Семья волшебников. Том 2

Глава 42

Мэтресс Леонетт Рокуалли открыла дверь, и ее лицо отразило сложную смесь умиления и отвращения. Соседские дети пришли с добродневными колядками, и это очень трогательно. Но они были гоблинами, а видеть у себя на пороге гоблинов приятно далеко не всем… собственно, почти никому.

Но в Добрый День всем следует быть добрыми ко всем. Даже гоблинам и даже к гоблинам. Тем более, что сегодня они не домушничают и не вредят, а ходят по домам и поют душеспасительные песенки.

— Кастрюлька говна, кастрюлька говна, кастрюлька говна на столе у меня!.. — распевали гоблинята хором. — Всех угощу!.. Друзей угощу!.. Друзей никаких ведь нет у меня!..

Мэтресс Рокуалли охватили еще более смешанные чувства. Отвратительная песня. Отвратительные гоблины. Но почему-то их жалко.

— Вот вам пирог, — произнесла она.

Гоблинята обрадовались и загорланили второй куплет:

— Скитаюсь я по свету, голодный и больной, дайте угощенья, и я пойду домой! Дома меня встретят, кушать захотят, дайте мне объедков для нищих гоблинят!

Рокуалли почувствовала, как выступают непрошеные слезы. А гоблинята захихикали и принялись пихать друг друга в бока.

Тупые чечпоки так легко разводятся на жалость…

— Идите вон, — вытерла уголки глаз платочком Рокуалли. — Или я превращу вас в тараканов.

Гоблинята с воплями скатились с крыльца и побежали к соседнему домику. Клецка на бегу ругалась:

— Ну ты и остолоп, Остолоп! Зачем ты засмеялся?!

— Но все же засмеялись! — протестовал Остолоп.

— Но ты громче всех, так что это из-за тебя!

С этим спорить было невозможно, тем более, что Остолопа стали немного колотить. Даже Вероника стукнула пару раз, потому что у гоблинов так принято.

Пирог у мэтресс Рокуалли оказался вкусный, но каждому досталось по совсем маленькому кусочку, потому что гоблинов была целая дюжина. У тети Грымзы почти собственное поместье в Радужной бухте, поэтому на Добрый День к ней съехалась родня со всей Мистерии.

Добычи в усадьбе Рокуалли оставалось еще немало. Заглянув в главное здание, гоблины постучались в один из флигелей. К мэтресс Рокуалли на Добрый День тоже приехали гости, и у них тоже можно что-нибудь наколядовать.

Во флигеле остановилась младшая дочь бабушки Рокуалли. Она редко навещала маму, еще не знала, что по соседству с ней поселились гоблины, и теперь очень удивилась, увидев их у себя на пороге.

— Открывайте двери, мы же ведь не звери, голодные детишки в худеньких пальтишках!.. — жалобно подвывали гоблинята и Вероника.

Открывшая дверь тетя с минуту оторопело стояла и слушала все более надрывную песню, а потом заметила среди гоблинов человека… ну, почти человека. Волосы у Вероники давно потемнели настолько, что только при определенном освещении казались лиловыми, в ауру надо вглядываться, чтобы заметить смешанное происхождение, а фиолетовые глаза и у обычных людей бывают… вот разве что зрачки у нее вертикальные, но это сходу не рассмотришь.

— Девочка, а ты что здесь делаешь? — растерянно спросила тетя. — Почему ты колядуешь с гоблинами?

— Нинаю, — раскрыла мешочек Вероника. — Дайте объедков.

— Смотрите, какая милая девочка! — загомонили Клецка и остальные. — Дайте нам побольше всякого!

— Девочка, гоблины тебя похитили? — настойчиво спросила тетя. — Скажи честно, ничего не бойся. Я волшебница, я тебя защищу.

— Нинада, — отказалась Вероника.

— Сегодня же Добрый День! — возмутились гоблины. — Сегодня мы не крадем детей!

— Мы их никогда не крадем! — стукнула Остолопа Клецка. — Это не наша ниша!

Получив от все еще настороженной волшебницы орехового печенья и пару апельсинов, гоблины побежали дальше, по пути совещаясь, оставлять ли в своих рядах Веронику. Она, конечно, старается, но ее присутствие вызывает у людей ненужные подозрения.

Но Вероника очень хотела колядовать, так что ей позволили остаться. Просто предупредили, чтоб если что, сразу говорила, что ее не крали, она сама пошла.

В следующем флигеле урожай оказался богатый. Кольцо колбасы, кусок сыра и связка баноцитрусов. Здесь остановился третий внук бабушки Рокуалли, он хорошенечко набубенился прямо с утра, вышел на крыльцо в одних кальсонах и громко смеялся, пока гоблинята кривлялись и распевали срамные частушки.

— Давайте еще! — хлопал он в ладоши. — Молодцы! Что еще покажете за… вот, за эту копченую индейку?

— А, фокусы! — предложила Клецка. — Вероника, сделай штуку!

— Обикталь! — шлепнула ладошкой по деревянной фигурке свейнара Вероника.

Добродневный гномик в черно-белом балахоне сразу заморгал, издал скрипучий звук и заверещал, бегая вокруг гоблинов.

— Он чо-та шумный! — зажала уши Клецка. — Расколдуй его обратно!

— Характер такой, — объяснила Вероника. — Отнимать жизнь нельзя.

Деревянный свейнар умчался куда-то в кусты, а дядя Рокуалли проводил его стоическим пьяным взглядом, отхлебнул из маленькой бутылочки, отдал гоблинятам обещанную индейку и скрылся в доме.

— Не шалите, — подавил он отрыжку.

Веронике ужасно понравилось колядовать. Она сегодня участвовала первый раз в жизни, но решила, что теперь будет каждый год. Вообще-то, Клецка звала Астрид, но та куда-то усвистала с Копченым и еще этим предателем Зубрилой, который знает уйму жалобных песенок и срамных частушек, но колядовать не хочет, потому что он для этого слишком взрослый, важный и очкастый.

Зато Вероника сразу удрала с гоблинами, пока мама с папой не заметили.

И она радовалась и веселилась, перебегая от усадьбы к усадьбе, от крыльца к крыльцу, распевая песенки и собирая добродневное угощение. Даже дедушка Инкадатти сегодня встретил гостей приветливо, ни на кого не заругался, послушал песенку и дал за нее связку сушек.

А потом Веронику отловила и увела домой мама. У нее есть специальное Ме, так что она может найти их с Астрид где угодно. Вероника показала, сколько она вместе с гоблинами наколядовала, и мама порадовалась, какая у нее дочка подрастает помощница и добытчица, но все равно велела идти домой, потому что скоро уже гости портируются, а Веронику еще надо причесать и умыть.

