска по названиям. Согласно ему, фатимидские корпуса назывались по именам халифов (хафизиййа, амириййа), визирей (джуйушиййа, афдалиййа, вазириййа) или народностей (тюрки, курды, гузы, дейлемиты, берберы-масмуда); входили в войско также клиенты (рум, фарандж, сакалиба) и негры — как купленные рабы ('абид аш-шира'), так и вольноотпущенники ('утака') [284, т. 3, с. 482]. Вместе с тем, описывая современные ему процессии, в которых принимали участие корпуса войска, Ибн ат-Тувайр ни словом не упоминает о сакалиба, а среди халифских клиентов-вольноотпущенников называет тюрок, гузов, дейлемитов и курдов[305]. В то же время фрагмент, в котором упоминаются сакалиба, определенно относится к XII в.: в нем фигурируют существовавшие тогда корпуса — амириййа и хафизиййа, но нет берберов-кутама, без которых нельзя представить себе фатимидское войско ранних времен. Скорее всего, сакалиба, о которых говорит Ибн ат-Тувайр, — вооруженные дворцовые слуги, свита халифа, которая, в зависимости от обстоятельств, то входила в войско, то не числилась в нем.

По некоторым сведениям, слуги-сакалиба оставались при фатимидском дворе и в XII в. Эти известия, однако, разрозненны, а упоминаемые в источниках сакалиба малочисленны. В описаниях церемониала, восходящих к Ибн ат-Тувайру, мы видим всего шесть сакалиба — двух с опахалами [284, т. 3,с. 507; 286, т. 1,с. 449; 271, т. 4, с. 89] и четырех с солнцезащитным зонтом[306]. Ибн Ма'мун (ум. в 1192 г.) сообщает, что при дворе служили четверо сакалиба, которые носили опахала [184, с. 51]. Три раза — в 1135 [288, т. 3, с. 154], 1154 [123, с. 261] и 1160 гг. [288, т. 3, с. 239; 271, т. 5, с. 314] — дворцовые слуги-сакалиба вовлекались в дворцовые интриги и борьбу за власть. На этом сведения о них в Фатимидском государстве обрываются.

3. В государстве Зиридов

Единственное упоминание о сакалиба на службе у этой династии обнаруживается в составленном в конце XVII в. трактате «Приятное и любезное [повествование] об истории Ифрикии и Туниса» («Ал-Му'нис фи Ахбар Ифрикийа ва Тунис») Ибн Аби Динара. По его словам, после того как в конце мая 989 г. умер первый зиридский правитель Булуггин (Иусуф), на престол должен был вступить его сын ал-Мансур. Но ал-Мансур был в то время в Ашире. Лучшие люди Кайруана, числом около двухсот, отправились в Ашир, чтобы призвать ал-Мансура в столицу. В первый день, сообщает Ибн Аби Динар, они нашли его за городом и лишь выказали ему свое почтение. На другой же день ал-Мансур устроил им торжественный прием; сам он был одет в роскошную, достойную правителя одежду, а вокруг него стояли сакалиба и воины [243, с. 77].

В источниках встречаем мы и некоторые другие упоминания о сакалиба. В главе 1 настоящей части отмечалось, что ал-Мансур, а впоследствии и другие зиридские эмиры посылали рабов-сакалиба в подарок фатимидским халифам. Этих рабов, правда, было немного: в трех известных нам по источникам подарках их насчитывалось тридцать семь человек.

Применяя к зиридским сакалиба соображения, изложенные в главе 1, мы приходим к выводу, что они — скорее всего, невольники из Андалусии, вывезенные на восток и купленные в Кайруане; есть и некоторая вероятность того, что речь идет о рабах, доставленных венецианцами. Невольников для своих нужд приобретал прежде всего двор, при котором и произошла описанная Ибн Аби Динаром сцена. При дворе сакалиба оставались как минимум до 420 г. х. (20 января 1029 — 8 января 1030 г.), когда в последний раз, насколько нам известно, они были включены в подарок зиридского эмира Фатимидам. Возможно, конечно, что слуги-сакалиба были в Кайруане и в частном владении.

Изложенные выше материалы позволяют сделать некоторые общие замечания. Прежде всего, история слуг-сакалиба в Северной Африке и в мусульманской Испании развивается сходно и во многом параллельно. В Андалусии первые упоминания о сакалиба относятся к самому началу, в Северной Африке (Накур) — к середине IX в.[307] Между тем, как показано в главе 1, ввоз этих невольников в Магриб, а оттуда — в Машрик развернулся с начала IX в. Можно предполагать, что они появились в Северной Африке тогда же.

Схожесть наблюдается и на конечной стадии истории сакалиба. Как и в Андалусии, в Северной Африке начиная с 30-х гг. XI в. число упоминаний о них резко сокращается. Попытка объяснения этого феномена применительно к обоим регионам сделана в главе 1. Некоторые данные, правда, указывают на присутствие слуг-сакалиба при Фатимидском дворе в Египте и в XII в. Но интерпретировать эти упоминания нелегко, ибо уже со второй половины XI в., как указывалось во Введении, понятие саклаби изменялось, постепенно приобретая значение «евнух». Трудно поэтому сказать, имеем ли мы в указанных случаях дело с настоящими славянскими невольниками (например, доставленными из Далматии), или же под словом сакалиба источники процитированных авторов уже понимали всех евнухов вне зависимости от происхождения.

Как и в мусульманской Испании, в Северной Африке главными покупателями невольников-сакалиба были дворы правителей. При дворе сакалиба использовались не только как слуги. В Накуре они составляли отряд дворцовой стражи, а некоторым из них — например, аглабидскому Б.лагу или ихшидидскому Шадину — доверялись важные поручения и за пределами дворца. Привлечение сакалиба к государственным делам достигло своего апогея в фатимидский период. Если Б.лаг и Шадин оставались дворцовыми слугами и лишь выполняли разовые поручения эмиров, то фатимидские сакалиба назначались командующими войсками и флотом, наместниками городов и провинций.

История сакалиба в Фатимидском государстве — тема, безусловно, особая. Это можно видеть даже по внешним признакам: именно в источниках по истории Фатимидского государства сакалиба появляются чаще всего. Фатимиды, которые и в Магрибе и в Египте были пришельцами, так как придерживались исмаилитской доктрины, чуждой для большинства подданных, постоянно нуждались в преданных людях. Халиф ал-Му'изз в одной из записок к Джаузару называл своих подданных «сбродом и чернью» (хамадж ва ру'а'), жалуясь одновременно на то, что фатимидские халифы не нашли людей, которые помогли бы им нести их ношу [290, с. 107–108]. Не довольствуясь опорой на берберов-кутама, Фатимиды уже с первых лет своего правления активно использовали рабов. Ал-Махди создал гвардию из румийцев и негров, которая продолжала существовать и после него. Ал-'Азиз ввел в войско тюрок; при ал-Хакиме, а затем ал-Мустансире закупалось много негров. Но дело, разумеется, не могло ограничиться лишь гвардией. Халифы нуждались в людях, которые бы немедленно и расторопно исполняли их поручения. Выбор часто падал на дворцовых слуг: те были постоянно на виду, и халифы лучше знали их способности и деловые качества; кроме того, дворцовые рабы и евнухи были неизменно верны своему хозяину. Сакалиба как нельзя лучше подходили Фатимидам в качестве слуг. Оставаясь чуждыми мусульманскому обществу, они могли достичь каких-либо вершин лишь служа халифу.

Фатимиды унаследовали сакалиба от Аглабидов и впоследствии, убедившись в их преданности, широко использовали их. Использование слуг-сакалиба зависело от воли фатимидского имама и потребностей момента. Сакалиба давали отдельные поручения, их назначали на различные должности; в случае необходимости из них можно было сформировать отряд дворцовой стражи.

Опираясь в важных делах на дворцовых слуг, Фатимиды многое им прощали. Весьма интересен в этом отношении упомянутый выше случай с Раби' ас-Саклаби. Посланный в Фундук Райхан Раби' допустил во время выполнения приказа халифа злоупотребления, и Джаузар пожаловался на него ал-Му'иззу. Вот каков был ответ ал-Му'изза:

«О Джаузар, да хранит тебя Аллах! Никогда не соглашались мы слушать о тебе и даже о самом ничтожном из твоих сотоварищей злословия и тем более не допустим, чтобы с тобой случилось что-то нехорошее. Но если возьмемся мы разбирать деяния этих подлецов (притеснителей Джаузара. — Д.М.), то увидим, что так пренебрегают они и Аллахом, и нами, что не найдется слов описать это, и тогда деяния их, от которых ты страдаешь, покажутся тебе пустяками. Но есть у нас только эти люди или те, кто еще хуже. Ведь стоит нам кого-нибудь облагодетельствовать или призвать в помощники, как тут же обнаруживаем мы, что он идет против нашей воли — прямо как если бы были они предрасположены к предательству и неблагодарности за милость. Но говорим мы: "Хвала Аллаху, как бы там ни было! И да не вознаградит Аллах добром того, кто вынудил нас принять этих людей к себе на службу!"» [290, с. 122].