— Зачем ты измазалась грязью?.. — ворчала Лахджа, поливая Веронику теплой водой.

— Я почетный гоблин! — сообщила счастливую весть дочь. — Меня приняли в клан!

— Моя дочь — почетный гоблин, — порадовалась мама. — Знаменательный день для всей семьи… обязательно расскажу дедушке Гуриму.

— Подкидыш сказал, что когда я вырасту, он меня замуж возьмет!

— Губа у Подкидыша не дура, я смотрю, — хмыкнула Лахджа. — Но нельзя тебе замуж за гоблина.

Вероника и сама не собиралась, но теперь вдруг почему-то захотелось. Ее охватило чувство противоречия, она выпятила губу и спросила:

— И почему?

— Вшей вывести не сможешь.

Это был сильный аргумент.

Гости появились незадолго до ужина. Самопризвался дядя Вератор с тетей Сидзукой и Мамико. Астрид обрадовалась сестре, но еще сильнее она обрадовалась новенькому дальнозеркалу, которое гости принесли в подарок.

— С Добрым Днем, Майно! — широко ухмыльнулся Вератор, возникая посреди холла с огромной коробкой. — Сегодня я побуду бабушкой Юмплой… ох ты ж ни кира себе!..

Он заметил рога друга. Потом пригляделся к ауре и аж присвистнул.

— Ты что, прямым контактом брал, что ли?.. — сразу все понял Вератор. — Без фильтрации?

— Времени не было, — проворчал Майно.

— Бельзедор бы тебя сейчас без раздумий в приспешники принял.

— Он бы меня и так принял, — буркнул Майно. — Он мне уже предлагал.

— И мне, и мне!.. — радостно завопила Астрид. — Но я написала, что героиней буду, а он ответил, что это даже лучше!

Когда дальнозеркало повесили на стену, Вератор самодовольно сказал:

— Ну вот, Майно, только благодаря своим друзьям ты теперь не пропустишь важнейшее событие года!

— И на этом месте я должен спросить, какое? — повернул голову немного уставший Майно.

— Спросить?.. А что тут спрашивать? Какие тут могут быть вопросы? Разумеется, выступление нашего всего! Нашего обожаемого, несравненного, величайшего, обожаемого…

— «Обожаемого» было уже.

— Можно и три раза. Это же сам… ну да к чему называть имена? Ты же видел его бороду! Вот это борода!

Дядя Вератор с тетей Сидзукой явились наряженными, так что Астрид сделала перед ними книксены. Она и сама выглядела ничего себе, причем не в позорном розовом платьице, как Мамико, а в кудесном черно-зеленом с вырезом на спине, потому что платья без выреза особо не поносишь, когда у тебя крылья. У мамы тоже всегда вырез.

Тут как раз и мама спустилась. Она заканчивала прихорашиваться, потому что это к другим гостям она еще может выйти в чем попало, а вот с тетей Сидзукой у них такая дружба, которая как бы одновременно самую капельку и вражда. Астрид давно это поняла, потому что у них с Мамико похожие отношения.

— О, привет, Сидзука, — сказала мама так небрежно, словно она в этом похожем на облако платье и жемчужных серьгах корову ходила доить. — Как дела?

— Ой, да ничего, мы вот на пляж ходили сегодня, — ответила тетя Сидзука так, будто тоже явилась прямиком с пляжа в этом многослойном шелковом халате и бриллиантовой тиаре. — Ой, а это Лурия?!

Да, Лахджа принесла Лурию, потому что вживую Сидзука ее еще не видела. Она сразу принялась умиляться младенцу и просюсюкала:

— Ой, привет, Лурия-тян!.. Смотри, у нее твои глазки!.. и мой носик!..

— Почему это твой?.. — моргнула Лахджа.

— Ну вылитый же. Сама посмотри.

— Э… ну вроде похож… но вы ж не в родстве…

Вератор тоже осмотрел и похвалил Лурию, не упустив возможности пошутить, что Майно, наверное, продался Паргорону и подтачивает Мистерию изнутри, внедряя в ее ряды полудемонов.

— А как у нее… ну ты понимаешь? — понизив голос, спросил он.

— Пока никаких признаков, — так же тихо ответил Майно. — Мы очень внимательно следим, но пока вроде самый обычный младенец.

Праздничный ужин накрыли в гостиной, потому что все хотели за бокалами гарийского смотреть трансляцию из Валестры и выступление председателя ученого совета. Благо гостей было всего трое, большой стол не понадобился. Детям налили сока, родителям — вина, на стульях, креслах и полу чинно расселись фамиллиары, кукла Пырялка, мишка Налле и набивной дракончик.

Когда он вчера объявился на пороге, его хотели снова посадить в клетку или просто сжечь. Но скитания по Паргорону что-то изменили в злобном объектале, и он слезно вымолил второй шанс.

— Прошу, простите меня!.. — подвывал он, обнимая ноги Лахджи. — Я не ценил вас! Простите за все попытки вас убить! За все угрозы! За непристойные предложения!

— Какие еще предложения? — насторожился Майно.

— Неважно, — осторожно отпихнула дракончика Лахджа. — Фу.

— Я буду невинной детской игрушкой! Я буду веселить детей! Я клянусь! Клянусь Центральным Огнем, что буду нести только благо и стараться делать только хорошее!

Возможно, он прикидывался, но на редкость убедительно. Что же в Паргороне с ним такое случилось за эти три луны?

В итоге ему дали шанс, хотя Сидзука, увидев дракончика вне клетки, сразу отсела подальше. Майно с Лахджой и сами вовсе ему не доверяли, поэтому попросили Тифона пристально наблюдать и в случае чего сразу рвать в клочья.

В первом закатном часу, как обычно, в дальнозеркале засверкала лучезарная улыбка. Зодер Локателли, председатель ученого совета, в сто шестьдесят четвертый раз поздравил Мистерию с Добрым Днем и приходом нового года.

— Дорогие мои коллеги, я бесконечно рад, что вновь обращаюсь сегодня ко всем вам! — доносилось из-за стекла. — Как когда-то говорил мне покойный учитель, бесконечной мудрости и доброты профессор Арминатти: Зодер, ты юн, но воистину ты станешь выдающимся волшебником… и знаете, не мне уж судить, сбылись ли его слова, не мне!.. Быть может, и ошибся тогда один из умнейших людей Мистерии, который не ошибался никогда и ни в чем… но давайте сейчас не думать о худом, а лучше вспомним о тех, кто нам дорог! О наших родных, наших потомках и предках, наших друзьях и коллегах, а также, конечно, наших учителях, что сделали нас теми, кто мы есть, открыли дорогу в этот огромный удивительный мир и научили нас волшебству! За границей нашу Мистерию называют страной, государством, но лично я нас с вами никогда государством не считал, да и неверно это по сути! Мы — волшебное единство, коллеги! Одна большая дружная семья! Семья волшебников! Давайте никогда об этом не забывать!

Вератор и Майно внимали председателю с широкими улыбками и поднятыми бокалами. Лахджа, в отличие от них, не жила в Мистерии всю сознательную жизнь, но и она успела понять, что для мистерийцев речи старика Локателли — что-то вроде части культурной традиции. Они давно не представляют без них новый год, да и другие торжественные события.

Официально новый, 1529 год наступит только в первом рассветном часу, еще почти половина суток. На Парифате новый день начинается с первым лучом зари, а не в полночь. И бабушка Юмпла прилетит только ночью. Но для мистерийцев именно речь Локателли считается этакой условной отметкой — после нее все зашумели, закричали, стали чокаться бокалами и обмениваться подарками.

Майно, конечно, не остался перед Вератором в долгу. За дальнозеркало он отдарился карманными часами с теневым компасом и внедренным духом-справочником. А Веронике очень понравилась подаренная тетей Сидзукой книжка «Приключения Любознайки и профессора Всезнатти».

— Кстати, любимая, для тебя у меня тоже есть кое-что особенное, — хитро сверкнул глазами Майно, суя руку в кошель. — Еще полгода назад купил. Выбрал самую лучшую.

И он преподнес жене великолепную… электрогитару.

— Чудесный подарок, дорогой! — широко улыбнулась Лахджа. — И как раз идеально будет сочетаться с моим!

— Ты не посмеешь…

Но она посмела. Майно Дегатти на этот Добрый День получил от жены лиру. Прекрасную лиру тонкой работы, ничуть не уступающую гитаре.

Когда наконец стало смеркаться, а небо разукрасилось фата-морганами, которые на каждый Добрый День создавала мэтресс Рокуалли, Ихалайнен подал чай с пирожными, а Снежок заиграл на клавесине. Лахджа, подключая комбик к генератору, лениво подумала, что праздничной атмосфере все-таки не хватает лежащего, а лучше идущего за окном снега. Ну и наряженной елки.

Майно с Вератором выпили еще по бокалу и ударились в детские воспоминания. Сначала с ностальгией обсуждали, каким был Клеверный Ансамбль восемьдесят лет назад, и насколько все тогда было лучше, чем сейчас, потом Майно заговорил о том ужасном лете, когда ему исполнилось одиннадцать, и Лахджа с тоской поняла, что он сейчас начнет жалеть себя и испортит всем праздник.

— Вератор, а где вырос ты? — торопливо спросила она. — Мы уже столько лет знакомы, а я толком ничего о тебе не знаю!

— Мне нравится поддерживать таинственный образ, — покрутил пальцами эльфорк. — Но если интересно… интересно?..

— Еще как! — заявила Лахджа, и Астрид с Мамико закивали.

— Тогда я расскажу.

Вератор опрокинул еще бокал, шумно выдохнул и наставительно сказал рассевшимся на полу детям:

— Моя жизнь — вечная борьба. Оглядываясь назад, я вижу длинную лестницу испытаний, пришедшихся на мой краткий век…

Ты зачем это начала? Он же теперь не уймется.

Уж лучше он, чем ты. Его историю я по крайней мере еще не слышала.

— …Когда движешься вперед, все выше и выше, чтобы достать звезду с неба, особенно радует, что каждый день ты поднимаешься на высоту, что еще вчера была тебе недоступна, — жестикулировал пирожным Вератор. — Главное — заставлять себя подниматься после каждого падения и каждой неудачи, продолжать путь. Тогда каждый день мечта будет все ближе и ближе.

— Я понял, почему ты так язвишь над Локателли, — хмыкнул Майно. — Ревнуешь.

— Я воспитывался и рос в сиротском приюте Миртелианы, столице Гужании, — невозмутимо продолжил Вератор. — История о моем загадочном происхождении донельзя банальна — меня подкинули к порогу новорожденным, завернутым в покрывало эльфийской работы. Было там написано и мое имя — Вератор. Мать дала мне орочье имя, отказывая в принадлежности к ее семье.

Вератор явно не в первый раз рассказывал свою историю. Майно скучал, подпирая кулаком щеку. Но Лахдже действительно было интересно, а Мамико так вовсе слушала отчима с жадным вниманием.

— Родители отказались от меня. Почти наверняка мать моя была эльфом, и мое существование легло бы на нее тенью позора. Я не оправдываю ее или моего предположительного отца орочьей крови. Чаще всего такая связь — следствие насилия или вспышки постыдной страсти, о которой впоследствии жалеет хотя бы одна сторона. Я ничего о них не знаю, да и не хочу знать. Я не хотел бы встречаться с ними никогда. Что такая встреча принесет нам, кроме замешательства, страха друг перед другом и огорчений?.. Пожалуй, что ничего. А что до вопроса, почему… я и так знаю ответ.

Вератор тяжко вздохнул, и Сидзука погладила его по плечу. Эльфорк откинулся в кресле и задумчиво произнес:

— По счастью, меня миновала чаша отчуждения со стороны других детей — уже в раннем детстве я умел завоевывать дружбу, а у простых смертных не было причин чураться моего общества. Хочу сказать, что я никогда не считал попадание в детский дом трагедией. Своего рода это было везение: меня ведь не выкинули в мороз на помойку, не утопили в реке, как котенка, не использовали для кровавой жертвы и не продали работорговцам. Да мало ли. Полукровка, не знающий родства? Ну и что. Многие тут и знать не хотели бы свою родню.

Он отхлебнул еще, собираясь с мыслями, и сказал:

— В доме было полно тех, кому повезло куда меньше. Тех, кто бежал от побоев, пьянства родителей и надругательств. Тех, от кого отказались из-за уродств или юродства. Я знал, что от меня отказались с самого начала и бесповоротно, я знал, что не могу претендовать на любовь, и не цеплялся за воспоминания о матери или отце. Я не думал перед сном и не плакал в подушку, как иные мои друзья, гадая, почему меня не полюбили. Я не пытался тщетно заслужить объятий или доброго слова. Все эти трагедии, оставляющие на душах детей шрамы, не затронули меня. Мое сиротское детство было безоблачным.

Вератор говорил спокойно, но Лахджа почувствовала затаенную боль. Пожалуй, кривит все-таки душой великий дружбомаг, не настолько уж равнодушен он к этой теме.