Будучи приближенными к халифу слугами, сакалиба становились богатыми и влиятельными. Мы видели, что Джаузар и Афлах были в состоянии заплатить при надобности несколько десятков тысяч динаров. Баха' ад-Даула Музаффар мог в 415 г. х. (15 марта 1024 — 3 марта 1025 г.) дать взаймы десять тысяч динаров [288, т. 2, с. 169]. Другой Музаффар, казненный ал-Му'иззом, обладал земельными владениями [290, с. 116]. О том, сколь богаты были иногда дворцовые слуги, дает понятие наследство умершего в 992 г. Надира ас-Саклаби? — триста тысяч динаров, а также имущество (включая лошадей и рабов) на общую сумму восемьдесят тысяч динаров [286, т. 2, с. 43]. По крайней мере, трое из слуг-сакалиба имели многочисленных клиентов. Мы уже говорили о джаузариййи; помимо нее существовали также йанисиййа (клиенты Йаниса) [284, т. 3, с. 363; 286, т. 2, с. 16] и музаффариййа (клиенты Баха' ад-Даулы Музаффара) [288, т. 2, с. 55].

Богатые и влиятельные, занимавшие высокие посты в государственной администрации, фатимидские сакалиба были гораздо могущественнее своих андалусских собратьев, влияние которых в IX–X вв. редко когда выходило за пределы дворца. И тем не менее они даже не пытались вести борьбу за установление угодного им режима. Причин тому, видимо, несколько. Влияние дворцовых слуг в государстве особенно заметно при слабом правителе. Но фатимидские халифы, при дворе которых мы видим сакалиба, были правителями сильными; их абсолютная политическая власть подкреплялась статусом имама, что для шиитского государства имело огромное значение. Сильный халиф мог без труда отправить на казнь любого подданного, тем более чрезмерно возвысившегося дворцового слугу. Ал-Му'изз, например, казнил Кайсара и Музаффара. Еще более показателен пример ал-Хакима. Его первым шагом к абсолютной власти было устранение Барджавана. Впоследствии ал-Хаким казнил Райдана, а затем еще не раз наносил удары по сакалиба, стремясь подавить любую возможную оппозицию. В 399 г. х. (5 сентября 1008 — 24 августа 1009 г.) многие из дворцовых слуг-сакалиба были казнены [288, т. 2, с. 79]. В 400 г. х. (25 августа 1009 — 14 августа 1010 г.) они вместе с другими дворцовыми слугами получили официальные гарантии безопасности (аман) [288, т. 2, с. 82], но в 401 г. х. (15 августа 1010 — 3 августа 1011 г.) репрессии начались снова [288, т. 2, с. 88]. Те, кто уцелел, в 403 г. х. (23 июля 1012 — 12 июля 1013 г.) получили новый аман и подарки [298, т. 28, с. 191], однако это отнюдь не означало, что халиф перестал казнить тех, кого считал неблагонадежными. Примером тому может служить случай с Гади.

В Андалусии сакалиба участвовали в политической борьбе тогда, когда решался вопрос о престолонаследии. В Фатимидском государстве в описываемое время подобных проблем не возникало вообще. Передавалась не только политическая власть; речь шла о новом шиитском имаме. Решающее значение имело завещание прежнего имама — насс. Выступить против него значило не только начать политическую борьбу, но и сделаться раскольником в среде шиитов. В этих условиях дворцовые слуги не могли, разумеется, возводить на престол своих ставленников.

От участия в политической жизни сакалиба удерживала не только абсолютная власть халифа. В Фатимидском государстве действовали силы, намного более мощные, чем сакалиба. При ранних Фатимидах главную роль в государстве играли берберы-кутама. Со времени ал-'Азиза большое влияние приобрели тюрки и дейлемиты. И берберы-кутама, и тюрки были многочисленны и составляли немалую часть войска; сакалиба намного уступали им в силе и влиянии. Безусловно, попытайся сакалиба повернуть политику государства в нужное себе русло, они оказались бы лицом к лицу с намного превосходившими их силой противниками и неминуемо потерпели бы поражение.

Все сказанное приводит к следующему пониманию роли сакалиба в Фатимидском государстве. Служа при дворе, они выполняли всевозможные поручения халифа, занимали различные, иногда довольно видные должности и составляли отряд дворцовой гвардии. Вместе с тем, они не включались в политическую жизнь и выступали в основном как исполнители воли халифа.

Глава четвертая В Машрике

История слуг-сакалиба в Машрике — пожалуй, наименее ясная часть интересующей нас проблематики. О них сохранилось лишь несколько упоминаний, несравнимых с куда более обильной информацией по мусульманской Испании и Северной Африке. И поскольку из-за скудости и, главное, разрозненности имеющихся материалов почти невозможно воссоздать целостную картину, целесообразно отказаться от нарративного изложения и просто представить в хронологическом порядке донесенные до нас источниками сведения.

1. Самые ранние упоминания о невольниках-сакалиба в Машрике были рассмотрены выше (см.: часть II). Уже в середине VII в. Му'авийа, будучи наместником недавно отвоеванной у византийцев Сирии, держал на службе нескольких сакалиба. Столетие спустя имам ал-Авза'и упомянул о пленниках и невольниках сакалиба, становившихся слугами мусульман. В обоих случаях, как мы видели, речь шла о взятых мусульманами в плен славянских переселенцах из византийской Малой Азии.

2. Два следующих упоминания о сакалиба настолько близки друг другу, что их целесообразно рассматривать вместе. Судья 'Ийад повествует о египетском факихе 'Абд ар-Рахмане Ибн ал-Касиме ал-'Утки (745/46–806), ученике и верном последователе Малика Ибн Анаса. Один из товарищей факиха купил ему невольницу, а когда та умерла — подарил другую. Последняя, как узнаем мы от 'Ийада, цитирующего в этом месте известного маликитского факиха Сахнуна Ибн Са'ида (776/77–854), была саклабийей; впоследствии она родила 'Абд ар-Рахману двух сыновей [280, т. 1, с. 444]. Очень похожую историю, относящуюся к тому же времени, находим мы в трактате «История мудрецов» («Тарих ал-Хукама'») Ибн ал-Кифти (1172–1248). Рассказывая о враче по имени Йуханна Ибн Масавейх, Ибн ал-Кифти сообщает, что отец Йуханны, Масавейх, был прислан из Гундешапура к известному врачу Гавриилу Ибн Бахтишу', которому халиф Харун ар-Рашид (786–809) поручил устройство в Багдаде больницы. Прибыв к Гавриилу, Масавейх вскоре влюбился в служанку (джарийа) своего соседа, некоего Давуда Ибн Сарафийуна (очевидно, Давида, сына Серапиона), девушку-саклабиййа по имени Р.сала. Гавриил купил ее у Давуда за восемьсот дирхемов и подарил Масавейху. Рабыня впоследствии родила Масавейху двух сыновей — Йуханну и Михаила [285, с. 329, 384, 387].