— Детский дом при храме Юмплы был хорошим местом — детьми занимались монахи, нам давали все необходимое, — продолжал Вератор. — Особенно я любил брата Дженитиви, заменившего мне отца. Но куда большую роль в моей судьбе сыграл другой человек, почти случайный…

Майно принялся тихо-тихо тренькать на лире, а его лицо приобрело какое-то совершенно бессмысленное выражение. Вератор окинул друга раздраженным взглядом, но продолжил:

— Когда мне было около восьми, в нашем монастыре появился маг, остановившийся в монастыре на ночлег. Он гулял по монастырскому скверу и беседовал с архижрецом, а мы искали повода сбежать с уроков и посмотреть на него поближе. После занятий все дети сбежались на него посмотреть! Нам запретили мешать взрослым и скомандовали разойтись по комнатам. Но мы все пытались подкараулить его, застать за творением чудес, хотя и боялись, что нас заругают, что мы мешаем его отдыху. Маг оказался совсем юным и веселым молодым парнем и устроил детям настоящее шоу! Все эти мелкие трюки поразили наше воображение!

Вератор улыбнулся, явно снова вспомнив тот восторг, когда он впервые в жизни увидел настоящее волшебство.

— А потом, заметив ужасные шрамы на теле Дилании, он совершил нечто совсем чудесное, — сказал он. — Он положил руку ей на голову, что-то прошептал, и все ее шрамы, оставленные выплеснутой на нее пьяной матерью сковородой раскаленного масла… исчезли. Появилась нежная розовая детская кожа, на голове вместо ужасных рубцов появился пушок волос. Затем он подошел к другому ребенку и наложил на него руки. А потом еще к одному. Он исцелил тогда всех.

— Ого, — восхитилась Лахджа. — А как его звали?

— Его имя было Медариэн, — спокойно ответил Вератор. — Но тогда мне это ничего не говорило. Я подавил тогда в себе нахлынувшую робость и подошел к нему на ватных ногах. Я сказал, что хочу быть магом. Хочу исцелять людей, как он. Хочу уметь колдовать и делать жизнь лучше. Он улыбнулся мне, погладил по голове и сказал мне следующее, помню, как сейчас: «Я буду счастлив увидеть тебя среди абитуриентов в Клеверный Ансамбль через пару лет. Учись хорошо, будь добр и смел, верю, у тебя все получится».

Лахджа и Сидзука слушали с жадным интересом. У Мамико и Астрид горели глаза. Дядя Вератор оказался очень интересным дядей. С таинственным происхождением, сложной и трагичной судьбой…

— Тогда я еще почему-то пожалел, что он не мой папа, и мне стало стыдно и неловко — от его доброты, не обязывающей ни к чему, и от своего слабодушия, хотя я и не знал, как описать это чувство, — произнес Вератор. — Я и сейчас не знаю…

— Это не было слабодушием, Вератор-сама, — почти всплакнула Сидзука. — То была жажда любви.

— Да, именно она, — положил свою руку на ее Вератор. Их сияющие в лунном свете глаза встретились. — И после его отъезда все мы оставались под впечатлением от магии. Гужания — страна большая и процветающая, но в отношении волшебства — настоящее захолустье. Еще долго игра в чародеев оставалась одной из наших любимых.

Вератор с легкой усмешкой зажег пальцами трубку и затянулся.

— Тогда я твердо решил стать магом, — сказал он, выпустив дымное кольцо. — На меня произвело неизгладимое впечатление избавление от проблемы, сделавшей бы людей несчастными, непонятыми и искалеченными на всю жизнь, словно… щелчком пальцев. Кем бы была Дилания, оставшись калекой? Прачкой или швеей, работающей в темном углу мастерской, подальше от клиентов. Она бы вряд ли вышла замуж, вряд ли получила бы хорошую работу, которую заслуживала, вряд ли родила детей. А теперь этому року, уготованному ей ее матерью, было не суждено случиться. Я захотел это могущество себе. Силу, что меняет судьбы! Чего еще может жаждать разумный индивид?

— И что было дальше? — спросила Сидзука.

— В то время я замкнулся в себе, — продолжил Вератор. — Брат Дженитиви мягко сказал мне, что монастырь не сможет оплатить мое обучение в Клеверном Ансамбле, а известных родственников или благотворителей, взявшихся оплатить это удовольствие, у меня нет. Вся моя надежда только на стипендию…

Майно оставил лиру, встал и вышел на террасу покурить. Вератор, не обращая на него внимания, продолжал рассказ:

— И тогда я начал усиленную подготовку. Я не мог позволить себе таить надежду на яркий талант, который бы у меня открыли, явись я на комиссию. Но признаю — часто грезил я за книгой, полуприкрыв слипающиеся от усталости глаза, как все дивятся моему таланту, пророчат мне великое будущее, как я покоряю вершину за вершиной, вызывая зависть и восхищение у менее талантливых коллег, как тот же Медариэн разговаривает со мной уважительно и дружески, как равный с равным. Я старался гнать эти мысли. Подобные фантазии похожи на яд, отравляющий разум и бьющий в самое сердце, как только реалии жизни перечеркивают реальность. Но не грезить я не мог. Я жаждал волшебства, но единственная магия, что мне была доступна тогда — игра воображения. Также я подрабатывал. Мне необходимо было накопить денег на телепорт туда и на проживание до момента приема. Я принципиально не собирался выделять денег на билет обратно. Я не мог позволить себе и помыслить о пути назад в мир, где я не был волшебником. Я уже не видел иного будущего для себя. Только вперед.

Лахджа покосилась на распахнутую дверь. Майно курил так, будто у него была целая вечность. Теперь он сидел на корточках, пускал дымные кольца и трогал траву.

— …После экзаменов я с удивлением обнаружил себя в списке лучших, — скромно произнес Вератор. — Я не придал этому особого значения, ведь самое главное произошло — я поступил. Я смог это сделать. Да еще на стипендию. А значит, я стану волшебником.

— В списке лучших!.. — прижалась к нему Сидзука. — Какой же ты скромный, Вератор-сама! Ты ведь был лучшим в том году, самым лучшим! Девятьсот четыре балла! Слышишь, Мамико?

— Да… — почему-то немного съежилась девочка.

— Не дави на нее, — резко сказал Вератор. — Хватит. Если ты поступил, количество баллов не имеет значения.

Сидзука поджала губы. У нее явно было свое мнение на этот счет. И, кажется, они с Вератором уже не раз об этом говорили.

— Мам, а у папы сколько было баллов? — тихо спросила Астрид, ревниво косясь на Мамико.

— Восемьсот девяносто восемь, — шепнула Лахджа. — Он был четвертым.

— А-а, четвертым… — разочарованно протянула Астрид. — А чо не первым?

— Астрид, в Клеверный Ансамбль каждый год поступает около двенадцати тысяч индивидов. Твой папа был четвертым из двенадцати тысяч.

— Ну какая разница? Чо четвертый-то?

Майно все еще курил и трогал траву. Лахджа не знала, слышит ли он слова дочери через ее уши, но надеялась, что нет.

Слышу.

— Даже не третий, — рассуждала Астрид, проворачивая нож все глубже. — Третье место — это хотя бы медь. А четвертое что — глина?

— Астрид, хватит, — раздраженно сказала мама.

— Да чо?! Просто чо папа не такой кудесный?!

— Вот погоди, посмотрим, сколько ты сама получишь, и какое место займешь, — сухо сказала мама.

— Первое же!

— Ну-ну, посмотрим. Мамико тоже через год будет сдавать.

— И чо?

— Хватит чокать, — разозлилась мама.

— Чо-чо-чо-чо-чо!.. и-я-я-а-апустиуху!!!

Гости отозвались домой в пятом закатном часу. Мама уговаривала Сидзуку заночевать, а то и вовсе погостить пару деньков или хотя бы оставить Мамико, но та отказалась, потому что через восемь дней кончатся каникулы, Мамико пойдет в четвертый класс, и ей надо заниматься, а у Дегатти она бездельничает и отлынивает, Астрид на нее дурно влияет.

— Это ее последний класс перед поступлением в КА, — чопорно сказала Сидзука. — В пятый класс Мамико не пойдет, но в четвертом она будет заниматься по-настоящему усердно… ты слышала?

— Да, мама, — тихо ответила Мамико.

— Ты всегда можешь спрятаться от нее у нас, — шепнула на прощание Астрид. — Мы не выдадим.

— Она знает, — отвела взгляд Мамико.

Лахджа вздохнула, глядя на приемную племянницу. Интеллектом Мамико пошла в мать, и Сидзуке — она однажды рассказывала, когда выпила лишнюю рюмку, — в детстве тоже не давали присесть, требовали постоянно быть на вершине таблицы успеваемости. Она поэтому и убежала, как только ее поманил первый попавшийся принц ёкаев. Но даже в Паргороне она не смогла выбросить из головы все эти рейтинги и по тому же шаблону воспитывает дочь.

Слава Древнейшему, что Майно в этом отношении детские травмы переболел и своего отца не копирует.

Вероника пожелала всем спокойной ночи и отправилась в свою комнату. Но когда Астрид сунула туда нос, то недовольно увидела, что сестра не спит, а сидит у окна и пялится в темноту.

— Ты чего, ежевичина? — спросила она.

— Бабушку Юмплу жду, — ответила Вероника.

— Она не придет, пока ты ее палишь, тупица, — дружески объяснила Астрид. — Она тебя боится.

— А чего она меня боится? Я же хорошая.

— Просто подарки должны появляться в атмосфере тайны. Сюрприз должен быть. А какой будет сюрприз, если ты пялишься? Ей же даже неловко даже подлететь.

— Я никуда не уйду, — решительно сказала Вероника, залезая в шкаф. — Я спрячусь тогда.

— Ежевичина!.. а-а-а!.. вали отсюда, дура!..

— Да зачем ты меня обижаешь все время?! — заорала Вероника, которую Астрид грубо потянула из шкафа.

— Я старшая сестра, ЭТО МОЯ РАБОТА!

Астрид начала злиться. Она купила Веронике подарок и хотела подложить на подоконник, как будто бабушка Юмпла прилетала, но мелкая не спит и собакирует! Чо теперь, будильник заводить, ночью просыпаться?!

— Чо ты собакируешь?! — потребовала ответа Астрид.

— Саботируешь, — тихо поправила Вероника.

— Что?.. я тя ща в окно выкину.

Вероника забилась поглубже в шкаф и с угрозой выставила перед собой апельсин. Астрид прищурилась. Она не посмеет.

— Для Астрид… апельсин… — пробормотала Вероника.

— Этот апельсин у тебя в жопе ща будет.

— И-и-и!..

Когда родители распахнули дверь, Астрид с Вероникой катались в клубке. Вероника пыталась дотянуться до апельсина, а Астрид заламывала ей руки и насмехалась:

— Ручки-то коротенькие!.. маленькая!.. слабая!.. ничо-то ты не можешь!..

Родители растащили дочерей, и Лахджа по-матерински всыпала обеим. А Майно вздохнул. Он пока не ложился спать, чтобы подложить на подоконники подарки от бабушки Юмплы, но дети тоже колобродили, хотя уже второй полуночный час.

— Спать, — хмуро велел он, расчесывая кожу возле рогов. — Быстро.

С этим спорить было невозможно. Астрид вернулась к себе в комнату и решила просто посидеть полчасика, мелкая точно больше не выдержит и задрыхнет.

Но Вероника упорно сидела. Она решила обязательно дождаться бабушку Юмплу и попросить у нее подарок для Астрид, потому что иначе Астрид подарка не получит, она слишком плохая.

Но бабушка Юмпла все не летела. На часах был уже третий полночный час, у Вероники слипались глазки, и она периодически себя щипала, но в небе не появлялась никакая бабушка на метле.

Может, с ней случилось что-то?

А может, она забыла?

А может, их дом не может найти?

А может… может, это Вероника на самом деле плохая?!

Эта мысль оказалась слишком мучительной, потому что звучала ужасной правдой. Да, наверняка в этом все дело. Вероника плохая, она призывает демонов.

— Пожалуйста… — забормотала она, крепко зажмурившись. — Пожалуйста, бабушка Юмпла, прилети… Можно даже без подарков… Я… я буду хорошей…

За окном задул сильный ветер. Такой сильный, что Веронику снесло. Она сидела на стульчике рядом с подоконником, но от порыва повалилась кубарем и немного ушиблась.

Занавески ужасно вздуло, глаза Веронике на секунду припорошило, а когда она проморгалась, то увидела в комнате высокую тетю… нет, бабушку в струящемся одеянии. Ее белые волосы клубились, будто живые, а лицо прикрывала белая чадра, но за ней все равно было хорошо видно лицо — строгое, но доброе, с крючковатым носом и очень светлыми глазами, смотрящими так, словно ты прозрачный, и они видят все, что внутри тебя происходит.

И гостья, кажется, была удивлена не меньше Вероники.

— Кто посмел меня отвлекать? — раздался строгий, но добрый голос.

Вероника протерла глаза платочком. Бабушка Юмпла как-то уж очень сильно сияла, на нее было тяжело смотреть.

— Я… я… — пискнула Вероника. — Извините…

Несколько секунд Юмпла смотрела на оробевшую девочку. Много веков она дважды в год спускалась в мир, зовущийся Парифатом, и пролетала его с востока на запад вместе с ночной мглой. На Добрый День — как Бабушка, на Злой — как Старуха. В эти дни она особенно ясно слышала голоса детей, но еще никогда, ни разу — настолько громко, чтобы помимо воли свернуть с пути.

Ее… можно сказать, что ее призвали. Призвали, словно какого-то духа или мелкого демона.