3. В 202 г. х. (20 июля 817 — 8 июля 818 г.) несколько рабов визиря 'аббасидского халифа ал-Ма'муна (813–833) ал-Фадла Ибн Сахла убили своего господина в бане. Судя по тому, что визирь взял с собой этих слуг в баню, они были евнухами. Источники сохранили для нас их имена. Согласно ат-Табари, ал-Фадла убили Галиб ал-Мас'уди Негр, Кустантин (Константин) Румиец (ар-Руми), Фарадж Дейлемиец (ад-Дайлами) и Муваффак ас-Саклаби [44, сер. 3, с. 1027]. За ат-Табари следуют и другие авторы — Мискавейх [97, с. 223], Ибн ал-Асир [248, т. 5, с. 445], а также неизвестный составитель «Китаб ал-'Уйун», который не называет имен, но утверждает, что убийц было четверо [96, с. 355]. Другую версию дает ал-Йа'куби, у которого убийц двое — Галиб Румиец (ар-Руми) и Саррадж Евнух (ал-хадим) [127, с. 549]. У ал-Йа'куби, таким образом, слуга — саклаби не фигурирует, но отрицать на этом основании сведения ат-Табари вряд ли правомерно. Оба автора говорят об одних и тех же людях, причем можно провести параллели: Галиб Румиец у ал-Йа'куби — Галиб ал-Мас'уди у ат-Табари, Саррадж у ал-Йа'куби — Фарадж у ат-Табари. При этом сведения ат-Табари более подробны и, кажется, более упорядочены. Ал-Йа'куби не знает нисбу Сарраджа и называет его просто «евнух»; ат-Табари же дает нисбу Фараджа — ад-Дайлами (дейлемиец). Относительно Талиба ат-Табари сообщает прозвище «чернокожий» (оно в данном случае указывает на происхождение слуги и выполняет тем самым функцию нисбы) и имя патрона (Мас'уд). У ал-Йа'куби указывается только нисба ар-Руми, которую, по ат-Табари, носил другой евнух — Константин. Не зная первоисточников сообщения, нельзя, разумеется, делать определенный выбор в пользу одной из версий; в то же время создается впечатление, что ат-Табари был лучше осведомлен, чем ал-Йа'куби, который, кажется, свел воедино информацию о двух разных слугах — Талибе и Константине. Впрочем, ал-Йа'куби указывает, что после обнаружения двух евнухов казнены были не только они, но и другие придворные, среди которых могли, разумеется, быть и не упомянутые этим автором евнухи.

4. В середине IX в. Ибн Хордадбех сообщает, что евнухи-сакалиба служат переводчиками купцам-русам, когда те приезжают в Багдад [134, с. 154]. К сожалению, Ибн Хордадбех не уточняет, где и при каких условиях проходили упоминаемые им беседы русов и мусульман. Отсюда, констатируя факт присутствия евнухов-сакалиба в Багдаде в середине IX в., мы в то же время не в силах сказать, идет ли речь о евнухах, служивших во дворце или у частных лиц.

5. Приблизительно в то же время о слугах-сакалиба говорит и другой известный мусульманский автор — ал-Джахиз (род. около 767 г., ум. в 864/65 или 868/69 г.) [228, т. 1,с. 166–171]. Ал-Джахиз в общем пренебрежительно относится к слугах-сакалиба , считая их тупицами, не способными ни к какой работе; по его словам, лишь после оскопления раб-саклаби становится более смышленым и расторопным. Оценка ал-Джахиза представляется весьма тенденциозной и относится, скорее, к тем невольникам, которые сравнительно недавно были ввезены в исламский мир и еще не успели освоиться в новой среде. В то же время сведения ал-Джахиза небезынтересны. Ал-Джахиз упоминает о самых разных сакалиба — мужчинах, женщинах, подростках и юношах, а также евнухах, что, должно быть, объясняется многообразием путей, по которым в Машрик доставляли этих людей. Примечателен и подход ал-Джахиза к сакалиба. Их отличительную черту он видит не в статусе рабов или евнухов, а в национальных особенностях, представленных, правда, в сугубо негативном свете. Ал-Джахиз сообщает и некоторые данные о культуре слуг-сакалиба; их мы рассмотрим в следующей главе.

6. В некоторых источниках сохранились сведения о наложницах-саклаби в гаремах 'аббасидских халифов в середине IX в. — правда, весьма противоречивые. Ал-Мас'уди пишет, например, что Мухарик, мать халифа ал-Муста'ина (862–866), была саклабиййа [291, т. 2, с. 407]; ему противоречит Ибн Хазм, утверждавший, что она или румийка, или, по другим сведениям, мусульманка из-под Мосула [274, с. 21]. В свою очередь Ибн Хазм считает саклабиййей Кабиху, мать ал-Му'тазза, преемника ал-Муста'ина (866–869) [274, с. 21], а у ал-Мас'уди она предстает как румиййа [135, с. 364; ср.: 271, т. 3, с. 23]. Ввиду отсутствия иных данных предпочесть какую-либо из версий трудно. Не исключено даже, что оба автора сообщают правдивые сведения. В IX в. славянские рабыни попадали в Машрик как пленницы арабов, нападавших на славянские поселения в Малой Азии. Не все женщины, которых находили там мусульмане, были славянками. Славянские переселенцы брали себе жен и из местного греческого населения; таких женщин арабы могли называть и саклабиййа, и румиййа. Мы, конечно, не можем утверждать, что именно такими женщинами были Мухарик и Кабиха, но, поскольку восточные писатели считают некоторых из матерей халифов IX в. невольницами-саклабиййа, при дворе и в халифском гареме находились, видимо, и славянские девушки.

7. Приблизительно к тому же времени относится и упоминание о евнухах-сакалиба при дворе. Ибн ас-Сагир в истории ростемидских имамов Тахерта рассказывает о путешествии Абу-л-Йакзана, сына имама Афлаха, в Багдад. В столице халифата Абу-л-Йакзан, которого подозревали в организации заговора, был помещен под стражу, причем пребывал вместе с человеком, именуемым у Ибн ас-Сагира «братом халифа». Впоследствии, после свержения халифа, который правил в тот момент, в тюрьму пришли сакалиба и воины и увели «брата халифа»; через некоторое время он стал халифом сам. Абу-л-Йакзан же, выйдя на свободу, отправился вскоре в Тахерт [178, с. 27–28].

Ибн ас-Сагир особо отмечает, что человек, со слов которого он записал эту историю, не указывал никаких имен. Нет, к сожалению, и дат, и единственное хронологическое указание — сообщение Ибн ас-Сагира о том, что имам Афлах умер, когда Абу-л-Йакзан все еще пребывал в Багдаде. Хронологическую таблицу правления ростемидских имамов находим мы в работе Б. Зеруки, где в качестве конечной даты правления имама Афлаха указывается 258 г. х. (18 ноября 871 — 6 ноября 872 г.) [634, т. 1,с. 151]. Основываясь на этой дате, Зеруки полагает, что под «братом халифа» разумеется Абу Ахмад ал-Муваффак, брат ал-Му'тамида (870–892), в правление которого Абу-л-Йакзан покинул Багдад.

Другое мнение высказывал по этому вопросу Т. Левицкий, предложивший идентифицировать «брата халифа» с ал-Му'таззом, пришедшим к власти после отречения ал-Муста'ина [228, т. 2,ч. 1,с. 144–145]. В этом случае, однако, мы сталкиваемся с противоречием: Абу-л-Йакзан освободился в 866 г. (начальная дата правления ал-Му'тазза), а имам Афлах умер в 871/72 г., когда сын все еще был в Багдаде. Это возражение Левицкий, не приводя никаких доводов, пытается парировать, ставя под сомнение конечную дату правления Афлаха [228, т. 2, ч. 1, с. 148], однако такой аргумент недостаточно убедителен, чтобы стать основой для предлагаемого им отождествления.

Гипотеза Зеруки представляется более правдоподобной в хронологическом отношении, однако у Ибн ас-Сагира человек, с которым находился в заключении Абу-л-Йакзан, стал халифом, чего нельзя сказать об ал-Муваффаке. Изложенные у Ибн ас-Сагира сведения применимы, скорее, к ал-Му'тамиду, который пришел к власти в 870 г. после отречения ал-Мухтади (вскоре погибшего), причем вплоть до этого времени находился под арестом во дворце ал-Джаусак [44, сер. 3, с. 1822, 1866, 2231; 248, т. 6, с. 224; 315, с. 35–36; 277, т. 3, с. 305]. Под арест, скорее всего, поместил его ал-Му'тазз, при котором в заточении содержались ал-Муваффак и его брат ал-Му'аййад [44, сер. 3, с. 1668, 1669; 291, т. 2, с. 427; 248, т. 6, с. 185]. В этом случае ал-Му'тамид мог называть себя братом халифа, так как и он, и ал-Му'тазз были сыновьями халифа ал-Мутаваккила (847–861).

Если упомянутый у Ибн ас-Сагира «брат халифа» — ал-Му'тамид, то в Багдаде Абу-л-Йакзан содержался во дворце ал-Джаусак и был освобожден в 870 г. Когда он после долгих странствий вернулся в Тахерт, Афлаха уже не было в живых. Обратившись вновь к рассказу Ибн ас-Сагира, логичнее всего предполагать, что сакалиба были дворцовыми слугами, которые указали воинам путь к покоям, где содержались ал-Му'тамид и Абу-л-Йакзан. Тем самым, в начале 70-х гг. IX в. в халифском дворце в Багдаде были слуги (возможно, евнухи) сакалиба.