Взрослый заклинатель такого бы не сумел, да и не посмел бы. Но ребенок… в Добрый День… в это время Юмпла особенно открывается их чаяниям.

В доме есть взрослые, но они ничего не услышали. Их сон сейчас крепок и безмятежен… гм, смертный и демон?.. необычно…

А потом Юмпла пристальней всмотрелась в девочку, заглянула в самую глубь… а, вот как. Она улыбнулась, и от этой улыбки Вероника сразу успокоилась, потому что запахло печеньем и апельсинами, и подуло теплым ветерком, и вообще ее как будто ласково обняла бабушка.

— А где твои метла и мешок с подарками? — застенчиво спросила Вероника, когда ей перестало быть страшно.

— Здесь, — улыбнулась Юмпла еще шире, показывая то и другое. — Почему ты не спишь так поздно, Вероника? Я прилетаю, когда дети уже видят сны.

— А правда, ты приносишь подарки, а не родители? — спросила Вероника. — У меня вер… версия была, что все-таки родители…

— Я приношу подарки тем, у кого родителей нет, — ответила Юмпла. — А тем, у кого родители есть, я подарки благословляю.

— Экономия, — догадалась Вероника.

Тем временем снаружи зашуршало. Словно брави из Братства Добрых, Астрид незамеченной прокралась к окну родителей, но никого там не прикончила, а наоборот — оставила кудесные подарки. Теперь она собиралась осторожненько проверить, уснула ли наконец мелкая, и если да — то все хорошо, а если нет, то Астрид сначала слетает к Копченому и Зубриле, а потом вернется… и уж лучше бы мелкой к этому времени спать, иначе Юмпла-Астрид ей всыплет по первое число!..

Но когда она свесилась с крыши, то совершенно окирела, потому что одна Юмпла в комнате мелкой уже была, причем Астрид сразу поняла, что эта — настоящая!

— О-ки-ре… — прошептала она.

— Здравствуй, Астрид, — произнесла бабушка Юмпла, не повертывая головы. — Я о тебе наслышана.

Астрид ойкнула и дернула себя обратно на крышу, но тут же передумала, спустилась и повисла, держась одной рукой за горгулью.

Подарок для Вероники она пока что затолкала в углубление под карнизом.

— Я тебя столько лет ждала, а ты никогда не приходила! — обвиняюще воскликнула Астрид. — Я один раз до утра не спала!

— Извини, Астрид, даже детям нельзя видеть истоки чуда, — сказала Юмпла. — Оно должно совершаться в волшебной атмосфере тайны. Иначе из добродневной сказки я стану просто… разносчиком игрушек.

— Это не то, — согласились сестры Дегатти.

— Но раз уж вы меня увидели… вам я разрешу сегодня мне помочь, — сказала Юмпла, лукаво улыбаясь. — Конечно, если хотите.

У девочек вытянулись лица. Хотят ли они помочь бабушке Юмпле разносить подарки?.. хотят ли они?..

Да кто на свете будет таким дураком, что этого не захочет?!

— Ща, я только переоденусь! — вышвырнула себя в окно Астрид.

Вероника, правда, немного замешкалась. Мама все время повторяет, что нельзя уходить без спроса и нельзя никуда ходить с незнакомцами. Конечно, это не какой-то незнакомец, а бабушка Юмпла, но все равно — одобрит ли мама?

Но она не успела все как следует обдумать, потому что вернулась Астрид. В своем лучшем дорожном платье, нарядная и причесанная, с деревянным мечом на поясе, дорожным рюкзачком и Очком Истины. Она снарядилась с такой скоростью, с какой Вероника ни за что бы не сумела.

Сама она так и осталась в пижамке-кигуруми в виде лисички. Старая, в виде зайчика, на нее уже не налезала, но на день рождения тетя Сидзука подарила новую. Вероника подумала, что ей, наверное, тоже стоит переодеться во что-нибудь, но… но это будет долго, без маминой помощи она всегда так копается…

— Быстрее! — схватила сестру за руку Астрид.

— Быстрее! — донеслось из ее рюкзачка.

Тот расстегнулся, и из него высунулись Пырялка и набивной дракончик.

— О, проклятые игрушки, — с интересом посмотрела Юмпла. — Не думаю, что их можно брать с собой.

— А я буду за ними следить! — сказала Астрид, помогая Веронике вскарабкаться на подоконник. — Мы на метле полетим?!

— На метле, — кивнула Юмпла, кладя метлу прямо на воздух.

Та задергалась, затряслась и расширилась так, что стала похожа на гондолу. По краям поднялись бортики, внутри появились сиденьица, а прутья взвихрились настоящей тучей.

— Так я облетаю Парифат, когда меня сопровождают маленькие помощники, — объяснила Юмпла, помогая Веронике забраться внутрь и сама усаживаясь позади нее.

Астрид устроилась впереди всех, на носу. Она аж дрожала от возбуждения.

— Ночь только началась, — сказала Юмпла. — Держитесь крепче, у нас много работы.

И божественная гондола со свистом понеслась сквозь пространство.

— Поверить не могу, — сказала Астрид, залезая в чье-то окно. — Я с Юмплой разношу подарки.

Это происходило не совсем так, как Астрид себе представляла. Юмпла не подлетала к каждому дому и к каждому окну. Метла-гондола будто одновременно была сразу во многих местах в каком-то странном Кудесностоянии У Чьего-то Подоконника. Мгновенно переносилась с места на место, просто переключая внимание с одного на другое. Мир вокруг странным образом колебался и менял цвета. Как в Лимбо, только здесь под гондолой проносились океаны и континенты. На это было очень тяжело смотреть.

Они летели в небе и в то же время заглядывали к кому-то в окно, подкладывали подарок или меняли не особо кудесный на особо. Юмпла читала письмо ребенка, и это были сразу миллионы писем разом. Юмпла угощалась оставленным ей добродневным печеньем, и сразу миллион печений исчезал в ее ненасытном брюхе (Астрид позавидовала такой способности).

— Будете печенье? — предложила Юмпла.

— Да, — кротко взяли по печенью сестры.

Дракончик очень старался. Он был вообще на себя не похож. После того, как вчера вечером он вернулся, Астрид его сторонилась и не подпускала к младшим сестрам. Она даже не заметила, когда он забрался в ее рюкзачок. Просто постеснялась сказать, что он пролез без ее ведома.

Но он вел себя очень прилично. Словно милый добродневный свейнар. Запрыгивал в окна, приносил письма, которые оставили не на подоконнике, а на столе или где-нибудь еще (в некоторых местах было очень ветрено), и разве что не вилял хвостом.

— Что там с тобой случилось? — спросила Астрид. — Тебе мозги промыли, что ли?