8. Ан-Найсабури в трактате «Сокрытие имама» («Иститар ал-Имам»), созданном при фатимидском халифе ал-'Азизе (975–996) и посвященном жизни и деятельности 'Убайдуллаха ал-Махди до провозглашения его халифом, сообщает, что карматы, напав на Саламиййу, устроили резню 'Алавидов. Их вождь ал-Хусайн Ибн Зикравейх, достигнув дома 'Убайдуллаха «отправил в разные стороны сакалиба, и те привели к нему всех, кто был во дворце, маленьких и взрослых, женщин и детей». Всего было убито восемьдесят восемь человек [644, с. 319].

О том, что карматы, взяв Саламиййу в 290 г. х. (5 декабря 902 — 23 ноября 903 г.), устроили побоище, мы знаем и по другим источникам [44, сер. 3, с. 2225–2226; 248, т. 6, с. 417–418; 277, т. 4, с. 82; 288, т. I.e. 171], однако о разгроме дворца 'Убайдуллаха и роли сакалиба в этом случае известно только по сообщению ан-Найсабури. Мы не в состоянии поэтому определить, кем были упомянутые у него сакалиба: они могли и составлять свиту Ибн Зикравейха (в этом случае он, скорее всего, захватил их во время своего похода в Сирию), и быть слугами во дворце 'Убайдуллаха. В обоих случаях, впрочем, можно заключить, что мы имеем дело со слугами-сакалиба во владении частных лиц.

9. По сообщению некоторых авторов, в 913 г. слугами-сакалиба был убит вождь бахрейнских карматов Абу Са'ид ал-Джаннаби. Свидетельства восточных авторов в отношении этого события, правда, расходятся. Ал-Мас'уди сообщает, что евнухов-саклаби было двое, причем Абу Са'ид отбил их у некоего Бадра ал-Махалли, предпринявшего против него морскую экспедицию, и определил к себе на службу [135, с. 394]. Согласно ряду других авторов, слуга-саклаби был один [248, т. 6, с. 482; 278, т. 1, с. 409–410; 318, с. 14; 236, т. 2, с. 237]. Об одном слуге — не называя его, впрочем, саклаби — говорит и ал-Макризи, по словам которого, невольник достался вождю карматов в качестве трофея после победы над высланным 'Аббасидами войском ал-'Аббаса Ибн 'Амру ал-Ганави [288, т. f, с. 162, 164]. Мне не удалось найти данных в пользу какой-либо из этих версий, однако примечательно, что слуги в обоих случаях упоминаются как трофеи. Это означает, что первоначально они принадлежали противникам карматов, представителям 'аббасидской знати.

10. Приблизительно к тому же времени относится и еще одно упоминание о слугax-сакалиба во владении 'аббасидских вельмож. По словам Йакута, 1 декабря 913 г. умер Абу-л-Хасан 'Али Ибн Ахмад ар-Расиби, бывший наместником ряда земель на востоке Халифата (от границы Васита до границы Шахризора, а также Сус и Гундешапур). Для описи его наследства был направлен знаменитый евнух халифа ал-Муктадира (908–932) Му'нис, который у восточных авторов нигде не именуется саклаби. В описи наследства упоминаются между прочим и рабы:

евнухов-негров — 104;

белых гуламов — 128;

евнухов — сакалиба и румийцев — 19;

старших гуламов (с оружием и лошадьми) — 40 [282, т. 2, с. 481–482].

По употреблению названия сакалиба приведенный пример схож с рассмотренными во Введении отрывками из источников по истории мусульманской Испании и Северной Африки. Сакалиба вновь предстают как евнухи, но особого разряда, определяемого их происхождением; как таковые они отличаются от румийцев.

Численность сакалиба в данном эпизоде невелика; их, видимо, всего несколько человек. В то же время данный фрагмент, вместе с двумя предыдущими, указывает на то, что в первых десятилетиях X в. владение слугами-сакалиба было распространенным явлением среди зажиточных мусульман Машрика.

11. Для этого времени есть и несколько упоминаний о сакалиба при дворе. Ар-Рашид Ибн аз-Зубайр сообщает, что в 906 г. Берта Тосканская послала 'аббасидскому халифу ал-Муктафи (902–908) среди прочих даров двадцать евнухов-сакалиба и двадцать же наложниц-саклабиййа [303, с. 48–49]. Общее число слуг-сакалиба при 'аббасидском дворе того времени было, однако, гораздо большим. Хилал ас-Саби' (969–1056) пишет в «Установлениях халифского двора» («Русум Дар ал-Хилафа»), что во времена ал-Муктафи при дворе служило десять тысяч евнухов — негров и белых сакалиба. При дворе преемника ал-Муктафи ал-Муктадира, согласно тому же автору, было одиннадцать тысяч евнухов — семь тысяч негров и четыре тысячи белых сакалиба [103, с. 14].

Сведения Хилала ас-Саби' безусловно ценны, но при их толковании мы вновь возвращаемся к поставленной во Введении проблеме интерпретации понятия саклаби. Хилал ас-Саби' говорит о «белых евнухах-сакалиба», противопоставляя их чернокожим, то есть фактически придает слову саклаби значение «белый евнух». Как и в ряде других случаев, мы поставлены перед необходимостью ответить на вопрос: в какой мере высказывание Хилала отражает смысл слова саклаби при 'аббасидском дворе.

Рассказывая о дворе ал-Муктадира, Хилал ас-Саби' не указывает своих источников информации и просто пишет, что таково общее мнение. Указание на источники можно найти в монументальном произведении другого автора того же времени ал-Хатиба ал-Багдади (ум. в 1071 г.) «История Багдада или города мира» («Тарих Багдад ау Мадинат ас-Салам»), В отличие от Хилала ас-Саби', ал-Хатиб ал-Багдади точно указывает первоисточник информации, причем даже воспроизводит цепь ее передатчиков. Самое интересное, что у ал-Хатиба ал-Багдади приводятся два различных рассказа, где упоминаются служившие при дворе ал-Муктадира евнухи. В одном фрагменте мы читаем, что всего дворцовых евнухов насчитывалось одиннадцать тысяч: то были сакалиба, румийцы и негры [319, т. 1, с. 100]. Затем, однако, начинается другой фрагмент, посвященный приему византийского посольства в 305 г. х. (24 июня 917 — 13 июня 918 г.), и ал-Хатиб ал-Багдади, опять-таки пересказывая данные своих источников, пишет, что при дворе служило семь тысяч евнухов — четыре тысячи белых и три тысячи чернокожих, — а также четыре тысячи неоскопленных слуг-негров [319, т. 1, с. 101].

Схожесть приводимых цифр дает основание заключить, что мы имеем дело с двумя передачами одних и тех же исходных сообщений. При этом сведения ал-Хатиба ал-Багдади заставляют по-другому взглянуть на рассказ Хилала ас-Саби'. Автор «Установлений халифского двора» определенно компилирует два рассказа. Цифра одиннадцать тысяч взята из первого фрагмента, где, как показано выше, не указывалось, сколько было румийцев, а сколько чернокожих. Эти данные Хилал ас-Саби' берет из второго рассказа, но здесь сталкивается с затруднением: во втором рассказе евнухов семь тысяч, а не одиннадцать. Решение Хилала ас-Саби' просто: он прибавляет еще четыре тысячи евнухов, выдавая за таковых упомянутых у ал-Хатиба ал-Багдади неоскопленных рабов-негров. Так получаются цифры, которые мы видим в «Установлениях»: семь (три плюс четыре) тысяч чернокожих евнухов, четыре тысячи белых.

Рассмотрим теперь, как в интересующих нас фрагментах употребляется название сакалиба. У ал-Хатиба ал-Багдади, как мы видели, речь шла об одиннадцати тысячах евнухов — сакалиба, румийцев и негров, далее о четырех тысячах белых евнухов и трех тысячах чернокожих. Но Хилал ас-Саби' пишет о четырех тысячах сакалиба, и мы вновь приходим к выводу, что он и здесь механически компилирует два разных рассказа. В результате белые евнухи, которые исходно не отождествлялись с сакалиба, объединяются под этим названием. Речь не может, таким образом, идти об употреблении слова саклаби в значении «белый евнух»; напротив, как показывает первый фрагмент ал-Хатиба ал-Багдади, сакалиба образовывали при дворе особый разряд белых слуг, отличавшийся от румийцев. Неясность, возникшую из рассказа Хилала ас-Саби', следует объяснять просто ошибкой этого автора, появившейся в результате механической компиляции двух разных сообщений.

Неточность Хилала ас-Саби' — не единственное искажение исходного текста компиляторами. В трудах позднейших авторов наблюдаются еще более значительные отклонения от первоначального варианта. Ибн ал-Джаузи (ум. в 1200 г.), рассказывая в одном фрагменте, что при дворе ал-Муктадира служило семь тысяч евнухов (четыре тысячи белых и три тысячи чернокожих) [255, т. 6, с. 143; ср.: 298, т. 23, с. 49], в другом дает совершенно иные сведения: десять тысяч евнухов, не считая сакалиба, румийцев и негров [255, т. 6, с. 70]. У Ибн Касира (1300–1373) мы в одном месте читаем, что евнухов было семь тысяч (четыре тысячи белых и три тысячи чернокожих) [264, т. 11, с. 127], в другом — что их насчитывалось десять тысяч, кроме сакалиба, персов, румийцев и негров [264, т. 11, с. 170]. Ибн Касир, заметим, многое берет у Ибн ал-Джаузи. У аз-Захаби (1274–1348) и Ибн Тагрибирди встречается сообщение о том, что во дворце ал-Муктадира было одиннадцать тысяч евнухов, не считая сакалиба и румийцев [237, т. 15, с. 55; 271, т. 3, с. 234]. По сравнению с такими утверждениями фразы некоторых других авторов об одиннадцати тысячах евнухов из румийцев и негров [297, с. 198; 90, с. 305] кажутся добросовестной передачей оригинала.

Каковы бы ни были искажения исходной информации в поздних компиляциях, то, что при дворе ал-Муктадира служили сакалиба, не подлежит никакому сомнению. Сколько их было? Ответить на этот вопрос непросто по двум причинам. С одной стороны, мы уже имели возможность заметить, что большие и впечатляющие цифры в трудах средневековых восточных авторов часто преувеличены, с другой — сакалиба зачислялись в одну категорию (белые евнухи) с румийцами. Последних ввиду близости границы и постоянных поставок греческих невольников было, видимо, намного больше. Учитывая это, численность сакалиба можно было бы приблизительно оценить в несколько сотен; такое предположение, впрочем, нуждалось бы в документальном подтверждении.

Упоминания о сакалиба при дворе ал-Муктадира содержатся и в других источниках. В рассказе Ибн Фадлана мы читаем, что в Булгар посольство ал-Муктадира сопровождал Барис ас-Саклаби [305, с. 69]. Учитывая ошибку Ибн Фадлана, называвшего поволжских булгар сакалиба (об этом см.: часть I, гл. 1), можно было бы и Бариса причислить к булгарам[308]. Но делать так не раздумывая вряд ли имеет смысл. Ас-Саклаби — нисба Бариса, и он носил ее вне зависимости от того, какие представления о сакалиба были у Ибн Фадлана. Ничто в рассказе Ибн Фадлана не указывает на то, что Барис вел себя в Булгаре как человек, встретивший соотечественников. Ибн Фадлан ни разу не говорит, например, что он когда-либо выступал в качестве переводчика. Можно возразить, что Бариса послали в Булгар с Ибн Фадланом потому, что он сам был оттуда, однако, как мы говорили в рассказе о работорговле, сакалиба, доставлявшиеся из Булгара, были славянскими пленниками русов, которых те продавали в Волжскую Булгарию и Хазарию. Поэтому для интерпретации нисбы Бариса как «уроженец Волжской Булгарии» нет достаточных оснований.

12. Евнухи-сакалиба служили при 'аббасидском дворе и в последующие времена. В «Китаб ал-'Уйун» упоминается некий евнух-саклаби, взятый на службу халифом ал-Мустакфи (944–946) [136, с. 441]. Слуги-сакалиба были, по некоторым сведениям, в окружении следующего халифа, ал-Мути' (946–974). Хилал ас-Саби' дает описание церемонии наделения Бувейхида 'Адуд ад-Даулы султанской властью. Церемония происходила в 977 г., и наделять 'Адуд ад-Даулу соответствующими полномочиями должен был халиф ат-Та'и (974–991). Во время церемонии слуги-сакалиба, ранее принадлежавшие ал-Мути', стояли за халифом с опахалами в руках. Хилал ас-Саби' даже сохранил для нас имена этих слуг: Халис, Тариф, Бадр, Ахйаф, Сабур, Рийад, Мавакиф и Салаф. В ходе церемонии ат-Та'и дважды обратился к сакалиба. Один раз он повернулся к Халису и сказал «Пусть он подойдет», имея в виду 'Адуд ад-Даулу, после чего тот приблизился. В другой раз халиф обратился к Тарифу, сказав «Пусть дадут ему почетное платье и венец», опять-таки имея в виду 'Адуд ад-Даулу [103, с. 64–66].

Тот факт, что сакалиба участвуют в церемонии, причем как особо приближенные к халифу слуги, примечателен. Сам по себе он указывает на то, что в 60–70 гг. X в. евнухи-сакалиба служили во дворце и входили в непосредственное окружение халифа. Но интересно взглянуть на эти данные в свете истории работорговли. Изучая историю поставки евнухов-сакалиба в исламский мир, мы отмечали, что в 60–70 гг. X в. румийские невольники перестали поступать в Машрик в связи с византийским наступлением. Было высказано предположение, что недостаток белых евнухов-румийцев мог восполняться расширенным ввозом белых же евнухов-сакалиба. И вот в это же время мы видим, что довольно многочисленные (только названных по имени восемь человек, а восточные авторы крайне редко перечисляют имена рабов) евнухи-сакалиба окружают на церемонии халифа, а о румийцах не упоминается вовсе. Такие данные наводят на мысль о том, что халифский двор действительно стал закупать больше рабов-сакалиба, и их численность возросла и в абсолютном, и в относительном (по сравнению с румийцами) отношении.

13. Дворцовые евнухи-сакалиба упоминаются в источниках и далее. Хилал ас-Саби', описывая церемонию вступления халифа на престол, сообщает, что слуги-сакалиба должны в это время стоять за троном с опахалами в руках [103, с. 73]. Автор, без сомнения, описывает здесь либо современную себе ситуацию, либо ситуацию недалекого прошлого. Сведения Хилала ас-Саби' поэтому справедливее всего отнести к первой половине — середине XI в.

14. Слуги-сакалиба обнаруживаются в X в. и при дворах других мусульманских правителей Машрика. Ибн ал-Каланиси повествует о человеке по имени Раки или Руки, служившем второму Хамданиду Са'д ад-Дауле (967–991) [114, с. 39]. Эти сведения повторяет затем Ибн Тагрибирди, у которого, впрочем, мы находим иное, хотя и довольно близкое, написание имени — Вафи [271, т. 5, с. 117]. Слуга, очевидно, принадлежал к наиболее близким и влиятельным гуламам Са'д ад-Даулы. После смерти последнего в декабре 991 г. он отказался принести клятву на верность следующему правителю, которого поддерживал могущественный хаджиб Лулу, и, предводительствуя отрядом в триста гуламов, ушел в Египет к халифу ал-'Азизу. Вместе с ним к Фатимидам перешли и некоторые другие хамданидские слуги, в частности бывший ихшндидский раб Б.шара (Бушара или Бишара), уведший с собой четыре сотни гуламов. Ал-'Азиз отнесся к перебежчикам благосклонно, обласкал их и дал им высокие назначения. Саклаби, например, стал наместником Акки.

Источники, к сожалению, не уточняют, откуда происходил интересующий нас слуги-саклаби. Он мог быть невольником, привезенным рахданитами или венецианцами, но также и пленником, взятым Хамданидами в войнах с Византией (см.: часть III, гл. 3).

15. К концу X в. относится и еще одно упоминание о сакалиба, которые в данном случае радикально отличаются от дворцовых евнухов и предстают как неоскопленные рабы-телохранители, охранявшие хозяина. Абу Бакр Мухаммад ал-Хорезми (ум. в 993 г.) говорил, имея в виду боевых гуламов, что за неимением тюрка на службу следует брать раба-саклаби [306, т. 4, с. 196]. В середине XI в. подобное соображение высказал Ибн Бутлан (ум. в 1063 г.), считавший, что для боя следует брать рабов-тюрок или сакалиба [294, с. 352, 386–387]. Надо заметить, что Ибн Бутлан описывает сакалиба именно как боевых рабов: они широкогруды, храбры и дикого нрава; живут они долго, так как отличаются хорошим пищеварением. Упоминает Ибн Бутлан и о женщинах-саклабиййа [294, с. 372].