— Я долго скитался, — сказал дракончик. — По Мпораполису, по джунглям. Всякого повидал и понял — я хочу быть хорошим.

— Серьезно? Вот так просто? — усомнилась Астрид.

— Я вспомнил, что меня делали с грустными мыслями, — сказал дракончик. — Что я должен быть таким, чтобы веселить хозяина-ребенка, но ему это уже не надо, потому что он не ребенок, и он уже никогда не будет счастливым ребенком. Не был — и не будет…

В стеклянных глазах дракончика отразилась боль.

— А кто тебя сделал? — спросила Астрид.

— Не знаю. Но кто-то очень-очень злой и грустный. И он сделал меня с добрыми мыслями о веселье для детей и со злыми — о том, что надо наказать их за веселье, которого у него не было. За игры, в которые с ним никто не играл. За игрушки, которые были отняты.

На лице Юмплы отразились внезапные понимание и скорбь.

— Это какая-то чушь, — оттопырила губу Астрид.

— А твоя сестра разбудила меня просто для веселья. Для игры. И я стал склоняться к этому. Я хотел играть, но сначала не получалось играть так, чтобы со мной хотели играть. И тогда я стал учиться играть по-другому, потому что иначе во мне нет смысла.

— Это очень глубокая мысль, — сказала Юмпла. — Хочешь помогать мне? Ты мог бы сделать счастливыми очень много детей. И это похоже на игру.

Дракончик, конечно, захотел.

Детские письма были самые разные, и самыми разными были просьбы. Чаще всего просили игрушки или сладости, но многим хотелось чего-то другого, чего-то большего.

Иногда чего-то такого, что даже богиня не могла дать.

— «Бабушка Юмпла, подари мне, пожалуйста, дальнозеркало!» — с выражением читала Вероника, которой больше всего нравилась эта часть работы. — «Пожалуйста! Будь асторожна, когда его принесешь, во дворе большая собака! Она не умеет летать, но очень высоко прыгает! Будь осторожна!!!!!!!!!»

— «Бабушка Юмпла, прошу тебя сильно так что сильнее не бывает принеси подарки маме и папе а мне не надо у меня все есть только маме и папе принеси а то мне мама и папа подарки дарят а им кто? Только на тебя вся надежда. Я оставила для тебя конфеты на подоконнике только все не ешь это мой подарок. Не забудь закрыть окно когда прилетишь а то сквозняк».

— «Бабушка Юмпла, я не была хорошей девочкой в этом году. Я разбила мамину крушку и еще с сестрой подралась, два три раза за волосы ее дернула. Я пойму, если ты мне ничего не принесешь. Прости, я в будущем году буду лучше».

— «Бабушка Юмпла, Я не знаю, что Мне подарить!!! Предумай сама!!! Но если ничего не предумаешь, то ничего!!! Я не обижусь!!! Печенью можно съесть, это Мой подарок Тебе!!!»

— «Бабушка Юмпла, я знаю, что это трудно, но можно мне на Добрый День нового папу? Мой нынешний колотит меня и маму, когда пьет».

На последнем письме взгляд Юмплы стал печален. А Вероника с надеждой открыла ее мешок с подарками, но нового папы там, конечно, не нашлось.

— Я все сделаю! — сказал дракончик, прыгая в окно, но его тут же схватили за хвост.

— Это будет очень необдуманным поступком, — сказала Юмпла.

— Да делов-то — пырнуть и все! У меня нож есть!

— Тебе еще многому предстоит научиться, если хочешь стать свейнаром.

— Я стану свейнаром?! — аж засветился от счастья дракончик.

— Если будешь хорошим.

Но пока Юмпла объясняла дракончику, почему нельзя пырять даже очень плохого папу, в дом проскользнула Астрид. Она нашла на тахте нажравшегося в Добрый День дядьку и пихнула его деревянным мечом. Тот проморгался, уставился пьяными глазами на крылатую девочку и промычал:

— Бе-е-е-есы-ы-ы…

— Меня тут из Паргорона прислали, — шепнула Астрид ему прямо на ухо. — Просили передать, что у тебя лимит кончился. Еще раз что плохое сделаешь — тебя бушуки в Банк Душ заберут. Подари жене и сыну… детям, сколько их там у тебя, подари им чо-нибудь хорошее. И не колоти. А то енот тебе.

Она ткнула пьяному дядьке пальцами в глаза и со смехом улепетнула. Юмпла строго покачала головой, пряча улыбку.

Постепенно Астрид заметила, что Юмпла лишь изредка в самом деле оставляет что-то на подоконниках. Да и съеденные ею печенья на самом деле остаются нетронутыми. А в тех случаях, когда дети не спали, когда ждали ее прибытия — ее никто не замечал. Она повисала у подоконника, читала письма, иногда входила в комнату — никто в упор ее не видел.

Астрид и Веронику тоже не видели. Они даже проверяли — рожи корчили, жопы показывали… ладно, это только Астрид делала, и сразу же получила затрещину.

— Тебя я в свейнары не возьму, — спокойно сказала Юмпла.

— Да я и не хотела, я Светоносной буду.

— Нет, тебе прямая дорога в трикстераты, раз ты так себя ведешь.

— Да не!.. — возмутилась Астрид. — Я героиней буду!

— Героини не показывают жопу в окно.

Из уст доброй богини слова «жопа» прозвучало настолько чуждо и странно, что Астрид покатилась со смеху, едва не вывалившись из гондолы. От всех этих чудесных переживаний у нее почти что началась истерика.

Суть Древнейшего, суть Древнейшего!.. она же с бабушкой Юмплой!.. подарки разносит!!!

Вот Вероника на все реагировала так, словно иначе и быть не может. Ну да, она ж мелкая, глупая, у нее мозг с фасолину. Не понимает ничего. Не вдупляет, что одно дело, если дядя Жробис или дядя Фурундарок в гости зашли, это нормально… и совсем другое — если бабушка Юмпла прилетела!..

— Между прочим, здесь сейчас целых две богини, — важно сказала Астрид. — Я тоже богиня.

— Астридианцев, я знаю, — кивнула Юмпла. — Они помнят тебя, Астрид.

— Чо-о-о-о?! А как они… а где они?!

— У них все хорошо. Но они очень далеко.

— А давай к ним слетаем, давай!..

— В Добрый День я навещаю только детей и их родителей. Тех, которые верят в меня или хотя бы обо мне знают.

— А, так вот, значит, да… мелочно.

— Я просто не смогу прийти к тем, кто в меня не верит, — улыбнулась Юмпла. — Прийти такой, какой прихожу на Добрый День. У меня много имен, малышка Астрид, но далеко не под всеми я — добрая Бабушка. Ты не захочешь встретить меня, когда я Иссембрина или Геката. И на Злой День ты меня тоже встретить не захочешь.