Ни ал-Хорезми, ни Ибн Бутлан не говорят, откуда доставляют этих сакалиба, но, поскольку речь идет о неоскопленных рабах и женщинах, ясно, что не из Андалусии. Мы имеем здесь дело, очевидно, с невольниками из Руси или, может быть, из Далматии, где во времена ал-Хорезми и Ибн Бутлана еще процветала работорговля.

16. По словам Абу-л-Фадла Байхаки (995–1077), когда в 1039 г. Мас'уд, сын Махмуда Газневида, прибыл в Герат, он распорядился казнить наместника города Бу Талху Шайбани, обвинив его в симпатиях к туркменам. «Я его (труп наместника. — Д.М.) видел брошенным на навозную кучу, — пишет далее Байхаки, — …и приставом при нем был Тегин Саклаби» [3, с. 718].

Тегин был, по всей вероятности, рабом, вывезенным из русских земель. В пользу этого предположения говорит не только то, что Русь была ближайшим к владениям Газневидов источником невольников-сакалиба, но и тюркское имя слуги — Тегин. Возможно, первым хозяином Тегина был какой-то тюрок, нарекший его этим именем. Можно предполагать, что Тегин был пленником тюрок-кочевников с юга Руси, но без четких указаний в источниках высказываться в пользу волжского или степного пути (см.: часть III, гл. 1) вряд ли правомерно.

17. Во второй половине XI в. рабы-сакалиба упоминаются в поучении предпоследнего зияридского правителя Джурджана и Табаристана Кейкавуса Ибн Искандера (1049–1069) своему сыну Гилян-Шаху (1069–1077) («Кабус-Намэ» или «Насихат-Намэ»). Рассказывая сыну, каких невольников следует покупать, Кейкавус подробно описывает рабов-тюрок, но затем замечает: сакалиба, русы и аланы подобны тюркам, но превосходят их выносливостью [179, с. 86].

Как и в предыдущем случае, мы имеем здесь дело с неоскопленными рабами из русских земель. История их поставки в исламский мир разобрана выше (см.: часть III, гл. 1); применяя сделанные там выводы к настоящему фрагменту, можно заключить, что речь, по всей вероятности, идет о пленниках тюркских кочевников, доставленных через южнорусские степи и Кавказ. В пользу этой трактовки свидетельствует и то, что русы и сакалиба упоминаются наряду с невольниками-аланами, ввозившимися тем же путем. Небезынтересно отметить, что Кейкавус, упомянув о русах, сакалиба и аланах, далее говорит только о последних, посвящая им подробное описание. Естественно предполагать, что слуги-аланы были ему известны лучше, т. е., видимо, составляли большинство слуг при его дворе. Можно прийти к выводу, что у Зияридов невольники с севера были пленниками кочевников-тюрок; большую часть их составляли аланы, но добавлялось и некоторое количество полоняников из южной Руси.

Таковы имеющиеся известия о слугах-сакалиба в Машрике. На основании этих материалов можно сделать несколько общих замечаний.

Упоминания о рабах-сакалиба действительно редки — примем во внимание, что мы имеем дело с весьма продолжительным отрезком времени и обширным кругом источников. Многие восточные авторы не упоминают о слугах-сакалиба вовсе. Видимо, их было довольно мало, меньше, чем других рабов — румийцев, негров и тюрок. В основном рабы поступали в Машрик из сопредельных территорий — Малой Азии (румийцы), Африки (негры) и Средней Азии (тюрки). Географическая близость Машрика к этим регионам давала возможность работорговцам приводить большее число невольников. Доставлять невольников из отдаленных земель (славяно-германское пограничье, Русь, Далматия) было труднее; кроме того, большую часть их обычно продавали по пути. Так, из невольников, поступавших через Германию и Францию, Машрика достигали лишь те сакалиба, кого не продавали в Андалусии, Магрибе и Египте; для венецианцев главными рынками сбыта «живого товара» были Египет и Магриб. Аналогичная ситуация складывалась и на пути из Булгара и Хазарии: много невольников оставалось в Хорезме. Таким образом, среди евнухов сакалиба заметно уступали в численности румийцам и неграм, а среди неоскопленных боевых рабов — тюркам.

Такое положение не было, разумеется, статичным. Выше уже отмечалось, что в конце X в., когда доставка евнухов-румийцев временно прекратилась, рабов-сакалиба стало больше, но так продолжалось недолго. Наступление византийцев остановилось, и румийские невольники вновь начали поступать в исламские страны. После первой трети XI в. ввоз невольников-сакалиба по германо-андалусскому и волжскому путям сильно сократился, нет и следов славянских пленников из Малой Азии. Все это, разумеется, сказалось и на Машрике, где упоминания о сакалиба тоже исчезают.

Другая важная особенность истории слуг-сакалиба в Машрике — их многообразие, особенно заметное в сравнении с другими регионами. В то время как в мусульманской Испании и Северной Африке почти абсолютно преобладают евнухи-сакалиба, в Машрике мы видим и неоскопленных рабов, и невольниц, и детей. Объясняется это многообразием путей, по которым в Машрик ввозили невольников-сакалиба: из Андалусии и Венеции доставляли скопцов, из Малой Азии и русских земель — неоскопленных рабов и женщин. Так как на некоторых из этих путей (далматинско-венецианском или южнорусском) мы не видим перерыва в работорговле, вполне вероятно, что сакалиба оставались в Машрике дольше, чем в других регионах. Но упоминаний о сакалиба более не обнаруживается, что, видимо, вызвано их малочисленностью: они просто терялись в общей массе слуг.

Глава пятая Культура и духовный мир слуг-сакалиба

Сакалиба интересуют нас отнюдь не только как слуги или евнухи, пусть даже занимавшие высокое положение при дворе. Видя в них европейцев, почти наверняка славян, мы, естественно, задаемся вопросом: что сохранили они из родной культуры и что взяли из чужой, иными словами, кем были в духовном отношении? Некоторые соображения на этот счет были высказаны в части II относительно славянских переселенцев, но рабы-сакалиба — совершенно особое явление, и сведения об их культуре и духовном мире заслуживают отдельного исследования.

В изображении восточных писателей слуги-сакалиба практически ничем не выделяются из окружающей их массы мусульман. Они говорят по-арабски, исповедуют исламскую религию и следуют обычаям того общества, в котором живут. Такую картину, разумеется, нельзя назвать нереальной. Служа в арабо-мусульманском обществе, рабы, вполне естественно, быстро выучивались арабскому языку; без этого они были бы просто не в состоянии понимать приказания хозяев. Некоторые сакалиба овладевали арабским языком в совершенстве. Ибн ал-Аббар с особой похвалой отзывается о Джаузаре ас-Саклаби, который в 402 г. х. (4 августа 1011 — 22 июля 1012 г.) стал управляющим кордовского дворца, замечая, что он был великолепным знатоком арабского языка. В том же фрагменте Ибн ал-Аббар относит к сакалиба и предшественника Джаузара на этом посту — Фатина, служившего еще ал-Мансуру [240, т. 1, с. 204, № 671]. О Фатине упоминает Ибн Бассам, называющий его «уникальным, не имевшим себе равных в знании арабского языка и всего, что касается литературы» [251, ч. 4, с. 34]. Согласно Ибн Бассаму, Фатин писал стихи; после его смерти несколько тетрадей были проданы с аукциона.

Не хуже андалусских говорили по-арабски и североафриканские сакалиба. Уже отмечалось, что фатимидским сакалиба очень часто приходилось выполнять различные поручения халифов — они участвовали в деятельности администрации, водили войска и эскадры. Такие обязанности, разумеется, предполагали отличное владение арабским языком. До нас дошли некоторые тексты, написанные фатимидскими сакалиба, — записки, которые Джаузар направлял халифам; они ясно показывают, какого высокого уровня достиг придворный в арабском языке.

Одновременно невольники усваивали и исламскую религию. Мусульманами, очевидно, стали очень многие сакалиба. Объяснять это явление следует, видимо, тем, что большинство невольников-сакалиба составляли славяне-язычники из славяно-германского региона. Христиане — например, чехи, сербы, хорваты — были не столь многочисленны. Языческие верования славян мусульмане не считали религией. Комментируя покупку невольницы-сакалибиййя для 'Абд ар-Рахмана ал-'Утки (этот случай рассмотрен в предыдущей главе), факих Ибн Ваддах (814–900) заметил, что «у них (т. е. у сакалиба, в данном случае — невольников. — Д.М.) нет завета (ла 'ахда ла-хум)» [280, т. 1, с. 444], т. е., фактически, религии. Таких рабов, как показывают высказывания видных мусульманских правоведов ал-Авза'и и Малика Ибн Анаса, хозяин имел право обращать в ислам [316, с. 147–149; 73, с. 141]. Школы ал-Авза'и и Малика Ибн Анаса были в разное время господствующими в Андалусии; маликизм пользовался большим влиянием в Магрибе. Вероятно, андалусские и магрибинские факихи следовали за Маликом Ибн Анасом и утверждали необходимость обращения невольников-язычников в ислам. Это, разумеется, открывало дорогу для массовой исламизации рабов-сакалиба. Сходным образом обстояли дела и в Фатимидском государстве — с той лишь разницей, что там от невольников требовалось принятие ислама в его исмаилитской интерпретации. Безвестный славянский вождь, взятый в плен в сражении при Раметте, поторопился принять ислам, опасаясь, что его могут казнить как многобожника (см.: часть III, гл. 1). Карьера Джаузара при фатимидском дворе началась с эпизода благословения халифа, демонстрации верности исмаилизму. Принимать ислам могли, конечно, и сакалиба-христиане. При дворах средневековых мусульманских правителей, особенно в Андалусии, мы находим немало ренегатов самых разных национальностей — испанцев, итальянцев, греков; среди них могли оказаться и славяне.

Принимая ислам, невольники иногда увлекались мусульманским богословием и углубленно изучали его. Краткое жизнеописание одного из таких невольников дает испано-мусульманский автор X в. ал-Хушани. Некий невольник по имени 'Ариф, сообщает он, был привезен в Печину и продан арабу, звавшемуся Лайс Ибн Фудайл. Араб научил невольника грамоте и читал с ним Коран. К учению 'Ариф проявил столь большие способности, что Лайс не стал приставлять его к ремеслу, а позволил посещать печинских факихов. 'Ариф даже ездил учиться в Египет; впоследствии он вернулся в Испанию и умер на Мальорке в 336 г. х. (23 июля 947 — 10 июля 948 г.). 'Ариф не принадлежал к сакалиба и не именуется саклаби; он был уроженцем Франции, захваченным в юношеском возрасте мусульманскими пиратами [131, с. 288–289, № 392; см. также: 272, т. 1, с. 342, № 1005]. Но подобные случаи встречались и в среде сакалиба. Столь подробными биографиями мы, к сожалению, не располагаем, однако некоторые сведения все же довольно показательны. В Андалусии некий Наср ас-Саклаби рассказывал хадисы [272, т. 2, с. 157, № 1493]. 'Абд ар-Рахим ас-Саклаби оставил службу во дворце, чтобы отправиться в паломничество [272, т. 1, с. 294, № 873; 240, т. 3, с. 57, № 136]. Впоследствии хадж совершил слуга 'Абд ар-Рахмана III Дурри [272, т. 1,с. 146,№ 433]. Хайран и Зухайр проводили работы в мечети Альмерии. Зухайр, согласно Ибн ал-Хатибу, обращался за советами к мусульманским факихам и поступал по их указанию [199, т. 1, с. 526; 151, с. 216]. Набожными мусульманами становились сакалиба и в других частях исламского мира. Фатимидский халиф ал-Му'изз, например, однажды послал Джаузару богословский трактат, написанный халифом Исма'илом ал-Мансуром, приказал изучить его и высказать свое суждение [290, с. 85]. Такое поручение, разумеется, можно было дать лишь глубоко преданному исмаилизму и компетентному в его доктрине человеку.

Таким образом, сакалиба владели арабским языком и почти поголовно были обращены в ислам. Но определяло ли это их духовный мир? Ответить однозначно невозможно. Изучая культуру слуг-сакалиба, мы как нигде остро испытываем недостаток информации. Прежде всего, средневековые мусульманские авторы вообще нечасто уделяют внимание культуре рабов и слуг, судить о которой мы можем в основном по изредка попадающимся историям или анекдотам. Там же, где о культуре все-таки упоминается, речь, как правило, идет о начатках исламской культуры, которую перенимали чужеземные рабы и слуги. Собственная, неисламская культура сакалиба мусульманских писателей не интересовала, как, впрочем, не интересовала их и культура других рабов и слуг — европейских христиан, греков, тюрок и негров. Сакалиба представляются совершенно исламизированными, усвоившими культуру местного мусульманского населения. Но здесь к данным источников следует относиться с большой долей критицизма. Из того, что мусульманские авторы не упоминают о собственной культуре сакалиба, отнюдь не следует, что ее не было вовсе. Кроме того, иногда восточные авторы все-таки дают нам понять, что сакалиба сохранили кое-что от того времени, когда они еще не были слугами в мусульманском мире.

Сказанное относится прежде всего к языку. Рассматривая историю слуг-сакалиба в различных регионах, мы видели несколько случаев, когда источники ясно указывают на то, что они говорили на родном языке. В середине IX в. евнуха-сакалиба служили приезжавшим в Багдад купцам-русам переводчиками. Аглабидский правитель Ибрахим II разговаривал со своим слугой Б. лагом на языке сакалиба[309]. Сходная ситуация создалась через несколько десятилетий, когда фатимидский халиф ал-Му'изз проявил интерес к языку сакалиба, чтобы понять, что сказал о нем его слуги-саклаби Музаффар. Все отмеченные фрагменты указывают на то, что слуг-сакалиба, говоривших на родном языке, было немало. Ибн Хордадбех, которому принадлежит рассказ о купцах-русах, общавшихся в Багдаде с мусульманами при помощи слуг-сакалиба, говорит о периодически повторявшихся торговых поездках. Ибрахим II, как показывают его диалоги с Б.лагом, мог говорить на языке сакалиба достаточно связно, причем выражая не самые элементарные мысли. Представляется маловероятным, чтобы эмир старательно учил язык из-за одного-единственного слуги; скорее, он общался со многими сакалиба, которых при его дворе было достаточно. Рассказ об изучении языков ал-Му'иззом носит, как уже отмечалось, скорее, характер исторического анекдота. Как таковой он порождает определенные сомнения. Действительно ли ал-Му'изз изучил четыре совершенно различных и трудных языка (берберский, язык румийцев, язык негров и язык сакалиба) — заметим, что эти занятия потребовали бы немало сил и времени, — только ради того, чтобы разобраться в смысле одного слова, пророненного Музаффаром? Почему, если Музаффар был славянином (мы помним, что его привезли из Болгарии), халиф, разумеется, знавший это, взялся за изучение языка сакалиба в последнюю очередь, даже после языка негров? Думается, что трактовать рассказ ал-Макризи следует иначе. Услышав из уст Музаффара слово, показавшееся ему подозрительным, ал-Му'изз, скорее всего, просто вызвал к себе доверенных слуг из разных народов и спросил, значит ли оно что-нибудь на их языках. Берберы, румийцы и негры ответить не смогли; сакалиба же сказали, что это ругательство. Эти вызванные для проверки сакалиба, как и Музаффар, хорошо помнили родной язык.

Что мог представлять собой «язык сакалиба», о котором говорят восточные авторы? Хотя мы вряд ли когда-либо сможем ответить на данный вопрос из-за отсутствия написанных на этом языке документов, два предположения все-таки представляются достаточно оправданными. С одной стороны, сохраняя в памяти родные славянские наречия, сакалиба, скорее всего, разговаривали между собой на их смеси, понятной выходцам из разных племен и местностей. Иногда, впрочем, смешение языков было ненужным, так как судьба сводила вместе земляков (мы помним, что основную массу невольников-сакалиба в мусульманской Испании и Северной Африке составляли рабы из одной местности — славяно-германского пограничья, а при фатимидском дворе служило несколько уроженцев Болгарии — Кайсар, Музаффар, Тарик и другие). С другой стороны, «язык сакалиба», по всей вероятности, вобрал в себя и немало арабских слов, обозначавших специфические восточные реалии, — нечто подобное видим мы ныне в том варианте сербохорватского языка, на котором говорят мусульмане Боснии и Герцеговины.