Волшебный полет длился уже много часов, но ночь все не кончалась, потому что гондола неслась на запад, убегая от рассвета. Астрид в школе рассказывали про суточное вращение Парифата и что когда на одной его половине утро, на другой — вечер, а еще рассказывали, что Мистерия совсем немножко к западу от нулевого меридиана и линии перемены дат, поэтому в ней раньше всего начинаются праздники и новый год. Но теперь они неслись над Мирандией, а она — Астрид помнила по урокам естествознания — тоже рядом с нулевым меридианом, только уже к востоку, и здесь новый год начинается позже всех. Значит, скоро они вернутся домой.

А еще Астрид заметила, что бабушка Юмпла сильно изменилась. В начале пути она казалась скорее тетей, чем бабушкой — седой, но не очень-то старой и даже немножко красивой. К концу же… она скрючилась и покрылась морщинами, глаза затянуло бельмами, а волосы поредели. За одну, хоть и очень длинную ночь она состарилась лет на сорок.

— Не волнуйся за меня, — сказала Юмпла, поймав тревожный взгляд Астрид.

— А ты не помрешь на моих глазах? — с беспокойством спросила девочка.

Богиня рассмеялась уже беззубым, сморщенным ртом.

— Помру обязательно, только не на твоих глазах, — сказала она. — На рассвете, когда наступит новый год. Есть боги смерти, а есть боги роста и увядания. Но с первым криком петуха я рожусь снова, и буду совсем маленькой.

— Ого-о-о-онь… — протянула Астрид, не зная, восхищаться или ужасаться.

— Огонь, — согласилась Юмпла. — И час моей смерти приближается. Веди себя хорошо в новом году, Астрид. А ты, Вероника… не призывай меня больше. А то в Злой День я сама к тебе приду.

— Ладно, приходи, — обрадовалась Вероника.

— Дура, она тебя сожрет! — стукнула сестру в плечо Астрид. — Она же богиня ведьм!

— Я не дура! — обиделась Вероника.

— Не обижай сестру, Астрид, — попросила Юмпла. — Я провижу, что ты гораздо лучше, чем могла бы быть. И все же ты можешь стать еще лучше. Иначе в Светоносные тебя не возьмут.

Впереди показалась пылающая красная линия. Откуда-то Астрид поняла, что это нулевой меридиан, и за ним уже давно Примадис, Первый День. А с этой стороны все еще Добрый День, но и здесь он почти закончился, на востоке алеет рассвет…

— Пришло время прощаться, — спокойно сказала Юмпла. — Но я еще ничего не подарила вам, девочки. Что вы хотите получить на Добрый День?

Астрид и Вероника в отчаянии переглянулись. Решать-то надо быстро, время почти истекло! Что ж бабушка Юмпла до последнего-то молчала?!

— А можно с папы снять проклятье? — выпалила Астрид.

— Да! — присоединилась к ней Вероника.

— Можно… но вы уверены, что именно это хотите на Добрый День? Я могу исполнить любое ваше желание.

Астрид и Вероника переглянулись и кивнули друг другу. Астрид пожала плечами и сказала:

— У меня все есть. Просто пусть папа не умирает.

— Он и так бы не умер… но будь по-вашему. Когда вы проснетесь, он будет здоров и вполне человек.

— Проснетесь?.. — не поняла Астрид.

— Ну да. Ведь это все просто сон.

— Сон?.. — переспросила Вероника.

— Нет, не сме-е-е… — вскинулась Астрид…

…и вскочила у себя на кровати. В окно светило солнце, и рядом не было ни бабушки Юмплы, ни волшебной гондолы, ни ежевичины… и только Пырялка стояла на своей полочке, среди принцесс-волшебниц.

Но на подоконнике… на подоконнике лежали подарки.

— Не сон, не сон, не сон!!! — заколотила ногами по кровати Астрид. — Я не смертная, со мной это так не работает!!!

— Что ты орешь? — проворчал идущий в ванную папа. — Астрид, сегодня Примадис, первый день года. Разве не знаешь, что как его начнешь, так и проведешь весь год? А ты начала его воплями.

— Как Примадис?! — выпучила глаза Астрид. — Мы же целые сутки летали с Юмплой! Вы что, не заметили ничего?! Хорошенькие родители!

— Тебе приснилось, — сказал папа, почесывая голову… голову?..

— А-а-а!.. а где твои рога тогда?!

Папа резко ощупал голову и метнулся к зеркалу. И правда, рога бесследно пропали, а в ауре почти не осталось следов скверны.

— Ого, как быстро, — порадовался он. — Прямо добродневное чудо.

— Па-а-ап, ма-а-ам, мне бабушка Юмпла подарок принесла!.. — вылетела из своей комнаты Вероника.

Она сжимала сверток, который Астрид сразу узнала. Сама заворачивала в него детскую книжку. Но… но ведь она так и оставила его в углублении под карнизом. Даже если бы он вывалился, то упал бы вниз, на лужайку…

Нет, точно не сон. Она действительно целую ночь помогала бабушке Юмпле… этой мелочной богине, которая даже не сама подарила, а просто переложила чужой подарок. Ну может, немного благословила, хотя это еще и неизвестно. Что там благословлять-то, это просто книжка со сказками.

— Окиреть, рога пропали! — все радовался папа. — Какой я окиренный волшебник, всего за пару медитаций справился!

— Это все Юмпла, — важно открыла ему истину Астрид. — Мы с ежевичиной пожелали, и она тебя расколдовала.

— О, вот за это спасибо вам большое, — поблагодарил папа.

Совершенно искренне, потому что проклятия и скверна — это дело такое. Чистые светлые устремления, особенно детские, могут заметно облегчить их снятие. Особенно в Добрый День, когда в ноосфере стоит определенная атмосфера.

У Майно Дегатти были хорошие оценки по аристомагии, он знал, как это работает.

— А я уже начала привыкать, — с легкой грустью сказала Лахджа, спустившись к завтраку. — Ты был почти как гохеррим.

Этой ночью у всех на подоконниках появились подарки. Астрид с плохо скрытой хитрецой смотрела, как родители и Вероника разворачивают те, что принесла она. И она без труда смекнула, что те, которые не от нее, разложили по подоконникам мама с папой.

Разворачивая подарки и лопая остатки вчерашнего угощения, Астрид вдруг подумала, что на доброй половине Парифата все еще Добрый День. Все еще новогодняя ночь. А значит, где-то там сейчас несется на метле бабушка Юмпла, и с ней, возможно, сидят они с Вероникой. То есть она одновременно тут сидит и там летит.

Не, дичь, быть того не может. Наверное, и правда сон.

— А мне Юмпла снилась! — вдруг сказала Вероника. — Мы с Астрид ей помогали!

Конец второго тома.