Сохранение языка было важнейшим условием сохранения национальной культуры. О том, что невольники-сакалиба сохраняли в памяти и родную культуру, свидетельствуют некоторые фрагменты «Книги о животных» («Китаб ал-Хайаван») ал-Джахиза. В одном фрагменте ал-Джахиз сообщает, что сакалиба, как евнухи, так и некастрированные рабы, рассказывали ему, что в их стране змеи забираются на коров и сосут их молоко, отчего коровы слабеют или даже околевают [228, т. 1, с. 168–169]. Этот мотив довольно популярен в славянских поверьях и сказаниях [326, т. 2, с. 559–561; 558, т. 2, с. 563–564]. В другом фрагменте отмечается, что рабы-сакалиба хорошо играют на струнных инструментах [228, т. 1,с. 166–167], и это, естественно, наводит на мысль о славянских гуслях[310]. Можно заключить, что в исламском мире невольники-сакалиба не забывали своих исконных преданий и обычаев.

О том, что сакалиба не забывали родную культуру, косвенно свидетельствует и другой факт: даже принимая ислам, они далеко не всегда становились его пылкими приверженцами. Безвестный слуга-саклаби, с которым беседовал тогда еще начинавший службу при дворе 'Убайдуллаха ал-Махди Джаузар, откровенно заявил, что предпочел бы получить десять динаров, чем благословение имама, — для убежденного сторонника исмаилизма такое поведение было бы немыслимым. Музаффар ас-Саклаби фактически отвергал исламское вероучение и считал его «выдумками арабов». Таким образом, подчас приобщение к исламской культуре было поверхностным, и места в душе для родных традиций оставалось больше.

Делать какие-либо обобщения относительно культуры сакалиба непросто. Люди среди сакалиба попадались самые разные, и условия, в которых они оказывались, также были неодинаковы. Одни сакалиба попадали в неволю юношами, другие — взрослыми людьми. Последние, разумеется, больше сохраняли от родной культуры; юноши, и тем более дети, скорее поддавались влиянию мусульманского общества. Нельзя сказать, что они напрочь забывали о родине; Агобард упоминает о том, как некий невольник из Лиона, похищенный еще ребенком и проданный в Испанию, смог бежать и вернуться в родной город после двадцати четырех лет рабства [168, т. 5, с. 185]. Вместе с тем, невольники, попадавшие в исламские страны юношами или детьми, получали там уже совершенно особое, мусульманское воспитание, что, разумеется, не могло не сказаться на их духовном мире.

Особо важна была для слуг-сакалиба возможность общаться между собой. Только в таких беседах могли они использовать родной язык, вспоминать или заново усваивать элементы собственной культуры. Нетрудно представить себе, что возможность для такого общения сакалиба получали прежде всего тогда, когда оказывались вместе, попадали к одному хозяину. В лучших условиях, естественно, были те, кто служил при дворе, где численность слуг измерялась подчас сотнями. Намного сложнее приходилось сакалиба во владении частных лиц. Случалось так, что хозяин приобретал лишь одного невольника, который, следовательно, оставался один в чужой среде и в большей степени подвергался ее воздействию.

Но как бы ни различались сакалиба между собой, они, тем не менее, сознавали себя как единую общность. В главе 3 части III отмечается интересный эпизод: фатимидский слуга Джаузар сказал в 973 г. халифу ал-Му'иззу: «я — саклаби, инородец»; то же самое писал он в записке своему повелителю несколько ранее. Примечательно, что эти слова Джаузар произнес уже в самом конце жизни; он умер на пути в Египет. Таким образом, даже после нескольких десятков лет службы в исламском мире Джаузар считал себя не мусульманином, не слугой, а именно саклаби, родственным сакалиба и чуждым арабам и берберам. Такое сознание своего естества он пронес через всю свою жизнь.

Другой пример осознания сакалиба своей общности дает нам история мусульманской Испании. Там слуга-саклаби по имени Хабиб написал о своих собратьях книгу под названием «Книга победы и успешного противоборства с теми, кто отрицает достоинства сакалиба» («Китаб ал-Истизхар ва-л-Мугалаба 'ала Ман Анкара Фада'ил ас-Сакалиба»). Эта книга до нас не дошла, и судить о ее содержании можно только по тому, что рассказывает видевший ее Ибн Бассам. Последний сообщает, что в книге излагались редкие истории из жизни сакалиба и приводились стихи, сочиненные ими. Среди последних выделяются великий фата 'Умара ас-Саклаби, Майсур ас-Саклаби и Наджм, который, по всей вероятности, также носил нисбу ас-Саклаби [251, ч. 4, с. 34].

Хотя о содержании книги Хабиба мы можем только догадываться, дошедшие до нас сведения наводят все же на некоторые размышления. Прежде всего, очевидна полемическая направленность трактата. Автор, обращаясь к читающей публике (то есть в данном случае к образованным людям Кордовы), опровергает утверждения своих оппонентов, отрицающих достоинства сакалиба. Почему понадобилось Хабибу вступать в такую полемику? Родовитые придворные мусульманских правителей не терпели возвышения дворцовых слуг и относились к ним как к своим противникам. Это хорошо видно на примере Андалусии, где аристократы в 976 г. сплотились вокруг ал-Мусхафи и Ибн Аби 'Амира для противодействия сакалиба. Но пренебрежительное отношение аристократов к слугам, и тем более к евнухам, проявлялось не только в интригах; в своих речах представители знати уверяли, что по сравнению с ними, людьми благородными, сакалиба — никто. Из жизнеописания Джаузара мы узнаем, что знать выступала и против него, упрекая в худородии. Джаузара, как и других слуг-инородцев, взял тогда под защиту сам халиф ал-Му'изз [290, с. 64–69]. Подобные выпады совершали против сакалиба и представители андалусской знати, которых, видимо, и подразумевает Хабиб под «теми, кто отрицает достоинства сакалиба».

Таким образом, книгу Хабиба следует, очевидно, воспринимать как попытку доказать, что сакалиба достойны занимать в исламском мире соответствующее их талантам и заслугам место. Именно так трактует рассказ Ибн Бассама Ибн ал-Аббар. О Хабибе Ибн ал-Аббар знал, судя по всему, со слов Ибн Бассама, но, описывая его книгу, сделал следующее замечание: Хабиб «резко и бескомпромиссно защищал своих» (та-'ассаба… ли-кауми-хи) [240, т. 1, с. 229, № 760]. Такую позицию можно назвать свойственной шу'убитам, выступавшим за равноправие народов в исламе. В Андалусии, где значительное число мусульман составляли принявшие ислам испанцы, шу'убитские воззрения были весьма распространены, причем их приверженцы появлялись и при дворе. Ал-Хушани рассказывает о факихе 'Абдуллахе Ибн ал-Хасане ас-Синди из Уэски, отличавшемся ненавистью к арабам и неукротимым пылом в защите потомков принявших ислам испанцев — мувалладов (ша-дид ал-'асабиййа ли-л-мувалладип). Несмотря на все это, халиф 'Абд ар-Рахман III возвысил его, часто спрашивал совета и даже назначил судьей Уэски, Барбастро и Лериды [131, с. 226–227. № 302]. Не чужды шу'убитским воззрениям были и многие дворцовые слуги. Бывший 'амиридский гулам Муджахид, ставший в период раздробленности правителем Дении, благосклонно относился к шу'убитам, и именно в его та'ифе появилась известная, ставшая для них своего рода манифестом поэма Ибн Гарсии[311]. Настроения, подобные шу'убитским, зрели, очевидно, и среди сакалиба.

Этот факт имеет огромное значение. Немыслимо, чтобы такие настроения зародились в аморфной среде слуг, ничем не объединенных, кроме принадлежности одному господину. Некоторые факты показывают, что сакалиба обладали чувством солидарности, стремились действовать как единая сила. Такие случаи наблюдаем мы тогда, когда сакалиба участвовали в политической борьбе: в Накуре, столетие спустя — в Андалусии. Основой для объединения было не что иное, как стремление к взаимоподдержке, основанное на общности происхождения и культуры. Глашатаем этой солидарности выступил в Андалусии Хабиб, защищавший в своей книге именно сакалиба, а не всех слуг без разбора.

Сделанные наблюдения приводят к следующему пониманию культуры и духовного мира слуг-сакалиба. Попав в мусульманское общество и живя в нем, они, естественно, стали его частью и усвоили арабский язык, ислам и что-то из мусульманской культуры. В то же время они не растворились в этом обществе, сохраняли свой язык и некоторые элементы родной культуры. Выделяясь из среды мусульман, они сознавали себя особой общностью, что проявлялось как в их полемике с арабскими аристократами, так и в их действиях на политической арене. Все это заставляет нас видеть в сакалиба отдельную группу населения исламского мира, которая своим своеобразием заслуживает самого внимательного изучения.